Рачок

«Синее… размытое…. Подводное солнце… о, если б ты знало, как я люблю твои круглые, бесконечные уголки… как я люблю твою раненную, изрезанную течениями границу… Ах, я так редко молчу тебе о таких вещах… так редко пускаю пузыри к твоему теплому, угасающему свету… Я… я так не хочу тебе в этом признаваться… но я сильно – ах, если б ты знало, как сильно… как ненормально я люблю весь твой мир… и само тебя… и все твои вспышечки, пятнышки и ионы… Но, слушай! слушай еще, подожди!.. хоть я так не люблю молчать обо всем, чего рядом нету… Ведь я все равно никогда бы не смог сказать, что; для меня значит Твое дно… и как же сильно, как больно я люблю твою морскую слепую пучину... как я трясусь за всю эту дымную, черную пыль... всю эту холодную, мутную, точно железную воду... как мне нравится слушать дрожь дна по ночам... видеть тени китов... искать манящие фотофоры... люблю мелких рачков и всяких рыб, осьминогов и ежиков… Уважаемое солнце, я должен тебе признаться... я вижу, что тебе уже пора уходить... то есть: восходить... поэтому... может, тогда уже лучше в другой раз... я... у меня так болят глаза... мне... так тяжело... дышать... я... пра... прости меня, Солнце!.. Солнце!.. я а... ... ... »

Наставал новый день. Муравейники просыпались в человеческих головах, и медленно покрывалась тьмой вся восточная правая часть мирового океана. Овечки терлись шерстью о своих ослов на лугах, и лезли друг друга целовать счастливые мартышки, молекулы, вещества и губы. Совсем другое дело происходило на морском дне. Здесь, в одном из подводных городов, проснулся один из самых агрессивных обитателей этих глубин – рак отшельник. Жил он в обычной бутылке из-под вина, в толще океанического дна, на самой окраине поддонного государства. И вот – черная, черная до такой степени, что могла бы сойти за цвет или свет тьма – криво ползет по материковому шельфу. И вот уже одна из ее кривых – похожих на жидкие волосы теней неуловимо проваливается к подножию мирового моря. Ступень за ступенью в нее превращается каждая пелагиаль и наконец эта свежая живительная мгла дотрагивается до каждого божьего существа, зарытого или слитого как металл с древним подводным ложем. В бутылку рака отшельника начинает заползать ее черный – настолько черный, что становится даже как-то ярче – свет и с тяжестью начинает солить слепые пятна в его мизерных позеленевших белках для зрения. Paguroidea начинает просыпаться и будет просыпаться еще следующие пол часа. Затем встанет и потащит первую пару своих ходильных ног к угрязнителю ракового рыла. Наилит рыло и выполнит все прочие полуночные процедуры. Его домашняя пиявка, увидав, что он проснулся, первая подплывет к нему и обовьется вокруг его тощей, как спичка, шеи.

-Пиявка, ну что ты опять... Вот, бедняжка, проголодалась… я… я сам еще не ел… ладно, залезай… бедная, как же ты уродливо исхудала!..

-Аф! Это еще другие пиявки со мной дрались! Видишь – шрамы…

-Все равно ты красивая… может быть, не так, как тогда… но все равно… есть вещи такие, как бы тебе сказать?.. есть вещи, которые ничем не сотрешь, не скроешь… И что это еще за аф? А? Какая же ты у меня была красивая, хорошая… - продолжал он, гладя ее за нежную слизь. Алая кровь постепенно заплелась по воде из его красной шеи.

-Не скажу, где взяла… Ха! Или что, мы с тобой всегда только в воде жили…

-Не надо… не начинай, пожалуйста, с самой ночи… - молчал Paguroidea, глядя как его кровь клубится по прядям невидимого течения океана, – подумать только, пиявка… и это вещество, из которого состоит вся наша земная жизнь… мх, мне кажется, я уже так часто видел его за свою жизнь, что не понимаю… как без него умирают?.. без него же умирают, да?

-Конечно.

В это время зазвонила ракушка, подвешенная в прозрачной тьме, и рак, замешкаясь, поспешил замолчать на звонок:  

-Алле.

-Привет. (Рак)

-У-у-у--иет… как дела?

-Привет, ты что, под водой едешь?

-У-у-у-ага… у-у-у…

-Может, тогда попозже позвонишь?

-Нет! – я уже выхожу. У-у-у-… Все! – привет еще раз!

-Не бойся течений, Медузочка.

-Как дела?

-Хо-хорошо… нормально.

-Ты где?

-Дома.

-Дома – в смысле где? В раковине?

-Э-э… нет – в бутылке.

-…Короче – ясно. Ты не собираешься себе раковину искать.

-Я… я еще не знаю…

-Ты просто сидишь дома и ни черта не делаешь.

-Подожди…

-Значит – я заберу твою клешню! Потому что, ты знаешь, зачем нужна клешня?! Она нужна, чтобы сторожить раковину! Я тоже хочу – жить и есть. И мне нужна твоя клешня, чтобы я ее переварила.

-П-послушай… мне пока самому нужна клешня…

-Зачем! если ты все равно сидишь дома?! Почему тебя не выселили из бутылки! Кто ты такой вообще! Что ты о себе возомнил! Знаешь, как мне больно, что планктон перевели на тебя! Что я Медуза, а ты Рак! Что течения тебя щадят! Что родители тебя больше любят!

У Paguroidea после слова «родители» затряслись переоподы и стали бледнеть нижние красные челюсти:

-К-какие родители?

-Наши с тобой родители!

-Мх… разве у Рака и Медузы могут быть одни и те же родители?

-Да, могут! И слава Сигу, пока еще есть! Что это за иль вообще! Как еще течения не смыли тебя! Почему отец пересылает тебе планктоны?!

-Какой отец? – смолчал рак, и жаркие пузырьки пота побежали из-под его клешней вверх.

-Ты что, издеваешься?

-Пиявка, ты слышишь, что она молчит?.. я не понимаю… какой отец?.. разве у рыбы может быть отец?

-Я с тобой молчание веду вообще-то!

-…П-Пиявка, я не могу… за, забери это от меня… слезь! я не могу… я… а-а… д… дай… Пиявка!

Paguroidea схватился клешнями за шею… сделал несколько косых шагов и упал, разбив голову о стеклянный осколок.

Наставал новый день. Муравейники просыпались в человеческих головах, и медленно покрывалась тьмой вся восточная правая часть мирового океана. Овечки терлись шерстью о своих ослов на лугах и лезли друг друга целовать счастливые мартышки, молекулы, вещества и губы. Совсем другое дело происходило на морском дне. Здесь, в одном из подводных городов, просыпался один из самых агрессивных обитателей этих глубин – рак отшельник. Жил он в обычной бутылке из-под вина, в толще океанического дна, на самой окраине поддонного государства. И вот ночь – ночь черная, как чернильный цвет, черная как обсидиан, растворенный по всему монотонному, громадному хаосу мнимых струй этого безмолвного мира. Черная как чернила Incirrina, как звездное небо, с которого стерли атмосферу и всю ее синюю, завораживающую лазурь. И вот – эта древняя, первозданная темнота расстилается по всему подножью планеты, простирается по ней словно мертвый спрут – огромная мать, отдавшая все свои соки первому, только что выхоженному потомству. Просыпается весь этот немотствующий рай, чуя как свет покидает их тяжкий, подводный воздух. В этих сокровищах – шедеврах безустальных водяных рукавов, круговоротов струй и вечных течений – живет самая невообразимая живопись эволюции на Земле.

Живет миллионы лет и проживет еще миллиарды. Кирпичик, мозаика беспамятных химических мастеров, текущих вперед не чувствуя места и времени. Когда-нибудь один из их безотчетных живых изразцов выпадет из этой тупой летописной плиты и полетит вниз – в истоки их самых глупых и древних страхов. Когда-то даже для того, что спало и не хотело миллиарды лет, станет слишком много стремления и страха.

Рачок проснулся на лунной заре. Столбы белого света сочились из тех мест на стене, где ил еще не успел облепить его однокомнатную бутылку. Вот, он всплывает наверх и начинает стаскивать с себя рваное посидониевое одеяло. Еще около часа пройдет, пока он будет вставать. Обратите внимание, Paguroidea выползает из бутылки наружу и совершает повседневные гигиенические процедуры. Видите, как он трется о придонный коралл? Затем Отшельник заползет обратно к себе в бутылку, которую умело прикроет вот этой морской стрекозой. Кинувшись к круглому желобку вокруг бутылочного дна, он начнет жадно набивать свое брюхо моллюсками и подводными клещами. В этот момент другое подводное существо, - Пиявка, опустошая, приблизится к его испитому панцирю.

-А, Пиявочка, это ты… - промолчит, глядя ей в лицо, Рак, - ах, ты моя прелестная старушка…

-Рачок, отстань!.. в смысле… я хотела смолчать… о, ну только не надо, ладно, так смотреть сразу!.. достал уже со своей старушкой… разве мы хоть на каплю старые?.. мы… мы с тобой еще очень молоды…

-…Эх…

-Согласись. Можешь хоть раз согласиться? А не просто закрывать рот?

-…Нет – молодость это не то, про что ты молчишь.

-Вот же а…  я поражаюсь: какая же ты вонь все-таки.

-Я вонь?

-Ну, а кто, я? Ты можешь хоть раз ответить нормально. Без вот этой вот твоей какой-то глубокой мысли?..

Зазвонит ракушка.

-Не бери!

-Почему?

-Я сказала: не бери!

-Отплыви… Это, наверное, Медузочка…

-А-а-а-а!!! Не-ееет!! Не дам ракушку!.. Меня это все уже достала-а!..

-…А… э… у тебя пузыри… что?.. что случилось?

-Я не мугу даг больже-еээ!!

-Тихо, Пи… Пиявочка, что случилось?

-Не могу, не м-гу! Ахы-ыы!!

-Я должен взять.

Опять зазвонит ракушка.

-Дай.

-Не дам!

-Пиявка, отпусти!.. она… она моя…

-Нееет!!!

-Д, пошла вон! Ты!!..

Он ударит ее клешней. Пиявка отскочит и ударится об осколок стенки. Пойдет кровь.

-…Э… А!.. Пиявка!!.. Что я наделал?! Пиявочка!..

-Ахы-ы-ы!!

-Пиявочка!.. кошечка… моя маленькая… это я… опять останется шрам… я виноват… опять шрам – из-за меня ты такая… что мне… если бы я… ты была бы всех красивее…

Paguroidea начнет задыхаться.

-Пиявка, я не… … мне… так тяжко… так… а…

Наставал новый день. Муравейники занимались в человеческих головах, и медленно покрывалось тьмой все восточное полушарие синего мирового озера. Овечки терлись шерстью о своих ослов на полях и лезли друг на друга целовать счастливые щеки, переносицы, века и губы. Но совершенно другая, не похожая на всю эту верхнюю – другая жизнь кружилась и мучилась тысячи лет на ослепшем морском дне. Здесь жили по праву одни из самых чудесных и невообразимо красивых созданий Земли. Миллионы лет и кубических метров вод скрывали от живой души их тайное, божественное очарование. И вот – за одно мгновение, насколько безумно стал красив мир, который и до скончания времен не ждал ни одного за собой свидетеля. И вот – темнота… темнота настолько присущая, что уже никогда не выколет в себе белые глупые дыры. И вот, ночь – ночь настолько счастливая, что уже никогда не будет пугать своих собственных, изумленных детей. И вот – линия, столь бесконечная, что уже не обрывается лишь с одного конца, и на все, что было с другого, не закрывает свои черные, черные словно аккабар веки. В этих местах течет одно из самых агрессивных и безупречных веществ на Земле. Вещество, родившееся в недрах древних звезд. И заставляющее нас так глупо любить все далекое и чужое. Сколько дыма свивали здесь его алые, цветущие рукава. Сколько слитого развело его тонкое завихрение.

И вот – рак, красный, как капилляр в белом прекрасном глазу – маленькой своеобразной планете самых больших миражей на Земле. Рак просыпается в ответ на вибрацию, вызванную подводным землетрясением. Первой из бутылки появляется его красная, конечно, не такая красная как кровь клешня. Около полутора часов еще он будет вставать. Вывалив кривые, бессильно-подкошенные пары ходильных ног, он поползет добывать себе пропитание. Просидев в засаде еще около трех часов, он поймает морского червя и понесет к себе в логово свою добычу. В этот раз удача улыбнулась ему и теперь он полакомится на славу. Заплывя в бутылку, он подставит свою тощую изодранную шею Пиявке.

-М! Рачок!.. Какой червь!.. Давай, быстрее… ты сам его поймал?

Paguroidea упадет на дно.

-Фу… нет, я не хочу…

-Что?

-Фу.

-Что? Ты не хочешь?.. Что!

-Пиявка, отстань… я… Господи, я так хочу поесть… но…

-Что?

-Нет. Я его не буду. Ну… ну, почему червь! Я.. я же хотел планктон!

-Ну… ну а что? ты не поймал или что?

-Нет… я уже поплыл, уже решил… а потом…

-Все. Не важно! Забудь об этом!.. Садись!

-Фу, Пиявка-а…

-Да что-о!

-Это… это же червь… живой червь – фу!

-Неет. Уже не живой! Нет.

-Пиявка, я не могу… гадость… фу… сколько я не ел?.. Пияшка, я сейчас умру… опять мухи…

-Ка-какие мухи, Рачок? Как мухи?! Я… сейчас отлеплюсь… тебе из-за меня плохо!

-Мх, Пияшка-дурашка… разве мне может быть из-за тебя?.. …а-а… 

Задрожит ракушка в воде.

-Пиявка, подай. Кто это нам звонит?  

-…

-Пиявка…

-На.

Paguroidea ответит на звонок.

-Алле.

. тевирП-

-А, Медузка, это ты!.. Здорова.

; оньламрон …как мат ыт мэ-Э . тевирП-

-Да.

. ьтанзу алетох отэ окьлот я …ондал ун , А-

Звонок завершится.

-Чего она хотела? (Пиявка)

-Ничего.

-Ну вы же о чем-то молчали…

-Да. Она хотела знать, продолжаю ли я еще мою жизнь.

-И все?

-Да.

-…Про клешню не смалчивала?

-Нет.

-Почему… почему ты ей не скажешь, зачем тебе клешня?

-А зачем она?

-Понятно… опять придуриваешься.

-Пиявка, послушай, я не могу отдать потому что… ох… моя клешня, она никому не принадлежит… нельзя… живое существо, ткань она не может быть чьей-то… рыба рождается под водой, но рыба не принадлежит воде… я не могу дать тем, кто начинает просить, потому что… просьба предполагает долг, нехватку, но рыба рождается по воле случая… когда-то она узнает, как вода голуба… как море колышется у поверхности синего неба… узнает, что она свободна в 6-ти направлениях и никогда не боится высоты… когда-то за все эти дела ей придется платить, но тем дороже тогда, тем роднее они для нее станут… и придет время, рыба захочет отдать – отдать и вещам, и другим рыбам… она почувствует, что должна… Ну, вот, рыба чувствует, что должна, но она молчит… и никакое движение рта не может этот долг выразить. Я, понимаешь, не хочу, Пиявка, без этих долгов… Я не хочу спать по дням, не хочу всей этой водяной планеты… я не хочу, чтобы рыба обманывалась…

-Рачок, я… ты так много молчал, так красиво молчал о воде… ты – целыми д-ночами только о ней и молчишь… т, ты ни слова ни смолчал о, об-бо мне… ни одного ласкового единого слова… т, какой же ты, как мне тебя жалко. Ты думаешь, ты нужен всей этой воде. Эта вода будет стонать по тебе, когда ты засохнешь. Эти течения будут грустить по тебе, выть по тебе, повторять твое имя. Ты не боишься, что ты просто провалишься в падину – времен, веков! Ты молодой, красивый рак. Так что еще тебе в жизни надо? Ты думаешь, эти течения будут помнить твою красную, шершавую кожу?.. твою правую клешню, твое дыхание по дням…

Paguroidea начал задыхаться. Пиявка:

-Д, что такое опять? Что! Умри уже, умри или живи! Нормально живи! Сколько можно уже меня мучить, себя мучить!.. а-а-а… а-а.. нет моих больше сил!..

-Сиг, убей меня ради Бога.

-Жизнь-смерть, третьего не дано, жизнь-смерть, третьего не дано…

-Equilibrium…

Зазвонит ракушка.

-Это мне… я должен ползти…

-Кто это?!

-Я должен идти.

-Кто это!!

-Поплыли со мной, если хочешь.

Пиявка припала к брюху Отшельника, и он еле-еле поволок ее на морское дно.

…

Прекрасная погода стояла на морском дне. Тени от кривых наложений волн светло отражались на придонной пустоши. Рачок волок свои обескровленные ноги вперед, чувствуя, как приятно они утопают в рыхлую морскую пыль. Вздутые весла косо торчали из дна и освещали воду маленькими кулонами фотофоров, которые оставил косяк электрических рыб. А теперь посмотрите на лодку, которую обползает этот рак. Она лежит килем вверх, чтобы в ней могли жить рабы. Пару ночей назад эта лодка досуха высохла в результате самовоздутия кислородных, оставленных без доступа воздуха пузырей. Теперь от нее остался только черный фундамент из сажи, за которым вряд ли можно узнать прошлый роскошный дом. Все рыбы в момент высыхания соседней лодки инстинктивно начинают покидать свои логова и убежища. Этот красный рак из рода Отшельников тоже стал уползать, несмотря на то, что в бутылке находились немалые запасы планктона. Даже эту пиявку, паразитирующую на его панцире, он оставил там. Теперь опасность миновала, но рыбы и членистоногие все еще продолжают оплывать эту лодку стороной и не рискуют испытывать удачу.

Высыхания на морском дне довольно частое явление. Чаще всего высыхают лодки, деревянные клетки и короба с ящиками и засухоопасными частями ушедших на дно кораблей, в которых специально торгуют воздушными пузырями. Многие водоплавающие используют пузыри для уборки хат, в гигиенических и декоративных целях. Зачастую пузыри идут у рыбы прямо изо рта, но их не стоит путать с пузырями, несущими сухость и разрушение.

Это была одна из первых ночей, когда после зимнего сезона у поверхности океана появились белые стаи морских китов. Проползя пару десятков метров от своей бутылки, рак начнет пересекать моржовый шлях. На месте посадки в моржей никогда не бывает рыбно. Морж не остановится, пока какая-нибудь рыба не поднимет плавник. Килька поднимает плавник, и морж тормозит. Paguroidea заплывает к нему за спину вслед за килькой. Рыбы сидят неподвижно и делают вид, что не замечают других рыб. Многие рыбы, готовящиеся к откладыванию икры, надевают брачный наряд. Каждая рыба обязана заплатить за проплыв на морже, поэтому отшельник вскоре подбирается к уху моржа.

-Сколько проплыв?

-40 планктонов.

-Э-эм… у меня наличного планктона нет, есть только в банке, то есть: в бутылке… в банке я больше не живу.

-Ничего. Я принимаю Морской мухомор.

-…Видите ли, у меня нет морского мухомора. Я не успел… я-я…

-Ничего. Можете перелить мне из пустого в порожнее. – смолчал слишком громко морж, и некоторые рыбы даже повернулись, чтобы увидеть.

-Ох… можно, да?.. спасибо, - начал Paguroidea, уже начиная переливать, - или, может, хотите, я вам хексель или чек напишу, а вы потом…

-М-м? Кет? Я не ем кет – я морж!

-Да нет, я говорю: чек, чек вам на водоросли напишу на 40 планк, а вы потом приползете ко мне, и я вам из бутылки выдам, ну или вот, напишу свою частоту, провибрируйте – я к вам сам приползу, если надо.

-Не знаю, молодой рак… некогда будет к вам ползать. А планктон нужен. В наше время все есть: дно есть, лодки есть, кальций есть, только планктона не хватает.  

-Ну… можете сразу обменять чек на то, что вам нужно, у более быстроходных рыб… они всегда смогут приплыть ко мне, я им выдам по чеку.

-М-м… ну, хорошо, давайте. Я сначала хотел, чтобы вы мне из пустого в порожнее перелили, но у меня там пока достаточно…

-Еще можно вас помолчать… чтобы вы и другим рыбам рекомендовали прямо по векселю и расплачиваться… потому что… ну, я живу далеко… и потом… если будут на окраине дна, я им это все сразу же смогу выдать… можете так же смолчать, что я у вас этот чек вполне за услуги на месте и обменял, и они тоже смогут так же.

-Что-то вы темните. Чек есть, а планктона нет.

-Да почему нет? Чек и есть планктон, его можно обменять в любую минуту.

-Ну, это да, да…

-Не удобно с собой планктон носить. Всегда проще расплачиваться бумажкой.  

-Все равно получается, что водоросль есть, а планков-то, планков живых нету! Откуда я знаю, сколько там у вас в банке лежит? Может, там ничего и нету, а, может, там в тыщу раз больше… я еще к вам должен плыть, вы мне тогда за джоули на дорогу 10 планков хотя б накиньте.

-Хорошо, я 50 напишу.

-А вообще, молодой рак, раз уж такая ситуация, что водоросль есть, а планков нету. Што уж рыбу валять – дело ведь и не в самой водоросли, дело – в цифрах.

-В цифрах?

-Да. Вы бы мне сразу цифру там побольше бы написали, я бы поплыл и обменял бы себе до Атлантического бугра. К вам бы потом прибрались с этой бумагой, а я бы вам всю необходимую разницу и выдал.

-Э-эм… но зачем же вам столько планктона? Он же пропадет. Планктон – скоропортящееся животное. Особенно в наш уровень МО планктон очень быстро пропадает… я сам этим был, можно сказать, даже ошарашен в недавний гольфстрим…

-Ну, у меня же есть и другие потребности. Не только еда… Знаете сопку потребностей по Маслине?

-Нет.

-Ну, вот там смолчено о том, что рыба имеет потребности не только в еде.

-А как же я тогда буду тем отдавать, если вы обменяете не только на планктон?

-Но ведь я и на планктон, очень много и на планктон поменяю.

-…Ладно. Какую сумму вам написать?

-Напишите… очень большое число.

-Ну, сколько?

-Ну, не знаю, сколько там на водоросли помещается?

-Подождите, так тоже нельзя… вы же сами смолчали, эта цифра – это только планктон. А у меня столько не было и никогда не будет.

-Ох, Сиже мой! Молодой рак, откуда вы знаете, сколько у вас будет? Сколько планктона у той рыбы, сколько у другой, сколько вообще планктона под покровом моря!

-В том-то и дело… что никто не знает.

-Да почему же никто не знает… есть рыбы, наверное, они это как-то отслеживают… Ох, Рыба-Черт! бивень застрял, держись!!

-А-а-а!!

В этот момент весь Морж полетел рылом в морской песок. Рыбы послетали со своих мест в косяк и стали биться, дрыгаться и расплываться.

-Не ракушек везешь! – так Пескарь подавал сигнал об опасности.

-Ну, вот, бивень сломался. Это все ты, щенок, виноват! Рыба-черт возьми всю голову мне забил со своей распиской!.. Я еще перед тем как ехать хотел сказать: «7 футов, поплыли! », «7 футов, поплыли»! О-хой, мама моя морская свинья!.. Все на выход, приплыли!

Большая придонная каракатица будет отстаивать свои права:

-Батискаф какой-то! Верните нам планктон за дорогу!

-А вы мне верните планктон, мне еще бивень лечить! И вообще, это все вот этот… вот эта ракалия, всю дорогу над душой стоял!

-Молодой рак, зачем вы его отвлекали? Он морж! – ему надо на дорогу смотреть.

-Я… я…

-Вы тут каждый день плаваете и ни разу не заплатили планктоном за проплыв! Не мешайте другим ездить! – плывите по дну!

В этот момент вибрации H2; изгладились перед Paguroidea. Шелест крови по его артериям заглушил колебания морских волн. Синие черно-сиреневые щупалцы добрались до его глаз и стали заполнять их, как муравьи заполняют свои земляные дырявые гнезда. Рыбы поплыли поднимать его со дна, но он уже не реагировал.

Наступал новый день. Муравейники просыпались в человеческих головах, и покрывалась пурпурной мглой вся восточная левая часть мирового океана. Овечки лезли целовать своих ослов на лугах, и льнули друг к другу ласкаться счастливые мартышки, атомы, эпидермисы и губы. Совсем другое дело происходило на морском дне. Миллионы лет, часовых песков, капель и метеоритов времен окружили кругами своих колец эту синюю бездыханную планету. Времена испарялись, создавая белые миражи паров, и завивали это круглое осиновое гнездо в занавес цвета, вкуса, запаха, обоняния и осязания. Испарившиеся века поднимали со дна великие города, великие корабли, великие чудовища и народы. Миллионы лет держали равновесие километры каменных плит, ждали глубинных толчков, слышали и не отвечали. Раз за разом остывала сумасшедшая газо-металлическая смесь, звала и просила опять все с большей и большей силой. Когда-то должна была оборваться эта бессмысленная, бессвязная цепь. Тысячелетиям, не умевшим давать отказ, было слишком легко молчать, не зная, о чем их спрашивают. Миры летели мимо планет, падали в голубой океан, разбивались о зыбкие плиты. Тысячелетиям, не умевшим испытывать страх, было слишком легко молчать, не зная, чем их пугают. Когда-то должны были наступить времена, готовые вечно спать в мире отсутствия времени. И вот, ночь – ночь черная, как эбен, черная, как земля, сгоревшая пыль времен, плоть вещей и среда движений. Что может быть чернее чем эта безбрежная вдова, эта бессонная память о выколотых кусках мира? Ночь – в которой не может быть слишком много звезд, которой не жалко внушать свет, привязывать своих детей и играть, пока сердце обливается слезами.

В одну из бессчетных, жаль, что, увы, не бесконечных ее сестер, проснется рак. Рак –красный как свет самых старых, полумертвых звезд на ночном побережье. Бутылка будет тонуть в песке, превращаясь уже, как легко блеснуть умом – в полубутылку. Еще полчаса кожа его будет поглощать ночную тьму прежде, чем он начнет вставать. Проснувшись, он первым делом поползет на морское дно поглядеть на себя в осколок серебряного зеркала 20-го века. Склеив тиной свои распущенные красные усы, рак начнет принимать типичные гигиенические процедуры. Видите, как он убирает свое жилье?

Жить в бутылке не простая задача даже для таких, как он. Тем не менее рак с ней прекрасно справляется. Несколько тысяч планктона в месяц хватает ему на жизнь. Когда дно у бутылки будет свободно, Отшельник сделает из него окно. Морской снег – нередкое явление в этих широтах. Многие отшельники живут засчет того, что накапливают питательные вещества, в отличие от хищных видов рыб, которые, убив добычу целиком, не всегда ее съедают. Обратите внимание на эту пиявку из рода Hirudinea, которая подползает к нему.

-Рачок… проснулся?

-М-м-м… что с тобой?

-Ничего… устала немного.

-…Пиявка, ты, наверное, хочешь пить? Подплывай…

-Э-эм… ничего… ты в курсе? – ты снова молчишь во сне?

-…Да? И о чем я молчал?

-Обо мне…

-И все?

-Ну-у… еще о солнце.

-Хм, смешно…

-Что?

-Солнца не бывает.

-Ну… не знаю. Ты много молчал.

-Иногда мне снятся сны. И, в них вещи, которых у меня никогда не было в жизни. Рыбы, коралловые города… у них даже есть своя история, там – во сне… пока я сплю… но когда просыпаюсь, ничего нету… много-много раз одни и те же сны, в которых я уже все знаю… что будет и что не будет… я даже пытаюсь изменить их иногда, потому что не хочу, чтобы все повторялось… как думаешь, что Сигмунд Сельдь сказал бы об этом?

-Ума не приложу.

-Я… знаешь, какая мысль крутится у меня в голове… мысль, что морж был прав.

-Какой морж?

-Ну, морж-водитель… что… дело, понимаешь, не в водоросли, дело в цифре. Если никто не знает, сколько на самом деле планктона под водой, откуда тогда взяться цифре?

-Какой цифре?

-Ну, вот, представь, что я захочу написать тебе чек с цифрой, по которой тебе выдадут сколько-то планктона.

-А зачем писать?

-Ну, потому что у меня сейчас планктона нет.

-А как мне тогда выдадут?

-Ну, ты промолчишь, чтоб приплыли ко мне и получили.

-Так у тебя ж нет.

-Ну, может, потом будет? А хотя…. Точно, Пиявка, пищевая цепь похожа на рыбу, которая ест свой хвост… или нет?.. откуда берется разница?.. чтобы рыба родила планктон, ну ихтиопланктон, ей сначала самой нужно съесть планктон. Выходит, сколько съедается, столько и рождается, понимаешь, Пиявка. Суммарное количество планктона на земле 0. Точнее… ну, да… это одно и то же число… тысячи лет… если, конечно, нет разницы. Но все равно, понимаешь, если сложить эти цифры на чеках в любую из эпох получится одно и то же число! Потому что суммарная цифра на чеках должна быть равна суммарному количеству планктона. Но нового планктона нет. Ему просто не из чего создаться. Значит есть только цифра… на водоросли… …Нового планктона нет…

-И что?

-Как и что?

-Ну, да-а… я просто прослушала, с чего ты начал?.. просто… ты промолчал голый факт… только молчание… ну, да… я просто правда не поняла, я, наверно, глупая. Я не могу оценить, насколько это интересно. Ну, как бы-э… да, это просто: да, в смысле это так… Ну, типа, а где это? как это может пригодиться?

-Мх, Пиявка… какое же ты у меня, правда, безмозглое создание…

-Э-эх… короче… давай. Отойди от меня! Надоело уже… кого-нибудь другого обливай грязью! Я виновата, что я не поняла? Иди найди себе осьминожиху, говорят, они очень умные! Т.. ты вообще можешь понять, что любая рыба хочет к себе немного тепла, немного нежности и заботы?

-Нет… Пиявка, ты ошибаешься… все выглядит так, но все не так, как выглядит… рыба может заботиться только о другой рыбе…

-Ну вот и я пошла заботиться о другой рыбе!

-…Ч-что?

-То!

Hirudinea уплыла. Невидимые клешни волн сдавили клетку Paguroidea, начав к тому же выдавливать его раковые маленькие мозги. Снова задрожала ракушка. Скоро отшельнику предстоит вновь отправиться в путь, на котором его ждут немало сюрпризов.

…

Подводное дно и темнота кругом. Вот черный песок клубится на фоне блекнущего фотофора. Видимо, какой-нибудь угрь или скат не может не спать в эту обычную рабочую ночь. Начинает идти морской град, и градинки бьются о корявые щеки Paguroidea, отскакивая медленными прыгающими фонтанами вниз. Вдалеке мелькает область повышенной темноты – беспозвоночные приближаются к станции поддонного транспорта. Все животные, проникающие сюда, обязаны отключить свои естественные биологические огни, чтобы дальние организмы не сбились с течения, пропустив темноту. Надписи из платиновой черни и сажи очень хорошо видны. Одну из них Отшельник уже читал много раз и сейчас прочитает еще раз: «Рак, крюк, вы в сети? Налейте на рыло отсеивающую краску! » В лишнем свете никогда нет необходимости под водой. Основные тракты, течения, музыкальные инструменты, рыла и плавники близких рыб обитатели морского дна знают на ощупь. Многие змеи и каракатицы используют инфракрасные и тепловые органы чувств. Вот, рачок приближается к высокой станции, поднимая торчащие глаза вверх. Перевернутая корзина с грот-мачты давно потонувшего корабля и есть эта самая станция. За годы пребывания на морском дне она обросла мхом и Кимодокеей. Paguroidea заползает внутрь, чувствуя как над ним скользят и возятся косяки рыб. Некоторых из них, не наливших отсеивающую краску, хватают прямо за рыло (или жабры), чему не стоит удивляться. Отсеивающая краска на морском дне – полезное приспособление. Пожилые рыбы наливают ее, чтобы увеличить свои шансы остаться в живых. Многие рыбы считают, что старикам не нужно жить. Многие молодые рабы полагают, что не нужно бояться смерти. Такое заблуждение распространено среди тех, кто еще ни разу не умирал. На морском дне не умирал еще никто, поэтому рыбы охотно придерживаются такой позиции. Тем не менее среди них есть счастливчики, которым удалось выбраться из лап хищника всего за миг до беды. Другие рыбы замалчивают, что смерть – это настолько страшно, что даже не стоит и начинать. А есть и те, кто утверждает, что она даже полезна. Обе точки зрения имеют право на существование.

Рачок садится на большой вал, прикрепляясь к пахучей ленте из латекса цвета морского песка, которая должна переправить его под дно, и, как вы понимаете, там есть еще один, более мелкий вал внизу, чтобы все поехало, как следует. Вот, все и поехало, как следует. Через 30° поворота ночной звезды на северном полюсе, где за чашкой холодного чая смотрит на свое созвездие белый медведь, наш Отшельник уже под дном. Нежные ласковые языки магмы, чувствуется, как ласкают здесь крепкий поддонный грунт. Через несколько минут на станцию приплывает сизый вомер с остатками атлантического телеграфного кабеля, привязанного к хвосту. Худший президент Соединенных штатов и бабушка императрицы Александры Федоровны на земле когда-то переписывались по нему. Отшельник прикрепляется к кабелю, рыбы проглатывают крючки. Эти крючки они смогут потом продеть сквозь брюхо изнутри наружу и будут глядеться всю дорогу, как они блестят. Когда все хладнокровные прицепятся, вомер издаст низкое гундосое молчание: «Псадка закончна. 7 фтув, отпылваю. » Некоторые рыбы промолчат на той же частоте: «7 футов! », и вот – полный вперед. Скоро станет слышно, как трется, свистя о поддонный базальт, телеграфный кабель. Рыбы будут продолжать делать вид, что друг друга не видят. Однако, на одной из станций присоединится рыба без половины туловища с хвостом и поползет по кабелю вверх просить планктон на еду, на пузыри, на разные вещи. Многие рыбы начнут суетиться, дрыгаться и поудобней насаживаться на крюк. Рачок будет глядеть какое-то время на половину этой рыбы, пока она не подползет:

-Друг, храни тебя Сиг… планктон… надо добраться… не будет пару десятков?

-Наличного… у меня… в бутылке.

-Я еду в Пески, в смысле: на шоссе… Песковское, потом в Песок… не знаешь, как на шоссе добраться? Там будет попутка.

-А… а что в Песках?

-Работа… здесь работы нет… Видишь, сетчатку отодрали, новую не получу… получу не скоро. Мне бы немного пузырей. Не сушишь?

-А? нет, я не сушу.

-Я сушу с икры. Липкая зараза. Если б ты знал, как… кхя-кха! Кх-тьфу! как мне сейчас сухо… обменяй на бутылочку кислорода, а?.. а, у тебя нет наличного… можешь перелить на водоросль, у моего друга должна быть водоросль… друг в Песке… да-а… вот, приеду в Песок будет работа… тебя как зовут?.. а хотя, мне без разницы… Песок совершенно другая отмель… отношение к рыбе… совсем другое…  ты как считаешь, важно отношение к рыбе?

-Да.

-Ну, вот… надо уметь ценить рыбу. Я глотаю пузыри, да… я ы!.. да, я, там, много сушу… ну я же рыба… у меня умерла дочь… переехало тралом… я… я не видел ее много лет. Я ее из вот такой икринки, из ничего вырастил один… в 9-е течение, когда нечего было есть… сидел целый день, молчал ей: доча, ешь… я понимаю, что это не еда, там, ну что тогда было: взморник, водокрас… но больше есть нечего. Она не хотела. Через силу приходилось есть. Я тоже… х, а я еще помню, она мне червя принесла, прямо вот тут с пустоши… я обалдел! Представь… приплывает малая, открывает рот: на, червь… выпросила на пустоши… я а-абалдел!.. малая! совсем еще икра… мне, мне! для меня выпросила… на, папочка, ты тут такой голодный сидишь… всегда самостоятельная такая… у меня… моя хорошая… чего-то всегда хотела. Я ей ничем не помог, никогда не шевельнул, ничего… Сама до всего доходила… Помню как-то, пришлось ее за окуня выдавать… как она не хотела!.. билась, стучала как будто на суше. Ну, потом вод протекло немножко. Она приплывает ко мне щисли-и-ивая! – улыбка до жабр… Молчит, что такого окуня она бы сама себе с роду не нашла. Потом, правда, что-то пузыри глотать начал.. он. Она стала дома чаще бывать. Потом… у меня вообще умерла вся семья – никого нет… все до единого… может быть, брат есть, но он меня не хочет видеть… я сидел… видишь… я убил, ты понимаешь, убил… дочь пришла с карасем, я… так взбесился – я не позволил… я ей говорю: твой муж окунь! ты ему чистила моську, рожала с ним мальков… твоя мать… от меня ушла… мне за всю жизнь… ты понимаешь, за всю жизнь ничего не было хуже, гаже… так противно… бя-э-э!.. я не могу терпеть, когда рыбу продешевляют… продешевляют ее нутро… ее стыд… ее какие-то свои вещи… я тоже, да, я дурак – я глотал, бил… я не знал… я этого карася прогонял, я не хотел, чтобы ей было так плохо… я ударил – он упал… я не хотел, понимаешь?.. ... прошло много воды… много… а-кхы-пфу!.. мы не виделись ни разу… ну, так что? обменяешь пузыри?

-А как она умерла?

-Не знаю. Вроде как – трал… я же молчал уже – не виделись долго. Думал не присылает, не приплывает потому что… ну, вот, как брат... стыдно… противно… а оказалось, она уже лет 10 как… лет 10 ничего уже нету от моей дочечьки… да-а… не дай Сиг, чтобы с тобой такое… понял? …ну, так что?

-Э-э… я же вам молчал… у меня наличных нету.

-Ладно… сразу мог бы так… что я стоял тогда?! …пять станций из-за тебя проехал.

-Вы жалеете самок рыб, да?

-Что? У меня дочь умерла! Ты слышишь: дочь! Сначала сам дочь роди, чтоб узнать, что это такое!

-Зря вы жалеете самок рыб. Точнее – не зря, но вот у меня тоже пиявка…

-Да ну тебя! Тьфу! Молчу ему: дай планктона, у меня дочь умерла! Больной!

На следующей станции они разошлись. Больная рыба поползла дальше по цепи, а рак потащил свои ходильные ноги наверх – подниматься по эластичной ленте. Ему было жалко, что здесь в отличие от колонии Песка она растягивалась так долго и бесконечно. Рыбы висели на ней друг к другу хвостами, занимая обе стороны пути, и не видели, что другим рыбам нужно проплыть.

…

Дно. Бесконечные километры меняющих цвет глубин давят на грунт. Какой-нибудь тощий, мутный дух света упадет на дно или вещество. Дальше – мрак. Волны медленно уступают друг другу места, лопают пузыри и колышут травы. Для человека этот мир не имеет смысла в своей обездвиживающей темноте. И только для рыб – эта целая пустыня электрических дюн, огромная карта давления и теплоты и целый сад в цвету запаха, вкуса и аромата.

Вот, один из подводных ангелов этого черного неба прячется в перламутровый минеральный образок, который захлопывает над своей головой изнутри и, видимо, считает своей новой неприступной крепостью. Teuthida чрезвычайно красивое существо. Убрав свой дом и дождавшись, пока сверху проплывут стаи белых китов, он выйдет из этой раковины в переулке Морской травы. Затем он отправится на Придонную площадь – место удивительной красоты морей. Цветные кораллы, сено морских коньков, фотофоры, камни, стекла и рыбы, рыбы, рыбы! головокружение рыб! На всем морском дне не найти более прекрасного и жалкого места. Кальмар сидит в своей раковине и ждет. В одной из двух створок он сделал себе окно, в которое падает слабый, густой столбик мрака. В раковину стучат, и он раскрывает свой чудесный, природный футляр. Женщина-кальмар (Ж) со страшными шрамами морщин на лице обратится к нему:

Ж: (хрипло и сипло) -Теу, ты доа буэшь?

-Нет. Сейчас уплыву.

Ж: -Не закрывай входную раковину, хорошо? Я выйду, стрельну чертов пальчик.

-Ладно.

Ж: -Не закроешь, хорошо?

-Не-ет.

Ж: -Спасиго.

Ракушка (Р) задрожит. Кальмар:

-А?

Р: -Не бойтесь течений, вы в раковине?

-Не бойтесь, да.

Ж: -Теу, скажи еще, который ток?

-Пол ночи, наверно.

Р: -Что?

-Это я не вам.

Ж: -Доль ночи?  

-Да нет, молчую, пол ночи!

Ж: -А, а, все… пол ночи, да?.. все, спасиго. Ухожу.

Р: -Куда уходите?

-Да это не я ухожу. Это моя сосед.

Р: -А. Слушайте, есть новые течения. На Paguroidea, через 3 недели.

-А на меня?

Р: -На вас пока нету.

-Хорошо, я включу.

Р: -Ну, все тогда, до встречи в бюро. 7 футов!

-До встречи. И вам 7!

Ракушка перестанет молчать.

Ж: -Теу, не закрывай створку, ладно?

-А-а!! Да я ж смолчал, что не закро-о-юю! Пучина!

Ж: -Я выйду пальчик стрельнуть.

-Да. Давай… давай, выходи.

Ж: -Я быстро.

Наконец Кальмар выплывает из своей раковины и плывет к переулку Травы. Прямо у переулка, возле входной калитки, выводящей из их колонии, его нагоняет темный юный кальмар с большими белыми глазами.

-Тев’ву. Ты уплывать?

-Нет. Я сейчас приплыву.

-А бьуро?

-А, да. Молчали – на рака течение.

-А на ть‘ебя?  

-На меня пока нету.

-Ес-ли ти уплывать… я очень, очень сильно скучать…

-Да… я тоже.

-Возвращаешься…

-Возвращаюсь. Да. Только к раку надо.

-Раак?

-Ну да. Рака помнишь?

-От-шельний?

-Да, гм…. отшельный.

-Закривай ракушку. Щто Пучина говорит, а?

-Просила не закрывать.

-Закрывай, не надо’о! Ц, ц, ц! Она потом сушит, пускает пузыри, закрывай, а?

-Посмотрим! Надо плыть, Песчинка, не бойся течений!

-Тев’ву, как, уже?.. Н-не бойсяа! – промолчал темный кальмар и отпустил щупальцу Teuthida.  

В каких-то местах у дна рыбы плавают чаще всего. Постепенно течения запоминают эти места, рыбы начинают селиться вокруг, растения уступают место. Так появился переулок Морской травы, по названию растения, которому пришлось отступить и цвести вдоль направления тока. Рыбы насыпали здесь песчаные дома, которые приходится все время подновлять, чтобы течения их не смыли. Этот бледный, почти что серебряно-белый песок, конечно, несет на себе тень океанского синего спектра. Фотофоры с кровью светящихся рыб висят в воде. Вот, кальмар приближается к площади, и глаза его разбегаются от калейдоскопа и кружения рыб. У других рыб глаза тоже разбегаются, поэтому многие из них падают, не видя, куда плывут, ударяясь о неровности дна и друг о друга. На углу площади стоит башня из фюзеляжа потопленного самолета со шпицем на носу. У смоленой бочки, перевернутой и закопанной в дно он видит рака (Р), молчащего с какой-то хромой, незнакомой рыбой (Н). Кальмар посылает ему импульс и подплывает.

-Рачок!

Р: -А?.. Подождите минутку… Вампир! – молчит Paguroidea и кидается его обнимать. – как… как я соскучился!..

-Да, хы!, тоже… кто это?    

Р: -Э-эм… сейчас, подожди. Так сколько, вы молчите, вам не хватает?

Н: (хрипло и вяло) -Тдридытысать п-б-б-планков… доп-б-плыть на вомере…

Р: -Я… я туда сам обычно без вомера плаваю.

-Рачок, пошли! Отойди от него!

Р: -Ему на вомера не хватает.

-Да, конечно, на вомера! Поплыли, у меня времени нет.

Р: -Я… сейчас, погоди.

-Поплыли, рачок! Я есть хочу.

Р: -Н, ну, хорошо. Ладно. Плывите без вомера!

Н: -Йа… йа думал… ты да-шь… 

-Все, пошли. Отвернись. Ты давно ждешь?

Р: -Ну, так. Пару китов проплыло.

-Да. Я знаю, я ждал, пока поменьше станет, а то как-то… жутковато.

Р: -Все равно… кит не будет на дно нырять.

-Это еще не доказали.

Р: -Сам подумай, мх, он же кит. Он здесь ничего не увидит.

-Не знаю… ты не кальмар – тебе легко молчать. …Стоп! Заплывай в бочку, есть по ночам пора. Ты не голодный?

Р: -Да… мне как-то расхотелось.

-Помнишь, мы тут с тобой всегда сидели?

Р: -Да-а…

В бочке рыбам давали еду. Кому-то обменивали старый на свежий планктон, а те рыбы, кто был побогаче, могли обменять планктон и на другую, более дорогостоящую еду. Для вида на площадь в бочке был сделан разрез, дающий помимо всего еще и немного внешнего затемнения. Светящиеся насекомые были помещены в предметы, созданные людьми, которые рыбы собрали с морского дна, привели в порядок и пристроили к месту. У стен бочки были устроены зеркала для эффекта расширения пространства. Многие из них были уже очень старыми, с каким-то мутным налетом цвета глухой ванили и подтеками, из-за которых иногда отражение нельзя было рассмотреть. В трещинах бочки росли многие подводные растения, морские грибы, мхи, коралльчики и полипы. Teuthida и Paguroidea подплыли к поилкам для рыб. Длинный худощавый нетопырь делал вид, что не видит Кальмара.

-Не бойтесь течений! – послал сигнал Кальмар.

-Да-да, и вы не бойся!.. что на вас?

-Рачок, давай, ты сначала.

-Я-а… не буду.

-Почему?

-Как-то мне не по себе.

-Ладно. Можно мне половину падали.

-Мэч харэ мачэ! Бадбашара! – промолчал кому-то нетопырь. – Всегда бирет половину падали!  

-Ну и все пока… а – нет! кубышку в пузырь налейте.

-Пузырь какой? Маленький? Средний? Такой? Такой?

-Я вам надую.

-А… это твой рак? (шепотом)

-Да.

-Щито такой грусни твоай рак?

-Ну, вот так. Течения такие.

-Ха! Всегда надувает пузырь! Шалмэ, лишмэ…

-Спасиго.

-Будь при дне.

-Рачок!.. ползи пока место займи.

Paguroidea тем временем разглядывал всякие сладости и торты.

-Возьми чего-нибудь. М? (Кальмар)

-Да… не знаю. Только недавно такое ел.

-Ну, смотри.

-Улавливай, давай там сядем.

-Да, давай там.

…

-Хух. – просигналил рак.

-Ну, вот. Теперь хорошо.

-Помни про аммонита.

-Помни… спасиго, лучше б ты тоже взял.

-Да.. не важно. Забудь.. Ну, что? как плыла?

-У-мм… ням-ням… нормально плыла. Ну, как? – Более менее. А! Рыба-черт! клюв прикусил! Теперь кровь поплывет… Улавливай: не нормально дела. Звонили из бюро течений, тебя смывают. Через 3 недели надо переезжать.

-К… как? Я… я же только переезжал.

-Ну, вот так. Не знаю. Наверно, потому что у тебя раковины нет. Одни и те же бутылки нельзя занимать долго. То ли их на всех поровну распределяют, то ли… Слушай, я сам не знаю почему… может… никто не знает течений, понимаешь? Даже тот, кто их знает, - он их не знает. Рачок, ну что ты приуныл? Рыба-черт… я сам не знаю, что делать? Есть ничего не взял… Ну, а ты не пробовал найти ну эту, раковину, панцирь? Побегал бы по морскому дну, поискал. Может, найдешь себе что-нибудь подходящее… Сейчас много панцирей, мно-о-ого разных есть. Выбирай, что хочешь… а то сидишь там в бутылке, как джин. Один 300 лет… хоть бы дружка себе какого-нибудь завел… козявку там, креветку… не?.. хочешь, сплаваем потом в зоомагазин, выберешь себе козявку какую-нибудь? Или в амфору? Хочешь в амфору? Спектакль какой-нибудь посмотрим?.. Я недавно был в амфоре… там, просто какие-то необыкновенные существа живут. Обменял себе листик, ну, поближе к центру, и… я тебе этого просто импульсами не передам… встретилась мне, значит, такая змейка: Сиже мой! какая змея! Ты такой змеи на всем морском дне не откопаешь! Я вообще, я от нее уплыл просто куда-то на поверхность.. на венчики – на пену волн!..

-Кто? Кто? в самом театре?

-Нет, в орхестре прямо. Она – актрэса. Она тут везде висит, по всему дну, тут с ней листки, водоросли. Я, знаешь, я про нее даже немного узнал. В общем… я решил ей что-нибудь послать, простую там волну, импульс, что угодно. Потом сел, положил щупальцы на лоб, думаю: рыба-черт, – кто – я – такой? Кто – я вообще – такой? Змеи, они, ну, ты знаешь, они плавают по поверхности воды, по уровню моря, рыба-черт, плавают… А я – я ни то, что по поверхности, понимаешь, я – Русский Вампир, так мой род называется. Я живу на дне, зарываюсь в дно, я не могу подняться выше точки Кита – меня там просто убьют, разорвут на части… Я так и не понял: есть у нее змей, нет?.. я глядел рыбов, которые там, еще с ней в театре играют… ну, потому что: кого еще рыбе-актрэсе как ни рыба-актера?! Я вообще там не нашел ни то, что… за лье… за морскую милю… она просто сияние голубой воды, понимаешь? Такую рыбу – ее в принципе нельзя слепить, ей равную. Ей положенную. Там все равно будет какое-нибудь чудовище, какой-нибудь вурдалак… я-то знаю… ладно, это я шучу, конечно… О-ох, просто ты пойми… я здесь, а она там… я, может быть, понимаешь, за всю свою жизнь с икры не встречал рыбы на меня похожее… и я не считаю, нет, что я какой-нибудь там Посейдон. Но просто она – актрэса: ее видят все… но только, кого из них она сама видит? Попадется там какой-нибудь… эх, ладно, что говорить? В рыбе главное – это не вот это все: ни щупальцы, ни клюв, ни глаза, ни жабры… ох, ты просто сам представь себе это, будешь жить с кем-то целую жизнь… целую, раба-черт, мутную, вялую, головоломную рыбью жизнь и думать, что вот оно твое… что это та самая, твоя счастливая морская звезда… одна на одного из целого моря… и в нашем и в верхнем мире… понимаешь, рачок, когда не из чего выбирать?.. когда вычерпаешь всю себя, отдашь другой рыбе, а потом спустится от туда (;) какой-нибудь белый медведь… потому что – не можешь же ты никого не знать: ты же актрэса!.. эх, что потом будет, когда спустится этот медведь, не знаешь?     

-Да-а… зря ты влюбился в эту… «актрэсу».

-Д, ну! я, я не влюбился… не влюбился я, рак. Не надо это вот так… Это вот тот, тот кашалот влюбится… абориген… а я знаю, понимаешь, что я – 0. Я не могу, понимаешь, такое любить, не могу его унижать… лапать своими щупальцами… Для меня актрэса – это творение иных миров… что бы она там не молчала, каким бы ребром течения не повернули бы ее жизнь – они это квота нашего чумазого времени… рента нашего вонючего дна. Они должны как-то действовать в этом мире на существа, торчащие в нем… но она – торчит здесь на локоть, бросает сюда какую-то жиденькую, прозрачную тень… течения сдерут с нее несколько десятков лет жизни, трех мужей и еще что-нибудь, но оттуда (;) из тех пьяных собак, Орионов и Андромед… они ее не заберут уже, не заберут никогда.

-Да-а.. любовь с рыбами чудное делает.

-Д! Раччок! Ну, вот что ты пристал ко мне со своей любовью! Я ее не люблю… никого не люблю… не надо унижать меня этим словом. Течения текут тысячи лет. За все это время хоть кто-нибудь слышал, как они молчали… Вот и мне тоже кажется, что нет. Я не пишу статей в кувшинковых листьях, не выступаю с речью перед фотофором… мне этой химерой не запудришь мозги… Если б хоть одна рыба хоть раз бы замолчала по-настоящему, она б поняла, как глупо молчать, открывая рот.

-Такая… такая рыба была, Вампир… ее звали, звали Гольфгриб Лейвниз.

-М-м? Лейвниз? Уу-м-м-мы-ху-ху… подай водоросль, я клюв протру.

-Да!

-А! Это этот… я, кажется, слышал.

-Это был великий, великий рыб! Теченый, водососов!

-Ну, вот. Легко не молчать, когда ты великая рыба. Он там сидит у себя в берлоге, а внизу караси сажают и сеют планктон. Сейчас уже давно нет ни карасей, ни бычков… Но я, понимаешь, не верю в это, как его? рачок… я не верю, что течения в разные уровни воды могут сильно отличаться… Я, конечно, не могу судить о том, как тогда жили. Я не занимаюсь истокологией. Но и истокоологи они тоже, знаешь, живут как бы в своем собственном каком-то мирке. Очень, очень много дают всяких названий… по-моему, это уже поворот не туда. Вот ты же знаешь истокоологов, плыви к ним и скажи: «рыбята, вы изучаете какой-то свой, полувыдуманный мир, которого никогда не существовало! »

-Да ладно… рыбе нравится уносится куда-нибудь далеко. Разве твоя актрэса не такая?

-Не знаю, куда там она уносится. Отстань вообще, она не моя актрэса.

-Вампирчик… что это там на пустоши?

-А-а… хха… погляди, тут все волны такое… сейчас вот эти залезут куда-нибудь на валун, рыбы достанут фотофоры… будут кричать, поднимать листки… многих потом начнут ловить…

-За что?

-Это подводный переворот. Видишь, многие рыбы перевернуты.

-Но… но подводный переворот уже был… в одном целом и седьмом десятом течении…

-Да-да-да… ну, это я пошутил, конечно. С ума сойти, сколько рыбы, да? Это ни то, что у тебя на окраине. Я где-то слышал, что если бы все рыбы выползли из морского дна и взялись за плавники, ими можно было бы дно 200 раз обмотать. Рачок, слышишь? Не смотри, там сейчас черть и что будет.

-К…  Кальмар… у той рыбы кровь.

-Да… я же говорю, не смотри. Сейчас всех разгонят.

-Нет…

-Что нет?

-Я же молчу, у рыбы кровь – у рыбы, а не у рыба!

-Я понял. Слушай, давай в другое место уплывем.

-В другое место, да. В другом месте все будет по-другому. Я пол жизни плаваю по разным местам… тащусь по дну из одной клетки в другую. Я уже, если честно, не знаю, как тебе сказать… при такой жизни в местах начинаешь замечать скорее похожее, чем разное.

-Да… конечно, рачок! Ц! Ты погляди на всех этих рыб, ты думаешь, они о чем-нибудь думают? Рыбы сбиваются в косяки и прячутся друг за друга, чтоб их не сожрали. Но не сожрали, понимаешь, это значит, ты за кого-то спрятался. То есть, его очень даже как раз-таки и сожрали. И вот для именно таких рыб я даже не знаю, что может быть ужасней? Ты приплыл в косяк, все было хорошо. Тебя не сожрали по пути в него, ты даже в самом косяке какое-то время метался… а потом, цап! – и все… обидно уже именно там, по дороге в пищевод. Когда понимаешь, что отсюда уже никуда. Тха! – что то, что тебя прятало, в конечном итоге тебя и убило.

-Это, уже не смешно… правда… ры-рыба очень тонкие весы… я бы не стал… вот так обобщать рыб. Не назвал бы сотню рыб одним словом.

-Вот, поэтому ты должен меня понять, потому что рыбы-истокоологи всегда обобщают.

-Кальмар… совсем не хорошо. – Paguroidea взялся за голову.

-Что?

-Голова…

-Ц! Рыба-черт, ты был у клюща?

-Да.

-Ну? И что?

-Я сам ничего не понял.

-Садись, вот так. Все будет хорошо. Я сейчас что-нибудь холодное принесу – тебе сразу полегчает. Ра-.. чо-.. чо-.. чо-.. чок… - молчал русский вампир, и вибро-волны от немоты его медленно начинали затухать в антеннах Отшельника. Он молча глядел на его старое молодое рыло, так что даже хотелось пускать счастливые соленые пузырьки из глаз. Он узнавал в нем те – еще совсем давние и нестираемые черты, которые были важны только для него одного, с тех пробежавших волн, когда Вампир был совсем еще маленьким, и их влачили за плавники в один и тот же личиночный огород.

…

Несколько китов спустя рак проснулся в той же бочке, недалеко от их места, с мокрой водорослью на голове. Одна клешня совсем онемела и потеряла красный цвет, отчего он в панике начал бить и трясти ее, чтобы вернуть чувство. Кальмар не громко молчал в ракушку и плавал у разреза на площадь. На дне еще не начинало светлеть.

Paguroidea набрал побольше воды через жабры, снял водоросль с рыла и начал вставать.

-Ну, жив-здоров! Рачок! Будь на дне! – обрадовался Вампир.    

-Да… спасиго.

-А где клешня?

-Д, не смотри..

-Покажи клешню.

-Вот.

-А-а!! Што с клешней! Рыба-черт! Рачок… пошевели кусачками!

-Нь… не могу.

-Рыба-черт! что делать?!

-Не паникуй.

-Эхы-хы! Рачо-ок! Што с тобой стало! Ты был жив как Сиг! Не боялся течений…

-Да-а…

-Что да, рачок! Что да? Ты помрешь, кто будет со мной бурлить! Кто будет плыть со мной в амфору, как раньше? Рачок, смерть – это такая дрянь, такая пустая вещь, такая хитрая сволочь… Ты был такой рыбой, таким раком!.. ах, каким раком, рачок!.. всем ракам на зависть!.. Мы с тобой всю жизнь, представь, с оранжевой икры, всю жизнь вместе… рачок, как обидно, понимаешь?.. ты там живешь на своем шляхе – тебе плевать на меня… ты за 10 ночей, за 100 китов ни разу не вспомнишь меня, ни разу не просигналишь… сидишь там, красное рыло, я не знаю, кто у тебя, что у тебя! Ты начал болеть – ничего мне не сказал, когда еще всю эту гниль, всю эту заразу можно было еще как-то вылечить… Рачок, какой же ты правда, рыба-черт, дурак… как же ты держишь рыбу за какую-то собачью игрушку… молчишь все время, я уже не знаю, что у тебя там в башке! может, ты уже тина, мох!.. ни черта не чувствуешь, ни черта не жалеешь… довел себя до какого-то гриба, грибу, ему хорошо умирать, у него там ни мозгов, ни сердца… мне, рачок, ни черта не хорошо, не хорошо, что ты решил забыть про нас всех, что ты решил там стать Сиг знает кем, возомнил себя железным раком… Тебя у меня никакое течение не отберет, никакая черная зараза не смоет… ты можешь там сидеть, молчать, умирать, переезжать… ты все равно мой. Мой первый и последний рак. Я для тебя всегда найду в жизни место.

-…Вампир, м-м, так хорошо.

-О-а, зато мне не хорошо! Ни кубика не хорошо, понял! Что мне ждать, пока позвонят и скажут, ваш рак всплыл! Приплывайте забирать на кудыкину гору! Так и смолчи, кальмар, мне плевать на тебе, иди к рыбе-черту!

-Ну, все… не ной. Некогда было… ху-у-х…

-Что? Жабры.

-Да не, все. Ху-ух… некогда, то одно, то другое… то… еще пиявка.

-Какая пиявка?

-Да там, есть одна.

-Ну, вот, не молчишь ничего и молчать не собирался.

Просидели еще какие-то волны. Раку стало полегче, а в бочке и на площади начало понемногу светлеть. Это луна добиралась до дна сквозь его плывущее водяное небо. Несмотря на количество рыб в бочке и за вырезом не становилось рыбней. Невидимая, обессиливающая тоска спускалась на дно и выталкивала рыб с дна, заставляя их сходить с ума, свиваться в косяки и метаться по площади. Это унылое, растворенное в воде бремя лишало пространства размеров и длин, мерещилось на каждом углу каким-то избитым сном, и даже те рыбы, которые впервые приплыли сюда, все равно бредили, что где-то такое уже встречали. Пряжа, волны, бесконечное веретено струй все вили и пеленали пески, тянули и тянули нить, завивая пространство как какой-то кривой сустав и, если бы они могли мечтать, мечтали бы, наверное, завить дно и не видеть тысячи лет эту кишащую, уродливую ошибку.

В одну из таких быстротечных, мимолетных струй бытия в бочку заплыла рыба-лещ (Л) и стала громко бурлить, открывая рот, подплывя к поильникам.  

Л: -Дву-о-х би-ильдю-юг!! Але-о! Мне дву-ох би-ильдю-уг!!

-Тут очередь вообще-то. Эй, ты же не один кушать будешь.

-Можно так не орать, а-а-а?!! – забурлила какая-то молоденькая рыбка, а потом Кальмар стал молчать к рачку:

К: -Опять этот урод, я его уже один раз видел. Сейчас будет орать, чтобы ему дали двух бельдюг и свежие ракушки из мойки положили.

Р: -А что… ракушек нет что ли?

К: -Ну, их еще не успели помыть.

Л: -Дву-ох би-ильдю-юуг!!

Р: -Что… что он так орет? У меня голова болит…

К: -Сверни антенны, рачок. Он, видишь, под пузырями.

Л: -Дву-ох би-ильдю-юуг!! Где ракушки, а?! Чем я должен жрать!!

-Щи-яас! Подождать минут ньельзьяа?

Л: -Мне токо двух би-ильдюуг!! Почеу так доолго!!

-Тищи, а!

Л: -Дву-ох би-ильдю-юуг!!

Р: -А-а, кальмар… голова…

К: -М-м… потерпи, рачок. Залезь ко мне на щупальца. Я же тебе еще сразу молчал, давай в другое место уплывем.

Л: -Дву-ох би-ильдю-юуг!!

Р: -Мх…

К: -Смешно, да? И вот так тут каждый раз.

Л: -Дву-ох би-ильдю-юуг!!

-Щито ты такь арьешь, эа? Сыща приносьяат, крикь кяк баба! Дажьи хужьи баби, ти ихтиосякь или таракян, дажьи хужьи таракяна, а! Риби сидьят, они щито тибе ни риби щито ли? Ищье рьяз будищ такь арать, на площьядь вылитать… ти в прощли рьязь прищо – я тиби нищо ни смьяльчаль, тибе деляет добрио – тибье нье надх’оо добрио… ищьо разь заорьещ – йа буду бить… потому щито написяно, да, если скорпьен приползьет, его лущи убивать… инащи он сям многио кьяго убиваль… так щито лущи иди отсьюда, а! Пщьел во-он! А!

Л: -Я двух бельдюг просил, отец! Сложно дать двух бельдюг?

Придонная площадь. Лунный свет отражается в потопленном человеческом серебре. Тьма сплошными кулисами стелется за бледным, сияющим песком. Paguroidea и Teuthida принимают участие в вечной комедии дна.

Раскрытые книги венчают фасады песчаных холмов, рыбы, пригвожденные стеблями водорослей ко дну, подставляют их под невидимые руки течений. Что-то начертано там, на этих зеленых отпечатках времен. Какие-то цифры, алмазы, жемчужины и кораллы. Вещи, которые так чудно украшают застывший в течениях момент, жаль, что не могут заставить море остановиться. Посреди площади появляются струны и рычаги, рыбы начинают устанавливать подводное фортепиано. Из всего самого скользкого, что когда-либо жило на морском дне, нет ничего изворотливей, чтобы сочиться сквозь пальцы времени. И вот, рыба – чучело из воздушных клочков Природы, охраняющее ее бессмысленный, пустой огород, садится за клавиши, - и тучи начинают сгущаться в небе, мелкие стебли прорезаются сквозь ростки, и рыбе кажется, что летят вороны, что жива улыбка на ее помятом кривом лице, и все будет вечно расти и чучело будет вечно стоять, пока у рыбы будет музыка, но не будет слова.    

-Сиже мой! как Тритонически вибрирует этот звук! – взмолчал Paguroidea Кальмару.

-Нравится, да?

-Поплыли, поближе послушаем. Ах, Вампиренышь, ты это слышишь?.. как хроматически он молчит!.. Тра-та, та-та, та-таам-та. Тран-тан-та-там-та-та-то-о… Тран-тан-та-да-дам-та-да-даа… Тран-та-та-ра-дам-тара-да… Тра-тон-тон-тон, тра-тааа-тоо!   М-мм, м-мы, мг, мыгы-гу. М!-му-му-у-му-ууу!. М!-мм-мы-ы-мы-ы! Ммг-ммг-ммгы-гуу-у!

-Браво, рачок! Ты знаешь эту музыку?

-Я… да, да… конечно!.. эта музыка…. она для меня столько значит.

-Рачок! Ты куда?

-Гольфспади! Какая чистая, чудесная рыбочка!

Рак подбежал к рыбе за пианино (П) и стал громко хлопать клешнями.

-Браво-о! Вы.. чудо! Эта музыка.. просто чудо! У меня не хватает волн, чтобы выразить… что я чувствую, когда ее слышу! Но почему?.. почему вы выбрали именно ее?

П: -Не знаю. Это одна из любимых.

К: -Извините, это мой рак! У вас, наверное, концерт…

П: -Ничего, сейчас как раз перерыв.

Р: -К сожалению, у меня нет планктона оценить вашу игру.

П: -Ничего.

Р: -Это просто… что-то на грани моря и суши!

П: -Спасиго.

Р: -Моя пиявка… она никогда бы так не смогла…

К: -Кх-кх, рачок, все, пошли. Не смущай артистов.

П: -Да нет. Очень милый у вас рак. У меня, вот, даже моллюсков немного с собой есть. Тцу-тцу-тцу-тцу-тцу-тцу, э-эй! А как его молчат?

К: -Рачок.

П: -Рачо-ок!

К: -Рачок, возьми немного моллюсков.

Р: -Спасиго, не надо.

П: -Не хочет?

К: -Извините, он не в настроении. Продолжайте, пожалуйста. Рачок, пошли!    

-Айпчхи!

-Будь на дне, рачок! жабры не болят?.. сейчас доплывем до торпеды, прочитаешь на ней: «будь на дне»! И все будет на дне, и все будет хорошо, понял?.. что ты опять загрустил? Давай помолчим о чем-нибудь, о чем ты помолчать хочешь?

-Я хочу помолчать про Карпа Макса.

-Ну, давай, помолчим, и что с ним?

-Я хочу понять, зачем жил Карп Макс, а еще больше, чем он отличался от Гольфгриба Лейвниза.

-И чем он отличался?

-Мх… Гольфгриб Лейвниз слишком много знал для одной рыбы… Карп Макс уже не мог столько знать.

-Ну, да. Это же просто следствие течений, рачок. Один уровень мирового океана вытекает из предыдущего, тот еще из предыдущего и так далее.

-Мх, а самый первый уровень океана откуда вытекал?

-Самый первый?.. Ну, я слышал там какая-то вода испарилась, и все залило.

-Мх…

-Что?

-Смешно.

-Вон, рачок. Торпеда. Читай.

-Не вижу… подожди… я линзу достану… на, напис-сано: moritor.

-В море, да! Я же молчу: будь на дне. Понятно, что в море.    

-Ох, да-а... дурна вода… Вампир, ты не знаешь, как там Амур? Я его так давно уже не видел.

-Хорошо Амур. Все время спрашивает про тебя. Он сегодня плывет под книгу.

-Плывет, да?

-Да. Тоже уже не был сто лет. Ты вроде спрашивал уже. Не помнишь?

-Что?

-Что уже спрашивал.

-А?

-Рачок, погляди на меня! Остановись, красный. Погляди мне в рыло.

-Вы кто?

-Рачок…

-Извините.

-Я Кальмар.

-Кальмар?

-Да. Ты – мой рак.

-А-а… Кальмарчик…

-Да. Ну, вот. Напугал.

-Я… мне, мне надо ползти, Кальмар… там – Пиявка, планктон, течения… меня смывают.

-Да, это я тебе смолчал.

-Ну… ладно, пусть ты. Я… я не знаю.

-Рачок…

-Ты пойдешь к лягушке?

-На инфраязык?

-Да.

-Попозже. Кита через полтора.

-Зачем… зачем ты учишь этот забытый язык?

-Ну, зачем-зачем. Не знаю! вот как раз сбегай к своим друзьям истокоологам и спроси у них, зачем нужен инфраязык?

-В том-то и дело… что не для чего он, по-моему, и не нужен…

-Э-эх, ладно, рачок… Рад был тебя видеть. Держись там, если что… ты же знаешь, я тебе всегда помогу, если нужно, всем, что у меня есть, ты только промолчи… мг?.. приходи утром под книгу, если будут волны… ну, ладно, давай, не бойся течений… рачок?.. все, ты пополз!? Ну! что не молчишь?!

…

Подводная отмель. Старая лягушка сидит неподвижно, зарывшись в придонный ил. Волны колышутся и слышно, как громкие, смутные звуки гасит наглухо застойная цветная вода. Света очень мало, но все же больше, чем прямо на дне. Скоро приплывает Кальмар и начинает стучать щупальцем по лягушачьему памятнику, дожидаясь пока лягушка пробудится ото сна. В конце концов лягушка пробуждается ото сна, лопаются маленькие трещины на ее сером морском скафандре, появляется один глаз, а затем она и вовсе стряхивает с себя все это наносное подводное одеяло.

-Кальмар! Вот ты и приплыл! Что плывешь, опаздываешь? Я уж думала тебя киты съели… заплывай садись на дно… ну, ничего мне смолчать не хочешь?

-С 8-м Карпа, Лягушка Жабовна!

-Ой, спасиго, спасиго, спасиго! Теу! Я уж думала, ты забудешь. Что ты голый как статуя? Сейкит такие течения холодные… хоть бы какую-нить водоросль на ростр намотал!.. Садись, доставай, что ты там сделал… опять чушь какую-нибудь морско-конячью написал… Ну, Кальма-ар, ну я же тебе уже 100 раз квакала, ты вот, вот этой своей щупальцей взялся за такое рутинное, серьезное дело… Инфраязык! – это самый, самый сложный язык на морском дне… Ты вот даже погляди на меня – я старая жаба – и я его не знаю до конца… а вот ты, ты, торпедное рыло, хочешь там его как-то выучить… У меня такие гиганты тут сидели! ты себе даже не представляешь… Моби Дики и Лохнесские чудовища, и им и то не по зубам… я не знаю, что с тобой делать, я тебя, наверное, мужу отдам, пусть он с тобой квакает… в этом языке столько правил, столько исключений!.. ты вот даже если все свои щупальцы умножишь на тыщу раз, и то не пересчитаешь… Садись бери лист, доставай чернила… у тебя есть чернила или опять не взял?.. Гольфспади, Кальмар, ну я сколько раз тебе говорила: возьми чернила, возьми чернила, возьми чернила! ананас ты плавущий! Ну, правда, Теу, ну сколько уже можно? Это я, конечно, любя… а ты ж правда так похож на подводный ананас, еще и со щупальцами… т-с-с-с-с… ну, ладно, я просто всегда вспоминаю почему… ко мне как-то тоже один осьминог ходил – и всегда с чернилами… я думала: слава Сигу, хоть этому не надо будет свои давать… я же знаю, что ты сейчас сидишь, смотришь на меня своим розовым рылом и думаешь: ах, ты ж-ж-жаба! опять сейчас будет меня журить, ругать… ты просто посмотри на меня, Кальмар, разве ты не видишь, как я устала… что я, понимаешь, хочу чтобы из тебя ихтиосяк нормальный вышел… мне приходится все это говорить, все это по тысячу раз повторять, ты думаешь, оно мне самой это все надо?.. ты приходишь, я с тебя беру какие-то ошметки, планктон, и то потому что ты мне их уже в глотку суешь, я бы могла с тебя ничего не брать – мне ничего не надо… но можно хоть каплю какого-то уважения ко мне, хоть раз написать не какой-то бред, а как я тебя прошу, как надо!.. ты же там, в своей голове, Кальмар, я же вижу, ты не уважаешь никого… никого за рыбу не держишь: ни свою мать – каракатицу, ни отца, ни рака, ни амура… и меня ты не уважаешь больше всех, больше всех рыб, хотя я столько делаю для тебя, столько не жалею… я уже не знаю, как с тобой молчать, Кальмар… давай мне листки, и не дай Сиг там опять эта конячия лабуда!.. можешь ко мне вообще тогда больше не приходить!.. Открывай водоросль, сейчас читать будем. Повторяй за мной: ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква! Повторяй!

-Ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква-ква!

-Ква, ква… ква, ква… ква, ква… ква, ква… ква, ква… ква, ква… ква, ква…

-Ква, ква… квя, ква…

-Не квя, а ква! Повтори: ква!

-Квя-я!

-Вот ананасное рыло! Я последний раз сказала: ква-а!!

-Ква-а!

-Вот так, хорошо! Молодец! Можешь же, когда хочешь! И вообще, ты многое можешь уже и без меня. Сейчас муж придет, с ним продолжишь… А, вот он как раз прыгает… Жаб! Скачи сюда, садись! Кальмар пришел!

-Пришел уже, да?

-Конечно, пришел. Не знаю, где ты там прыгаешь – мух ловишь. Почитайте пока, я скоро вернусь.

-Мг, мг, давай, я там самых больших уже слопал. Ну, что, молодой кальмар, бросить еще не решили?

-Не-а.

-Ну, ладно. Повторяйте тогда за мной. Ква. Ква. Ква. Ква. Ква. Ква. Ква. Ква. Ква. Ква.. Ква… Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Хамэр!..

-Хамэр!

-Вот так, с придыханием. Хэ, хэ, скажите, хэ!

-Хэ!

-Отлично. Дальше поплыли. Ы-кхы-кхы… Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква,, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква. Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква, Ква. К-у-у-у-а-а-а, К-у-у-у-аа-а, К-у-у-у-а-а-а, К-у-у-у-а-а-а, К-у-у-а-а, К-у-у-у-у-а-а-а-а! К-у-у-у-уа—а-аа! К-у-ак, к-у-ак, к-у-ак, к-у-ак, к-уак, к-у-ак, к-уа-к, к-у-ак, к-у-ак, к-уа-к, к-у-ак, к-уак, к-у-ак, к-у-ак, к-уа-к, и-и-и-и! к-у-ак, и-и-и-и!, к-у-ак, и-и-и-и!-куак, куак,, куак… э-ваа, квя! Эвя! Квя! Эвя! Квя! Эвя-я-я, квя! Эвя! Квя, квя, квя, и-и-и! квя, квя! И-и-и! Ква, ква, ы-ы-ы! ква, ква, ква, ы-ы-ы!, ква, ква, ква, ы-ы-ы! Квакэ; йос!

-Квакос!

-Да не квакос! А квак-кэ; йос!

-Ква-эйос!

-У-ух, что ж ты за тыква, а! Я щас тебе твоими же щупальцами рыло набью! Кальмар, смотри на мой рот: ква-кэйос!

-Ква… э, эос!

-Д!.. Я!.. Я щас просто лопну! Жаба!! Он меня уже достал, скачи ты с ним сиди!  

-Подожди еще немножко, я мух ловлю.

-О-ох, рыба-черт… Сейкит будем читать текст на 130-й водоросли. Будешь читать за мной.

(Кальмар и Жаб вместе):

-Квакюмо кв’ квас-кекс-асквай, о Квакон! квайкэ квэква квоу, квэй кви мой квалльой-квэрос кфайквэйквай, к-выпей-дэ кводы эхо, мэс квы, э о ауто квай мо би хайрэ э квы пейсомэта у то. Ыле х-это дэ-морс, ос эхоква-квай квэкас-тот-э!-и по том омойэнон ти леге ин, Каспер квюн дэ эхо кво-квы, хот ти квотон кваксон ас есьм ой!.. квак-квро-пой док-закуси дэой таз мэн периполльой квойейквстай, таз дэ мэ. Тоут то рос тр твон, о Квакон, у квокей кальос сой квакэйстай. …

Два кита спустя. Жаба провожает Кальмара с отмели.    

-Влагударю, Лягушка Жабовна.

-Да не за что, Кальмар, не за что…  слушай дальше, о чем там я?.. а вот – и поэтому я хочу, чтобы ты знал, что мне не безразлично, что там у тебя в твоей шевелящейся голове… рыба живет, чтобы сеять семена счастья по морскому дну, и я боюсь, что ты этого счастья просто не видишь… тебе на самом деле очень повезло со временем, очень повезло с рыбами, которые тебя окружают… я не говорю, что ты не прав – нет, но, вот, ты пишешь, что счастья нет, а разве я не счастливая жаба?.. я, знаешь, Кальмар, я очень счастливая жаба – я за всю свою жизнь, сколько я прыгаю по дну, я ни разу не обиделась ни на одну рыбу, не позавидовала ни одному головастику, ни одной птице, летающей там наверху… даже тем ботаникам, которые мне пузо чуть не разрезали, Кальмар! я ни о чем за всю свою жизнь ни разу не пожалела… а ты можешь так смолчать, а?.. ну, ладно, ты еще молодой – у тебя еще весь океан впереди… но запомни, ты должен чувствовать, что не зря его проплыл, что тебя там, наверху, уже ждут… …ох, ну, ладно, Кальмар, вот, завяжи водоросль, а то прохладно… в следующий гольфстрим в те же волны приплывай и только, пожалуйста, не опаздывай, хорошо?.. мне и так тяжело… ну, все, давай, не бойся течений и аккуратней, когда будешь проплывать мимо китов.

Кальмар пожелал Лягушке не бояться течений и поплыл вниз.

…

Низ. Дно. Так темно, что если бы не Луна, то, кажется, темноты бы и вовсе не существовало. Мерзкое чудовище с куриной кожей и белыми хрящами, торчащими, как волосы, вверх накрывает сознания рыб. Рыбы думают, что оно плывет, если вода окружает его уродливые отростки, и принимают его за одну из своих. Все хорошо. Это животное будет еще долго плавать и тонуть, пока рыбы не увидят, что оно всплывает. Из мертвого тела покажется кровь, и в океане начнется чад из-за того, что тысячи лет рыбы нечаянно себя обманывали. И вот, рыбы – перепутанный океан звезд. В этом океане горят и гаснут без следа их чужие, изорванные сознания. Как мало событий приходится на время одной звезды! Мало событий, чтобы узнать, когда именно умерло всплывающее чудовище.

Ближе к утру, которое, впрочем, никак не сказывается на подводном ложе, под книгой собирается компания рыб. Что связывает их здесь, кроме рыла, чешуи и жабр? Вот под сводом сгнившего переплета загорается старый желтенький фотофор, и начинается долгожданное собрание. Рачок с Амуром обнимаются, увидевшись спустя много лет. Пару селедок и большеротов таращат глаза, заплыв на этот древний, живописный огонь. Ну, вот Кальмар становится на плавник хвоста и начинает очередное собрание.

-Гольфспада, ну, будем уже начинать. Еще не все собрались. Морской еж замалчивал, что тоже прикатится. Кх-кх… на сегодня программа обыкновенная. Будем читать по очереди, ну, сейкит выберем, кто начнет. Пока не торопитесь доставать планктон, ну, а хотя можете уже и доставать… кислородные сиропчики я попозже тогда принесу. Во-от, ну что? Кто хочет начать? Коллега рак, может вы начнете?

-Э-эм… ну, я хотел Амуру уступить вообще-то. Но, пожалуй, с вашего любезного позволения, если Амур не против?.. Да?.. А, ну тогда давайте я начну. – пробурлил Рачок и выполз на середину с водорослью. – последние два кита буквально что-то в голову такое шло… сейкит я прочту – я просто настраиваюсь…

-Давай читай уже!

-Ну, хорошо. Хух…

Баржи!..

Удушили меня баржи ржавые

А точнее – сбагрили с душ.

И те баржи были такие румяные,

Новый муж

Теперь у них – у вот этих барж

Или, может:

Уже не тех?

Я, наверно, во времени свой этаж

Перепутал

Один – из всех.

В Лифте рыба, немые слова,

По чешуе приятный ток,

Завтра, сегодня, позавчера –

Это была: рыба-рок…

Чешуя к чешуе, ее глаза –

Не видел ни разу, клянусь,

Одним глазом один только видел глаз,

Два не смог; о, рыба из рыб,

рыба-чизбургер, рыба-«дай поесть»!

рыба-выбора; рыба-«и-пусть»!

Скользко, плавник, мечта, мечется, меч-

рыба, а кому отвечать?

Крюк, плавник, это смех сквозь желчь,

Не смешно, жаль, когда тебя касается часть.

Это рыба – на части – куски и кровь –

на селедку, кому-то в рот

Кость-рыба в глотку, дрожь и пот –

в реанимацию, «пора домой» - говорит врач

тем, что ждут, а кость уже не достать;

Это рыба-лифт, рыба-страшный люфт –

А кто будет отвечать?

Меня баржи ржавые – сбагрили сжарили

И сушили – где раки зимуют – сушки

получились из моих душ…

Я их как икринок, как самка,

сколько вынашивал?!

Сколько выбросил,

Выкидыши проклятые моих душ!

Мертвецами подводного кладбища

Quadamtenus был и еще молчал

Я не хочу им быть какой-то

левый-побочный причал;

Хоть и сбагрили баржи с душ!  

-…

-Ну, что я могу на это сказать, гольфспада, - начал Кальмар, - может, кто-то хочет высказаться?.. нет?.. Ну, что я могу смолчать… довольно-таки не неудачное лиричное стихотворение в духе того, что писал в ранний период творчества Выльем Жирсним. По-моему, как-то так… Ну, ничего, коллега-рак. Не расстраивайся, рачок, будет еще второй квадрат или сколько нас тут здесь? Коллеги! может, кто-то хочет вымолчаться?!

-А, по-моему, это лучше Жирснима!

Рачок покраснел. Рабы бурлили наперебой:

-Фу! не правда! рака давно не было… кто его пригласил!

-Рак, а смолчите, шо у вас значит «баржи»? это баржи как баржи, или, ну вот как в наши течения было?

-Баржи – это символ.    

-Это стихотворения как-то связано с Сигмундом Селдью?

-Да, если бы не эти баржи была бы совсем, конечно, дрянь. Позапрошлый ток!

-Рак, волну смените…    

-Я… вообще не хотел читать это стихотворение никому! Это личное… - забурлил в панике рачок.

Кальмар:

-Ничего. Все нормально. Давайте теперь я прочту свое. А коллега-рак потом ответит на все вопросы про баржи. Хорошо?.. Ну, вот и отлично. Кх-кх… У меня без названия.

Настала пора – у нас на площади памятник

стоял

Осьминога –

с лысым лицом…

Искры с глазниц у него слизал – площадь, колокол,

бронза, кровь –

играть: два жанра есть на земле,

у жены моей дома тоже есть – талия – мне смешно,

хорошо бывает как кошка лезть;

est жанр другой еще; другое слово – отличие: букв, морфем, слогов –

договор, договорились; я видел:

Мель

По

Мен – ьшей мере откуда берется.

Хорошо гулять: каравай–пирог, дворец – зимний, корабль – железный;

На улице стоны и кровь, и стяг

Уравновесить – если б.

Я на улицу я глядел в бельмо – оконное –

Рожу свою видел.  

История, Клио! Только безумнейший вес веков

ту чашу снова бы сдвинул.

Йогурт, реклама, средний класс, 8

часов, работы – без которых легко б обошлась

планета.

Мышцы, разбитая кровь, башка,

театр для тех, у кого есть талия – со II-й хромосомой Х;

Надо все это уметь держать

За горло, когда вы правите

В Ладогу много лет назад –

полуподводный город;

Надо уметь на себя взять.

Много.

Но ставит на шахматы – первый ход –

И все на своем месте…

туз, король, ферзь, черт;

пешке – ходить,

ферзю – бить,

королю – с ладьей меняться;

искрам в глазах –

свое место знать.

глазам – делу с головой отдаваться.    

Рыбы стали молчать вперебой:

-Мну всу нравитса. – начал Амур, - крому вот этих ругатульных пузыруй: чурт, ну и так далуе… сразу по рыло бьут…

-Да, и вот еще очень много слов-паразитов: как, еще, запятая, точка, я… надо избавляться, ну и повторения, конечно, тоже…

Кальмар:

-Ладно, давайте, ругайте меня!

Рыбы:

-Дрянь!

-Дичь!

-Высушишь потом!

-Что значит корабль железный? Это Титаник? Британик? Или Олимпик?

-Корабль – это символ! Как баржи!

-Это стихотворение имеет какое-нибудь отношение к Карпу Максу?

-Нет, корабль – он имеет в виду нашу Фарфору, да?

-Нет! корабль это про то, что люди не знали, куда плывут… все хорошо начиналось. Я имею в виду на Титанике. Да?..

-А…

-А на Британике?

-Я не понял про талию – это шо?! Шо такое талия кто-нибудь может объяснить?

-Чушь, пусть лучше коллега-рак ответит, шо значат баржи?

-Один пузырек подождите, - сказал Кальмар, - Амур еще не читал. Амур, у тебя есть что-нибудь?

-Ну, тульку ты прочитуй за муня, а ту у муня сугодню с голусом что-ту не в пурядки.    

-Ну, давай. Так… Кх-кх… Ну, автора, я думаю, представлять не надо.

Стихотворение называется «Рылопер».

Я – рылопер – не похож на всех, похож

Очень на многих.

1 – это рыльность.

Всех – это значит: 1 + 1 + 1 + 1….

«Всех» рыбех не бывает.

Пусть есть «все» - для кого-то я – это тоже «все»,

Часть «всех» вместе с другими.

Рыбы, планктон, желе, мальки –

Мозгов не положено, или

Мы пришли, что я – это все,

Ergo – противоречие.

Если нет: человек и свинья,

Папа римский – одно и то же.

Мы доказали, что «всех» нет,

Не любя открывать рот на камеру.

Я – рылопер – не похож на всех.

Кожа – печенье овсяное,

Волос – ракушка, полип, коралл,    

Губка – ноздря, эпикантус.

Тот, кто больше земель собрал

Со дна планет

Должен еще разбираться.

Много земель: пятка, язык –

Облизал, разложил карты:

Мы с ханом будем играть,

Риф – защитят солдаты.

То же сказали в другом рифу,

Но солдаты – плевать хотели,

Что говорят – у них на уму –

Рыбочкины колени.

Мозг, серая жидкость и миелин –

И нету большего счастья –

Думать, что думают, как ты 1,

2-е и трое, и части.

«Страны» и «рыбы», «кишка» и «глаз»,

«буква», любое слово –

У каждого в мире приходит час

Достичь своего порога.

Я «рылопер» - чужее букв, чужее «да»,

Чужее улыбки рыла.

Нет ничего чужее «да»

На всю свалку этого мира.

Свалка – опыт прошлых веков,

Свалка – логово без замков.

Нет времени сесть и подумать:

Руки доили морских коньков,

Кто это слово придумал.

Помойка – это всегда тошнит –

Чужие мысли, вернее – гормоны.

У меня тоже были –

теперь сожглись.

Сами решайте: кто вы?

Я – больше не рылопер,

Белое, черное, шоколадное.

Отношение к рыбе висит высоко,

Ниже – название.

Рыло мое… оно…

Красавица, милая, мимо…

Я и один посижу – ничего.

Рыба нужна рыбе.

Рыба – не рыло,

Рыба – не нос,

Рыба – всего важнее…

Рыба – чужое рыло и чужой нос…

Красавица, ветер, аллювий, лесс!

-Браво-о!! – рыбы захлопали ластами.

-Превосходно!

-Вы большой поэт!

Кальмар:

-Ну, что я могу смолчать? Довольно-таки не некудышное стихотворение в духе среднего Фотофорского… а скажите еще, коллега-Амур, рылопер, я так понял, это неологизм?

-Ну, ду.

-Здраво, здраво, очень здраво. Свежо, прохладно, хорошо!

-Гульфспуда сурутнуки по жиру, чтубу пручесть эту пуэму, нужну знуть, чту такуе рефурунт? Все знуют?

-Шта?

-Знаю, знаю, да. (Кальмар)

-Я не понял, что значит «страны», «кишка» это про что вообще!

-Е-ем-ем… скажте, Амр… о, о, пршу пррыщеня кллэга Амр, а это стихотворне имеет къкое-ынть отношне к Гольфгырбу Лейвнзу?

-Может кто-нибудь объяснить, что такое ветер, аллювий, лесс?

-Амур, скажите еще, вы не знаете, шо значат баржи в стихотворении коллэги-рака?

Заседание продолжалось до тех пор, пока на земле снова не потемнело.

…

Край дна. Рак возвращается домой по шляху. Ходильные ноги утопают по дно в морской снег. Одну из клешней, которую уже не чувствует, изо всех сил прижимает к головогруди. Черный иссохший папоротник из морского сугроба торчит и дрожит. Сбивая с антенн сосульки, он заползает в бутылку и судорожно начинает забивать тинами вход. Пройдет много времени, прежде чем станет теплее.

-Что, приполз? – спросит Пиявка.

-А... это ты…

-В смысле: а?! Что еще значит это: а!?

-Мх… что ты пришла? Плыви к своему мужу…

У поверхности океана появится в своей заколдованной диадеме королева ночных светил. Рак подползет к стенке и поклонится Луне:

-О, ваше величество.

Пиявка будет глядеть на них вдвоем, но Paguroidea не заметит: сначала, как отпадет от удивления ее нижняя губа, а потом, как сожмется все ее пиявочье сердце.

-Аф!.. аф!.. аф!..

-Пиявка… Пиявочка, что лаешь? голодная совсем… ну, иди ко мне, девочка, я тут тебе кое-что… та-ак… …сейкит, что-то мне не хорошо, Пиявка… а-а… а-а-а… Пиявка, уйди! Не смотри!! Брысь!!

Рак покачнется и ударится головой о стекло. Пиявка сразу же подплывет, чтобы приводить его в чувство… Так будет повторяться еще очень и очень немного раз, но все же вслед за одной из таких по праву заповедных ночей для рака уже никогда не наступит утра.

…

«Черная… милая… подводная ночь!.. Я так хочу умереть… так хочу слиться с твоими черными кудрями вечности… У меня была такая богатая, невыразимая жизнь… на все, что мне нужно, мне всегда, всегда хватало планктона… я видел много, так много всевозможных рыб… рыба западает в сердце… Я, бывает, плыву по морю – волны огибают меня, обволакивают чешую, будоражат мяско… но есть и такие воздействия… не знаю, чувства или… их очень тяжело перевести в молчание… они говорят на какой-то особой, собственной частоте. Так вот они могут… они иногда могут как бы отодвигать обоняние, осязание на второй план… они… они не мешают, конечно, хвосту болеть, или плавнику ныть, или если встречается планктон в шоколаде… …нет …. просто… они, бывает, становятся перед лицом, и ты понимаешь: что вот это жизнь… они и есть жизнь… они и всегда были.

Не уходи еще!.. последние несколько слов… Кальмар говорит, слова – это представления прошлого… я так буду по нему скучать… Я никогда – за всю жизнь ни разу ему не сказал, что; он для меня на самом деле значит… Послушай еще!.. так много рыб теснят мою грудь… я, бывает, думаю, как им там всем?.. мне тяжело… я… я так не хочу, чтобы одним из них было хуже… мне… мне так много надо бы еще всего смолчать… хотя что молчать?.. на это еще нужно иметь право… нужен голос, великий голос в голове… а как он может быть в голове, если там даже не распространяются звуковые волны?.. Я знаю, многие боятся тебя… Обижают, что ты страшная и некрасивая… Но я знаю, какая ты… и как бы я не любил жизнь, как бы не любил все это за спиною… ты точно знаешь, что я никогда не любил ее так, как тебя… никогда не смотрел на нее кроме как сквозь твои черные, звездные руки… Милая ночь, если б ты только знала, как сильно я хочу умереть… как сильно хочу утонуть в твоем мертвом, бездонном море…»