ООН в Крыму, гл. 42. Камасутра с нимфой

ВНИМАНИЕ!!! : Только для читателей 18+

ОТПУСК  ОДНОГО  НУДИСТА  В  КРЫМУ

Курортно-познавательный эротический  роман

Глава 42.   ПОЗЫ  АРЕТИНО  И  КАМАСУТРА  С  АРИЙСКОЙ  НИМФОЙ

*   *   *

Довольно заметно выдающиеся в море мысы Илаи-Бурун и Кузгун настолько симметрично расположены слева и справа от Прибрежного, и внешне они чем-то так сильно похожи, что невольно задаешься вопросом, почему это у мыса Кузгун отняли первую часть названия – Илаи? Ведь Илаи-Бурун и Илаи-Кузгун – так звучит намного приятнее. Причём, «полное» название второго мыса было бы вполне оправдано хотя бы с точки зрения грамматической симметрии, поскольку географическая симфония этих двух мысов и без того просто очевидно примечательна.

Кстати, мысом Илаи-Бурун заканчивается небольшой хребет Чал-Кая с примыкающим к нему с севера обширным комплексом Эчки-Даговых гор и скал. А вот с мыса Кузгун только-только начинается большой и довольно протяжённый гористый массив Меганом.

Мыс Кузгун является северо-восточным отрогом сдвоенных гор – Куль-Оба, которая расположена ближе к морю и несколько ниже, чем Касал-Кишла с геодезическим знаком-вышкой на самой макушке, которая за небольшой седловиной приметно торчит над Солнечной Долиной с юга. От этих гор-сестёр, которые вкупе составляют довольно типичную для этих мест двугорбую гору-верблюд, начинается также и небольшой прибрежный отрог Караул-Кирши, который тянется на юго-восток и заканчивается Толстым мысом.

Мыс Илаи-Кузгун не очень сильно возвышается над Прибрежным, отгородившись от него руслами двух сухих на эту пору ручьев. Пересекая эти овраги, во втором из них Роман издали увидел земляную плотину с бетонным водостоком, устроенным для того, чтобы эту не самую мощную для воды преграду не размыло в случае переполнения образованного этой дамбой пруда во время ливней – очень редких здесь, но могущих быть невероятно обильными. Судя по плотине, чувствовалось, что пруд этот был построен давно, и в этих очень бедных пресной водой краях он весьма полезен людям.

Место для установки палатки на мысе Кузгун оказалось довольно удобным, с видом на посёлок и густую зелень в ручьях-оврагах, гордо именуемых себя речками Плаки-Узень и Коз. После полдника на берегу моря расположился Роман в уютненьком понижении с густым подростом из лоха серебристого под высокой и разлапистой старой шелковицей, доминировавшей над серебристой куртиной, произрастая несколько выше и сбоку от неё. Шелковица уже начинала поспевать, поэтому Роман отведал несколько мелковатых и кисло-сладких пока розовато-чёрных ягод.

Про это плодовое дерево он давно знал. Пару лет назад оно очень хорошо выручало его в жару свой густой тенью и обильными вкусными ягодами. По календарным срокам было это несколько позднее, ближе к июлю, а потому и запомнилось хорошо: очень приятно отдыхалось в тени шелковицы под неспешное пережёвывание сладких ягод.

Тогда же однажды ночью Роман проснулся из-за странного пофыркивания,   раздававшегося совсем рядом с палаткой. Оказалось, это ежи пришли к нему в гости! И угощались они опавшими с дерева сладостями. А ведь про них говорят, что живые колючие шарики эти только опавшие яблоки таскают из садов. Нет, от шелковицы они тоже не отказываются. Жаль, молочка для них не было...

Возле посёлка на плоском намывном мысу, образовавшемся из-за наносов песка и глины из ручьев, в советские времена размещалась погранзастава. Сейчас на этой заброшенной территории никто не обитает. Роману хорошо видны были неухоженные здания и строения. Хорошо видна сторожевая вышка, а местами сохранилась столбы с колючей проволокой вдоль пляжа и даже поперек него.

Интересно, от кого это погранцы охраняли здесь, скажем, хотя бы тех же самых местных жителей? Никакого пирса для подводных лодок или сторожевых катеров здесь не наблюдалось. Капониров для береговой артиллерии тоже нигде не видать. Странные, значит, были эти пограничники – как бы никчемные.

Но чтобы хоть как-то обозначить себя и оправдать необходимость своего присутствия, они взяли и отгородили столбами с колючей проволокой часть берега и даже пляж перекрыли. А как же! Ведь погранзона – это особая, закрытая территория. И нечего, значит, всяким туристам шастать здесь по берегу, да и в округе заставы заодно. И нечего им нагло пялиться, как у погранцов от безделья зады на солнце всё красивее бронзовеют. Ну, а чем ещё можно заниматься бездельникам на южном, песенном берегу Крыма, что «у моря, у синего моря... », кроме как загорать?

Сзади за шелковицей и правее макушки Кузгуна грузно высилась громада упомянутых ранее гор Куль-Оба и Касал-Кишла. Отсюда ничего примечательного на них не было видно: горы как горы, всего лишь две из подобных в этом районе. Отличались они разве только тем, что никогда не зарастали лесом, всегда были покрыты одними травами и ковылём – вон как красиво в лучах послеполуденного солнца играет он на ветерке своими серебристыми волнами!

А справа со стороны моря далеко высовывался в воду мыс Толстый. Роман знал, что с него открываются шикарные виды: слева – на море и Кара-Даг с его округой,   а справа – на мощный, сутуловато высокий и очень солидный мыс Меганом. Ничего интересного на Толстом мысе нет, кроме видов на красиво подсвеченные солнцем вершины Эчки-Дага со всеми его горными братьями и сестрами.

Сейчас с Кузгуна все эти горы видны были несколько спереди и слева, а угрюмая громадина Кара-Дага возвышалась немного дальше – она вся щетинисто нахохлилась и как бы навострилась на море своей колючей макушкой. Зато очень красиво была освещена зелёная вершина Святой горы, и на ней даже отсюда очень хорошо просматривался большой и белый глаз-утес. Ещё дальше маленький и тоненький отсюда мыс-ланцетник Хамелеон решил облачиться сегодня в ослепительно золотой хитон. А ещё дальше и правее него, уже в голубоватой морской дымке, одиноко и испуганно застыл в море зелёненький конус Киик-Атламы...

Поев на берегу моря и хорошенько отдохнув там с дороги, Роман теперь неспешно и основательно разбивал палатку под шелковицей, сложил в неё вещи, приготовил место для костра и расположил рядом дрова – их должно хватить вволю, даже про запас останется. А, может, ещё сегодня он все, как есть, дрова сожжёт под неспешное и романтически меланхоличное настроение да под загадочные перемигивания звёзд – как знать, как знать...

*   *   *

После этого Роман спустился к воде и хорошенько выкупался. По давней своей морской привычке он, так сказать, начал принимать вечерний водный моцион. Захваченная с собой бутылка «Молитвы монаха», как продавец в фирменном магазине-палатке клятвенно подтверждал название этого красного и довольно вкусного, густоватого разливного вина, приятно скрадывала времяпрепровождение одинокого нудиста в гордом его уединении, которого он достиг, наконец-то.

Но даже такая тихая его радость оказалась короткой и преждевременной.

Во время своего уединённого позднего купания в уже намечающихся сумерках, когда на пляж легли длинные тени от заходившего за ближними горами солнца, случилась у Романа нежданная встреча с самой настоящей морской нимфой, вдруг явившейся ему с длинными распущенными волосами и настолько прозрачной кожей, что, казалось, все жилки и жилочки в ней были видны насквозь.

Кроме этих отличительных черт больше ничего привлекательного не было в этом местном чуде-юде приморском, вернее, прибрежном. Назавтра даже цвет и форма глаз мимолётной нимфы Роману не вспомнились почему-то. Потому что были они тоже какими-то прозрачными, водянистыми – незапоминающимися. И ничего особого в них не горело, не мерцало, не привлекало, в воду не увлекало...

Явилась эта нимфа из Солнечной Долины, которая узким клином выдвигается из глубины суши к морю и вдруг как бы застывает на одном месте вровень с плотиной описанного выше и единственного в этих местах пруда.

Но родом нимфа была не отсюда, здесь она только гостила.

Звали её Сабиной, вернее – Забиной: именно так адаптировалась на немецкий язык давнишняя причуда её отца назвать дочку восточным именем Зейнаб. Но в её крови нет ни одной арабской капли: их род вообще чист от любых примесей, причём, вообще неизвестно, сколько уже веков кряду. Может быть, только от диких в своей ярости синеусых викингов-завоевателей в стародавние времена что-то и примешалось к крови древнего их рода. А так она – чистокровная германка. Арийка.

Сабина оказалась репатриированной немкой, родилась она в Казахстане. В раннем детстве вместе с родителями переехала в Германию на постоянное место жительства. А сюда приехала со своими родителями к бывшей школьной подруге Кате – Катрин по-немецки, точно такой же немке из Казахстана. Они дружат с детства, да и теперь, проживая в разных странах, продолжают дружить семьями. У родителей Кати ещё со времён перестройки имеется деловой винный интерес здесь, в Крыму, из-за чего они никак не решатся уехать в Германию.

Так же выяснилось, что купаться при солнце Зейнаб-Забина не могла: оказывается, у неё врождённая и очень сильная солнечная аллергия. Роман изумился этой новости, поскольку никогда не слышал о таком странном заболевании, но деликатно не подал виду. Внимательно слушал неспешный, будто отчуждённо холодный рассказ нимфы, оказавшейся тоже довольно прохладной, как это выяснилось в результате нечаянного соприкосновения плечами.

Ни утром, ни днём Сабина не могла бывать на море. Лишь когда солнце закатывалось за гору под красивым названием Спящая Красавица, только тогда наступала благодатная пора для её вечерних водных процедур. Купалась девушка позже всех и зачастую дотемна задерживалась на море. Случалось, уже все знакомые и родственники уходили домой, вот как и сегодня тоже, а ей всё мало и мало было моря. Но тут всё было очень просто: таким образом девушка набиралась удовольствия и впечатлений на весь последующий день надоедливого затворничества в доме.

Трудно сейчас вспомнить, когда и как неторопливый разговор-монолог перешёл в объятия и поцелуи. В перерывах ласк Роман угощал нимфу вином: небольшими глотками они по очереди пили его прямо из горлышка бутылки. Позднее он вспоминал почти сразу же возникшее в нём чувство пронзительной жалости к этому чуть ли не в подземелье выросшему и, к тому же, не очень привлекательному созданию – крымской нимфе Асфодели.

И неизбежный секс у них тоже начался как бы сам по себе... И вначале он тоже был несколько апатичным и примитивным – как и всё это их странное общение... Роман даже пожалел, что напрасно связался с прозрачнокожей нимфой: ну, никакого огонька и кайфа... Судя по всему, Сабина действительно относилась не к теплокровным созданиям, а, скорей уж, была холоднокровным обитателем неведомых землянам подводных или даже подземных царств.

Но всё же нужно было отдать должное целомудренности поведения давно потерявшей невинность Сабины, которая, несмотря на довольно быстрый их интимный контакт, вела себя несколько смущённо-скованно и ни разу не притронулась к секретным, хотя и обнажённым местам Романа.

Она только слегка округлила глаза при первом введении. Видимо, именно нутром, а не эрогенными зонами кожи, эта нимфа предпочитала получать славные ощущения и удовольствие. Но немного позднее Роман сам же опровергнул своё ошибочное первое впечатление: Сабина оказалась вообще не знакомой с таким понятием, как стеснение, просто по натуре своей она была несколько заторможенной. Но до момента её интимного преображения им нужно было ещё дойти, а пока что Ромка-младший с неявным удовольствием осваивал новую себя территорию.

Вскоре Сабина расслабилась и под непрекращающиеся ритмичные телодвижения своего партнёра вдруг меланхолично заявила, что неплохо знает Камасутру. А ещё лучше известны ей так называемые позы Аретино, потому что они европейские, и их намного меньше. Но ведь в сексе никто никому и никогда не мешает изобретать что-то своё новое и особенное!

Роман слышал когда-то вполуха, что шестнадцать поз Аретино – это очень слабый европейский интимный противовес тому сексуальному искусству, что так изящно и с таким вкусом описано в индийской Кама Сутре и в ещё более древнем изощрённом руководстве по сексуальному делу Ананга Ранга, что переводится как Ветка Персика. Зато позы Аретино красиво и цивилизованно поэтизированы, поскольку для каждой позы написан свой сонет.

И Сабина предложила Роману вначале просто изобразить те из поз Аретино, которые она запомнила, например, из подробного диалога известных венецианских куртизанок Магдалины и Джулии.

Первая поза – это когда мужчина и женщина стоят лицом к лицу, называется просто «Вагина». Они встали, Сабина немного развела ноги, а Роман слегка присел, и они запросто изобразили эту совершенно нехитрую позу, после чего немного повкушали удовольствия в процессе её освоения.

Вторая поза, «Цапля», имеет тот же вид, только женщина поднимает одну ногу. Не прекращая сладких телодвижений, сделали они и «Цаплю».

Из неё плавно перешли в третью позу: Сабина подняла также и вторую ногу, а Роман легко и с удовольствием покачал её за бедра в позе, называемой «Дверца Антея».

Это очень симпатичная и глубоко приятная поза! В эротических фильмах с элементами экстремального секса зачастую показывают именно её. Причём, на лицах актёров не заметно даже и тени гордости из-за того, что они пользуются старинной позой с таким красивым названием. Особенно сексуально озабоченным парням в такие моменты как раз и до п**ды эта самая дверца.

Четвёртая позиция называется «Очень глубокой дверцей Антея»: Сабина крепко обвила ногами поясницу Романа, и Ромка-младший вошёл в податливую нимфу до плотного упора лобка в лобок. Да, совсем неплохие дверцы придумал когда-то Антей!

Затем они перешли к позе «По-немецки». Почему эта самая обычная миссионерская поза, всего лишь исполненная «стоя за девушкой», называлась именно так, Роман не стал уточнять: немецкой нимфе это виднее, да и некогда было ему отвлекаться на рассудительные пассажи.

На каждую позу нимфа отводила ему всего пять-шесть фрикций, после чего тут же приходилось менять хоть что-то, а то и вовсе всё. При всей холодной и неспешной заторможенности Сабины, Роман чувствовал, что она явно торопилась. А поскольку нимфа никак не могла повлиять на качество секса, превратив его в улётно бурный, то всё сводилось к банальному ограничению его количества.

Поэтому необычное, к тому же теоретически поэтизированное соитие это было больше похоже не на секс, а, скорее, на некий физкультурно-разминочный комплекс для цирковых гимнастов или акробатов. Впрочем, при исполнении этого, всё же непростого в плане физических нагрузок комплекса, прилежные наши ученики проявляли завидное усердие и сосредоточенность.

Шестой была схожая с пятой поза: Сабина лишь наклонилась и оперлась руками о песок. Эта поза называлась «Пасти овец», но для Ромки-младшего она оказалась неудобной: даже лёгкой болью отдавало из-за сильного перегиба книзу. Наверное, такая поза может быть идеальной лишь для парней, у которых «восставший» член имеет изначальный загиб книзу – есть же и такие экземпляры.

Уходя от болевого дискомфорта, Роман принужден был сильно склониться над Сабиной и обнять её в такой позе, когда оба стояли «крабом». При этом он не прекращал свои куцые фрикции и с удовольствием поигрывал маленькими грудями нимфы с плотными, до остроты затвердевшими сосками. И со смехом уточнил:

- А вот эта поза, она как называется – «Доить овец»?

За такую неучтивую фривольность молодой человек немедленно был назван нахалом и приговорен к «наказанию» трудовой повинностью, для чего ему предстояло усердно погонять «Садовую тачку».

(продолжение следует)