Пик-ап Часть III глава 28

Когда Антон пришел в себя, было светло. Хотелось пить. На полу валялись спортивные штаны, футболка и полотенце. Он попробовал подняться и почувствовал в левом бедре сильную боль. Все же встал и, еле переставляя прямые, как ходули, ноги, прошел в ванную. Бедро опухло, стянутые черными нитками швы были ужасны. В сознании всплыло сравнение с детищем доктора Франкенштейна. Он напился воды и вернулся на свой матрас. Пока он находился в вертикальном положении, кровь прилила к ногам и боль усилилась. От боли, от пережитого вчера, от того, что ничего не закончилось, хотелось выть. Стараясь не сгибать колени, он лег. Решил пока не одеваться. Покрывавшие тело раны и ушибы болели и саднили; казалось, даже мягкая ткань будет раздражать тело.

Бес отсутствовал. Антон целый день пролежал, натянув на себя покрывало, один на один с болью. Временами он впадал в болезненную дремоту, временами его охватывало жгучее отчаяние, он лежал лицом вниз, слушая как бьется сердце. Казалось странным, что оно не остановилось от всего пережитого. Так прошел день. Сон накрыл его, как тяжелое одеяло.

Наступил новый день. Беса все не было. Антон не мог понять, приезжал ли он и сразу уехал или не показывался вовсе. Стоило чуть пошевелиться, как боль отзывалась по всем телу. Левое бедро раздулось. Антон вставал с матраса, только чтобы напиться и сходить в туалет, подняться удавалось с большим трудом. Пока он передвигался и стоял над унитазом, боль усиливалась и становилась дергающей, значит, в рану попала инфекция. Антон решил, что началась гангрена и, если Бес не позаботится о том, чтобы отправить его на тот свет, ему суждено сгнить заживо.

Вчера с похмелья, а может, от пережитого накануне ужаса, есть не хотелось, а теперь захотелось, причем сильно. Хотелось просто хлеба, черного или белого, неважно, из всего съестного хлеб казался самым вкусным. Антон достал свернутый пакет, в котором хранились его припасы, и обнаружил маленький кусок колбасы. Запах от нее шел сомнительный, но выбирать было не из чего, Антон очистил ее и стал есть. Колбаса кончилась, а он не наелся. Прошло пятнадцать минут, чувство голода не притупилось. Антон достал из пакета очистки, на которых остался тонкий слой колбасы, и обрадовался, что не выбросил их в унитаз. Он съел их, тщательно пережевывая.

Раздались булькающие звуки. Они прозвучали настолько неожиданно, что Антон не сразу узнал их. Это был скайп. Звонить могла только мать, кроме нее, он по скайпу ни с кем не общался. Наверняка, ей в голову пришла очередная идея, как выманить у него сколько-нибудь денег. Она не соскучилась, она вообще не скучала с тех пор как умотала в Америку, и никогда не выходила на связь просто так, без какой-нибудь надобности. Антон слушал гудки, которые доносились словно из-под воды, и злорадствовал. Сколько она будет так безответно звонить, прежде чем поймет, что что-то случилось? Придет время, и мать узнает, что пока она названивала, он умирал здесь мучительной смертью.

Гудки прекратились. Раскрытый ноутбук стоял на столешнице, словно задремавший на посту часовой, и наконец проснулся. Из угла, в котором находилась клетка, его было почти не видно, монитор потух, и комп никоим образом не напоминал о своем присутствии. Бес не обращал на него внимания.

Антон подумал, что его мать не из тех, которые сердцем чувствуют, что с их ребенком творится неладное. От нее помощи не дождешься, ей и в голову не придет, что он может в чем-то нуждаться. Антон закрыл глаза и лежал так часа два, потом задремал. Проснулся от того, что хотелось есть. Он повернулся и стал шарить в поисках пакета, в котором держал продукты, потом вспомнил, что доел последний кусок колбасы. Повернулся на другой бок и увидел его на полу. Возле матраса валялись крошки, оставшиеся после их позавчерашней трапезы.

Крошки — последние его запасы. Антон понял: то, что он испытывает, называется голод. Он стал собирать крошки, складывая на ладонь. Собрав крупные, он лизнул подушечку большого пальца и стал собирать мелкие, они прилипали к влажной коже. Возле самого матраса лежал небольшой кусочек батона, уже зачерствевший, но от того не менее вкусный. Покончив с крошками, Антон поднялся и сходил в ванную, чтобы напиться. Нужды не было, но все же он постоял над унитазом, выдавливая из мочевого пузыря последние капли. Чтобы не подниматься лишний раз.

Голод, гангрена, клетка, проклятый Бес… Антон подумал, что, если бы он сейчас оказался на свободе, у него еще была бы возможность вернуться к жизни, но с каждым днем, проведенным взаперти, она стремительно уменьшалась. Он не знал, сколько нужно времени, чтобы гноящаяся рана привела к смерти, но был уверен, что счет идет на дни. Сколько ему осталось, неделя, две? Он заплакал.

Антон представил лицо матери с потекшей тушью, когда она узнает о его смерти, и как сквозь слезы будет давать указания по оформлению наследства. Мать не была ему дорога, она этого не заслуживала. А кто был дорог? Отец? Он его мало знал. Бабушка? Бабушка — да, но ее давно не было. Друзей он не имел, любимой девушки тоже. У него не было в жизни ничего значительного, того, что было бы дорого. Единственной драгоценностью был он сам.

И тут пришла мысль, от которой ему стало легко. Антон понял, что самоубийство — единственный выход. Что с ним собирается сделать Бес, сколько продержит здесь, какие еще мучения готовит, было неизвестно. Даже если Бес полагает в конце концов отпустить его, что предстоит пережить, пока наступит тот день?

Еще несколько дней, и он потеряет способность передвигаться, и тогда последняя возможность избавиться от мучений станет недоступной. Надо действовать, пока есть возможность. Антон слышал, что религия считает самоубийство тягчайшим грехом, и тот, кто пошел на это, в загробной жизни будет мучиться, но он не верил, что ад — это черти и котел с кипятком, даже если он существует, вряд ли там так же плохо, как здесь.

Антон заглянул в свое сердце и увидел решимость. Единственный способ, который был в его распоряжении, — повеситься, правда, не было того, к чему привязывалась веревка, да и самой веревки тоже. Зато можно было воспользоваться спортивными штанами, которые дал ему Бес. Они были мягкие и легко затягивались. Надо было как можно туже завязать их на прутьях решетки. Висеть на таком креплении он, конечно, не сможет, зато, если вытянуть ноги вперед, его должно хватить, чтобы наступило удушье.

Убедившись, что это единственный и самый верный выход в создавшейся ситуации, Антон взялся за дело. Затягивая узел на прутьях решетки, он почувствовал, насколько ослаб, у него попросту не хватало сил. Не придумав другого способа, он намотал одну штанину на прут решетки, а на другой соорудил петлю. Штанины едва хватило, чтобы обвить шею и затянуть. Закончив приготовления, он встал спиной к решетке и затянул узел, насколько мог.

Антон опустил руки и замер. Не было ничего, о чем показывалось в фильмах или писалось в книгах: ни торжественности момента, ни всей жизни, сжавшейся до секунды, только дергающая боль в левом бедре и желание избавиться от мук. Он закрыл глаза, затянул узел из последних сил и стал переставлять ноги вперед, чтобы повиснуть. Ноги поехали по полу, и он повис, как в кривом гамаке. Завязанная на штанине петля сжала горло. Но лишь на секунду. Антон съехал на пол и петля вместе с ним. Он захрипел, но не от удушья, а от боли в ногах и пояснице. Дышать было трудно, но удавиться таким способом оказалось еще труднее.

Антон выбрался из петли и какое-то время лежал на полу, ожидая, когда утихнет боль. Даже в том, чтобы лишить себя жизни, все было против него. Он решительно не мог придумать надежного способа прекратить свою жизнь. Когда строил клетку, то предусмотрительно сделал все так, чтобы Ксения не могла себе навредить. Теперь это обернулось против него.

Антон кое-как поднялся и на негнущихся, словно накачанных воздухом ногах прошел в ванную. Он увидел, что должно было ему помочь: длинная стойка, к которой крепился душ, должна была быть достаточно жесткой, чтобы выдержать его вес, кроме того, она находилась на нужной высоте. На ней нельзя было повеситься стоя, но полулежа-полусидя, как он и планировал, вполне можно.

Антон сходил за штанами и привязал их к стойке. Он на секунду открыл воду и побрызгал на кафель для лучшего скольжения, потом встал лицом к выходу из ванной, завязал штанину на горле и выпрямился. Он ощущал себя настолько вымотанным, что не имел сил даже на какую-либо эмоцию, подходящую для такого момента. Единственное, что он испытал, прежде чем двинуть ноги вперед, — это слабая радость, что он нарушил планы Беса и злого Бога, который, если Он есть, обрек его на мучения.

Антон закрыл глаза и начал переступать ногами вперед. Пятки поехали по скользкому кафелю, и петля резко сдавила горло. Несколько секунд он провел в неопределенном напряге, потом наверху что-то лопнуло, и он довольно жестко приземлился на пятую точку. Выпутался из петли и посмотрел наверх. Стойка согнулась, и лейка душа висела рядом с его головой. Судьба не собиралась прекращать его страдания. Из глотки вырвался крик.

Антон перевернулся и встал на ноги, хватаясь за стену и задыхаясь от отчаянья. Он прогнулся и, шумно выдохнув, ударился лбом об угол дверного проема. Он ударил как в топор, намереваясь расколоть себе лоб. Резкая боль сотрясла его. Антон закричал, сознание помутилось, но он не отключился. Повалился на пол, корчась от боли, извергая хриплые стоны. Боль долго не проходила. Наконец, когда стало легче, Антон снова впал в забытье.

Он очнулся от головной боли. Открыв глаза, обнаружил в привычном интерьере новый предмет. Возле матраса стоял пластмассовый графин, в который раньше он наливал кипяченую воду. Графин был накрыт пластиковой тарелкой, рядом стоял такой же стакан. Тут же находился целлофановый пакет с чем-то рыжим. Без сомнений, проклятый Бес догадался, как он тут проводит время, и не дал ничего стеклянного, чем можно было порезать себя.

Антон подполз к пакету и проковырял в нем дырку. В нем оказалась курага. Он поднял с графина тарелку и почувствовал запах спирта; водка сейчас была очень кстати. Он налил полстакана и, повернувшись на бок, выпил. Прошло две минуты, и он снова выпил полстакана, достал из пакета курагу и заел.

В доме было светло и тихо. Почувствовав облегчение, Антон аккуратно передвинул графин к изголовью матраса и поставил вплотную к стене. У него появилось нечто, что стоило беречь. Он вскарабкался на матрас, снова выпил и заел кусочком кураги. Вскоре он уснул. Его дыхание было тяжелым; голое тело, едва прикрытое порванным покрывалом, раскрашенное ссадинами и татуировками, со свалявшимися волосами, с багровой полосой на лбу, казалось чужим для наивного детского лица, которое выглядело как у потерявшегося ребенка, уснувшего после скитаний.

Прошло два дня. Антон просыпался, пил водку и заедал курагой. Это избавляло от страданий и размышлений. Однажды сквозь дрему он услышал шаги и как хлопнула дверь холодильника — Бес вернулся. Антон почувствовал щенячью признательность за водку и курагу. Все-таки было в Бесе что-то человеческое. Когда Антон проснулся, Бес снова отсутствовал.

За окном стояли солнечные деньки. Антон проводил время как первобытный человек, совершенно голый. Водка притупила боль и зуд, и это позволило ему обратить на себя внимание. Он признался себе, что трудно представить человеческое существо, которое выглядело бы столь нелепо: унылый член бледной полоской выделялся на фоне разноцветных татуировок, которые теперь казались идиотскими, вызывающими лишь стыд перед самим собой. Он пошел в ванную и отвязал со стойки душа штаны. Решил, что в одежде будет лучше.

Антон опустился на матрас, взял графин и обнаружил, что тот пуст. Это явилось большим разочарованием, нежели заключение в клетке. Он повернулся, ступил на пол и не сразу осознал, что изменилось. Оказалось, колени сгибаются безболезненно, а главное, в левом бедре нет дергающей боли. Он потрогал шов и убедился, что опухоль спала. Вместо того, чтобы умереть от гангрены, он шел на поправку.

Однако отсутствие спиртного и еды вернуло Антону уныние. Он сходил в туалет и впервые за несколько дней устроил себе маленькую прогулку — вдоль решетки. Он чувствовал себя ослабевшим и упавшим духом. В пакете оставалось немного кураги, но он уже не мог на нее смотреть, даже запах вызывал отвращение.

Приехал Бес. Он прошел на кухню, бросил ключи на столешницу и подошел к решетке, благоухая дорогим парфюмом. Его зачесанные назад волосы блестели как вороново крыло.

— Как дела, Антоха?

Антон не ответил.

— Сколько ты уже здесь?

— Тебе лучше знать. Я не помню.

— Нет, тебе лучше знать, — Бес ухмыльнулся.

От аромата туалетной воды стало больно, он напомнил, что есть другая жизнь. Бес ушел и через минуту вернулся с зеркалом в черной рамке, оно стояло в спальне на комоде. Антон не сообразил, для чего Бес принес зеркало, иначе не стал бы в него смотреть. Бес нажал на кнопку и, когда решетка поднялась, встал перед Антоном с зеркалом. Он лишь мельком взглянул, но этого хватило, чтобы попасться на крючок. Антон остановил взгляд на своем отражении. На него смотрел незнакомый и немолодой человек, очень похожий на бомжа. Страшным было все: и клоки волос, сквозь которые проглядывали пятна рубцов, и выстриженная проплешина спереди, и желтые синяки от побоев, о которых он уже начал забывать на фоне последующих избиений, и расплющенный нос, и кривые губы, и серое лицо с ввалившимися щеками, и темная полоса на лбу. Но самым страшным были глаза, горящие, как у сумасшедшего.

— Узнаешь? — спросил Бес.

— Зачем… зачем ты это сделал?! — закричал Антон. — Что ты со мной делаешь?

Он схватился за опускающуюся решетку, пытаясь остановить, но она сделала свое дело, стукнувшись о пол, не замечая его жалкого сопротивления. Бес оставался спокойным: немигающие глаза говорили, что он собирается улыбнуться, но он не улыбался. Бес походил на древнего человека, который убивает другого, не испытывая по этому поводу эмоций, просто потому что так должно быть.

— Я хочу есть! Дай мне еды! — кричал Антон, схватившись за железные прутья, трепыхаясь на решетке, как тряпка.

Бес отнес зеркало и вернулся.

— Дай водки! Я хочу забыться, не могу больше! Не могу…

— А пожрать?

Антон уронил голову, продолжая держаться за прутья.

— К черту жратву, водки…

Бес принес бутылку, батон, колбасу.

— Давай сюда свою бадью.

Он открыл бутылку и через решетку вылил водку в графин. Антон сделал глоток прямо из горла, схватил колбасу и хлеб и стал есть, откусывая из обеих рук. Он отпивал по глотку и ел, и не заметил, что Бес собирается уходить. Он взглянул на него, когда тот взял ключи со столешницы. Они встретились глазами. Бес подошел к музыкальной системе и нажал кнопку.

— Это, чтобы ты не скучал.

Заиграли битлы. Под задорные аккорды Бес скрылся за дверью. Не то чтобы битлы были тем, чего сейчас не хватало Антону, но сначала он даже обрадовался: хоть какая-то отдушина в беспросветном мраке. Звучала «Help! », окончилась — и началась снова. Антон напрягся. Прошло две с половиной минуты — заново. Неужели Бес нарочно включил повтор?

С пятого повторения битлы превратились в пытку. Каким мучителем может сделаться музыка, доставлявшая раньше столько радости! Антон метался на матрасе, завязав голову покрывалом, но звучание было громким. Он вскочил и забегал по клетке, зажав уши ладонями, тряс решетку, кричал, чтобы заглушить музыку. Битлы раз за разом взывали о помощи. Антон мысленно просил Беса вернуться, только он сейчас мог его избавить. Мысли бились в раскалывающемся черепе, предлагая один сценарий страшнее другого: а если Бес вернется через несколько дней? Одних суток достаточно, чтобы свихнуться. Антон прибег к единственному средству, которое имелось в его распоряжении: выпил всю водку, но ее не хватило, чтобы заглушить музыку.

Концерт продолжался часа четыре. Антон терпел ужасные муки. Неожиданно все закончилось. Тишина показалось тревожной, Антон боялся, что музыка заиграет снова. Он снял с головы покрывало. На музыкальной системе не горели огоньки. На холодильнике тоже не светился зеленый глазок. Значит, отключили электричество. За то время, пока Антон жил в этом доме, его вырубали всего два раза. Все-таки бывают на свете чудеса. Антон испытал редкое облегчение. В каком бы тяжелом положении ты ни оказался, всегда может стать еще хуже. Через полчаса лампочки на холодильнике и музыкальной системе загорелись, но Антон этого не увидел, он спал.

Ему приснился странный сон. Будто он стоял перед большим деревянным домом, почерневшим от времени, с торчащей паклей, некрашеным, даже окна были некрашеные. Окна были или разбиты, или распахнуты настежь. Двери тоже. Со свистом гулял ветер, летали клочья пакли, хлопали оконные рамы, шум нарастал.

Антон вошел в дом. Внутри стоял гомон, в сенях и в комнатах работники драили полы и дощатые стены. Все было в пене и блестело, пахло мыльной свежестью. Словно кости, желтели отмытые от черноты доски. Работники были босы и одеты в холщовые рубахи. Антон вошел в просторную комнату. Окна были распахнуты, полы блестели. Со всех сторон в окна шел воздух. Антон увидел, какой вскоре станет эта комната. Она будет очень светлой, бело-голубой. В ней не будет темного или красного. На окна повесят белые занавески, стол накроют скатертью, люди сядут за стол и будут разговаривать, будет слышаться смех, в окна польется солнечный свет.

Антон проснулся, было утро. Он не понимал своего состояния. Сон странным образом его обнадежил. Хорошего ждать было неоткуда, и все же появился проблеск.

Он доел колбасу и хлеб, водки не осталось. Впереди снова ждала неизвестность: когда явится Бес, какое на этот раз садистское развлечение придумает его темный ум? А может, они выпьют и потолкуют о жизни, как давние знакомые?

Антона вновь охватило отчаяние, вернулась его главная мука — ожидание в неведении. Он заходил по своей клетке взад-вперед, словно мучимый зубной болью. И неожиданно понял, что должен сделать — помолиться. Он никогда не задумывался о Боге, никогда не молился, не было нужды, но слышал, что, когда молишься, важно быть искренним, потому что Бога (если он существует) нельзя провести, он все про всех знает.

Перед тем как произнести начальные слова импровизированной молитвы, Антон подумал, что, раз уж он задумал молиться, значит, верит в Него — смешно обращаться к Богу, не веря. Все, с этой минуты Он существует. Антон представил, что обращается к кому-то реальному, просто в данную минуту невидимому, например, к старику, который живет на чердаке. Он ощутил волнение, и нечто похожее на радость. Он сел на матрасе и уставился в угол под потолком.

— Бог, если Ты есть… Нет, не то… я знаю, что Ты есть. Помоги мне… Наверное, я виноват. Знаю, что виноват. Очень виноват. Я неправильно жил. Я соглашусь со всем... Но не знаю, то, что я сейчас терплю, — это наказание или что-то иное... Я вообще ничего не знаю. Просто мне очень плохо… — Антон почувствовал, что слова не выражают того, что просится из души; не было переживания, необходимого для молитвы. Мысли путались, ни одна не была завершенной, соответствующей состоянию. И вдруг он понял, что еще минута, и эмоциональная пустота сменится отчаянием, вернутся страх, боль, тоска, из которых складывалось его существование, и ему стало так горько, что он заплакал, уронив голову, словно осиротевший ребенок. — Прости меня, Бог. Мне очень плохо… Я не могу больше терпеть… Я хочу умереть… Господи, если ты есть, значит, ты добрый. Умоляю, избавь меня от мучений… Я готов умереть, только бы больше не мучиться, — спазм прервал его, он вздрогнул и снова взглянул в угол. — Но, если можно, спаси меня, пожалуйста! Молю Тебя, Господи, освободи меня! Освободи! Освободи!