Так уже вышло

Так уже вышло

Уездный город N — старинный, немаленький и, хоть до губернского не дотянуться, но среди уездных в стране один из первых, пожалуй. Здесь родился один очень известный поэт, два известных ученых и он, Петр Сергеевич Крикунов, гимназист последнего класса единственной гимназии города, который, как Пете мечтается, в будущем совсем недалеком родной город прославит. Чем и как — на эти вопросы сам себе пока не отвечает: поживем, мол, увидим.

Живет Петя с маменькой и младшей сестрой в небольшом наследственном доме, в котором многие поколения папенькиной семьи проживали. В прошлом году папенька, который был намного маменьки старше, скоропостижно скончался, и маменька получает небольшой пенсион, позволяющий им жить не на широкую ногу, конечно, однако достойно.

Одно время Петя хотел уроки давать по латыни, истории и словесности, но желающих не нашлось, и его начинание потихоньку забылось. Закончив гимназию, Петя собирается в губернский город — в университет, но на какое отделение, пока не решил. Там учился отец, и дед там учился. Петенька потомственный дворянин, но нужды народа ему вовсе не чужды. Он юноша развитой, его ждет прекрасное будущее на любом поприще, которое изберет. Так директор гимназии недавно маменьке говорил, и она в слезах знакомым дамам его слова пересказывает.

Одним словом, если смерти папеньки не считать, все у Пети совсем хорошо, вероятно, и золотую медаль он получит. Так что на пороге нового двадцатого века перед ним все дороги открыты, и та, которую изберет, приведет его к славе или, по крайней мере, известности в родной стране, которой он с радостью будет служить, а в родном городе уж наверняка все будут знать его имя.

В городе N есть большой парк. Его в незапамятные времена завещал городу один богатый бездетный помещик. Среди парка стоял его дом и два флигеля — поместье было богатым. Но со временем окрестные крестьяне и горожане, как водится, растаскали обветшавшие здания на дрова, и на их месте остались проплешины, заросшие всяким мелким кустарником и сорной травой. Вообще, чем дальше от старых ворот, которыми парк начинается, тем он больше дичает.

Рядом с парком одна из двух бань городских. Та, что получше, почище и подороже. В этот послеобеденный час с портфелем, в нем чистая пара белья, направляется Петя, положивший, хотя это и немалый расход, ради гигиены раз в неделю непременно в баню ходить, а раз в месяц в ней цирюльника посещать: бриться пока нужды нет, но прическу надо содержать в полном порядке. Сегодня как раз перед тем, как взять номер, к нему и наведается. Взять номер, конечно, не дешево. Но он потомственный дворянин, хотя и народу сочувствующий, ему негоже на виду у всех голым в общем зале показываться. Тем более…

Здесь Петя, даже сам с собой размышляя, делает паузу, как будто замирает перед тем, как броситься в воду. Дело в том, что, когда раздевается, от собственного голого вида у него сразу подскакивает. Сними кальсоны — и хлоп: прыгнул прямо к пупку, а внизу жутко заныло. Что с этим делать, он знает прекрасно: еще маленьким его кузен Илья научил, но Петя к этому средству прибегает лишь в крайности, полагая его крайне вредным особенно для юношей его возраста и тонкой нервной организации, про которую директор тоже маменьке сообщил. Но уж этим Петя просил ее со знакомыми дамами не делиться, полагая это сведение крайне интимным. Он был зол на директора за то, что с маменькой столь откровенно о нем говорил, за тонкую организацию в особенности.

Одним словом, в этот теплый послеобеденный час шел Петя в баню, и, как эти мысли ни гнал, размышлял о том, как и где он, взрослый уже человек, нравственно и физически развитой, с девственностью может наконец распроститься.

Заметьте, дело происходит не в столицах, где гимназист последнего класса девственником быть не может никак: соблазн на каждом углу — не увернуться. И не в губернском городе, где расстаться с девственностью — совсем не большая проблема. Уездный город, пусть даже в стране из самых больших, никаких претензий на гимназическую девственность не предъявляет. Какие такие соблазны? Понятно, есть несколько адресов, но по вечерам возле них педели ошиваются: ни один гимназист не проскочит. А проскочит — себе на беду. Только выйдет — и цап-царап. Педагогический совет счел поведение такого-то — короче, волчий билет, даже если ты гимназист последнего класса.

Так что идет Петя с портфелем, в котором чистая пара белья, сначала к цирюльнику, потом в номер — помыться. Идет, а между ног его девственность набухает — как бы не лопнуло, не взорвалось, чем и как потом гимназические брюки отмоешь.

В это же время шел в баню, держа в руке сверток с бельем, сперва у цирюльника первый раз в жизни побриться, потом в общий зал и помыться ученик приказчика Серега, Сергуня или, как, провожая в город, крестя, батя его впервые в жизни назвал, Сергей Петрович Терентьев.

Батя распрекрасно Сергуню в город пристроил: учеником приказчика в писчебумажную лавку, где, кроме него служили молодой бритый приказчик, пожилой бородатый старший приказчик, а старик-хозяин наведывался только за выручкой.

Здесь же, в каморке у черного хода было Сергунино проживание на большом застеленном рядном сундуке. Здесь он ел, спал и как мог развлекался. В городе ему было скучно. Знакомых, кроме приказчиков и хозяина, совсем никого, и Сергуня очень тосковал по деревне, где все ему были знакомы, полдеревни — родня.

Зимой там скукотища. Зато приходит весна, затем лето — и душа нараспашку, прям из груди выпирает, а из штанов просто торчит. Девки в их деревне суровые, до свадьбы ни-ни, не дают. Зато у красивых бойких парней берут в рот. Да и парни друг другу тоже весело жить помогают. Так что, хоть ни разу Сергуня девке там не наяривал, но ребятенком себя не считает: с малых лет и девкам и парням кончал в рот и сам сосал, особенно старшим.

Молодой приказчик недавно женился: не до Сергуни. А вот старый с первого дня прохода ему не давал: то за щеку ущипнет, то за сраку, а когда никого в лавке нет, залезет в штаны, шарит там и наяривает, потом и Сергунину руку к себе положит — давай, мальчишечка. Так частенько, едва успев высунуть, и кончали.

Но старший приказчик Сергуне не пара. Ему бы девка или пацан его возраста: старых он не любил, в деревне на всяк случай десятой дорогой любителей пацанов драть обходил. Были у них такие, несколько человек, уговаривали парней, а потом те по деревне еле ходили — срака болела. А не давай себя сзади, если что, в рот возьми, грех небольшой, сзади — дело другое, о том грехе и в Писании сказано: если что, сразу в ад.

Побрил в первый раз в жизни цирюльник Сергуню, посмотрел внимательно на него и предложил крепко дружить за подарки и деньги. Заплатил Сергуня ему за бритье, а дружить отказался.

В общем зале на Сергуню тоже глазели: парень он ладный и достоинством между ног не обиженный. Один пузатый не постеснялся — мудой раскачивая, подъехал, но, как и цирюльник, получил от ворот поворот.

Побрившись, помывшись, вышел Сергуня из бани. Куда идти? В каморку свою? Неохота. К тому же больно тесно стало после мытья в штанах между ног. В деревне все было бы просто. А тут ни девок знакомых, на это готовых, ни пацанов, а самому — тоже грех, неохота.

Помывшись, тщательно на пробор причесавшись, в зеркало на себя голого полюбовавшись, Петя хотел тут же — чтобы не мучиться, но передумал, решив перетерпеть, нельзя же каждый день, куда это его доведет.

На улице было тепло. И не поздно. Решил Петя по пути домой зайти в парк прогуляться. Все бы прекрасно, но девственность между ног тут же на весеннем воздухе вспухла: думать ни о чем не дает. С тем зашел в парк и побрел по главной аллее.

Выйдя из бани, Сергуня ладного гимназиста приметил и стал размышлять, куда тот пойдет и что будет делать. Как и он, гимназист вышел из бани, наверно, в номере мылся, в общем зале его бы точно приметил. Гимназист хорош собой, голый — наверняка совсем раскрасавец.

Пошел Сергуня за ним, представляя, как тот раздевается, какой он голый, волосатый ли, как Сергуня, у которого и ноги, и на животе, и даже на сраке у входа полным-полно светлых волос, или тот мальчик чистенький, безволосый, разве что внизу живота и подмышки, там у всех растет, а у мужиков, как у бати и старшего приказчика, еще на груди.

Гимназист в парк повернул. Сергуня на расстоянии — не испугать, двинул за ним. Тот с главной аллеи на боковую свернул — повернул и Сергуня.

Так и пошли друг за другом: парк постепенно дичает, деревьев все меньше, кустарников больше. И — начинает темнеть: боится Сергуня гимназиста из виду потерять.

А Пете невмоготу. Девственность набухшая выпирает — неловко идти. Хорошо, в боковую аллею свернул, а теперь и вовсе по дикому месту шагает. Нет, так дальше нельзя, не может же он в таком выпирающем виде домой заявиться. Ни мать, ни сестра ничего, конечно, не скажут, виду не подадут, но все поймут — как потом на глаза показаться?

На этом Петя прежние размышления прерывает, решая забраться за кустики, что повыше и понадежней, и там аккуратненько, чтоб не изгваздаться, прибегнуть к крайнему средству.

Еще пару шагов. Вот, точно здесь. Вокруг ни души. Достает Петя из кармана гимназических брюк несколько мягких бумажек, для такого случая припасенных, кладет на ветку, спускает брюки, светло-голубые шелковые кальсоны, из которых выпрыгивает вздувшийся с красной залупой открывшейся, и к священнодействию приступает, выгибаясь вперед — брюк не запачкать.

А Сергуня в кустах за приготовлениями гимназиста ясно к чему, дыхание затаив, дрожа от нетерпения и вытащив, потиху шпионит.  

Петя медленно начинает, левой рукой мешочек лаская — Сергуня движения повторяет. Петя шибче — Сергуня за ним. У Пети замокрело. И у Сергуни — белая капля. Петя — вот-вот: слишком долго терпел. И у Сергуни подходит.

Как быть может такое, ведь между ними как-никак расстояние, между ними кусты? Сколько бы еще так продолжалось, не знает никто, даже рассказчик, за ними подсматривающий с вожделением: вот-вот бросит писать и за ними последует.

То ли ветка качнулась, то ли что — Петя вдруг вздрогнул: показалось, за ним кто-то следит. Не зря показалось! Стал поспешно кальсоны свои поднимать, в них свою набухшую девственность втискивать — Серега не выдержал: со спущенными штанами и подштанниками с торчащим, криво, едва не свалившись, выпрыгнул из-за кустов и, прежде чем Петя успел испугаться, крикнул сдавленно: «Гимназист, вместе давайте! »

Накануне отъезда в губернский город в университет получивший золотую медаль Петя в баню пошел, предварительно к цирюльнику — постричься и в первый раз в жизни побриться. Затем — в номер, в который вскоре постучался Сергуня.

На прощанье вина выпили, после чего сделали, что положено голому ученику приказчика и обнаженному бывшему гимназисту, завтрашнему студенту. После этого, снова намылившись, смыли белое-белое это, нежно руками друг друга касаясь.

Петя уверял своего друга-любовника, что будет приезжать и любовь их до самой смерти. Слова красивые, обоим нравились, и оба про себя понимали: это только слова, все будет иначе. Но не знали они того, что ни один из них случившегося никогда не забудет.

В парке тогда, набросившись друг на друга, они целовались, ласкались, как говорил потом Петя, лапались, это Сергунино слово. Изгваздались оба ужасно: Петя долго пытался брюки свои оттереть, а Сергуня — штаны.

Тогда они лишь онанировали (Петино слово), дрочили (это Сергуня). Но с тех пор вместе всему научились. Не только в рот, но и в попу (понятно, что Петя), в сраку (это Сергуня). Сергуня обожал на живот Пете спускать, норовя впадину пупка белым заполнить. А Петя Сергуне — в широко для этого раскрытый рот, чтобы ничего не пропало.

Если разобраться, их встреча была совершенно случайной. Ну, скажите на милость, где, как и когда могли встретиться потомственный дворянин Петр Сергеевич Крикунов и крестьянин Сергей Петрович Терентьев?

Но мы разбираться не будем. Это нам ни к чему.

Так уже вышло.