Однажды в прозекторской

Дите фон Тиз

Иннокентий Десятый, позиционируя себя как папа, все же не избавился от приобретенных еще в кардинальстве привычек, более подходящих какому - нибудь прево или сбиру, часто, уподобляясь Гарун аль - Рашиду или министру госбезопасности Абакумову, он сбрасывал с себя мантию понтифика и облачался в живописный наряд наемника, коих в те времена раздирающих такую оказавшуюся маленькой Европу междоусобных войн было не просто много, а очень много.

- Нас не может быть очень много, - зудел в ухо Иннокентия капитан Алатристе, подловив шлявшегося по портовым кабакам папу на пирсе Муэ Бьен Оа Тунья, где мигрировавший с Сицилии Жимми держал свой знаменитый притон, - количество и качество человеческого материала напрямую зависит от скрытых требований эпохи. Подумай сам, Кеша, отчего повылазили из черты оседлости сонмы жидов или почему еще вчера трудолюбивые бюргеры ощутили себя нордическими личностями ?

- Ты мне яйца не крути, - благожелательно советовал капитану Иннокентий, таща случайного собутыльника в заведение Жимми, скособоченно и щелясто приткнувшееся сразу за лупанарием мадам де Монтеспан, - Арагорн, я ведь тоже, так сказать, не совсем понтифик, а образ - творение самого Веласкеса, мать твою так. Это надо понимать.

- Я понимаю, - смеялся Алатристе, звучно квакая прохудившимися сапогами по нечистой мостовой, - что все мы суть образы для тех двуногих, кому посчастливиться столкнуться с нами в своей полной невзгод жизни, но мне куда как интереснее причина.

- Кому ? - орал взбешенный понтифик, вспотыкач утягивая наемника в заведение Жимми.

- Людям, - веско ответил ему сам Жимми, встречая гостей на пороге, - все люди, товарищ портрет, все человеки, кто уплочивает талер в мои бездонные карманы.

- Но ты, наверное, - усаживался за покрытый салом и рыбьей чешуей стол Иннокентий, приглашающе подвигаясь по лавке, куда не замедлил плюхнуться капитан Алатристе, - за этот самый талер, невесть как попавший  в загребущие руки человека, что - то предлагаешь взамен.

- Хлеба и зрелищ, - разводил в стороны руки Жимми, лихим присвистом через выбитый по оказии зуб призывая силы ада, тут же и взвихрившиеся вокруг посетителей. Юркие ярославские половые несли, не получившие высшего образования официантки тащили, попутно занимаясь проституцией, что для изначально не имеющих совести и чести американцев вовсе не считалось зазорным, танцовщицы и актрисы клубились, овевая развевающимися одеждами Иннокентия и Алатристе, горбатые шуты и карлики кувыркались, а лабухи наяривали на семиструнных, в общем, Дита, кисочка, ты и сама прекрасно понимаешь, что суть развлечений человечества мало изменилась со времен танцевавшей перед отчимом Саломеи.

- А это вот знаменитый гладиатор Эномай, - шептал капитан Алатристе, солидно уже нарезавшись сливовицей, показывая ( неприлично ) пальцем на здоровенного почему - то ниггера, вкатившегося в кабак с шумом и грохотом, - он, конечно, изначально германец, но волей еврейских продюсеров стал ниггером. Бывший, конечно, гладиатор, ушедший, так сказать, в частную жизнь.

- Так какого хера он по кабакам ковыляет ? - возмутился явным когнитивным диссонансом Иннокентий, давая себе слово по возвращении в Латеран взять книженцию Джованьоли и выбросить ее на х... й.

- Привык, - пожал плечами капитан Алатристе, вставая, чтоб, мать вашу так, убыть, бля, под Брюгге или на поля Фландрии, что, наверное, одно и то же, - рисуется так, что х... й сотрешь, гарцует и понтуется, как последняя дешевка.

- Говно твой Эномай ! - кричал вослед убывающему, бля, капитану Алатристе Иннокентий, не просто так наименованный Десятым.

Затем был, разумеется, великолепный Петер Стормайер, продающий кресла и коллекционирующий порнографию девятнадцатого века, всегда охрененный Уиллем Дефо, опасный и на всю башку маньяк, но вот с бабами режиссер погорячился, мог бы подобрать и посимпатичней актрис, их, актрис - то, жопой жуй, но вот прет отчего - то коалу лишь одна из них - рыжая и с титьками.