Как лоликон трансов сокрушил или Рассказы про трансов

Как пояснял в советском анекдоте Вовочке папа : " Любовь придумали русские, чтобы деньги не платить ", я, обнаружив сожранный ВПН халявный траффик, потраченный на рисованных лолок, тут же выскочил из онлайна, мечтая о безгранично - безлимитной любви между коалой и алчными буржуинами Теле 2. Подходящих тарифов не было, вообще, совершенно, оставалось отринуть нескромные помыслы и забить лошадиный хер Годохмы на потогонную систему эксплуатации капиталистами моих низменных наклонностей, в последнее время целиком сосредоточившихся на лолках. Как у Рубенса бабы толстые, так и лолки тощие, в чем, наверное, был какой - то смысл, но мне настолько было лень размышлять на такие кошмарные темы, вполне способные свихнуть крайне неустойчивую психику пользователя сети, буквально с час назад распсиховавшегося на мудаков ВК, посылающих ничем не оправданные сообщения на почту, что я, подсчитывая копеечки, гулко булькающие в бездонных карманах провайдеров, напевал из Гвоздева, очень верно подметившего деньги на цифровой ветер, но выскочивший следом Чикатило, дружелюбно предлагающий пойти в подвал посмотреть с ним марки, переправил мыслепомыслы на нечто совсем другое. Конечно, язык изменяется, вместе с морей меняются и темпоры, язык - живой, сейчас вот американизируется, даже френчи, весьма щепетильные и чоткие, океют через раз в своем френчевском кино, очень разнящемся от американских собратьев, а марки - марки и есть, ложь на язык, нехай растворяется.

- По кишке, - нашептывал лысый маньяк, запотевая очками, жарко щупая рассматривающего марки пацана за зад, - и с молитвой. Огурцов Сорокина не обещаю, но отрезанную залупу можно предположить.

Так и не решившийся положить на язык марку пацан вскрикивал, представив, видимо собственную залупу, отрезанную к такой - то матери тоже пацаном Сережей, передаваемую затем изо рта в рот, от Реброва Оле, от Оли Штаубе, потом обратно Сереже.

- Да ! - скакал по подвалу, беснуясь, Чикатило, натыкаясь злоупорным лбом на трубы отопления и густые завеси паутины, живописно украсившие его вспотевший череп абстракционистским рисунком. - Именно так !

- Даю тебе слово пасана, Чикатило, - неожиданно сказал пацан, выпрямляясь и сжимая кулаки. - Кабзон, бля.

Чикатило завизжал, впервые в своей маньяческой карьере столкнувшись с доблестью, ощутимая магия сгустилась в подвале, исходя из горделиво раззявленного рта пацана, произнесшего - таки ритуальную фразу нечестивцев, что, разумеется, все меняло. Кабзон, бля !

- Ты Амбуаз Парэ ? - пал ниц лысый маньяк, подползая к коленям пацана. - Или ты Онфим ? Говори ! Не молчи.

- Я Евфим, - ответил пацан, пиная Чикатило по горбу, - и конец мне один. Пуля.

- У меня нет пули, - признал Чикатило, отползая от пацана, - Совок же, какие пули, ножик у меня вострый, кухонный. Молоток вот еще, стамеска. Я ж не чечен какой, - оправдывался маньяк, утратив весь свой кровожадный гонор, - это они истинно свободные люди с самой большой буквы, при всех запретах и режимах имевшие огнестрелы, как и полагается считающим себя мужчинами.

- Судя по фамилии, - задумался пацан, успокаивающе гладя поникшего маньяка по лысине, - ты, Чикатило, хохол. Возможно, наркоман и фашист, электоратчик Зеленского и мечтающий угодить в Евросоюз мудак.

- Я такой, - осторожно признал Чикатило, нашаривая за спиной нож, - почти бандеровец, но, знаешь что, пацан, я скажу тебе.

Он ударил пацана ножом и закричал, торжествуя :

- На, сука !

Чикатило набросился на еще теплый и дергающийся труп, сдергивая с него шорты и засаживая в сокращающийся в агонии анус поглубже. Трахая пацана Чикатило выворачивал ему уши, злобно хрипя :

- Вот такие славные обычаи у нас в Кастилии.

- После такого - события хоть куда, - сказал от двери в подвал капитан Бат, невесть как перепутав детскую книжку о пиратах и винтажный порнофильм со странноротой Гир и блондинистой Мур со сказочкой коалы.

Чикатило съел труп, капитан Бат отправился трахать любую бабищу семидесятых - восьмидесятых, успевая пугануть самого Слая в мейнстримовском боевике, а коала, успокоившись, стал перечитывать Князева, шикарно повествовавшего мемуарно о бароне Унгерне фон Штернберг, даже и не предполагавшего, что придет такое время и поганый, из ненавидимого, что правильно, племени юрких еврей Юзефович замарает светлое имя давно расстрелянного иудобольшевиками человека своим нечистым языком гнусного выползня из проклятой черты оседлости, и послужившей единственной причиной революции, снесшей страну, народ и тупое самодержавие, не отменившее вовремя эту самую черту.