Однажды в царевом кружале слободы Кукуевской

Шумно возле Арсенала. Его лишь вчера наименовали Арсеналом, а все тзарь Пётра, вернулся из немцев сам не свой, три недели пил горькую, тяжко вздыхая и кому - то грозя кулачищем, а потом начал все менять. Мусоров наименовал полицаями, бояр делегатами, даже себя произвел в Дженерал Фельдхмайстеры, а кособокое царево кружало, возведенное еще его светлой памяти папой Тишайшим, повелел именовать отныне Арсеналом.

- Товарищ ! - суется в кабак оборванный дядя с подвязанной щекой. - А кальсоны выдавать будут ?

За стойкой принаряженный Мюратом Меншиков. Серьги бабьи, шкеры флотские, хуряжку - псу под стол. Как есть новейшее время ! Могуча Россия, порядку нету, как и предусматривал летописный Нестор, но шуму много, а где шум, там и жизнь. И какова же возможна щирая и вольная жизнь народная без кальсон ? Шалишь. Не балуй.

- А вот кальсон кому ! - заливается соловьем Данилыч, успевая переворачивать тяпкой шкворчащие по тефлону дедовской еще сковороды сметанники наваристые. - Кальсон !

Тот, что с щекой подвязанной, подходит вплотную, дышит, взволнован. Надо глазом убедиться, что не обманывает простодушные народы лукавый и верткий Меншиков. Колупает копытом сметанник, метет хвостом, яро пышет ярость благородная из разверстых ноздрей, скучающих без табачку врозь. А Алексашка уж кетчупом  " Табаско " сметанники поливает, знай нахваливает.

- Это ж пироги, - удивляется пришлец, ставя левую ногу в угол, - а мне кальсоны.

- По Указу, - лихо режет в ответ полоротый смехач, тряся серьгами, - велено именовать пироги кальсонами. Хочешь, дядя, вздевай, не хочешь - так иди воруй. Или, - суровеет на глазах лукавый царедворец, вытягивая из - за пазухи  " Маузер ", - ты рескрипту про образование Красной гвардии не слыхал ? Ты, гад, как я погляжу, и  " Фелькишер беобахтер " на политинформации не изучал ?

Тужится дядя, вторую ногу пряча под стол. Тоже ловок да смышлен. Разом кажет, что к трудодням не способен, инвалид умственного труда, вон, ноги сами отваливаются. Но и Меншиков не прост.

- Мы тебе колесики приспособим, - решает на ходу удачный менеджер, выруливающий Арсенал в светлое будущее, - будешь меж грядок укатываться, а рук ежели лишишься, - предупреждает потенциальное увиливание Алексашка, широко улыбаясь, - то ротом траву кусай, помогай стране пятилетку в четыре года сооружать, мы не хуже немцев, просто, думаешь, так, что ли, из пятилетки четырхлетку производим ?

В Арсенал входит, отдуваясь, шурша атласным подбоем знаменитой медвежьей шубы князь - кесарь. Зверовит и страхолюден, вовеки пьян и зол. Тычет пальцем себе за спину.

- Там конь, Данилыч, как есть четырехлеток - неук, Холстомером кличут.

Следом длинный, нескладный, лик кошачий, усы торчком, мундир зеленый с красными обшлагами. Сразу идет за стойку, наливает себе самочинно жбан водки алой, пьет.

- Не Холстомером, - вступает в беседу новый пришлец, пугая дядю с подвязанной щекой бешеными глазами, - а Холмогоровым. Егоркой. Он лошадь патриотический, его платовцы под покровом ночной темноты из комитета опять двадцать пять свели, а там, ведомо, только пидоры и обитают.

Взбирается на стол первый из гостей Арсенала, кланяется на четыре стороны географии и принимается каяться :

- Ой - ти мнешеньки, прости мя, люд православный !

- Грехи, - подтверждает на голштинском длинный, очучиваясь ненароком самим тзарем Пётрой, мать вашу так !

- Кончилась великоразвитая цивилизация, - юродствует влезший на стол, критически рассматривая покоробленные непогодой стены Арсенала, - одни уголовники кругом. Как сказал твой правнук, - мотает гривой конской на Пётру, - до тебя мрак сплошняком, после - делюга. Вот если бы не массовый геноцид большевиков собственного населения - вконец исчезла бы Русь Святая - то, а так хоть Мавзолей остался.

Воет волчиной позорным тзарь Пётра, причитает Меншиков, Рамодановский так вино хлещет, безымоционально, собственно говоря, а внесший сумятицу мужик слезает со стола и ползет к двери. Но ставит ботфорт ему на спину тзарь Пётра и давит, как таракана.

- На, сука !

А потом, конечно, пляшут они втроих, соответственно, Пётра, Меншиков и Рамодановский на остатках смутьяна, песни горланят, затем жонки какие - то к ним непотребные присовокупляются, мазепы и снова немцы, гужбон, короче, за всю х... ню.

Вот так, граждане бандиты, праздновал Кукуй светлый день календаря - двадцатое апреля любого года. Чего и вам всем желаю.