20. Роман. Толтек. Аэромир. Любовь. Серия: Истории про любовь

ТОЛТЕК. АЭРОМИР.

ОДА ДВАДЦАТАЯ.

ЛЮБОВЬ.

20-1.

…«Заказал себе красные плавки, а они шли до следующей жизни!

Спрашивают:

«Вы плавки заказывали? »

А ты — Кот!... »

— Вот анекдот придумал.

Трансцендентный… — Василий говорил, как будто, сам с собой,

всё размышляя о чём-то параллельном.

Она не засмеялась.

Он к ней обернулся.

Аийя долгую делала растяжку, забросив ногу по верху спинки

бело-кожаного кресла.

Василий с пристрастием выслеживал пересечение форм и линий, оглаживал взглядом прелести и изгибы девичьего тела, словно чертя стилом набросок в пространстве виртуального экрана.

Обтянутая в розовое боди, полунагая дева разминалась, к Василию смачным ракурсом обернувшись, без всякого смущения она тянула носочек, ставила фигуру, выстраивала угловато-острые иероглифы.

Оболочка головы стеклянной небоскрёба изнутри — выпукло-вогнутая форма, — составленная из плоскостей полигональных и прозрачных, служила ей первым фоном. А за ней — до горизонта, сколько видел глаз, — в небесной глади с переливом голубого — задумчиво вокруг неё паслись воздушные стада пушистых, белых облак.

Аийя, глядя в горизонт пристрастно, украдкой и на Василия бросала взгляды. Наверно, соблазнить его пыталась.

Тело балерины передвигалось в медленном экстазе, то руки порхали, то гнулись плавно и томно, то сламывались под углом точёные колени, за голенью носок тянулся гибкий, то — в сторону дева отводила ножку, вытягивалась в струну, дрожа всем телом…

Вся зашнурованная розовой тесьмой, Аийя напоминала автоматон педантичный! Однако, в ней живая радиоактивность подспудно накалялась и обволакивала дурманом суставы и мышцы загипнотизированного вуайериста!

Всё в Аийе — её лицо без признаков эмоций, и рельефно-выпукло-растянутые формы, и перфекционистическая правильность движений, и белого тела розоватость на изгибах — манили и отрезвляли одновременно… Всем существом своим Василий содрогался от магнетического в себе противоречия.

Подглядывая за патетической танцовщицей, Василий молчал. И Она молчала! Но тело девичье, ведомое желанием, не ведало в себе ограничений.

Движений непрерывный перфоманс влек вторить ей! Казалось, «наблюдатель» и «картина» соединены невидимыми рычагами!

Тросы и блоки их функционалов, достигли идеального резонанса. Василий в синхронном танце, сам себя не помня, приблизился, заклинаемый колебаниями эфира, смахнул с неё — согласной — тугую оболочку тканевой шелухи и замер, сканируя всем существом своим манящую однозначность голой девы …

Разоблачённая, она ещё сильнее невидимые метала искры сквозь пространство. Вибрации иньской сути, истомой обдавали, парной и мягкой, зарядив, тотчас, мужские конденсаторы до предела!

Неистовая бодрость, вдруг, пронзила и смешала его телесное единство в ком вибраций! Василий почувствовал, что уже не в силах противится моторному порыву, но, из последних сил, не находя опору, в себе поверяя подлинность притяжения, он отдалился сколько мог, в тягучей неге Гипноса наблюдая Аийи выверенные движения.

Широкий ракурс давал ему отрешённости оплот для созерцания полей электрических между ними.

Аийя, не теряя сосредоточения, всё идеальнее распластывала себя в невидимых волнах их общей неги. То в мягкую горизонталь укладывала торс, то распрямлялась в остриё, то складывала верх и низ, — педантично выписывала руны и буквицы, — диктуя в многозначительной немоте приказ однозначный, па за па, излом за изломом, знак за знаком!

А смайлик хищный в дельте живота её, там — в сердцевине схода всех желаний — с ехидной алчностью сознание завлекал, сомнениям поражение пророча.

Василий медлил…

Время опадало в замедленном сне песчинка за песчинкой. Аийя с неистовством гнула линию… Торнадо её движений — неудержимо ввергало его в беззвучное бездумие. Он смотрел за край, куда, наполнив парус, толкал их мобиль бегущий, Ветер Силы — за горизонты виртуального осознанья.

В порыве коварном дева, взметнула сквозь сияющие миражи натянутую ногу грациозно! Переизогнутый шпагат подобен луку, а тело — арбалет! Готовое орудие,… не спеша,… на цель свою свершило оборот, застыв перед ним в равновесии ненадёжном!

Василий привстал. Звенящие нервы дрогнули! И тетива горячая соскочила, и с птичьим выкликом, было, разрядило девы тело! Но удержал он за щиколот тонкий её, приблизился вплоть, охваченный пожаром, к середцевине припал и нектар пригубил из зева выпуклого бутона… И прянули, раскрылись лепестки, его в ответ целуя с наслажденьем.

Обласканные струны задрожали!

Коварный инструмент опять пришёл в движение: безжалостно проплыл по кругу мимо.

Дрожь девичьего торса уловив, неистово музыкант лады перебирает, целуя бередит, прикрыв ладонью резонатора устье, то гладит спину, то живот, то в обе груди целует, извлекая ноты… пока она кружится равномерно. И с каждым прикосновением в нём растёт неизъяснимая, звучная кантата, готовая грянуть в унисон желанию.

Вот апогея, наконец, достиг, бурлящий кислород в кровотока разветвлённом древе. Кессонная маята от какофонии тонов разорвалась! Под куполом головы, и гулко, и протяжно, аккорд взрывной прокатился зычным эхом, вскипая пузырьками.

Проигран весь пассаж! — Успел лишь мнить музыкант и сам с собою, наконец, найдя согласие, со сладостью в глубь резонатора погрузился языком змеиным!

Стеклянное пространство головы колосса заполнили альты и флейты, выклики и всхлипы, средь гулкой бесконечной немоты небесного простора, расчерченного острой ломкостью прозрачной оболочки!...

Насытившись нектаром вибраций звучных, Василий обнял с нежностью могучий лук Аийи и с выдохом вложил в натянутый стан стрелу.

Она, изведавшая полноту в себе,… вздрогнув, дугу тугую распрямила… и с выкриком метнула шар их осознанья куда-то в поднебесную бесконечность.

Мир сдвинулся — и распахнул объятия! И принял их в узорную белую мглу!...

20-2.

Чу! — Звук голоса знакомого мелодичный, среди видений белых речёт всё ближе и чётче….

— Ты снова, я вижу, изменяешь мне с земными!….

— Вот, уж — хитра Богиня! Отследила, обвела и заманила! —

Лишь заблудись в измысленной Вселенной — и в облака объятий Алларии брошен будешь снова! — Блаженно констатировал факт застигнутый преступник.

20-3.

…Ужели, Василий ожидал другого, когда в измышлениях, новейшего своего творения он озирал пространства грёз и горизонты за калейдоскопом мозаик прозрачных скульптурного небоскрёба, и увлёкся….

…В апартаментах — в самой голове — лишь уровень гостиной, да лестница по краю винтовая — на островную стеклянную антресоль, с округлым ложем. Прозрачные ограждения — кольцом. И нет ни одного соприкосновения с оболочкой наружной.

Сквозь лик скульптурный колоссальной крылатой девы, через мозаичную структуру полигональных плоскостей прозрачных, повсюду виден горизонта круг!….

Под острым профилем узкой головы по кругу шею девы обрамляет, покоясь на плечах, стеклянный диск бассейна, наполненный прозрачной влагой. В лазоревом зеркале глади водной удвоен гранёный птицеликий образ.

Здесь, среди пастбища кудлатых облаков, в распахнутой ширине небес, Василий грезил, было, в уединении сокрыться с пленительной Аией в осознанном измышленном сновидении….

20-4.

Любовь, небесной Дивы многолика. Из грёз и яви настигает — нету спаса!

Вползает в глубь тебя и заполняет место и полых и плотных органов, систем, хрящей и конструкций, и в разветвлениях нервических звенит, пьянит, гуляя по протокам кровеносным, ввергает небоскрёб организма в дисбаланс инженерный и жизненным кипением окрыляет.

Вы видели когда-нибудь плод дела, задуманного с чувственным запалом?…

Измысленное с вдохновением здание, например?!

Всё в нём мыслителя напоено прозрением.

Не важно — куб дом тот простой или шедевр скульптурный!

Впитавшее любовь произведение, всегда от формального изделия отлично.

Таков Творец. —

Он наполняет чувством.

Что сделано тобою в Яви хорошо, в том — подлинность и ясность очевидна!

Так и любовь предмет одухотворяет, притягивает и захватить стремится, чтобы сделать скафандр лучше для души.

20-5.

И давеча Василий, например, пропал с пресс-конференции нежданно.

Просто — испарился!

Блеснули прозрачные крыла аэритов мира и поглотили Мастера из-за трибуны!

Экран мелькнул мириадами плоскостей — вращающимся вихрем зазеркалий прозрачных — и, вдруг, погас, исчез…

И ахнуло собранье!...

…. Василий возмутился ей! —

— Ну, это уже слишком! Я — не Копперфильд Давид!

Я — Архитектор! — Строитель незыблемого. — Мне не гоже!

Что же она?!

Оправдывается?

Нет!

Аллария пред ним вся голая возлежит. По контуру обведена неоново-лунным светом диска ложа.

Сияющая плоскость ласково прогнулась под выпуклостью форм завидных, тонких, — любовно девичьи изгибы принимает.

Аллария загадочно молчит. Лицо её теплится улыбкой томной неги, и ноты мыслеголоса порхают вокруг Василия, подобно бликам от мягких волн бассейна. (Изломы стеклянные блики умножают.)

Аэриты любят общаться интуитивно. Однако, владеют, и связками голосовыми. Но — нет!…. Беззвучно мысль передавать и эффектней, и точнее.

— Ты, ангел мой, о невозможном тщишься. Пусть прошлое остаётся — в прошлом, а будущее таково, как ты представишь! Забудь об условностях человеческого мира — ты, впредь, один из нас — небесно-крылый!

«Строитель незыблемого» ты лишь на Земле,… пока. — Она всё так же таинственно улыбалась. — Коль скоро, меж аэритов воплощённый парить Твой город Дивно-Небесный вскоре будет! Летай и ты меж нами, будь как дома самоосознанно…!

…Откинулась…

Светящаяся плоть зарозовела сильнее на диске ложа и пред ним, словно бутон, в одно мгновение Аллария раскрылась вдохновенно.

Между распластанных по сторонам розовых крыл остроконечных, она, словно звезда — Венера, раскинулась и замерла на белом блюде лунном, в мерцающем ожидании приземления горячего земного космолёта.

Колени Алларии вспорхнули в верх — к конусоверхим грудям, сверкнул меж чресл бутон полурасцветший, манящий раскрытыми, розовыми лепестками.

Василий утонул в цветке, губами приникнув к нектарным влажным створкам.

А крылья свои, сложенные в одно, сначала он воздвигнул парусом наспинным к высотам свода цеппелинообразной спальни, но с нежностью блаженной повстречавшись, покрыл себя и её шатром интимным.

Прозрачные стены капсулы живой заботливо затянулись белым цеком прожилок рельефных, растительно-узорных.

Звучание её мысленных ревербераций многократных напоминало звон стеклянный. Будто невидимый кто-то швырял бокалы в стену и, взбрызгивая колокольцами в пустоте прозрачной, осколки с мерцанием нотным осыпались.

Вдох за вдохом он пил её, а она его — друг друга, движениями уподобляясь, накату мерному волн на линию прибоя. Ци впитывалась меж окатанных гранул прозрачных и, окропив их истомлённые тела, вновь наполняла влажным блеском силы.

Алеющие губы Девы, хаомы* соком любовным увлажнялись. Василий плескался в формах выпуклых телесного бокала, пленительным их перетеканием наслаждаясь.

Из космоса сквозь атмосферу мириады световых корпускул ярких опадали, и линии острые лучей от звёзд далёких, тела их пронизали страстной дрожью.

Василий, мысленно отстранившись, сам над собой парил, над Девой, и над Вселенной, и созерцал сплетения телесных форм повсюду. Он видел яркие бесконечности знаки. Над каждым из клубков две пары крыл сияли, как будто два дракона — две стихии — безудержно спаривались, сплетаясь мёбиусообразно.

Сияние розовых тел ему глаза слепило. Тепло проникало в глубь и медленно растекалось, увесистой каплей медовой, прозрачную, ветвистую колбу плоти заполняя.

20-6.

Достигнув апогея, он с наслаждением изверг из себя семя. (Не мог незавершённости мгновения допустить.) В глазах всплеснулся океан неоновый молочно-белый! И горизонт сам в себе четырёхкратно отразился. Василий улыбнулся внутренне и в неге распластался… На диске ложа, сияющем лунным светом.

— Ты аэритика теперь родишь наверное? —

Спросил, склонившись он к лицу Алларии, как только схлынула, впитавшись меж гранул временных, волна истомы?

— Не в этот раз. — Ответила она, улыбнувшись. — Ты опоздал в этот круг.

Но если так случится, мы создадим весьма и весьма неустойчивого индивидуума. — Он будет мерцать среди границ миров непроизвольно.

— А что там — меж мирами?

Ты говоришь, застрянет отпрыск наш в тумане Вайю*?

— Волокна тянутся сквозь время и пространство, через миры и межмирья. Нет! Аэриты не застревают в неизвестном. — Она была серьёзна. —

— Да и дома там не нужны, уж точно, ведь архитектором он, наверное, будет. — Аллария хитро улыбнулась, вытягиваясь под ним, как под одеялом. —

— С тобой тепло. Вы — Люди — горячее аэритов… — Промолвила, и замерла в засаде ожидания.

Прошли секунды или часы? — Василий не ведал…

Дождавшись чувственного маркера о возобновлении игр, и, извиваясь страстно, Аллария, с выдохом, вновь оползла, на остриё его горячее, мужское, и влажностью обволокла его в теплотах низин своих разверзтых, и, запрокинув лик небесный, подставила для поцелуев беззащитно-длинную, изогнутую, словно мост, прозрачно- розовую, шею.

Щекочащие мотыльки, Василий слышал чувством, неслышно крылышками бередя нервические струны, всё вспархивают из неё, в него проникнув, и вновь, с горячих губ его при каждом поцелуе, вратятся на неё. Все ниже губы льнут,… и мотыльки, слетев, мгновенно  замирают, сливаясь с изгибами девичьих световых барханов томных, немедленно прозрачнеют и исчезают — возвращаясь в лоно.

Там, взмахами крыл округлых, во глуби айанской сути тайной — невидимые всполохи пробуждают. И, отряхнув пыльцу, — мириады серебристых гранул, — зеркальной амальгамой серебрят причудливые реторты их тел сплетённых.

Вот контуры целующихся сутей вспорхнут, вдруг, стаей мотыльков прозрачных, мириадами световых мерцаний разлетаясь, в пространстве расширяясь многократно.

20-7.

— Аэриты путешествуют сквозь воздух, бесшумно, в корпускулы света превратившись …— Услышал он со всех сторон многоголосый хор незримых пояснений.

Любовники собой творят неоновый свет вокруг!

Сад наслаждений из стеблей и листьев белых в пространственные кружева сплетён. Узор совершенен, ясен, геометричен и ярок — глаз не оторвать! Василий в восхищении обмер. В обличии бестелесном, он следует по лабиринтам вязей, желая прочесть биение узорных жизненных изгибов.

Везде, куда не бросит взгляд — замысловатый листвяной орнамент — узлы, косицы, петли и зигзаги ему раскрывают смыслов потайных значения…

Что за чудо! Узор кодирует все тонкости хитросплетений чувств телесных, наивысшие удовлетворения открывая!

Ах, вот — показалась щиколотка Алларии и исчезла, там — кисть, здесь — плечико, розовый сосок, там — профиля силуэт и губы, а здесь — прожилки крыльев тонких на просвет!

Повсюду — мерцающий, счастливый смех девичий.

Он ринулся вслед за мельканьем тЕней и лучей, и заплутал, впитавшись в белизну узора, подобно волне прибрежной, что, нахлынув, в песок бесследно опадает, — пропал со вздохом среди сплетений корней из рук и ног — меж чувственных ветвей телесных буквиц.

— Что тут за место? — Измыслил в свет Василий, и тотчас же услышал себя, повторенным многократно отовсюду. — Что тут за место?... Место… Место... Место...

— Я и сама не знаю!... Не знаю!... Не знаю!...— Аллария отвечала эхом. — Сюда аэриты попадают редко. Ни разу здесь я ни была!... Ни разу!... Наслышана от других счастливцев, лишь только… только… только…

— Занятно... Быть может здесь, тот самый Райский сад,… сад,… сад…, но — доисторический, добиблейский…, что нам известен из легенд персидских о Первочеловеке Гайомарде?

— Здесь — разве Змеи? Будут искушать к еде нас?!

— Нет, нет, не думаю, скорее, — Коровы… В петлях ветвей запутались рогами…—

— Василий наслаждался созерцанием Алларии обнажённой.

— Ты замечтался, Архитектор. Приди ко мне в объятия! —  Аллария оплела волокнистый торс его множеством рук, корнями тонких пальцев, и тысячей ног прекрасных обогнула, и лепестками из крыл-листьев белоснежных — с узорами розовых, чувственных прожилок... снаружи завершила кокон.

Он — вновь младенец, потерянный в капусте — татуирован капиллярами, окутан многослойной негой, узором исписан иероглифических напутствий древних предков! Готов родится внове, помня жизни…

В диск ложа кокон их страсти пал и погрузился, кругами разбежался лунный лик, от края оторвались кольца вихрей и… поднялись, скрутились в протуберанец спиральный, в верчение долгое, в торнадо — змея!..,

В стволе крутящемся, зеркал прозрачных грани зазвучали. В мелькании бликов кокон приподнялся, вновь опустился, и снова подлетел… кружась, и летая в любовном экстазе танца!…

О чём Василий грезил, он не помнит.

Но сохранит, быть может, подсознания память!...

***