Мои женщины Ноябрь 1964 Я взрослею!. Из книги Рассказы для взрослых

Мои женщины. Ноябрь 1964. Я взрослею!

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Иллюстрация из сети Интернет: 60-е годы XX века. Разборки в классе. Фото Всеволода Сергеевича Тарасевича. Точно так же происходили наши разборки и выяснения отношений в 5 «А» классе Суворовской средней школы №1. Кто-то доказывал, кто-то обвинял, кто-то объяснялся, а кто-то молча слушал и не принимал участие в выяснении отношений. Однако, даже если решения так и не принималось, то впоследствии всё равно происходили изменения в отношениях и в поведении школьников, потому что «всё течёт, всё меняется». Менялись и мы, постепенно взрослея…

Не знаю, были ли подобные события в жизни и в судьбе ребят из моего 6 «А» класса, как у меня с нашими овечками-ярочками. Наверное, были, потому что в те времена 60-х годов в городе Суворове обитатели окраин почти все имели сараи-пристройки, в которых содержались свиньи, куры, овцы. Рядом с каждым финским домиком в городе был свой огородно-садовый участок, на которых люди выращивали овощи, зелень, плодовые деревья и кусты. Заниматься домашним хозяйством в черте города Суворова было в порядке вещей и обитатели многоквартирных домов, лишённые огородов и садов, по-хорошему завидовали нам, жителям окраин города. В городе был богатый рынок, который горожане-суворовцы в это время называли «базар». На базаре можно было купить почти всё, что производили совхозы и колхозы, союзная и местная промышленность, деревенские жители и горожане. Базар выручал, но цены на базаре «кусались»…

Последние события ноября 1964 года в стране, в городе и в нашей семье сильно повлияли на меня. Не знаю, как это случилось, но после истории с нашими ярочками я, как будто повзрослел и иначе стал смотреть на наши домашние и семейные дела. Например, я начал считать деньги…

Я заметил, что папа и мама теперь при нас с Юрой разговаривали о наших семейных денежных тратах. Папа приносил получку или зарплату с работы и всю отдавал маме; так у нас было принято. Мама забирала все папины деньги и обязательно показывала ему, сколько денег получила она за работу. Деньги мама хранила в известном ей и папе месте.

Наш папа никогда не брал деньги из «семейной кубышки», как он это называл, без разрешения мамы, а мама, никогда не тратила деньги на что-то большое или существенное, без разрешения-одобрения папы. Походы в магазин или на базар за продуктами, как правило, осуществлял наш папа: он любил ходить по магазинам и базару, присматриваться к товарам, сравнивать цены, торговаться, общаться  и даже дружить с продавцами и обитателями базара. Эти знакомства и дружба давали ему преимущества, потому что он узнавал заранее цены, привоз или исчезновение товаров.

Наш папа был родом из крестьянского детства, из деревни, стоявшей и живший в глуши между двух лесов и двух огромных полей, на перекрёстке древней военно-почтовой дороги и изначально деревня Кошелёвка возникла из казачьего коша, заставы на дороге, станции военных ямщиков. Всё, что имели жители Кошелёвки они либо производили сами, либо покупали в деревнях, сёлах и городах на базарах и ярмарках. Поэтому для папы базар был привычным, радостным и желанным место торговли, общения и настроения.

Обычно наша мама давала папе и нам с Юрой деньги «под расчёт» - ровно столько, сколько нужно для покупки обычных продуктов: хлеба, молока, колбасы. Я был маленький, меня могли легко обмануть и ограбить; Юра был старше меня аж на 6 лет (на целую жизнь!), но он был азартный, импульсивный и непредсказуемый и мог потратить все деньги, поддавшись азартному настроению или влиянию уличных вожаков. Папа тоже получал деньги, но не «в обрез» по ценам товаров, а «с запасом», то есть три рубля вместо 2,5 рублей по цене нужного нам товара. Разницу папа получал от мамы в виде поощрения.

Таким образом, наша мама создавала для нашего папы возможность в компании мужчин или друзей проявить некоторую мужскую самостоятельность и солидарность, поддержать компанию, выглядеть «самостоятельным мужиком». У нас с Юрой тоже оставались какие-то денежки, и наши с ним копилки постепенно наполнялись копейками, пятаками и десюнчиками. У меня, например, была купленная папой на базаре и подаренная мне на день рождения глиняная расписная копилка в виде кота «Мурлыки», которая стояла на моём письменном столе возле настольной лампы с зелёным стеклянным колпаком и уютно отсвечивала своим коричневым блеском и кошачьими формами.

Эту глиняную копилку мы с Юрой торжественно разбивали, когда она становилась тяжёлой и переставала звенеть от встряхиваемых монет внутри. При этом мы с Юрой играли в такую игру – кто первым нашёл на полу и схватил монетку из разбившейся копилки, тот и становится владельцем этой монетки. Я разбивал копилку о пол в моей комнате, а Юра сразу же «падал» на пол и сгребал монетки своими ручищами, при этом он задом всё время поворачивался ко мне и мешал подскочить к монеткам. Конечно, это была шуточная игра, но в каждой шутке только доля шутки…

Когда мы получили от наших двух овечек-ярочек мясо на зиму и весну, наша мама за обедом сказала…

- Теперь в нашем семейном бюджете есть возможность приобрести Юре костюм на выпускной концерт в музыкальной школе и на выпускной вечер в следующем году в Средней школе №2.

- И туфли? – радостно спросил Юра.

- И туфли, - сказала мама. – Самые модные.

- И галстук? – Юра не верил удаче.

- А какой же выпускной вечер без белой рубашки и модного галстука? – весело спросил наш папа. – Ты должен быть самым красивым.

- Он у нас и так самый красивый, - сказала довольная мама, и Юра словно засиял от счастья.

Я считал, что покупка Юре выпускного костюма, модных туфель, белой рубашки и модного галстука обязательны, потому что действительно наш Юра был очень красивым молодым человеком. В музыкальной школе города Суворова наш Юра дружил с несколькими ребятами и девушками, которые резко отличались от уличных друзей; они были культурные, интеллигентные, красивые, модные, современные. Среди них были некоторые, которые играли в «стиляг», подражали западным певцам и артистам, танцевали с упоением рок-н-ролл, одевались по западной моде и шили себе платья или «брючки» (так они их называли) по выкройкам и моделям журнала «Бурда», но все они были наши советские люди, комсомольцы, ученики и их прозападная манера поведения только подчёркивала их современность. После Всемирного форума солидарности молодежи и студентов, проходившего в Москве 16-24 сентября 1964 года, такими стало модно быть…

С ноября 1964 года мы начали обсуждать наш семейный бюджет и важные покупки на семейном совете, как правило, за завтраком, обедом или ужином. Так практически я начал узнавать сколько, по чём и «за какие шиши» покупались ботинки, брюки, куртки, рубашки, продукты питания, материалы для ремонта дома, инструменты и другие разные вещи. Источником нашего семейного бюджета были только зарплаты мамы и папы - мама получала немного больше 100 рублей в месяц, папа – около 100 рублей (с налогами и вычетами).

Мама не имела «второй работы», потому что её основная работа старшей медсестрой инфекционного отделения центральной больницы требовала всего внимания и рабочего времени; она получала только доплату за ночные и внеочередные дежурства по отделению. Папа всё время искал дополнительные возможности получать дополнительную заработную плату или вознаграждение за проделанную работу. Например, он по вечерам и выходным дням выполнял разные договорные работы в школе (в школах города), работал токарем в районных межколхозных мастерских, а летом вместе со своим средним братом Анатолием Ивановичем работал бригадой маляров в пригородных колхозах, выполняя косметический ремонт (побелку) зданий и помещений местных администраций. К этой работе наш папа хотел привлечь нашего Юру, но он был загружен на переэкзаменовках и в музыкальной школе. Меня папа пока не трогал…

Зато во всю «эксплуатировала» меня мама. Она всё чаще и чаще посылала меня в магазин для покупки продуктов и вещей. Сначала она тоже всё точно высчитывала и давала мне денег «под расчёт», но потом (с декабря 1964 года) начала давать деньги «с запасом» и у меня начался приток «копеечек» в мою копилку, которую мы впоследствии, под Новый Год, использовали либо для новогодних подарков (коллекции открыток), либо для удовлетворения юркиных «любовных» потребностей (на подарки его «зазнобам»), либо для вложения в семейный бюджет (когда денег не хватало).

Говоря правду, я сначала особо не прятал свои «призовые» денежки, честно складывал их в глиняную копилку в образе кота «Мурлыки» или совы «Копилочки». Только если у меня образовывались бумажные деньги (рубли, «трёшка» была для меня сокровищем!), то я их хранил в своём тайнике под шкафом в моей комнате. Пространство под этим шкафом было очень низким. Только я мог своей худой рукой с линейкой выковырять коробку из-под кубинских сигар, в которой были мои деньги, набор праздничных открыток, красивые конфетные фантики, колода потрёпанных игральных карт, увеличительное стекло для выжигания солнечным зайчиком, папин офицерский перочинный нож, моя тайная тетрадь с текстами песен и стихов, пословиц и крылатых выражений, которые мне нравились и отражали мой внутренний мир и жизненную позицию. Ещё в этой коробке лежали сложенные пополам листы с рисунками – портретами красивых киноактрис и обнажённых статуй. Вообще-то, я перерисовывал голых женщин с юркиных эротических картинок, но в виде античных статуй, чтобы моя мама, в случае обнаружения этих рисунков не догадалась, что это «порнография»…

Да, в ноябре-декабре 1964 года я уже отчётливо и осознанно понимал, что такое порнография и что такое эротика, потому что в советских журналах, особенно в «Советском экране» и «Советском фото» были откровенные фотографии полуобнажённых артисток и моделей. Некоторые вырезки фото в стиле «ню» были в тайной коллекции моего старшего брата Юры. Кстати, в эту осень, зиму и весну 1964-1965 годов наш Юра был особенно «сексуально озабоченным»…

C#m               

Я очень-очень-очень сексуально озабочен,

A               C#7                F#m

Не до песен мне теперь, не до стихов

G#7               

Нету мочи, мочи, мочи, просыпаюсь среди ночи

G#7                C#m

И не сплю уже до первых петухов

А где-то, где-то, где-то есть женщины и лето,

И гряда великолепных Крымских гор,

И море, и фиорды, и бл... ей красивых орды,

Поэтический и солнечный Мисхор

И скоро, скоро, скоро вновь меня обнимет Лора,

Мы забудем наши прошлые грехи

И снова будут ночи одна другой короче,

И снова будут песни и стихи

А пока я очень-очень сексуально озабочен,

Не до песен мне теперь, не до стихов.

Нету мочи, мочи, мочи, просыпаюсь среди ночи

И не сплю уже до первых петухов.

Песня Игоря Эренбурга в исполнении Константина Беляева: «Я очень-очень-очень сексуально озабочен». 60-е годы XX века.

Конечно, в 1964-1965 годах мы даже не знали имени автора этой песни, да и знали только первый и третий куплеты, потому что всё остальное было под строжайшим запретом. Может быть, только в юркиной молодёжной компании пели эту песню целиком, я не знаю. Я знаю, что в нашем 6 «А» классе, с подачи вездесущего Славки Юницина, мы иногда пели по случаю…

Встал я утром в пять часов -

Нет резинки от трусов!

Вот она, вот она,

На кое-что намотана!

Что было в этих стихах или песне дальше, мы не знали, но догадывались и «похабно» смеялись. Вообще, я заметил, что мы, пятиклассники, после отставки Хрущёва стали «распущеннее», что ли. Мы особо не заметили «хрущёвской оттепели», потому что были ещё маленькие, играли в игры в детском саду и учились в младших классах, но теперь, с приходом Брежнева и Косыгина, пришла и наша очередь почувствовать какое-то «послабление» в поведении.

Мы, и я в том числе, начали активно интересоваться «внешней жизнью». В классе теперь чаще начали передавать друг другу слухи, новости, обсуждать их, особенно, содержание увиденных по телевизору передач типа «КВН» и «Голубой огонёк» или кинофильмов, особенно, зарубежных, которые смотреть первыми стало модным. Ребята начали возмужать, девчонки – хорошеть и мы почувствовали, что становимся взрослее во всём. Взрослел и я…

После истории с нашими овечками-ярочками я иначе начал воспринимать школьные шалости на переменах, баловства и шуточки на уроках, пересказы «матерных» анекдотов после уроков. То, что до осенних каникул 1964 года мне казалось смешным и остроумным, теперь с 9-10 ноября 1964 года представлялось мне грубым, пошлым, похабным, несерьёзным, плохим.

Это перемену во мне заметили мои папа, мама и Юра, а в классе – мой школьный друг и товарищ Славка Юницин.

- Саш, ты чего? – с тревогой спрашивал он меня, когда очередная смачная слюнявая «блямба» из бумажной трубки какого-то наглеца шлёпалась в спину беззащитной девочки из среднего ряда. Славка и другие ребята смеялись, а я – нет.

- Это подлость! – громко ответил я Славке Юницину. Ответил так, чтобы меня слышали все в классе, даже учительница, которая в этот момент что-то объясняла у доски, обернулась и подумала, вероятно, что это моё восклицание относится к ней…

- Суворов! Выйти из класса! – скомандовала она, а потом уже в спину мне добавила. – Дневник мне на стол!

Я молча вернулся в своей парте, взял из портфеля свой дневник, прошёл до стола учительницы и в общей тишине положил свой дневник на стол. После чего также молча размеренной походкой достойного и правового человека дошёл до дверей и вышел из класса.

Прозвенел звонок. Девчонки выходили из класса и с беспокойством и любопытством посматривали на меня. Все «главные» ребята и все «элитные» девочки оставались в классе. Я вздохнул и обречённо пошёл в класс. Предстояла «разборка»…

- Суворов, - начал «разборку» Колька Движков (Движок). – Ты чего это там на уроке сказанул? Ты кому это сказанул? А?

- Тебе, Коля, тебе.

- А что ты там сказанул?

- Что это подлость, Коля. Подлость.

- Как тебя понимать? – поддержал своего друга Шурик Каргин (Кога), потому что Колька Движков весь затрясся, вскочил со своего места и задохнулся от негодования.

- А так, Шурик, - сказал я, добавляя иронии к его имени, которое он ненавидел, но все его так называли. – Плевать сопливой «жёвкой» в спину вообще западло, потому что человек не видит, кто у него за спиной и что он делает, а плевать во время урока, когда человек не может ответить тем же, да ещё плевать в спину девочке не своего круга, а значит, неспособной защититься или отомстить, это и есть самая настоящая подлость.

- Ты же не будешь смачно плевать в спину Коньковой или Антиповой? Так ведь?

- Ты же выбираешь себе жертву послабее, хотя Конькова и Антипова прямо перед тобой. А что? Они для тебя и твоей сопливой «жёвки» хуже, чем беззащитная девчонка…

- Я не плевал! – вскинулся в гневе Шурик Каргин (Кога), который вне школы и по пути домой вёл себя со мной, как друг, как товарищ, как сосед по соседним улицам.

- Да какая разница! – горячо воскликнул я, чувствуя, что сейчас на меня накинутся, и будут бить. – Плевал, не плевал! Видел! Смотрел! И не остановил, а ждал продолжения спектакля…

Все в классе молчали. Валя Антипова сидела на своём месте, опустив голову вниз, и не оборачивалась на меня. Зоя Конькова, Лида Игнатова и Лида Горелова с беспокойством поглядывали то на меня, то на Кольку Движкова и Шурика Каргина. Вовка Муравьёв (Мура, Мурочкин) и Вовка Корнеев (Адольф, Ганс, Нация) молчали, глядя перед собой. Сашка Свиридов (Сивый) и Валерка Гераськин (Гера) с интересом оглядывались по всем лицам. Валерка Молинский (Моля) улыбался и делал вид, что его это не касается.

Славка Юницин первым пришёл в движение. Он продвинулся на попе по сиденью нашей парты на моё место, вылез из-за парты и молча встал рядом со мной, готовый «биться до смерти». Лицо у него было «каменным». Шурик Каргин (Кога) и Колька Движков (Движок) переглянулись друг с другом и тут…

… Встала из-за своей парты Валя Антипова. Валя молча обошла средний ряд парт, молча, и не глядя ни на кого, прошла мимо нас со Славкой Юнициным, молча открыла высокую и тяжёлую дверь, и вышла из класса. Следом за ней выбежала из класса её верная подруга и спутница Тоня Корнеева. За ней дружно встали и вышли Зоя Конькова, Лида Игнатова и Лида Горелова. После девчонок потянулись ребята во главе с Вовкой Муравьёвым (Мурочкиным).

Шурик Каргин (Кога) прошёл мимо нас со Славкой молча и не задев никого, но Колька Движков (Движок) попытался своим плечом задеть меня. Я вовремя молча, не глядя на него, сел на своё место за парту. Получилось так, что Колька, якобы, станцевал передо мной какой-то «пацанский» танец, как бы поприветствовал. Это событие окончательно его «добило» и он выскочил из класса, как ошпаренный.

Славка не выдержал и выскочил из класса следом за ребятами. Позже он рассказывал, как Валя Антипова утешала девочку, в спину которой смачно плюнули из трубки и извинялась перед ней. Девочка плакала, подруги её утешали и носовыми платочками чистили её форму на спине.

Прозвенел звонок на урок. Все начали возвращаться в класс. Ребята и девчонки проходили мимо меня и не говорили ни слова. В класс вошла учительница и начался новый урок. Я уже переживал и представлял себе, как после уроков меня будут ждать ребята и вызывать всякими обидными словами на драку. Славка ёрзал на месте, толкал меня ногой в ногу, делал «страшные глаза» и шёпотом обещал проводить меня до самого дома. Я ему тоже шёпотом сказал, что это лишнее, что это дела не меняет и что я сам должен отвечать за свои слова и поступки.

Уроки кончились. Пора было уходить домой. Класс почти опустел. Я собрал свои вещички, на выходе из школы попрощался со Славкой Юнициным и направился по большой улице Белинского до дома Нади Герасимовой, за которым был наш проулок на внутреннюю улицу Белинского.

За каждым поворотом я ожидал увидеть группу ребят из нашего класса и группу девочек – зрителей предстоящего события. Однако ни у дома Нади Герасимовой, ни далее никого не было. Тогда я подумал, что меня ждут внизу нашей улицы Белинского, где сходились два проулка: один опять на большую улицу Белинского, а другой – на улицу Лермонтова. Иногда по нашей улице и этому проулку мы шли вместе с Шуриком Каргиным, который жил на следующей улице Мусоргского.

Домой я вернулся благополучно, не битый и не убитый, а взволнованный и довольный. Сегодня произошло что-то очень важное в моей жизни и судьбе. Впервые мой откровенный вызов «классной камарилье» (я не знал, что такое «камарилья», но кто-то из моих внутренних голосов подсказал мне его) оказался без ответа. Выходит, я победил?

Вечером я спросил рассеянного папу, который внимательно читал газету «Правда», что такое «камарилья» и он рассеянно мне ответил, что «это испанское слово обозначает банду». Я не поверил и спросил у старшего брата Юры. Юра ответил, что «камарилья – это группа испанских всадников на арене боя быков». Я опять не поверил и спросил маму. Моя мама внимательно посмотрела на меня, сначала спросила, по какому поводу я её спрашиваю, а потом ответила…

- Камарилья, Сашок, - это испанское слово camarilla, которое обозначает «тайное место, тайная комнатка, тайник, тайный кабинет». Но это слово впервые обозначало для обозначения группы интриганов в прихожей перед спальней испанского короля Фердинанда VII; они затевали заговор против короля. В нашем русском языке это слово обозначает ближний круг какого-то правителя, вожака, лидера, причём ближний круг из друзей, товарищей, земляков, приятелей.

- Например, - сказала с доброй усмешкой моя мама. – Твой круг знакомых и друзей на улице вокруг тебя – это и есть своего рода твоя камарилья, то есть группа твоих друзей-заговорщиков. Вы же затеваете свои проказы, верно?

- Во-во! – откликнулся на слова мамы наш папа. – Я это и хотел тебе сказать. А что случилось-то?

- Да ничего особого, - ответил я как можно более небрежным тоном. – Просто я сказал одному из наших, что он подлец…

- Ого! – воскликнул папа и тут же отложил газету. – Это серьёзно. И что дальше?

- А дальше… - я рассказал родителям и Юре всю эту историю во всех подробностях.

- Завтра я тебя провожу в школу! – закричал Юра. – Провожу до самого класса и посмотрю там, кто эти «плеваки»!

- Не надо! – воскликнул я. – А то получится, что я боюсь, что нуждаюсь в защите, что не справлюсь сам.

- Да, - сказал задумчиво папа. – Надо, чтобы ты сам с этим со всем справился. Ты прав, сынок. Стой на своём и будь что будет.

- Как это «будь что будет»! – воскликнула мама. – Тебе, Серёжа, надо завтра пойти в школу и разобраться со всем этим.

- Не надо! – в ужасе завопил я, жалея, что всё рассказал моим родителям и старшему брату. – Как вы не можете понять! Я сам должен с этим разобраться! Сам!

На том и порешили, взяв с меня слово, рассказать вечером после школы, что было, как всё прошло и чем всё кончилось.

А кончилось всё тем, что и не начиналось. Назавтра все в классе сделали вид, что вчера ничего не случилось. Все помалкивали и даже не смотрели в мою сторону. Уроки следовали один за другим. Ребята и девчонки отвечали, спрашивали, записывали, решали задачи и примеры, списывали, шептались, но только в пределах дозволенного учителями.

Никто в этот день и после него не стрелял пульками из резиновых рогаток и не плевался слюнявыми «жёвками» из бумажных трубочек. Наш 5 «А» класс как будто подменили и общий стиль поведения нашего класса резко изменился. Мы все тоже стали взрослее…

Только Валя Антипова вдруг начала ёжится спиной под моим внимательным и отрешённым взглядом. Она вдруг вся выгибалась, поднимала голову вверх, потом медленно или резко оборачивалась и взглядывала прямо мне в лицо. Я выдерживал её взгляд, делал вид, что задумался и смотрю «невидящим взглядом», а у самого вдруг начинало нервно дрожать жилка в животе, мой «сашок-дружок» приходил в движение, кровь бросалась мне в щёки, в губы, в виски и туго там билась в ритме сердечного пульса.

Всевидящий Славка Юницин замечал наши взгляды с Валей Антиповой, вопросительно смотрел мне в глаза, беспокойно ёрзал, потому что сам был «по уши» влюблён в Валю Антипову, которая была вровень с ним ростом или даже чуть-чуть пониже. Я скрипел зубами от напряжения и ждал от ребят и Вали Антиповой какой-то каверзы, пока не допуская мысли, что она  чём-то заинтересовалась мной.

Я не ошибся. Борьба за нравственный авторитет и совестливое лидерство в нашем классе не кончилась, она только начиналась…