Евдокия

ЕВДОКИЯ

Катенька -- так представилась она Евдокие, когда вошла к ней в квартиру. Катеньку "нашла" Анфиса Михайловна -- молодящаяся и небедная тётушка Евдокии.

Впрочем, тётушке слишком долго искать не пришлось, так как с Катенькой она была давно и неплохо знакома. Отныне, с сего полудня, Катеньке вменилось в

обязанность пару раз в день заглядывать к теткиной племяннице и выполнять её просьбы. За это Анфиса Михайловна положила опекунше довольно неплохой гонорар,

После "презентации" тётя ещё раз наставила племянницу: "Дусенька, только пожалуйста не капризничай, ага. Думаю, вы подружитесь. Пока, пока!" И, выпустив

воздушный поцелуйчик, исчезла.

С самого начала Евдокие была тягостна Катенькина помощь: уход, походы в магазин, тягостна и сама "дружба" с ней. Особенно были ненавистны новости, которые

приносила та. Бывало, уходя, Катенька вдруг вспоминала: "О, я же забыла рассказать тебе новость... Слушай!" При этих словах "подруги", у Евдокии начинало

учащённо биться сердце и гулко стучать в висках, она болезненно морщилась: что расскажет она на сей раз: дурное или хорошее? Рассказывала Катенька вдохновенно,

восторженно, словно поэму читала. Утомлённая болезнью, Евдокия говорила ей: "Катюша, я ненавижу новости, я не смотрю их, не слушаю... Мне порой начинает

казаться, что я так и не вышла из девяностых... Пожалуйста, не надо, не приноси мне новостей!" "Ну извини, -- обиженно говорила Катенька, -- больше не буду, коли не

хочешь." А уже на другой день взахлёб рассказывала о своём новом друге: "Знаешь, он такой, такой... Высокий, стройный, мускулистый... Ммм! Представляешь, я иду

ему навстречу такая вся... На мне почти ничего -- лишь два клочка красной материи... Ну ты понимаешь на каких частях тела. Ага, иду, волосы распущены... А тут -- он!

И тоже чуть ли не в костюме Адама... Вообразила, да? Я обалдела... Прикинь: обалдел и он... От меня, разумеется -- от кого же ещё; там такие были мымры... Ух!

Короче, мы тут же и замутили. Ну, потом был ужин в ресторане, отдельный гостиничный номер с джакузи... Прикинь: в тот же вечер!.. А затем..."

Евдокия побледнела. Её лицо исказила гримаса боли:

-- Хватит! Достаточно! Не надо больше! -- исступлённо воскликнула она. Катенька отшатнулась...

-- Почему, Евушка, ну почему? Дальше пойдёт самое интересное... У тебя же этого никогда не было, так хоть послушай...

-- Не надо, Катя, -- отвернувшись, молвила Евдокия, -- я не хочу ни слушать ни слышать.

"Нянька" недоуменно пожала плечиками:

-- Зря, зря! Впрочем, как хочешь. -- Бросила взгляд на настенные часы... -- О, я побежала. Пока! -- И упорхнула.

Евдокия долго не могла успокоиться. Уняв сердцебиение, подкатила себя к балконной двери, отдвинула штору... Сегодня во дворе было пасмурно, капало с крыш.

Тот день, тоже был хмурен и тогдо тоже дождило...

... Ту аварию она помнит смутно -- ей тогда исполнилось три годика. В памяти отложилось: крики, слёзы, чужие люди... Как ей потом, намного позже, рассказали: в

тот вечер, возвращаясь с моря на своей "Ладе-Самаре", они столкнулись с грузовиком. Погибли мать, отец и старший брат, в живых осталалась одна она -- Евдокия.

Потом была клиника, долгое лечение, добрые улыбчивые дяденьки и тётеньки в разноцветных халатах и колпаках. И вот однажды эти дяденьки-тётеньки сказали:

"Девочка ходить не сможет; случай неординарный -- медицина здесь бессильна." Евдокию взялась опекать родная сестра мамы тётка Зина, которая и грамоте обучила

племянницу. Потом была учёба заочно, диплом адвоката, друзья-подруги, которые, узнав, что она инвалид, очень скоро "терялись" в безбрежном море интернета.

Верной оставалась только Катенька -- её наивная, сребролюбивая и немного смешная опекунша. Вот придёт-прибежит: быстрая, розовощёкая, пахнущая улицей... Всё

бы Евдокие ничего, если бы не дурацкие Катенькины новости, которые она никак не хотела держать в себе; они буквально распирали её, казалось, не освободись она от

них через мгновенье, те новости разорвут её в клочья, и Евдокия, щадя сумасбродку, снисходила к ней, и та начинала свой рассказ.

*   *   *

... Евдокия открыла дверь балкона. Несмотря на дождик, её окатило тугой волной тёплого, пахнущего цветущей сиренью и бензиновым духом воздуха. Там, внизу,

кипит жизнь; там смеются и плачут, ссорятся и мирятся, влюбляются и расстаются, мокнут под дождём... Сколько раз она замирала у этого балкона, слушая чужую

жизнь, чужой смех, чужие слёзы, сколько раз намеревалаь преодолеть эту ненавистную решётку, предусмотрительно установленую по просьбе ушлой тётушки,

преодолеть и... Нет, всё равно она не смогла бы сделать этого, хотя и не раз помышляла. Всякий раз, когда Евдокия решалась свести счёты с жизнью, она словно

воочию видела пред собою мучения Христа на голгофском кресте и стыдилась своей слабости, и просила у Него прощения! "Господи, ведь наверняка я не одна такая,

есть и худшие: незрячие, неслышащие, но мне-то, что надо мне? -- терзалась она. -- Ведь у меня почти всё есть: я дышу, я вижу, я слышу, я живу, в конце концов... Но

это "почти"... Я не знаю, как примириться с НИМ, как эабыть ЕГО... Забыть?! Что забыть, кого забыть? Кажется, я брежу..." Евдокия "отъезжала" от балкона и

углублялась в чтение.

Однажды Катенька пришла зарёванной.

-- Что случилось? -- не на шутку перепугалась Евдокия.

-- Он меня броси-ил! -- захлёбываясь слезами, выдавила несчастная. -- Козёл, он думал, что я доченька миллионера... Ага, милиардера!.. Обозвал дурой

ненормальной... А говорил, что будет любить меня до гроба: "Я буду любить тебя до гроба!" -- а что теперь, теперь что? Сволочь, сволочь! Вот возьму и замуж выйду;

узнает тогда! -- погрозила в окно Катенька. Евдокия и пожалела дурочку. и позавидовала ей, и возненавидела её...

А в один из хороших вечеров, после испепеляющей жары, когда створки и фрамуги окон домов были нараспашку, и внутрь влетало непрестанное щебетанье

стрижей и детский гомон, Катенька, выйдя из ванной, молвила:

-- Евочка, прости за любопытство, но я хотела бы знать, как ты обходишься без мужчины; вот убей, не въеду, ну не представляю я, как можно жить без секса! Ты ни

разу даже не заикнулась об этом... Я понимаю: инвалидность, то, сё... Конечно, это не моё дело, однако ж...

-- Уйди вон! -- в исступлении воскликнула Евдокия. -- Прочь, прочь от меня! Ты зачем анатомируешь мою душу, ты зачем роешься в ней грязными инструментами!

Оставь меня, Екатерина и уходи, пожалуйста уходи! Насовсем...

Та явно опешила...

-- Тю-ю! -- протянула она, -- Дура. Натуральная дура, психопатка! Ладно, я уйду, но больше не приду... Чёрт с тобою, подыхай тут, в своём клоповнике!...

И стукнула дверью.

Катеньки не было ровно двое суток; ни Евдокия ей не звонила, ни она ей. Но Катенька пришла -- вечером третьего дня. Повинилась чуть ли не с порога:

-- Евочка, ты не сильно сердишься на меня? Наговорила я тебе... Ты прости меня, а? Я знаю -- ты простишь, ты не умеешь долго держать зло. Ну так как?

-- Прощаю! -- пряча улыбку, отвечала Евдокия.

-- Я так и знала, так и знала! -- И без всякой паузы: -- Евочка, новость хочешь?.. Ой, прости!

-- Да ладно, выкладывай уж, коль принесла...

-- Ну, значит так... -- сразу оживилась девка. -- Короче, представляешь: мы встретились с ним час тому на нашем перекрёстке...

"Господи! -- подумалось Евдокие, -- а ведь с недавних пор я заметила, что вот эта простушка, которая сейчас стоит передо мною и с ненапускным, но искренним вдохновением рассказывает о каком-то, возможно, совсем пустяковом событии, произошедшим недавно на их перекрёстке, действует на меня словно некий волшебный

эликсир и гонит прочь нехорошие, мрачные мысли... Так пусть, пусть она рассказывает свои новости; без них я точно сойду с ума...!"

Владимир ХОТИН

19. 09. 2021