Как частица правды не фейковой литературой стала. Как я стала шлюхой

Целебджихад ком

Конечно, стоило ему сказать нам свое настоящее имя, как он тут же стал Вуматом. Мы, советские школьники, обычно гужевались на баках, как именовали почему - то полузаброшенные пакгаузы, оставшиеся еще с войны. Старые говорили, что во время войны на баках грузили разную снедь и вооружения, наши бабушки, мыкающиеся с оравой ребятишек на руках, пока их опойные деды воевали немца, часто наведывались туда, а там уж зависело от охранявших баки мусоров в сине - красных фуражках. Мордатые и свиноподобные, чотко вооруженные новенькими пэпэсками, что поудобнее и полегче ППШ, нисколько не похожие на солдат, они, тем не менее, различались между собой ежели не рожами, то характерами. Одни глумились над бабами и жестами, воровато оглядываясь, не слышит ли политрук, предлагали перепихнуться, другие рвали затворы и грозили дулами, матеря и проклиная своих сестер и матерей, а третьи, по всей видимости, случайные пассажиры, невесть как угодившие в сучье проклятое, сами тяготились псовой службой, украдкой позволяли мальца ошакалить вагон - другой, сбив прикладом замок с пломбой. И тащили тогда бабы с огольцами американский сахарин в подолах и карманах, совали в валенки канадскую тушенку, а Зинка Пулеметчица один раз умудрилась спереть ящик с яичным порошком, недурно отлетевший районному комиссару, точнее сказать, его кухарке, ибо у скотов была и прислуга, и шофера, и охрана, короче, та высокоразвитая цивилизация людоедов, на которую продолжает дрочить лживый подонок Несмиян, как - то забывший о народном восстании на Дамбасе, имела мало общего с газетными перьдовицами и говенными книжками про стахановцев и трактора. Привычное России убожество, вопиющее неравенство и пострашнее, чем при царе, угнетение цвели и развивались при Советах, никому не коля бесстыжих глаз и не вызывая никаких когнитивов у просто пытающегося выжить вопреки всему народа, очумело торкающегося от решетки до колючки, от срока не за хер и до выстрела в затылок, что ждал всех, не минуя мусоров и комиссаров. Идеальная машина самоуничтожения, построенная волей и разумом большевиков, набирала обороты, и если бы не высокомерная тупость нацистов, то еще в конце лета сорок первого рухнула бы мерзотная Совдепия, погребя под собой падалью вчерашних небожителей и пытателей. Но не случилось.

- Азер, да ? - приплясывал вокруг назвавшегося Вугаром черноголового пацана наш заводила Аптекарь, прославившийся тем, что нашел он однажды на помойке банку с тухлыми огурцами, сожрал их да потом еще и похвалялся, за что и назван был почему - то Аптекарем. - Будешь, гад, Вуматом. У нас и грузин имеется, - угрожающе пообещал Аптекарь не всекающему тонкостей прописки в отъявленно хулиганском районе старого Кунавина чурке. - Подь сюды, гнида.

Все уже знали, что гнидой зовут приблудного грызуна, чей папаня был хирургом, пользовавшимся огромным уважением, а мамка, коротконогая и носастая скромница - рукодельница, по слухам, приходилась родней Пушкину, сестрица же, с огромными глазами и крупной для малого возраста десяти лет грудью, вынуждала наших старших ходить за ней табунком. Она отвергала все приглашения на танцульки или в кинишку, а потом замоталась с бандитом с Маяковки, погоняло у него было Старикашка, хотя и было ему лет двадцать. Отсидел по малолетке, приподнялся, короче, в те воистину былинные времена он первым приобрел у какого - то ветерана войны  " копейку " сизого цвета и рассекал по улочкам старого города под песни  " Альфы ", ну, там, московский озорной гуляка.

- Вот этот, - толкнул Аптекарь в спину грузиненка, - назвался Нуриком, потому с тех пор и Крестик. Понимаешь ?!

Вугар кивал головой, что злило нас неимоверно, пока Хорек, разбежавшись, не вдарил ему с ноги в обтянутый заграничными джинсами зад. Эти джинсы и стали причиной ненависти к появившемуся на нашем дворе новому жителю. Мы и наши родаки с братами и сестрами могли простить папке тачку, хирург же, чоткий и козырный, никому не отказывающий и не афиширующий особо - то разного отношения к работягам и начальству, мамка чисто закультуренная, после первого же выхода на детскую площадку, где обычно отирались наши матери, окрещенная заумной, но не задавалистой. Про сестру его, Марию, я уже говорил. Сам факт ее терок с пользовавшимся немалым авторитетом и у взрослых Старикашкой говорил о многом. Мы все были пропитаны блатным духом, лишь позже я понял, что основой был сам район проживания, на Горе, как звали верхнюю часть Горького, проживали иные люди. Родня мусоров и начальства, подсуетившиеся ху... сосы из холуев и прислуги, короче, вся та мразь, что никогда и не считалась у нас, Внизу, за людей.

- А давайте его опустим ! - предложил Аптекарь, вызвав недовольный гул наших голосов. Мы с яслей знали, что беспредельщина строжайше наказывается старшими, а опустить пацана не за хер - беспредел. Самый мелкий из нас бросился за Гошей Бройлером. Он тусовался с пэтэушниками в беседке, в какой - то из своих сказочек я описывал ее, там на Майские праздники еще мужика у винного зарезали сапожным ножом, вот и в этот раз терсились они там, попивая совковое пиво,   " Жигули " за полтинник и  " Московское " за шестьдесят, а  " Исецкое " и  " Рижское " были им не по соплям, точнее, не по карману. Услышав за беспредел, они всем скопом ломанулись к нам, и уже через минуту стоял Аптекарь на правиле. Все щеглы слетелись, мужики умно отстранились, а мамки сделали вид, что играет пацанва, хер на них, лишь бы не покалечились.

Правило провели по понятиям, как обычно, мы росли на них, с раннего детства впитывая криминальную культуру, я, самому смешно, до сих пор придерживаюсь тех минимальных зачатков просто человеческой порядочности, что и влезли в душу и мозг в те невероятные времена Союза семидесятых - восьмидесятых, после погубленной героином, что любого превращает в крысу и стукача, души, как ни странно, то, что казалось навеки сгнившим, возродилось, смешавшись с буддизмом, непротивлением толстовства, так что, честно, сам я себе иногда поражаюсь, рассматривая в зеркале умудрившегося прожить уже три жизни в одном теле неплохого, думаю, человека, оставшегося все же, вопреки всему, именно человеком, отрицающим войну и формы, оружие и государство, любые проявления низкопоклонства и холуйства, отвергающего саму возможность государевой или общественной ( общество - сучье по определению ) службишки.

- Бог троицу любит, - сказал Бройлер и, подойдя к твердо, что понравилось всем, стоящему Аптекарю вплотную. - На !

Он не сказал  " сука ", как, наверное, привыкли мои читаки, потому как не был малехо попутавший берега пацан сукой. И три раза вмазал братской рукой пощечины по щекам, густо рдеющим от стыда, нашего брата по жизни.

- Ангелочек пяточек, - продолжал Гоша учить на наших глазах влетевшего в косяк босяка. Но когда, закурив, заорал, что монашка любит пятнашку, тут уже не выдержали и вмешались пэтэушники. - Харэ ! - сказали они, отодвигая Бройлера.

Они от щедрости выставили нам четыре бутылька  " Жигулей ". Мы их пустили по кругу. И через пять минут отправились шакалить на Московский, где можно было прихватить залетных и облегчить их карманы на десять - пятнадцать копеек, идущих на общак, делимый раз в неделю ровно пополам, половина относилась старшим, а на оставшуюся мы покупали курево, мороженое и, когда хватало, пиво. Ставший нам братом Вугар оказался дерзким пацаном, завоевав всеобщее уважение. Грохнули его в конце девяностых на Бору мусора, скололся чурка напрочь. Закусился с цыганскими барыгами черным, те цинканули крыше красной, а служители правосудия ухойдакали Вумата сапогами, забив насмерть.