кладбище разума

— это же бальмонт!

— нет! это шекспир! только у него такая глубочайшая чувственность. в ней тонешь.

мы сидим на нашем балкончике, и я ощущаю тепло ее колена, соприкасающегося с моим. мои мысли далеки от бальмонта, пушкина и ее любимого кроули, создателя карт тота, с которыми она умели обращалась, когда мне это было необходимо. эта женщина умела все: от написания книг, танцев, будоражащих сознание, и до способности видеть, что произойдет через час, или вовсе через месяц. я просто смотрел на ее нос с горбинкой, пухлую нижнюю губу, пряди темных волос, которые падали на аккуратный лоб, и думал о том, каким счастливцем нужно бить, чтобы получить столь щедрый подарок судьбы. я мог думать лишь о том, как сладко ее волосы пахнут летом, первым бокалом вина, выпитым на даче в июньскую жару, выдержанным и благородным, из ягод, выращенных в собственном винограднике, где тугие толстые лозы всегда образуют тень. когда-то она спросила: «а дети моют ноги перед тем, как приступить к работе? ». тогда я впервые не ощутил привычных нот раздражения — только тепло, бьющееся пойманной птицей в груди.

я любил, когда она ладонями касалась моих щек, и щетина колола ее чувствительную кожу, на которой всегда оставались следы от малейшего прикосновения к ней. мне казалось, что если бы моя душа умела извлекать слова, то звучала бы она ее красивым, приглушенно-мягким, плавным и тягучим, как патока, голосом. я любил просыпаться раньше, чтобы просто еще раз посмотреть на нее: россыпь родинок на бледной коже, водопад волос цвета черного турмалина, которые щекотали мое лицо, когда я целовал ее, и которые иногда, совершенно случайно, извлекал из чашки супа, ничуть не брезгая, потому что присутствие женщины в моей некогда пустой квартире стало таким привычным, таким постоянным, что, отними это у меня, быть может, я больше не смог бы быть прежним.

— помнишь, как мы сидели в саду и считали звезды? после выпитого вина твоего деда.

— я не считал звезды.

— что?

— зачем поднимать голову вверх, чтобы посмотреть на обыкновенные холодные глыбы, когда рядом — центр твоего мира?

она любила ходить по квартире в одной моей рубашке, которая была моей любимой, но этой женщине я был готов отдать все, что у меня есть. она была безумной, неугомонной, напористой. повсюду были ее книги, которые она сметала с прилавков витрин, желая насытиться, испить строки каждой, как мужчина на рассвете сил желает постичь свободу со всеми женщинами, совершая уйму глупостей. я убирал их с нашего кухонного стола, порой они падали на голову с полок, а ночью мои ноги больно натыкались на их углы, но каждый том, каждая глянцевая или ветхая обложка напоминали мне о ее присутствии.

она была безумной. за ней невозможно было угнаться, ее почерк шагов был неповторим. она появлялась тогда, когда ее не ждёшь, была револьвером, заряженным одним патроном, которым решаешь сыграть в русскую рулетку, зная точно — он выстрелит. эта женщина не была прилежной семьянинкой, она никогда не стремилась попасть в эти оковы, отчего мне пришлось практически выкрасть ее у судьбы, заперев под своим крылом. она гадала на картах, курила крепкие со вкусом кофе, читала цветаеву и иногда писала по четвергам, когда вдохновение настигнет. она красила губы красным, ее черные цыганские волосы ниспадали на ее обнаженную грудь, когда она скользила по комнате босиком, расставляя свечи. она была больше, чем сама маргарита у мастера, ставшая королевой бала. она и сама была сатаной в обличье женщины. сводила с ума, брыкалась в моих объятиях, но мне нравилось, когда на ней не оставалось ничего, кроме кельтского креста меж округлой грудью.

— ты бы искала меня, как маргарита мастера?

— пошла бы я к самому дьяволу?

— можно и так сказать.

— о, родной мой, я и без этого с ним.

она кусалась в поцелуе, пахла медом, клубникой и полевыми цветами, пыльца которых остаётся на пальцах бархатом. она была загадочной, таинственно-притягательной, что порой я не понимал, откуда эта женщина взялась в моей жизни. когда она готовила блинчики — я млел от одного ее вида в лучах восходящего солнца, когда с громким стоном начинала дышать чаще, ногтями сжимая мои плечи, я постигал вершины рая. она была билетом в никуда, невесомостью, первой кровью, пролитой в уличной драке, сорока ножевыми и пятнадцатым арканом в колоде уэйта. искушение, саморазрушение, горечь абсента, стирающего мир под кончиками пальцев — кладбище разума, в котором я хотел бы остаться навсегда.

— наверное, я бы позволила утопить себя, чтобы почувствовать твои руки на себе в последний раз. эта мысль промелькнула в голове с молниеносной скоростью, практически оглушая. захотелось у самой себя переспросить, что это значит.

— любовь?

— главное, чтобы две буквы не покинули столь весомое слово.

это была истина, которая каждый раз вынуждала комнату терять очертания, потому что те мысли, мастерски скрытые за масками невиданного сарказма и язвительности, меркли под весомым пониманием одного — я давно был в плену у женщины, пальцы которой слишком резко исчезли с моей шеи, прежде чем вырвать из ее груди какой-то неопределенный стон, стоило губам столкнуться в поцелуе. скучающем. потому что с каждым выверенным движением губ и языка я более остро понимал, что по-прежнему продолжаю скучать. и она тоже. в моей футболке. обнаженная. влажная после душа и пахнущая майскими травами.

— не отпускай меня. никогда. потому что мне придётся убить тебя. но знай, что если бы мне пришлось выбирать между смертью от твоих рук и разбитым тобой же сердцем, я бы предпочла первое.

позволив себе коснуться подушечкой большого пальца уголка моих губ, она с нажимом, но мягко стёрла помаду с моей кожи, не удерживая короткой улыбки и продолжая смотреть в глаза.

— нужно быть полнейший идиоткой, чтобы лишить себя этого.

я блуждал по своему кладбищу разума. я стоял по колено в абсенте. он плавил кожу и мир превращался в полотна ван гога, теряясь в бездонном взгляде напротив. я был погребён заживо, я задыхался и крепче держал ее запястья. я боялся любви, а она учила чувствовать вновь. я был загнанным зверем, я порой хотел ее растерзать. я чувствовал себя уязвимым и слабым, но знал, что в эту двухместную могилу она пошла бы со мной. ее теплые губы коснулись моего бьющегося пульса на шее. смерть улыбалась ее губами, держа у груди нож, а я учился заново доверять.

*«кладбище разума» — коктейль на основе текилы, абсента, кофейного ликёра и трипл сека.