Индус

1

Тогда я впервые увидел океан. Это был конец декабря, мы вылетали из Внуково, а Москва была завалена снегом и задушена пробками. Чтобы не таскать с собой тяжёлые зимние вещи, мы надели тонкие пуховики и осенние кроссовки на тёплый носок. Перебежками меняли маршрутку на метро, метро на экспресс до аэропорта, и не почувствовали сильного холода (только Оля намочила левый кроссовок, зачерпнув холодной воды из лужи грязного снега), а пройдя паспортный контроль и досмотр, ворвались в дьюти фри и первым делом купили Джим Бим и колы. Мы всякий раз приезжаем к самолёту сильно заранее - раньше мы просто боялись опоздать, а в дальнейшем полюбили сидеть в аэропортах по нескольку часов перед отлётом, выпивать, болтать и рассматривать людей. Летающая публика отличается от простых смертных которые, например, едут с тобой в одном вагоне метро, или стоят в очереди на кассу. Тут, в аэропорту, народец крупнее, богаче и движутся они от магазина к магазину, словно их не самолёт в скором времени унесёт, а они сами умеют летать и очень горды этим. В основном такой вид у русских людей. У меня, думаю, тоже такой вид. Русские, как мне кажется, долгое время были всего лишены и унижены, и только недавно смогли сравнить себя с европейцами, или американцами и скачок до уровня западного мира пришлось преодолеть очень быстро, вот он и отразился на лицах и поведении людей из России. В Европе, конечно, не так - там люди привыкли к комфортной жизни и пользование самолётом для них дело обыденное и не дорогое.

Конечно, среди этих возвышенных русских иногда попадаются малобюджетные рейсы в Таджикистан, например, или ещё куда-то туда, и тогда по залу начинают расхаживать обнявшись шершавые мужики с открытыми ртами и шапками с надписью Россия, висящими только лишь на макушке. А этим, простым работягам, хоть бы хрен. Плевали они на гламур и всё прочее. Они настолько просты, что свободно могут пялиться на жопу твоей жены и даже не замечать что ты гневно и с угрозой смотришь в их сторону. Они слушают на телефоне песни своего народа и эти песни, конечно же, страшно бесят всех окружающих, как и сам факт их прослушивания громко и на телефоне, но никто не скажет им. А таджики, в свою очередь, не сомневаются, что они на гребне жизненной волны и, в принципе, у них нет никаких сомнений и стыда по какому-либо поводу. Как видно, я тоже скептически настроен в их адрес, скрывать нечего. Но они также являются частью аэропортового колорита, который мы с Олей любим наблюдать, выпивая виски из бутылки, обёрнутой пакетом, запивая колой и зажевывая не самым вкусным холодным сэндвичем. За огромным панорамным окном уже чернеет зимний вечер и сквозь снег видно, как садятся и взлетают самолёты, а после посадки медленно и тяжело катяся к пассажирскому рукаву, торчащему из стены второго этажа, как хобот муравьеда, готовый высосать из утробы самолёта человечков. Мы нашли свободные строенные кресла и в этой части аэропорта было спокойно, только малолетка таращился в окно, а папаша его пас, придерживая за капюшон кофты. Когда я чувствую первый приход от бурбона, у меня теплееют ноги и звуки притупляются. Наш отдых начался, как мне кажется. Теперь точно можно расслабиться и ближайшую неделю не думать ни о чем.    Выпив ещё по разу мне захотелось разговаривать о детстве.

-Болит? - спрашивает Оля, когда я поморщился и слегка качнул туловищем из стороны в сторону.

- Нормально, - говорю. Хотя спина мучает уже несколько дней. Но теперь я к этой боли отношусь по другому, так как примерно месяц назад случайно прочитал статью очередного жулика про психосоматику и пришёл к выводу, что скорей всего спина болит не от того, что я, как папа Карло, батрачу на работе, а от нервов и всяких там переживаний. Значит, как утверждает этот писака, я на подсознательном уровне взвалил на себя какую-то ответственность и тащу её, бесполезную, как верблюжий горб. Несколько ночей я ворочался и пытался понять, что это за ответственность такая, которую я тащу? Работа моя что ли? Поганые отношения с мамой? Или жена Оля? Не понял пока, хотя, это может и что-то другое, до чего пока сам не могу докапаться.

Оля переобулась, сняла утеплённые кроссовки, которые она намочила, сняла носки и засунула всё в один пакет из дьютика. Надела летние кроссовки на босу ногу и посмотрела на меня серьёзно.

- Гера, давай договоримся, - начала она, пытаясь поймать мой взгляд. Блин, как я ненавижу такое начало, она постоянно так делает.

- Давай не надо, пожалуйста! - говорю, как бы предрекая интонацией, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет. - Давай, может, без всяких твоих любимых договоров просто поедем и нормально отдохнём?

- Нет, - всё равно продолжает. - Давай сейчас пообещаем, что не будем придираться друг к другу. Я не буду тебе запрещать пить, курить, что хочешь, а ты не будешь до меня докапываться, что я не так сделала, не то сказала?

****ь, что за хрень? Какого хрена кто-то кому-то что-то имеет право запретить? Почему она думает, что я её собственность? На самом деле меня начала утомлять эта бесполезная игра в мужа и жену и прочие семейные моменты. Очевидно, что Оля под копирку снимает отношения своей матери и отца и переносит их на нас, потому, что думать собственной головой ей, кажется, не свойственно. Я пытался много раз создать свой сценарий отношений, не зависящий ни от родителей и вообще ни от кого, а основанный на мне и Оле, на наших индивидуальностях и прочем. И ещё дело в том, что Олины родители развелись и их брак с первых лет оказался помойной ямой, в которой сгнили все чувства - папашка трахал всё, что движется, а мать взвалила на себя ответственность за него и за Олю с братом, и тащила эту телегу больше двадцати лет, пока её муженёк совсем не охренел и стал водить ****ей домой - тогда уже моя будущая тёща не выдержала и развелась с ним. Но, общаясь с тёщей и поддерживая её, я всегда отмечал с каким наслаждением она рассказывает о своих проблемах и обо всех ужасах, которые совершил с ней её муж. Мне даже казалось, что она, как мазохист, кайфует от причинённой ей боли. А сейчас я вижу, что и Оля моя скопировала это ПО и тоже хочет страдать и обмусоливать какую-нибудь трагедию. А я, такой никчёмный, не способен подарить моей возлюбленной жене так много страданий, чтоб она наконец почувствовала себя настоящей женщиной, с драматичной судьбой. Единственное, что я могу, это придираться к глупым мелочам, или пёрднуть в кровати перед сном и тем самым вызвать всплеск негодования у моей феи. Но я чувствую, что Оле этого мало, она хочет страдать, ей нужно, чтоб я изменял ей с её же подругами; ей нужно, чтоб я пришёл ночью пьяный, со следами губной помады на рубашке и, вдобавок, немного поколотил её. А утром она в слезах будет замазывать тональником вспухшую губу и возбуждаться от сладкой жалости к себе и ненависти ко мне - думаю, такой сценарий подошел бы моей жене. А если б при этом всём у нас ещё были дети, штуки две - вообще бомба. Тогда Оля играла бы роль спасителя, как её и моя матери, и жизнь была бы насыщенной и счастливой. Но Оля, к удивлению, категорически не хочет детей и пьёт противозачаточные, говорит, что нам ещё рано и всякое такое, хотя наши родители вопят со всех сторон, что уже почти поздно. А мне пофиг на детей, я делаю так, как хочет Оля, мне так даже легче. И вообще, я не скандалист, не изменяю и не бью Олю, хотя иногда хочется. Возможно, я не прав, считая, что все женщины хотят страдать, но это моё собственное открытие.

Мы с Олей уже одиннадцать лет вместе. Оля нормальная, я к ней привык, а раньше каждый день говорил "я тебя люблю". Сейчас не говорю - нет смысла. Только иногда говорю, когда Оля просит: - Ты мне уже сто лет не говорил, что любишь!

- Пожалуйста, - говорю, - я тебя люблю. - Мне это проще простого сказать.

- Спасибо, малыш, я тоже тебя очень люблю, - сладко говорит Оля.

Ну, круто, сказал несколько слов и, вроде как, можно жить некоторое время с чувством выполненного долга.

Я тоже переобулся, теперь мы были похожи на спортсменов: кроссовки, мягкие спортивные штаны и толстовки с капюшонами, у меня зелёная, у Оли серая, в цвет штанов. Мы уже ушептали больше половины бутылки, а до посадки ещё оставалось полтора часа. Я, махнув рукой, согласился с тем, будто мы договорились о взаимопонимании на отдыхе и о том, что я не буду придираться по мелочам и контролировать каждый Олин шаг, а она не будет контролировать меня и постарается расслабиться. Казалось бы, всё проще некуда.

- Посмотри, я красная? - у Оли пошла аллергия по

лицу.

- Немного, - говорю. - Эт нормально. Я, кажись, тоже краснею. Может, вискарь палёный?

- Пройдусь, посмотрю магазины, - поставила свой рюкзак на сиденье, чтоб никто не сел, взяла наш общий кошелёк. - Тебе купить что-нибудь?

- Кожаный плащ, пожалуйста. - Я достал наушники. В подпитом состоянии да ещё на фоне взлетающих в темноте самолётов самое время послушать музыку.

Два одинаковых мента проплыли мимо меня - мы с Тамарой ходим парой. Их тёплые шапки нахлобучены на макушки, также как у таджиков, да и выражения лиц чем-то схожи - рты приоткрыты, мутный и бесстыжий взгляд. Я машинально локтем задвинул бутылку бурбона глубже между кресел. С ментами лучше не связываться и не смотреть им в глаза, ведь они как гопники из девяностых, только и ищут до чего бы докапаться. Но я, конечно, добропорядочный гражданин, ничего не нарушаю и не буяню, зато в мыслях я настоящий преступник, злой и кровожадный.

Вернулась Оля и вырвала меня из музыки и грёз, нехотя стащил наушники. Она купила тушь себе и своей маме, естественно. Вот, почему нельзя купить только себе и вообще не вспоминать про маму в ближайшее время? Нет, обязательно надо и мамочке прикупить, ведь та ещё и обидеться может, узнав, что Оля себе купила классную тушь, а ей нет, а про неё не вспомнила. Бесит. Но я , промолчал, уж очень много раз я поднимал эту тему и, видимо, поэтому Оля и пыталась со мной договориться о том, что я не буду придираться к мелочам. Это, по её мнению мелочь. Ладно.

Допили бурбон, накинули рюкзаки и поплелись искать наш гейт. Ноги были ватные, и настроение тоже смягчилось, разомлело.

- Подожди, - говорю. - Возьму себе банку пива.

- Может хватит? - Оля смотрит с укором, а щёки у неё прямо алые от выпитого.

- Какого хрена хватит? Зачем ты тушь маме своей купила?

Оля замахала рукой, в бешенстве дёрнула головой, давая понять, что терпение её лопнуло.

- Ооо, началось, - даже хрипотца в её голосе появилась. - Песенка про белого бычка.

- Хересенка! - Меня в этом состоянии легко завести и Оля это знает, но всякий раз заводит. - Что в пиве тебе моём?

Она не захотела больше со мной разговаривать и, как дикая ослица, понеслась вперёд, а я завернул в магазин и купил банку Carlsberga, благо мой посадочный был у меня. В туалете, закрылся в кабинке и залпом всандалил пиво - торкнуло очень хорошо, реальность стала далёкой и нереальной.

Оля сидела у нашего двадцать первого гейта и разговаривала по телефону; я плюхнулся в кресло рядом и бросил рюкзак на пол у ног. Мне уже было безразлично что думает Оля, как она относится к выпитому пиву и куда летит весь этот мир. Я снова воткнул наушники и задремал, а очнулся, когда меня растолкала Оля и побрёл за ней на посадку в самолёт, два раза наступив ей на пятки.

Boing 747 - целый город. Никогда не летал в таком самолёте; войдя в него мне стало страшно - как он сможет взлететь такой огромный? Наши места, слава богу оказались не рядом, между нами был проход и Олино предложение - весь полёт держаться за руку через проход - машинально отпало, когда туда-обратно засновали стюардессы и пассажиры, тащившие своих детей в туалет перед взлётом. Наша недомолвка улетучилась сама собой, настроение у обоих воспрянуло в ожидании полёта и скором соприкосновении с неизвестной страной. Хмель тоже практически рассеялся - всё таки, что не говори, а мы с Олей романтики и я, может быть, люблю её, но всё чаще сердце сжимает очевидный факт, что всё летит в бездну, где мрак и холод. Неизбежно то, что мы станем (если уже не стали) обычной потребительской парочкой, будем ненавидеть друг друга, постоянно ходить злыми и неудовлетворёнными. Станем нашими родителями и, если появятся дети - они станут нами. И никто не будет счастлив. Интересно, был ли секс у моих родителей? Ну, два раза точно был, доказательство я и моя младшая сестрица. Но трахались ли они с удовольствием когда-нибудь? Открывались ли они, доверяли ли себя партнёру? Шептала ли мама влажными губами на ухо отцу - Глубже, глубже трахни меня, Николай!

Уверен, что нет. У меня тоже проблемы в сексе с Олей. Именно у меня, так как Оля говорит, что проблем нет. Она вообще об этом не думает. Иногда со злости я ей высказывал, что если мы однажды перестанем трахаться, она даже не заметит этого. А я тихо сдохну. Ладно, секс для меня это больная воспалённая тема, лучше не размышлять об этом, иначе захочется задушить Олю и потом убить себя.

Публика, летевшая в этом направлении, была разновозростная, и казалось, что все эти люди принадлежат к творчеству - все ярко одеты, у многих татуировки, дреды, пирсинг, и практически все какие-то адекватные - не толкаются, разговаривают негромко и лица их расслаблены. Было, конечно, несколько быдло пассажиров, этих видно издалека - одеты дорого и безвкусно, на каждой вещи огромные надписи фирмы производителя; у таких быдло-баб губищи раздутые от каких-то уколов, морды разукрашены и говорят они громко и дерзко; а быдло-мужики мало чем отличаются от обычных гопников, разве что наличием загара. К счастью, таких персонажей меньшинство. По громкой связи нас поприветствовал капитан самолёта, сказал, что немного задержимся из-за того, что шесть человек так и не пришли ко времени посадки в самолёт и теперь в багажном отделе ищут их чемоданы, чтобы те люди остались на новый год дома. Капитан общался с нами весело и живо, не как при обычных перелётах, а с шутками и остротами, потом начал представлять стюардесс, говорит, что нас сегодня будут обслуживать Лена, Таня, Наташа там, ещё кто-то, и Незабудка. Мы с Олей переглянулись - что? Да, он действительно сказал, что нас будет обслуживать Незабудка в компании людей. Бейджей на них не было, но позже я увидел среди стюардесс тощего гомика в обтянутой форме и подумал, что, видимо, Незабудка это он. Я даже улыбнулся, настолько это было мило. Не люблю педиков, но с годами мне становится пофигу, тут со своими бы тараканами разобраться, прежде чем незабудок осуждать. А сейчас наш самолёт загудел, затрясся и погнал по взлётке. Оля трижды мелко перекрестилась и не забыла осенить меня, взяла через проход мою руку и закрыла глаза, ведь взлёт и посадка - самая опасная часть полёта.

Семь часов летели, я успел устать, отдохнуть и снова устать. Мы, конечно, сглупили, что не купили никакого бухлишка в самолёт. Практически все втихаря подбухивали и мои соседи, взрослая пара, между сном и сериалом на планшете, потягивали вискарёк. А одна корявенькая тётушка, явно за пятьдесят, накидалась конкретно и учинила мелкий скандал, правда это было в нескольких рядах от нас и мы не совсем поняли что там стряслось, но один из стюардов вместе с моим любимым Незабудкой волокли её, босую, к своему месту, а она брыкалась и кричала. Надо было что-нибудь купить в самолёт, Оля бы тоже бухнула со мной. У неё случаются бесячие закидоны, типа того, как с моим пивом в аэропорту, но, в целом, мы способны выпивать вместе, думаю, это большой плюс для семейной пары.

Начал было засыпать, как вдруг кресло подо мной задрожало и самолёт болтнуло вниз-вверх. Все очнулись, переглянулись с серьёзными лицами, загорелись лампочки "пристегните ремни" и свет в салоне стал ярче. По громкой связи стюардесса объявила, что мы вошли в зону турбулентности, чтоб все оставались на своих местах и пристегнули ремни. Я всегда в самолётах сижу пристёгнут, так как однажды мы летели с Олей в Будапешт и пожилой сосед подсел мне на ухо и вещал весь полёт, но я запомнил только один рассказ о том, как в каком-то полёте народ переломал себе шеи во время воздушной ямы, а он был пристёгнут и уцелел. Почему-то мне запомнилась эта история. Тем временем, нас больше не трясло и люди продолжили заниматься своими делами.

2

Мы прилетали в аэропорт Гоа "Васко де Гама". Он считается военным, поэтому гражданские суда впускают только по ночам. Посадка была мягкая и когда наш боинг докатывался до конечной своей точки, все резко стали переодеваться в шорты и майки - видимо, наученные опытом люди, мы же оставались в своих штанах, единственно - сняли кофты. Капитан по связи пожелал нам приятного отдыха и сказал, что погода в Гоа сейчас двадцать два градуса. Мы были счастливы.

- Будешь снимать? - Спрашивает Оля. Я взял свою экшн камеру и намеревался снять обзор нашего отдыха - сейчас это популярный жанр в интернете, всякая собака снимает всё подряд и выкладывает в интернет. У кого-то получается собрать приличную аудиторию и зарабатывать на рекламе. Я ничем не отличаюсь от других, поэтому тоже буду снимать каждый свой пук. Ну и ещё у меня с видеосъёмкой связаны щемящие сердце воспоминания - мне было лет пять, сестре моей три и в новогоднюю ночь отец принес домой видеокамеру, взял у кого-то на время. Это был огромный Panasonic, надо было камеру класть на плечо и смотреть в прицел, запись велась на VHS кассеты. У нас и видеомагнитофона то не было, а камера казалась космосом. И вот папа несколько часов снимал нас и маму - мы по очереди читали стишки, пели песни и танцевали. Пару лет назад я спрашивал у сестры, помнит ли она про то, что отец снимал нас маленьких на камеру? Она не помнит, а я точно знаю, что он снимал и, думаю, это был самый счастливый Новый Год в моей жизни; я помню, что прыгал и плясал как безумный, а мама нас брала на руки, кружила и целовала, отец смеялся, продолжая снимать. Камеру отец вернул на следующий день и никто никогда не вспоминал про эту съёмку и о местонахождении кадров с той счастливой ночи теперь не у кого спросить. А через несколько лет наша семья полетела ко всем чертям - родители развелись и даже мы с сестрой почему-то стали избегать друг-друга.

К самолёту подогнали машины с трапами и нас начали выпускать в тёплую индийскую ночь.

- Смотри, индусики! - Оля с детским восторгом зашептала мне, показывая на тех, кто пристыковывал трап.

- Бля, на автобусах ещё повезут, - говорю. Хочется уже закончить этот долгий трип.

Мы шагнули из самолёта на трап и сделали первые вдохи незнакомого воздуха. Было тепло для ночи и немного пахло горелым сладким мясом. Поистине незнакомые ощущения. Мы поднялись в старый автобус через переднюю дверь. Темнокожий молодой водитель в кожаных шлёпанцах с длинными пальцами ног добродушно кивнул, мы ему улыбнулись и сказали "хэллоу".

Паспортный контроль затянулся на два сраных часа, огромная очередь практически не двигалась, но для тех, кто имеет машину в Москве, эта пробка была весьма привычной. Пограничники оказались тоже вполне добродушными персонажами, шутили с нами и были приветливы. Я люблю приветливых и открытых людей, я устал от хмурых рож, в том числе от своей и Олиной. За собой то особо не заметишь, но на Олю иногда взглянешь случайно и понимаешь что значит - морда просит кирпича. Нет, она симпатична и мила, но вот наша русская привычка мрачно хмуриться уродует нас и за границей русского человека распознать проще простого - "Наташка, Ванька, пайдьём ибастса".

Прошли наконец контроль, я забежал в туалет. Справившись, пошёл помыть руки, у ряда раковин стоял молодой индус, я сунул руки под кран, а тот улыбнулся и протянул мне несколько салфеток, что-то сказав на своём. Не надо, говорю, спасибо, он продолжает совать мне свои тупые салфетки и улыбается. Нет, говорю, отстань, махнул слегка рукой и вышел.

Вырвавшись из аэропорта, мы быстро отыскали автобус своего туроператора, перед автобусом совсем чёрный индус в засаленной рубашке с уверенностью сунул нам под нос какую-то бумажку, схватил наш чемодан и поволок его в багажник, располагавшийся в заднице автобуса. Я спокойно пошел следом, он положил наш чемодан среди ещё нескольких чемоданов и торжественно повернулся ко мне - Сто рупи! - Говорит и протягивает мне ладонь, мол, клади сюда, как договаривались.

- Что? В смысле? - Я не ожидал и не понял, почему с меня требуют деньги. Но, почти сразу догадался, что это простой жулик-помогатор, а не водитель нашего автобуса, или ещё какой-то человек, прикреплённый туроператором для помощи туристам. Во, сука, думаю. Злость хлестанула мне по щекам и, думаю, от негодования я немного крякнул. Индус, стоящий с протянутой рукой, смотрел невозмутимо, он был на голову ниже меня и неопределённого возраста.

- Сто рупь дай! - Повторил он.

Резким движением я сунулся в багажник, легко вытащил чемодан и, приблизив лицо к его морде, зло и отчётливо прошипел: - Иди на ***!

Мы сели в полупустой автобус и, пока ждали ещё людей, видели через окно таких же пройдох, сновавших по площади с автобусами и пытавшихся обжулить сонных и уставших белых людей. Кто-то, естественно давал деньги.

В салон вбежала девушка в белой футболке с логотипом нашего туроператора, посчитала собравшихся, дала команду водителю и сама села за ним, лицом к нам. Представилась Лизой и, пока мы ехали, рассказывала через микрофон об опасностях с которыми мы можем столкнуться в незнакомой стране и что следует делать, если всё-таки с нами что-нибудь приключится. Я слушал в пол уха.

Автобус летел по узким дорогам, словно мы удирали от ментов, или бандитов, нас с Олей мотало в разные стороны и я действительно боялся, что мы улетим с дороги и разобьёмся. Над водителем располагался диптих икон в мигающей рамке-гирлянде. На одной иконе был изображён румяный и довольный слоноподобный Ганеша, на другой - весёлый и пышноволосый Христос. Значит, не разобьёмся, значит наш отдых будет отличным, если такой тандем с нами, над нами.

Было пять утра, рассвет только планировался, наш автобус развозил людей по отелям, остановились высадить двух девиц, блондинку и брюнетку, обеим в районе тридцати, сочные обтянутые шортами задницы и уставшие накрашенные лица - думаю, они много повидали в жизни и умеют отдыхать. На секунду захотелось выбежать за ними и крикнуть - заберите меня! Оля скептически зыркнула на них и мы продолжили рассматривать новый для нас мир по дороге. Когда я увидел босую бабушку-индуску с мешком на голове, то вскрикнул: - Смотри, смотри! Бабуля была махонькая, замотана в тряпицы и на голову себе водрузила мешок с травами, или кирпичами, не знаю, и шла так быстро, уверенно.    Через две минуты мы увидели в пыльных зарослях под пальмами, стоящими вдоль дороги, стаю кабанов; как потом оказалось, это чёрные свиньи, но уж больно они на кабанов похожи. И, конечно же, мы увидели коров, слоняющихся лениво по дороге. Улицы были серые и грязные, мусор лежал всюду и пахло горелым. Нас высадили у нашего отеля - старые четырёхэтажные жёлтые корпуса, с облупившейся на стенах краской. У входа на ресепшен сидел мальчик в белых трусах и жёг костёр из веточек и бумаг. Ещё не было шести утра. Холодно тоже не было.

Опасения, зародившиеся на паспортном контроле, относительно того, что индусы никуда не спешат и все процессы у них происходят медленно - подтвердились. Наше заселение растянулось на полтора часа; пока мы объяснили какому-то уборщику в отеле что нам надо; пока он за кем-то ходил; пока тот кто-то, за кем ходил уборщик, понял нас и пошёл будить усатого хозяина отеля, который уже неспешно пришёл и медленно стал вписывать данные наших паспортов в огромную книгу. Хотелось избавиться от чемодана и рюкзаков, хотелось жрать, хотелось бухнуть и хотелось океан.

Номер нам дали на четвёртом этаже; мы открыли деревянную скрипучую дверь и смутились, я включил камеру, начал снимать обзор и комментировать.

- Это, видимо, наш номер на ближайшую неделю, - нервно смеюсь, Оля тоже в ужасе хихикает. - Это, наверное холодильник? - пытаюсь открыть ржавую дверь, - Оу, думаю пользоваться мы им не будем, смотрите, внутри всё гнилое, боже, а вонь какая! - я комментирую всё, обращаясь к невидимому зрителю. - Таак, вот два больших окна у нас, тут выход на балкончик, вид из окна, кажется, норм. Оля, смотри, даже океан виден. Только почему так много ворон? Это же вороны? Чего их так много на пальмах? Ладно, пошли дальше. Это наша кровать. Твёрдая. Подушки - жесть, просто каменные. Это шкаф. Нет, лучше не открывай, вдруг там мёртвая проститутка лежит? Аккуратно, Оля, давай не будем туда вещи класть, закрой нафиг. Окей, что у нас дальше? Это туалет и душ, мне уже страшно. Фууу, смотри в раковине чужие волосы, фуууу, твою мать! Мы в тюрьму что-ли попали? Спокойно, Оля, попросим убрать, или поменяем номер, не истери. Так, это унитаз; бляяя, на стульчак садиться не будем, смотрите на этот треш. Зато душ с видом на пальмы. Работает ли он вообще? А, вот, работает, кажется, интересно, есть ли горячая вода. - Поворачиваю в руке камеру на себя и вещаю в неё. - Такие дела, дорогие друзья! Это Индия! Мы так замахались за дорогу, что, честно, мне уже всё равно, я готов в любом номере жить, думаю. Оля, давай переоденемся и пойдём на море. Ну да, в смысле на океан, это же океан самый настоящий, а не море какое-то. Мы, кстати, ни разу ещё не купались в океане.

Отключил камеру и стали переодеваться. Оля стянула штаны вместе с трусиками, стала надевать купальник. Я подумал, что надо бы сейчас заняться сексом, это было бы логично, отметить, так сказать, удачный прилёт. У Оли, видимо, таких мыслей не возникло, она продолжала сосредоточенно натягивать купальник. Конечно, я мог бы прямо сказать и начать, но, как часто бывало, Оля могла резко отказать и тогда бы настроение моё совершенно испортилось и я стал бы злым и это первое впечатление от Индии и скорого океана было бы ужасным. Решил перетерпеть, отложить на потом, ведь, даже если бы Оля и согласилась, то возбудить её было бы сложно, она спешила бы и была зажатой, что тоже оставляет неприятный осадок.

На самом деле мы были почти готовы к грязи и разрухе в Индии. Перед этой поездкой долго и упрямо читали отзывы людей побывавших тут, смотрели видео обзоры и фотографии с этих мест. Раньше мы отдыхали только в европейских странах, в Греции, Хорватии, Черногории, а тут впервые выбрали Азию, да ещё зимой. Отзывы и мнения, прочитанные нами, настолько разнились, что мы так и не смогли составить своё мнение и, выдохнув, всё же купили этот пакетный тур за девяносто тысяч рублей. Для нас это приличные деньги, учитывая, что у меня зарплата шестьдесят пять тысяч, чуть меньше у Оли, плюс, мы выплачиваем кредит за Олину машину.

3

Тогда я впервые увидел океан. Был восьмой час утра, мы подошли к песчаному пляжу, от отеля идти минут семь. Многокилометровый бесконечный берег с белым песком, который скрипит как крахмал под ногой, и белая пена волн накатывает на плоский берег.

- Что это? Кто это? - Оля наклонилась и рассматривает у себя под ногами. - Это крабик! Это маленькие крабики!

Мы, как дети, были в счастье и улыбались, показывали друг-другу пальцами по сторонам и кричали - Смотри, смотри. Вода оказалась тёплая, мы решили не откладывать, положили одежду возле большой рыбацкой лодки, стоящей тут же на песке, и побежали в воду. Я надел аквабокс и всё снимал на камеру. Мы наперебой кричали в объектив - Двадцать седьмое декабря! Представляете, сегодня двадцать седьмое декабря! Оля брызгала в меня, а я нырнул в набегавшую волну.

Первые два дня нас всё-таки смущали неизвестные запахи и мусор, который валялся везде. Мы пробовали разные блюда в местных кафе, тут они называются шеки, и ждали заказ обычно больше часа, а когда начинали есть, то от остроты приправ открывали рты, глотали воздух и запивали горечь пивом. Цены в магазинах и кафе были значительно ниже, чем в той же Греции, и мы могли себе позволить практически любые блюда и напитки. Взяли в аренду байк и стали ездить на местные рынки и соседние с нашим пляжи. Движение на дороге левостороннее и хаотичное - ни разметки, ни сфетофоров, кто громче посигналил, тот и проезжает первым. Я быстро освоился, а Оля была хорошим пассажиром, полностью доверяла мне и не мешала ехать так, как я считаю нужным. Это её доверие меня даже тронуло. Я привык, что Оля во всех вопросах старается упорствовать, не важно прав я, или нет, а тут она безропотно прижалась ко мне и совершенно не лезла с подсказками и советами, даже если я шёл на обгон, или просто ехал быстрее, чем нужно.

Было тридцатое декабря, четвёртый день, как мы в Гоа. Чтобы попасть на пляж, нужно оставить байк на заасфальтированном пустыре, где припарковались ещё несколько десятков отдыхающих, пройти тропинкой через небольшие пальмовые заросли, сквозь которые блестит океан, и вот он, наш пляж, широченный и чистый.

Вот, к парковке подъезжает пара на скутере Honda синего цвета. Молодой человек за рулём, он ловко тормозит в одном ряду с припаркованными байками и через секунду он и девушка уже идут в сторону пляжа. На нём белая воздушная рубашка без пуговиц (она надевается через голову), красные широкие штаны с изображением слонов и знаком ОМ, на ногах кроксы. У неё каштановые распущенные волосы, белая футболка с надписью I Love GOA, разноцветные штаны, которые называют Али-Баба, не знаю почему, но их гульфик опущен на уровень колен, а на ногах у неё мягкие тапки с высокой резиновой подошвой и каждый палец ноги в отдельной ячейке - выглядит, словно лапа волка из "Ну, погоди". Оба они немного загорели и вполне освоились в этой местности, что выражает их неспешная походка и спокойные лица. Короче, это мы с Олей позавтракали и идём на пляж загорать и плавать. В обед мы запланировали съездить на заброшенный форт в тридцати километрах от нашего отеля.

- Завтра новый год, представляешь, - мы постелили на лежаки полотенца и вытянулись под солнцем, солёные после океана. Оля повернулась ко мне и моё лицо отразилось в её солнечных очках; ей было хорошо, она хотела общаться. - Даже не верится, что дома зима и снег, а мы загараем, купаемся и фреши пьём.

Из соседнего шека шла музыка, но лёгкий ритм не заглушал мягкий гул и шёпот океана. Меня тоже разморило.

- Даа, другая планета.

- Всё-таки, мы счастливцы. Родителей бы сюда вытащить... Хэллоу! - Это подошёл к нам индус официант, мы его подозвали жестом. - Плиз, ту фреш джус. Ван пайнэпл, энд ван... Тебе какой?

- Давай манговый, - говорю.

- Энд мангоу джус. Фэнкью.

Оля немного говорит по английски, не слишком хорошо, но лучше меня и её уровня нам хватает, чтобы объясниться в кафе и отеле. Но, конечно, когда она начинает говорить по английски, то становится очень деловой - слова произносит громко и чётко, а так же еле заметно поглядывает по сторонам, ищет зрителей, которые будут восторгаться её прекрасным знанием языка. Я в зрители не гожусь, свой восторг не выражаю, ведь я и без Оли могу делать заказы в кафе - тычу пальцем в меню и говорю "окей".

Свежевыжатые соки с видом на океан прекрасны. Когда наши тела нагревались и плавки высыхали, мы снова шли плавать. Далеко не заплывали, больше барахтались и ныряли там, где вода была по грудь. Ещё дома мы читали про течения в Индийском океане, которые называются Рипы, и тебя может затянуть далеко в океан, даже если ты не на глубине. Я, как истинный параноик, заходя в воду, только об этом и думал и твердил Оле: - Если тебя начнёт утягивать - не сопротивляйся, а греби в бок.

- Да поняла, поняла я, - её раздражают мои поучения.

Дно мягкое песчаное, вода в океане мутная, точно её молоком разбавили и, стоя по пояс, уже не видишь пальцы ног под водой. Я нырял и ощупывал песок на наличие ракушек. Наткнулся на что-то похожее - оказалась морская звезда. Поднес на ладони её к лицу, Оля подгребла, "что это у тебя?", тоже стала рассматривать. Спина у звезды была коричневая, похожа на засохшую болячку, перевернул её на другую сторону и оказалось, что звёздное брюшко усеено маленькими члениками-ножками, видимо это органы осязания, а за одно и средство передвижения. Членики шевелились, перебирая оставшуюся между ними воду, а сама звезда медленно поднимала свои пять конечностей, как бы пытаясь зарыться в песок. Мы и не представляли, что морские звёзды шевелятся.

Лежаки стояли в ряд; через один от нас лежала одинокая милфа и читала некий манускрипт. Чувехе было лет тридцать семь, максимум сорок, весь её вид говорил, что она хочет завязать отношения на отдыхе и, думаю, у неё это легко получится, она была довольно аппетитна - пышные титьки, округлая гладкая попа и тонкий чёрный купальник подчёркивал эти прелести, а я, конечно, периодически на неё пялился и резко отворачивался, когда чувствовал, что термометр страсти набухает в моих плавках.

Когда мы в очередной раз вышли из воды, увидели, что на лежак, отделявший нас от сочной девы, сел тип в шортах, с татуировкой на пол руки и в шлёпках, называемых " литьём" из которых торчали на целую фалангу за пределы подошвы пальцы с желтыми ногтями; тип что-то ей говорит. Мы плюхнулись под зонт, а этот крендель продолжал что-то втирать милфе, он говорил медленно, небрежно и ввинчивал в разговор мат, очивидно, что бухой, или накуренный. К их разговору я не прислушивался. Вскоре он посмотрел на нас, - А вы чего такие белые? Когда прилетели?

****ь, как же меня бесит это бычьё и бесцеремонная фамильярность. Тут в пору ответить - дядя, иди ты на хер, занимайся своими делами и вообще, что это, *****, за манера так начинать разговор, из какого колхоза ты вылез, на какой свиноферме тебя, гада, вскормили и так далее. Я, конечно, так не ответил, не хотелось портить себе настроение, да и связываться с подобными дегенератами нет смысла, ведь они ничего не поймут и ничто не изменит их. К тому же такой Вакула мог бы залепить мне в зубы, если я начну его провоцировать, ведь он был значительно крупнее меня.

- Три дня назад прилетели, - как можно равнодушнее отвечаю.

- Чёт совсем бледные. Может рома мало бухаете? - и начал хихикать. Чувиха, к которой он клеился, видимо хотела встретить более убедительного кавалера и тоже выражала холодность всем своим сочным видом, пыталась показать, что не замечает этого кретина. А татуированный повернулся к нам и так и таращился.

- А гашик местный курили уже?

Тут я немного оживился. Много слышал, что в Индии все курят и что легко достать, но пока мне ничего не удавалось и я не встречал никого, кто бы мне продал, или угостил. Спрашивал у улыбчивого официанта в шеке "ай нид мариванна, плиз", но тот замотал башкой и сказал, что "нот мариванна".

- Нет, - говорю, - нигде не могу достать, - говорю с нажедой в голосе, вдруг он подскажет мне.

- На, держи, - говорит он, расстёгивает барсетку, вынимает большой кусок пластелина, завёрнутого в фольгу, отламывает пальцами кусок и кладёт его на мой лежак. - Бери, попробуете сегодня, башку бля сшибает нахер.

Я разволновался, кусок, который он мне дал, был приличный, может даже больше грамма. Курю я очень редко, в основном когда угощают друзья и в хорошей компании курнуть всегда радостно. Несколько раз я приносил домой и пробовал накурить Олю, но эти попытки были не совсем удачными, Оля утверждала, что дурь её не берёт и курила без интереса и азарта, словно в соседней комнате сидит мама и может застукать. Когда трава брала Олю, она начинала сразу поедать все сладости, что были в доме и утверждать, что она в порядке. Самые хреновые моменты были когда мы с Олей покурим и мне захорошеет, а Оле нет и она начинает наигрывать, словно тоже накурилась и этот наигрыш был очень заметен и глуп.

Я накрыл отломанный кусок гаша краем своего полотенца и с преданностью смотрю на этого типа, хотя некоторые сомнения и закрадываются в голову: вдруг он сейчас привяжется и будет что-нибудь требовать, или он специально раздаёт наркоту таким наивным как мы, чтоб в удобный момент подставить нас, сдать ментам, или что-то такое в этом роде. Так же я пытался понять, не бывший ли зек он. В институте к нам в общагу иногда любили заходить типы после отсидки чтоб поиздеваться над первокурсниками, раскрутить их на бабки, или цепануть студенток из платного корпуса. На первых курсах мне много пришлось выслушать их тупых лекций, отворачиваться от липких паучьих взглядов и выкручиваться из их хитрых ситуаций, в которые они пытались тебя вплести. Потом я уже чуть уверенне с ними общался и они стали чувствовать в моём взгляде ответную угрозу. Но этот, кажется был не из них, да и татуировка дворовая - дракон обвивает телом земной шар.

- Нифига себе, круто, - говорю, - я тебе что-нибудь должен?

- Забей. - Он ещё раз зло зыркнул на милфу, а та закрылась от него книгой, словно с головой погружена в чтение, и поднялся уходить. - Загорайте нахуй, кайфуйте нахуй, тут заебись. - Послал воздушный поцелуй своей чувихе и медленно поплёлся по кромке набегавшей волны в даль.

Я посмотрел расширенными глазами на Олю, и показал в руке кусок гашиша, словно слиток золота. Она была не довольна, ей все подобные истории кажутся мерзкими и она не способна разглядеть судьбоносность в накуренном типе, который ещё и матерится.

- Серьёзно? - говорит она скептически. - Ты будешь это курить? А если он тебе фигню какую-то подсунул?

- Я тебе скажу более того, - у меня сладкий заговорщицкий голос, словно я ведущий "Спокойной ночи, малыши", - мы это будем курить сегодня вместе! И никаких возражений я не намерен слышать.

- Не буду я! - Оля даже фыркнула, как лошадь.

- Будешь! А если откажешься, я покончу собой. Или один скурю этот кусок, и тоже сдохну.

В двенадцать часов дня начиналось самое пекло, но мы все равно решили ехать в форт. Заскочили в наш номер, Оля сполоснув, повесила на балконе плавки и купальник. Я смотрел, как раздевалась Оля; за эти дни она успела загореть и белые полоски от купальника на груди и попе смотрелись возбуждающе. Всё же Оля у меня вполне красивая, высокая и ноги длинные. Единственно, что грудь маловата. Нет, она у неё не плоская и не просто торчащие прыщики, нет. Красивая небольшая грудь с приятными бордовыми сосками, которые я обожаю целовать. Но большие сиськи меня манят с детства. Оля это знает и когда рядом с нами на пляже возникают внушительные овалы, Оля смотрит на меня выжидательно и с издёвкой, мол давай, начинай пялиться, чего же ты, извращенец, ждёшь. Да, так и есть. Мне кажется, что у женщин с большой грудью и душа большая. А, может, эта любовь моя вытекает из подсознания поломанного моего? Может, в большой груди есть что-то материнское и мне, как младенцу хочется припасть к взбухшим сосцам и раствориться в сисичной неге. Так же для меня важны пальцы женских ног. Тут, наверное, скрыт фут фетиш, но если пальцы на ногах у женщины кривые и не ухоженные - это сразу "садись, двойка". Бывает, видишь красивую женщину, или молодую девушку, но опустишь глаза вниз, а пятки у неё все в трещинах. И это, я считаю, ужасно. Олины ступни очень красивые, пальцы ровные, ногти она красит красным. Правда, пемзой не любит пользоваться и может довести пятку до натоптыша. Первый раз я увидел Олю у друзей на фотографии с какого то праздника, она там была в коротких шортах и босая, мой взгляд сразу упёрся в её прекрасные ноги, только потом я посмотрел на лицо. Думаю, в тот миг я и влюбился и стал выпытывать у друзей кто она такая.

Оля стояла голая и доставала из чемодана чистые шорты, я обнял её сзади, руки положил на груди, пропустив соски между своих пальцев, и прижался телом к ней, стал слегка целовать в шею, мне очень захотелось трахаться, к тому же внутри сидело возбуждение от милфы с пляжа и надо было разрядиться. Оля сначала напряглась, а я продолжал целовать шею и уже посасывал мочку уха, стараясь тепло и крупно дышать, слышал, что женщины так любят. Руками я продолжал гладить ей груди, Оля, кажется начала расслабляться и теплеть, но всё равно тихо сказала:

- Ну, что ты? Мы же сразу хотели ехать.

Ох, Оля, что же ты за человек такой? Во первых, неужели у нас когда-то секс был долгим? А во вторых - почему бы просто не отпустить себя и не получить удовольствие, лаская друг друга? Мне нафиг не нужен этот форт, этот океан и весь грёбаный мир, мне бы порцию любви и нежности получить, а остальноё всё по боку.

Конечно, мне захотелось обидеться на неё, но настроение было хорошее, может от того, что вечером мне предстоит накуриться, а может от чего-то другого, сложно себя понять. Но, обнимая сзади, я подталкивал её к нашей жёсткой кровати и всё же уложил. В этот раз я был щедр на поцелуи, мне самому было приятно ласкать Олю и дневной яркий свет из открытых окон придавал нашему сексу киношный вид. Мне бы очень хотелось снимать нас на камеру во время секса, но для Оли это запредельная тема и мне даже заикаться об этом не стоит.

Наше соитие прошло довольно быстро, я неплохо кончил и лёг на спину, мы несколько минут молча смотрели, как на потолке вращается большой вентилятор, я тяжело дышал. Оля говорит, что тоже кончает вместе со мной, но я так не думаю. До встречи с Олей у меня секс был только один раз и не самый удачный, так что опыта; мало, но чуйка меня не подводит и мне кажется, что во время секса моя жена не получает особого удовольствия и облегчённо выдыхает, когда всё заканчивается. На мои попытки откровенно поговорить, открыться друг другу и совместно развивать свои отношения, Оля обижается и соскакивает с темы, так что мне остаётся топить недосказанность глубоко в себе. А она копится, конечно копится и порой мне делается страшно от мыслей, что нас ждёт дальше, если сейчас непонятно что происходит между нами.

4

Мы ехали в форт. Оля прижималась ко мне сзади, ветер задувал под солнечные очки и глаза слезились. Я так освоился на индийской дороге, что постоянно сигналил и обгонял замешкавшихся водителей. А когда меня не устраивал чей-нибудь стиль вождения, то я, обгоняя, обязательно окидывал неугодного водителя грозным взглядом. А медлительным индусам было всё равно, как я на них смотрю. Один раз мне даже стало стыдно за свой свирепый взгляд - в ответ на искры гнева из моих глаз, тощий индус на мотоцикле улыбнулся мне искренне и помахал рукой. Больше я старался не злиться.

Собаки и томные коровы, в основном худые с торчащими рёбрами, там и тут гуляли по дорогам, все их спокойно объезжали, как естественное препятствие и ни у кого даже мысли не было согнать их, или даже просто шлёпнуть рукой по заднице. Говорят, что корова в Индии священна. Может быть. Нам, по крайней мере эта экзотика нравилась и мы тоже безропотно их объезжали, а иногда останавливались и я снимал их на камеру, задавал им глупые вопросы, типа "как вам отдыхается в Гоа?", и, изменив голос, сам отвечал за корову "спасибо за вопрос, всё хорошо, правда жратвы маловато", и всё в таком духе. Навигатор показывал, что до места нам десять километров. Мы ещё раз намазали кремом открытые участки тела, чтоб не обгореть и продолжили ехать с хорошим настроением.

Дорога пошла в горку и метров за пятьдесят мы увидели на повороте что-то лежит и усиленно шевелится. Подъехав, Оля резко отвернулась и сильно прижалась ко мне, а я сначала сбавил скорость, но почти сразу дал по газам и мы умчались. Это лежал раздавленный щенок и оставшимися лапами барахтался в луже собственной крови, изо рта его надувались кровяные пузыри, видимо, он пытался скулить. Оля ничего не сказала, продолжала крепко вжиматься в меня а я также выкручивал газ и выдохнул, когда мы подъехали к стенам форта. Почему-то мы не стали говорить об этом щенке, хотя я был уверен, что Оля его тоже видела. Но между нами всё равно повисла недосказанность и настроение наше стало не таким радостным и безмятежным, мы больше молчали.

На душе было паршиво, но я всё равно снимал на камеру и вяло комментировал:

-Так, мы входим в форт, он называется Кабо де Рама (читаю по слогам потёртую табличку). Это, видимо, защитный ров, думаю, раньше он был наполнен водой и в нём плавали крокодилы.

На крепостной стене красовалась огромная надпись "***" и рядом для пояснения был схематично изображён член. С башни, на которую мы забрались, открылся океан. Оля встала на краю стены и раскинула руки, я сзади её снимал на камеру - хороший кадр получится. Из глубины форта из зарослей пальм мы слышали возбуждённые крики на русском - наших в Гоа отдыхает много. Виды со стен форта открывались сказочные, океан был такой огромный и безмятежный, что к горлу подступал ком от его могущества; он напоминал льва, который просто лежит и смотрит на тебя, но ты понимаешь, что в любую минуту он сможет тебя уничтожить. Над синим горизонтом зависла крупная птица и тень легла на воду крестом. Мы прошли вдоль стен весь форт и, уже не далеко от выхода увидели обезьян. Целая компания длиннохвостых лангуров прыгала по веткам старого баньяна, увидев нас, насторожились. Они были метрах в тридцати от нас, я направил в их сторону камеру, но сразу подумал, что хорошего кадра не получится. Они таращились на нас, мы на них. Когда они поняли, что мы не представляем для них ни опасности, ни интереса, лангуры занялись своими делами и продолжили бороться, карабкаться по веткам и чесаться.

На телефоне мы открыли карту и проложили маршрут до ближайшего маленького пляжа, который как и форт назывался Кабо де Рама. Быстро домчали до него и, скинув потную одежду, бросились в воду. Я нырнул и застыл под водой, положив, ладони на песчаное дно. На короткое время я слился с океаном и пол минуты качался в освежающей волне. Мне казалось, что вода очищает меня, смывает усталость, обиды, боль, неполноценность, неудовлетворённость и кровь раздавленного щенка тоже. Вынырнули одновременно с Олей и машинально прижались друг к другу и так стояли около минуты, а набегающие волны приподнимали нас. Вышли из воды держась за руки, расстелили лёгкие декатлоновские подстилки и повалились на них. Думаю, что Оля, как и я понимала, что нам необходимо поговорить и понять - либо мы поступили нормально, проехав мимо умирающего щенка, либо мы трусы и совершили подлость. Я в глубине души понимал, что скорей всего второе, но здравый смысл убеждал меня, что мы всё сделали правильно. Видел, что Оля мучается.

- Нет, ну а что мы могли сделать? - я заговорил прямо, ведь надо было с этим покончить. - Хоронить его, или что? Он уже не жилец был, его капитально раздавило.

Оля, села на своей подстилке, закрыла лицо руками и из под ладоней потекли слёзы.

- Мы точно ничего не могли сделать? - повернулась ко мне, лицо перекошено от горя и голос стал хриплым от слёз. - Он же мучался там и шевелился ещё.

Я тоже сел на своей подстилке.

- Оль, не бери на себя ответственность за весь мир. Ну, остановились бы мы и что бы ты сделала? Искусственное дыхание ему? А если бы какой-то индус ехал и подумал, что это мы щенка раздавили, ещё попали бы в какую-нибудь историю, фиг знает. И вообще, мы не боги, мы не должны отвечать за другие жизни, - говорить я стал громче, даже немного замахал руками. - Нам бы свою жизнь понять как жить. Мы сами часто как раздавленные щенки лежим на дорогах и весь мир проплывает мимо и жизнь плывёт мимо, - тут я уже начал чувствовать, что меня понесло и пора останавливаться, Оля перестала плакать и с удивлением посмотрела; конечно, обычно из меня слова не вытянешь, могу по нескольку дней молчать, находясь в одной комнате с Олей, а тут начал философствовать, что даже бога приплёл и всё прочее, - не расстараивайся, Оль, это того не стоит, уверяю тебя. Конечно, печально, что такое происходит и печально, что мы ничего не сделали и не могли сделать, наверное, но я не хочу грызть себя за это. И ты не мучайся.

- Мне так жалко его, такой маленький.

- Ничего не поделаешь. Не надо винить себя, поверь.

- Точно? - кажется Оля начала успокаиваться. Думаю, ей тоже нафиг не надо долго переживать и она ждала от меня подобных убеждений, чтоб уверить себя в невиновности и непричастности. Людям нужен наставник или некий хозяин, который будет снимать с них ответственность и чистить совесть. Сейчас я почистил Олю и снял с неё ответственность. Она заметно успокойлась и обняла меня.

- Пошли, - говорю, - купаться, а потом купим мороженого.

- Пошли.

; В сторону дома мы ехали утомлённые жарой и пропитанные солью океана, душа на пляже не было, хотя сам пляж оказался замечательный - небольшой полукруг, обрамлённый высокими густыми пальмами и с подушкой из мягкого чистого песка. Даже три спасателя в красно-желтых комбинезонах сидели в центре пляжа на пластиковых стульях и мирно поглядывали на воду, не прерывая разговора.

Приближаясь к месту, где мы видели несчастного щенка, Оля крепко сжала меня сзади в очередной раз, но на дороге ничего не оказалось, даже следов крови не было, может кто-то из местных жителей убрал тельце и смыл следы, плеснув ведро воды, а может под индийским палящим солнцем даже кровь высыхает безследно. Во всяком случае, я испытал облегчение и с ухмылкой добавил газа.

Запарковали у отеля нашу двухколёсную ракету, как мы называли байк, и стали думать, в какой шейк бы нам пойти ужинать. В том, что около пляжа, был хороший вай фай и можно было позвонить родителям, используя видеосвязь, чего невозможно было сделать из нашего номера и при скорости интернета в отеле мы могли читать только новости, но рыбу в том шеке подавали настолько зажаренную, что нельзя было разобрать её вкуса, казалось, что грызёшь угли с костями. Пришла мысль устроить сегодня разгрузочный вечер и купить много разных фруктов на ужин вместо морепродуктов, вместо жирного наана и вместо огромных порций острого, но вкусного риса. Так и поступили. Прямо у ресепшена стояла длинная шатающаяся парта на которой горой лежали яркие манго, сочные ананасы, лопающиеся от спелости дыни, бананы, мягкие авокадо, яйцеподобные маракуйя и много чего. В холодильнике у нас ещё оставалась начатая бутылка того самого местного рома, о котором говорил чувак на пляже; ром Олд Монк - старый монах, бутылка ноль семь стоила всего сто семьдесят рублей на наши деньги, но внутри была действительно магическая жижа. Я люблю подбухнуть и немного понимаю в бурбонах там, вискарике и даже ром могу понять хороший или нет. Так вот, этот "не молодой монах" янтарного цвета имел бОльшую плотность, чем многая другая алкашка и пился с воодушевлением и лёгкостью, несмотря что градус он имел сорок пятый. Когда выпиваешь рюмку этого нектара, даже в теплом виде, ощущаешь, словно проглатываешь нечто живое, какое-то неведомое существо впускаешь густым ручьём внутрь себя и существо это начинает беседу с тобой из глубины тебя. Это потрясно, уверяю. Домой мы обязательно купим бутылок эдак пять - семь. Если быть честным, то этот ром мне так полюбился, что даже проснувшись утром, я доставал запотевшую бутылку из недр нашего гнилого холодильника и делал жирный глоток, пока Оля была в душе. Оля, почему-то не замечала того, что я уже подмонашился и мы преспокойно продолжали сосуществовать, вот только мне уже было немного полегче принимать действительность.

Эти фрукты продавал владелец нашего отеля - усатый индус; мы купили ароматный ананас, четыре оранжевые маракуя, один манго, и связку бабанов, коротеньких и пухленьких, как писюны. Отдали за всё это сущие гроши по московским меркам, улыбнулись в очередной раз тому, насколько разнятся наши миры, русский и индийский.

Я предвкушал, как сейчас мы с Олей покурим индийского гашиша и как нам станет хорошо. На Олю я, конечно, не особо рассчитывал, уломать бы её хоть одну плюшку сделать - уже победа. Она, видимо, почувствовала моё нездоровое возбуждение и немного насупилась, а может она подумала, что сегодня не удастся позвонить маме и расстроилась из-за этого. А мне всё не удаётся понять эту гипертрафированную привязанность взрослой дочери к своей матери, к тому же обычно их разговоры заканчиваются маленькими перепалками, или нравоучениями со стороны матери. Ещё меня раздражает и даже обижает один момент - когда они созваниваются, Олина мама сразу начинает вопрошать "У тебя всё хорошо? У тебя точно всё хорошо? У тебя голос грустный! У тебя точно всё хорошо?". Блять, как же меня это бесит! Почему у неё должно быть всё плохо? Или я когда-то давал повод, или как-то мучал вашу девочку? Мы уже одиннадцать, сука, лет вместе, из них семь женаты, я хороший верный добрый муж, а ты всё талдычишь свою унылую песенку - "у тебя всё хорошо? У тебя всё хорошо?". Тьфу, ****ь. Плохо всё! Ваша дочь не хочет курить гашиш со своим мужем, а также не хочет целыми днями трахаться с ним и предаваться прочим сладким утехам, для которых и должны объединяться пары. И это вы, мамаша, виноваты! Вы не объяснили дочери, что с мужем надо стараться жить в гармонии, а не только вечно обижаться на него. Это вы, мамаша, плодите фригидность и благодаря вам ваша замечательная дочь не умеет радоваться жизни и получать от неё удовольствие. Хотя, что уж там говорить, вы и сами, мамаша, не получали никогда от жизни удовольствия, потому что вас не научила этому ваша мама, а вашу маму не научила её. И этот червь женской неполноценности тянется веками сквозь ваши неразумные сердца и заставляет рушиться браки, бросать детей, мучать друг-друга и прочее. Мне лучше не думать об этом, иначе становится страшно от того, что у этой истории нет положительного счастливого финала.

5

- Я не буду, - Оля отказывается курить гашиш.

А я уже всё подготовил: допил колу и освободил поллитровую пластиковую бутылку, зажигалкой прожёг дырку в районе дна, просунул в неё иголку с дымящейся плюшкой на конце и наполнил таким образом бутылку густым дымом. Предварительно глубоко выдохнув, я втянул в себя дым из бутылки и задержал дыхание, выпучив глаза. Когда я выдохнул обратно, картина мира уже начала смягчаться и, вроде как, сужаться. Оля кольцами нарезала ананас и была явно недовольна мной. А мне захорошело.

- Попробуй, советую.

- Да не буду я, сказала же, - она бросила нож на стол, отошла резко к кровати, села и уткнулась в телефон, - советует он.

- Мы послезавтра улетаем, давай уже отдохнём нормально.

- Я нормально отдыхаю, - даже не смотрит в мою сторону и голос острый, обиженный, - не знаю, как ты.

- Да у меня всё тоже отлично, - настроение стало лёгким, несмотря на Олины обидки, стал отламывать материал для ещё одного раза, - не надо из мухи делать ничего. Выпей со мной, хотя бы.

- Ну, налевай, - вроде как снизошла до меня. Выпить то Оля тоже любит, но, сколько её знаю, она ни разу не напилась, всегда держит себя и не позволяет полностью отпустить ситуацию и расслабиться. Мы выпили рома и закусили ананасом и сок тёк по лицу и рукам, никогда не пробовали мы настолько спелый ананас. Выпили сразу ещё и Оля немного потеплела, в связи с чем, я решил курнуть ещё раз, хотя Оля уже успела вселить в меня чувство вины, понять перед кем и за что я виноват - не представляется возможным. После второй бутылки дыма и двух порций рома я ощутил лёгкость и невесомость, уже ничто не сможет испортить мне настроение; пространство стало податливым, а цвета и особенно вкусы яркими и многогранными. В этом состоянии манго оказался не просто вкусным, а самым настоящим райским плодом с божественным вкусом. Когда я поглощал нарезанный полосками манго, я стонал и подкатывал глаза, и это было искренне, хоть Оля и улыбалась, но скепсис от неё так и пёр, ведь, скорей всего, у меня уже началась стадия, при которой я делаюсь похожим на своего отца. В смысле, глаза становятся узкими щёлками, в речи проваливаются согласные и движения делаются деревянными и размашистыми. Ножиком я разрезал скорлупу маракуйя и, выпив рома, всосал в себя сочной слизи с маленькими семечками - и это было прекрасно. Оля тоже выпила и также заела маракуйя. Пьян я не был, просто дошёл до состояния полной мягкости и беспредельной любви, чувствовал, что от меня исходит тёплый свет и из глаз моих струится мудрость. Плюхнулся на кровать и раскинул руки, вентилятор на потолке наматывал нити моего взгляда на свою ось. Оля легла рядом, что-то читает в телефоне. Я повернулся на бок и уткнулся лицом ей в подмышку. Сладкий запах пота и моря вдыхал я с восторгом и преданностью, и жизнь со всеми её проявлениями показалась мне простой и понятной. Просто давай позволим друг другу нюхать себя, просто люби мою любовь и умри со мной сейчас и в каждую минуту, я буду твоим слугой, я хочу целовать твои ноги, твои пальцы, твои подмышки, всю тебя, ты моё причастие, хочу зарыться в тебя и раствориться внутри, перестать существовать как самостоятельная единица и жить внутри тебя, как хорошо мне сейчас, как спокойно и ясно.

- Сейчас пойду в душ, от меня пахнет, - Оля остановила мою мысль и опустила руку, закрыв подмышку.

- Всё хорошо, мне нравится, - пытаюсь вернуться лицом в тёплую норку. Оля встала и пошла в душ, от неожиданности, я вернулся в реальность, но подумал - ладно, ничего страшно, сейчас придёт и будем кувыркаться.

Но дальше всё пошло наперекосяк и стал раскручиваться худший вариант сценария. Оля непростительно долго находилась в туалете, а когда вышла - лицо было покрыто сметаной, а руки и ноги намазаны толстым слоем блестящего крема с приторным запахом. И как мне теперь целовать тебя? Как мне зарываться в твои тёплые укромные места? Как прорваться сквозь толщу сметаны к твоим губам? Как преодолеть слой крема, чтоб почувствовать твой настоящий вкус и твой запах? Я расстроился, но пока сохранял спокойствие и туман в голове ещё сдерживал мои мысли.

- Я рассчитывал, что мы покувыркаемся, - я пытаюсь улыбнуться и говорю мягко.

- Я устала, и уже кремом намазалась, - видимо, Оля даже и не подумала обо мне, либо специально так сделала. Но я пока держался.

- Иди сюда.

Оля легла на своё место, но совсем не для того, чтоб быть со мной, а просто, чтоб уткнуться в телефон, а потом уснуть. Я сунул руку ей под ночнушку - она была в трусах. Значит, действительно не планировала ничего. Тело было напряжённым, в мою сторону она даже не смотрела, просто отстранила руку.

- Что такое? - говорю. - Почему мою руку убираешь?

- Сходи в душ, от тебя пахнет.

- Чем? - я начинаю уже закипать немного.

- Алкоголем и потной футболкой.

- Хорошо, хоть не говном! - резко встаю и иду в туалет, слегка хлопаю дверью. Не снимая штаны сажусь на унитаз и тру ладонями глаза и виски, начинаю трезветь и меня начинает трясти от гнева. Я не понимаю, что происходит и в чём дело? Мне хочется плакать. А ещё хочется убить Олю. Какой же сукой она бывает, как она умеет мучить меня. Её холодность и равнодушие режет меня. Чем я это заслужил? Откуда во мне зарождается это чувство вины за самого себя? Почему я должен чувствовать вину за то, что курил, или выпивал? Я в тупике. Мне хотелось всего лишь близости и нежности. Надо помыться, освежиться, меня прямо трясёт. Снимаю футболку и шорты, открываю воду. Но почему я должен успокаивать себя и плясать под её самодурскую дудку. Ей, видите ли бзик зашёл в голову, а я должен себя успокаивать и винить. Я выключаю воду, снова одеваюсь и выхожу к ней. Она лежит в той же позе с горящим экраном под носом и даже не замечает, что я вошёл.

- Что происходит, скажи мне? - голос мой немного дрожит, я чувствую, как к горлу подступают слёзы, как в детстве, когда мама меня не понимала, а я боролся за свои права и что-то ей доказывал, готовый вот-вот зарыдать и убежать.

- Что ты хочешь от меня? - медленно подняла на меня глаза и говорит таким уставшим голосом, словно весь день на стройке работала, а теперь я ей мешаю отдыхать, - Ложись спать, что за истерики ты устраиваешь?

У меня не хватает слов. Я чувствую, что попал в западню, чувствую, что маленький мальчик провинился и должен сам себя наказать. Вижу в Олиных глазах презрение и пустоту. ****ь, она ведь совершенно не любит меня. Она презирает меня. Я пячусь к выходу, смотрю с ужасом на неё и шепчу:

- Сука, сука, какая же ты сука. Что ты делаешь? Зачем ты это делаешь?

Я уже почти у двери, мир шатается и сердце от боли колотится в животе, в глазах стоят слёзы. Выбегаю на лестницу и слышу в спину:

- Сам ты сука! Наркотики захвати, ещё не все скурил.

Лечу по неосвещенной лестнице на улицу, там сумрак и грохот цикад, я задыхаюсь. Слёзы, как из крана.

- Сука, сука, - шепчу я, - ненавижу!

Я действительно в эту минуту ненавижу Олю и действительно не в силах понять, за что мне это?

Территория нашего отеля тёмная, всего несколько фонарей висит между пальмами. Со стороны дороги слегка слышна музыка - там кафешка под открытым небом с отвратительной кухней, но дешёвым бухлом и вечером в ней полно народу, русские в основном, пляшут и орут. Я не люблю дискотеки и скопление людей, но сейчас мне очень захотелось к этим танцующим, захотелось ни о чём не думать, а просто бухать, плясать и громко смеяться, радуясь жизни. Захотелось заглушить боль и одиночество. Для Оли всё просто - я напился-накурился, мне сорвало крышу, поэтому я начал истерить и убежал; она преспокойно ляжет спать и ей будут сниться безмятежные сны. А, может, действительно я плохой? Может, проблема именно во мне, а я это не замечаю? Может, я озабоченный? Как же сложно мне сейчас, я ничего не понимаю.

Задыхаясь от гнева, я побежал вдоль корпуса отеля к дороге, к свету фонарей - жить не хотелось. В открытой кафешке действительно веселье бурлило и несколько человек плясали на скрипучих досках веранды. Через дорогу от кафе на обочине лежал деревянный столб, я сел на него. Наверное, нам с Олей надо разводиться. Для чего продолжать подобные отношения? Семь лет, как мы женаты, до этого три с чем-то года встречались, получается одиннадцать лет, треть жизни. Подобные сцены, когда я кричу, или обзываю её бывают крайне редко, в основном всё проглатываю и гашу внутри себя. Но сейчас-то мы на отдыхе, завтра не надо рано вставать на работу и просто преступно вести себя также, как дома, ведь именно для этого мы и поехали сюда, чтоб забыть рабочие будни и прочие тяготы связанные с пробками, толкучкой в метро, подорожанием квартплаты, нашими болезнями и всего остального. На отдыхе посреди рабочего года нужно отрываться, нужно напиваться и накуриваться, нужно целыми ночами заниматься сексом, а потом болтать до утра, вспоминая детство и мечтая об офигенном будущем. Но Оля, как дома постоянно обижалась на меня, так и тут ведёт свою неясную мне стратегию, от которой никто из нас не в выигрыше, как мне кажется. А дома Оля постоянно находится в томном настроении. Если ей среди дня позвонишь на работу, она будет с тобой разговаривать так, словно у неё рак последней стадии и она вот-вот отдаст богу душу - голос тихий, загробный, а интонация ледяная, не живая. Даже у робота, который говорит, что абонент временно недоступен и то больше души и жизни в голосе, чем у Оли, когда звонишь ей среди дня. А вечером, допустим, встречаю её у метро, она выплывает на эскалаторе с таким выражением на лице, будто только что узнала, что все её родственники умерли, и тут она видит меня и моя рожа напоминает ей об утрате. В такие рабочие будни бывает крайне сложно добиться от Оли хорошего расположения духа, секс в эти времена скуден и убог и всё чаще мне приходится справляться со своими желаниями в одиночку. Конечно, у нас не простые работы - Оля выматывается в своей тупой бухгалтерии, у меня всё болит, когда целый день вставляешь эти сраные стеклопакеты и выламываешь старые окна, но всё это не значит, что не существует радостей жизни вне наших работ. Наоборот, мы работаем, чтоб заработать на радости и удовольствия. Нам по тридцать лет, а мы уже как старики, как наши родители, ненавидящие друг друга и страдающие от жизни. Я так не хочу, мне этого не надо. Нужно расставаться с Олей, нет смысла в этих отношениях; мне кажется, что я её не люблю. Я любил её, точно любил. Когда мы только познакомились я от любви летал. Реально, чувствовал такую лёгкость, как от гашиша, даже сильнее. Это было прекрасное время, я был счастлив. И Оля часто улыбалась, была активна и интересна. Она была девственница, хотя её отношения с парнями до встречи со мной до сих пор не ясны мне, она что-то явно не договаривает, а я и не лезу; сразу ей объявил, что до неё у меня был секс один раз - её это, кстати, обидело, она даже немного плакала, тогда мне это показалось трогательным, но теперь то я понимаю, что это была чистой воды манипуляция, как и всё, что она делает. Так вот, наш первый секс, был настолько ужасен и коряв, что вспоминать не хочется. Оля, вроде бы согласилась и решилась, но ноги ей пришлось разжимать силой и после вялого проникновения она метнулась к стене, сжалась вся и заплакала, а я даже не кончил. Потом весь день гладил её по голове и успокаивал. Что за бред. Сейчас мне это кажется полным говном и бредом. Неужели у всех так? Быть такого не может. Конечно, я часто виню себя за всё, что происходит. Анализирую своё поведение - а может можно было всё переиначить, если бы я был более жёстким, или наоборот, мягким. Но, с другой стороны, какого хрена я должен быть не самим собой? Я такой, какой есть и глобально не смогу поменяться, к тому же не понимаю, в какую сторону должны пойти изменения. Может, Оле нужен другой человек, например, взрослый мужик, или обеспеченный мажор. А я никакой - ни богатый, ни взрослый, ни мужественный, я даже скандал не могу закатить как следует - сразу убегаю и плачу, чтоб никто не видел. Конечно, как это обычно происходит - сейчас дурь из меня выйдет, я тихо вернусь, аккуратно открою дверь, чтоб не разбудить Олю и лягу с краю, рядом со спящей женой. Но я не хочу больше возвращаться, я не хочу больше быть с Олей, она мне осточертела.

В кафе музыка стала громче, смех и крики тоже усилились. Я смотрел как несколько парочек танцевали и одна девица откровенно хватала типа, с которым плясала, за задницу, шурудила языком у него во рту и даже ухо облизала. А тот тип воспринимал это как должное, спокойно продолжал пританцовывать, слегка ухмылялся и всё. Если бы мне облизали сейчас ухо, я бы взвыл от возбуждения. Мне не приходилось испытывать, чтобы девица сама клеилась ко мне и хотела меня. В кафе закончилась быстрая песня, включили что-то спокойное и парочки вернулись к своим столам, а языкастая села не на своё место, а на колени к ухмыляющемуся типу. Вот счастливчик, сукин сын.

Вокруг уже было совсем темно, я всё сидел на поваленном столбе и думал, что меня никто не видит, но встрепенулся, когда заметил, что какая-то фигура приближается ко мне. У меня даже мысли не мелькнуло, что это могла быть Оля, которая заволновалась и пошла меня искать. Нет, уверен, что Оля уже крепко спала и совершенно не думала про меня. До моего столба долетал только отсвет соседнего фонаря и; дальше пары метров я уже с трудом мог разглядеть что-нибудь. Фигура приблизилась прямо ко мне и, когда я понял кто это, то похолодел и встал по стойке смирно. Она подошла близко, мы посмотрели друг другу в глаза, она поводила взглядом по темноте вокруг, заглянула за меня и снова мне в глаза. Это была та милфа, которую я рассматривал сегодня на пляже. На ней было короткое голубое платье с большим вырезом на груди и все её формы отчётливо прорисовывались, сквозь тонкую ткань, я даже увидел шишочки выпирающих сосков. На ногах были лимонные яркие вьетнамки и красный педикюр блестел даже в темноте на красивых пальцах. По мне побежали мурашки.

- Ты один? - она смотрела проницательно мне в глаза и краешком рта улыбалась. Голос тихий, мягкий.

- Нуу, да... - я немного заикаться начал, - сижу вот тут. Да один.

Кажется, ей понравилось, что я тут один, она улыбнулась шире. Или улыбнулась от того, что я заикался и явно растерялся при ней.

- А где жена? - и такой сладкий голос у неё.

- Нуу, это, спит в номере.

Она удивлённо вскинула бровь.

- А ты чего так поздно гуляешь?

- Мы... Мы, это, ну, типа...

- Поругались? - она приблизилась вплотную и коснулась носом моего подбородка, взяла мои руки в свои и посмотрела на меня глазами полными понимания, сострадания и любви. Я почувствовал мягкость и тепло её груди на своём солнечном сплетении и у меня сразу и бесповоротно встал прямо ей в живот, без всякого стеснения или замешательства. Как солдат встаёт при входе генерала в казарму. Организм сам отреагировал, я уже ничего не мог сделать, я пропал, я потёк. Ладони у неё были горячие, мы часто задышали и сильнее прижимались телами, я был готов её проткнуть, как кусок мяса своим шампуром.

- Немного повздорили, - шепчу я.

- Я видела, как ты бежал сюда, - тут она меня поцеловала в губы и посмотрела в глаза. Губы были мокрые и мягкие. В ней всё было мягким и зовущим.

- Я тебя ещё на пляже заметила, как ты смотрел на меня.

Больше я не мог разговаривать и впился ей в губы. Мы долго и страстно целовались, я потащил вверх тонкое платье, она подняла руки и платье легко снялось - она осталась полностью голая, на ней ничего не было под платьем. Челюсть у меня отвисла, я вылупился на её тело - оно было восхитительно: большие крепкие сиськи, упругая крупная попа, небольшой животик и гладкий выбритый лобок. Она смотрела на меня, ждала, пока я налюбуюсь, потом спустила мои шорты вместе с плавками и восхищённо улыбнулась моему члену, направленному в её сторону. Мне хотелось её мять, сжимать, облизывать, что я и начал неистово делать. Она отвечала такой же взаимностью и не отставала в поцелуях и ласках. А я превратился в животное и, кажется, начал рычать. Ей это нравилось и она стонала. Я взял за плечи и развернул её к себе спиной, нагнул и вставил резко и глубоко, она ахнула и приняла меня с удовольствием. Сильными рывками бёдер я вколачивал в неё всего себя. Никогда я не испытывал такой страсти, никогда мой секс не был таким животным, как сейчас и это было прекрасно, это было блаженство и радость. Я не стеснялся кричать, она тоже кричала и, когда почувствовала что я уже почти кончаю, встала на колени и взяла в рот. Я обильно выплеснулся со стоном ей на лицо и грудь и, переведя дух, радостно засмеялся. Она, как русалка, сидела на траве, поджав ноги, пальцем разглаживала мои следы на своём лице и улыбалась мне. Со спущенными шортами и болтающимся дрыном я захотел сесть на столб, чтоб отдышаться, но промахнулся и завалился у её ног. Мы смеялись и мне было легко и хорошо. Показалось, что только что я излечился от какой-то смертельной болезни, словно я тонул и вдруг волной меня выбросило на берег, я чувствовал спасение и исцеление. Я смеялся и смотрел на глубокое индийское небо, а тусклые звёздочки мигали мне в ответ. Она голая сидела рядом и тоже смеялась. Я обнял её и снова крепко и благодарно поцеловал, потом мы долго стояли на коленях просто обнявшись, она была тёплая и родная, мы совершенно не стеснялись друг друга, она не спешила одеваться.

- Мне пора, - говорю и сильно сжимаю рукой её правую грудь.

- Хорошо, иди, - говорит спокойно и улыбается. Натянул шорты, подал ей платье, ещё раз коротко поцеловал в губы и пошёл к отелю. Один раз обернулся, в темноте разглядел что она ещё сидела на траве.

Поднимался на наш четвёртый этаж, а с лица не сходила улыбка и моя милфа заполняла все мысли, стояла у меня перед глазами во всей своей ослепительной прелести. ****ь, а ведь мы не представились даже. Я засмеялся в голос и все четыре этажа засмеялись эхом. Я даже не знаю, как её зовут. Русалка, пусть её зовут Русалка. Аккуратно открыл нашу дверь, свет был выключен, но лунный блеск лежал на кровати и даже немного касался Олиного лица. У меня не было ни угрызений совести, ни переживаний. В какой-то миг мне даже захотелось разбудить Олю, чтоб; рассказать ей о том, что со мной произошло, меня распирало от счастья и хотелось с кем-то поделиться своим секретом. Конечно, я сдержался, не стал будить Олю, но и шифроваться я тоже не думал, в душ не пошёл и в зеркало не смотрел на предмет засосов, или помады. Всё произошло так естественно, словно по другому и не должно было быть, будто судьбой мне было начертано убежать от Оли и попасть в сладкий плен к Русалке.

Оля действительно спала, тихо сопела. Я встал у кровати и смотрел на неё в свете луны: такая смирная, беззащитная, как щенок. Волосы разбросаны по подушке и прядь лежит на лице - красивая она у меня, такие ровные черты лица и всё на своём месте, острый носик, мягкие насупленные губки, густые брови, глаза под веками шевелятся, значит видит сны. Из под пододеяльника высовывалась ножка, аккуратная и тёплая. Захотелось поцеловать Олю, крепко прижать к себе и не отпускать. Бедная моя, маленькая моя, девочка моя хорошая, любимая моя. Но, нет, лучше не буду ей мешать, она так крепко спит. А то ещё обидится на меня, она так смешно дуется, когда злится. Мне надо быть смиренней и сильней. Всё же я сам должен поддерживать наши отношения, а не ждать от Оли первого шага. Буду делать всё сам, буду сам вести нашу совместную жизнь, как в вальсе мужик ведёт бабу, так и тут я возьму всю ответственность на себя и буду любить Олю несмотря ни на что, буду нести этот крест со смирением и покорностью и в этом обрету своё счастье, свою свободу в служении. Тихо лёг с краю, не стал накрываться, чтоб не потревожить Олю. Я был счастлив. Ощущал в себе силу и вселенский покой. Пазл сложился в моей голове, я понял, как надо жить, как надо любить. Страх сбежал от меня, я теперь бессмертный. В одну секунду я провалился в сон.

6

Каждый из нас когда-нибудь просыпался и не понимал где он находится и вообще кто он сам такой? Приходится несколько секунд мучительно рассматривать окружающие предметы и напряжённо вспоминать, как ты оказался в этом месте. Можно, конечно, перестать вспоминать и какое-то время побыть никем, без прошлого и без обременения памятью, очнуться чистым тридцатилетним существом и не ведать о содеянном, не винить себя за грехи, не терзаться ответственностью. Как бы мне этого хотелось. Но мозг начинает отчаянно вгрызаться в реальность и за леску памяти вытягивать событие за событием и таким образом восстанавливает всю картинку и ты, вроде бы с облегчением выдыхаешь, но где-то внутри тебя остаётся капля сожаления о возможности стать никем и обнулиться.

Сначала глубоко и далеко внутри моего сознания образовалась воронка из приглушённых звуков сирены, карканья ворон, хлопанья занавески об открытую раму, щелчок упавшего в раковину колпачка зубной пасты. По лестнице из этих звуков я стал карабкаться на поверхность к свету и вынырнул в утренней комнате, ярко освещённой солнцем. Где я? И кто я? Ничего не понимаю. Из ванной вышла красивая девушка с полотенцем на голове. Боже, это же Оля! Это моя жена! А что за комната? Где мы? На потолке вращается вентилятор. Вспомнил! Мы в Индии, а в России сейчас зима. А почему я спал в одежде? Русалка! Боже, Русалка! Я закрыл глаза, в эту минуту вся память вернулась окончательно, я до мельчайших подробностей вспомнил вчерашний день и всю прошлую жизнь. Я улыбнулся, я был счастлив.

- Пьянь моя! - Оля села рядом и потрепала снисходительно меня за ухо, я поймал её руку и притянул к себе, чтоб поцеловать, - Фууу, иди чисти зубы и в душ, от тебя бомжом воняет, - у неё было хорошее настроение и она смеялась.

- Да, иду. А сколько времени? - я лениво сделал потягушки.

- Девять.

Оля не заметит во мне никаких изменений и не догадается, что ночью со мной произошло нечто сумасшедшее. В этом и была её прелесть, она не всматривалась в меня, не заморачивалась. В обычное время это как раз наоборот злило и расстраивало меня, но сегодня всё иначе - рядом с Олей я могу быть самим собой и делать что захочу. Мне нравилась эта мысль и нравилось, что теперь у меня есть своя тайна, прекрасная греющая тайна. Значит правду говорят, что хороший левак укрепляет брак? Я действительно смотрел на Олю иначе, по новому, ни как на свою собственность к которой привык и больше не замечаешь, а как на отдельную женщину, очень даже хорошенькую. И от всех этих мыслей и дурманящей новой жизни у меня снова встал. Ну уж нет, тут я решил себя сдержать и мужественно пошёл в душ.

За эти несколько дней я полюбил Гоа, полюбил индусов, добрый океан, щедрое солнце, дешёвую еду и вкусный алкоголь. Одежду можно не стирать, а выкидывать и за копейки покупать новые тонкие штаны с узорами и разноцветные футболки. Мне бы хотелось, чтобы наши деды и бабули увидели и ощутили это, и возможно жизнь их и их детей стала бы другая, более спокойная и раскрепощённая. По отцовской линии старики жили в страданиях и вечном горе. Но не от того, что бедствовали, просто по другому не умели, не знали другого, они были уверены, что жить надо тревожно, грустно и хмуро, а те кто живёт иначе, легко - либо сумасшедшие, либо очень богатые. Я представляю, как бабуля с дедом идут держась за руку к океану, у деда бутылка пива в руке, бабуля хохочет над какой-то шуткой, потому что они с утра немного курнули. Плавают в океане, дед под водой лапает бабулю за задницу и лезет ей в трусы, а та не возражает, ей приятно. Потом они обедают в шеке, выпивают по две порции рома и, прямо посреди дня, во время обеда, дед решает потанцевать под лёгкую фоновую музыку, он вытаскивает бабулю в проход и они немного кружатся обнявшись, и никого из посетителей это не смущает, потому что всем сейчас также хорошо. Они возвращаются в номер и занимаются сексом. И дед говорит:

- Как же ****ато мы отдыхаем, Таня!

А бабуля отвечает:

- Счастливые мы люди, Ваня.

И они засыпают обнявшись.

Мы решили в наш последний день не пользоваться байком, а дойти до пляжа пешком. Я надел рюкзак с полотенцами и кремом от загара. Неспешно спускались по лестнице, обсуждали что закажем на обед и что не успели купить в качестве сувениров домой. Солнце было яркое и ласковое, Оля веселилась и швырнула в меня какой-то орех, который подобрала тут же. Я погнался за ней и дал ей лёгкий поджопник.

На выходе из территории стояло много людей, разбившись на кучки и общаясь между собой. В ворота проехал коричневый джип с мигалкой. Мы вышли к дороге, там находилось ещё несколько джипов и фургон скорой помощи. Мы увидели семейную пару, с которой познакомились на пляже и подошли к ним спросить. В это время скорая помощь стала отъезжать.

- Привет, - я пожал руку мужику, его имя вылетело из головы, - что тут случилось?

- Да, фиг знает. Но, говорят, будто девушку убили. Сами ещё не знаем, но говорят так.

Я увидел, что двое людей в песочной форме что-то ищут в траве у поваленного столба, рядом с которым я вчера был с Русалкой. Я похолодел от ужаса и страшная догадка оглушила меня. В голове загудела кровь, я даже поднёс руки к ушам, чтоб заткнуть их от шума накатившего на меня резко. Тип в форме поднял с земли лимонные шлёпанцы-вьетнамки, такие знакомые мне. Он держал их двумя пальцами и что-то говорил второму типу. Нет, нет, нет. Не может быть. Нет, не может такого быть. Да что это значит? Боже, Боже, Боже, нет, прошу, нет, только не это. Прошу, прошу, умоляю, нет, пожалуйста. Мне нестерпимо скрутило живот и я весь затрясся мелкой дрожью.

- Какой кошмар, - Оля охала и разговаривала с нашими знакомыми, а я с ужасом смотрел на столб и лужайку возле него, на которой вчера оставил сидеть свою милфу. От соседней кучки людей к нам подошла женщина: - Да, девушку утром нашли мёртвой. Сказали, что задушили ночью.

Меня стало мутить, показалось, что блевану тут же, я ухватился за Олину руку, чтоб удержаться.

- Что с тобой? - видимо я сильно схватил её, она внимательно посмотрела на меня, не знаю, что она увидела, я, наверное, был бледный, или наоборот красный, но меня всего трясло.

- Пойдём отсюда, - говорю и вижу, что несколько человек обернулись на меня, видимо, я громко рявкнул, не слыша себя.

Мысли вращались в мозгу, как огромные шершни и жалили, жалили меня нестерпимо, захотелось спрятаться и заплакать, захотелось, чтоб меня кто-нибудь защитил. Я потащил Олю сквозь толпу и мимо полицейских машин в сторону пляжа. Спиной ощущал, словно на меня все смотрят и даже показывают пальцами. Тело одеревенело и ноги не слушались. Оля шла за мной, что-то бормотала мне про страх, кошмар, про то, что страшно жить и всё такое прочее, но я не слышал её, я судорожно думал о том, как могло произойти, что Русалка умерла, что её задушили на том самом месте? Кто задушил? А, может, я её задушил? Может, я просто не помню, потому что был накуренный? Нет, я не мог этого сделать, я прекрасно помню, что она была жива когда я уходил, я это прекрасно помню. ****ец, ****ец, ****ец, шептали мои губы. Я машинально поддакивал Оле, продолжая перебирать варианты произошедшего. Не было ни малейшей возможности снять с себя груз вины, я чувствовал, что смерть Русалки напрямую связана со мной, но не мог понять каким образом, ведь ещё вчера всё было так хорошо, так волшебно. Видимо, за всё приходится расплачиваться и смерть тоже может быть ценой за содеянное. От безысходности и непонимания я стал про себя молиться своими словами, ведь настоящих молитв не знал: Господи, прости меня, пожалуйста, прости. Я не виноват, точно не виноват. Да, знаю, нельзя было трахаться мне с ней, она была моим искушением, а я поддался, я кретин. Прости, Господи, пожалуйста, я не хочу быть виноватым, я не убивал, клянусь. Мне страшно, очень страшно. Господи, если простишь и помилуешь меня, я полностью изменю свою жизнь, честно, я буду любить только Олю, я буду служить ей и никогда не посмотрю на других женщин и вообще, буду вести праведный образ жизни, обещаю. Мне страшно, Господи. Если ты есть, помоги мне, помилуй меня, прошу!

Мы дошли до пляжа, я никак не мог собраться, не видел и не слышал ничего вокруг, всё было, как в густом тумане, как сквозь вату. На пляже малолюдно и отдыхающие также стояли кучками, видимо обсуждая случившееся, но уже в плавках и купальниках.

- Не пойду сейчас плавать, - Оля грустная сидела на лежаке, - вообще настроения теперь нет. Просто полежу пока.

Это хорошо, мне как раз очень хотелось побыть одному.

- А я пойду окунусь, что-то тоже настроения совсем нет.

Я старался держаться как обычно, не показывать, что со мной что-то происходит, думаю, Оля не заметила во мне перемены.

Снял шорты и футболку, побрёл к воде. А океан был спокоен, как слон. Плевал на берег безмятежно пеной волны и мне захотелось, чтоб он поглотил меня, забрал на дно и зарыл в песок, чтоб меня утянуло рипом далеко-далеко и смыло мою память, чтоб о подводную скалу я раскроил череп и рыбы, шамкая губами, разорвали мой воспалённый мозг, чтоб крабы огромными клешнями вцепились мне в член и покрошили бы его в мелкие ошмётки вместе с яйцами, чтоб огромный осьминог обвил меня холодными скользкими щупальцами и, сжав, лопнул мою грудную клетку и кости рёбер порвали бы моё бешено стучащее сердце.

Поспешно нырнул в волну и сильными гребками поплыл вперёд и вниз, ко дну, к холодному песку. Открыл глаза - тут было темно и прохладно, как в гробу. Мне тут было лучше, чем на поверхности под солнцем и рядом с Олей. Я зарыдал под водой. Слёзы разбавляли морскую воду. Я заорал под водой, заорал так, как не орал никогда и изо рта и носа хлынули пузыри воздуха, вода забурлила от крика. Я стал долбить по дну руками, и мои удары были как во сне, слабыми и медленными, сдерживаемые плотной водой. Но мне стало легче. Я провёл на дне меньше минуты, но выбился из сил полностью и ослабевший, обмякший всплыл, как собачье говно.

Плёлся к лежаку, словно после битвы. Тяжело дышал, руки болтались безвольными колбасами и в сознании моём что-то сдвинулось, я перестал волноваться и переживать, меня охватило ледяное спокойствие, может быть даже равнодушие. С криком под водой из меня вышли все мысли, нужные и ненужные, ушла память и привычки, я как новорождённый двухметровый вы****ок тащился к лежаку, а с меня стекала околоплодная жидкость на горячий песок. Мне стало плевать. Плевать на смерть Русалки, на то, что я её вчера оттрахал, на Олю с её телефоном, на меня прошлого и настоящего. Нет, не со злостью плевать, а в том смысле, что меня перестало волновать абсолютно всё. Сознание стало хрустальным и таким ясным.

Оля сидела с ногами на лежаке под зонтиком, положив подбородок на колени и что-то читала в телефоне. В другой руке у неё был клубничный фреш - уже успела заказать, на моём лежаке тоже стоял фреш, только апельсиновый, Оля кивнула в сторону стакана, мол пей, тебе заказала. Я вынул из стакана трубочку, бросил на песок и залпом выпил фреш. Стакан бросил на песок.

- Зачем? - Оля с изумлением вылупилась на меня, когда увидела, что я бросил стакан. Я, ничего не говоря, лёг под зонт и, выдохнув, закрыл глаза.

- Нормально вообще. - Оля была возмущена, скривила губы и отвернулась, продолжая читать в телефоне.

А я принял свою судьбу. Мне стало очевидным, что жизнь уже не будет прежней, я точно не буду прежним. Может быть я стал взрослым за это утро, может ещё что, но мне было очевидным - теперь всё будет иначе. А лучше, или хуже - этого я ещё не знал, мне было плевать.

7

Не знаю, десять минут, или три часа я пролежал в таком состоянии на боку и с открытыми глазами. Звуки и голоса вокруг были далёким гулом, картинка была кашей из света и теней. Я ничего не чувствовал и ни одной мысли не было в моей голове, пока мозг не подал сигнал, что за мной идут. Глаз зацепился за группу людей в песочной форме, которые вышли из-за шека и распределились по пляжу. Их было человек семь, среди них шёл хозяин отеля, в котором мы жили, и все они смотрели по сторонам - кого-то искали. Я сел на лежаке, засунул ноги в кроксы. Усатый хозяин отеля увидел меня, показал рукой и песочные люди пошли ко мне.

- Они идут к нам, - испуганно забормотала Оля.

Я уже спокойно натягивал шорты и, повернувшись к ней, просто сказал:

- Я убил её, - Оля заморгала и раскрыла рот. - Вчера ночью. Трахался с ней и убил.

Самый высокий индус в форме и чёрной беретке подошёл, хлопнул меня по плечу и показал, чтоб я шёл за ним. Другой подошёл к Оле и выставил руку, чтоб она оставалась на месте и успокоилась. Со всех сторон вставали с лежаков и таращились на нас отдыхающие. Я надел футболку и пошёл рядом с высоким в беретке, нас провожало много глаз. Остальные в форме шли по бокам, хозяин отеля уже исчез.

- Что происходит, остановитесь! - Оля зарыдала и истошно завизжала. Я даже не обернулся, мне было плевать. - Куда вы его ведёте?!

Тот, что её сдерживал что-то пытался ей объяснить, их уже обступили люди, а меня завели за шек и посадили в коричневй джип на заднее кресло по середине, а по краям сели высокий и ещё один пухлый в форме. Высокий показал на мои руки и что-то сказал. Я ни хрена не понял, мне в их речи слышится только "хала-бала" какая-то.

- Не понял, - говорю.

Он взял мою руку и завёл мне за спину, сделал он это спокойно, но я почувствовал насколько он был сильным.

- Теперь понял, - говорю и убираю обе руки за спину, так и еду, зажат этими двумя.

В салоне душно, не помогают даже открытые окна, ветер не остужает. Колонна из трёх джипов едет в направлении аэропорта Гоа. Я не задаюсь вопросами куда меня везут и что со мной будет, я вообще не думаю, а просто смотрю по сторонам, вижу бабулю с мешком на голове, вижу коров и чёрных свиней, пальмы и облака. Через какое-то время мы свернули с главной дороги вправо и поехали в Маргао, столицу южного Гоа, мы с Олей ездили туда на байке несколько дней назад, гуляли по рынку.

Подъехали к обшарпанному одноэтажному дому, стоящему буквой П, через ржавые ворота въехали во внутренний двор и стали вылезать из машин. Жестом мне показали, чтоб руки я так и держал сзади, и ввели меня в сырое, несмотря на жару, низкое помещение. Как я понял, это был местный отдел полиции, на стенах висели древние порыжевшие плакаты с рисунками людей в форме и объяснениями как им следует пользоваться палками, кортиками и прочим оружием. Все индусы мне были на одно лицо, а индусов в одинаковой форме вообще было тяжело различать, я запомнил только того высокого, с которым ехал в машине, но он, сдав меня другим ментам, вышел из здания и, видимо, свалил. Меня посадили у стола с тетрадями и тип, сидевший там, стал что-то записывать. Компьютера не было, всё вносилось в огромную тетрадь. Ко мне пару раз обратились менты на своём тарабарском, я только поднимал плечи, мол не понимаю, и больше меня не спрашивали, а переговаривались между собой и кому-то звонили по городскому телефону и кричали в трубку. А вообще, обстановка была вполне спокойной и добродушной, мне нравились эти ребята, они не приставали ко мне, а если и рассматривали, то ненавязчиво и без укора. В их погонах я ничего не мог понять и не отличал, кто из них главнее. Меня взял под руку тип, который больше всего потел и на его рубашке были большие тёмные круги подмышками, и повёл за собой в коридор, где было штук пять дверей, обшитых металлическими листами. Он, открыл первую и направил меня внутрь. Я вошёл, он закрыл меня там на замок. Комнатка была маленькая, у стен слева и справа стояли деревянные лавки, напротив двери было маленькое окно без стекла и с решёткой, а под окном располагался закуток с очком в полу и там было насрано. За окошком шумела дорога и слышалось чириканье птиц. Я сел на лавку, прислонил затылок к облупившейся стене и закрыл глаза.

Минут через тридцать дверь открылась и в комнату вбежала Лиза, представитель нашего туроператора, потный мент впустил её, а сам остался стоять в открытой двери.

- Здравствуй, Герман, - Лиза говорила быстро, была взволнована и очень суетилась, при этом старалась не смотреть мне в глаза.

- Привет, - отвечаю.

- Смотри сюда, твой паспорт и страховка у меня, твоя жена мне отдала, её сейчас везут в посольство, так что всё в порядке. Тебя допрашивали?

Я вообще не думал ни про паспорт, ни про Олю и мне было всё равно, куда там её везут. Даже про то, что завтра рано утром мы должны были улетать домой, я не беспокоился.

- Кажется, нет. Я не понимаю, что они спрашивают.

- Хорошо. Смотри сюда, посол уже в курсе, тебе должны предоставить адвоката, тоже русскоговорящего, без адвоката не отвечай ни на какие вопросы. Вот моя визитка, если что-то не понимаешь, или они будут что-то требовать от тебя, сразу проси телефон и звони мне.

- Ладно, - говорю.

Она вся вспотела от жары и собственной суеты, белая футболка взмокла и облепила ей грудь в мягком лифчике. На ней были тонкие джинсы, видимо так положено на работе, нельзя носить шорты. Кипишная она была, но весьма симпатичная, на носу веснушки. Шея у неё такая тонкая и смуглая. Интересно, если я сожму её шею двумя руками она хрустнет? Лиза увидела, что я рассматриваю её и густо покраснела. Что она обо мне знала и что напредставляла себе?

- Тебя кормили? - она собралась уходить.

- Нет, я не хочу.

- Я скажу, чтоб покормили. У меня такой случай впервые, извини, я узнаю что и как надо делать и буду помогать. Сейчас ещё будем разбираться с обратными билетами.

- Окей.

И, уже выходя:

- Звони, если что. Сразу мне набирай, номер я тебе дала. Ладно, пошла.

От неё остался тёплый воздух и сладкий запах, я представил, что целую Лизу и ощутил во рту вкус капелек пота над её верхней губой.

Через какое-то время мне принесли открытую полторашку воды и на картонной тарелке горку риса. Взял щепотку пальцами и положил в рот, оказался вкусным.

А потом я заснул. Лёг на твёрдой лавке, поджал ноги и провалился в черноту. Меня закружило, словно водоворот, словно огромной ложкой вращали в тарелке с супом, а вместо овощей в бульоне плавали я, Оля, Русалка, высокий мент, моя мама и ещё отдельные фрагменты тел, преимущественно тёмного цвета. Вот так все мы болтались в одной тарелке и я понимал, что они сейчас утонут, захлебнутся в водовороте супа, и изо всех сил пытался схватить хоть кого-то, спасти, вытащить, при этом сам барахтался, как лягушка. Наконец, мне удалось нырнуть сквозь жирные волны и ухватить чью-то ногу. С облегчением я уцепился за борт тарелки, помог себе локтем выбраться повыше и опустил голову посмотреть, кого я спас. В руке я держал обрубок ноги индуса от пятки до колена и пальцы этой ноги были длинные с белыми ногтями.

С виска на нос скатилась крупная капля пота и я проснулся. В камере уже был сумрак, я начал дрожать. Лоб был мокрым от пота, а тело прошиб озноб. И так одиноко стало. Где я? Что со мной сделают? Есть ли вообще в этом мире кто-то родной мне? Знает ли Бог обо мне? В библии говорят, что Бог знает о каждой моей волосине. А мне не надо считать волосы, меня надо спасти, мне страшно, я дрожу. А вдруг, то что я оказался в этой камере и весь мой последующий движ - это и есть взгляд Бога на меня? Если это так, то мне легче. Только я пока не могу этого понять.

Лампочка на потолке резко включилась, свет ослепил. Ключ грохнул в замке, дверь распахнулась и из коридора вошло сразу несколько человек. Первым шёл пузатый индус с усами и в больших очках, через которые его глаза были преувеличенно вылуплены на меня. За ним была целая толпа. От их резкого появления я растерялся и почему-то поспешно встал на встречу пузатому очкарику. И в тот самый миг, как я встал, из толпы за спиной вошедшего высунулась рука с деревянной дубинкой и со всего размаху врезала мне этой самой дубинкой по голове. Я ничего не успел понять, боль оглушила меня, я схватился за голову и осел на корточки со стоном.

- Больно, больно же, не надо, не бейте, - забормотал на автомате.

Больше я не поднимался, кровь потекла по волосам на глаза и на пол. Я закрыл голову руками и вжался в пол, боялся, что прилетят ещё удары. Волосы стали кровавой кашей, видать сильное рассечение. А индусы стояли надо мной и что-то кричали друг другу, кто-то из них даже слегка толкнул меня ногой в плечо. От этого лёгкого тычка, я тоже на всякий случай вскрикнул. Они потолпились, покричали и вышли, закрыв дверь, а свет остался гореть. Такой поворот событий мне не нравился категорически. Я не люблю, когда меня бьют, да и кто любит. Некоторое время ещё повалялся на полу, даже пытался пожалеть себя, но жалости не было и я поднялся. Взял полторашку с водой, чтоб промыть рану и умыть лицо, пошёл лить воду над очком. Но от кучи чужого дерьма меня стало тошнить и я посыпал его рисом, чтоб хоть как-то прикрыть, ведь смыва не было. Кровь остановилась, рана набухла, голова заболела. Интересно, который час? По ощущениям, часов девять, или десять вечера, город за окном стал тихим и гудки машин редкими. Где же мой адвокат, о котором говорила Лиза? Может этот очкастый жирдяй и был им? Тогда мне не очень повезло с защитой. Эта мысль меня рассмешила и я хохотнул. Стал представлять, что на суде, когда мне дадут слово, адвокат будет всякий раз колошматить меня дубиной по башке, а судья индус в белом парике с кудрями, только покачает головой из стороны в сторону, как делают все индусы в этой странной Индии. Что же тогда творится в Дели, или Варанаси, если в этом маленьком Гоа такая неразбериха? Зачем меня здесь держать? Пусть сразу сожгут и угли ссыпят в океан.

В окно на свет полетели мотыльки и мошки, комар впился в ногу. Я отгонял от себя мошкару и мысли о том, что со мной будет дальше, старался изо всех сил не заботиться о своей участи. Вряд ли уже что-то можно изменить, теперь меня осудят и посадят в индийскую тюрьму на долгие годы. А что я знаю про тюрьму? Из анекдотов и разных историй в памяти всплыла следующая рекомендация: когда ты впервые входишь в камеру к зекам, надо с порога спросить - Кто смотрящий? Смотрящий скажет - Ну, я. Тогда ты должен подойти к нему и дать в рожу. Ты становишься автоматически смотрящим и занимаешь самые лучшие нары в камере. Больше всего шутили про пидорасов на зоне. Там их, кажется, называют петухами и вообще самое, типо, страшное, что тебя отпетушат. Ещё на зоне, как я слышал, униженные спят у параши. Не густые познания у меня. Ну, вот посадят меня в камеру к индусам, и как я спрошу у них кто смотрящий? Это ж на хинди надо говорить. Таким образом я размышлял и становилось мне всё тяжелей на душе. Да ещё в голове были свежи ощущения от "одного дня Ивана Денисыча" - недавно прочитал. Зону представлял себе именно такой, как там. А голова продолжала гудеть и чесаться.

Когда за мной пришли, была уже ночь, я это понял по тишине за окном и по тому, как громко стали греметь ключи в замке. Открыл дверь новый мент, тоже усатый, за ним ворвалась Лиза. Я не ожидал её снова увидеть и после моего избиения и чёрных мыслей про инди-зону, она показалась мне ангелом в этом аду с засранным сортиром.

- Герман! - она улыбалась и вся светилась что ли. - Чего ты сразу не сказал, что не виновен? - быстро подошла ко мне и, словно хотела обнять, но смутилась, сделала вид, что просто так руками махнула.

- Так меня не спрашивали, - говорю и вышло это типа шутки, хотя я не старался.

Она продолжала улыбаться, потом заметила засохшую кровь на лбу.

- Тебя били? - тут же повернулась к менту в дверях и строго спросила его на их языке. Тот что-то отвечал и по его интонации невозможно было понять, оправдывается он, или дерзит.

- Убийца нашёлся, сам пришёл и сдался. Представляешь? Пойдём отсюда, вставай! - она подхватила меня под руку, я поплёлся за ней и не мог понять, как быстро всё изменилось. Какой ещё убийца объявился? Я уже решил, как вести себя на зоне, решил выучить хинди. Можно сказать, я уже смирился с судьбой, с годами лишений и унижений.

- Как повезло, - Лиза посадила меня на стул в общей комнате, где я днём уже был. У мента на столе лежал мой паспорт и он выписывал из него данные в тетрадь. - Ты успеваешь на самолёт, твоя Оля уже в аэропорту, вылет через два часа, так что нам очень повезло.

Я был как шарахнутый по голове, хотя что это я, меня действительно шарахнули несколько часов назад, но вся эта новая ситуация долбанула ещё сильней и я не понимал в реальности нахожусь, или это сон. Столько событий подряд со мной ещё никогда не происходило. Как в кино прямо, захочешь - не выдумаешь такого. Но тут я заметил у окна в углу на стуле знакомую рожу - это был тот самый тип с пляжа, который дал мне гашиш. Не может быть! Я с вытаращенными глазами посмотрел на Лизу, она шепотом говорит, мол да, это тот самый убийца, который сознался. Я перевёл в изумлении взгляд на него. Он головой прислонился к стене, глаза были закрыты, либо спал, либо под чем-то, руки были за спиной и связаны пластиковой технической стяжкой. У меня был шок. Значит, он увидел Русалку вчера на пляже, пытался подкатить к ней, она его отшила и он её задушил, чтобы отомстить. Если её нашли на том месте, где я её оставил, значит он мог следить за ней и, наверняка видел, как мы трахаемся. Офигеть, просто офигеть можно. Вот мразь, а я ещё этот гашиш курил и был ему благодарен.

Лиза забрала мой паспорт, показала где мне расписаться и потянула меня на улицу, там нас ждала машина с водителем от туроператора. Мы с Лизой сели сзади, она сказала водителю индусу спешить, и всё это выглядело, словно мы сбегаем от кого-то и действительно, на правду не было похоже. Лиза была рада, чувствовала свою причастность к моему спасению. Она много говорила, а я больше кивал и поддакивал.

- Конечно, я в шоке, - щебетала она, - что должно быть в голове у человека, что вообще должно им руководить, чтоб задушить собственную жену?!

- В смысле, жену? - тут я включился, но не понял, что она имеет в виду.

- Ну, этот мужик с татуировкой, задушил свою жену. Не понимаю, причём здесь ты, и тебе, наверно, надо будет судиться с полицией каким-то образом, но факт есть факт. Они, кстати, тоже должны были с вами на одном самолёте улетать.

Я ничего не ответил. Отвернулся от Лизы, уставился в окно и беззвучно заплакал.

Было около пяти утра, в такое же время мы прилетели неделю назад. Казалось, что солнце спряталось за углом и в любую минуту готово выпрыгнуть, залить тебя светом и жаром.

Мы вбежали в здание аэропорта, Лиза сопровождала меня и показывала свой бейдж индусам в форме, чтобы нас не задерживали. У регистрационных стоек уже практически не осталось людей, мне распечатали билет, Лиза довела меня до паспортного контроля и попрощалась со мной, даже чмокнула в щёку. Я прошёл через рамку, меня пощупал мент на предмет контрабанды и на эскалаторе я поднялся в зону ожидания. Тут стояла Оля со своим и моим рюкзаком и судорожно высматривала меня. Глаза тёмные, заплаканные. Бросилась ко мне, всхлипывает, обхватила мою шею, крепко сжала костлявыми руками.

- Родной мой, родной, - запричитала, - маленький мой, я чуть с ума не сошла. Что они с тобой делали?

Она целовала меня, прямо зацеловывала, лицо её стало мокрым от слёз и моё теперь тоже. Она заметила кровь на волосах и заплакала ещё сильнее.

- Ладно, ладно, - говорю, - всё хорошо. Люди смотрят. Ну, хватит.

Отстраняю не сильно её. Берём рюкзаки, идём к нашему гейту, она двумя руками вцепилась мне в руку, идёт, смотрит на меня во все глаза и плачет. И такое участие от неё исходит, какого никогда не было.

- Чемодан наш где? - спрашиваю, чтоб хоть что-то спросить, мне не по себе от её взгляда.

- Я всё сделала.

В самолёте мы поменялись с людьми и сели рядом, Оля всё время держала меня за руку и гладила. Я старался не смотреть ей в глаза. А она даже телефон ни разу не достала. Во время полёта, если она засыпала, всё равно не отпускала руку и голову клала мне на плечо, едва касаясь, чтоб не тревожить меня. И всё шептала "маленький мой, мой хороший". А в иллюминаторе плыли густые облака и солнце слепило. Я опустил шторку.

8

По экрану разбегаются квадратики, изображение трясётся, как на старых плёночных записях. Внизу экрана цифры 01.01.1993. Слышны голоса детей. Появляется комната в квартире, в центре стоит накрытый стол, справа в углу наряженная ёлка, у ёлки стоят двое детей - девочка трёх лет и мальчик пяти, рядом с ними нарядная женщина - их мать. Мужской голос за кадром:

- Скажите " С Новым Годом! ".

Женщина и дети на три-четыре кричат " С Новым годом! ".

За кадром звучит музыка из телевизора, какая-то праздничная песня. Мужской голос:

- Ну, потанцуйте.

Женщина берёт девочку и начинает кружить вокруг себя. Ребёнок звонко смеётся, старший сын тоже просит покружить его. Женщина опускает дочку и начинает кружить сына, он тяжелее и они чуть не падают на ёлку. Мужчина за кадром смеётся. Женщина пытается поднять сразу двоих детей, но у неё не получается, она плюхается на ковёр у ёлки, дети обнимают её и смеются. Экран гаснет.

Экран загорается. Перед камерой танцует та же женщина, но уже в другой комнате, в спальне. Мужской голос за кадром:

- Лена, продолжает веселиться, даже без музыки.

Женщина говорит:

- Снимай меня, не выключай.

Женщина расстёгивает ворот платья, начинает снимать его с себя. Камера отворачивается. Мужской голос:

- Что ты делаешь? Это не наша кассета ведь.

Женщина руками поворачивает камеру на себя, продолжает танцевать и расстёгивает лифчик. Женщина говорит:

- Я так хочу, снимай меня.

Экран гаснет.