Роковая связь

Чёрный лимузин с затемнёнными окнами въехал в ворота, где скрытый за зеленью деревьев и кустарников высился двухэтажный особняк: его фасад блистал былой славой хозяев, сохранившейся в памяти тех, кто их знал; железная дверь, обитая декоративным орнаментом уже не впускала гостей, но не потому что их там не ждали, а потому что их уже не было. Кроме той молоденькой девушки, что вышла из приоткрытой водителем дверцы лимузина и теперь, вынимавшим из багажника её вещи, состоявшие – из синей дорожной сумки.

Она была красивой. Она была не просто красивой, она была – прекрасна! Её миловидное личико несло на себе всю прелесть молодости, которую ещё не тронула печать взрослой жизни с её повседневными заботами, огорчениями и потерями. Её чёрные волосы, которые шевелил полуденный ветерок лежали вдоль прямой спины; большие глаза из под длинных ресничек охватывали всю ту прелесть, что открывалась вокруг; тонкий носик улавливал запах свежести и чистоты, а пухленькие губки тронула едва заметная улыбка, возвещавшая удовлетворение и спокойствие – которые чувствовало сейчас это божественное создание. На ней была серая шляпка, синий жакет, того же цвета юбка в складку едва доходившая прелестнице до колен, белые гольфы и полусапожки без каблука.

Она шла по выложенной гравием дорожке, оглядывая открывшуюся перед ней панораму, вблизи особняка и мило улыбалась. Подходя к железной двери, она не заметила, как из окна комнаты расположенной на втором этаже на неё смотрел высокий мужчина в дорогом костюме, цедя из бокала какой-то напиток – он провожал её внимательным взглядом, словно давно ждал её появления, и когда она ступила на крыльцо, он отошёл от окна.

Поднявшись по ступенькам и выйдя на веранду, девушка позвонила в дверь. Её открыл высокий худой господин – это был дворецкий.

– Добрый день, мадемуазель! Прошу вас! – поздоровался он, отходя в сторону.

– Здравствуйте, Гастон! – ответила девушка, и хотела ещё что-то сказать, но не успела, увидев спускавшуюся по лестнице полную даму.

Она плыла навстречу гостье с широко раскрытыми объятиями и с такой же широкой улыбкой, растянувшей её густо накрашенные губы.

– Эжени, моя девочка! Как же я рада тебя видеть! – говорила дама, заключая прибывшую в свои тесные объятия. – Наконец-то ты посетила свою старую тётку!

– Здравствуйте, тётя! – произнесла девушка, отдавая своё хрупкое тело в жаркое гостеприимство хозяйки особняка, которая так усердно тискала её, что та чувствовала как хрустят её юные косточки. Так, её тискали только…

– Тётя, вы меня совсем задушите, – пожаловалась милашка, высвобождаясь из пышных телес.

– Это от того, что я рада тебе, моя крошка, – говорила женщина и, заметив стоявшего посреди гостиной водителя, произнесла: – Спасибо, Шарль, вы свободны!

– Да, мадам! – поклонился мужчина и быстро вышел в дверь, тщательно прикрыв её.

– Итак, моя дорогая, иди в свою комнату – она давно готова. Прими душ, переоденься, а потом мы будем обедать! Я так жажду остаться с тобой наедине и поворковать, что еле сдерживаю себя!

– Не преувеличивайте, тётя. Наверняка, у вас немало поклонников, которые не дают вам ни минуты остаться одной!

– Эх, дитя моё, знала бы ты, как давно здесь не появлялись новые лица, – пожаловалась женщина, погрустнев. – Ну, да ладно, иди скорей, и скорей возвращайся.

Добродушная женщина в порыве нахлынувших на неё чувств хлопнула девушку по попке и, ошалев от её приятной улыбки, пошла готовить себя к предстоявшей трапезе, не забыв проводить племянницу встревоженным взглядом, а та, подхватив свою сумку, пошла наверх, где была готова её комната, в которой она жила во время летних каникул.

Несколько располневшая, но пока ещё не утратившая привлекательности, тётя Клотильда находилась в том опасном для женщины возрасте, когда закат уже близок. Но благодаря ежедневному уходу за собой, правильному питанию и душевной доброте, выглядела она лет на сорок пять, хотя на самом деле ей было шестьдесят два. Она была добрым, и внимательным к окружающим человеком; никогда не брюзжала и не держала зла в своём сердце. Она слыла натурой рассудительной и уравновешенной во всех отношениях – с ней было легко и приятно. А ещё, она очень любила дочь своей рано умершей сестры – Мари-Эжени, или как её обычно называли Эжени – ту милашку, которая сейчас поднималась в свою комнату. Вспомнив, что в угловой комнате, где останавливались редкие в последнее время гости, поселился молодой человек, тётя Клотильда испытала тревогу за племянницу – не обидел бы он её, совсем ещё не познавшую жизнь, крошку. Хотя, как определила добрая женщина, он и показался ей весьма серьёзным человеком, но, кто знает, как он поведёт себя, когда под одной крышей с ним будет проживать такая прелесть.

«А может, напрасно я извожу себя; ему лет 35 не меньше, а она ещё так юна – вряд ли она обратит на него внимание», – подумала женщина и, успокоившись, покинула гостиную.

Спустя сорок пять минут, когда Эжени вновь спускалась по широкой лестнице в гостиную, посвежевшая после принятого душа и ещё больше похорошевшая, там уже, её поджидала тётя Клотильда, чинно восседая в центре длинного стола, щедро расточавшего всевозможные яства. Её румяное моложавое лицо светилось радостью и удовлетворением: некогда пышные волосы, были собраны в пучок на затылке, и заколоты двумя короткими шпильками, губы, на которых лежал густой слой помады – расплывались в лучезарной улыбке, а большие внимательные глаза смотрели с добротой и восхищением на ту, что впорхнула в зал надев на себя помимо голубого платья едва доходившего ей до колен – торжество молодости и очарования, с которых, где бы она ни появилась, не сходили впечатлительные мужские взгляды.

Девушка заметила мужчину в синем костюме – он сидел к ней спиной; она не видела его лица, но решила, что он молодой и привлекательный – эта мысль понравилась ей.

– А вот и моя очаровательная Эжени! – произнесла добрая женщина, вытягивая вперёд пухленькую ручку, на запястье которой свисала дорогая цепочка. – Познакомься, дорогая – это месье Клаус, он снимает комнату для гостей. А это, Эжени.

Пока тётя представляла племянницу своему новому жильцу, девушка, как порхающая в воздухе стрекоза подлетела к столу, сделала лёгкий книксен в сторону гостя (так её научили в колледже), протянула ему хрупкую ручку, почувствовав его мужскую силу, и мягко опустила свою юную попку в мягкое кресло.

В сознание сидевшего за столом врезался восхитительный вид узеньких трусиков, что просвечивали сквозь тонкую ткань платья девушки; он почувствовал приятное шевеление в паху, и, восхитился тому, как это нежное создание способно воздействовать на мужскую психику; восхищая, управлять ею; соблазняя – губить, или делать счастливыми потомков Адама, которые, отдаваясь власти желания, были вынуждены искать свою половинку в лице дочерей Евы, чтобы связать с ними свою жизнь, наполнив её тем счастьем, которое подвластно только Любви…

– Месье Клаус архитектор, приехал в наш городок, чтобы построить… какой-то… месье Клаус, напомните, а то я совсем запамятовала… – говорила тётя, сверкая глазами в сторону сидевших напротив друг друга – племянницу и молодого мужчину.

– Вряд ли мадемуазель это интересно! – ответил мужчина грудным голосом, от которого у Эжени пробежал по всему телу лёгкий холодок мурашек.

– Отчего же, месье, я с удовольствием послушаю! – любезно произнесла девушка, подарив ему свою миленькую улыбку, какую дарят красотки с глянцевых обложек журнала «Космополитен».

Этот знак внимания со стороны юной прелестницы не обошёл вездесущую тётушку, опасавшуюся за честь своей ещё такой молоденькой и наивной племянницы – как она считала. Эта непонятная  заинтересованность во взгляде, направленном друг на друга сидевшими напротив, очень ей не понравилась.

– Она ещё так молода, месье Клаус, – сказала тётя Клотильда, со значением добавив, – ей только исполнилось восемнадцать – буквально на днях. А потому, она ещё многого не понимает, не сердитесь на неё!

– Ну, что вы, мадам, у вас очень милая племянница! – отозвался мужчина, и не отрывая глаз от девушки, сделал из бокала маленький глоток. – Я бы даже сказал – красивая.

– Спасибо, месье! – сказала девушка, переводя глаза на то, что стояло на столе – приглашая к трапезе.

– Тебе положить что-нибудь, дорогая? – спросила тётя, заметив, как девушка обратила взор на блюда.

– Не беспокойтесь, тётя, я попробую вот этот салатик и выпью немного соку, – ответила девушка. – Я решила поберечь фигурку, говорят, в моём возрасте, если набираешь вес, то потом от него очень трудно избавиться.

Говоря эти слова, словно специально используя «подростковый сленг», девушка бросала на сидевшего напротив, беглые, соблазнительные взгляды, которые можно было расценить по-разному – они и соблазняли и, в то же время отталкивали – она как бы «проверяла» его, играя в свою незатейливую игру.

– Ну, тебе это не грозит, моя дорогая – ты у меня как веточка – тоненькая и восхитительная! – тётя резко прервала свою слащавую тираду, «вовремя прикусив язык», решая впредь сдерживать себя от комплиментов в адрес племянницы в присутствии постороннего мужчины. Она была уверена, что если он влюбиться в неё, то сделает бедняжку несчастной. А может, в ней говорила женская ревность, направленная на то, что сама она уже не может привлечь на себя внимание молодого мужчины, несмотря на то, что неплохо сохранилась. Но, тем не менее, она уже не была тем юным созданием, от которого мужчина терял голову и бросал себя в омут страсти, минуя социальные и человеческие предрассудки, будучи беспристрастным в принятии одного единственного решения.

– Мадемуазель где-то учится? –  спросил месье Клаус, чтобы прервать словоизлияния тётушки.

– В Монпелье, на экономическом факультете! – ответила тётя Клотильда, хотя вопрос обращался к девушке. – И, скажу вам, месье Клаус, она у меня такая прилежная ученица, что месье Мартэн, не перестаёт восхищаться её успеваемости, когда периодически звонит мне…

– Ну что вы тётя, – оборвала Эжени, сморщив носик, – он просто тайно влюблён в вас, потому и восхищается мной, как вы выразились, чтобы сделать вам приятное!

– Что ты такое говоришь, моя дорогая, – округлив глаза, проговорила добрая женщина. – Влюблён? В меня? Вот же придумала…

И, тем не менее, по вдруг изменившемуся лицу женщины, было видно, что это «признание» ей приятно, как бы она ни старалась скрыть этого.

– А что, вы ещё очень даже ничего, – не унималась девушка, – и вполне могли бы приударить за месье Мартэном.

– Эжени, детка, ну что ты такое говоришь, – заметно покраснев, пожурила тётушка. – Что месье Клаус подумает обо мне…

– Я согласен с вашей очаровательной племянницей, мадам! – подал голос молодой мужчина. – Если бы я не знал, что вы её тётя, я бы решил, что вы – сёстры!

– Ну, если это говорите вы, месье! – произнесла вконец смущённая женщина, но спорить не стала.

Пока девушка хрустела листиками салата, что подцепляла своими тоненькими пальчиками и медленно отправляла их в ротик, тётя, по-прежнему не спускала с неё глаз. Она так же наблюдала и за мужчиной, что сидел напротив девушки, попивал из бокала, и как будто не обращал на неё внимания. Нет, не то чтобы он совсем игнорировал девушку – он не смотрел на неё  т е м  взглядом, какого опасалась тётка – что весьма удовлетворяло её. Но, очень не нравился тон, какой она использовала в разговоре с посторонним ей человеком, которого видит впервые, а особенно эти её дурацкие шутки и намёки. «Нынешняя молодёжь совсем распоясалась в этих университетах, – думала тётя, между отправкой в рот миниатюрных порций гусиного паштета, что она слизывала с ложечки. – Не то, что в наше время, когда девушка даже глаз не смела поднять на мужчину, а уж  чтобы разговаривать с ним…» Но между тем, она доверяла племяннице – зная её чистоту и порядочность. А что этот месье, женат ли он?

– Вы женаты, месье Клаус? – спросила мадам Кло, облизывая лоснящиеся от паштета губы.

– Нет, мы расстались, – ответил мужчина, бросив беглый взгляд на девушку, принявшуюся за цыплёнка – отщипывая нежные кусочки мяса, она бросала их в рот, медленно жевала и облизывала губы, делая кончиком язычка круговые движения, – это так же не скрылось от всевидящего ока мадам.

Время от времени их глаза встречались, словно говоря друг другу что-то интимное, понятное только им.

– Мне очень жаль, месье! – искренне посочувствовала женщина, продолжая свою визуальную охоту «за молодой дичью». – Если я задела вашу старую, до сих пор не зажившую рану, то прошу извинить меня!

– Ну что вы, это было так давно, что я уже забыл, – успокоил мужчина. – К тому же, я даже где-то,

благодарен ей!

– Благодарны? – не поняла мадам Кло. – Не хотите ли вы сказать, что вы благодарны вашей жене, за то, что она… она… оставила вас?

– Именно это, я и имел в виду! – ответил месье Клаус, полоснув девушку таинственным взглядом, значение которого тётя не поняла, но зато ясно увидела  э т о.

– Милая тётушка, давайте сменим тему, – вмешалась в разговор Эжени, покончив с цыплёнком и принимаясь за сладкое. – Поведайте лучше нашему гостю о вашей восхитительной оранжерее!

Тётя до глубины души была тронута этим предложением, так как страстно любила похвастать своей коллекцией растений.

– Месье Клаус, вы любите розы? – спросила она, с ласковой улыбкой.

– Да мадам, я считаю, что они – прекрасны! Особенно, когда даришь их женщине, и, они словно оживают в её прелестных руках, расцветая ещё большей красотой, заряжая ею и того, кто их подарил.

– Браво-браво, месье! Да вы романтик, оказывается! – заверещала Эжени, звонко хлопая в ладоши и миленько подпрыгивая на месте. Сейчас она вела себя так, словно была маленькой девочкой, услышавшей что-то довольно забавное от взрослого человека, и теперь волна нахлынувших эмоций вынуждает её вести себя так, как она это делает.

– Не вижу ничего забавного в этом, Эжени! – произнесла тётя, вложив в свои слова нотку строгости. У неё было такое выражение лица, словно она собиралась позвать Гастона - её дворецкого, чтобы тот принёс ремень, а после, высечь им провинившуюся по её мнению племянницу, которая представлялась ей сейчас куртизанкой, предлагающей мужчине насладиться её телом за несколько сотен франков. – Месье Клаус должно быть пошутил, а ты, дурёха, принимаешь его слова за правду. Ох уж эти современные молодые люди – вечно у них одни только шалости на уме!

– Вы считаете, что подарить женщине цветы, это недопустимо? – спросил молодой мужчина, которому уже надоел этот не имевший смысла спор.

– Вовсе нет, месье! – поспешила заверить женщина. – Просто… я считаю, их дарят той, кого… которую любишь, и планируешь соединить с ней свою жизнь! Может, я немного старомодна в этом плане, но… тем не менее, я считаю, именно так и следует поступать!

– А я думаю, цветы надо дарить всем женщинам – собираешься ты жениться, или нет – они для того и созданы, чтобы цвести в женских руках. Нет ничего прекраснее в жизни, чем…

– Ну, хватит месье, довольно! – остановила тётка пыл молодого мужчины. – Иначе, боюсь, вы испортите мне ребёнка!

– Ребёнка?

– Кого вы считаете ребёнком, милая тётушка? – сделав обиженную гримаску на личике и надув губки, спросила Эжени.

– Конечно же тебя, мой птенчик! – поспешила ответить на вопрос добрая женщина. – Или ты считаешь, что ты уже достаточно взрослая, чтобы присутствовать при таких вот признаниях, что неосторожно позволил себе, месье Клаус?

– А что он такого сказал? – надулась девушка, словно её несправедливо обвинили в каком-то «диком непотребстве».

– Эжени, я бы попросила тебя оставить этот разговор! – сказала тётя, пытаясь быть строгой.

– Да, тётя, простите! – опустив глазки, произнесла Эжени, тем самым сильнее восхитив сидевшего напротив – её робко опущенный взгляд страшно возбудил его, и он, если бы не тётя, уже давно держал бы милашку в крепких объятиях.

Наступило никем не прерываемое молчание, словно всё, что планировалось, было высказано и теперь, каждый из присутствующих ждал, когда кто-нибудь нарушит тишину и внесёт что-то новое в прерванный разговор. Но никто не торопился этого сделать. Эжени поедала пирожное, подцепляя десертной ложечкой сладкие кусочки отправляла их в свой прелестный ротик, иногда перекидываясь взглядом с тётушкой и молодым мужчиной, который продолжал цедить хмельной напиток из своего бокала, держа в цепком прицеле своих внимательных глаз молодую особу, при этом игнорируя её тётку, сидевшую с недовольной миной на лице, нисколько этого не скрывая. А собственно, что обидело её? То ли, что она не в состоянии привлечь на себя внимание молодого гостя, в силу своего почтенного возраста, или, поведение племянницы, которую она считала скромной и воспитанной, а та, вдруг так откровенно повела себя за столом с посторонним мужчиной, который, к тому же уже был женат. Так почему же он развёлся? – этот вопрос не давал ей покоя. А впрочем, какое ей было до этого дело – мало ли, что бывает в жизни.

– Не хотите ли ещё вина, месье Клаус? – предложила гостеприимная хозяйка, наконец, нарушив молчание.

– Благодарю вас, мадам, думаю мне уже достаточно! – ответил мужчина, и добавил. – Не хочу проснуться с тяжёлой головой завтра утром! К тому же, я решил завтра уехать!

– Как? Почему так скоро? – произнесла мадам Клотильда, но в душе была рада этому. – Вы же только три дня как приехали.

– Дела!

– Работа не даёт вам достаточного времени для отдыха? – догадалась женщина, заметно повеселев.

– Вы правы – работа! – согласился молодой мужчина, стараясь не смотреть на Эжени, потому что уже с самого начала их разговора, догадался, что тётка усердно опекает её. И теперь, если он останется здесь ещё хотя бы на один день – может случится то, чего ему не хотелось бы.

Молодая девушка, особенно такая восхитительная как эта, в его присутствии, может внести разлад в размеренную жизнь её тётки, для которой добродетель стоит в первом ряду всех её достоинств, которых у неё должно быть достаточно, судя по тому, как она держит себя в присутствии его и своей племянницы, которую считает такой же добродетельной как и она сама. Может это и так, а может, совсем наоборот – проверять это он счёл неразумным.

– В какое же время вы уезжаете? – спросила мадам.

– Наверное, на рассвете! – ответил месье Клаус первое, что пришло в голову.

– Я распоряжусь, чтобы Гастон отвёз вас на вокзал, – пообещала добрая женщина. – Вы же наверняка поедете поездом?

– Да, мадам, – ответил месье Клаус и быстро добавил: – Спасибо вам за хлопоты!

– Ну что вы, мне это ничего не стоит! – ответила женщина, удовлетворённо и, обратившись к племяннице, проговорила – А с тобой, милая Эжени, мне бы хотелось завтра провести весь день – я так много должна рассказать тебе. Думаю, и тебе есть о чём посекретничать со своей старой тётушкой!

– Конечно, тётя! – ответила девушка, покорно склонив голову, уронив на стол прядь своих блестевших на солнце волос. Заложив её за ухо, она бросила взгляд на мужчину – он заметил это. Их глаза встретились, как два заговорщика, у которых созрел какой-то, только им одним известный план.

– А теперь, мадам, я бы хотел покинуть вас! – сказал мужчина, выходя из-за стола.

– Отдыхайте месье Клаус, комната в вашем распоряжении!

– Мадемуазель! – кивнул мужчина девушке и пошёл к ведущей на второй этаж лестнице.

– Надеюсь, ты ещё побудешь со мной, милая, – произнесла женщина, – мне было бы приятно поворковать с тобой немного, хотя бы ещё полчасика.

– Конечно, дорогая тётушка, я с удовольствием проведу с вами хоть весь день! – любезно согласилась Эжени, краем глаза косясь в сторону того, кто быстрым шагом покидал простор гостиной, и сейчас уже поднимался по ступенькам наверх, утопая каблуками ботинок в мягком ворсе лежавшего под ногами ковра.

Взгляд тётушки, светившийся добротой и вниманием к сидевшей слева от неё, был так занят лицезрением этой юной малышки, что она не обратила внимания на то,   ч т о  «имела наглость позволить себе» эта малышка, а именно – провожать взглядом мужчину, который был много старше её и, к тому же – разведён. А это, по мнению мадам Кло, было «опаснее всего».

– Может, выпьешь немного кофе, дорогая? – предложила тётка, поднимая миниатюрный кофейник.

– Спасибо, вы же знаете, тётя, я его не пью, – отказалась девушка, для подтверждения своих слов, с удовольствием сделав глоток из бокала с апельсиновым соком.

– А, правда, я и забыла! – проговорила мадам, наливая себе порцию чёрного напитка в фарфоровую чашечку, добавляя немного сливок и, делая маленький «аристократический» глоток, при этом отставив мизинец в сторону, так, как делают утончённые особы из семей, чьи предки нажили своё состояние за счёт чужой силы.

– Как тебе месье Клаус, дорогая? – спросила мадам Клотильда, словно говорила о дальнем родственнике, приехавшем погостить несколько дней.

– Не знаю, мне он показался каким-то странным, – ответила девушка, вложив в свой голос те нотки, когда говоришь о чём-то не представляющим для тебя никакого интереса – ты просто отвечаешь на заданный вопрос.

– Что ты имеешь в виду – «странный»? – не поняла тётка, продолжая делать глотки из чашечки.

– Печальный какой-то, – ответила Эжени, и быстро спросила: – Как он к вам попал, тётя?

Мадам Клотильда посмотрела на племянницу оценивающим взглядом, будто пыталась прочитать её «тайные мысли», которые она пытается скрыть от неё, в отношении месье Клауса, потом ответила:

– Дня три назад, мы встретились с ним неподалёку от нашего особняка – я решила немного прогуляться перед обедом… и встретила месье Клауса, он тоже гулял – дышал свежим деревенским воздухом – как он выразился.

– И пригласили его погостить у вас? – спросила Эжени, с недоумением в голосе.

– Нет, моя милая, он сам попросил, сказал – если у меня найдётся свободная комната, то не могла бы я сдать её ему на несколько дней, – ответила тётя, смутившись.

– Пригласить в дом постороннего – это так не похоже на вас, – сказала девушка, попивая из бокала.

– Он мне показался таким приятным и вежливым молодым человеком, и, признаться, я не смогла отказать ему. К тому же, здесь так одиноко одной среди этой тишины, – говорила тётя, и после короткой паузы добавила: – Вот если бы ты, моя дорогая, почаще меня навещала!

– А вы не подумали, вдруг он… какой-нибудь псих, или чего доброго… маньяк? – произнесла девушка, наигранно округлив глазки.

Мадам Клотильда посмотрела на племянницу так, словно пыталась сообразить – не послышались ли ей те слова, что сказала девушка, потом ответила:

– Ну что ты такое говоришь, девочка? Откуда такие странные мысли?

– И всё же? – не отступала плутовка, хитро поглядывая на тётку сквозь стекло бокала, из которого продолжала цедить сок.

– Да нет, он очень милый и воспитанный молодой человек, – ответила женщина, но было заметно, что слова Эжени вкрались в её сознание, и она даже призадумалась над ними, на мгновение надев, на не в меру припудренное лицо, маску задумчивости.

– А вообще, всё может быть, – ответила она, посмотрев наверх, словно бы там, на площадке широкой лестницы она собиралась найти подтверждение словам племянницы, или наоборот – отрицание того, что было сказано. Но ничего не нашла, и вновь вернулась к своему занятию, которое сейчас состояло из наполнения чашечки второй порцией кофе.

– Так о чём же вы с ним беседовали, тётушка? – спросила Эжени, чтобы сменить тему разговора.

– Беседовала? – спросила женщина, сделав глоток. – Почему ты решила, что мы с ним о чём-то беседовали?

– Ну не сидели же вы молча, на вас это не похоже! – ответила девушка, намеренно задавая тётке все эти вопросы, чтобы оттянуть разговор о себе, что так не терпелось мадам.

– Да нет, милая, он рассказал мне кое-что о своей работе, о том, где родился, немного о детстве, родителях, как поступил в университет, мечтая стать археологом…

– Архитектором, – поправила Эжени.

– Да-да, верно… ну, впрочем, и всё… его больше интересовали эти непонятные шипения, что постоянно доносились из его смарафона…

– SMS-сообщения с его смартфона! – вновь поправила племянница свою отставшую от мировой цивилизации тётку.

– Вот, да, точно…

– И кто же ему писал?

– Ну откуда же мне знать, – сделав удивление на подведённых тушью глазах, ответила мадам Клотильда. – Об этом он мне, знаешь ли, не докладывал… А вот, сейчас, я заметила, что он ни разу не заглянул в этот свой смарфон!

– Может он оставил его в комнате? – догадалась девушка.

– Наверное, – согласилась мадам, продолжая наслаждаться бодрящим напитком.

Как Эжени ни старалась, долго «заговаривать зубы» тётке ей не удалось, и тогда, она была вынуждена отвечать на вопросы мадам Клотильды, а у той, их было вполне достаточно, для того, чтобы заполнить ни одну страницу мемуаров «отошедшего на покой аристократа».

Когда, спустя час, мадам Клотильда выдохлась, и выражение её лица наконец приобрело черты удовлетворения, что означало, что она вполне довольна повествованием племянницы, девушка, запечатлела на её румяной щеке свой «детский» поцелуй, пожелала, уже позёвывавшей мадам спокойной ночи, и вышла из-за стола, чувствуя, как белые кружевные трусики, которые были на ней, прилипли к маленькой попке, и она горела только одним желанием – скорее сбросить их и юркнуть в мягкую кровать, отдав ей, словно мужчине, своё обнажённое тело.

Было пять часов вечера.

Месье Клаус в это время находился в своей комнате на втором этаже особняка мадам Клотильды; устроившись на кровати поверх мягкого покрывала, он, подложив под голову левую руку, а в правой держа бокал с вином – маленькими глотками смаковал этот напиток, и в томительной неге предавался мечтам. Он думал о той нежной милашке за столом, которую так усердно рентгенировал взгляд пожилой дамы – её тётки; казалось, ни одна деталь, не могла ускользнуть от этого ярого сторонника девственной чистоты – как тела, так и души, причём, не исключая мысли и желания. При этом сама не упускала возможности пускать в него «потусторонние» взгляды, которые, может ещё и произвели бы на него должный эффект, будь их владелица лет на тридцать моложе… А девчонка само совершенство – думал он. Эти мягкие волосы лежащие вдоль прямой спинки, немного влажные после душа; эти голубые глазки, смотревшие с неописуемым восторгом; требующие поцелуя мягкие губки; тоненькие ручки с миниатюрными пальчиками; гладкая бархатистая кожа, точёная фигурка, и запах молодости, который расточает её юное тело, как аромат цветов из сада Клода Монэ… Это тело хотелось держать в крепких объятиях, целовать, гладить, ласкать, наслаждаясь его красотой, и отдавать ему свою силу и восхищение, проникая в тайну искусства соблазнения. Думая об этом, он представлял этот тайный мир, попав в который, ты теряешь покой, и тобой владеет только одно желание – быть его завоевателем, или пасть, в борьбе. Растворить своё сознание в водовороте пылких признаний, навеянных молодостью мыслей о том, что в жизни нет ничего прекрасней этого чувства, которое даётся на одно мгновение, но оно способно растянуться на долгие века, которые ты проживаешь в сказочном мире своей фантазии.

Поток «горячих» мыслей, лившихся в сознании месье Клауса, прервал стук в дверь. Он соскочил с кровати, точно ждал того, кто стоял сейчас за порогом его комнаты; поставил недопитый бокал на стол и, подойдя к двери, распахнул её.

Эжени впорхнула в комнату тем же лёгким мотыльком, каким предстала несколько часов назад, когда спустилась в гостиную к обеду. Сейчас на ней была шёлковая сорочка, открывавшая её стройные коленки и восхитительные длинные ножки; сквозь тонкую ткань просвечивали кружевные трусики, притягивавшие взор к её кругленькой попке, которую почти не скрывали; блестевшие на свету волосы были гладко расчёсаны и лежали вдоль спины, а маленькие груди с острыми сосками – манили и соблазняли.

– Привет! – произнесла девушка, повиснув на шее месье Клауса. – Я так соскучилась!

– Я тоже скучал! – признался мужчина, заключая это нежное хрупкое тело, повисшее на нём в свои крепкие объятия.

Запах полевых цветов, исходивший от неё, защекотал ему нос, а стройные контуры её ласкового тела, прижавшегося к нему, вызвали эрекцию, которая всё нарастала и нарастала. Пухленькие губки девушки приблизились к его губам, запечатлев на них страстный поцелуй; он приоткрыл рот, и её тонкий язычок проник в него. Какое-то время оба наслаждались друг другом; он не отрывался от её нежного ротика, источавшего из себя нежную слюну, опаивая его блаженство хмельным восторгом навсегда ушедшей юности, которую он вдруг почувствовал, держа в объятиях эту хрупкую драгоценность – бережное отношение с ней, могло продлить то, что он сейчас чувствовал.

Целуя, он гладил её ладонью по спине, медленно опуская руку; когда его широкая ладонь легла на две ласковые половинки прелестницы – плутовка призывно выставила попку, и, неожиданно отстранилась от него.

– Подожди, ты кажется не закрыл дверь, – сказала она, и развернувшись, тоненькими пальчиками повернула ключ в двери – послышалось два глухих удара. – Как бы тётка не нагрянула!

– Сомневаюсь, что она вошла бы без стука, – произнёс мужчина. – К тому же, она вряд ли поднимется до обеда.

– Она рано встаёт, – ответила девушка, заложив ручки за спину, и крутясь на месте.

– Сегодня она будет спать как младенец! – усмехнулся месье Клаус, собираясь продолжить прерванное занятие.

Эжени вскинула на него глаза, ожидая пояснения, и отступила назад.

– Я подсыпал в её кофе хорошую дозу снотворного, – ответил мужчина.

Девушка ещё больше округлила глазки.

– А если бы я его выпила? – сказала она.

– Я знаю, что ты не пьёшь кофе! – ответил он, снова подходя к ней.

– Но в этот раз, я могла изменить своей привычке, – ответила девушка, отбегая.

– Ты никогда не меняешь привычек, лисичка! – ответил молодой мужчина, выставляя вперёд руки, чтобы вновь ощутить её тело в своих объятиях.

Девушка, резко дёрнувшись, отбежала от двери, и встала посреди комнаты. Развернувшись, он двинулся ей навстречу. Шалунья, сощурив глазки, снова резко отскочила, и попятилась от настигавшего её месье Клауса, но не удержалась на ногах, и плюхнулась на кровать, стоявшую напротив двери.

Когда он присел рядом, она устроилась посреди кровати; опираясь локтем о её мягкость, и согнув колени, слегка расставила их, глядя на него в томительном ожидании предстоящей «постельной схватки», будучи податливой и как никогда – восхитительной. Он подложил левую ладонь ей под голову, правой рукой надавив на колени, и она опустила ножки, раздвинув их. Её сорочка задралась до самого пупка, открыв просвечивающую сквозь прозрачную ткань трусиков узенькую ложбинку; заложив под неё правую руку, он фалангой большого пальца принялся медленно тереть её влажное лоно, чувствуя кожей узкое углубление, и вновь впиваясь в губы девушки прерванным поцелуем.

Она застонала, чувствуя давление его пальца на своём сладеньком местечке – чувствительном к таким ласкам. Прикосновением пальца, он чувствовал, как оно ещё больше увлажнилось, это было заметно и по её стонам, которые были всё громче и громче. И если бы её вездесущая тётка не спала сном младенца, то, где бы она не находилась в это время – давно бы услышала их.

– Трахни меня, – говорила она, между стонами, не отрываясь от его губ, – так, как ты это делал в Париже!

Он не ответил, продолжая пить её сладкий поцелуй.

– Отделай меня так, чтобы мне было больно пИсать, и сидеть! – не унималась девушка, извиваясь всем телом.

Он по-прежнему молчал. Теперь его ладонь действовала у неё под трусиками; он массировал её чувствительный клитор, возбуждаясь от её гортанных стонов; его плоть пылала и готова была вырваться наружу, чтобы наконец-то войти в неё. Но он не торопился. Он отпустил её губки, и в тот же миг, девушка откинула голову, продолжая бешено стонать. Резким движением рук, он разорвал тонкую ткань её сорочки, то же самое проделав и с трусиками, и прикоснулся губами к её тонкому горлу, проводя по нему кончиком языка, спускаясь ниже, к её ложбинке между грудей. И вот уже его язык скользнул на остренький сосок, нежно вылизывая его – сначала левый, потом правый; так же, он слегка покусывал их, меняя действия, но, не останавливаясь на одном месте. Его горячий язык, исследуя её тело «поехал» дальше – по животу, опустился в маленький пупок, покружил в нём и двинулся дальше. Девушка, продолжая извиваться, вонзила пальцы в его волосы, растрепав их. А он, тем временем добрался до её гладко выбритого лобка. Его язык закружил возле её клитора, нежно выписывая на коже мягкие круговые движения; изредка, словно случайно, касаясь его головки; он почувствовал его увеличение и твёрдость.

– Fuck my! – произнесла она по-английски, сквозь стон.

Откинув полы халата, он резким движением раздвинул ей ноги, и вошёл в неё. Навалившись на девушку всем телом, прямо-таки вытянувшись на ней, он обхватил ладонью её горло, и, сжимая, принялся делать резкие движения нижней частью тела. Девушка стонала, кричала, царапала ноготками его широкую спину, выкрикивая грязные ругательства, которые заглушал его звериный рык. Это продолжалось около семи минут, по истечении которых, он, наконец, оторвался от неё, извлёк свой красный, пульсирующий член и, перевернув её, бросил лицом на подушку.

– Мерзкий, грязный ублюдок! – прохрипела девушка, припечатанная правой щёкой к подушке.

– Да, я такой – ты ведь без ума от таких! – ответил он, входя в неё сзади.

– Fuck you! – прокричала Эжени, зажмурившись от пронзившей её жгучей боли.

Он содомировал её нежное заднее отверстие с такой силой и яростью, что казалось, порвёт его. Но, привыкшая к таким играм Эжени, получала, ни с чем не сравнимое удовольствие. Месье Клаус, вгонял свой внушительных размеров член на всю длину, чувствуя тугую боль, которая сводила его с ума. Это длилось недолго; через две минуты, он кончил, и быстро вытащил свой пульсирующий инструмент, вслед за которым было «выброшено» то, что он только что оставил – его сперма медленно вытекала из ануса девушки и разлилась на покрывале.

В течение часа, он проделывал это ещё и ещё – «насилуя» её спереди, и сзади. До тех пор, пока Эжени, доведённая до безумия, не потеряла сознание. С этим, закончились и её грязные выкрики, которые она «использовала», чтобы сильнее возбудить своего «мучителя».

Бернар Дюбуа, или как он представился мадам Клотильде – месье Клаус, был высоким широкоплечим мужчиной 34-х лет с острыми чертами на загорелом, покрытом лёгкой щетиной лице. Сильным, как физически, так и морально; способным добиваться в жизни всего, что требует его сущность и желания; не пасуя перед трудностями и не забивая голову ненужными амбициями. Он преподавал экономику в государственном университете в Монпелье. Там, год назад, он и познакомился с молоденькой студенткой Эжени Буассон, посещавшей его «уроки».

Если бы тётушка Клотильда, так страстно опекавшая свою «маленькую» племянницу, знала её истинную сущность, то была бы не просто поражена, она была бы… убита этим «открытием». Не вдаваясь в длинные пояснения, а говоря прощё – у Эжени слишком рано созрел клитор. И  т о,   чего девушки её возраста почувствовали в момент полового созревания, Эжени «открыла это» много раньше. Она была так темпераментна и ненасытна, точно знаменитая героиня созданная Эммануэль Арсан – с её фантазиями и «философией». Не всякий способен был погасить то пламя, что горело между восхитительных ножек милашки Эжени; дать ей насладиться таинством прекрасного, ввести в мир наслаждения, словно внимательный гид, провести по всем его закоулкам, раскрывая ту тайну, которая сокрыта за железными дверьми человеческих предрассудков. Бернар Дюбуа – смог.

А началось всё во время занятий, когда сидя за кафедрой, напротив широкой доски усеянной белоснежными каракулями преподавателя, Эжени, вместо того, чтобы «слушать урок», пускала в него те стрелы, которые в одно мгновение сражали мужчину, заставляя его пасть к ногам соблазнительницы, находя приют в её ласковых сетях. Но Бернар Дюбуа был не из таких. Он понял намерения своей ученицы, как и следовало их понимать в данном случае. Девушка мечтала не о любви, или сентиментальных встречах под луной. Она мечтала о другом. И это «другое», он и дал ей, в тот же вечер, когда она, после занятий, дождавшись, когда все разойдутся, подошла к нему, и призналась, что мечтает переспать с ним. Слово «переспать», она заменила другим синонимом, и, в последствии получила от него по полной. Они встречались в мотелях, у неё на квартире, которую она снимала, иногда в холостяцких квартирах его друзей. И всё это время, пока находились вместе, придавались дикому, необузданному сексу. Тогда, она уже не была девственницей, и у неё был опыт. Но у Бернара Дюбуа его было намного больше и его «опыт» был много изощрённее. Он «экспериментировал» с ней не только «жанры» ролевых игр для взрослых, но и дикую философию Альфонса де Сада, и её маленькая попка частенько имела сине-багровый оттенок. Её щёлка изливалась потоком горячей струи раньше, чем он начинал «действие». Её возбуждало уже то, что она находилась в плену его крепких рук, которые насиловали, мяли и рвали её нежное тело. Так, издевался герцог Бланжи над своей юной пленницей Огюстин, когда сёк и насиловал бедняжку на глазах у всего собрания. И то, что у них было сегодня в особняке мадам Клотильды, казалось забавой подростков, впервые решивших «поэкспериментировать», в сравнении с тем, что они проделывали вне стен этого особняка, дышавшего пошлостью аристократизма.

Сейчас, он «отдыхал», вытянувшись во весь рост на кровати, скрестив ноги, и дымя сигаретой, заложив левую руку под голову. Эжени, получившая необходимую ей порцию, лежала рядом, уткнувшись щекой в мягкую подушку, выставив на его обозрение свою миленькую попку, на которую талантливый «художник» мастерски «наложил» дюжину красных оттенков, уже начинавших приобретать синеватый цвет. Помимо прочих игр, девушка была без ума от той «игры», от которой трясутся поджилки у школьников, когда они дают на проверку строгому отцу свой дневничок, косясь на ремень, под хлёсткий аккомпанемент которого, «танцуют» их попки. Вот и сейчас, «игра в провинившуюся школьницу» дала отличные результаты на её кругленьком задке.

Вспоминая это, Бернар Дюбуа вновь почувствовал приближение эрекции, и уже через несколько секунд его члену стало тесно под халатом. Он уже собрался воспользоваться тем, что девушка спит, и взять её спящей, но плутовка, точно почувствовав силу его нарастающей эрекции, пошевелилась.

Постанывая, она перевернулась на бок, и, повернув голову в его сторону, произнесла:

– Дай сигарету.

Вытащив синюю квадратную пачку из кармана халата, он извлёк сигарету и, прикурив, переложил в её тоненькие пальчики. Приняв её, она с наслаждением затянулась.

– Ты так и куришь «Житан», – сказала она, выпустив в потолок струйку дыма.

Он не ответил, по-прежнему дымя сигаретой, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, лежавшую у него на животе.

– Неплохо ты отделал мои половинки, месье Клаус! – сказала девушка, приложив ладонь к своему горящему острым жаром задку.

– Тебе это пойдёт на пользу, моя дорогая! – произнёс он, последними словами передразнивая тётку Клотильду.

– Что это за имечко ты выдумал? – спросила девушка, затягиваясь сигаретой. – Твой новый псевдоним?

– А ты хочешь, чтобы я назвался своим? А если бы твоя тётка – эта старая ведьма, рассказала бы обо мне Рене Мартэну? Представляешь, что бы тогда было? Кстати, это правда, что ты говорила за столом – будто бы эта замызганная пиявка влюблён в неё?

Девушка усмехнулась, всё ещё лёжа на боку, и глядя на собеседника вполоборота, потом сказала:

– И вовсе он не замызганный! Он очень даже приятный директор, и, о, да, от тётки просто без ума, особенно, когда она пытается неимоверным количеством румян «замазать» свою старость.

– Которая, уже вошла на порог! – ответил Бернар, криво усмехнувшись. – Ненавижу старух, которые молодятся и клеятся к молодым мужикам! Когда я это вижу – хочется сблевать в их отвратительную морду.

– Ты циник, месье Клаус! По-твоему, только мужики могут клеить молоденьких?

– Мужик – это другое дело! – с уверенностью в голосе, произнёс Дюбуа.

– В шестьдесят, у тебя вряд ли поднимется, месье Клаус! Продолжая в таком духе, ты быстро растратишь свою энергию!

– Не волнуйся, твою задницу, я и в семьдесят буду рвать с темпераментом подростка! – заверил Дюбуа, одаривая Эжени взглядом, в котором она прочитала то, о чём мечтала, с тех пор, как пришла в себя. Ей было мало, и она желала большего.

– Ну, что же ты медлишь? – всыпь мне ещё! – простонала девушка, уткнувшись личиком в край подушки, приподняв попку.

– Ты малолетняя грязная шлюха! – произнёс он, глядя на девушку прищурив глаза и скривив губы. – Когда-нибудь, я продам тебя в бордель, где тебе самое место! Или нет – буду сам находить тебе клиентов, и они будут драть тебя в моём присутствии!

– А сам, будешь сидеть в кресле и дрочить! – добавила девушка, млея от этого «предложения».

Её разогретый грязным желанием мозг, провоцируя разум, посылал новые идеи, от которых в горячей истоме дрожали их тела, словно заложники, в плену у жестокого инквизитора. Если бы мадам Клотильда Буассон де Грасси, не спала бы сейчас сном праведника, то в ужасе содрогнулась бы, услышав дикие крики, стоны и глухие удары, сотрясавшие её особняк. А если бы она узнала, что виновниками всего  э т о г о,   является её племянница – это «нежное непорочное создание», и этот молодой мужчина – «вежливый и обходительный», то это была бы её последняя ночь на земле. К счастью для мадам, месье Клаус хорошо позаботился о ней – усыпив на эту ночь, которую решил провести в её особняке с её племянницей, играя в свои игры. Это ему пришла идея познакомиться с мадам и «напроситься» в жильцы. Эжени была не против. Для неё правда, было сюрпризом, что её любовник готовит ей ту же «программу», что они практиковали вне стен особняка. Она думала, он просто трахнет её и она быстренько убежит в свою спальню, где оставшееся до утра время проведёт с «резиновым другом», угощая его сладким нектаром своей юной щёлки. Но её опытный любовник обо всём позаботился, предоставив им полную свободу. За это, она и восхищалась им.

Соскочив с кровати, он сбросил с себя халат, и как пловец «нырнул» на лежавшую на животе девушку. Силой навалившись на неё, он некоторое время давил это хрупкое тело, скользя и ёрзая по нему; придавленная им, она издавала глухие стоны. Наконец, ослабив хватку, он раздвинул её ягодицы, и вложил между ними своё горячее оружие; девушка сжала попку, и его член оказался в тугих тисках, отчего он взвыл, и крепко прижав ладонями голову Эжени, принялся делать круговые движения. Девушка сжимала и разжимала ягодицы, как бы массируя его плоть, что доставляло ему бешеное удовольствие, последствия которого ощущало её тело.

– Когда-нибудь, крошка, чувствуя приближение оргазма, я перережу тебе горлышко… Вот так! – прохрипел он ей на ухо, полоснув пальцем по её тонкой шейке

– А я отрежу твои достоинства, и законсервирую в формалине, – произнесла девушка «сдавленным» голосом. – А когда захочу потрахаться, буду вынимать их и использовать как резиновую игрушку.

Изрыгнув из себя скрежущий перепонки крик, он кончил, оросив спину девушки густой горячей влагой.

– Кстати, эта игрушка у тебя с собой? – спросил Бернар, продолжая давить Эжени весом своего тела.

– Естественно – нет, – ответила девушка. – Не потащу же я  э т о  сюда. Вдруг тётке взбредёт в голову поковыряться в моих вещах…

– Она что, и это делает? – спросил Бернар, переваливаясь на бок, словно подбитый на охоте медведь.

– Тётушка Кло, усердно печётся о моей нравственности! – с цинизмом в голосе, проговорила Эжени.

– Значит, она не знает, что её крошка трахает страпоном своего преподавателя? – рассмеялся Дюбуа, пожалев, что девчонка не прихватила эту игрушку.

Помимо прочих, он был без ума от той, где она изображая «строгую мистрис» «наказывала» его страпоном, отыгрываясь за все «унижения», которым он её подвергал. От этой игрушки он кончал, даже не прикасаясь к члену.

Перевалившись через кровать, он поднялся с неё, снял халат, и пошарил в кармане; нащупав пачку своих любимых «Житан», он вытащил сигарету, прикурил и, сжимая фильтр в зубах, подошёл к окну, тряся на ходу своим всё ещё пребывавшем в боевой готовности членом. Халат он бросил на край кровати, чтобы в обнажённом виде предстать перед своей юной повелительницей, и немного подразнить её.

Встав у окна, он вглядывался в брезживший за окном рассвет. Тёмная ночь – свидетель их грязных игр постепенно сменялась ранним утром, которое, вскоре окрасится ярким солнечным светом, при «виде» которого, холодные ночные тени спрячутся, как вампиры в своих гробах, чтобы после, вновь служить своему повелителю тьмы, когда наступит ночь, и он войдёт в свои владения.

– Что ты там увидел? – спросила девушка, оглядывая его обнажённое тело. – Иди же сюда!

Он не ответил, продолжая стоять в полутьме комнаты, затягиваясь сигаретой.

Эжени лежала на спине, не отрывая от него своего пристального взгляда, продолжая чувствовать боль в ягодицах, которая от давления на них ощущалась сильнее – это ещё больше возбуждало эту юную мазохистку.

– Через час, я уезжаю, – сказал он, продолжая смотреть в окно.

– Я с тобой! – ответила Эжени, «исследуя» взглядом его обнажённый зад, время от времени поглаживая себя между ног.

– А как же тётка? – спросил он, просто, чтобы что-то сказать. На самом деле, ему была безразлична эта старая, до сих пор молодившаяся особа – как он думал, и к которой испытывал отвращение.

– Переживёт! – произнесла девушка, скривив губы в циничной ухмылке.

Докурив сигарету, и выбросив окурок в щель приоткрытого окна, Дюбуа повернулся, задержав взгляд на длинных пальчиках своей развратной подружки, продолжавшей ласкать своё горевшее неудовлетворённым желанием лоно.

– Какая ты всё-таки жестокая девочка, – произнёс он со злобой в голосе, и окрашенном ненавистью лицом – то ли он играл, то ли это было на самом деле. – Тётка так заботиться о тебе, а ты… неблагодарная… тварь…

Девушка внезапно рассмеялась.

– Что такое? – глядя на неё в недоумении, спросил Дюбуа.

– Вспомнила, как она сегодня жаловалась, что в тот день, когда вы познакомились, ты, разговаривая с ней, всё время торчал в телефоне, отвечая на приходившие тебе сообщения.

– Ты же мне их и посылала, – усмехнулся он, вспоминая их текст.

– Помнишь, что я тебе писала? – проговорила девушка, и принялась перечислять: – «Пока ты чешешь языком со старой кикиморой, моя щель горит в ожидании твоего х…», или – «Она ещё не набросилась на тебя?.. »

Бернар Дюбуа рассмеялся.

– «Сунешь ей сегодня, или прибережёшь силёнки для своей маленькой девочки?.. » – озвучила Эжени строки очередного сообщения, что отправляла ему три дня назад.

– Этой развратной, неблагодарной стервы! – процедил Дюбуа сквозь зубы.

– Выпори меня, может тогда, я стану послушной! – постанывая от наслаждения, произнесла Эжени.

Дюбуа усмехнулся, потом сказал:

– Жалко, что тебе это нравится!

Бросив на него гримасу ухмылки, она закрыла глаза, чувствуя приближающийся «финал», но её влажные губки ещё успели произнести:

– Не можешь воспитать меня, тогда заткни свой грязный рот, ублюдок!

Бернар Дюбуа молчал; он смотрел, как девушка, приподняв колени, и продолжая тереть своё лоно, откинула голову, ещё громче застонав. В его голове внезапно зародился план, которому он, не теряя времени, дал жизнь: подойдя к стулу, где на спинке висел его пиджак, он просунул руку в карман, и вытащил тонкий провод, который срезал от зарядного устройства телефона. Сложив его вдвое, и обмотав концом правую ладонь, он подошёл к девушке, по-прежнему лежавшей с закрытыми глазами; схватил её за волосы и перевернул, снова бросив лицом на подушку. А после, положив левую ладонь ей на затылок сильно сдавив, он принялся что есть силы хлестать её по и без того уже посиневшим ягодицам. Он лупил её наотмашь, долго и с наслаждением. Девушка кричала, визжала, дрыгала ногами, поднимала и сжимала попку, выкрикивая ругательства, какие не часто услышишь и в борделе на улице Лафайет во время субботних оргий, а удары всё сыпались и сыпались, окрашивая юный задок вздувающимися кровавыми рубцами.

Когда из её до предела возбуждённой щёлки брызнул светло-жёлтый фонтанчик, а по телу пробежала судорога, ударив по ногам, и они затряслись как в лихорадке, он ослабил хватку. Впрочем, он уже давно выдохся, и теперь смотрел на неё взглядом садиста. Одновременно с завершением экзекуции, девушка кончила, и её измученное наслаждением тело снова «отключилось» – она опять потеряла сознание.

Глядя на её исхлёстанный в кровь задок, Бернар Дюбуа, тяжело дыша, отбросил провод, подошёл к столу, взял недопитый бокал и одним глотком осушил его, продолжая наслаждаться «своей работой». После, обойдя кровать, снова лёг на своё место, вытянувшись во весь рост. Его красный, пульсирующий член, наконец, разрядился, завершая тем самым то, что «растревожила» в нём та, которая лежала сейчас без сознания в собственной моче и сперме; с улыбкой наслаждения, которой светились её полненькие губки.

На рассвете, учитель экономики Бернар Дюбуа, наскоро одев свою всё ещё пребывавшую без сознания, студентку, вызвал такси и, покинув особняк мадам Клотильды, помчался на вокзал, увозя с собой её племянницу. Когда они подъезжали к вокзалу, девушка пришла в себя. Первое что она почувствовала, была острая жгучая боль, пронзавшая её нежные половинки, и жар во всём теле. С блаженной улыбкой, она положила голову ему на плечо и ласково заворковала, благодаря за эту «чудесную ночь», а особенно, за то «неожиданное завершение», которое «она будет вспоминать всякий раз, садясь на жёсткий стул в университете» – как она выразилась. Бернар ожидал другого.

Их связь продолжалась ещё три месяца – всё это время, Эжени не поддерживала отношения с мадам Клотильдой, как и та, после её внезапного исчезновения из особняка, не горела желанием встречаться с племянницей, словно держа на неё обиду. Если бы мадам знала, при каких обстоятельствах её «малышка Эжени» даст о себе знать спустя три месяца…

Как-то в один из вечеров середины октября, Бернар Дюбуа и Эжени Буассон остановились в мотеле, расположенном на площади Пигаль, чтобы продолжить свои «эксперименты». Временно обуздав жаждавшее удовлетворения похотливое тело своей подружки, Дюбуа слез с неё, предоставив юной особе свой тугой зад, при этом удобно устроившись лицом на пропахшей казённым мылом подушке, чтобы насладиться «силиконовой содомией». Трахая своего партнёра доведённая до эмоционального бешенства, Эжени, начавшая утрачивать связь между реальностью и вымыслом, склонилась над его ухом, шепча мерзости, лившиеся из её прекрасного ротика, как отбросы из канализационной трубы. Придавив его своим хрупким телом и продолжая долбить в прямую кишку, девушка скользнула ладонью под подушку, вытащила пистолет, приобретённый ею «по случаю» на распродаже в Булонском лесу, и, приставив холодное дуло к голове любовника,   спустила курок. Насладившись этим «зрелищем», безумная пленница порока, оседлав жертву своей страсти, и бешено хохоча, вложила обагренное кровью дуло себе в рот, и, спустя секунду – прогремел второй выстрел.

Их, ещё не остывшие тела были обнаружены спустя три минуты, когда дежурный-администратор, услышав выстрелы, бросился наверх прямиком в комнату «странной парочки» – как он выразился, давая свидетельские показания, прибывшим на место трагедии полицейским.

Спустя два дня, мадам Клотильда узнала об этом из газеты, что принёс её дворецкий Гастон. Прочитав заметку, добрая женщина не хотела в это верить, считая это – ошибкой. Ещё совсем недавно её «прелестное дитя» сидело за столом, мило беседуя, и глядя «на того человека» – стеснительным взглядом застенчивого ребёнка, сидевшего за одним столом с гостем, приглашённым к обеду гостеприимной хозяйкой. Каким вежливым, внимательным и культурным показался он ей. А она… она само совершенство – нежный цветок, что дал ростки в оранжерее мадам Кло, среди таких же – чистых, и так радовавших глаз своей прелестью и красотой, пропитанной тёплыми лучами солнца и утренней росой.

Звонок в дверь, раздавшийся в гостиной, вывел мадам из её «комы». Гастон находился в городе, и в доме она была одна. Отложив газету, она поднялась с дивана и, миновав гостиную, подошла к двери. Стоявшего на пороге человека, она узнала сразу – это был комиссар Морэль из полицейского департамента.

– Добрый день, мадам, простите за вторжение, – сказал комиссар, надев на лицо маску сочувствия, как принято в таких ситуациях, – мне надо задать вам несколько вопросов… это касается вашей…

– Я в курсе, комиссар! Входите! – ответила мадам Клотильда, отступая в сторону.