Субару 6. 9

Наконец-то она придет к нему вечером. Он сразу же сказал: "Хорошо", без всяких там: "Не помню, что у меня"... Значит, она будет одна, он свободен. Она выспится, сможет разговаривать членораздельно.

Муж с кем-то беседовал по телефону, а после объявил:

- Завтра попросили выйти в день, поменяли смены.

Удар. Как так? Этого не может быть!

- И что, отказаться нельзя?

- Нет. А что такое?

- Мне завтра на прием опять!

Не стала уточнять, куда именно - диспансеризация, мало ли, куда назначено.

- Во сколько?

- В три. Какая разница уже...

- Да посидит одна.

- Или с собой возьму, - вздохнула Лиля. На прием в три была записана как раз Стася, а не она, но ему знать необязательно.

Максиму позвонила около пяти, когда освободились. Заранее рука не поднялась. Как дура бы выглядела - в один день договариваться, и отменять. А на следующий -  забегалась.

- Ладно, - сказал он.

Ну хоть бы расстроился!

- Пятница только остается, утро или день.

Зачем, собственно, ей подниматься ни свет ни заря, если муж уйдет только к ночи? И погулять они с дочкой успеют, вернется часам к пяти. Хотя теперь она стала зависать у него как-то дольше. В прошлый раз получилось часов пять. Жаль, что были пациенты, и она валялась, но все равно они были вместе.

Это раньше она убегала до прихода мужа, когда он возвращался с ночной, мало что соображал, и она этим пользовалась. Звонила, что уходит, и он не видел ее утренних сборов. А в пятницу он будет дома. Проснётся, конечно, ну и ладно. Не привыкать ей при нем собираться. К двенадцати так к двенадцати. Нормально.

Покрасила волосы. В кои то веки получился хороший цвет. Все успела, все получается. Правда, пора бы спать, опять затянула время. Сосед в коридоре, как обычно, прибежавший покурить с ней, начал приставать с разговорами, и не только.

- Какие у тебя волосы, я люблю такие... Все спят у тебя? Давай поцелуемся...

- Да отстань ты!

Лиля ускользала от навязчивых объятий, как змея. Не может она портить отношения с ним, всерьёз ругаться, и навсегда построить из себя строгую тётеньку. Помогает он ей в каких-то мелочах; они в одной коалиции молчаливой подьездной войны, которая всегда ведётся между жителями. Все всех раздражают. Всегда. Так уж водится. Кто-то чьи-то цветочки потопчет, кому-то не нравится лай собак, кому-то песни. Лиле не нравились наглые дети и животные, оставляющие лужи или кучки прямо на лестнице. Последнее случалось редко, но зачастую хозяева и не думали убрать за животными. Ну и мыши с крысами, само собой. Некурящих раздражали курящие. Они пакостили - рассыпали пепельницы, переворачивали уличные урны, заколачивали окна подъезда. Порча общего имущества, между прочим. Притом у них, на верхних этажах, имелись балконы. Полцарства за балкон! У Лили и соседа балкона не было. С ними дружили еще семья со второго этажа, и огромная семья с собакой и детьми. Собаке Лиля носила косточки, а с детьми когда-то занималась подготовкой к школе. Они тоже курили. Хотелось надеяться, что гадил в подъезде не их пес. Впрочем, в глаза все друг другу мило улыбались, и можно было только гадать, кто тебе друг, а кто враг на самом деле. Уверена Лиля была только в этом нахальном, тоже неспящем по ночам парне. В смысле дружбы по подъезду. Ну, и еще в его друге, внешне похожем на зэка, но нормальном мужике, его несколько безбашенной жене, и их матери, которая тоже порой любила выпить, а раньше и курила с ними. Иногда они заливали Лилю своей стиральной машинкой, но это же мелочи. Гораздо важнее, когда против тебя не держат камня за пазухой, не гадят тайком, закрывают глаза на недостатки, - ибо они есть у каждого. Самый ужасный недостаток - это здороваться, изображать из себя великосветскую даму, а самим втихаря делать гадости.

...

- А почему у тебя будильник соловьем заливается? Ты куда-то собралась?

Голос мужа УЖЕ обвинял.

А ведь она зачастую ставила себе будильник просто так, чтобы не проспать слишком долго, и он это знал.

- Да, сегодня будет сборище в Женском клубе. Что-то интересное обещали. Боулинг, психология. На Лизы Чайкиной. И про лошадок обещали сказать, наконец. Подумала, если буду чувствовать себя нормально, можно сходить.

- Во сколько?

- В двенадцать тридцать.

Ясное дело, если она назначила Максиму на двенадцать, то самое быстрое, придет в пол первого. Но в клуб так опаздывать некрасиво.

- У меня же прием! С двенадцати до часу. Я же тебе говорил неделю назад!

Теперь обвинял не только голос, но и жуткий взгляд.

Нет, он не сломает ей встречу во второй раз на этой неделе!

- В нашей поликлинике?

- Да.

- То есть, если прием до часу, то дольше ты не задержишься?

- Еще дойти надо.

- Если ты подойдёшь к началу приема, то успеешь вернуться, когда я только буду выходить. А лучше прийти еще до начала.

Удивительно, но сработало.

Когда она подсела к зеркалу,   до двенадцати оставалось совсем немного.

Хлопнула, защелкнувшись, дверь. В следующее мгновение раздался звонок. "Господи... не дай сорваться всему, я не выдержу! Хорошо хоть муж успел выйти."

- Привет! Ты еще не вышла?

- Еще нет.

- Хорошо. Давай чуть позже, ладно? К часу? Бабушка тут у нас, скорую вызываем второй раз. Отказалась от госпитализации, а сейчас опять плохо. Сейчас они укол сделают, я подожду немного, и приеду?

- Хорошо, так даже лучше. Не буду спешить.

Она вдруг ощутила блаженство. Вышла из дому не торопясь, звякнула мужу - он как раз уже возвращался. Включила песни, открыла глаза, посмотрела на мир, наполненный дневным светом. Не чёрный вечер, не утренняя стынь. Но и не час пик. Хорошо.

Десятка проехала по другой стороне, когда она еще шла к остановке. Значит, теперь уже отьезжает от конечной. Скоро будет. В шубе тепло. В маршрутке стало даже жарковато. Но комфортно жарковато, сонно и уютно. Захотелось вдруг ехать куда-то далеко-далеко, одной. И ни с кем не разговаривать, даже с Максимом.

Бойся своих желаний, они исполняются. Звонок.

- Слушай, я не знаю, как быть. Нужно ее госпитализировать. Скорая уехала, потом приедет перевозка; сейчас я ее соберу. И надо будет туда подъехать, пока ее примут, оформят. Я не знаю, это часа три пройдет...

- А что мне делать? Я еду. Притом, я сказала дома, что еду на мероприятие, которое не может вот так внезапно отмениться.

В этот момент она верила сама себе, что говорит правду. Что ей деваться некуда. Лишь позже дошло, что вообще-то всегда можно сказать, что не понравилось, устала, заболела голова там, и решила вернуться. Просто она отчаянно не хотела возвращаться.

- Где ты едешь?

- Подьезжаю к Ленина... то есть, к Красной.

- То есть уже минут через пять будешь там... Так, сейчас я попрошу соседку посидеть с ней, и приеду, открою дверь, пущу тебя.

Да... Ну, хоть так. Конечно, ей приятно его увидеть, и радует сам факт, что он сорвётся ради нее, будет просить соседку посидеть с бабушкой, когда мог бы просто сказать: "Ну, не получится сегодня, хоть что. Погуляй по магазинам и едь домой". Впрочем, может просто чувствует свою вину. Тем не менее... Ну и денёк получается. С трудом выцарапав себе кусок свободы у мужа, приехать в стоматологию (потратив сорок рублей за проезд на автобусе), чтобы посидеть там в одиночестве какое-то время. А затем просто вернуться домой. Хорошо, если на машине. Мало ли, вдруг он не сможет приехать снова, кто знает, что там с бабкой. Где-то в лесу громко хохочут совы и не заснувшие еще медведи. "Ты хотела быть одна? Наслаждайся!".

Она торопливо выскочила из автобуса. Не хотелось сейчас задерживать его без надобности; не до шуток и кокетства.

Чёрный бумер как раз подъезжал к зданию. Никаких приветствий, смеха, ничего лишнего. Серьёзные отрывистые фразы, напоминающие кино про разведчиков. Или, точнее, про супружескую пару, которая попала в окружение врага, переживающую общую опасность.

- Держи. - Он сунул ей в руки пакет с бутербродами.

("Не забыл позаботиться о еде!")

- Спасибо, - машинально, думая о другом, отметив приятный момент лишь краем сознания.

- Обогреватель включать умеешь. Дверь... ну, не знаю, не запереть тебе изнутри. Стул вот так придвинуть можно, если спать захочешь. - Выволок на середину чёрный стул. - Загрохочет хотя бы. Пошли, на всякий случай покажу, как закрывать дверь, если вдруг придется уехать до меня.

Вышли на улицу.

- Вставляй ключ, и надави плечом. Всем телом. Одновременно поверни. Нет, не хватает силы. Не до конца закрыла. Ну, ладно, все равно, держи ключ, мало ли что. Постараюсь как можно быстрее. Но не знаю, пока примут. Может до четырёх-пяти...

- Господи, что же я дома скажу, чем мы занимались столько времени в женском клубе...

Вот совсем было не весело. Несмотря на бутерброды и прочее. Она ненавидит ждать.

Спать почему то расхотелось. Зато голод возник неимоверный. Она выпила уже третью чашку чая, съела бутерброды, и все равно хотела есть. Ладно, сегодня можно... Порылась в его шкафчике, нашла еще два засохших пряника. Съела.

Позвонила маме и Неле. Ни та, ни другая не были настроены на длинную беседу. К тому же разговор с Нелей прервался входящим Максима.

- Как ты там, что делаешь? Не спишь?

- Пытаюсь, не получается.

- Я не знаю, может, правда, попробовать их поторопить? Когда они приедут? - растерянно, измученно. Никаких насмешек, никаких тайн и интриг сегодня. Сегодня они соратники, союзники. Сражаются с общей бедой. Ну, можно и так назвать нелепую ситуацию, в которую они попали... (Выход из нее был очевиден - не надо было попадать. Он мог решительно сказать ей, что ехать не надо. Не сказал. Значит, тоже жалко было терять встречу. Хотя, может, просто не успел сообразить, что выход есть. Был. До того, как она приехала в стоматологию. Она могла вообще сделать круг (очень длинный) и вернуться назад в том же автобусе).

Идея была дурацкая. Лиля сболтнула ее, когда они встретились, сама не понимая, что говорит, с отчаяния. Позвонить мужу, чтобы он позвонил на скорую, чтобы те по блату обслужили быстрее бабушку Реутова, прислали перевозку. Сейчас до нее дошло, что она же находится в женском клубе, и муж прежде всего спросит, чем занимается она, и как скоро вернется. И не поймёт, при чем здесь стоматолог в данный момент. Но все же еще не казалось полной нелепицей. Показатель степени отчаяния. Чем в более ужасной ситуации находишься, тем более вероятной видится малейшая лазейка. Так приговоренный к казни  заключённый смотрит на мышиную нору, и всерьёз надеется спастить, расковыряв ее пилочкой для ногтей. Ее останавливает нежелание звонить мужу.

- Попробуй сам им позвонить? Попроси. Если откажут, тогда уже я...

- Хорошо. О, звонят в домофон! Наверное, они!

- Давай...

Ей нравится, как он ведёт себя в экстремальной ситуации - советуется с ней. Слушает ее мнение. Даже такое дурацкое, как попытка позвонить и поторопить скорую. Да если на скорой завал, то они пошлют подальше любого, кто их поторопит с перевозкой, даже собственного сотрудника, и будут правы. Значит, отчаяние не только у нее. Если и Максим хватается за глупость, как за соломинку.

Бывают моменты, когда он растерянно смотрит на нее, и спрашивает, как быть. Очень редко. В какой-то психологической ситуации с друзьями, по поводу здоровья, по борьбе с мерзкими животными, и сейчас вот.

Возможно она не помнит уже, но муж никогда не спрашивал у нее совета. Он всегда все знает лучше всех и точно, словно господь бог. У нее он спрашивает (точнее, требует) подробных инструкций, если какое-то действие нужно выполнить ему, а не ей, а еще "планы на завтра". И очень злится, если они туманные. А она терпеть не может сообщать ему никакие планы, если нет крайней необходимости, потому что, во-первых, он обязательно будет против, начнет брюзжать, предвещать плохое, и испортит настроение, а во-вторых - стоит ему сказать заранее о чем-то хорошем, как все сорвётся.

Конечно, и Максим умеет говорить "нет" даже слишком хорошо, умеет быть твёрдым, вредным и прочее. Но только он  спрашивает ее мнение, словно она старше и умнее, или даже просто на равных. А еще она замечает, что к ее словам он прислушивается. Даже к женским магическим советам "почистить себя яйцом с молитвой", когда все не ладится. Не смеется. Всерьёз воспринимает. Позже, конечно, забывает и не делает, но... это и для Лили характерно - как только ситуация слегка улучшается, сразу забывать о всех занудностях. Общечеловеческое. Так же обычно люди и богу молятся, когда припрёт... И лекарства принимают регулярно - пока боль невыносима. Потом забывают. Все так.

Но у нее с Максимом общее какое-то восприятие вещей - оба не посчитают, что другой говорит "глупости", хоть и подшучивают друг над другом. Общий стиль редких взаимных советов - ненавязчивый, без назидательности в голосе, с вопросительной, неуверенной интонацией: "Яйцо-то поставь?", "Лапчатки-то попей?". Сама конструкция нехитрой фразы родная-родная. Характерная для архангельского и нижегородского говора.

Она обошла все кабинеты, полистала книги. В том числе ту, что он читал недавно - полудокументальную, историческую, про древние сказания. Нет, невозможно. Скука смертная. Попробовать поспать еще. Она полностью изучила все режимы обогревателя, прибавила тепла. Знобило. Одеяло почему-то не нашлось, только та неудобная подушка. Ну ее. На мягком подлокотнике лучше. Дремала или нет? Перед глазами мелькал ковшик, в который она насыпала гречку... видимо, мозг пытался отключиться, и уже посылал картинки, но сон не приходил - слишком тревожно было.

Звонок.

- Да, але? - сонно.

- Ну вот, мы в приёмном покое. Сейчас старушку будут оформлять. Как ты?

- Надоело. Устала... отдыхать. Сил нет тащиться на автобус, иначе ушла бы.

- Ну уже скоро буду. Еще немного.

Скоро не вышло. Сон прошёл окончательно. Ее начало трясти. Удивительно, что не звонит муж. Темнеет уже. Стоя на крылечке, она курила одну за другой. Смотрела на проезжающие мимо машины. Как много

субару среди них. И дико, что она ждет не субару, а БМВ. Смотреть на движение машин было приятнее, чем тупо лежать и глядеть в стену. Если бы она могла поспать, в самом деле! Вот ведь вредный организм. Столько тебе времени, полного одиночества, о котором ты мечтала, причем вынужденного. Наслаждайся! Спи, читай, слушай музыку! Ничего она не может. Попыталась читать скачанные книги в телефоне - поняла, что не может воспринять ни строчки. Господи, ну когда же он приедет.

Позвонила.

- Где ты?

- Выходим из больницы. Минут через двадцать буду.

Знает она его "минут через двадцать". Слышала, как он другим такое говорил, когда они еще даже не успевали выйти на улицу. Пока он ее до дому довезёт - полчаса пройдет. А когда-то еще приедет к тем, кому обещал. Окурков возле крыльца все больше. Это называется, она почти бросила... Ну и день...

Сердце не екает, когда он, наконец, возникает в дверях. Одна мысль - надо ехать скорее. А он снимает куртку, закрывает дверь. Она встаёт, то есть, садится на диване.

- Ты зачем дверь-то закрываешь? Поехали давай. - Серьезно, устало, без тени кокетства. - Это счастье, что меня еще муж не вызванивает.

Он присаживается рядом. Рассказывает про бабку. Жестикулирует, возмущается, и касается ее руки, бедра.

Вот плевать ей уже на его бабку.

- Соседка, подружка ее, утешает, говорит: "Дай я тебя поглажу", вот так, - его рука нежно гладит ее ножку. Она не реагирует. - А та только рявкает на нее, на меня, на всех... Все у нее плохие.

- Поехали...

Он уже оказывается без рубашки.

- Почеши вот здесь, пожалуйста, - поворачивается спиной.

- Ну не надо, а? - она, конечно, чешет в указанном месте, но сразу отнимает руку. - Ты же пристанешь.

- Так я все равно пристану, а там просто чесалось.

- Я сейчас не в состоянии уже ничего! Мне плохо, тревожно, я голодная и вообще! Без бутербродов я просто умерла бы, они меня спасли, но все равно я хочу есть и надо домой!

Он идёт в подсобку, извлекает откуда-то коньячную бутылку, наливает в две стопки.

- Я забыл,   надо было тебе показать. Хотя, тогда бы ты всю бутылку выпила... Девчонка принесла недавно, попробуй.

- Девчонка? - она скривилась.

- Ну, тётенька, господи ты... Мальчики не приносят почему-то.

- Кстати, я тоже принесла. И забыла. Книжка вот. "Чужое лицо". Мне она не нужна, перечитывать не буду, в "Букинист" не взяли из-за журнальной серии. Про стоматолога, кстати. И про КГБ, и про любовь. Мне понравилось, тяжёлая только.

- Да-а? - он взглянул на книгу с интересом.

- А себе зачем налил?

- Да что ты прямо... ну, пешком пойдем... капля же тут. А ты уже все выпила?

- Не все. Но вкусно. Вот это вкусно.

- Еще?

- Да. Она совсем как... сироп.

- Да, мужики, говорят, в нее водки доливали. Практически безалкогольная.

- Домой надо, - машинально проговорила она, обнимая его в ответ. Безалкогольная, но сладкая наливка произвела нужное действие. Измученная, издерганная, со страхом ожидающая справедливо возмущенного звонка из дома, меньше всего настроенная на любовь, - она расслабилась. Хотя, вряд ли дело в наливке (просто глюкоза в организм попала), скорее, его близость, его нежность, произвели обычную свою магию - все, кроме него, стало безразлично. Да она хоть на ночь останется. А мужу придется поверить, что зашли в бар с подругой, а после заночевали у нее. Лишь бы хоть что-то она сказала, кроме правды в лоб...

- Я бедная и несчастная, я так перенервничала...

- Угу, я видел окурки у крыльца...

- И не ела ничего, кроме тех бутербродов.

- Я тоже, в общем-то... Ну и как тебя утешить?

- Ну... Торт со взбитыми сливками подойдёт! - голосом Карлсона. - Я самый несчастный в мире человек... Может, какой какой-нибудь торт огромный. Гору шоколада, и большой-пребольшой кулек конфет, все!

- Хм...

- Мне сегодня нужно было в магазин, сметану, сыр купить хотя бы. Я же уверена была, что часам к пяти дома буду!

- Ну вот это уже ближе...

Ей кажется, или почти с каждым разом он все более страстный, нежный и родной одновременно? По-идее, взаимоисключающие понятия. Обычно либо страсть у человека, либо нежность превалирует, а чем более родной (и привычный) - тем меньше страсти. Обычно всегда чего-то не хватает, что-то в убытке. Как так выходит, что все три ипостаси возрастают, когда, казалось бы, расти уже больше некуда, предел, - непонятно.

- Я не убавила музыку, - шепчет она, - читать не могла, интернета нет, поэтому я оторвалась на музыке.

Даже для нее громковато, пожалуй. Она не против, разве что слишком киношно, и его, наверное, отвлекает. Нет, его ничего не отвлекает. Даже "Теперь ты мой побратим, ведь ты - летучая мышь!" со зверскими спецэффектами - неплохой саундтрек для поцелуев в шею...

Матрас сполз в сторону, он встаёт, аккуратно поправляет его под ней, чтобы ей не пришлось садиться на не самый стерильный диван.

- Давай ножки сюда. Вот так...

Она, наполовину в нирване, наполовину мёртвая, не сразу даже понимает, что и зачем.

- Господи, что ты с волосами сделал! Это же просто колтун, их расчёсывать теперь нужно часа два. Тебя бы заставить, да некогда. Придется такой ехать... Где же я была столько времени? Слушай, что такое боулинг?

- Эти... как их. Шары катают, кегли сбивают.

- Ага, значит я правильно думала. А в чем прикол? Сбивать кегли...

- А зачем тебе боулинг?

- Ну, там вроде он есть в программе женского клуба. Должна же я где-то задержаться. Сначала мы пекли шарлотку.

- И съели ее...

- Конечно. Но всем досталось по кусочку, так что я голодная. Потом боулинг...

...

Какая темень на улице. Семь вечера, ужас. Шесть часов она провела здесь, рекорд просто. Если бы все шесть - с ним.

- Ключ давай.

- Держи. Кстати, может, мне его забрать? А то ты порой опаздываешь.

- Не открыть тебе. Закрыть еще может, и то вряд ли. А так надо всем весом надавить и дёргать. Я не опаздываю, я к тебе приспосабливаюсь, знаю, что все равно на час позже придёшь... Дай застегнуться-то!

Она со смехом отпускает его руку на пару секунд, и снова просовывает.

- Шеф не опаздывает, шеф задерживается?

- Вот-вот!

- Это я задерживаюсь, а ты - опаздываешь!

- Сейчас налево. С глаз людских подальше.

- А что тебе людские глаза?

- Оказывается, очень много людей интересуются моей личной жизнью. Стоит где-то с кем-то показаться, сразу разговоры. Недавно одна тётенька спросила: "Я вас видела в магазине на Урицкого с женщиной. Вы со мной не поздоровались. Это ваша женщина?" Я говорю: "Если я не поздоровался, значит, я вас не заметил". Ты была со мной в магазине на Урицкого? - театрально поднятая бровь.

Это признание того, что его женщина - она, или совсем наоборот? "Какого лешего ты шастаешь с какими-то женщинами куда-то? С кем ты был?!" Она не скажет так.

- Ты сам-то был в магазине на Урицкого? - засмеялась.

- Был.

А она так надеялась, что не был...

- А когда-то мой друг разозлился на меня, и зачем-то сказал не мне, а своей жене... а та потом сообщила мне. Что, мол, к Реутову женщины в очередь стоят...

- И когда это произошло? - нежнейшим, весёлым голосом. Замирая от ужаса.

- Лет десять назад...

Дались ему эти десять лет. Что ни спросишь - все десять лет назад. Сознает ли он, что они вместе уже пять, и, возможно, какие-то события уже отдалились на пятнадцать лет. Почему-то ей кажется, что он не  высчитывает все каждый раз заново, а просто бухает это удобное круглое число. И субару десять лет - говорил он в самом начале. Значит, уже пятнадцать. И жениться мог лет десять назад, и это вот. Наверное, приблизительное время расцвета бизнеса, и явно не десять. Когда она появилась, клиника была уже в упадке, и всего одна.

- Пойдем в "Магнит"? - спросил он, когда они поравнялись с бумером.

- Здесь?

- А где еще? Я вот этот знаю.

- Я думала, у дома. Пошли.

- Кстати, мне тоже надо кое-что купить. Брат приедет на выходные.

- Питерский? Поправился?

- Да. Полечиться и на кладбище съездить до холодов.

Они зашли в магазин. Вдвоем. Нет, это надо не так написать, но нет таких слов в русском языке. Как ни скажи, все равно получится просто: "Они зашли в магазин". Не в ЗАГС, не под марш Мендельсона. К тому же, дико уставшая(от всего), она даже не воспринимает еще эмоциями этот факт. Точнее, недостаточно воспринимает.

Он достаёт пакет. Корзинами он не пользуется, говорил когда-то. Ей непонятно, но ее мама поступает также. Ей все равно, если бы нести ей - она взяла бы корзину. Вылетает из головы все, что было нужно, и магазин этот она не знает.

Он берет с холодильника упаковку готовых котлет. Она видит над ними приправы. Вспоминает, что нужен лавровый лист, хотя это такая мелочь.

- Ого! Сорок шесть рублей! Вот кому нужен такой, если рядом лежит за семь рублей? - изумляется она.

- Бери, если надо, и пошли?

Взяла.

- Что нужно-то было? А сметану.

- Вот она. - Он показывает полку.

Она берет хорошую (обычную,   вернее) сметану, просто сегодня на нее нет скидки, а обычно бывает. До нее медленно доходит, что можно брать не только со скидкой. Что это не дикая роскошь,   что он не читает ее мысли, и не знает, что она ВСЕГДА берет самое дешёвое, а если нет, то может отказаться от покупки, и прийти завтра, когда будет скидка.

- О, сыр брест-литовский по акции, смотри! Тебе надо?

Он почему-то мнется:

- Не, я попроще потом...

Куда уж проще. Проще только "моя цена", но эту гадость можно есть, только когда совсем припрёт. Позже она думает, что он ведь не знал заранее ее аппетиты, а отказать будет неловко. Он платит наличными, и, возможно, с собой ограниченная сумма. Хотя может просто не хотел. Сыр, с которым он приносил бутерброды для нее, кажется, был дороже, насколько она в курсе.

- Пироженки. Хочу.

Она, счастливо улыбаясь, тянет поддон с шоколадными эклерами. Сколько она проходит мимо такого, а ведь хочется! Опускает в мешок, к сыру и сметане.

- У тебя Стася их отберет ведь. Вон торт "Птичка". Наверное, хороший, типа птичьего молока. Большой, на всех хватит.

Она соображает очень туго. Опьянена счастьем. Торт вместо эклеров? Но ей так захотелось эклеры. Она отказывается. Позже, дома, до нее дойдёт, что могла взять и то, и другое...

- Булку надо.

- О, булку мне тоже надо. Какие тут есть?

- Вот этот нормальный.

Она кидает в пакет вторую по цене булку. Не САМУЮ дешёвую. И опять вороватая мысль - "Он не знает, не знает, что обычно я беру САМЫЙ дешёвый батон!". Господи, когда-нибудь она избавится от плебейских привычек, или это навсегда уже?!

- Памперсы бы надо бабушке. Где они могут быть? Конечно, она редко писается, это когда уж плохо совсем. Так то она успевает до туалета дойти. Хотя недавно...

- Слушай, еще немного, и мы пойдём обратно в стоматологию.

- Что такое? - испуганно.

- Да я уже начинаю в туалет хотеть, а ты...

- Все, молчу! Пошли!

Она успевает взять горсть вкусных конфет, на этот раз не самых дешёвых. Иначе в конфетах нет смысла - зачем они, если невкусные? Просто она берет их всегда очень мало. И сейчас тоже ("Вот дура!").

Идут на кассу. Она вдруг вспоминает про бананы. Но видит только зеленые или гнилые. Взяла два зеленых. Были бы нормальные, взяла бы больше.

Отчего ей так неловко? Дело даже не в Максиме, не только в нем. Недавно она была в кафе со случайно заехавшим в город знакомым с интернета. Так странно, ты что-то ешь, а за тебя платит человек. Странно, неловко. Это чудесно и замечательно, но к этому нужно привыкнуть.

От смущения и неловкости она забывает даже взглянуть на продавщиц. А ей бы запомнить эти лица. Они видели ее с ним. Их вместе, покупающих продукты. Скорее всего, она выглядит жалко и суетливо. Он достаёт тысячную купюру (настоящую купюру! Конечно, такие ей иногда дает мама, отправляя в магазин, но Лиля все равно кладёт их на карту, и расплачивается картой, потому что так выгоднее, так идут какие-то баллы, скидки, кэшбэки. Он, похоже, не имеет скидочной карты "Магнита", надо же. Она могла бы сунуть свою, обоим польза. "Не мелочись ты, Наденька..." - это было бы слишком. Мужик платит. Пусть. Она и так зачем-то быстро собирает покупки в пакет, словно боится, что отберут. Привычка у нее - быстро складывать все, не задерживать людей.

- Бабушке надо еще сегодня тапки завезти и переодеть во что-то... - задумчиво говорит он, идя к выходу. - Ох, памперсы! - разворачивается и спрашивает продавщиц:

- А у вас есть памперсы?

- Вот, - кивает девушка на ближний стеллаж с зелёными упаковками.

- Это детские, - говорит Лиля.

- А для взрослых?

- Нет, - отвечает продавщица.

- Взрослые только в аптеках, - шепчет Лиля.

- Ну и ладно. Перебьемся. Она будет хорошо себя вести, не потребуется.

Хм, а миленько выглядело бы, если бы они взяли еще пачку детских памперсов...

- Про меня много чего говорят, - продолжает он предыдущую тему. - Вот, что я эксбиционист. Ну, я действительно эксбиционист, но несильно, в хорошем смысле.

Он говорит с такой серьёзной миной, что ясно - перепутал слова. Иначе звучало бы шутливо.

Она решает подыграть и удивиться.

- Правда? Вот я не знала-то. И как это у тебя проявляется? Ты любишь заниматься этим напоказ?

- Нет, напоказ не люблю. Я говорю - когда никто не видит.

- Ну, как же? Эксбиционисты - это именно напоказ.

- Подожди, я что-то не то сказал? - соображает он. - Кто такие эксбиционисты?

- Кто тебя знает... В народе их называют "трясуны". Они стоят в подворотнях и раскрывают пальто перед девочками, а под пальто ничего нет, детей пугают, и кайфуют от того, что на них смотрят и пугаются...

- Боже ты мой! - он даже не смеется. - Ну, а как это называется тогда? Вот я люблю плавать голым. Понимаешь, другое ощущение воды, полное какое-то. Но одному...

- Нудизм это называется. Понимаю. Можешь не объяснять. Отец так любил, то же самое говорил. А ты на нудистских пляжах был? Вот на пляж такой я бы не хотела.

- Я тоже. Видел такой пляж, но не пошел, неприятно. Но когда один, место уединённое, природа, и никого - почему нет-то?

Смотрит на нее, словно ждет осуждения.

- Так да. Вообще ничего такого. Мы, когда в Крыму были, загорали в бухте, где ни одного человека, кроме нас. Я тоже без лифчика загорала.

- Вот да... Нудизм, да?

- Даже и не нудизм. Вообще самое обычное. Нудисты друг друга не стесняются. А так, наверное, все делают, когда вокруг никого. Эксбиционист! - хохочет она. - "Это было богатое слово...". Как я когда-то в детстве выдала родителям слово "гомосексуалист" и удивлялась, почему они не пришли в восторг. Начиталась "Двенадцать стульев".

- А где там было? я не помню.

- Про Фимку Собак. Помнишь, Эллочка Людоедка обьяснялась тридцатью словами, кажется, а ее подруга Фимка Собак была умная и образованная... "Она знала такое слово, которое Эллочке не могло во сне присниться. Это было богатое слово - гомосексуалист." Мне понравилось, я выучила и решила блеснуть. Смысл, разумеется, узнала, наверное, лет через десять.

Подходят к машине.

- Хочешь конфетку? Угощаю! - смеется она. - Они очень вкусные. Пётр Первый нарисован.

Впервые в жизни он берет ее конфету. Раз сам заплатил, можно. За все время никогда не притронулся ни к одной печеньке, если принесла она; даже обижало. Хотя, наверное, правильно.

- Правда, очень вкусная. Спасибо.

Она кидает мешок на заднее сиденье. Достаёт сигарету.

Раздаётся звонок его телефона.

- Да, я все вам привезу, - слышит она. - Сегодня.

Голос его сейчас напоминает противную интонацию мужа, когда тот вдалбливает ей что-либо, словно несмышленышу, почти по слогам. Видимо, плохо слышно, и он врубает громкую связь. Она слышит жалобные всхлипы старушки. Против воли, ей становится жалко бабушку. Несмотря на все его рассказы. Очень жалобный голос. И, наверное, ей не очень приятно, что за ней ухаживает зять. Наверное,   он кажется ей сухим и черствым мужиком. Наверное, она предполагала, что будет на старости лет жить с дочерью, а жизнь вон как распорядилась. Хотя, полно те... Попала в жалобную ауру, называется, включила "женщину против злобных мужиков". Бабушка то лишь последние годы беспомощная. Когда-то она и работала, и за внучкой ходила, и муж имелся. И, если бы зять был так неприятен - не стала бы она названивать ему, жаловаться ему. Небось, когда Лиля попадала в больницу, по доброй воле ей в голову не приходило звонить мужу. Радовалась, что можно не видеть и не слышать его какое-то время.

- Мне жарко и душно, - плакал голос. - Я сижу тут голая... потому что жарко.

Лиля деликатно отвернулась и отошла подальше. И все равно слышала его:

- Если у вас поднялось давление, идите на пост к медсестре, попросите измерить, дать таблетку или сделать укол. Или, если там есть кнопка вызова у кровати, нажмите ее, и придет врач или медсестра...

- Или пусть соседку попросит позвать медсестру, - подсказала Лиля, повернувшись. В этот момент заиграл ее телефон. Странно, что только сейчас.

- Ты где там?

- Я... уже почти у дома. Мы в Тетрис еще зашли, сейчас я в Магните. Пекли шарлотку, потом был боулинг. Классно, устала только. У вас все нормально?

- Да. Ну, хорошо тогда.

Она садится в машину, торопит его взглядом.

- Ты слышала? - Возмущенно. - Все ей не так, уже требует, чтобы я ее забрал домой!

- Нет. Я только начало услышала. Грустно ей, наверное. Хотя, в самом деле - смена обстановки, рядом другие бабки, можно с кем-то поговорить вместо тебя. Давление - так ее с ним и госпитализировали, явно уж следят.

- В том и дело. Не хочет она ни с кем общаться, никто ей неинтересен, кроме самой себя! И говорить она может только о себе. Кому надо с ней говорить, если она всех отпугивает! Завтра начнётся террор и меня, и врачей. Будет гонять по сто раз, привозить что-то, истерики закатывать, чтобы забрал, чтобы в другую палату перевели... Ах, ты, зараза, думаешь, у тебя Ауди, так все можно?

Реплика относилась к громоздкому чёрному автомобилю, как-то криво разворачивающемуся посреди дороги. Похоже, он заехал на встречную.

- А ты езди на субару...

- Так никак на ней пока. Ну, несколько метров, перегнать можно, а так ничего не сделано еще.

- Я думала, уже. Ты тогда сказал, что неплохо себя чувствует.

В восемь вечера она была дома.