Мои женщины Июль 1964 Приключения. Из книги Сексуальные приключения

Мои женщины. Июль 1964. Последний детский санаторий. Приключения.

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Иллюстрация из сети Интернет: 60-е годы XX века. На подобных качелях качались ребята и девчонки в детском санатории в Чекалине летом 1964 года. Точно также мы их раскачивали, цеплялись за доску, баловались, смеялись, кричали, а потом я первым с неё спрыгнул в верхней точке «качка» прямо на песок в детской песочнице. Такое же «геройство» показали другие ребята, мои друзья, в том числе мой недруг, который спрыгнул неловко, прямо вниз, под доску и она неизбежно должна была ударить ему по затылку. Я не знаю, почему и как, но я практически мгновенно подскочил к качелям и принял удар доски качелей мне по ногам, по левой коленке. Это было последнее, нет, крайнее «героическое приключение» моего детства…

Еда, игры, книги, дразнилки и страшилки были не единственными развлечениями в детском санатории в Чекалине летом 1964 года. Во все эти занятия с нами происходили сотни разных событий, среди которых были и настоящие приключения. Я очень хотел быть таким как Великий Змей. Я хотел быть «Белым Вороном», а не «белой вороной». Я хотел по-настоящему дружить и иметь настоящих друзей, а для этого я должен был общаться с ребятами и девчонками, разговаривать с ними, делиться мнениями, ходить, гулять, играть, участвовать в общих делах. Только дела эти иногда были нехорошими, хулиганскими, сомнительными, «преступными»…

Я боялся, что меня выгонят из санатория за мои проделки. Меня и так уже вызывали к самой главврачихе и делали внушение-предупреждение. Значит, если я попадусь на каком либо нехорошем деле, то второго предупреждения не будет. Тогда меня отправят домой, родители будут меня ругать, Юрка, мой старший брат, будет надо мной насмехаться и упрекать в том, что я «мешаю жить ему, маме и папе», что я «даже не смог отбыть положенный срок в детском санатории на всём готовом, в сытости, спокойствии и комфорте».

Как же я мог дружить с ребятами и в то же время не попадаться во всяких шалостях, баловствах и нехороших делах. Я и так уже нарушил запрет и ходил в гости к Великому Змею в сарай-конюшню. Там я кормил с руки его мерина Мерлина и даже подружился с его котярой-казуаром, который неожиданно откуда-то цепко прыгал мне на плечи или на спину, но не кусался и не царапался, а тёрся своей головой о мой затылок. Правда, в руки котяра мне не давался…

В игры на свежем воздухе я всё же играл, участвовал в них, даже несколько раз состязался с разного возраста мальчишками. Я играл в «гляделки» взглядами с девчонками, иногда возился в песочнице с малышами, качался с Петькой на наших дворовых качелях, «бесстрашно» влетая всё выше и выше на сильных размахах, соревнуясь с ним в бесстрашии. Однако, большую часть времени в санатории я проводил в одиночестве за книгами, а в ненастную погоду – у больших окон либо нашей мальчуковой спальни, либо у окон «зимнего сада»– комнаты-холла на втором этаже санатория.

Из окон нашей мальчишеской спальни был сверху виден соседский сад-огород, хозяина которого мы все дружно называли «кулаком», потому что сад и огород, дом и сарая у него были «богатые», мощные, красивые, ухоженные, а в саду и огороде у него работали люди. Эти люди были, вероятно, работниками и работницами, потому что иногда из дома выходили сам хозяин, пожилой мужик, его жена, толстая тётка, и его дети, девчонка и мальчишка, которые с нами не переговаривались через забор, отворачивались, фыркали на нас и называли нас «дефективными». Такого обидного слова мы им простить не могли…

Мечтой и острым желанием всех старших ребят нашего санатория было «ограбление» соседского «кулацкого» сада и огорода, прежде всего, обобрание спелых вишен, которые в это лето очень уродились в соседском саду. Вишни были просто обсыпаны тёмно-бардовыми крупными вишенками. Мы только облизывались и глотали слюну, глядя на это богатство. В столовой нам спелых свежих вишен не давали и из разговоров нянечек мы знали, что «вишня нынче дорогая», что «куркуль (так они называли нашего соседа-кулака) дерёт цену немилосердно».

Окна «зимнего сада» на втором этаже выходили на улицу и из них были видны соседние дома, улица, тополя и липы вдоль улиц, машины, люди, а иногда козы и даже коровы, которые забредали к нам под окна от заспанных пастухов. По тротуару под окнами иногда ходили взрослые, пробегали дети и мы пытались с ними общаться, но прохожие тоже сторонились нас и мы дружно думали, что и они считают нас «дефективными»…

Да, в детском санатории в Чекалине, как правило, были дети, которые болели разными заболеваниями или были с отклонениями от нормального развития. Были такие, но не все. Например, Петька и его подруга Людмила, были совсем «нормальными» и по возрасту уже не дети. Другие старшие по возрасту ребята и девочки тоже не могли быть «дефективными», потому что были просто физически ослабленные из-за недостатка в питании или по условиям «бедной» жизни. Таких ребят было немало. Некоторые действительно чем-то болели или были подвержены каким-то почти заболеваниям, например, как я – хроническим тонзиллитом (ангиной и насморком). Таким детям требовались усиленное питание, физические упражнения и закалка.

«Дефективным», то есть имеющим физические или психические пороки или недостатки в умственном развитии, у нас не был никто. Во всяком случае, мы таких «дефективных» не замечали, хотя то тут, то там громко и весело звучали слова: «Дурак! », «Сам дурак! » или «Дура набитая! » и т. д. Кстати, самой обидной обзывалкой, дразнилкой или оскорблением в нашем детском санатории было слово «дефективный». Того, кто его произносил в адрес кого-то из нас, все дружно подвергали сплошному отторжению: с таким никто не общался, «не замечал», «не видел в упор», не дружил, не ходил, не играл и не разговаривал. Таких «нечеловеков» глухо игнорировали и избегали. Если такой гад наглел или «лез» куда-то «без спроса», то его просто-напросто тайно и молча били, толкали, пихали, пинали под зад. Кстати, таким был тот самый плаксивый «начальничек»…

Моя жажда игры в «индейцев» ограничивалась территорией нашего детского санатория и размерами игровой площадки, которая всегда была занята ребятами, девчонками и маленькими детьми. «Моей индейской территорией» были только двор санатория возле сарая-конюшни, сам сарай, посадки кустов колючей акации вдоль заборов, деревья и небольшой участок возле летнего дворового туалета, на стене которого висела моя корзина-мишень для стрельбы из лука.

Великолепный индейский лук, который мы сделали вместе с Великим Змеем пришёл в негодность, потому что от частого употребления ослаб, потрепался, его тетива растянулась и он потерял былую упругость, мощь и силу. Стрелы мои растерялись, некоторые улетели в сад-огород к кулаку-куркулю, некоторые поломались, а остальные две стрелы были без наконечников и летели слабо, не по прямой и куда попало. Играть в «индейцев» с таким луком и стрелами было невозможно. Ребята к игре в «индейцев» охладели и я теперь был по-настоящему одиноким Белым Вороном.

Однажды днём я от нечего делать стоял, облокотившись на подоконник, и смотрел в окно на сад и огород кулака-куркуля – соседа нашего детского санатория в Чекалине. Вишни в его саду были богато усыпаны спелыми вишенками, на грядках в огороде росли сочный лук, крупный чеснок, свекла, клубника, морковь, щавель, помидоры, а в больших рамных стеклянных теплицах – огурцы. Всё это благоухало, росло густо, мощно и красиво.

Оно и понятно! Торцовая стенка сарая-конюшни нашего санатория была частью забора между двором санатория и участком соседа-куркуля-кулака. Между ними было узкое пространство, которое было занято рядами дров, уложенных вдоль забора до уровня крыши сарая. В этих дровах была большая «прореха» - проход из сарая, со стороны стойла мерина Мерлина Великого Змея, через который он и наш сосед-куркуль, вернее, его работники брали лошадиный навоз и перепревшую соломенную подстилку из-под мерина Мерлина и удобряли ими сад и огород. За это наш сосед-куркуль-кулак продавал по льготной цене свежие овощи и зелень нашему санаторию, чем, естественно, пользовались все работницы нашей кухни, нянечки, санитарки, медсёстры и даже главврачиха. Конечно, многое из того, что продавал нам наш сосед-куркуль, доставалось и нам, детям санатория. Правда, мы об этом мало чего знали и особо внимания на это не обращали…

Я наблюдал за садом-огородом соседа-куркуля, за работой и поведением хозяина, его толстой жены и чванливых детей, за богатством этого земного рая, разросшегося и благоухающего на нашем лошадином навозе и потихоньку злился, снедаемый благородным желанием раскулачить этого кулака-мироеда, жирующего на нас, которых они с презрением называли «дефективными»…

Этот райский сад-огород отделяли от меня два этажа нашего здания, высокие «барские» окна и такие же высокие древние стеклянные двери, которые были наглухо прибиты большими гвоздями с погнутыми шляпками к дверным косякам. За окном была грязная от накопившегося мусора площадка железной пожарной лестнице, по которой мы должны были спасаться из нашей мальчуковой спальни во время пожара в санатории.

- Как же так? – недоумённо спросил во мне мой внутренний голос голосом моего любознательного и всё знающего папы, учителя труда и машиноведения Суворова Сергея Ивановича. – Пожарная лестница есть. Площадка есть. Стеклянная дверь на эту площадку есть. Возможность спастись по этой лестнице от пожара есть, а дверь прибита огромными гвоздями наглухо.

- Непорядок! – сказал во мне голос моего папы. – Так быть не должно. Двери должны открываться. Иначе мы тут все сгорим от пожара!

Я, для проверки сомнений моего папы, дёрнул несколько раз за ручку большой стеклянной двери, ведущей на балкон-площадку пожарной лестницы. Дверь не поддалась. Она была заперта на замок, но она всё-таки чуть-чуть двинулась, как будто в ней был зазор. При этом, как странно, гнутые шляпки больших гвоздей тронулись с места и даже повернулись…

Я взялся за шляпку ближайшего гвоздя и вдруг он свободно полностью вышел из своего гнезда! Он был просто вставлен в свободное отверстие и был не настоящим, а бутафорским, делал вид, что наглухо и крепко держит дверь…

Никому из ребят и в голову не приходила мысль проверить, насколько крепко дверь на пожарную лестницу была прибита этими гвоздями. Точно так же свободно и легко вышел другой гвоздь, и третий и четвёртый, самый верхний. Дверь, оказывается, могла открываться! Она и должна была открываться! Иначе как же тогда выходить на площадку пожарной лестницы и спасаться от огня?!

Я никому не сказал о своём открытии. Наоборот, я постарался скрыть эту информацию от всех, потому что решил сам открыть эту дверь и вылезти на пожарную лестницу. Для этого нужен был ключ или отмычка, подходящая к этому замку. Предчувствие особо опасного и интересного приключения взбудоражило мою кровь, всколыхнуло моё воображение, находчивость, смелость и сообразительность. Белый Ворон вышел в поход на тропу приключений!

Мой интерес и новые «разведчикские» поиски всяких гнутых гвоздей, железок и старых ключей, а также топтание возле стеклянной двери, ведущей на пожарную лестницу, были замечены ребятами и Петька, во главе группы старших ребят, пристал ко мне с расспросами, чего я ищу и что нашёл. Пришлось им признаться и рассказать про деверь, бутафорские гвозди и выход на пожарную площадку и лестницу, по которой мы должны были спасаться в случае пожара в санатории.

Поиски подходящих ключей или отмычки стали общими и тайными, но по виду шныряющих повсюду мальчишек было видно, что они целенаправленно что-то ищут, затевают и это «что-то» опасное или незаконное. Нянечки и санитарки начали прятать санаторное имущество: швабры, тряпки, вёдра. Дежурные медсёстры начали запирать на ключ шкафы и ящики письменного стола в коридоре на втором этаже. Также теперь всякий раз, когда я или кто-то из ребят брал в шкафу-библиотеке книгу, за нами приглядывали кто-то из персонала санатория.

Ключ или отмычку, большой гнутый гвоздь или какую-либо подходящую железку найти не удавалось. Некоторые нетерпеливые ребята предлагали стащить связку ключей у дежурной медсестры, для чего предлагалось её как-то отвлечь, увести со второго этажа путём производства какого-либо «кипеша» (бузы) на первом этаже. Этот вариант Петька и я сразу же отвергли, справедливо полагая, что это только усилит тревогу и настороженность персонала санатория. Мы были в отчаянии…

Всем очень хотелось выйти ночью на пожарную лестницу, спуститься вниз в сад-огород соседа-куркуля и раскулачить его путём обобрания вишни с вишен. Я хотел только исполнения своего желания – приключений с выходом на волю из нашей мальчишеской спальни. Нетерпение достигло предела и вот однажды в тёплую лунную светлую ночь, я с досадой вытащил один из гнутых больших гвоздей из дырки в двери, сунул этот гвоздь в замочную скважину сплюснутой шляпкой и повернул гвоздь, как поворачивают ключ. Дверь скрипнула, пошатнулась и… открылась.

Точно также этим же гвоздём свободно открылась вторая стеклянная дверь, и я очутился на гофрированной железной площадке пожарной лестницы. Белый Ворон замер от неожиданности. Из-за моей спины нетерпеливо, толкаясь и пихаясь, один за другим скользнули в чёрных трусах и белых майках Петька и его ближайшие соратники. Эти бледнолицые, ступая босыми ногами по грязным замусоренным осадками ступеням лестницы, спустились вниз до конца лестницы и остановились, потому что надо было спрыгивать с высоты на землю. Я очнулся и протиснулся в самый низ, к Петьке.

До земли было высоко, не менее полутора метров. Сверху высота нижних ступенек лестницы казалась ещё выше. Я наклонился, чтобы лучше рассмотреть, что находится под лестницей и тут кто-то толкнул меня в спину. Белый Ворон взмахнул руками, как крыльями, и спланировал на землю райского сада. Он приземлился на корточки и тут же осмотрелся по сторонам.

Всё вокруг было тихо. Луна ярко светила в безоблачном небе. Собаки не лаяли. В доме соседа-куркуля было тихо. В саду и огороде, расположение которого я знал наизусть, никто не шевелился. Все и всё спали.

Я выпрямился и только теперь увидел, что нижняя решетчатая железная ступенька пожарной лестницы находится на высоте нашего турника на детской игровой площадке, что до неё можно подпрыгнуть, подтянуться и забраться на лестницу, чтобы подняться обратно в спальню. Поэтому Белый Ворон повернулся к саду и сделал два осторожных шага вперёд.

Позади меня на землю спрыгнул Петька, а за ним все остальные ребята, даже те, кто не смог бы подпрыгнуть и подтянуться обратно на лестницу. Ребята тут же разбежались по саду и накинулись на вишни.

Сначала все жадно срывали с вишен вишни и набивали ими свои рты. Пацаны плевались вишнями, потом начали «стрелять» скользкими вишнями друг в друга, а потом класть сорванные вишни себе за пазуху, в майки. Белый Ворон, не участвуя в этом «раскулачивании» соседа-куркуля, двинулся к стеклянной рамной теплице, потому что меня очень интересовало то, что краснело за его стёклами и гущей огуречных листьев.

Сорвав по пути два продолговатых пупырчатых и колючих молодых огурца, Белый Ворон продрался сквозь чащу цепких колючих стеблей и листьев и вдруг вышел к грядке, на которой росли большие, почти до уровня моего лица цветы. Это были розы, астры и ещё какие-то красивые большие и дурно пахнущие цветы. Такие цветы обычно дарят на свадьбах, юбилеях или похоронах. Особенно меня привлекала одна роза – у неё был высокий стебель с огромными колючками, красивые зазубренные листья и продолговатый сжатый в узкий кокон большой бутон. Эта роза мгновенно показалась мне воплощением моей тайной Феи красоты и страсти. Я немедленно взволновался…

Снаружи до меня донёсся тихий свист. Белый Ворон продрался обратно сквозь колючую чащу, выскочил из парника и увидел, что Петька и двое старший ребят подсаживают на лестницу младших, а те уже карабкаются вверх по лестнице в нашу спальню. Петька и ребята хотели поддержать и меня, но я сам подтянулся вверх, сделал рывок на согнутый локоть, а потом рывками забрался на пожарную лестницу. Следом за мной таким же образом взобрались Петька и ребята.

Когда все поднялись по пожарной лестнице, Петька и я осторожно, стараясь не шуметь и не скрипеть, закрыли и заперли кривым гвоздём двери, ведущие на лестницу, и разошлись по своим кроватям. Сначала шёпотом, а потом почти в голос в спальне началось ликование. Все делились своими эмоциями и впечатлениями о содеянном. Все хвалились добычей, рассказывали о своих приключениях в саду-огороде, угощали друг друга вишнями. В темноте спальни особо не было заметно, что лица и майки у ребят испачканы вишнёвым соком.

Когда шум в нашей спальне достиг определённого уровня, в спальню неожиданно вошла нянечка. Она включила свет, громко охнула и убежала назад в коридор. Я глянул на ребят: их лица, руки, тела, майки, а также подушки, простыни и пододеяльники, - всё-всё, было заляпано и испачкано густым вишнёвым соком. Следы и знаки нашего преступления были налицо…

- А почему у Суворова майка белая и лицо чистое? – вдруг громко спросил «начальничек». - Он что? Белее всех что ли?

Ребята уставились на меня, в их лицах я увидел выражение не только обречённого страха, но и справедливого возмущения. В саду были все, а испачкались только они.

- Сейчас придёт дежурная медсестра, вызовут главврачиху, потом милицию и нас всех повяжут, - сказал «начальничек». – А Суворова не тронут, потому что он чистенький…

Я взглянул на лицо Петьки. Он был сумрачен и о чём-то напряжённо думал.

- Это Суворов нас всех подбил лезть на лестницу и грабить соседский сад, - сказал «начальничек». – Подбил, а сам вишню не ел, чтобы мы все испачкались, а он остался не при чём.

- Надо Суворова вишней накормить! – предложил «начальничек». – Пусть будет как все!

Этот писающийся по ночам, хныкающий плакса и трусливый пацан неуверенно перелез через ограждение своей кровати и осторожно, крадучись, начал движение в мою сторону. За ним молча наблюдали остальные. «Начальничек» остановился в нерешительности и оглянулся по сторонам.

- Ну, что вы? – громко и подстёгивающе сказал он ребятам. – Все, так все.

Несколько ребят тоже встали со своих кроватей и двинулись в мою сторону. Белый Ворон молча встал на своей прогнувшейся сетке кровати, оперся спиной о холодный кафель печки и приготовился к бою. Только кто-то кинулся мне в ноги, ударом подсёк под коленки, я повалился на постель и меня начали «кормить» полу раздавленной в кулаках вишней. При этом кто-то сильно бил меня в лицо, по лбу, скулам и даже попал в зажмуренный глаз.

Избиение прекратилось мгновенно, как только в спальню вошла-ворвалась заспанная дежурная медсестра. Она мгновенно оценила ситуацию, молча подала мне моё же маленькое вафельное полотенце и приказала мне идти в умывальник, умыться и тут же возвращаться. Я молча, не плача, но глотая слёзы обиды и преодолевая комок в горле, ушёл из спальни и не видел, не слышал состоявшуюся там разборку наших «ночных полётов».

На следующий день после завтрака всех мальчишек по одному допрашивала главврачиха, а перед этим мы слышали, как разорялся, орал и ругался наш сосед-куркуль. Он обвинял нас в том, что мы потоптали весь его сортовой лук, морковь, обобрали, да ещё и поломали ветки его сортовых вишен, что ему нанесён огромный ущерб, что он теперь не продаст нам ни пёрышка лука, ни травинки укропа или петрушки, что он подаст на нас, на санаторий и на всех причастных к этому преступлению в суд, что нас - «всех этих дефективных» - надо сдать в детскую комнату милиции, и что нам место в детской колонии. Последний ор куркуля возмутил даже главврачиху.

- Ну, вот что, хватит орать! – тоже прикрикнула главврачиха. – Не вам тут разоряться и изгаляться! Не обеднеете! Скажите спасибо, что вам задарма достаётся удобрение, какого нет ни у кого в городе. Вы нам ещё должны с гору за наше с вами соседство.

- А по поводу детей – это не ваша забота! Смотрите, как бы ваши собственные дети не выросли с дефектом ума и совести. Уже шестой мяч, случайно перелетевший через забор, вы не возвращаете, а это тоже ущерб имуществу санатория.

Мужик-куркуль заткнулся и тут же ушёл к себе домой, а главврачиха начала по одному вызывать нас к себе в кабинет и допрашивать о нашем ночном приключении. Что ей рассказывали наши ребята, я не знаю. Когда вызвали меня, то я сказал, что мне было любопытно, и я со всеми спустился в сад, но вишни не рвал и не ел. А то, что я был испачкан вишнёвым соком, так это ребята меня «накормили» в спальне вишней, чтобы я был «как все».

- Это ты, Саша, открыл гвоздём двери на пожарную лестницу? – печально вздохнув, спросила меня главврачиха.

Белый Ворон и я задумались. Сказать, что это был я, значит, признаться в преступлении и быть её изначальной причиной. Скрыть и придумать какой-то ложный ответ, значит, предать честь Белого Ворона. Я мучительно думал и вдруг во мне мимолётно и почти неслышно прозвучал голос Великого Змея: «Промолчи…». И я промолчал. Ничего не ответил и ничего не сказал.

Главврачиха подождала моего ответа, опять печально вздохнула и приказала мне «идти на улицу и играть с ребятами так, как будто ничего не случилось». При этом она взяла от меня обещание никому не рассказывать о нашем разговоре. Впрочем, такое же обещание она взяла у каждого пацана. Мы свято исполняли это обещание и молчали.

Пока мы бродили по игровой площадке и отнекивались от любопытных девочек, которые настойчиво требовали от нас рассказать о ночном приключении и сегодняшних событиях, Великий Змей что-то сделал с замками на дверях в спальне мальчиков и теперь они отпирались и запирались настоящими ключами, которые повесили на связку ключей дежурной медсестры. Кривые гвозди, свободно торчащие в дверях, остались по прежнему, свободными и легко вынимаемыми, но дверь теперь без ключей открыть было невозможно.

После этого «начальничку» ребята всё же устроили ночью «тёмную», накрыли его байковым одеялом и основательно побили в его же постели. «Начальничек» ворочался под своим одеялом, скулил, плакал, грозился пожаловаться своему отцу и всех нас наказать, но ему никто не верил и никто его не жалел. Со мной ребята говорить стеснялись, прощения никто не просил, но и особой дружбы не выказывал. Все мы были хороши…

Через два дня это приключение почти забылось и вспоминалось теперь истинно как приключение, как геройство, как подвиг и девчонки, наконец-то, услышали во всех подробностях эту историю о ночном рейде в сад-огород к соседу-куркулю, в котором каждый был «на первых ролях». Людмила влюблённо смотрела на своего Петьку и восхищалась, прежде всего, тем, как он подсаживал маленьких и слабых на нижнюю ступеньку пожарной лестницы и взошёл на неё последним. Про меня ребята ничего не рассказывали, как будто меня и не было с ними…

Моя жажда приключений не угасала. Главврачиха, несмотря на отличную солнечную и тёплую погоду, наказала нас тем, что не пустила в обещанный ранее поход на берег реки Оки, чтобы мы могли искупаться и позагорать. Мы сидели «дома», маленькие играли в своих песочницах, девочки скакали и играли в «классики» или через скакалку, парни качались на качелях, а я с несколькими мальчишками, которые начали «кучковаться» рядом со мной, инспектировал содержимое шкафа-библиотеки санатория. Вот тут-то мы и обнаружили за книгами десятки старых разноцветных резиновых шариков…

У нас не было ниток, чтобы перевязать горлышки надутых шариков, поэтому мы их просто закручивали, а потом отпускали шарики в свободный полёт и они, к нашему всеобщему восторгу, стремительно и хаотично порхали по комнате, задевая люстры на потолке, шкафы, картины, стены и нас, грешных. Затем мы так надували резиновые шарики, что они лопались «от натуги». Это ещё сильнее нас раззадорило. Потом кто-то нашёл что-то острое и начал колоть шарики в тот момент, когда он раздувался до максимальных размеров.

Взрыв резинового шарика у самого лица и глаз, конечно же, сильно пугал ребят своей неожиданностью, поэтому восторг был ещё большим. Скоро нам надоело шутить таким образом над самими собой и мы побежали с этими шариками «на улицу», на игровую площадку. Там нас встретили с шариками «на ура».

Малыши тут же набежали и начали требовать, чтобы мы им надули и подарили как можно больше шариков. Девочки тоже хотели иметь разноцветные шарики, чтобы играть ими в «шариковый волейбол». Тут же нашлись нитки, бечёвки, тесёмки, резинки и вскоре все дети на игровой площадке играли и баловались с нашими резиновыми надувными шариками.

Потом ребята повторили наши «фокусы» с отпусканием надутых шариков в свободный полёт, потом началось соревнование на скорость по надуванию шариков до их «лопания», потом мы начали играть в «догонялки» с прокалыванием шариков вместо «осаливания», потом…

Потом стало хмуро, прохладно, начал накрапывать дождик и мы все вернулись в санаторий, разбрелись по палатам-спальням, комнатам отдыха, столовой, зимнему саду и занялись «кто чем». Я и мои товарищи, которые с надеждой смотрели на меня и ждали от меня новых приключений, «оседлали» подоконники в холле на втором этаже и мы начали смотреть на улицу города Чекалин, на прохожих, собак, галок, голубей, облачное небо и на всё, что попадалось нам на глаза.

Кто-то из ребят приоткрыл окно и сплюнул со второго этажа на улицу. Тут же окна были открыты (к тому же выглянуло солнышко и погода улучшилась) и все начали плевать вниз, стараясь «бомбочками» попасть во что-то или в кого-то внизу, под нашими окнами. Самым желанным «шиком» было попадание слюной в голову или в тело бегающей под окнами собаки, которую мы подзывали свистом. Радости от попадания по собаке не было предела…

Опять же кто-то осмелился и сплюнул на шляпу какого-то прохожего. Капля слюны попала тому человеку на его шляпу, но он ничего не заметил или подумал, что это птичка на него «капнула», поэтому он спокойно прошёл по тротуару дальше и мы перевели дух. Успех нас окрылил и вскоре мы с нетерпением ожидали прохода кого бы то ни было.

Вот тут-то ко мне пришла одна «гениальная» озорная мысль. Я сорвался с подоконника, достал из своего кармана штанов один из резиновых шариков, молча помчался в наш умывальник и подставил горлышко шарика под струю холодной воды из крана. Шарик наполнился водой. Стал тяжёлым, обвислым, как груша или слива с тонким «горлышком». Я покачал вниз-вверх шарик, проверяя его на прочность, и незаметно помчался обратно в холл к ребятам.

Вскоре я сидел на самом краю подоконника, высунувшись наружу, в окружении ребят и мы ждали либо собачку, либо прохожего. Появился какой-то мужик в кепке. Я примерился, но не рискнул бросить резиновую «бомбочку» на его голову, а отпустил её так, чтобы она шлёпнулась о тротуар позади мужика.

Эффект был потрясающий! «Бомбочка» шлёпнулась, взорвалась и выплеснула миллионы брызг и струй воды. Мужик подскочил, прыгнул вперёд, обернулся, а потом посмотрел вверх, откуда прилетела к нему эта неожиданная «водяная бомбочка». Мы это увидели в один миг, но он нас не увидел, потому что мы все дружно отпрянули от подоконника, присели на корточки и застыли в ожидании…

Всё было тихо, а когда мы осторожно выглянули в окно, то мужик, «дико озираясь» по сторонам, испуганно семенил, чуть ли не бежал «наутёк». Мы были не просто в восторге, а в ошеломляющем восторге. Тут же несколько ребят побежали в умывальню, наполнили водой тяжёлые качающиеся резиновые шарики-баллоны и вернулись на наш подоконник.

Как назло на улице никого не было и после недолгого, но томительного ожидания, мы бросили несколько наших «бомб» вниз на тротуар. Водяные взрывы были очень эффектными. Теперь на эти водяные взрывы из всех окон холла смотрели десятки пацанов и даже девчонок. Все веселились…

Кто-то из ребят заметил вдали идущую женщину в шляпке. Тут же была приготовлена очередная «водяная бомба» и принято решение сбросить её этой женщине прямо на шляпку. Все затаили дыхание. Ждали подхода женщины к нашему зданию под наши окна. Она подошла на дистанцию сброса «бомбы». «Бомба» упала точно на шляпку этой женщины…

Мы не учли, что «водяная бомба» - это не надутый воздухом резиновый шарик, а тяжёлая, массивная «слива», которая не просто упала на голову этой женщины, а ударила её, как тяжёлое спелое яблоко, упавшее на лысину Ньютона. Удар, вероятно, был весомым, потому что женщина присела, схватилась за голову, а «водяная бомба», хотя и не «взорвалась», но сильно пролилась, потому что её «горлышко», было не завязанным. Это было не смешно…

Когда мы услышали, что крики и проклятия женщины на улице стихли и рискнули встать с корточек, и выглянуть в окна, то мы увидели, что эта женщина заворачивает и входит в ворота нашего детского санатория. Мы поняли, что у нас в санатории опять возникло «ЧП» (чрезвычайное положение) и что через несколько минут нас начнут по очереди вызывать на допрос к главврачихе. Так и случилось…

Когда пришла моя очередь, я увидел в кабинете главврачихи плачущую гневную женщину, с головы до ног мокрую, с помятой шляпкой в руках. Она нервничала, дёргалась, зло и сердито смотрела на меня (вероятно, на все, кого вызывали в кабинет главврачихи) и всё порывалась сказать что-то грубое, злое.

Главврачиха устало вела «допрос», спрашивала: кто зачинщик, кто придумал наливать водой резиновые шарики, кто их бросал в женщину, откуда эти шарики взялись и т. д. Я отвечал, что шарики оказались за книгами в библиотечном шкафу, что мы эти шарики надували и отпускали, а они порхали по комнате, что мы этими шариками вместе с малышами и девочками играли на площадке, что не знаю, кто сбросил наполненный водой шарик на голову этой женщины, но я искренне об этом сожалею и прошу прощения от имени всех ребят у этой женщины (эти последние слова научили меня говорить наши нянечки в коридоре).

Обиженная и пострадавшая женщина сердилась, отворачивалась, плакала и не прощала нас, но вскоре её успокоили, в том числе и лекарствами, чем-то её «наградили» и она ушла, посылая нас всех к чёрту, в милицию, а уже на границе ворот нашего детского санатория она обернулась и прокричала, что «этим дефективным не место в приличном обществе, а самое место в детской колонии». Мы это слышали, высунувшись из окон холла второго этажа и нам тут же не стало жаль этой женщины и перестало быть стыдно за содеянное…

Результатом этого «приключения» стало то, что я негласно превратился в «героя», что теперь со мной начали дружить практически всем мальчишки, малыши смотрели на меня, как на кумира, а девочки начали мне чаще встречаться, заглядывать «загадочно» в глаза и даже требовать, чтобы я им рассказал «как всё это было».

Я рассказал, как всё это было, но только оному Великому Змею. Он тихо посмеялся вместе со мной над этой историей, сказал, что та женщина – известная скандалистка и что он хотел бы быть вместе с нами тогда на подоконнике, чтобы своими глазами увидеть, как та присела, взвизгнула, окатилась водой из «бомбочки» и орала «благим матом». Это приключение ещё долго вспоминалось в нашем санатории и теперь вспоминалось со смехом и восторгом.

Слава «придумщика приключений» шла за мной по пятам, и «моя команда» ребят, которая к этому времени образовалась вокруг меня, желала и хотела новых интересных событий, испытаний и приключений. Некоторое время мои друзья удовлетворяли свою жажду приключений дружными победами в наших подвижных играх на игровой площадке, но вскоре другие группы ребят и девочек перестали с нами играть, потому что мы их неизменно побеждали. Опять нам стало скучно…

Однажды тёплым летним вечером после ужина я и мои «други» нашей «команды» сидели на игровой площадке санатория кто где, скучали и лениво говорили точно по стиху Сергея Михалкова *А что у вас? ». Действительно «дело было вечером, делать было нечего».

Кто на лавочке сидел,

Кто на улицу глядел,

Толя пел,

Борис молчал,

Николай ногой качал.

Дело было вечером,

Делать было нечего.

Галка села на заборе,

Кот забрался на чердак.

Тут сказал ребятам Боря

Просто так:

— А у меня в кармане гвоздь!

А у вас?

— А у меня в кармане кость!

А у вас?

- А у нас сегодня ни черта интересного, - сказал сердито Петька, глядя как его Людмила с подругами качается на длинной и широкой доске наших санаторских уличных качелей. Людмила и девочки прогнали Петьку с качелей, потому что он их сильно раскачивал и девочки боялись.

Людмила тоже сильно раскачивала качели с сидящими на доске девочками, но она была своя и девочки только пищали и смеялись; поглядывая на нас и любуясь своей «атаманшей». Людмила была в коротеньком летнем платьице и при качании её платье то вспархивало вверх, обнажая её стройные ножки до самых трусиков, то облегало всю её фигуру, делая ей почти «обнажённой». У Людмилы, да ещё у некоторых девочек, уже чётко обозначились груди и грудки и это нас, ребят, сильно волновало и привлекало…

Петька сердился, «дулся» и отворачивался от качелей, но всякий раз возвращался взглядом к Людмиле и сердился ещё больше. Я тоже с удовольствием, интересом и жгучим волнением смотрел на то, как качаются Людмила и девчонки, как взлетает подол платья Людмилы, как обозначаются рельефные выпуклости, вогнутости и прорехи её фигуры, как болтают ногами девочки, как они весело и задорно визжат и с превосходством поглядывают на нас.

Вдруг одна из девчонок, сидевшая на конце доски качелей, в высшей точке «качка» либо уронила, либо кинула куклу, которую он держала в руках. Кукла, вместо того, чтобы просто упасть вниз, описала воздухе кривую и приземлилась на песке в детской песочнице. Немедленно малыши завладели этой куклой и отказались броском возвращать её хозяйке. Все смеялись, а я, шальной, задумался…

Через минуту я встал со скамейки, молча подошёл к качелям и стал хватать их за цепи, чтобы остановить. Девчонки завизжали, заорали, закричали на меня, а Людмила, хоть и безуспешно, попыталась ещё сильнее раскачать качели.

- Что ты делаешь! – крикнула мне Людмила и беспомощно взглянула на своего Петьку.

- Хватит! – сказал я Людмиле и девчонкам. – Покачались и хватит. Теперь наша очередь.

Сердитый Петька не остановил меня, а только хмуро подтвердил наше желание тоже покачаться на качелях. Девчонки слезли с доски, Петька занял место Людмилы, ребята уселись или встали на доске, а я встал на противоположном конце доски. Сначала мы с Петькой дружно раскачали качели до максимального размаха «качков», до упоров, которые были приварены к перекладине качелей. Потом я повернулся на месте лицом к концу доски и вцепился в цепи качелей…

Сердце гулко билось в груди. В глазах безвидно мелькали деревья, кусты акации, домик уличной уборной, забор, детский домик. Всё моё внимание было направлено на ограждение детской песочницы, которая то стремительно приближалась ко мне, то отдалялось. Я ждал, когда доска достигнет верхней точки сильного «качка»…

«Не надо! Не прыгай» - сказал кто-то внутри моей головы, но в тот же миг я вдруг сильно оттолкнулся ногами от доски качелей и, к своему изумлению, плавно  взлетел вверх и вперёд, а потом мягко приземлился прямо на песок детской песочницы. Ещё ничего не соображая и не понимая, я быстро отряхнулся от песка, перешагнул через низкий бортик песочницы, вышел из неё и только потом обернулся назад.

На доске качелей ревели от восторга ребята. Петька пробирался через ряд пацанов к «моему концу» доски, а остальные начали её раскачивать сильнее. Девчонки и Людмила тоже визжали, кричали, живо комментировали происходящее. Петька начал приноравливаться к прыжку, было видно, что он «решительно трусит». Я отошёл в сторону и занял своё место на лавочке.

Три-четыре качка качелей и Петька красиво. Мощно, плавно и гибко, по дуге взлетел в воздух, мягко, по-спортивному, приземлился в песочницу с руками, вытянутыми вперёд, и также неспешно, солидно и спокойно отошёл в сторону. Людмила кинулась к нему, а девочки их окружили, тараторя о том, как красиво спрыгнул с доски качелей Петка. На меня внимания никто не обращал…

Остальные ребята, оставшиеся на доске качелей, качали её уже не так сильно, но каждый из них, приноровившись к «качкам», спрыгивал в песочницу и с видом победителей подходил к нам, Петьке, Людмиле, девочкам и малышам. На доске остался один «начальничек», который явно сильно трусил, но упорно продолжал раскачиваться, причём на том конце доски, с которого надо было прыгать.

«Начальничек» медлил, задерживался и решился спрыгнуть не в высшей точке «качка», а уже на излёте, поэтому вместо гибкой траектории полёта к песочнице, он просто упал вниз, как камень, как резиновая «водяная бомба». Доска качелей, получив толчок, откачнулась назад и естественно, устремилась обратно. «Начальничек» вместо того, чтобы лежать на земле и не поднимать голову, начал подниматься и доска неизбежно должна была ударить ему по попе, в спину или в затылок. Все замерли, как в игре в «замри»…

Я не знаю, как это получилось, не помню никаких мыслей, ощущений или чувств в тот момент, но каким-то образом я вдруг вскочил со своего места, одним прыжком подскочил с доске качелей и, вытянув руки, встретил её на пути к голове «начальничка».

Доска «проскочила» мои пальцы и руки, больно ударила меня в левую коленку, опрокинула меня на спину и на бок, и я повалился прямо на поднимающегося «начальничка». От боли у меня в глазах «помутнело», я на миг потерял сознание, вскрикнул и растянулся на земле. «Начальничек» спихнул меня с себя, поднялся и встал позади груды ребят и девчонок, которые окружили меня со всех сторон.

Кто-то с криками побежал в здание санатория к медсёстрам, нянечкам и главврачихе, а я хотел и крикнул им без звука, чтобы они этого не делали. Петька и ребята хотели помочь мне встать, но боль в коленке была такая сильная, что я заорал, застонал, вырвался из их рук и опять упал на землю. Кто-то сказал, что я сломал ногу в колене.

Боль была такая жгучая и всеобъёмная, что я плохо слышал, плохо видел и плохо соображал, но во мне уже поднималась сильная, как боль, злость против этого недотёпистого «начальничка», который не смог спрыгнуть с доски качелей, как надо. Правда, где-то в глубине моего сознания вибрировала мыслишка о том, что это я дал повод и пример спрыгивания с качающейся доски качелей.

- Теперь тебя точно из санатория выгонят, - сказал печально чей-то голос внутри меня, а может быть, это сказал кто-то из толпы ребят.

Тут возле меня очутились главврачиха, дежурная медсестра с медицинской фельдшерской сумкой и мой друг и наставник, Великий Змей. Медсестра под руководством главврачихи быстро очистила ссадину на моей коленке и ноге шипучей перекисью водорода, потом обработала ранки йодом, отчего я, скрипя зубами, взвыл, как раненый на поле боя и туго забинтовала мою коленку, которая на глазах за минуту распухла до шарообразного состояния. Больнее всего было, когда главврачиха щупала мою ногу, трогала и шевелила коленную чашечку.

Потом я попытался встать, поддерживаемый со всех сторон руками ребят, а потом хотел сделать шаг, но тут ноги у меня подкосились и я упал в руки Великого Змея. Великий Змей поднял меня на руки и так отнёс в кабинет главврачихи, где меня положили на холодную клеёнку смотровой лежанки и начали «обследовать». За стёклами стеклянной двери в кабинет главврачихи толпились ребята и девчонки, которые смотрели, как дежурная сестра и главврачиха снимали с меня рубашку, штаны, майку и даже хотели снять с меня трусы, но я не дался им…

После того, как они меня всего осмотрели и прощупали, они начали задавать мне разные вопросы, типа, какое сегодня число и какой день недели, как меня зовут и как зовут по имени и отчеству главврачиху. На первые вопросы я ответил с интересом, а на последний вопрос рассердился и сказал, чтобы меня отвели в нашу спальню, потому что у меня болит голова, и я хочу поспать.

Так и сделали. Сопровождаемый толпой ребят и девчонок, я, в одних трусах и майке, доковылял, прыгая на одной ножке, до нашей мальчишеской спальни, улёгся на свою постель и только теперь почувствовал сильную дрожь страха и испуга во всём теле. Я лежал под одеялом, преодолевал сильную боль в голове и трясся так, что тряслась и вся моя кровать.

Ребята, во главе с Петькой, сердились, ярились и ждали возвращения нашего «начальничка», чтобы опять устроить ему «тёмную» с одеялом, чтобы наказать его за трусость и неумение прыгать с доски качелей.

- Не надо, - попросил я ребят. – С каждым это может случиться. Он просто немного не рассчитал.

- Зато ты всё рассчитал верно! – заявил Петька. – Сашка его просто спас. Он, дурак, если бы поднялся, то получил бы удар по затылку и сейчас мы бы его хоронили, дурака.

Ребята согласились с Петькой и начали развлекать меня всякими своими мыслями и комментариями о случившемся, ругая при этом «начальничка» и грозя ему всяким карами. Я их слушал, улыбался, но почти ничего не понимал из того, что они говорили, потому что у меня до слёз, до забытья, до желания завыть, как собака, болела коленка, всё тело и моя бедная дурная голова…

Проваливаясь в сонное забытьё, я с тревогой думал о том, что будет говорить моя мама, когда узнает о случившемся. Что будет делать отец и мой старший брат, а самое главное, о чём будет допрашивать меня главврачиха, что она скажет и сделает, когда узнает, что это я придумал и первый прыгнул с доски качелей в песочницу. Будущее представлялось мне жутким…

Ночью мне приснился сон, будто я не просто спрыгиваю вверх и вперёд с доски качелей, а взлетаю в воздух и лечу. Так я «летал» во сне, смешивая пульсирующую сильную боль с диким восторгом летающего над санаторием Белого Ворона. Я летал и видел сверху здание санатория, наш двор, сарай-конюшню, игровую площадку, вишнёвый сад соседа-куркуля, ребят, девчонок, детвору в песочнице и Великого Змея, который, прищурившись и прикрыв глаза рукой, смотрел на меняя вверх и грозил мне пальцем. Я спустился к Великому Змею, мягко упал прямо на тёплую шершавую бархатную спину мерина Мерлина и кот Котяра ласково зализывал мне рану на коленке, усмиряя боль и толчки крови внутри её.

Утром другая дежурная медсестра и главврачиха разбинтовали мне ногу, осмотрели раны, наложили на колено какую-то мазь и снова туго забинтовали. Я хотел было сам идти в столовую на завтрак, но мне запретили двигаться и весь день приносили еду прямо ко мне в спальню, на табуретку. Ребята сначала меня жалели, а потом начали ворчать, что я «придуриваюсь» и «пользуюсь своим положением, чтобы за мной тут все ухаживали, бегали, спотыкались и носили мне всякие вкусности с кухни».

Я предлагал ребятам мои «вкусности»: котлеты с картофельным пюре, жареную рыбу, салат из огурчиков и помидорчиков, компот, но они гордо отказывались, стараясь не смотреть, как я ем. После этого, я срочно «выздоровел» и на следующий день уже сам спустился в столовую и постарался быть «как все». Этого «приключения» хватило всего на несколько дней…

Когда я вышел к ребятам и девчонкам на игровую площадку и сел на лавочку, наша санаторная жизнь вернулась в привычное русло. Теперь у меня была команда моих друзей, в которой оказался и этот незадачливый и чванливый «начальничек», который после случая с неудачным прыжком с качелей стал обыкновенным пацаном, перестал строить из себя «сынка большого начальника», а начал азартно, свободно и скромно участвовать во всех наших играх и забавах. Теперь я был среди своих друзей и больше не ощущал себя «Белым Вороном». Игра в «индейцев» сменилась новым приключением, даже «главным приключением» моего последнего детского лета 1964 года.