4. Полет души

Принявшая его атмосфера насыщалась всё более благородными красками, и в какой-то момент, перестав кричать да хохотать, душевно умиротворясь своей вознесённостью, Владимир Борисович принялся тихо любоваться облаками, и воспарило сердце его, и подумалось, что полет предначертан ему прямо к солнцу таки. Но нет: не будучи в состоянии размерить космическую скорость, он стал всё более крениться к родной планетке, пока и не полетел вдоль облаков, а вскоре начал и снижаться в их благодушную вату. И заблаговременно совершил хитрый кульбит, поскольку такому человеку приземляться на лысину, сами понимаете, совершенно не с руки, не по сану.

Владимир Борисович, подрыгивая ножищами, рассматривал приближающуюся землю. Вон какой-то урбанистический пейзаж: квартальчики домов, кармашки парковых зон, а вдалеке – разляпистая медаль аэропорта, но до неё никак не дотянуть, придется садиться прямо на город. Блюмкин закрыл глаза и стал читать молитву: «Б-же, дай нам, дай нам кусок побольше да пожирнее…» Удар оказался не столь сильным, как он побаивался: огромные резиновые ноги толкнули землю вниз, и человечище просто завис над городом, словно парашютист на дереве, с величайшим удивлением осматриваясь.

«Блюм-бен! » - ударили где-то башенные часы, и пробили пять раз, и Владимир Борисович понял, что это, конечно же, говорит и приказывает Биг-Бен, а он подоспел как раз к Лондонскому чаепитию.

Внизу копошились люди, отсюда они походили на кляксы, из которых выстреливают струйки ног и рук. Какие-то зеваки, собравшись в кучку, указывали на небесного гостя едва различимыми пальцами и попискивали, пищали, зудели. Учтиво приподняв цилиндр, Блюмкин поприветствовал дорогих членов встречающей делегации. (Вообще, как оказалось, он завис на громадном каштане в солидном виде: двубортный малиновый смокинг с зеленой бабочкой). При поднятии цилиндра оттуда, из голубой запаянной с одного конца трубы выпали какие-то бумажки, поэтому Владимир Борисович, смутившись, сразу же напялил головной убор обратно на голову, чтобы не испортить отношений с европейцами да и избежать обвинений в загрязнении окружающего мира. Человечки принялись усердно подбирать бумажки, и, проявляя чудеса опрятности, распихивали их по карманам. Совместный креативный труд расшевелил британскую чопорность: кое-кто резво подпрыгивал, кто-то пританцовывал, танцевал, размахивал или фехтовал зонтиком, а некоторые, в длинных халатах, лондонцы, упав на колени, выпятили к небу зады, и, судя по всему, истово молились, или даже совмещали молитву с уборкой территории.

«Где же Ксюшка? » - волновался меж тем заботливый отец, во все глаза высматривая слегка блудную дочь. Вон, справа - какие-то четырехэтажные дома - они показались знакомыми по глянцевым брошюрам мошенника риэлтера. Да-да, известная картинка! Чудесный, как кукольный, жилой квартальчик. Кто-то распахнул окно и выглянул наружу. Блюмкин полез в карман смокинга, вытащил театральный бинокль, стал крутить колесико фокусировки. «Паппи! » - послышался далекий ксюшин выписк. «Эге-ге-ж! » - отозвался Владимборисович, восторженно всматриваясь в родные черты. Ксюшка, высунувшись по пояс, радостно защелкала зубками, захохотала. «Зубастенькая в маму и приветливая - в меня», - умилился Блюмкин, и, раскачиваясь, крикнул: «Счас я к тебе приду! Зай, не исчезай! » (В нем, как видите, проснулся поэтический дар). Но Ксенья, хохоча и охая, отпискнула в ответ: «Ни, нихт, ноу! Потом-потом-потом! Мы занимаемся! » И то правда: она как-то подозрительно резко дергалась, иногда прямо валилась грудкой на подоконник.

«Эхе-хо», - законфузился Владимир Борисович. Не потому, конечно, что дочь, высунувшись в окно, занимается с негром. Это ладно бы, учёбка дело нужное. Но вот, как ему показалось, соседний дом, что с колоннами в центре, с балкончиками по бокам от колоннок, выглядел попрезентабельней, в том числе и для домашних занятиек. Наверное, они с Наденькой поспешили с покупкою, недоглядели, недорассмотрели все возможные варианты. Теперь, черт подери, приходится краснеть за свою горячность, - купили домик впопыхах, с пылу-жару выхватили, а ведь были, оказывается, опции поприличнее.

Расстроившись, Блюмкин взмахнул ручищами, и – оторвался от дерева. Да, представьте себе, так и взлетел, и полетел опять к облакам, к солнцу! Полет великого человека, как и в прошлый раз, проистекал совершенно нормально и по графику. Он постепенно успокоился и опять возрадовался, слегка придрёмывая.

Подрыгивая ножищами – он уже выполнил, разумеется, хитро спланированный кульбит – Владимир Борисович рассматривал приближающуюся землю. «Б-же, дай нам, дай нам…» - читал он, закрыв глаза, положенную молитву.

Планета вновь встретила великого питомца упругой выпуклостью, которую он мощно, по-олимпийски, торкнул, и теперь завис, бултыхаясь в воздухе, как парашютист на пальме, с величайшим удивлением осматриваясь.

Да, выставленный на высочайшее обозрение пейзаж отрекомендовался знойно-тропически. Лазурное море поплёскивало волнами на очень светлого цвета песок. Пляж, фривольно обозначенный береговой линией, перетекал в полосу зеленого газона с пальмами. Дальше громоздились цивильно прилизанные отели, - настоящий, как говорится, VIP-стиль жизни! «Куда это меня занесло? » - раздумывал Блюмкин, разглядывая россыпи полуголых людей, что тыкали в небо пальцами. И вежливо поприветствовал встречающий персонал, приподняв цилиндр. Правда, цилиндр на этот раз оказался голубой бейсболкой, из которой, тем не менее, опять повывалились бумажки. Полуголые, после краткой заминки бросились рьяно прибирать владимборисычский выброс, и, за неимением карманов, запихивали бумажки в пляжные наряды.

«А вдруг это Майами? » - резонно рассуждал Блюмкин, и, сделав из кулака подобие бинокля, стал высматривать Мишеньку. «Папка! » - услышал он слабый родной голосишко, и, повернувшись в ту сторону, навел резкость, сжав посильней кулачище. Там, под пальмою, возникла едва различимая фигурка сына. Он, вставая с колен, радостно махал отцу ручкой. «И-гэ-го! » - восторжествовал Владимир Борисович. Невзначай умилился: «Лысинкою весь в меня, а голосом в мать, – «Товарищ Нетто» при швартовке во вражеской гавани! » И, раскачиваясь на огроменной пальме, протрубил: «Счас я к тебе! Приплыву-прилечу! » Но Михаил протестующе пискнул: «Ноу-ноу! Хау?! Мы занимаемся! Потом! »

Блюмкин обескураженно крякнул. Подумал: «Надо же, опустились». Нет, он вовсе не осуждал внеклассные занятия с какою-то майаманкою, черножопый силуэт которой, подмятый светлым сыновьим образом, разглядел только сейчас. Хорошо-хорошо. Но зачем сын проходит свои университеты на пляже, под пальмою, тогда как они с матерью скупили шестнадцатый этаж того живописного кондо-минимума?* Да, жизнь в большом городе, причем приморском – сложная и креативная VIP-штучка. Но, все-таки, может быть, зря они тогда пожадничали. Надо было вместо шестнадцатого взять этаж верхнего пентхауза с этим, как его, гринхаузом*. Показалось дороговато, а сейчас приходится краснеть перед загорелыми туземцами.

Уносясь в прохладные небеса, Владимир Борисович мыслительствовал о том, что вот-де написал бы о нем какой-нибудь лондонский мечтатель и сочинитель книгу, к примеру: «Человек, укрывший нас от дождя». Ведь и в самом деле, климат там отвратительный, можно сказать, гнилой, депрессивный, людей спасать надо! Или же какой-никакой майаманский писака – настрочил бы что-нить типа «Повести о заслонившем собою солнце». Свои люди, восторженно импровизируя, растянули бы и над всей Флоридою пёстрый шатер, под сенью которого он, Блюмкин, мудро выглядывая из кустов, нежно и любовно поглаживая шелковистую ткань, играл бы роль демиурга разгоряченной Вселенной. Да, и пусть передадут весь комплекс переживаний наших лучших отцов и детей, во всей их непростой 3D красоте, всё совершенствующейся, калейдоскопирующей сложности. Даже, может быть, осветят тему глазёнками японского или хотя бы японствующего литературного самородка?! Да-да, можно пухлый, хорошенький такой, как Надька в молодости, роман наструячить, тома на три и так далее, раскрыв сложный, богатейший внутренний мир героев саги, наших современников!

В довершение панорамы Владимир Борисович узрел себя в гамаке. Покачивает ногой. Гамак вторит, в меру своих не во всём гибких способностей, направляющим толчкам человека. В руках которого — любимый томик, что прихватил он с книжной полки, выбегая в душистый сад. В саду склонилась над цветами, в широкополой шляпе, в невзрачно-прозрачном, хотя и откровенно почти-японском халатике, Надюха. Нет, Надька, конечно, хрен вам будет заниматься цветами! Склонилась простая садовница — прилежная, раскрасневшаяся радостной улыбкой труженицы женщина лет четырнадцати, тайно ему симпатизирующая и восхищающаяся мощью ума и духа.

~~~~~

Продолжение -

~~~~~

В электронном формате - на "Ридеро" -