Расскажи мне про звезды 19 или Порно рассказы

13 сентября, четверг, 1984 год.

ФЕДЯ

После нашей встречи с моим незнакомцем, я чувствую не проходящее возбуждение и взволнованность. Мне это сильно мешает в повседневной жизни, но и делает меня более счастливым. Я радуюсь каждой мелочи, мне нравится сидеть на уроках и слушать всю эту чушь, я не чувствую усталости, не смотря на то, что снова спал очень мало. Я все время думаю о нем, хоть и не хочу этого. Я прекрасно понимаю, что это ненормально, и от этого ощущаю скованность и неловкость перед всеми людьми. Внутри меня как будто горит огонь, поддерживающий мою жизнь, но как будто этот огонь запретный; я стараюсь скрыть его жар и свет, но он все равно заметен окружающим, и я стыжусь этого.

Валентина Ивановна ругала меня, что я не сдал вчера контрольную. Она пыталась выяснить, куда я дел тетрадь. Я же просто выбросил ее вчера в мусорку, в порыве эмоция. Теперь я сожалел об этом, и не мог ей признаться, отшучивался и смеялся, говорил, что потерял. Она пригрозила, что сообщит об этом моему отцу, если я не принесу завтра тетрадь с контрольной.

Еще вчера кто-то из ребят заметил мою руку, и все стали спрашивать, что с ней. Я так разволновался, что не смог придумать историю, и этим разжег больший интерес, и повод для сплетен и подколов. Но даже самые пошлые шутки не могли сравниться с правдой, которая была куда страшнее.

Под вечер я почувствовал тоску и боль, похожую на ноющий зуб. В груди моей что-то ерзало и трепыхалось, как будто у меня началась тахикардия. Я снова почувствовал жар и головокружение. Отказавшись от ужина, я ушел в комнату и лег спать. Но спать я снова не мог, чувствовал взволнованность и бодрость. Обычно, когда я чувствую недомогание, я ложусь спать, а когда просыпаюсь — все проходит. Теперь я лежал в темноте и сжимал свою больную руку. Мне нравится делать это, что бы она болела еще сильнее. Синяки на ней образовались ужасные, мне больно было ей шевелить, и я, вместо того, что б оставить ее в покое и не тревожить, наоборот постоянно давил на нее и сжимал, чтобы процесс регенерации тканей проходил как можно медленнее. Это был настоящий подарок для меня. Воспоминания об этом моменте воодушевляли меня. Любой, даже мало схожий запах со смолами и дегтем моментально возбуждал меня, заставлял мой член шевелиться, вызывал приступ волнения, учащенного дыхания и истеричной раздраженности нервов во всем теле. Когда я видел кого-то в светлом плаще, или слышал похожий голос или интонацию, все повторялось. Провалявшись в кровати до полуночи, я с трудом уснул. Но и во сне я не нашел покоя. Мне снова снились странные сны. Один из них заставил меня проснуться с ужасом и ужасным возбуждением. Как бы мне ни было стыдно за свои сны, я могу оправдать себя, сказав, что за сны я не в ответе. Я ими не могу управлять.

Мне снилось, будто бы я лежу в темноте среди кучи змей. Они клубятся вокруг меня, обвивают мои руки и ноги. Проползают и опутывают мою шею. Сдавливают мое тело, и я чувствую приятную боль. И вдруг я ощущаю, как они начинают заползать в мой зад. Я начинаю извиваться и пытаться остановить это. Я рыщу руками вокруг себя, пытаясь найти свое тело, но не могу нащупать его, а змеи уже вползают в меня, толстые и скользкие. Я чувствую распирающую боль, как в том сне, когда я был женщиной. Я паникую, мне страшно. Я лежу на боку и вдруг чувствую на своих бедрах чьи-то руки. Я трогаю их и понимаю, что это руки незнакомца в белых кожаных перчатках. Вдруг ко мне приходит осознание, что это не змеи лезли мне в зад, а его член. Незнакомец начинает двигаться, и я, вместо того, что б испугаться и удивиться происходящему, расслабляюсь и поднимаю ноги, прижав их к подбородку, как при колоноскопии. Я чувствую, как мой член стоит колом, и я, пристыженный этим, сжимаю его ногами до боли. Почему-то во сне мне не кажется странным, что меня имеют в зад, как будто это стандартная процедура, которую необходимо сделать, но меня смущает и пристыжает лишь мой стояк. Незнакомец двигается все быстрее и глубже входит в меня, и я кончаю во сне, и просыпаюсь. Мои трусы были мокрыми, и кровь еще не отлила от моего члена. Меня трясло, и я чувствовал, как по всему моему телу пробегают электрические импульсы. Единственное мое оправдание было в том, что я действительно хотел в туалет, отсюда и взялись распирающие меня изнутри ощущения. Я не виноват — это все физиология.

ИЛЬЯ

Сегодня я весь день думаю о ней. Чувствую ее руки, ласкающие меня. Ощущаю ее горячие поцелуи. Внутри нее так тепло и хорошо, это то, о чем я мечтал всегда. Я понимаю, что у наших отношений нет перспективы, но я все равно мечтаю снова почувствовать ее ласку. Никто не узнает о том, что я слабый, что поддался ей. Я так хочу быть с ней, но не могу на это согласиться. Разум мой отрезвляет меня, подсовывает мне ужасные картины нашего с ней будущего, разрушает мои мечты. Я снова чувствую боль от невозможности стать счастливым. Нет, эти ласки не для меня, я никогда не знал этого, и как-то жил. Это сделает меня слабым, зависимым, уничтожит меня. Пока мой разум не захлебнулся в чувствах, я должен все прекратить.

Шел по коридору стационара, мимо палаты, где лежала когда-то моя мама. Здесь ничего не поменялось: те же стулья, те же стены, те же окна. Я сел напротив открытой палаты, как тринадцать лет назад, когда я узнал, что мама тяжело больна. Она все время лежала в больницах, сдавала анализы. Ни ей, ни мне никто не сказал, что за болезнь, и никто не говорил насколько она опасна. Но думаю, что моя мама медик точно знала, что с ней. Я помню, в этот день она узнала о результатах анализов. Владимир Семенович ей сообщил. Она стала так плакать и кричать, смотрела на меня жалостливо, и говорила: «нет, а как же он? ». Думаю, уже тогда она понимала, что ее болезнь смертельная. Чтобы я не видел истерику матери, меня вывели из палаты и просили посидеть в коридоре на креслах. К ней пришил другие врачи, ее коллеги и пытались успокоить ее. Я почувствовал ужасную тревогу за нее и отчаяние. Будто что-то произошло ужасное и непоправимое. Только что мы смеялись с ней, и вдруг все оборвалось, разбилось. Мне было так плохо, меня трясло, но я пытался держаться. Самое страшное — это неизвестность и беспомощность. Я понимал, что с мамой что-то случилось, но не знал что, не знал, что будет с ней и не мог помочь. Я только чувствовал безумный страх за нее. Я заплакал. Слезы просто сами текли из моих глаз, в горле образовался комок. Не помня себя от горя, я упал на сиденья и, закрывшись руками, зарыдал. Я так боялся потерять ее, я так ее любил. Мы с ней были всегда вдвоем, больше никого. И вдруг я почувствовал, как чьи-то руки приобняли меня за плечи. Кто-то гладил меня по голове и успокаивал.

— Что с тобой? — спросил чей-то заботливый нежный голосок.

Я поднял голову и увидел девушку. Солнце так красиво освещало и ее, и стены больницы. А в палате моей мамы было холодно, темно. И я возненавидел этот солнечный свет, потому что он был сейчас не нужен, мне было плохо. С тех пор я не люблю солнечную погоду, она напоминает мне о той боли и горе.

— Моя мама болеет. — заикаясь от слез, сказал я, глядя на девушку.

Она села рядом и обняла меня, и стала успокаивать, прижала к себе.

— Не плачь, все обойдется. А у меня тут папа лежит. Ему операцию сделали, и он должен поправиться. И твоя мама тоже поправится, здесь хорошие врачи. Особенно Владимир Семенович Барсучков. Он кандидат наук. Он ее обязательно вылечит.

Мне стало легче от ее слов, но я все равно с тревогой поглядывал в синевато-угрюмую палату, откуда доносились уже веселые убедительные голоса, и даже смех.

— Меня Валя зовут. А тебя? — девушка улыбалась, глядя на меня, и я запомнил ее странные зубы. Они были белыми и блестящими, как жемчужины, но немного кривыми. И я влюбился в эту улыбку. Она стеснялась своей особенности, и смеясь, прикрывала рот пальцами. Но она была очень красивая, и чем-то походила на мою маму. У нее были черные волосы и черные глаза.

— Илья. — сказал я, шмыгая носом.

Она была такая ласковая и добрая. По-настоящему добрая. Она улыбалась, вытирала мне слезы, как будто я был ее любимым младшим братом, и шутила. Да, я помню, она стала рассказывать мне смешные истории, и я успокоился. Я почувствовал себя в безопасности, несмотря на не проходящую, щемящую в груди тоску. С этого дня мы виделись с ней каждый день, потому, что моя мама и ее отец лежали в соседних палатах. А потом, ее отца выписали, и она больше не пришла. Я очень скучал по ней, я тогда быстро привязывался к людям. Я ждал ее каждый день, но она больше не объявилась.

1971 год, 13 сентября, понедельник

ВАЛЯ

Сегодня я нашла у себя в портфеле странный синий конверт.

— Что там, милая? — спросил отец, заметив мое замешательство. Вчера ему провели операцию, а сегодня перевели из реанимации в палату. У него что-то было с желудком, я точно не знаю. Он долго кашлял кровью, долго болел, пока мама, наконец, не уговорила его обратиться к врачу. Но было уже поздно — нужно было делать операцию. Теперь все будет хорошо, главное, что б послеоперационный период прошел без осложнений, так врач сказал. Я буду приходить сюда каждый день после школы.

— Ничего, это Катька просила меня в ящик бросить. Я же мимо прохожу. — сказала я, выходя из палаты, что б прочесть письмо. — Я сейчас вернусь.

Я не стала открывать конверт при отце, ведь я совершенно не представляю, откуда оно, и что там внутри. Когда я вышла в коридор, то увидела мальчика, сидящего на креслах у окна. Он рыдал в три ручья, закрывшись руками. Мне стало жаль его, и я решила его утешить. Ведь недавно я сама так же точно плакала в этих коридорах, пока отца не перевели в палату. Это был первоклашка в школьной форме и с пионерским галстуком. Наверное, кто-то из его родственников тяжело болеет, раз он так убивается. Я подошла к нему и обняла за плечи, спросила, все ли с ним в порядке. Он приподнялся и взглянул на меня заплаканными глазами.

— Моя мама болеет. — сказал он, глотая слезы, и беспокойно глядя, то на меня, то на соседнюю палату. Он показался мне таким беззащитным и потерянным, как будто вывалившийся из гнезда птенец. У меня сердце сжалось от боли. Бедный мальчик! Я присела рядом, и обняла его, вытерла слезы.

— Не плачь, все обойдется. — сказала я. — А у меня тут папа лежит. Ему операцию сделали, и он должен поправиться. И твоя мама тоже поправится, здесь хорошие врачи. Особенно Владимир Семенович Барсучков. Он кандидат наук. Он ее обязательно вылечит.

— Меня Валя зовут. А тебя?

— Илья. — ответил он.

Как же я уйду теперь и оставлю его здесь? Я прижала его к себе и рассказывала смешные истории, какие видела здесь в больнице: про странного старика, которые все время поет песни, а врачи его ругают. Про женщину, которая притащила кошку с улицы и прятала ее, и никто не мог понять, кто мяукает в палате ночью. Мой отец решил, что сошел сума и у него начались слуховые галлюцинации. А потом с ним лежал один артист, и он все время порывался сбежать. Он говорил, что если не придет на репетицию, то его роль отдадут другому. Он пытался устроить побег через окно, и делал это с таким актерским мастерством, что все, даже врачи, не могли сдержать смеха.

Илья немного повеселел от моих рассказов, а потом я услышала, как меня зовет отец. Мне пришлось вернуться в палату.

Вечером я вспомнила про письмо и открыла его. В конверте, на первый взгляд пустом, я обнаружила маленькую мертвую муху. Я не смогла понять, настоящая она была или нет, потому что выглядела муха достаточно реалистично, но цвет ее был золотым. Если бы это насекомое не имело бы такого удивительного окраса, я бы, не задумываясь, выбросила бы его. Но выкинуть золотую муху у меня не поднялась рука. Что же с ней делать? Я положила ее в стеклянный пузырек и поставила на подоконник.