Дева

Она пришла ко мне утром. Со вчерашнего я старался не думать о том своём послании ночью, когда я сидел у мольберта и с таким же туповато отрешённым лицом как у всех питоков абсента в моменты остановки внутреннего диалога глядел на чистый загрунтованный холст. Это как грандиозное письмо, которое хочешь написать миру и пока не знаешь с чего начать. Робеешь перед ответственностью. Не знаю, галлюцинация ли, или что-то из собственного нутра, но она так легла на этот холст. Я несколько секунд видел картину. Она лежит, подобрав под себя ножки и подперев под подбородок ладонь. Сверху, зигзагообразно. Я беру локус внимания ниже и выставляю на передний план её ягодицы с прорезавшимися в неясных очертаниях гениталиях и ласковой улыбкой чуть дальше, как бы выглядывающего из-за своих прелестей её личика. Я показываю её как можно горизонтальней. Так всё тело умещается в квадрат картины. Её тело очень сексуально. Я как-то нечаянно увидел её грудь, когда она набирала воду в роднике. Не знаю, может она сделала это намеренно, ведь от здешних самок, укутанных в плащи святой неприкосновенности, такого не дождёшься. Те, словно всю жизнь свою посвящают борьбе за чистоту своего тела, уже синего от темноты, пряча его от мужских взглядов. Грудь мелькнула своими розовыми как её губы, сосками, которые мгновенно стыдливо укрылись за стянутые нервными пальцами полы халата. Жалкие две секунды, вместившие в себя всю мощь этого видения. Этого оказалось достаточно для эрекции преследовавшей меня потом везде... Воображение дорисовало всё её тело. Представлялось, как она горит желанием... в бесполезной попытке унять сладостный и  мучительный зуд, потягивается в сладкой истоме... Готовая отдаться всем этим неясным призракам из своих навязчивых фантазий, в обмен лишь на неразглашение их тайны. Лишь бы никто не увидел, что внутри широких зрачков. Что там? Точнее - кто? Какой счастливчик грубо и неотёсанно срывает этот цветок, сопя и пыхтя над ней, словно молодой мясник, усердно разделывающий тушку. Потом она будет сравнивать и вспоминать. Как наслаждение было скрыто за маленькой болью, и как она смело легла под нож мясного флориста. Я долго разглядывал невидимую пока другим картину... Запоминая её... Определяя её название... Пусть будет-

"Девственница"

Это так ослепило меня восторгом и удовольствием, что я тут же отправил ей мощнейшую телепатему. Просто представил, как из моего тела вырвался поток света, наполнил собой её левый глаз, въелся в веки, растворяясь в глазной жидкости, и проник вглубь её головы. Это был мост, он начинался от моих желаний и оборачивался вокруг её фантазий. Или, наоборот, от моих фантазий к её желаниям. Неважно. Уснул улыбаясь. Приснилась какая-то деревенская баба, которая заботливо мыла мне пол. Вытирала моим холстом. Потом развесила его сушиться, и в пятнах я различил случайный рисунок. Чьё-то лицо отпечатавшееся негативом из бело-серых мазков. Во сне это могла бы получиться картина, настолько гармонично сочетались эти случайные пятна между собой и образовывали лик. Когда проснулся, то явь быстро навела порядок и развеяла очарование. Выпил кофе, и собирался уже было выйти, как в дверь постучали. Робко и кратко, из чего я сразу заключил - Женщина. Я открыл и вышел, жмурясь от солнца. Она стояла, отойдя от порога на пару шагов, полубоком ко мне, смотря в сторону. Это её отхождение назад  показывало приличие и готовность уйти, если не откроют через несколько секунд. Вместе с тем, взгляд в сторону и медленный поворот лица ко мне, после того как открыл и различил её, привыкая глазами к яркому свету, выглядели смело и по взрослому. На вид ей не больше семнадцати. Черные, волнистые волосы до плеч, с  закинутой за ухо челкой и несколькими небрежно отбившимися от пряди волосами, утончёнными на свету и играющими от порывов ветра. В лице угадывалось смешение разных кровей. О, эти великолепнейшие немного ассиметричные глаза. Их обладательницы с ранних лет замечают, как легко становятся хозяйками любого на кого смотрят своими магически хватающими глазами. Это делает их очень капризными и самовлюблёнными. Невысокая, но очень гармоничная в сложении. Модель от природы. В её торсе я сразу же заметил самобытность. Выдающий вперёд животик и настолько же симметрично ему назад, копчик с идеальными ягодицами. Сразу заворожила этим. Молниеносный обмен взглядами. Я - на её тело. Она - на мои руки. Люди мигом находят что-то ключевое, что может им понравиться в визави, и делают это мгновенно, бессознательно, прежде чем взглянут в глаза.

-Чем могу быть полезен?

Она смущённо улыбнулась, не умея скрыть наигранность своего смущения.

- Доброе утро ... Меня прислал отец... Он продаёт мясо и спрашивает, не нужно ли вам. Мы зарезали телёнка вчера...

Я понял, откуда эта наигранное смущение. Маска. Для неё это привычное действие. Отец посылает её рекламировать товар и делает это весьма эффектно, зная о магии глаз своей дочери. Ну, кто не придёт ещё раз глянуть на неё, хотя бы под предлогом покупки мяса? Я ответил неопределённо и вяло.

- Скажите где вы живёте и я, может, зайду в скором времени.

-Тут недалеко, вправо от родника... Вы сразу поймёте по виду нашей фермы, она бросится вам в глаза...

Я проследил взглядом в сторону её указывающей руки и деликатно улыбнулся.

-Хорошо, спасибо... Я обязательно зайду...

- До свидания.

-Всего доброго.

Это был краткий разговор и наверное она десятки раз, вот так, предлагала продукцию её отца и другим, таким же как и я, заезжим в эту глубинку, случайным путникам, тайно проверяя их реакцию на свою красоту. Но мне удалось скрыть своё восхищение. Удалось передавить и затолкать обратно в глубину своё желание глупо улыбаться, подпав под власть её чар и выражать своими расширенными зрачками готовность служить её удивительной красоте. Я художник. Магический художник и мне не пристало бросаться на каждую потенциальную модель с возгласами радости от того что, нашёл, наконец, то самое тело и личико. Это только вызовет в ней обычное ощущение власти и отпугнёт ту самую черту самобытности и индивидуальности, которую так долго ищу. Лучше пусть она будет испуганна моим неверием в её чары. Мне нужна эта неуверенность. Только так человек может проявить всё лучшее в себе. Из страха. Испуг возвращает магичность. Она ушла, на мгновение бросив свой взгляд на меня. Это мгновение я растянул в вечность и внимательно разглядел её нахмурившиеся бровки, недоверчивость в глазах и тот самый испуг перед человеком, может быть впервые не проявившим особой щепетильности при виде её красоты. Смущение теперь было настоящим.

Всю неделю я работал с цветом. Смешивал краски, в поиске нужных тонов, чтобы оживить предстоящую картину. Она очень чётко проявилась у меня в голове и требовала особого подхода к своим тонкостям в передаче цвета. Голос внутри, раньше сразу же указывающий мне, что и как смешать, сейчас почему-то молчал или непонятно мямлил. Я не понимал в чём дело. Предоставил всё логике. Это было невыносимо. Миксы не жили на палитре. Они выглядели как обычные смеси, и даже ребёнок мог бы определить какие цвета лежат в их основе, будь у него хоть капля глазомера. В воскресенье вечером я оставил всё это и приложился к "Перно". Двестипятьдесят граммов качественного абсента стянули льдом мой разум и заставили оцепенеть за столом. Я долго прислушивался к шёпоту полыни и отрешённо наблюдал за веером танцующих красочных видений за закрытыми глазами. Все эти видения как бы отслаивались от одного общего образа. Я вспоминал её. Глаза, волосы, стан... Она захватила меня. Я понимал, что именно мешало мне правильно смешать и добиться нужного цвета. Желание. Острое и жгучее желание вытесненное муками творческого поиска, но преследовавшее меня всю неделю после разговора с ней. Я как будто ждал её повторного посещения и с каждым новым днём терял на это надежду. Она не приходила... Да и не должна была ... С чего это ей ко мне опять придти? Я пьяно и глуповато улыбнулся этому вопросу и поймал себя на мысли о том, что немного тоскую по ней. Какое-то щемящее чувство в груди, похожее на то, когда забываешь что-то очень дорогое у кого-нибудь в гостях, и потом всю ночь ворочаешься в постели, беспокоясь, как бы его там не сломали, не разбили, да и действительно ли оно там, а не потерялось где-то по дороге? С таким чувством я и отправился на их ферму, предварительно убедившись, что не слишком поздно. Десять вечера. Не слишком наглое время для запоздалого посещения. Я прошёл родник и взял вправо. По дороге встретился крестьянин с огромным тюком сена за спиной. Через минут пятнадцать ходьбы по тёмной и глухой дороге я различил огоньки вдалеке и характерный запах домашнего скота. Показался витый из ветвей и сучьев забор, пройдя немного вдоль него, я, наконец, подошёл к калитке. Дом был большой, добротный, богатый, с черепичной крышей и несколькими маленькими окошками, которые были закрыты, и только в одном из них, сквозь ставни, горел свет. Я, приглядываясь, постоял немного. Во дворе было тихо и если бы была собака, то она уже обязательно бы залаяла. Я крикнул громко:

-Хозяин!

Постоял прислушавшись... Ничего в ответ. Я крикнул громче (абсент придавал уверенности и хриплости голосу) Снова тишина. Лишь какой-то лязгнувший где-то поблизости звук и бормотание дали. Если бы я был трезв, то скорее ушёл бы, но разгоряченный спиртным и диким желанием, остался стоять и смотреть на дом, в непонятном ожидании какого-нибудь приключения, или ещё чего-то, прогоняющего скуку. Мне очень хотелось увидеть её. Я даже не знал как её зовут, но вот, стоял сейчас под каким-то из её окон, и в

странном, бесшабашном волнении надеялся на какую-нибудь возможность хотя бы взглянуть на неё сейчас. Просто гляну и уйду... Один раз гляну и сразу же уйду - твердилось у меня в голове, когда я смотрел вокруг как вор, согнувшись и перелезая через низкий забор... Всего лишь разок... Оказавшись по ту сторону забора, я немного прогулялся в дворике, готовый встретить ударом ноги собаку, если всё же она есть и, перемахнув через забор пуститься наутёк (всё равно в этой темноте не разглядишь). Но никакого сопротивления этот дом мне не оказывал, а напротив, даже будто зазывал меня в себя и прикрывал своей темнотой. Абсент толкал на что-то мальчишеское и ужасно зудил в паху. Даже эрекция встопырилась, хотя обычно при опасности она пропадает напрочь. Было тихо. Даже глухо, и абсент здорово давил кровью в ушах. Я прокрался в самую глубину двора и подошёл к окну, в котором горел свет. Мне казалось, что это именно её комната и остро хотелось глянуть на неё, хоть бы на секунду. Без этого я уже не смог бы уйти обратно. Окошко находилось на втором этаже, и добраться до него можно было, лишь приставив лестницу. Меня горячил вид жёлтого окна, и я уже не мог остановиться. Прошёл к какому-то сараю, отвязал верёвку, которая служила своеобразным замком и рывком, чтобы не скрипнули петли, отворил. Внутри, сквозь щели досок просачивался свет, наверно из другого помещения смежного с этим сараем и этого света хватало, чтобы оглядеть всё, что находилось здесь. Лестницы я не нашёл, но едва слышный звук привлёк моё внимание к освещенным щелям. Я подошёл и заглянул. Это был хлев. Были видны несколько крупов животных стоящих в ряду стойл и прямо у стены, сквозь которую я заглядывал, повёрнутая к моему взгляду лицом, лежала женщина... Голая... Красивая... Большие груди свесились по бокам от своей тяжести и своими широкими, торчащими сосками, словно удивлёнными глазами, смотрели по сторонам. У женщины были длинные тёмные волосы растрёпанные и запрокинутые назад. Зрелое, мясистое тело, но не толстое, а гармоничное и очень щедрое на все свои выпуклости. Кожа белого цвета контрастировала с чернотою волос и сразу же магнитила взгляд к своим тайным местам - Соскам с большими розовыми ореолами и треугольнику волос на лобке. Она лежала с широко раздвинутыми ногами... Я отчётливо видел её вульву, открытую преддверием. Мягкий и немного полноватый живот рожалой. По этой его крупности и зрелости я определил, что эта женщина - мать моей красотки. Я затаил дыхание и наблюдал. Женщина поднесла ладонь к вульве и потёрла её нежно... Между пальцев скользнули губы... Ещё шире приоткрылось влагалище, натянувшись на мгновение, в аккуратный овал... Я не мог двинуться от шока и смотрел, как она трёт свой клитор средним пальцем, часто дыша и тихо постанывая. Другой рукой она мяла груди, и они перекатывались от страстных сжатий и выскакивали своими сосками снизу и сверху из под локтей. Но вот слева я увидел движение. Это был мужчина. Тоже голый. Я не заметил его сначала, прикованный взглядом к женщине. Он подошёл к ней и стоял, не притрагиваясь, а просто смотрел на неё. Я видел его широкую спину, всю в буграх от мышц. Курчавые волосы... Он тоже выглядел довольно зрело, и скорее всего это был сам мясник. Его жилистые руки выдавали в нём человека привыкшего к топору. Он стал сбоку от женщины и его массивная грубая ладонь, пробежала по её телу и легла на вульву, откинув руку женщины и по хозяйски похлопала по её нижним губам и преддверию... Я услышал самый пошлый звук в своей жизни, который поднял мою эрекцию до нытья и боли. Женщина сладко улыбнулась и провела рукой между его ног... Он подвинулся ближе к ней и повернулся боком ко мне... Его член был огромным, чуть ли не с локоть женщины, и понемногу вставал, дёргаясь от своих сладострастных импульсов, задаваемых рукой женщины, массирующей его от основания до головки. Я не верил своим глазам... Член был просто громадным, и женщина смотрела на него и со страстью и с деланным испугом, надувая губки и раскрывая глаза. Он придвинул свой вставший член к её лицу, и она поцеловала его. Я видел всю эту сцену явно, прямо перед собой, на расстоянии двух метров, словно они оба играли свой любовный спектакль, зная что я смотрю сейчас на них сквозь щель в стене. Головка члена была такой толстой, что заполнила собой весь её рот и женщина как могла, заталкивала его внутрь до отказа... Она вынимала его изо рта и трепетала по нему языком и снова натягивала свои губы и щёки на эту чудовищно толстую головку. Мужчина мял пальцами её нижние губы и засовывал палец в вагину, медленно, отчего женщина стонала и страстно мягко покусывала его член... Я очень хотел эту женщину и молча завидовал этому мужчине, который получал сейчас самое изысканное наслаждение прямо перед моими изнывающими от страсти глазами. Но вот он взял свой член в ладонь, провёл ею по нему, размазывая слюну женщины и подошедши к её ногам, пристроился между ними. Она очень широко раздвинула их, но когда он вводил в неё, ноги испуганно и болезненно сжались, обхватив его, и снова разжались, выпрямившись и показывая всю свою красоту и изящность. У неё были очень красивые длинные и белые ножки, ступни которых выпрямились как стрелы с половинчатыми наконечниками. Мужчина после нескольких нежных и ласковых толчков, разыгравшись, начал глубже и чаще вталкиваться внутрь. Он делал это медленно и его зад неторопливо поднимался и опускался над ней, приоткрывая моему взгляду всю длину члена. Но вот он участил свой ритм. Стал нетерпеливым и страстным. Женщина зарычала от давления страсти, и я увидел, как её ногти оставляют

царапины на его спине. Это словно разозлило мужчину и он, потеряв терпение, начал бить её в самую глубину, делая это очень легко и ненапряжённо. Но женщине, даже такая, щадящая с его стороны, частота движений, давалась нелегко, я видел, как иногда её лицо показывалось из-за его мускулистой спины и эмоции на этом лице были самые страдальческие... До меня долетел её страстный, но жалобный шёпот - " Заканчивай... не могу..." Она рычала и плачуще ныла под ним и сжимала его жилистые руки держащие её за талию. Это было зрелище, которое сведёт с ума любого, кто оказался бы сейчас на моём месте в этом тёмном сарае, у щели между досок и я еле сдерживался, чтобы не потерять голову и не войти к ним, бросившись к женщине и пристроиться, ожидая, когда мужчина кончит. Мужчина замедлился и вынул свой вздыбленный и вымазавшийся в соке женщины член. Он выглядел большим, напряжённым мускулом с надутыми венами. Он отошёл от неё попросив повернуться задом. Когда он на миг отошёл, я заметил как её вагина, растянутая шириной возбуждённого члена, по краям обмазанная своим густым молочно-белым женским эякулятом медленно сдулась в свой нормальный диаметр. Между ног у неё всё блестело от любовной жидкости, она текла обильно и вымазала себя и мужчину. Он повернул её к себе задом, сжал её ягодицы и очень легко снова вошёл в неё. На миг, между его и её ног показались и тяжело плюхнулись груди на пол, подворачиваясь под ней шарами, когда она немощно опёрлась на локти. Её ножки опять приподнялись вверх пятками от вхождения своего крупного мужчины и, опираясь на одни коленки, прижались икрами к бёдрам. Мужчина снова захлопал своими бёдрами об неё, довольно грубо и быстро. До меня долетали звуки, будоражащие мою похоть, и я смотрел на эту сцену даже ушами, которые горели сейчас как два утюга. Женщина уже не могла стоять на коленках и понемногу опускалась под ним, ложась на живот, как бы стараясь вылезти из под него, но мужчина не отпускал и всё бил и бил своими страстными ударами в центр её женского нутра. Она стонала, срываясь на крик, пронзительно выводя в конце каждого крика очень тонкие визгливые нотки, как девочка, которой подарили что-то красивое и она пищит от восторга. Он что-то грубо ворчал и продолжал своё наказание как палач. Он владел ею довольно грубо, в страсти, добывая для себя наслаждение. Они уже превратились в одно бешено дёргающееся целое, с хлопающими бёдрами и волнами плоти по ягодицам женщины. Но вот он убыстрил свои движения и сильным, последним толчком замер в ней и, содрогаясь от своего оргазма, лёг на неё, покрыв всем своим телом. Она подвывала каждому его толчку, и самый последний, самый пронзительно сладострастный, до самой её глубины, она подчеркнула, режущим слух, но красивым в своей дикости, женским воем. Они долго лежали, довольные и расслабленные. Женщина всё ещё постанывала, затихая, а мужчина, не выпуская её из объятий, свалился набок, тяжело и часто дыша, урча и глухо посмеиваясь. Я пришёл в себя и понял, что нужно убираться отсюда пока меня не обнаружили. В сёлах люди могут быть очень нервные и не простят вторжения в их интим. Еще и мясник ко всему прочему. Я тихо выскользнул из сарая и закрыл дверь, обратно замотав верёвку на ручку. Перелезая через плетень, я бросил взгляд на окно, к которому совсем недавно хотел пробраться. Окно уже погасло. Пока шёл, всё вспоминал увиденное. Я очень удивлялся тому, что меня словно потянула туда какая-то непонятная сила, и я должен был увидеть всё это... Эту пару... Громадный член... Налитые груди... Зрелую и страстную любовь. Я не зря приехал сюда, в эту глубинку. Здесь, именно здесь я и найду ту пассионарность, которой так мало в городах. Я знал, чем оживлять свои картины. Дух присутствовал здесь на каждом шагу. Я добрался до дома и не раздеваясь, бросился на кровать. Уснул.

На следующий день я наблюдал за облаками и их цветом. Мне нужен был цвет неба, и я впитывал его глазами, запоминая всевозможные оттенки голубого. Облака были сочные и большие, и время от времени я находил в их хитрых изворотах что-то похожее на всё что, когда либо, видел. В основном были лица и тела. Людей или животных. Мне пришло в голову, что природа очень хаотична и упорядочена одновременно. Например, тело человека достаточно ровно и симметрично на первый взгляд, но если приглядываться долго, то можно обнаружить, что оно настолько извилисто и неравномерно, что можно совместить и порядок, и беспорядок в одно целое. Сколько симметрии столько и асимметрии. Меня поразило это сочетание противоположностей. Я понял, что наш разум упорядочивает хаос, но делает это в меру, как бы наполовину, и всё что кажется хаотичного в природе, укладывается в сознании в гармонию. Мне казалось, что я нашёл то самое золотое сечение и, бог знает, к каким бы мыслям меня ещё привело это созерцание облаков, если бы я не услышал, а вернее, почувствовал присутствие кого-то за моей спиной. Я обернулся и увидел её. Она стояла, робко поглядывая, то на меня, то на листы бумаги, на которых я сделал несколько набросков, ассоциаций увиденных мною в облаках и едва заметно вздрогнула, не ожидая моей импульсивно скорой оглядки. Смущённо улыбнулась и поздоровалась кивком головы. Я ответил тем же, и мы немного помолчали для этикета. Она, с любопытством глядя на меня и мои принадлежности для рисования, спросила:

- Вы художник?

-Не совсем... Скорее рисовальщик. До настоящего художника далеко, но стараюсь.

Не знаю почему, но хотелось быть честным. Может потому что я смотрел на неё уже не как на потенциальную

модель, а скорее на музу. Мне было радостно встретить её здесь, в поле, в самом центре своего одинокого поиска чего-то, что нельзя выразить словами художнику, но что он безумно продолжает искать в течение всей своей творческой жизни. Я в свою очередь спросил её:

-А что делаешь здесь ты? Не боишься заходить так далеко одна?

Она защебетала обрадованная завязанному разговору.

-О, я давно знаю эти места и гуляю здесь, но только днём, когда светло и не идёт дождь. Здесь красиво, очень красиво... я совсем не боюсь, чего здесь бояться?

Мы говорили с ней. Я старался выглядеть как можно равнодушней. Она тоже, как могла, скрывала свою заинтересованность, но это не ушло от меня. Знакомство с ней произошло так неожиданно легко, само собой, я увидел в этом хороший знак. Девушка словно сама нашла меня, и казалось, уже искала. Ветер ласкал её волосы и поднимал подол платья, иногда открывая моему периферийному вниманию, белые, как и у её матери ножки. Это была лишь отрезанная скупостью приличия часть бедра из под подола, но трепещущий на ветру треугольник ткани уже дразнил меня. Я уже мало понимал, что она рассказывает о здешних местах, и вспоминал вчерашнюю сцену в их доме, свидетелем которой, так невольно, но и в то же время намеренно, стал. Интересно было, её ли окно тогда светилось среди других, и что она там делала, у себя в комнате, во что была одета и была ли одета вообще...

-А?... Хотите?

Я выпростал мозг из своих возбуждённых вопросов и постарался вспомнить, что она говорила только что. Что-то о красоте мест, которые знает, и куда не пускают её родители, по причине их отдалённости от дома. Но она так хотела бы ещё раз посмотреть, как облака окутывают горы и можно войти в них как в молоко...

-Хочу? Что именно?

Я затаил дыхание от предвкушения ожидаемого предложения от неё. Неужели она сама...?!

-Ну... Хотите...? Вместе...? Я боюсь одна... Я бы могла скрыть это от родителей... Они отпускают меня гулять, но лишь поблизости, а к горам запрещают. Я вижу, что вы приличный и не станете...

Помедлила. Я весь сжался от дикого нежелания разрушить её наивное доверие ко мне и даже смутился. Она заметила смущение, и что-то про себя окончательно решив, как мне показалось, докончила фразу:

-... Пугать меня там. Я знаю, мужчины любят напугать женщин, чтобы показать как они сильны и смелы. Вы другой... Вы художник...

Я не верил своим ушам. Что за глупость? Как наивно! Только что девушка, скорее всего ещё невинная, предложила мне, мужчине гораздо взрослее её, сопровождать её куда-то далеко в горы, чтобы посмотреть на дивные красоты, известные только ей одной. О господи, неужели она так наивна и проста. Её девственность была заметна даже внешне и в поведении. Я даже не старался выглядеть порядочным. Неужели у меня на лбу написано, что я не стал бы её трогать или желать? Или я научился скрывать свою пошлость за всё время работы с моделями? Или она не так проста как кажется? Неужели она умеет так играть, как настоящая актриса? Так юна и уже безжалостно расчётлива? Я отказался на всякий случай. А это и был тот самый случай, когда мужчина не способен разглядеть, что скрыто внутри закрытой книги под названием - женщина. Она разочаровалась. Даже заметно занервничала. И опять непонятно было от чего. От того что я снова не среагировал как все остальные и не бросился тут же подхватив её в охапку к этим её горам. Или от того что действительно не получила моей искренней поддержки в её смелом предприятии и теперь зла на меня за то, что так коварно вызвал к себе доверие и тут же развеял его, оставив лишь стыд.

Мы молчали. Я добавлял какие-то, ничего не значащие штрихи к рисунку. Она разглядывала другие. Один заинтересовал её.

-Что это?

Я взглянул и сразу поразился её выбору. На рисунке я изобразил облако в виде груди и эта грудь конечно же была её матери, так как я не мог прогнать из сознания и памяти те наливные формы с набухшими сосками, настолько грудь была возбуждена и выпячена. Знала бы она, кто послужила мне невольной моделью.

-Разве ты не узнаёшь форму?

-Ну, похоже на грудь женщины...

Так и есть... Это женская грудь.

Она внимательно разглядывала рисунок и не поднимала взгляда

-И что ... вам интересно это рисовать?

-Ну не только это, ещё и многое другое, природу...

Она перебила

-Нет, нет... Природа это понятно, красивые деревья, небо, солнышко... Но женская грудь... Для чего она на рисунке?

-Ведь это красиво...

-Правда? И что красивого?

Как бы ей это объяснить? Меня всегда сначала возбуждала женская нагота и все её прелести, особенно, когда те девушки или зрелые женщины, с кем я работал, раздевались, но оставляли тело прикрытым, я сам не давал им раздеться до конца, и иногда, это зрелище выглядывающей из халата груди с едва видным соском, или животик между створок одежды... пупок... бедро... ягодицы сквозь прозрачную ткань, всё это делало мои скулы кислыми внутри и напрягало всё моё мужское желание до предела. Но стоило сдержаться и преодолеть какой-то внутренний порог, просто потянуть время, то желание слабело и снижалось, вплоть до равнодушия к модели, и после этого я мог работать часами, передавая на холст все свои животные чувства. Но как объяснить этой молодой свои сублиматические методы. И поймёт ли.

-Я не знаю... Я вижу красоту природы в женском теле и как видишь, совместил облако и грудь в одно, так попытался объяснить рисунком свою мысль...

Она на секунду бросила на меня свой прищуренный взгляд. В её глазах искрило какое-то озорное любопытство.

- Такая большая... Вам нравится, что она большая? Красота в её размере?

- Ну да... Ведь её так хорошо видно

Мы рассмеялись. Но я заметил сквозь смех что-то такое в её глазах, что видел раньше во взглядах портовых проституток. Какой-то мрачный и решимый интерес. Бывает, смеётся девушка, заливается, а в глазах дьявольский огонёк пристального всматривания в тебя, в самую твою душу, нет ли в ней какого нибудь слабого местечка, чтобы найдя его, тут же со всего маху по нему и ударить своими чарами. Женщины называют это искусством обольщения, а я нахожу это мерзкой игрой на животных чувствах мужчины. Женщина может быть совсем и не красивой и не сексуальной, но вот это умение быть бесконечно чуткой к любому проявлению хоть малейшей слабости перед собственной похотью в мужчине и делает её Клеопатрой. Сама Клеопатра на самом то деле была далека от совершенства, но соблазняла и пленила и запоминалась потом на всю жизнь, тем равным ей гегемонам кого не осмелилась казнить после ночи с собой, а дело то, было, всего лишь, в оттягивании самого момента близости и знании мужской психологии. Самец, захотев однажды, будет стремиться довести всё до конца. И будет ползать, и плестись за своей богиней на поводке неудовлетворённого ею пока желания.

- Мне нравится этот рисунок. – Сказала она, придерживая локон от назойливого ветра.

- Спасибо.

- Я пойду … Знаете, я бы осталась ещё, посмотреть как вы работаете, я никогда раньше не видела художников, разглядывала картины на выставках в городе и мне всегда было интересно как одному человеку удаётся так точно изобразить другого… - Она помедлила - А вы только женщин рисуете?

- Конечно, нет … Я рисую всё что само хочет чтобы его нарисовали, оно как бы показывает себя моим глазам, или, вернее, мои глаза находят какие-то вещи, которые достойны его отражения в искусстве. Так скажем, есть много вещей на свете, но очень мало из них имеют собственную жизнь, художник её и видит. А когда видит, то проникается настолько острым чувством восторга, что не может молчать, и старается зарисовать то, что увидел, чтобы показать другим. Это как ребёнок, который кричит от какой-то своей радости, а взрослые, не имея, вернее, давно утратив такую чувствительность, не видят того, что видит ребёнок, и не могут его понять до конца, но сами умиляются от чувства, которое передаёт им ребёнок, заражает их своим восторгом. Художник не просто рисовальщик, он должен чувствовать жизнь. Понимаешь меня?

Она нетерпеливо дождалась пока закончу

-Ну конечно понимаю. Я же и говорю, вам нужно посмотреть на горы с того места которое я сама очень люблю. Я поняла, о чём вы, я сама в восторге, наверно я художник? Жаль, что не умею рисовать.

Она понимала, о чём я говорил. Эта девушка очаровывала меня всё больше. Трудно было сопротивляться её силе.

- Может, на днях, я прогуляюсь в окрестностях, посмотрю сам, ведь у меня есть собственный взгляд, и посмотрим, совпало ли. Если я найду место, о котором ты говоришь, то зарисую его и покажу тебе как нибудь, когда ещё встретимся, и … посмотрим, какая ты художница

Я улыбался, а она нервно положила рисунок в общую стопку и улыбнулась лишь уголками губ.

- Вы хитрюга. Всё придумаете, чтобы меня с собой не брать. Я наверно не нравлюсь вам. Ну ладно, как хотите, но мне интересно, есть ли у меня тот взгляд художника, о котором вы говорите. Вы сказали, если найдёте, то зарисуете тот вид, я буду ждать, смотрите, не обманывайте, прощайте.

Она ушла сквозь злаковые, поглаживая их метёлки пальцами, а у меня внутри всё пылало от её ухода. Когда она стояла рядом и разговаривала, я чувствовал себя умным и почти хозяином положения, но как только

увидел её удаляющуюся спинку, то разом заныло всё у меня внутри, я остро ощутил своё одиночество, жалость к себе. Было что-то в ней, что заставляло смотреть как она уходит, слышать у себя внутри эхо  этого ее спокойного - "прощайте" (думать, почему не "до свидания"?) И не знать, не знать, что сейчас сделать, крикнуть ей вслед, заставить вернуться, обнять её нежно, покрыть поцелуями всё её тело. Мысли щекотали мне сердце и я переправил их в мозг. Представил картину.

Вечером я набросал по памяти её тело. Я бы мог закончить эту картину и без её позирования, но не хватало чего-то. Я удивлялся тому, как скоро появилась эта девушка. Как давно я отчаялся найти что-то стоящее для серьёзной работы и с опустевшей душой отправился просто отдохнуть от своих постоянных мыслей о том, какой я неудачник. И вот я нашёл её. Всё говорило мне, что это она. Она, она… Я хотел расслабиться здесь, в этой глубинке, дать покой мозгу, но как раз таки наоборот, интуиция орала мне изнутри, чтобы я собрался и приготовился к серьёзной работе. Может быть самой серьёзной работе в своей творческой жизни. Девушка – ЗНАК, возможно она УКАЗЫВАЕТ мне на что-то? Я выпил абсента и через час уснул.

На следующий день, позавтракав, я отправился в дальнее место, которое давно уже приметил. Оно выделялось в общей панораме, и я знал, что мне нужно туда. Я вспомнил, что говорила мне она о красоте здешних мест, и было интересно, окажется ли она права. Пройдя несколько миль, я оказался у предгорья, прошёл сквозь небольшой лесок, и поднялся по тропинке поднявшей меня к вершине. Вид оказался чудесным. Я сам, молча стоял, наблюдал и восторгался. Какая природа. Какие цвета. Зелёный и коричневый доминировали, ещё были фиолетовый и розовый, полосами в прослойках каменных скал. Логика не находила в них гармонии, но глаза отдыхали глядя на масштабные горы, уходящие в даль насколько хватало взгляда. Я чувствовал ветер этих мест, их свободу и древность. Эскизные линии, которые я вижу первыми и выделяю отмечая ориентиры, начиная рисунок, показали свою простоту, и мне были по душе они, словно это были линии моего собственного тела, или женщины которую люблю, или ещё чего нибудь, что являлось мне родственным. Она права. Это стоит писать. Я принялся за работу и остановился только когда почувствовал острый голод. Был уже почти вечер, и заходящее солнце придало всему пейзажу красноватый тон. Я был нем от впечатления и молча, впитывал цвет, запоминал его, уже искал в воображении краски, чтобы смешать в нужный оттенок. Когда в полной темноте я возвращался домой, мои глаза ещё пылали этой мягкой краснотой заходящего солнца. Я понимал, что она бывала здесь и видела то же самое. Может быть, стояла на этом же самом месте? Её так же впечатлило, как солнце, заходя за её спиной, осветило всё, что было перед её глазами. Это место, словно по специальному распоряжению природы, было подготовлено для глаз человека, умеющего любить и ценить её красоту. Даже расположение наблюдателя очень подходило, словно эта маленькая полянка на вершине горы, была самым лучшим ложем в огромном открытом театре природы. И нелегко было сюда добраться. Совсем как к женщине, за которой долго ухаживаешь, влюблённый в её особую и ослепительную красоту.

Через неделю пейзаж был готов. Семь дней. Я всегда писал что-то семь долгих, напряжённых дней, проведённых в своей раковине, не отрываясь от мольберта. Просыпался и засыпал в какой-то горячке. Разве что поесть, да в туалет сходить, но всё равно, не отрывая глаз от работы, боясь потерять связующую нить с ней. Я увлёкся ею. Я отдал часть себя этой картине. От себя я добавил только её силуэт, спинку и волосы, освещённые тем же спектром. Она стояла спиной ко мне, держалась рукой за веточку туи, и смотрела на тот самый вид, о котором говорила. В линиях сжатой кисти я передал настроение. Она, как бы от восторга, сжимала веточку, заходясь от острого чувства наслаждения. Не знаю, обратит ли внимание, но в целом, думаю, что понравится, показать было не стыдно. Интересно, угадал ли. То место, о котором она говорила мне, или нет? Но прежде чем я это узнал, прошёл долгий месяц.

В крайние недели похолодало, особенно по ночам, я уже разжигал камин, и долго сидел, глядя в тлеющий кусок полена, вспоминая свои последние годы. Ученичество у метра. Его постоянное ворчанье и обвинения в бездарстве и отсутствии хоть какого-то правильного взгляда на живопись. Он столько раз высмеивал меня, слыша мои идеи о передаче чувства на картину. Для него важным и основным было точно передать само изображение. Другого он не признавал. И когда я допускал, что можно было бы, хотя бы немного пожертвовать достоверностью образа в угоду его одухотворённости и впечатлению, то ужасно сердился и выгонял меня из комнаты. Гнал меня в студию, сунув в глаза какой-нибудь предмет и просто приказывая, словно от результата зависела моя физическая жизнь, зарисовывать его до идеального дубля на холсте. Сколько таких рисунков до сих пор лежат у него в сундуке. Никчемных, бесполезных с моей точки зрения, блеклых, мёртвых рисунков всяких чаш, цветов, других картин, которые скосили мне мышцы глаз при неотрывном взгляде на них при копировании. А я не хотел быть копировальщиком. Я чувствовал и чувствую до сих пор что прав, что можно заставить картину жить своей внутренней жизнью. Ведь я не выдумал это. Я это ощущаю. Это не даёт мне покоя. Предметы живут окружённые своей энергией, подкрепленные своим правом на жизнь. И некоторые живут ярче и заметней. Совсем как люди. Кто-то беден и прост и его до самой смерти не видно среди всей массы. А кто-то богат и интересен и просто бросается в

глаза, как только обратишь внимание. Но случается так, что простолюдины оказываются заметней, чем знатные. Живёт себе человек. Трудится на пашне или ещё где, рожает и растит детей, ужинает в кругу своей семьи, делает всё чтобы прокормить себя и своих близких, просто живёт, и пройдя мимо него можно и не заметить его. Но, приглядевшись, осознаёшь через некоторое время, как манит к себе этот человек. Как становится интересным. Хочется услышать, что он говорит своему соседу и о чём они сейчас смеются. Как воспитывает детей. Как ухаживает за женой или любовницей. Что ест, пьёт, курит. Как он вообще живёт. Есть что-то такое в этих людях, что заставляет интересоваться ими и притягивает к себе внимание. И хочется понять, что же это такое, невидимое и неосознаваемое, но гипнотически манящее к себе глаз художника. Что сводит с ума в желании взять, накинуть сеть своего внимания на все детали, из которых состоит жизнь этого человека, поймать и затянуть к себе в голову, а потом, в одном многослойном, полном духа образе выбросить на холст. И чтобы те, кто смотрит на картину, чувствовали, слышали, видели всю его жизнь, жили хоть на мгновение этой жизнью, как жил ею художник, всё-то время, что писал эту работу. И люди это испытывают.

Я как-то зарисовал старика с дыркой во лбу. У него там была пуля, которую он схватил во время войны. Он каким-то чудом выжил, и пуля так и осталась у него, застряв между полушариями. Так эта картина всегда притягивала к себе внимание всех, кто разглядывал мои работы. Люди почему-то долго смотрели на этого старика и всегда интересовались - кто это. Было много работ с обнажёнными дамами, или всякими другими интересными объектами, на которые так падок глаз простого обывателя, но старик с пулей, почему-то, удерживал возле себя, больше этого внимательного молчания, которое всегда скажет художнику, что его работа оценивается искренне и непредвзято. Я спрашивал, что же именно заинтересовало их в этой картине, но никто не дал осмысленного ответа, кроме того, что, интересно и всё. Я задумался тогда впервые над передачей чувства.

Старик всегда приходил в таверну к вечеру и я, подкараулив его, дождался, подсел, угостил выпивкой и расспросил о его жизни. Старик рассказал, что всю жизнь любил женщин, вино и вообще жизнь. Он был добродушным и не ворчливым. В его общении сквозила молодость, хоть он и выглядел на свой физический возраст. Густые брови, вскидывающиеся часто, при вспоминании какой-то детали, худые пальцы, бессознательно выписывающие образ или предмет, веки зауживающиеся в добрые щёлки. Ему было интересно говорить, тем более о своей жизни, молодости. Когда попал на войну в первом же бою он и схватил эту пулю. Она аккуратно проскользнула посередине мозга, по самому верху, и ничего не задев, застряла в затылочной доле, возле родничка. Я заметил ещё при зарисовывании, что дырочка на лбу в тот раз была открыта, сейчас же в ней белела какая-то скрученная ткань. Я поинтересовался, почему не зарастает кожа на отверстии. Старик рассказал не сразу. Он хмурил свои седые мохнатые брови, долго хрумкал, разжёвывая кусочек сахара, через который наливают абсент, и смотрел в сторону, задумавшись. Потом он нашёл и сфокусировал на мне своё отягощённое алкоголем внимание, бросив несколько ищущих и удерживающих меня взглядов, в тумане опьянения и абсентовой отрешённости.

- Давайте сыграем в карты молодой человек.

Он пьяным и небрежным выкидом руки показал двойственный смысл. В мою сторону, успокоительный, гарантирующий объяснение, и в сторону гарсона, тут же метнувшегося к нам. Через несколько молчаливых со стороны старика, и суетливых для гарсона, минут, мы смотрели каждый в свой веер выпавших карт. Стали играть. Старик проиграл всего лишь один раз из шести. Мне не везло. Да и старик, будто всё знал о моих картах. Их масть и значение. Я уже и забыл про пулевое отверстие, как он сам напомнил мне, просто взяв и бережно вынув из него, свёрнутую спирально, мокрую тряпочку. Она была с сантиметр длиной и уложена до толщины самого отверстия от пули. Внутренний конец её блеснул чем-то склизким. Пряча «пробку» в кармане, он пристально взглянул на меня и его серьёзность меня поразила. Совсем недавно он выглядел таким простодушным добряком, а теперь так умно сверкнувшего глазами, что показалось, он разом протрезвел и вспомнил что-то важное в жизни. Он показал глазами на карты.

- Возьмите карту из колоды.

Я взял. Дама пик. Как только подумал о том, что это дама пик, старик ухмыльнулся.

- О … Она-а… Не успели и начать, а она тут как тут…

Он смотрел на меня и улыбался улыбкой, в которой всё было улыбкой… кроме глаз. Щёлочки теперь превратились в доты, в которых затаились вооружённые и осторожные зрачки. Я не удивился. Он мог запомнить, что игра на ней закончилась, ведь я взял самую верхнюю карту. Мой скептицизм он заметил и уточнил:

Возьмите любую…- Он ещё шире улыбнулся-… Хотите, отвернусь?

Я попросил не беспокоиться и вытянул из середины колоды. Десять треф. Он даже не задумался:

- Десятка треф?

- Да… ( разом просквозила в душе интрига)

- Возьмите две, нет, несколько карт, выберите их хаотически, в какой вам угодно последовательности…

Я был удивлён изменением в разговоре старика. Он стал оживлённей и остроумней. Даже слова подбирал такие, что я не ожидал услышать от него. Я выбрал, как он сказал, и все семь карт были названы им с точностью моего взгляда на каждую. Было похоже на то, что я смотрел, а он со скоростью моего же внутреннего «комментатора» называл каждую.

Я не показал виду, но обратил внимание на эту синхроннистичность. Он довольно улыбался, склонил иронично лицо и прищурился:

Возьмите колоду, всю… Да, перетасуйте, хорошенько перетасуйте… и будь я проклят, если не назову все, на которые упадёт ваш взгляд.

Я так и сделал и действительно, он угадал все до одной. Во время того как я доставал и смотрел на очередную карту, мне стало не по себе, от мысли что старик может узнавать телепатически. Я знал, что это возможно, мне рассказывали об этом люди, достаточно умные, для того чтобы не верить в разную чушь. И если старик телепат, то это не очень приятно, какая-то уязвимость появилась в душе. Я выпил абсента. Старик удивил меня, даже впечатлил. Я отложил колоду и уважительно взглянул на него, стараясь думать о чём-то никаком, хотя это было слабым щитом. Старик указал на отверстие во лбу, опять напомнив мне о моём же вопросе.

- Я сам не даю ей зарасти.

- Не понял

- Мне специально готовят раствор, в котором я вымачиваю ткань, которой закрываю дыру. Этот раствор не даёт коже стянуться и регенерировать. Спросите - зачем?

Этот вопрос застыл у меня на лице. Он поглаживал средним пальцем, участок вокруг дырочки, не прикасаясь к самим краям, и продолжал:

- Я лежал там, в полной тишине и темноте, которые мне нравились, и я предпочитал их телам и обрывкам тел, лежащим вместе с моим, парализованным от страшнейшего удара в голову, телом. Я думал что меня уже нет, но темнота и тишина были так приятны, что пришло осознание того что, КОМУ-то приятно, и КТО-то сейчас осознаёт, что ему это приятней, чем грохот и боль вокруг. И возникли весы, на одной чаше которых лежали покой и небытие, а на другой возможность открыть глаза и вглядеться со всей силы в этот мир. Я выбрал второе, и чаша с жизнью склонилась. И может не я выбрал, а только лишь притянулся вслед за чашей… - Старик прищурил глаз, скосив его на бутылку.

Я взял ложечку, положил на неё сахар и растворил его до половины тонкой струёй абсента, наливая в его стакан. Он выпил и закусил, ненадолго прервавшись.

-… Ну и первое время я терпел боль в голове и умолял Бога помочь мне. Мне всё время казалось что я вот вот умру, я просто таки ощущал пулю внутри черепа, она давила мне мозг. Но со временем я быстро привык к её округлости и легко уже не обращал внимания на её чужеродность. Но вот дыру я открывал время от времени чтобы спустить гной…- ( я сделал добрый глоток и семьдесят градусов вытеснили дискомфорт при этой подробности) - … и в такой момент я замечал как просветляется всё в голове, появляется ясность и заостряется внимание. Всё вокруг становится полным и осмысленным, совсем не тот взгляд, как если бы я не запускал воздух внутрь. Мне кажется всё дело в нём, в воздухе…

Я не понимал о чём он говорит, но хотелось выяснить, что же испытывает старик, когда вынимает свою «пробочку» и в его мозг проникает воздух. И как он до сих пор живёт с этой дырой. Неужели его не травит свинец? Может быть, омывается и удаляется тем самым гноем?

- …Я стал привыкать и открывать дыру всё чаще из-за этого ощущения, настолько оно было приятным и ни на что не похожим, я имею в виду тот же самый морфий или алкоголь. Нет, это просто не заменить ничем. Необыкновенная ясность. Самые острые впечатления. Я общался с людьми и удивлял их своей осведомлённостью во всём, что задавалось темой. Удивлял их своим дискурсом и вниманием. А со временем я стал понимать и узнавать больше, если даже вслух ничего не произносилось. Я как бы завершал сам за человека его скрытую мысль, и тоже не вслух конечно. Я проверял всё, что только можно проверить и убедиться в собственном психическом здоровье. Ведь когда тебе кажется что, ты слышишь мысли людей, это попахивает безумием.

Он сладко улыбнулся в сторону – « Это было восхитительное время, я, боясь, познавал свои возможности».

- А потом я и вовсе стал видеть будущее…

Я поразился своей невольной находке. Вглядывался в его глаза и не видел в них и тени обмана. Старик действительно чем-то обладал. Я был в этом уверен. Потому что, прежде чем он, в своём рассказе о чашах весов, намекнул мне взглядом на бутылку, у меня самого возникло желание налить и выпить. Он словно, даже разговаривая, узнал о моём порыве и ненавязчиво присоединился к нему.

Что значит – «Видеть будущее», отец?

Он удивлённо вскинул свои брови

- Я знаю твою мать?

- Нет… Нет конечно… Откуда вы будете её знать? ( меня неприятно удивил его вопрос)

- А зачем отцом называешь, какой я тебе отец?

- Простите, это из вежливости… - Я осёкся от этого неожиданного выпада.

- … А на деле то, излишняя учтивость, направленная на выуживание чего-то личного из людей постарше. Всем интересно, что у людей внутри и любой был бы наверно счастлив, иметь возможность заглянуть в душу к кому нибудь… - Он внимательно посмотрел на меня - … Красивой женщине, например.

Мы оба улыбнулись. Он проницателен, этот старик. Даже больше чем проницателен.

- Я и сейчас вижу кое-что относительно тебя…

- Да? И что же?

- Ты художник, молодой щенок научившийся лаять, но хочешь научиться выть на полную луну…

- Я не понимаю вас, простите…

- Не извиняйся, это метафора, раньше мне даже и слова такие в голову не приходили, а теперь я могу выражать мысль как заправский поэт.

Он выпил до конца свой стакан и окинул взглядом таверну. Она понемногу пустела и стихала. Можно было различить слова бармена за стойкой, переговаривающегося с гарсоном. Они оба выглядели устало, но были в приподнятом настроении, их рабочий день подходил к концу. Гарсон заметил, как старик вертит головой и подошёл к нам. С самой благожелательной улыбкой на лице спросил, не нужно ли ещё чего. Старик мотнул головой в его сторону.

- Нужно только одно… Что бы нам ничего не было нужно, и мы поскорей освободили гарсона от беготни… - Старик подмигнул мне медленным сжатием глаза, превращая в гармошку щеку, подняв её к глазу. Гарсон с поклоном отошёл.

- Я знаю, о чём он сейчас думает. Знаю даже что его ждёт сейчас человек, который требует с него денег… Он пугает гарсона… Это страшный человек, очень плохой и думается мне, что гарсон в серьёзной западне о которой и не подозревает… Гарсон надеется на откуп от неприятностей, а тот, на глупость гарсона, которая позволит его тирану зацепиться ещё за что-нибудь, чтобы был мотив закабалить гарсона пожизненно.

Мы смотрели на гарсона, и он заметил это, сделал, было, шаг в нашу сторону, но я поднял руку, останавливая его. Старик был очень пьян, и заказывать больше, означало, взвалить на себя ответственность за его благополучное возвращение домой. Я не знал, где он живёт.

- Ты не беспокойся за мои ноги, они всегда трезвы и донесут меня к постели…

Он иронично улыбался и вертел перед глазами свой стакан, я понял, что содержимое моей головы не секрет для старика. Я хотел предложить посидеть ещё и старался думать об этом искренне и без того, не очень приятного чувства, словно сам сижу в стакане, а старик разглядывает меня. Но мне было интересно, что же он видит во мне. Он заинтриговал меня.

- Вы сказали о видении относительно меня… И что меня ожидает? – Спросил я, не особо надеясь на правду.

Старик смотрел сквозь меня. Он не сразу выдал свой прогноз.

- Ты научишься выть на луну. Она уже волнует тебя и крадёт твой покой. Уже ты споришь с учителем и злишься на его слепоту. Но тебе это кажется. Он далеко не слеп и это лучший мастер, которого преподнесла тебе судьба. Советую не брыкаться и умерить свой молодой гонор. Он ведёт тебя и не говорит всего, он очень хитрый, даже хитрее чем я…

Я вглядывался в старика. Очень загадочный. Теперь он предстал передо мной другим. Теперь я понимал, что привлекало зрителей к его изображению. Неужели мне удалось то, что я несмело предполагал? Его слова о том, что я добьюсь своего, приятно щекотали мне моё самолюбие, но я отогнал самолюбование, оно только всё портит. Старик закрыл глаза и молчал, покачиваясь от своего дыхания. Потом вкрутил ткань в отверстие, покрыл платком и придавил его ко лбу головным убором. Было понятно, что разговор исчерпался. Я оставил его и попрощавшись ушёл. Дома я вспомнил слова старика о своём будущем и почему-то заплакал. Плакал в окно, глядя на дождь, и повторял одну и ту же фразу – « Господи, пусть будет, так как он сказал»

Но после разговора с тем трепанированным стариком, я всё более убеждался в своей правоте, как художника, так и человека с ломом идеи внутри. Этот лом, который я нечаянно проглотил, не давал мне согнуться от нападок многих людей. Тех, что вслед за учителем высмеивали и унижали меня своим ханжеством и невежеством. Этим людям из толпы, нужно было, чтобы меня кто-то обсуждал и восхищался моими работами. Сами они ни на йоту не соображали в искусстве, и если видели мою творческую блокаду, то принимали её за лень или отсутствие таланта. Но я уже мало обращал внимание на постоянные советы устроиться на работу или заняться чем-то посолиднее. Я не верил никому и ничему кроме своих глаз и интуиции. Я рыскал как голодный зверь в поисках темы и понемногу собирал рассыпаные кванты той вспышки озарения, что сверкнула в моей голове несколькими годами ранее когда метр похвалил меня за один рисунок. Это была кошка свернувшаяся в клубок на крыше и безмятежно спящая под листвой. Не знаю, зачем я зарисовал ее, я вообще зарисовывал тогда все что попадало в поле зрения, но рисунок оказался удачным. Она так мирно спал защищенная высотой и кроной дерева над ней. Но что именно увидел в ней мэтр осталось для меня загадкой которую я после его раздраженного отмахивания на мой вопрос все пытался разгадать всматриваясь в этот вроде бы даже детсковатый рисунок. А мэтр бы просто так ни за что не обратил бы внимания и уж тем более не похвалил, скорее надавал бы словесных плетей. И я всматривался до тех пор пока не обнаружил что когда я смотрю на эту кошку появляется чувство мира и покоя в душе, особенно после долгого, вытягивающего все силы дня работы в студии. Мне пришло в голову тогда что это и есть ощущение самой кошки передающееся зрителю. И тогда я задумался, а нельзя ли передать на холмт все о кошке, ее дикость, неудачи в добывании пищи, голод, столкновения с собаками, ее кошачью жизнь, такую какая есть и пока продолжается. И это было началом моих мучений, моим стартом в этом молчаливом и отчаянном беге с безуиной целью пересечь горизонт. Многое открылось мне за это время. Предмет и его энергия и мое внимание, вот основные составляющие как мне кажется. Я вспоминал это разглядывая свои работы. Их собралось немало и каждая о чем-то напоминала. Самая крайняя была видом о котором рассказала девочка, дочь мясника. Почти месяц прошел как я написал его. Запас еды подходил уже к концу и денег оставалось все меньше. Я экономил на всем чем можно. В какой-то момент я решил продать вид. Эта картина должна была выглядеть солидно в глазах обывателя, любой бы повесил ее у себя в комнате. Лди любят масштаб и сочные, природные краски. Но сходив на рынок в котором продавали только съестное я не стал даже пытаться предлагать кому-то. Все собрались здесь с мыслями лишь о еде и как бы подешевле ее купить. Все вокруг выглядели так словно потерпели кораблекрушение и суетились как мыши. Тот самый обыватель который представлялся мне в воображении подкрепленном мыслями о своем таланте и умении красиво писать в реальности оказался другим, простым и бедным, ему не было дела до красоты. Не было в глазах этих людей тех искр интереса у искушенных вкусом и гламуром горожан. Городской человек набит модой и понятиями которые ему внушают более богатые и состоятельные, помешанные на высоком исскустве и вкладывающие в него деньги. Мне пришел в голову мясник. Я уже знал его дом. Когда я подходил к его воротам то внутренне был напряжен. Перед глазами протекала та сцена в хлеву когда я видел его любовные забавы с женой. Да и встреча с самой девочкой волновала меня не меньше как я не старался наврать самому себе что не из за нее я плелся предлагать картину именно к мяснику. Он встретил меня серьезно насупленными бровями и его лицо представлялось мне грозовой тучей, тем более перед ним у меня рыльце было в пушку, хоть он и не знал о том глазе сквозь щель за его спиной. Он глухо рыкнул:

- Что вам угодно?

-Я... (как бы преподнести это?) ... у меня есть кое что, что я хотел бы продать... это картина... если вам интересно, взгляните...

Он бросил мимолетный взгляд на сверток который я начал разворачивать и тут же остановил меня накрыв мою ладонь своей.

-Нет, нет, спасибо, не интересно...

Я все же развернул и показал ему, весь сжавшись внутренне и покраснев внешне, но мясник уже подходил к воротам и открывал пошире створку с почти брезгой в лице приглашая меня выйти.

Я растерянно улыбнулся и уже почти вышел как во двор из дома вышла его дочь. Не вышла, выбежала, заставив мое сердце биться с удвоенной скоростью. Она подбежала к отцу и со спокойной, ласковой улыбкой поинтересовалась у него кто я и что мне нужно. Я не знал куда деть свой взгляд и уже был на улице к тому времени когда мясник вдруг позвал меня обратно во двор и снисходительно бросил:

-Покажи картину...

Я вновь развернул и мясник с дочерью явили разные эмоции на своих лицах. Я привык обращать внимание на выражение лиц, своих, как я называл "смотрителей" когда они смотрят и оценивают что-то из моих работ. Она лишь коснувшись взглядом вида заблестела глазами и посмотрела на меня с выражением едва скрываемого восторга. Он даже не соизволил взглянуть, но глядя на дочь и ее глаза по доброму подкатил свои вверх, под веки.

-Сколько хочешь?

Я назвал цену, предварительно скинув половину стандартной, как если бы был в городе среди обывателей.

-Хорошо, возьмем...

Его лицо немного просветлело когда он смотрел как дочь бережно сворачивает полотно и радостно спешит в дом. Но и проявил мещанскую дотошность в купле.

Но гда рама? Не буду же я ее вешать вместо занавески...

-Рама? Рама есть, я принесу

Он отсчитал несколько монет.

-Вот за картину, когда принесешь раму, добавлю.

Я ликовал. Шел домой и ликовал. По дороге зашел на рынок и накпил съестного. Еще взял настойки полыни, какая оказалась вместо абсента, градусами немного меньше. Пополненный ледник во дворе сейчас радовал глаз и желудок. Особенно желудок. Желудок голодного художника. Наевшись до экстаза я прилег но услышал как к калитке кто-то подошел. Я выглянул в окно и увидел девочку, дочь мясника, со свертком в руках и с улыбкой подходящей к двери. Открыл раньше чем она успела постучать. Она робко, но без вопроса вошла. Принесла телятину и вино и молча выставила гостинец на стол и стала оглядываться вокруг. Я видел по ее глазам что вид купленный ее отцом оказался тем самым. Я не выдержал молчаливой паузы, она была у меня в гостях.

-Благодарю за гостинец, ты знала что именно он будет для меня своевременным. Как видишь, я живу один и из женщин у меня здесь только палитра... ухаживаю за собой сам... в хорошем смысле -

вдруг добавил я и улыбнулся. Она тоже улыбнулась, и... нашла наконец глазами стопку прислоненных друг к другу моих работ, поспешно подошла и стала их листать поочереди.

-Не благодарите, вы сделали больше чем заплатил вам отец, я конечно его уважаю и люблю, но вот мог бы и не поскупиться и быть щедрей, не так ли? Я не ожидала... честно... вы удивили меня... думала вы уехали... и вдруг вы появились с этой картиной... -

Она щебетала также как тогда в поле, зрачки ее были широки и влажно блестели глаза, смотревшие на меня тепло и ласково.

-Куда это вы пропали?

-Я работал

-Писали этот вид?

-Да, мне понравилось, я сам нашел... ты права, у тебя утонченный глаз

Она расстаяла еще больше, вся превратившись в довольную улыбку.

-Я же говорила вам... Увидела в окно как вы входите к нам и сразу не узнала, думаю кто это там, что показывает отцу... а потом поняла что это картина... вспомнила как только увидела цвет. Вы принесли мне эти горы и даль прямо в комнату, я о таком даже не мечтала... да, вы настоящий художник

-Да ладно тебе... - я сам расплылся в приятном потоке самолюбия и захотел вовремя выйти из этого сладкого паралича, он останавливает на полпути.

-Мне очень понравилось, вы так угадали с местом, словно смотрели моими глазами... я не удержалась, упросила отца позволить мне самой сходить за рамой... сказала что на рынок, а пришла к вам

-Ах да, рама...

Я быстро нашел нужный размер и снял полотно. Это была обнаженная женщина, давно забытая модель, как-то зарисованная мною в упорном желании научиться тонкостям женской анатомии. Она внимательно вморгалась глазами в нее. Вот наконец сказала наигранно делая свой тон взрослее:

-Мне хотелось поговорить с вами

-Да конечно, я слушаю...

Она въедливо вглядывалась в других, еще найденных ею, вылистанных ее уже замедлившейся во внимании кистью, таких же обнаженных женщин и не отводя от них своих блестящих глаз, сказала мне то что я ожидал услышать.

-Я должна быть такой же взрослой как они? Ну, для того чтобы вы меня нарисовали. Или красивой?

Я понял о чем она думала с того времени как мы с ней познакомились. Я старался выглядеть спокойным и не утратить чары этого момента. Она желала раскрыться. Как цветок. Белый цветок с изящными лепестками, влажной глубиной, с нектаром внутри... скрытой одним лепестком, самым тонким, обреченным опасть в скором времени и открыть ее женскую суть.

-Ты хочешь мне позировать? - спросил я после недолгого молчания

-Да... также... голышом. - твердо ответила она

-Но сколько тебе лет?

-Семнадцать.

-Ты понимаешь что это слишком мало для того чтобы тебе в таком нежном возрасте общаться со взрослым мужчиной да еще и обнажаться перед ним?

-Но ведь это для исскуства... - (Она совсем не глупа)

-Да, для исскуства... но пойди объясни это... твоим родителям, например... или, что еще хуже, соседям... тем, кто тебя знает. Ведь в том случае, если узнают, ты подвергнешься позору, сплетням, я знаю вашу глубинку, в ней не прощают таких вещей девушке бросившей вызов морали и нравственности. Они тебя съедят. А что будет со мной? Ты осознаешь это? Да твой отец первым посадит меня на... ( тут я чуть не сказал "свой", вспомнив его размер) ... кол!

Она смотрела на меня еле оторвавшись от картин. Смотрела так, как недавно на своего отца, с капризной мольбой в бровях. Было видно, что я напугал ее тем апокалипсисом, который может начаться, в случае, если кто-то из местных, не приведи Господь, узнает о ее приходах ко мне и конечно же выяснит, для чего это она ходит ко мне, ведь картину не напишешь за один раз, нужно время. Но вот явила смелость и решилась.

-Ну... Вашему молчанию можно доверять?

-Да, конечно, доверие, это святое, особенно в твоем случае... но...

Она еще тверже надавила:

-Я хочу чтобы вы меня нарисовали!

-Написал - улыбаясь, и не зная как ей еще возразить, поправил я

-Да, да, написали... и-и-и... картину оставьте себе... но только не продавайте... Ведь не продадите?

Она внимательно вглядывалась сейчас в мои глаза, пытливо сузила веки. Очень ей хочется быть на полотне. Увековеченной и невинной навсегда, красивой и чистой как ангел. Видно по ее отчаянной решимости. Боится, но делает шаг. Доверяется. Видит во мне того кому можно верить и не жаль отдать то что рано или поздно все равно придется отдать. Свою невинность.

-Как-нибудь потом, когда я повзрослею и выйду замуж, я обязательно выкуплю эту картину... можно так?

Да, она расчетлива не по годам. Впрочем как и все женщины. В ней словно таилась взрослая особь, прошедшая реинкарнацию и вспоминая опыт прошлой жизни теперь не теряет времени зря, зная как мимолетна свежесть женской красоты в юности. Очень интересная девочка. С чем-то внутри, со своей внутренней жизнью. Это нужно мне, именно это. Но последствия могут быть катастрофичны. Эта игра опасна. Особенно в этих диковатых и простолюдных местах. Но ведь девочка словно послана Силой, я же буду потом жалеть всю жизнь. Что же, в таком случае я не буду красть у нее то (как мне тогда казалось) что мне не принадлежит, тот самый нежный ее лепесток. Надеюсь что закончу прежде чем кто-то  что-либо унюхает. Совесть моя чиста, девочка сам горит желанием, как ей отказать, она пленила меня своими жалостливо поднятыми в просьбе бровками. Что? Совесть? Какая совесть? У художника только талант и он все ему заменяет, даже совесть. Все заменяет талант. Я оглядел ее всю и она, едва уловив этот мой приноравливающийся взгляд, сразу поняв его, как-то победоносно радостно заблестела широкими черными зрачками и только сейчас я заметил как в тон темноте ее волос блестят ее карие глаза.

Продолжение в рукописи.                

.