Как Рауль Дюк Дамбаса с Луханском ценнее

Инициатива польских воров, вот уже третий год подряд добивавшихся всеевропейского сходняка, скорее всего и этой же второй послевоенной весной осталась бы малозамеченной, разве что какой сиделец под Ельцом вздохнет негромко, поминая единое когда - то пространство, где находилось место и браконьерствующему с китайцами сахалинцу, и громящему сейфы амбалу с Подола, выучившему семь языков вовсе не стараниями меценатствующего Месаксуди, за свой счет открывшего пару ремеслух и коммерческое, поддерживая рублем и обычные церковно - приходские Одесской губернии, и блеклоглазому мерянину, душегубствующему по тракту Тобольск - Новониколаевск, черт - те как угодив раз в диаволово колесо каторжанского бытия, да так и закрутившегося в чертоверти  одуряющей русской жизни, и эстетствующему валаху, торгующему крадеными лошадьми на Екатеринославщине, всем находилось место и применение сообразно понятиям и целям, но вот только разметало империю по кочкам, идеологической колючкой возведя новые заборы и ограничения, а вихрь последней войны, стронувшей с и так ненадежных мест миллионы всяких и различных, насильно утишивался и с запада, и с востока, и даже с юга, откуда кроме благословенных гаша и кукнара поперли черноволосые поджарые люди, готовые, как оказалось, ко всему, давая триста очков форы придерживающимся хоть каких краев аборигенам, работая по тяжелому за бумажный червонец или вообще за банку консервов. Никогда и не стоила жизнь человеческая ничего, но ухарство приезжих из какого Андижана неприятно кололо глаз, свертывая головы неокрепшего молодого поколения набок, а без свежей крови о продолжении традиций можно было забыть, как забыли же, к примеру, целое направление Кром. Кто вот сейчас найдется в курсах за Кромы, ежели, конечно, не книжный это червь из научных людей - растратчиков, закопавшихся в полуистлевшие протоколы и пропитанные потом Чехова дневники ? Но был и прошел Фултон, оставив новые заделы, оживились вечно в штатском старшие кузены, как именуют они себя, твари, недострелянные бегали по лесам, доживая пятилетку войны всех против всех, чуткими ушами отмечая нарастающий ночами рокот танковых армад, стук молотков и скрежет лопат, проблески шалого по подлеску прожектора, натужный захлебывающийся вой авиационных моторов, что - то уж очень быстро все менялось, так что недоумение какого немчика, столкнувшегося на пересылке в Эрфурте с явным попранием древних, освященных кровью еще царских арестантов традиций, искусно поддутое польскими ворами, даже для себя никак не умеющими решить вопрос с коммерческой деятельностью вчера жулика, пришлось ко двору мутным людям, наводнившим раздолбанные вдрызг страны Центральной Европы в третью весну, когда и закрутился призыв хотя бы встретиться и обсудить, будто не понимали, что это кажущееся неравновесие и шатание скоро забудутся, зажмутся вмертвую, и случайно выглядящая пересечка в Сандомирской тюрьме пикового абхаза с лотарингским гангстером окажется действительно случайной стычкой пары несомых послевоенными ветрами неприкаянных душ, коим не суждено больше в ближайшие лет пятьдесят не то, что пересечься, о самом существовании друг друга не будут ведать они, пока в конце восьмидесятых не схлестнутся в Краковском кабаке, не поделив русскую малолетнюю шлюху, к десяти полновесным годочкам имеющую трипак и реальный выход на Гомельский общак.

- Без переводчика не хер делать, - долдонил Кесь, догоняя меня по обочине. - Слышь, Чума, чего толкую - то ?

Я слышал. Без переводчика делать не хрен. Открытие, бля. После кипеша во Львове понял я, что нужен не просто переводчик, хрена там было бандеровцам переводить, я по украински мало - мало шарил, они русский катали за всю херню, но не смогли вот мы донести смыслы, понимая слова, и п... дец, накрылась мандой такая делюга, о которой можно только мечтать и то, если ума хватит. Мы присели в перелеске, сняв сапоги. Задрав гудящие ноги на ствол дерева, я пошевелил пальцами, блаженно ощущая бегущий к пояснице холодок. Разложили немудрящую снедь, помидоры, там, колбасы кусок, хлеб уже черствый на такой жаре, бутылку пива открыли, перекусили, курим. Скоро дальше топать, до станции еще добрых сорок верст, глядишь, что сумеем обогнать никуда не торопящихся здесь, в степи, местных, им один хрен, что неделя, что тыща километров. Закашлялся, поперхнувшись дымом зеленых  " Юно ". Надыбали летом сорок пятого лесные браты целый эшелон курева, каким - то гауптманом интендантом заброшенный на Сортировочной Юго - Восточных дорог. И своим раздали, и полякам даже обрыбилось, сами курят третий год, правда, теперь только проводчанам достается в пайке. Сижу, утираю слезы, смеюсь. Кесь, отойдя поссать, неодобрительно косится : у галицких приметы сплошные, на делюгу идучи не вздумай перднуть, баба с голыми ногами встренулась - шапку долой и вологодскому конвою проклятье шли, примета на примете, короче. Дичь. Думаю, от нервяка, тяжко стало промышлять, шлепают без суда и следствия, а дома, по слухам, сучья война. Мусора развязали, сук сокращают, помогли им суки фашиста свалить, не нужны сейчас и излишни, может, и количество воров неизбежно процедят, поганые расклады красноты, прокляты будьте от Ванино и до Дувра, твари.

- Знаешь, чо смеюсь - то ? - прокашлявшись, аккуратно загасив окурок, интересуюсь я, перематывая портянки : пилить до вечера, а ноги в нашей работе - самоценность. - Вот, например, бухнут они после сходняка, когда вопросы порешают, оттянутся, да ?

Кесь кивнул, присыпая ветками огрызки и окурки. Молодой, а соображение имеет, а ну наткнется какой пень на следы нашего пиршества, думать попытается, а думать он сроду не умел, не обучали его такому, сдуру - то и ломанется к солдатам карательной бригады, уставшим маленько давить нашу мордву под Йошкар - Йолой, и давящим сейчас бандер, будто кто звал этих шакалов, вечно готовых прогнуться перед любым вышестоящим и накернуть любого, кто ниже. Просто так, от ущербности душевной, от скотства врожденного, от беспросвета мамок и папок, задроченных по жизни, от ясного осознания, что не выбиться им из мужиков и сук никуда и никогда, духу не хватит.

- Музло, - говорю Кесю, рассовывая сигареты по карманам пиджака, - песни, отдых, все дела.

Идем опять обочиной, глупо, конечно, если кипеш - не скроешься, но как - то обманываешься и вроде легче. На всякий случай, переглянувшись, одновременно перепрятываем пистолеты под пиджаки, справа. У меня горсть мелочи всегда, а у Кеся свинцовая пластинка вшита, чтобы, значится, пошустрее хватануть и вышибить мозги какому глупцу. Хотя, будет козлов с отделение - покрошат нас в сечку, и закапывать не станут, отвезут трупы, громко бросив в дощатый кузовок убитой полуторки, в район, на опознание. Какое, на хрен, опознание ! Я на границе Польши и Украины сроду не бывал, а Кесь просто звучит погремухой по - местному, на самом же деле - татарин из Горького, они там отвеку разбоем живут, сотни лет режут купцов, сейчас вот райпотребсоюзовцев да кооператоров, не брезгуя и дневной сменой универсального магазина. Ухари хлопцы, что и говорить.

- И вот прокидывает один ганс, - идем гуськом, по привычке скорее, хрена следы прятать, ушли от границы, слава Богу, прорвались, - что, мол, за х... ня такая, слова, навроде, знакомые, а смысла не наблюдаю ?

Напеваю любой босяцкий трехаккордный напев, тянет подсвистеть, но тут уже мои приметы в силу вступают, в жопу тараканов с мусорами, прищелкиваю сухими пальцами, мычу.

- Тыр, пыр, пыр, тыр. А первый срок менты мне шили за утрату прахарей, и в Люберцах мела привычная пурга. Браток бандит, козел и мусор, ну, налей ! Все в кучу, коммунисты и круга, гебня и махонький щипач, размыв мозги и кроя безнадегой. Пореченков, наш гнусный бесталанностью мордач, а Жору мы заменим Гогой. Мешок х... ни, говна три пуда, бюджет от Путлера и мерзость буквы зет. Все для людей : говно на блюде, патриотический обед.

Мы смеемся и прибавляем шагу, уже слышен задышливый паровоз на станции, а там, кто знает, может, повезет и наткнемся мы с Кесем на бронепоезд карательного отряда барона Дрейдена, сразу запишемся в отрядники, дабы громить и громить всякого бесталанного уродца, сразу же херачащего прилепухинские книжки, хотя, судя по всему, они всей страной еще и с букварем не закончили.