Клара

К  Л  А  Р  А.    

Неделю  я  создавал  задуманную  композицию,   и  когда  набросок  был  готов,   краски  легли  легко  и  насыщенно.   Исполненный  в  нео-классическом  стиле  сюжет,   отражал  прелестные  образы  девчонок  и  мои  душевные  переживания.   Так,   руку  Лизоньки  обвивала  полупрозрачная  золотистая  змея,   а  платье  Марго  отливало  пенистой  морской  волной,   и  в  распушенных  волосах  путались  отблески  серебристых  молний.   Для  лучшей  сохранности  я  изготовил  фанерный  пенал  и,   хотя  его  пришлось  оставить,   прощаясь,   я  приговаривал, -- теперь,   голубушки,   вы  всегда  будете  со  мной.--   

Все  светлые  впечатления  сфокусировались  в  творческой  работе,   и  домой  я  вернулся  в  бодром  удовлетворении  удачно  выполненного  замысла,   и  если  вспоминал  девчонок,   так  только,   как  образы,   над  которыми  пришлось  потрудиться  несколько  дней.    

С  новой  ступеньки  вдохновения  или  из  желания  попытать  тайные  струны  своей  натуры  мне  захотелось  увидеть  ту  красавицу,   на  которую  я  так  зверски  напал,   и  которую  признавал,   как  учительницу.

Поджидать  и  выслеживать  её,   никакой  необходимости  не  было,   но  сколько  раз,   ни  проходил  тем  двором,   так,   и  не  повстречался  с  запавшей  мне  в  душу  милой  дамочкой.    

С  этого  влечения,   я  всерьёз  поразмышлял,   что же  так  тянет  к  этой,   ввергнувшей  меня  в  безумие  женщине.   Снова  нападать  на  неё  я  не  собирался,   да  и  видеться,   из  безобразной  вины  не  особо  хотелось.   Недоумения  эти  свелись  к  успокоительной  уловке,   что  это  она,   без  злобности  вспоминает,   и  может  быть,   даже  беспокоится  за  моё  поведение.

С  началом  школьной  учёбы  время  неимоверно  уплотнилось  в  напряжённой  подготовке  к  выпускным  экзаменам.   Спокойно  жилось  моему  приятелю  Толику.   Продолжать  учёбу  он  не  собирался,   уверенно  заявляя,   что  для  нормальной  жизни  ему  хватит  знаний  правил  дорожного  движения  и  умения  копаться  в  моторе.   Под  руководством  Толика  я  и  научился  вождению  и  если  права  мы  получили  прошлым  летом,   то  приобретать  авто  или  просто  садиться  за  руль,   мне  ничуть  не  хотелось.

В  последних  числах  ноября  установилась  зимняя,   с  небольшими  сугробами  и  лёгким  морозцем  погода.   Воскресным  днём,   возвращаясь  с  другого  конца  города,   я  вдруг  почувствовал,   что  на  меня,   кто-то  смотрит.   Народу  в  автобусе  было  немного  и,   держась  за  поручень,   меня  призывно  потянуло  оглянуться.   Скользнув  взглядом,   и  не  увидев  знакомых  лиц,   я  успокоился,   но  за  одну  остановку,   обратил  внимание  на  готовящуюся  к  выходу  молодую  женщину.

Ничего  удивительного,   что  я  её  сразу  не  узнал,   пухленькие  щёчки  кутались  в  капюшонном  мехе, а  надвинутая  на  брови  шапочка  скрывала  волосы.   На  мой  изумлённый  взгляд,   она  мило  улыбнулась,   а  я,   увидев  выступающий  на  каком-то  месяце  живот,   на  мгновение  оторопел.

В  последнюю  секунду,   согнав  растерянность,   я  выскочил  из  салона  и  в  два  шага  нагнал  её.   Срываясь  в  волнение,   я  пустился  в  пространные  объяснения,   как  сразу  хотел  попросить  прощения,   и  как  совсем  недавно  искал  встречи.   С  моих  запальчивых  извинений  она  расцвела  сияющей  улыбкой,   и  с  ещё  большей  горячностью  я  принялся  расспрашивать. Как  я  и  предполагал,   красавица  преподавала  иностранный  язык,   только  не  в  школе,   а  в  вузе.   В  охватившей  нас  взаимности  она  доверительно  поделилась,   что  беременность  протекает  на  удивление  спокойно,   и  что  семья  переезжает  в  другой  район  города.    

Не  помышляя  о  новых  встречах  и  продолжении  знакомства,   я  вдруг  ощутил  саднящую  утрату,   так  долго  лелеемого  и  теперь  улетающего  мотылька  сладких  мечтаний.   С  понимания,   что  мне  вряд ли  когда  доведётся  с  ней  увидеться,   я  захотел  ухватить  хотя бы  памятное  пёрышко  и  срываясь  в  бестактность,   спросил,   как  её  зовут.   Назвав  себя,   она  даже  обмолвилась,   в  какую  новостройку  переезжает  и  в  признательность  за  искренние  извинения,   по-матерински  приложив  ладошку,   пожелала,   чтобы  я  берёг  себя.

Весь  вечер  я  с  умилением  вспоминал  все  приятности  этой  встречи  и,   ложась  спать,   решил,   если  и  завтра  меня  будут  донимать  эти  видения,   то  придётся  вложиться  в  художественный  образ.   Уже  лёжа,   я  представил  иконную  композицию  с  младенцем  на  руках  и  тут  чуть  не  подскочил,   а  что  если  эта  беременность  от  меня.

Нет,   нет,   этого  не  может  быть,   твердил  я  себе,   она  замужняя  женщина,   дети  должны  рождаться  при  взаимном  желании,   а  не  от  какой-то  случайности.   Мне  даже  подумалось,   что  если  эта  беременность  не  от  мужа,   то  совсем  не  обязательно,   что  и  от  меня,   уж  очень  она  была  счастливая  по  приезду,   и  вот  интересно,   знает ли  она  сама  от  кого  забеременела.    

С  душевных  терзаний,   утюг  тщеславия,   шипя,   разгладил  мою  гордость,   ведь  быть  отцом  ребёнка  у  такой  прелестной  милочки,   сравнимо  с  героическим  достижением,   и  сразу же  трусливая  мышка  малодушия,   запищала,   что  становится  родителем  в  моём  возрасте  уничтожающе  рано.   Зато  творческая  жилка  озабочено  затрубила,   что  если,   уверенная  в  моей  причастности,   она  сохраняет  благодарную  благосклонность,   то  я  не то что  икону  писать,   а  статую  из  золота  ваять  должен,   только  где  найти  столько  золота.   С  осознания  своей  никчемности   мне  не  хотелось,   ни  видеться,   ни  знать,    что-либо  о  беременной  красотке,   и  даже  возможно  о  моём  ребёнке.   С  этих  переживаний  мне  вспомнились  сестрички,   и  если  Лизонька,   никакого  беспокойства  не  вызывала,   то  Марго,   в  лавине  стресса  могла  не  подумать  о  последствиях  штормового  расслабления.   С  размышлений  о  судьбоносной  ответственности,   сладострастных  объятий,   я  заключил,   что  с  половой  близостью  надо  быть  крайне  осторожным,   а  лучше  до  начала  серьёзных  отношений  воздерживаться  и  избегать  сексуальных  контактов.

И  летние  события  теперь  виделись  мне,   не  как  удачные  приключения,   а  как  назидательный  урок,   предметность  которого,   в  ближайшее  время  не  должна  повториться.   Благо,   что  длительная  враждебность  к  девчонкам  ещё  теплилась  угольками  настороженности,   и  если  в  галантной  любезности  я  мог  расправиться  не  хуже  павлина,   то  разворошенный  пепел  предубеждений  надолго  запорошил  все  искорки  фривольных  побуждений.          

В  канву  сексуальной  осторожности  легли  и  наставления  отца, -- не  связываться  с  одноклассницами.   Свои  наблюдения  он  высказывал  или  сам  от  кого  наслушался,   но  звучало  это  так,   -- чем  проще  будут  отношения  со  школьными  девчонками,   тем  спокойнее  с  ними  доведётся  общаться  в  последующие  годы.

Излишними  или  оправданными  были  эти  наставления,   но  в  свете  учебной  занятости  и  примерного  поведения  наших  девчонок,   никаких  предпосылок  для  межличностных  сложностей,   ни  сейчас,   ни  в  будущем  не  предвиделось.

И  когда  Толик  в  смущении  передал,   что  Ольга  и  Катя  хотели бы  с  нами  встретить  Новый  Год,   я  подумал,   а  почему бы  нет.

Девчонки,   неспроста,   прощупывали  наше  мнение,   собраться  кампанией  предлагали  их  подружки  из  параллельного  класса,   и  когда  общая  договорённость  была  достигнута,   мы  уже  только  с  ребятами  обсудили  все  вопросы, касающиеся  мужской  прерогативы.

Три  пары  из  соседнего  класса  развлекалась  уже  давно,   и,   нас  приглашали  для  разнообразия  и  освежения  праздничного  торжества.   Кампания  всегда  собиралась  в  доме  Людмилы,   при  частых  разъездах  родителей,   она  была  в  нём  полновластной  хозяйкой.   Двухэтажный  особняк  находился  на  окраине  города,   и  с  конечной  остановки  нужно  было  протопать  пятнадцать  минут  по  отгороженной  заборами  улице  коттеджного  посёлка.   Для  нашей  четвёрки  сразу  повис  вопрос,   как  туда  вовремя  прибыть,   и  главное,   как  потом  выбраться.    

После  обсуждения  всех  вариантов,   остановились  на  моём,   в  первую  очередь  и  устраивающем  меня  предложении.   Так  Толик,   взяв  машину  отца,   повезёт  нас  вперёд,   а  обратно  за  руль  сяду  я,   с  условием,   что  меня  не  будут  напрягать  со  спиртным.   Девчонки  увидели  в  моей  новогодней  трезвости,   чуть ли  не самобичевание,   но  возможность  сдёрнуть  в  любое  время,   всем  очень  понравилась, и  всех  очень  устраивала.

Людмила,   или  как  все  её  звали  Мила,   пообещала,   что  если  я  сам  не  захочу,   то  никто  и  слова  не  скажет,   а  для  видимости,   я  могу  поливать  всё  что  угодно  безалкогольное.

У  наших  девчонок,   за  глаза,   а  иногда  и  в  уважительной  шутливости,   тоже  имелись  сокращённые  имена.   Так,   если  смугленькой,   задорной  Катеньке,   отлично,   подходило  боевое  Кэт,   то  зануде  Ольге, -- Ляля,   прилепилась,   только  за  её  расфуфыренную  надменность.   Подразумевалось,   что  в  паре  с  Катей  буду  я,   а  Толик  поблаженствует  с  Лялей.       

Если  и  витали  у  меня  к  девчонкам  симпатии,   то  Катенька  нравилась  мне  больше  всех,   и  если бы,   как  говорится,   она  не  гнала  лошадей,   то,   когда-нибудь  у  меня  хватило бы  решимости  предложить  ей  руку  и  сердце,   но  Катюше,   хотелось  скорее  и  быстрее.   Да,   она  тоже  собиралась  проучиться  и  получить  специальность,   но  на  первом  месте  у  неё  лежало, -- постель,   брак,   семья.   .    

В  этой  целеустремлённости  зримо  проступало,   что  она  наперёд  знает,   что  покупать,   как  жить  и  где  отдыхать,   и  от  этого  всезнайства,   при  всей  её  привлекательности,   веяло,   такой  нуднятиной,   как будто  за  плечами  уже  прожито  двадцать  семейных  лет.

Если  и  были  у  меня  романтические  желания  познать  Катеньку  в  объятиях,   то  теперь  я  задвинул  их  от  греха  подальше,   стараясь  не  заронить  у  неё  и  капли  несбыточных  надежд,   поэтому  новогодняя  вечеринка,   в  такой  большой  кампании  виделась  продолжением  уже  устоявшихся  дружеских  отношений.

С  предложения  Милы,   все  должны  были  подготовить  развлекательные  номера,   и  так  как  артист  из  меня  был  никакой,   то  я  репетировал  в  трио  с  девчонками,   односложно  подпевая,   да-да,   нет-нет.

С  Толиком  мы  заранее  разведали  дорогу,   и  в  последние  часы  уходящего  года  наша  кампания  благополучно  подкатила  к  дому  Милы.

Когда  все  собрались,   то  глядя  на  сияющих  в  вспышках  камер  юных  красавиц  и  безусых  кавалеров,   я  мог  уверенно  заявить,   что  красная  дорожка  гламурного  кинофестиваля,   по  сравнению  с  нашей  гостиной,   просто  замусоленный  половичок.    

После  второго  бокала,   Толик  прочёл  свой  стих  о  любви,   чем  ввёл  в  изумление  и  восторг  всю  публику,   потом  Мила,   под  гитарный  аккомпанемент,   на  два  голоса  исполнила  проникновенный  романс,   затем  наша  троица  спела,   что-то  вроде  частушек  и  под  музыкальное  сопровождение,   четвёрка,   выдала  под  Аббу  две  отличные  песни.    

С  боем  курантов  и  поздравительных  тостов  началась  угарная  дискотека,   разрешалось  всё,   скользнуть  рукой  ниже  талии,   коснуться  губами  ушка  и,   подсунуть  ногу  в  трепетный  низ  живота.   И  если  те  девчонки  уже  привыкли  к  таким  вольностям,   то  Оля  и  Катя  от  таких  обжималок  пылко  зарделись  .

Приятель  Милы,   с  производной  от  фамилии  кличкой  Бобёр,   душевно  признался,   как  хорошо,   что  мы  пришли,   что  Мила  очень  довольна  и  доверительно  добавил,   что  чопорную  светкость,   она  сама  и  разводит  .    

И  раньше  не  балуясь  спиртным,   я  посматривал  на  подвыпивших  приятелей  с  уважительным  снисхождением,   стараясь  копировать  и  подыгрывать  их  захмелевшей  расслабленности,   и  во  всеобщем  веселье,   ничем  не  отличался  от  других  ребят.

Зайдя  в  дом,   я  сразу  обратил  внимание,   на  кучно  развешенные  картины,   и  когда  веселье  закружилось  в  полном  разгаре,   подобравшись  к  Миле,   с  восхищением  и  удивлением  поинтересовался,   откуда  столько  картин.

Кратко  ответив,   что  родители  коллекционируют,   Мила,   заметив  мой  неподдельный  интерес,   да  осмысленный  блеск  в  глазах,   сиятельно  поделилась,   что  много  картин  на  втором  этаже,   и  если  у  меня  есть  желание,   то  можно  посмотреть,   только  с  условием  не  включать  яркий  свет.    

Заверив,   что  в  полумраке  картины  смотрятся  ещё  лучше,   я  незаметно  от  всех  двинулся  по  ступенькам.   Ещё  до  застолья,   Бобер  показал  две  комнаты  для  отдыха,   отметив,   что  их  троица  укроется  в  комнатах  на  втором  этаже,   и  как  я  понимал,   приглушённый  свет  и  нужен  был  для  приятности  интимной  обстановки.       

Все  стены  по  ходу  лестницы,   в  проходе  и  просторной  зале  на  втором  этаже  были  увешаны  картинами.   Вряд ли  тут  были,   какие-то  дорогие  раритеты,   но  все  полотна  в  массивных  позолоченных  рамах  смотрелись  весьма  впечатляюще.   Портреты,   пейзажи,   батальные  и  аллегорические  сцены  в  смешении  стилей  создавали  притягивающее  желание  всматриваться  в  одно  полотно  за  другим.

Я  давно  согласился  с  мнением,   что   музейные  галереи  и  выставочные  экспозиции  с  толпами  народа  это  поверхностные  поглядки  и  профанация  познания  искусства,   а  подлинное  наслаждение  можно  получить  только  в  уединении,   вот  в  такой  домашней  галерее.   Позавидовав  родителям  Милы,   я  мечтательно  прикинул,   что  когда-нибудь  тоже  соберу  коллекцию  картин,   где  самыми  ценными  будут  свои  творения,   тех  девчонок,   с  которыми  мне  доведётся  свести  амурные  отношения.             

Я  так  увлёкся  разглядыванием  полотен,   что  упёрся  в  какой-то  тёмный  закоуток,   и,   пожалев  об  обещании  не  включать  свет,   хотел  двинуться  назад,   как  вдруг  услышал,   то  ли  приглушённый  стон,   то  ли  поскрипывание.   Точно  помня,   что  все  гости  остались  внизу,   я  протянул  руку  в  сторону  звуков,   и  часть  стены  с  продолговатой  картиной  плавно  подалась  потайной  дверью.

Помедлив,   я  переступил  порожек  в  надежде  увидеть  ещё  более  богатую  коллекцию.   Если  и  было  в  комнате  окно,   то  было  оно  занавешено  плотной  портьерой,   и  освещал  комнату  маленький  ночник  тусклым  жёлтовато-красным  светом.    Половину  комнаты  занимала  старинная  кровать  с  балдахином,   на  которой  укрытая  одеялом,   в  старомодном  чепце  лежала  сухонькая  старушка.    

С  разглядывания  множества  картин  и  ожидания  увидеть  в  комнате  продолжение  коллекции,   кровать  с  бабушкой  не  вызвала  резкого  удивления.

У  меня  даже  мелькнуло,   что  и  Мила  не  обязана  была  говорить,   кому-либо  про  свою  бабулю,   и  что  в  комнате  с  одинокой  бабушкой  нет  ничего  необычного,

На  шорох  открывшейся  двери  старушка  чуть  повернула  головку  и  настороженно  произнесла. – Кто  там.-- Голос  был  чистый,   но  немного  надсаженный  и  уставший.    

Замявшись,   я  слегка  кашлянул, и  приглушённо  выдохнул,   -- Извините,   я  случайно  заглянул.--   

-- А,   молодой  человек, -- протянула  бабуля, -- помогите,   поправить  подушку.--

Шагнув  в  комнату  и  прикрыв  дверь,   я  сразу  отметил,   что  для  закрытого  помещения  здесь  необычно  свежий  воздух,   с  тончайшим,   едва  уловимым  запахом  женской  интимности.    

Подойдя  к  кровати,   и  склонившись  под  балдахин,   я  подтянул  широкую  подушку  и  чуть  приподнял  старушку  за  плечи.   Сверху  на  бабуле  была  толстая  пижама,   и  худенькие  плечи  под  ней  едва  прощупывались.   Подправляя,   невесомое  тельце,   я  вдруг  ощутил,   что  пальцы  мои  прилипают  и  какая-то  сила  тянет  их  сдвинуться  ниже.   Совладав  с  таинственным  притяжением,   я  оттянул  ладони  и  опасливо  спрятал  за  спину.

Цветастый  чепец  повернулся,   и  я  кожей  почувствовал,   как  меня  охватывает,   цепкий,   пронзающий  взгляд.

-- Посиди  со  мной,-- просительная  жалобность  её  голоска  сковала  мои  сомнения,   и  на  ощупь,   я  послушно  присел  на  край  кровати.

Из  под  одеяла,   тут  же  выпорхнула  худенькая  ручка,   и  сухонькие  костяшки,   птичьей  лапкой  схватили  моё  запястье.

-- Я  так  устала, -- с  жалобной  ноткой,   куда-то  в  пустоту  зашептала  она, -- я  так  хочу  новую  жизнь,   а  Мила  меня  не  пускает,   я  так  устала.--

В  повисшем  молчании  я  хотел  выдать,   что-нибудь  успокаивающее,   как  чистый,   вибрирующий  голосок  опередил  меня.

-- Знаешь,   говорят  жизнь  быстро  проходит,   нет,   она  проходит  не  быстро,   просто  прошлое,   это  такой же  сегодняшний  день,   и  надо  дождаться  и  встретить  новый  рассвет.--

Мне  даже  почудилась,   что  когтистая  лапка  помягчала  и  чуточку  приятно  вибрирует.   Глаза  мои  привыкли  к  затемнённости,   и  я  с  удивлением  отметил,   что  различаю  в  комнате  все  мелкие  предметы.

-- С  детских  лет  я  была  очень  красивой,   и  когда  мне  было  столько  лет,   я  познала  мужчину,--

Мягкий  голосок,   лился  тёплым  весенним  ручейком,   освежая  и  распуская  прекрасные  соцветия  давних  событий,   и  я  не  заметил,   как  погрузился  в  этот  бесконечный  поток  памяти.    

Очнулся  я  в  тугой,   звенящей  тишине  с  онемевшим  от  обездвиженности  телом.   Старушка  всё  так же  полусидела  на  подушках  и  по  ровному,   почти  неслышному  дыханию  я  понял,   что  она  спит.   Сняв  с  руки  невесомую  лапку,   я  осторожно  приподнялся.   В  голове  была  такая  свежая  ясность,   как будто  я  проспал  на  перине  целую  ночь.

Сделав  шаг,   я  замер,   такой  оказии  со  мной  ещё  не  случалось,   то  есть,   бывало,   я  просыпался  с  мокрыми  трусами,   но  чтобы  это  выплеснулось  в  костюмных  брюках,   да  на  праздничной  вечеринке,   это  была  позорнейшая  оплошность.    

Быстренько  скинув  брюки,   я  стянул  трусы  и  вытерся,   висящей  у  изголовья  занавеской.    Завернув  исподнее  в  платок,   я  крадучись  выбрался  в  коридор  и,   потешаясь  над  невольным  облегчением,   на  цыпочках  засеменил  среди  глазеющих  и  посмеивающихся  надо  мной  портретных  физиономий.

В  двух  комнатах  мне  послышались  неразборчивые  голоса,   и  я  замурлыкал  от  радости,   когда  незамеченным  проскочил  в  туалет,   а  когда  там  нашёлся  тонкий  пакетик,   то  посчитал  его  наилучшим  новогодним  подарком.   .

В  полутёмной  гостиной  звучала  приглушённая  музыка,   Катенька  сидела  перед  мерцающим  экраном,   Ольга  позади  неё,   а  Толик  сладко  посапывал  на  диване.

-- Смотри,   появился, -- с  ноткой  ехидства  прошипела  Ольга, -- ты,   что  групповухой  занимался.--

-- Я  картины  смотрел,--  несколько  растерявшись  от  такого  приёма,   попробовал  я  оправдаться.    

-- Что,   полтора  часа,   насмотрелся,-- Обижаться  на  Ольгу  не  имело  смысла,   она  постоянно  поднывала,   подзуживала,   да  ехидничала,   тем  более,   что  к  моему  удивлению  стрелки  уже  показывали  около  четырёх  часов  ночи.    

-- А  где  все,-- нашёлся  я,   что  спросить.

-- Все  трахаются,   всех          ,   а  мы  тут.-- уже  с  обвиняющей  досадой  проныла  Ляля.

-- Так  кто  против,   я  всегда  за, -- с  шутливой  горячностью  раскинулся  я,   и,   подойдя  сзади,   легонько  охватил  Катю  за  плечи.   Кэт,   стряхивая  руки,   обиженно  передёрнулась  и,   отступив,   я  так же  сзади  прикоснулся  к  Ольге.   Ляля  закинула  голову  и,   улыбаясь,   предупреждающе  кивнула  в  сторону  Катюши,   а  я,   спуская  ладони, со  вздохом  сожаления  помял  её  полную  грудь.    

Делать  было  нечего  и,   усевшись  в  кресло,   я  пустился  рассказывать,   какие  в  доме  классные  картины,   потом  перешёл  на  художественные  образы  и  сюжеты,   подводя  всё  к  философскому  заключению,   что  кажущаяся  потеря  сейчас  в  будущем  может  оказаться  огромным  приобретением.    

Настроение  у  меня  было  отличное,   и  трепаться,   я  мог  до  бесконечности,   и  в  этой  болтовне,   всё  вспоминал  и  никак  не  мог  вспомнить,   когда  в  эту  новогоднюю  ночь  я  успел  побывать  в  сказочной  стране  и  покружиться  в  танце  с  прекрасной  феей.

Около  пяти  часов  в  гостиную  спустилась  Мила  с  Бобром  и  ещё  одна  парочка.   На  Миле  был  длинный  белый  халат,   а  рубашка  Бобра  небрежно  расстёгнута,   вторая  парочка  тоже  виделась  только что  вылезшими  из  постели.

Все  засуетились  в  сборах  и  уже  на  выходе,   уловив  момент,   я  в  смущении  обратился.

-- Мила,   там  бабушка.--  я  хотел  добавить,   что  бабушка  очень  хорошая,   добрая,   чтобы  она  её  жалела.   Но  Мила,   пронзая  меня  ненавистным  взглядом,   резко  одёрнула.

-- Какая  бабушка,   нет  там  никакой  бабушки.--

Заметив,   как  стоящие  за  спиной  приятели  Милы  шустро  переглянулись,   я  понял,   что  ляпнул,   что-то  не  то,   и,   сникнув,   поправился.

-- Так  бабушка,   в  смысле  портрет,-- и  поникшим  голосом  сглотнул, -- очень мне  понравилась.--

Рассерженная  Мила,   аж,   губу  прикусила  и  с  повисшего  меж  нами  раздрая,   вся  наша  кампания  вышла  из  дома  в  виноватом  молчании.

Толик  и  Катя,   как  два  голубка  прикорнули  на  заднем  сиденье,   а  Ляля  принялась  допекать,   зачем  я  трахнул  бабушку,   как  я  так  низко  пал,   и  что  мне  девчонок  мало.   Я  же  всё  думал  из-за  чего,   так  разозлилась  Мила,   или  она  разгневалась,   что  я  увидел  эту  старенькую  бабулю,   или  её  досадила  моя  огласка.   А  Ляля  всё  не  унималась,   подзуживая  давно ли  я  геронтофил  и  после  задиристого,   кончила  ли  бабуля,   я  сам  завёлся,   сказав,   что  если  она  не  перестанет,   то  остановлю  машину  и  выдолблю  её. -- Ой,   напугал, -- заливалась  Ольга,   да  она  сама  хоть  кого  может, -- а  давай  я  тебе  минет,   сделаю,   прямо  за  рулём, -- игриво  завыделывалась  она.   Предложение  было  заманчивое,   но  прикинув,   что,   не  увидев  под  брюками  трусов,   Ляля  потом  до  конца  учёбы  будет  донимать,   зачем  я  их  старушке  оставил,   и  с  упреждающим  соболезнованием  заметил.

-- Знаешь  Ляля,   на  морозе,   голую  попу  от  капота  очень  болезненно  отрывать.-- Ляля  принялась  вспоминать  законы  физики,   и,   решив  не  рисковать  самой  любимой  частью  тела,   примолкла.    

Движения  на  улицах  почти  не  было,   и,   соблюдая  все  правила,   мы  не  торопясь  доехали.   Девчонки  жили  рядом,   высадив  их,   я  подогнал  машину  к  дому  Толика  и,   проводив  до  квартиры,   передал  ключи.   Лёгкие  снежинки  плавно  кружились  в  уличном  освещении,   где-то  уже  хлопали  двери,   и  раздавались  весёлые  крики,   а  настроение  у  меня  было  непонятное.   Вроде  всё  было  не  просто  хорошо,   а  отлично,   праздничный  вечер  удался,   как  мне  хотелось  и  даже  с  бонусом  маленького  приключения,   и  всё же,   досадный  осадок  из-за  недоразумения  с  Милой  мутным  завихрением  поганил  душевный  покой.       

После  утренней  ванны  и  завтрака  спать  не  хотелось,   но  посидев  часик  за  компом  и  загрузив  фото,   я  почувствовал  в  голове  тяжесть  и,   укрывшись  покрывалом,   задремал  на  диване.   Вечером  голова  разболелась  сильнее  и,   смерив  температуру,   я  увидел,   что  она  подскочила  выше  39 градусов.   Насморка  и  кашля  не  было,   но  для  снятия  озноба  мама  дала  жаропонижающие.

Всю  ночь  я  маялся  в  тягостном  забытье,   то  проваливаясь  в  кошмарные  видения,   то  боясь  пошевелиться  от  нестерпимой  ломоты  во  всём  теле.

Это  какой-то  вирус  убеждал  я  себя,   надо  отлежаться  и  не  беспокоить  родителей.   Ночь  растянулась  в  бесконечном  испытании,   наплывающих  волн  страха  смерти  и  светлейших  просветов  райской  нирваны.   Я,   то  стискивал  зубы,   обливаясь  холодным  потом,   то  блаженствовал,   с  широко  открытыми  глазами,   взирая  сквозь  темноту  на  проплывающий  подо  мной  суетный  мир.    

Весь  следующий  день  я  провалялся  в  кровати,   температура  спала,   но  слабость,   апатия  были  неимоверные.   Вечером  я  немного  поел  и  после  девяти  часов  вырубился  в  крепкий  беспробудный  сон.

Наутро  я  ощутил,   такую  резвость  и  ясность,   что  только  вразумления  мамы  остановили  меня  от  спортивной  пробежки.   Порадовавшись,   что  организм  так  быстро  восстановился,   я  с  утроенной  энергией  пустился  во  все  домашние  начинания.       

С  началом  учёбы  я  отметил  в  себе  забавную  особенность,   так  в  общении  с  ребятами  у  меня  иногда  возникало  ощущение,   что  я  предугадываю  их  намерения  и  даже  ход  мыслей.   Состояния  такие  возникали  не  всегда,   но  стоило  мне  проявить  внимание  и  интерес,   как  всплывающее,   неведомо  откуда  предвиденье,   на  полшага,   а  иногда  и  на  целый  шаг  опережало  собеседника.   Поначалу  я  подумал,   что  это  пробудившаяся  обострённая  проницательность,   и  при  специальной  подготовке  можно  научиться  считывать  мысли  и  желания  по  едва  заметной  мимике  и  жестам.   Но  после  того,   как  мои  скрытые  желания  начали,   пусть  и  частично  претворяться  в  действиях  других,   я  признал,   что  владею  какой-то  феноменальной  способностью.

На  третий  день  после  каникул,   на  одной  из  школьных  перемен,   ко  мне  подскочила  Мила,   Бобер  остался  стоять  в  стороне,   и  похоже  Мила  специально  выбрала  такое  местечко,   чтобы  нас  поменьше  кто  видел  и  чтобы  никто  не  слышал.    

Без  всяких  приветствий  и  с  явной  неприязнью,   она  холодно  процедила.

-- Что  она  тебе  передала.--

-- Кто,-- слегка  опешив  от  такой  враждебности,   удивился  я.

-- Старуха.-- распаляясь  от  моей  безмятежности,   тявкнула  она.

С  минуту  я  соображал,   о  чём  может  идти  речь,   и,   стараясь  побыстрее  увернуться  от  буравящих  злобных  глаз,   безвинно  отмахнулся.

-- Ничего,--

-- А  она  говорит,   что  передала.-- с  презрительной  издевкой  взъелась  Мила.

Я  лишь  в  недоумении  пожал  плечами  и,   словно  ища  поддержки,   взглянул  на  наблюдающего  за  нами  Бобра.

-- В  общем, так,-- непререкаемо  отчеканила  Мила, -- приедешь  в  воскресение  к  одиннадцати  часам  и  на  месте  разберёмся.-- и,   повернувшись  уходить,   властно  пригрозила, -- вернёшь,   что  взял  и  попробуй  только  не  приехать.--

С  этого  хамского  наскока  я  весь  день  был  в  шоке,   мало  того,   что  со  мной  разговаривали,   как  с  детсадовским  ребёнком,   так  ещё  и  требовали  неизвестно  что.   К  вечеру,   успокоившись,   я  попробовал  разобраться,   какие  претензии  могла  иметь  Мила.   Для  верности  я  вывернул  все  карманы,   прощупал  и  перетряс  всю  одежду  и  ничего,   что бы  я  мог  взять  или,   что б  мне  подложили,   не  нашёл.

Если бы  кто-то  другой  подвалил  с  подобной  разборкой,   я  просто  послал бы  его  подальше,   но  с  Милой  так  не  получится,   в  школе  она  была  номер  один  и  если  ей  захочется  развоняться,   да  пустить  небылицу  о  краже,   то  мне  потом  и  после  школы  придётся  грязь  оттирать.    

Ситуация  вырисовывалась  паршивая,   не  ездить,   показать  свою  силу,   и  подставиться  под  неизвестно  какой  удар  или  унизиться,   приехать  и  разобраться,   что  к  чему.   Возмущала  меня  не  разборка,   какого-то  недоразумения,   а  тот  озлобленный  наскок  с  каким  Мила  на  меня  наехала.   Подошла бы  приветливо,   пригласила бы  в  гости,   и  за  чашечкой  чая,   спрашивай,   что  хочется,   так  нет,   обязательно  надо  с  оскорблениями.

До  воскресения  было  целых  три  дня,   и  я  собирался  подготовиться  к  ответственной  встрече  во  всех  отношениях.   Больше  всего  меня  смущала  уверенность  Милы,   что  бабушка,   что-то  мне  передала,   и  как  я  понимал,   если  при  очной  ставке,   бабуля  в  старческом  слабоумии  ляпнет  несусветную  чушь,   то  мне  придётся  неизвестно  как  отпираться  и  доказывать  свою  невиновность.

Я  даже  пожалел,   что  выстирались  новогодние  трусы,   вот бы  на  высоте  разборки  сунуть  их  обеим  в  нос,   с  доказательством,   что  я  оттуда  вынес,   сцена  была бы  достойна  гамлетовского  содержания,   конечно,   можно  запастись  дубликатом,   только  с  ним  у  меня  вряд ли  получится  достоверная  экспрессия.

Ещё  хуже  ситуация  виделась  если  объясняться  придётся  в  присутствии  Бобра  и  всей  кампании,   что  если  бабуля  заявит,   что  я  взял  какую-то  дорогую  вещь,   мне  нужно  будет  соглашаться  расплачиваться  или  вдалбливать  им  что б  отстали.   К  этому  самому  наихудшему  варианту  я  решил  подготовиться  получше,   и  два  вечера  тренировал  нокаутирующий  удар.   Спать  в субботу  я  ложился  в  грозной  решимости,   что  до смерти  меня  не  запытают,   и  что  Мила,   высокомерная,   избалованная  девчонка,   которой  надо  хорошенько  вправить  мозги.

С  утра  у  меня  было  бодренькое,   как  перед  турнирным  соревнованием  настроение,   и  чтобы  не  промахнуться  с  транспортом  я  двинулся  на  встречу  с  запасом  времени.   Выжидая  назначенный  час,   я  десять  минут  бродил  по  улице  среди  присыпанных  искрящимся  снегом  особняков  и  без  трёх  минут,   позвонил  в  дверь.       

Мила,   моментально  открыла  дверь  и  без  приветствий  пропустила  в  прихожую.   В  белой  блузке  с  чёрной  ленточкой  под  воротничком,   чёрной  короткой  юбочке  и  черных  колготках  она  выглядела  свежо  и  строго.   Стройная,   худенькая,   чуть  выше  моего  подбородка,   Мила,   несмотря  на  сквозивший  меж  нами  холодок  конфликтности,   притягивала  и  манила  мой  взгляд.

Раздеваясь  и  меняя  обувь,   я  увидел,   что  никакой  другой  одежды  в  гардеробной  нет.   С  понимания,   что  в  доме  кроме  бабули  и  Милы  больше  никого  нет,   мне  так  полегчало,   что  я  сразу  забыл,   и  про  наскок  Милы,   и  про  три  нервических  дня,   и  даже  про  то,   что  сейчас  мы  идём,   что-то  выяснять  и  разбираться.       

На  радостях  я  пустился  растолковывать  Миле,   какая  отличная,   богатая  коллекция  картин  в  доме  и  похвастался,   что  тоже  собираю  коллекцию,   только,   пока  своих  произведений.   Мила  шла  впереди  и,   глядя  на  стройные  ножки,   я  творчески  умилялся,-- те  девчонки,   которые  в  одежде  смотрятся  худышками,   в  купальнике  первые  красавицы,   а  стройняшки  в  одежде  на  пляже  уже  толстушки.    

За  всё  шествие  по  дому  Мила  в  задумчивой  сосредоточенности  не  проронила  ни  слова  и  на  мою  болтовню,   внимания  не  обращала.

Знакомая  мне  комната  при  более  ярком  желтоватом  свете  предстала  в  старинном  будуарном  стиле,   с  множеством  мелких  статуэток,   коробочек,   флакончиков  и  всё  с  тем  же  волнующим  ноздри  интимным  запахом.

Мила  встала  напротив  кровати,   и  я  растерянно  воззрился  на  пустующую  под  цветасто-персидским  балдахином  постель.

-- А  где,-- лишь  смог  пришибленно  выдохнуть  я.

-- Бабушки  больше  нет,-- с  ядовитой  презрительностью,   как будто  в  том  была  моя  первейшая  вина,   хлестко  бросила  мне  в  лицо  Мила.    

С  этой  враждебности  я  быстро  очухался,   а  от  мелькнувшей  на  тяжёлой  до  полу  портьере,   когтистой  тенью,   даже  слегка  вздрогнул.

Ворона!   Серая  с  чёрными  крыльями  ворона,   сидела  на  жёрдочке  в  двух  шагах  от  меня  и,   покачивая  клюватой  башкой,   косилась,   то  одним,   то  другим  антрацитово  поблёскивающим  глазом.

Это  ещё  что  за  явление,   хотелось  мне  огрызнуться,   но  с  хладнокровной  готовности  к  любым  фокусам,   я  с  безразличием  усмехнулся  и  вперил  взгляд  в  Милу.    

-- Что  тебе  передала  старуха,-- тоном  уставшего,   негодующего  следователя  опять  начала  допытываться  она.

Я  много  раз  прокручивал  предстоящее  объяснение,   поэтому  с  исповедальной  искренностью  начал  рассказывать,   как  случайно  на  шорох  открыл  потайную  дверь,   как  бабушка  попросила  поднять  подушки,   затем  послушать  её  историю,   как  дома  обыскал  все  карманы,   перетряс  всю  одежду,   но  ничего  не  нашёл.

С  иезуитской  безжалостностью,   что  ей  и  без  моих  слов  всё  известно,   Мила  устало  спросила.

-- Она  тебя  за  руку  держала.--

Я  машинально  глянул  на  левое  запястье  и  в  этот  момент  ворона  трижды,   так  громогласно  каркнула,   что  я  чуть  не  оглох.

--Тихо  Клара,   тихо.-- властно  придержала  Мила  свою  крылатую  псину.

Когда  заложенность  в  ушах  отступила,   я  в  растерянности  взглянул  на  Милу.

-- Верни,   что  взял.-- она  набычилась,   как  злая  зверюга,   готовая  броситься  и  растерзать  меня  на  месте.    

Если бы  тут  был  Бобер  и  другие  ребята,   я  знал бы  как  себя  вести,   но  как  совладать  с  агрессивностью  девчонки  совершенно  не  представлял.

-- Но …,-- в  отупении,   чего-то  невозможного, удручённо  протянул  я.

Мила  на  полшага  приступила  ко  мне,   и  разъярённо  сверкая  глазами,   сорвалась  в  писклявый  крик.

-- Верни,   что  взял.--

Я  зримо  почувствовал,   ещё  мгновение  и  Мила  ударит  меня  и  разрыдается.

В  доли  секунды  мой  мысленный  процесс  промчался  по  всем  созвездиям  Млечного Пути,   и  выдал  квинтэссенцию  мысли, -- может  быть,   и  в  самом  деле,   есть,   какая-то  мистическая  хрень.       

Подхватив,   я  бросил  Милу  на  кровать  и,   упав  на  середину  постели,   она  чуть  отвернулась  и  закрыла  глаза.   Подождав  и  увидев,   что  Мила  не  шевелится,   я  начал  неспешно  раздеваться,   раскидывая  одежду  по  полу.   Поражённая  ворона,   аж  клюв  открыла,   и  мне,   так  и  хотелось  втюхать  ей,   -- смотри,   тебя  тоже  могу,   куда-нибудь  забросить.       

Полностью  оголившись,   я  принялся  за  Милу.   Вместо  колготок  на  ней  оказались  чулочки,   и  быстренько  стянув  трусики,   я,   также  быстро  стащил  и  юбку,   а  вот  с  пуговками  блузки  и  рукавами  пришлось  повозиться,   приподнимая  и  ворочая  Милу,   как  безвольную  куклу.

Грудь  у  неё  была  слабенькая  и,   покатав  во  рту  упругий  сосок,   я  хотел  сдвинуться  ниже,   как  Мила  внятно  распорядилась, -- Можешь  не  напрягаться.--

Нет,   так  нет,   не  особо  и  тянет,   и,   раздвигая  пошире  бёдра,   я,   глянув  на  застывшую  ворону,   мысленно  предостерёг, -- смотри,   ещё  раз  каркнешь,   сверну  шею.--

Она  была  горячая,   и  до  того  узкая,   что  я  еле  влез.   Вымахивать,   искромётные  кренделя,   я  посчитал  излишним,   ведь  занимались  мы  не  любовью  и  даже  не  сексом,   а  передачей  сакральных  способностей.   И  сколько  я  не  долбил  Милу,   она  так  и  осталась  безучастной.   На  финише  я  захватил  её  рот,   губы  у  неё  были  сметанно-мягкие  и  на  мой  поцелуй  не  отвечали.   Выдохнув  на  пике  короткий  стон,   я  бережно  сжал  её  в  нежных  объятиях.   Из  меня  вытекло  столько,   что  не  знаю,   куда  там  и  вошло.   Минуты  три,   я  лежал  не  двигаясь,   удерживая,   что б  лучше  впиталось,   и  сладостно  отвалившись,   помог  ей  свести  занемевшие  ноги.

Сбившееся  на  край  покрывало,   Мила,   подхватив,   заботливо  нас  укрывая.   В  комнате  было  тепло,   но  под  шёлковой  гладью  я  ощутил  неземное  блаженство.   Мне  привиделась  бескрайняя  цветущая  долина  с  прозрачными,   как  северное  сияние  радужными  переливами  и  несметными  вибрациями  чудесных  музыкальных  ароматов.   Покружив  над  прекрасной  неведомой  планетой,   я,   очнувшись,   признал,   что  лежу  в  не  менее  райском  уголке.

Ворона,   задрав  клюв,   силилась  вникнуть,   насколько  удачной  прошла  процедура   и  я,   самоотверженно  помыслил,   что  для  лучшей  передачи,   второй  раз,   не  помешает.

Мила  живо  откликнулась  на  героический  шёпоток  и  безропотно  полезла  возрождать  ослабший  тонус.   На  моё  поднывание  поласковей,   Мила  колко  зыркнула,   но  противиться  не  стала,   и  когда  её  губы  охватили  набухающую  плоть,   я  признал,   что  счастье  в  мире  есть.       

Никакой  необходимости  в  восхитительных  ласках  не  было,   но  и  упускать  их  было,   сродни  бестолковому  расточительству.   Когда  стальная  плоть  возвысилась  сталагмитовой  колонной,   я  предложил  Миле  самой  потрудиться  во  благо  того,   что  ей  хочется.   Подсадив  Милу  на  ствол,   я  две  минутки  вбирал  её  крохотные  толчки  и,   обхватив  гибкие  чресла,   принялся  выравнивать  и  усиливать  темп.   С  моей  подачи,   Мила,   как  с  трамплина,   то  взмывала  вверх,   то  падая,   шмякалась,   о  твёрдость  моего  живота.    

Щёчки  Милы  раскраснелись,   губы  заалели  и  с  каждым  взмахом,   она  всё  более  сбивалась  в  дыхании,   тщетно  упираясь  слабыми  ручонками.

,, О,   а  с  физкультурой то  у  нас  плачевно,,   нагнетая  размашистый  ритм, мысленно  посочувствовал  я.   Зато  ворона  в  такт  нашим  движениям,   без устали  по-птичьи  пританцовывала,   вёртко  приступая  на  жёрдочке,   вправо  влево,   туда,   сюда,   туда,   сюда,    

,, Ох,   как  каркуша  беснуется,,

Не  в  силах  сдержать  повелительный  натиск,   Мила  вконец  задохнулась  и,   замерев,   закаменела.   Истекающие  соком  тисы  мелкой  дрожью  сдавили  литой  сталагмит  и  с  каркающим  стоном,   она  рухнула  на  мою  грудь.    

,, Так  это  у  неё  впервые,,   откровением  проскочило  у  меня.

,, А  Бобёр то  не  дорабатывает.,    бережно  поглаживая,   тающее  солнышко,   сочувственно констатировал  я.

Ворона,   задрав  клюв, остолбенела,   и,   похоже,   тоже  кончила.   Теперь  дело  оставалось  за  мной  и  как  ни  жаль,   было  разомлевшую  Милу,   я  сначала  прошуровал  её  на  одном  боку,   затем  положил  на  живот  и  пристроился  сзади,   потом  поставил  на  колени,   далее  положил  на  другой  бок  и  после  возлёг  сверху.

Не  скажу,   что  её  безвольная  покорность  вызывала  большое  удовольствие,   но  ощущение  всеобъемлющего  единения  и  мужской  всевластности,   эта  податливость  доставляла  точно.   Выплеснув  вторую  порцию,   я,   размякнув,   сполз  поверженным  победителем,   и  в  блаженном  изнеможении,   подсказал  Миле  слизнуть  последние  капли.   Склонившись  и  обняв  мой  пах,   Мила  старательно  засуетилась,   а  мне  мечтательно  подумалось, -- ах,   если бы  она  всегда  была  такая  покорная.   Завершив  таинство  естества,   Мила  прилегла  рядышком,   благодарно  приложив  ладошку  к  моей  груди.

Уютная  комнатка,   персидский  балдахин,   стерегущая  наш  покой  ворона,   почти  супружеская  идиллия,   и  как  любящий  муж,   я  чувственно  внял,   что  сейчас  Мила  хочет,   как  можно  быстрее,   остаться  одна.    

На  мой  шёпоток, -- Я  пойду,-- она  ничего  не  ответила  и  по-спортивному  резво  я  начал  собираться.   Мила  откуда-то  достала  свой  белый  халат  и  в  обволакивающем  нас  единении,   мы  спустились  в  прихожую.

Уже  на  выходе,   в  глубочайшем  религиозном  преклонении,   я  изрёк,

-- Мила,   если  будет  нужно,   только  скажи.--

Мила  одарила  меня  таким  шоколадно  ласковым  взглядом,   что  я  потянулся  обратно,   но  она,   выпроваживая,   выставила  ладошку и  обворожительно  улыбнулась.       

Выйдя  на  улицу,   я  победно  оглянулся  по  сторонам,   жаль,   что  под  ногами  не  оказалось  футбольного  меча,   как  высоко,   и  как  далеко  я  зафиндярил бы  его,   и  просто  погонял бы  в  футбол.    

Остаток  дня  я  пребывал  в  приподнятом  настроении,   словно  вернувшись  из  восхитительного  путешествия  по  дальним  странам.   Делать  ничего  не  хотелось,   и,   выбрав  из  новогодних  фото  одну  Милу  я,   всё  более  находил,   что  девочка  не  просто  симпатична,   а  красива,   какой-то  особой,   святящейся  изнутри  властной  красотой.       

С  романтической  мечтательности  я  даже  спать  лёг  пораньше  и  под  утро  мне  привиделся  ужасно  извращённый  и  жутко  приятный  сон.   И  приснилось  мне,   как  в  яркий  солнечный  день  я  иду  по  цветущему  полю,   как  тёплый  ветерок  играет  в  волосах  и  ласкает  кожу,   как  моё  стройное,   гибкое  тело  желает  распахнуться  и  принять  в  себя  всю  окружающую  природу.   Когда  я  проснулся,   ощущения  были  настолько  реальными,   как будто  память  преподносила  видения  не  какого-то  сна,   а  действительно  прожитых  мгновений.   Изредка  у  меня  случались,   такие  яркие,   насыщенные,   врезающиеся  в  память  сновидения,   но  этот  сон  потряс  меня  тем,   что  я  был  в  теле  красивой  девушки,   идущей  по  полю  со  своим  бравым  кавалером,   а  потом  были  поцелуи,   объятия,   и  страстное  проникновение.   Трусы  утром  пришлось  менять  и,   глядя  на  низ  живота,   я  силился  понять,   как  такое  возможно,   даже  во  сне.

Из  всех  предположений  я  склонился  к  тому,   что  какая-то  женская  флюидность  Милы  впиталась  в  меня, и  в  допустимости  такой  заразности,   сочувственно  усмехнулся,   а  что  если,   моя  мужская  напористость  перекинулась  на  неё.

Я  не  стал  выискивать  причины  и  следствия  сновиденьческого  превращения,   рассчитывая  в  будущем  разобраться,   чем  память  прошлого  отличается  от  памятных  сновидений,   и  чем  воспоминания  прошлого  отличаются  от  придуманных  событий.   Ведь  получается,   что  если  соблюсти  адекватность,   то  можно  прожить  не  одну,   а  несколько  жизней,   при  этом  даже  побывав  в  образе  противоположного  пола.   Превращения  такие  наиболее  свойственны  артистам  и  творческим  людям,   да  тем,   кто  сорвался  в  психические  отклонения.

Ни  следующей  ночью,   ни  другой,   и  не  пятой,   чудесный  сон  больше  не  повторился  и  я  даже  пожалел,   что  больше  не  прочувствую  волнующих  женских  ощущений.          

Если  и  появились  у  меня,   какие-то  особые  способности  после  сухонькой  лапки  старушки,   то  после  близости  с  Милой  они  никуда  не  делись  и  даже  стали  чуточку  стабильнее,   и  хотя  со  временем  обострённость  их  поутихла,   всякий  раз  в  затруднительной  ситуаций   они  вспыхивали  спасительными  маячками.

Только  через  десять  дней  я  мельком  увидел  Милу  в  школе,   и  только  через  месяц  она  ко  мне  подошла.   Бобер,   как  и  прежде  крутился  при  ней,   но  теперь  она  чаще  тусовалась  с  одной  из  своих  подружек.   Или  у  Милы  появилось  настроение  перекинуться  парой  слов,   или  подвернулась  удобная  ситуация,   но  когда  она  взмахом  руки  пригласила  сойтись,   подружка  её  послушно  стояла  в  отдалении,   ревностно  поглядывая  в  мою  сторону.

Подойдя,   Мила,   уважительно  вглядываясь  в  глаза,   тихо  спросила.

-- У  тебя  сколько-то  осталось.--

Её  душевное  расположение,   отразилось  в  моём  молчаливом  ответе, ,, если  у  тебя  появилось  то,   что  у  меня  осталось,   ты  и  без  слов  должна  это  почувствовать,,   И  Мила  всё  поняла, и  с  участием  признательно  поделилась.

-- Знаешь,   я  повторила бы  с  тобой,   да  боюсь,   вдруг  на  тебя  всё  обратно  перескочит.--

Слегка  пожав  плечами,   я  кроткой  улыбкой  выразил  Миле,   что  в  любой  момент  в  её  распоряжении.   Принимая  мой  молчаливый  ответ,   Мила,   заглядывая  в  глаза  с  оттенком  смешливого  смущения,   проникновенно  задалась.   – Тебе  сни,-- погасив  и  так  понятное  окончание  она  выжидающе  замолчала.

,, Только  не  об  этом,,   задребезжал  мой  внутренний  голосок,   и,   глотнув  воздуха,   я  погрузился  на  недосягаемую  глубину.   Мила  в  сладостном удовольствии,   порождённого  нами  чудесного  явлении  улыбнулась  и  одарила,   такой  счастливой  благодарностью,   как будто  я  нечаянно  стал  папой  прелестного  младенца.    

Как  в  замедленной  съёмке,   ничего  больше  не  говоря,   да  и  что  мы  могли  сказать,   когда  наши  внутренние  голоса  сливались  в  унисон  наилучших  пожеланий,   она  начала  отходить  и  тут  очнувшись,   я  вскликнул.

-- Кларе  привет!--

Оглянувшись,   Мила  улыбнулась  и  так  вильнула  кругленькой  попочкой,   что  в  брюках  у  меня  стало  тесно.