Алешенька и Петюня

Алешенька и Петюня

Алешенька и Петюня — друзья-враги, или, что гораздо точней, друзья-соперники. Алешенька — редковолосый блондин с голубыми глазами. Петюня — с карими глазами брюнет. Оба почти одного обычного роста, но Петюня стройней, потому кажется выше. Алешенька мягче характером, да и телом. Петюня характером и телом построже. Лица у Петюни и Алешеньки живы и выразительны. Да и какими им быть у юных друзей, пока еще не соперников в первые дни после поступления в училище, куда попасть нелегко: кроме протекции нужны еще знания, которые экзаменуемые непременно должны обнаружить. Иначе протекции недостаточно: слишком высоки требования к будущим мужам государственным, которыми — забежим на многие годы вперед — ни Петюня, ни Алешенька, надежд на них возлагавшихся не оправдав, так и не стали.  

Юными судьба их свела и вплоть до смерти одного из них далеко не разводила.

А свела за обедом, усадив за стол одного против другого, так что больше друг на друга смотрели, чем в тарелки, заслуживавшие весьма пристального внимания: в училище — так было задумано — все было отборным, повара вовсе не исключение, а вкус и аромат блюд самых изысканных гурманов удовлетворяли.

Но ни Алешеньке, ни Петюне при виде друг друга было не до вкуса и аромата самых замечательных блюд. Им хотелось другого: попробовать вкус, полизав голое тело, вдохнуть аромат подмышек, когда друг, который вскорости и соперником станет, снимает сорочку, и аромат паха и раздвинутых половинок, когда тот опускает кальсоны. Об этом училищный поэт, пристрастия Петюни и Алешеньки разделявший, стишок сочинил:

Распахни, малыш, подмышки

И кальсоны вниз стащи,

Поиграем в кошки-мышки,

Посмеемся от души.

Место слова «посмеемся» занимало другое, но это не очень и важно.

Панталоны были из крепкой материи, иначе, когда птенчики, бывало, вспорхнут, их было бы не удержать, и они, на лету оперившись, в орлов превратившись, хищно над обеденным столом или другим во время классов воспарили бы, всеобщее восхищение и удивление вызывая.

Представьте картину: из дыр в одежде у благовоспитанных юношей с обнаженными залупами совсем не маленькие письки торчат, и все присутствующие жаждут их поласкать, полизать, пососать, чтобы брызнуло, хлынуло, все вокруг белым покрыло: у молодых, как известно, немеряно малофьи.

Из-за стола Алешенька и Петюня встали, можно сказать, будущими друзьями. Как-то вместе друг к другу после обеда они подошли, как-то вместе заговорили, как-то вместе прониклись симпатией, как-то сами кончики пальцев соприкоснулись, так что вечером после классов очутились один подле другого, туда-сюда руки скользнули, позволив окончательно главное друг о друге понять, после чего они в ближайшие вечера стали искать уединения, а не найдя, огляделись по сторонам и уши свои навострили, в результате сообразив, что не они одни оного ищут, что среди их товарищей по училищу — будто специально кто подбирал — на них немало похожих.

Вечерами по училищу побродив, надыбали что-то похожее на то, что искали, торопливо поцеловались, слегка поласкались, едва сдерживая желания, но их вспугнули: кто-то прошел, кашлянул, они встрепенулись, друг от друга отпрянули и в крайнем раздражении ретировались. После этого прискорбного случая, так оба сочли, не ставшего их настоящим знакомством, стали прислушиваться и приглядываться внимательней, тщательней, пристальней, что желанный плод принесло.

Плод рос не на дереве и, вообще, на плод был не очень похож. Он был черен, уже к обеду, утром побрившись, покрывался щетиной, и был, как утверждал, наполовину итальянцем (иногда говорил, что испанцем), наполовину сербом (иногда говорил, что поляком). Четыре их уха выловили в училищном гуле весть совершенно благую. Их старший товарищ был чичероне и уже не одной паре провел узкотематическую экскурсию по огромному зданию, указывая места, назначенные уединению пар, оного активно взыскующим.

Здание училища было огромно великолепным, выходящим огромно великолепным фасадом на огромно великолепную улицу огромно великолепного города, столицу огромно великолепного государства.

И в государстве, и в городе, и на улице ввиду их огромной великолепности было множество укромных мест, в здании — коридоров, по которым сквозняками разносилось юное возбуждение, жажда соединения с телом иным, мужским или женским, было и множество уголков, от чужих глаз видимой или невидимой стеной отделенных, для спасения и улучшения выпавшей жизни невидимой рукой отведенных.

Тем, кому желалось совокупление с телом женщины, не повезло: во всем огромном величественном здании не было ни единой. Даже несколько кошек, в нем обитавших, проведи кто экспертизу, наверняка котами бы оказались. Жаль, никто не провел, так что это утверждение следует счесть лишь гипотезой.

Говорят — и это тоже только гипотеза — даже сейчас, спустя полтора века после того, как училище покинуло огромное роскошное здание, будучи историей затоптанным в грязь, особенно чувствительные носы, особенно из покинувших лицо своего господина, наслаждаясь, вдыхают крепкий аромат мужского соития, перебивающий тяжелые запахи табака и духов, аромат, в котором, как в хорошем старом вине, различают различные ноты: пота, малофьи и белья не всегда слишком чистого — учащихся много, горы белья, прачки не поспевают.

В здании училища уголков, от чужих глаз скрытых надежно, было немало. Во время экскурсии совершенно черный к вечеру чичероне Алешеньке и Петюне их указал, правила пользования объяснив. Прежде чем проникнуть в отделенный от чужих нескромных глаз уголок, надо посредством кашля обязательно убедиться: свободен для посещения. Проникнув, свои дела делать, времени не теряя, это диктовал дух товарищества, с первого дня существования царивший в училище. Коротко: помните, не вы одни обуреваемы жаждой уединения. Сделал дело — гуляй смело куда подальше, чтобы товарищам не мешать.

Укромные, уединенные места, так сказать, эрмитажи обнаружились в самых разных местах, о которых ни Алешенька, ни Петюня ничего такого не могли б и подумать: чуланы, завивающиеся в сторону концы коридоров, каморки и прочее-прочее в таком же духе и роде.

Когда добрались до последнего объекта экскурсии, оказавшегося складом белья, у чичероне приступ кашля случился, и, что понятно, не зря. Пришлось ждать минут пять, пока из темноты не выползли двое, головы отворачивая. Они и не всматривались, хотя, конечно, неофитов любопытство и разбирало: просто чичероне, напоминая, довольно ощутимо каждого в бок острым локтем толкнул.

Внутри было прекрасно. Мягкие удобные одеяла. Большие подушки. Окна тщательно занавешены, хотя кто бы смог сюда, на третий этаж с улицы заглянуть?

Однако долго разглядывать этот райский уголок не пришлось. Следуя правилу не тратить времени попусту, чичероне потребовал по-быстрому экскурсию оплатить. За недостатком времени не велев раздеваться, а лишь до колен спустить панталоны с кальсонами, сам для наглядности это проделав, обнажив сплошную черную волосатость, из которой выпирал итальяно-сербский или испанско-польский могучий уже раскрывшийся инструмент, чичероне сперва согнул раком Петюню и, процесс не кончая, но лишь прервав, продолжил его в мягкой попке Алешеньки, уложенного на одеяло бело-розовым выпуклым вверх, по давней привычке сладенько замяукавшего, что было прервано ладонью, рот заткнувшей не мартовскому и совсем не коту.

Глядя на черное, прыгающее на бело-розовом, Петюня таинство быстрой любви завершил самостоятельно, отвернувшись и брызнув в сторону аккуратно, чтобы — товарищество! — ничего не запачкать. Но вот Алешенька о товариществе, увы, позабыл: кончил на одеяло, которое чичероне — товарищество! — отшвырнул куда подальше, чтоб уже кашляющие в чужом не изгваздались.

Наспех приведя в порядок свою, несмотря на недостаток времени, удовлетворенную плоть, отвернувшись от глаз своей очереди ожидающих, все трое вышли из эрмитажа, и еще раз, теперь словами, Алешенька и Петюня, поблагодарив чичероне и попрощавшись, пошли себе, происшедшее обсуждая, обмениваясь мыслями о достоинствах и недостатках укромных мест, которые экскурсовод выспренно заветными называл, и строя планы по дальнейшему использованию в учебном процессе, который с этого вечера стал им казаться вполне приемлемым и даже местами приятным.

Так, лишь насмотревшись на интимные места нового друга, но не успев совокупиться, в единую плоть хоть на короткий срок обратиться, слепиться в единое целое, Алешенька и Петюня стали друзьями, как оказалось, на всю дальнейшую жизнь, которая каждому выпала, забегая вперед, очень-очень недолгая.

Назавтра, сразу же после поспешного ужина в заветное место они первыми прибежали и, не теряя времени, сбросили с тел своих лишнее, застыв на мгновение, рассматривая друг друга, потом Алешенька повернулся и сзади себя показал, вслед за ним Петюня свою спину и попочку предъявил, после чего уже под кашель начали целоваться-ласкаться, орудия любви с обнажившимися красноватыми залупами теребить, думая про себя, что в следующий раз надо в менее популярном уголке дружескую плоть ублажать. Быстренько почти одновременно в забрызганную стену побрызгали и, поправляя одежду, мимо заждавшегося двойного кашля, укоризненно на них поглядевшего, быстро прошли.

Друзьями стали они неразлучными. Верными. На всю жизнь. Но, однако!

Того, что могли дать друг другу, было им мало. На арену любви оба вступили в возрасте нежном при обстоятельствах весьма и весьма схожих. Обоих соблазнили кузены. Петюнин был старше лишь на год. Алешенькин — на три. Обоих интересовала в первую очередь двоюродно-братская попка. Вполне владея необходимыми для этого дела словами, жестами, движениями и прочим, за многочисленностью невозможным для перечисления в небольшом нашем рассказе, они быстро склонили готовых склониться кузенов к однополо юной любви и довольно больно оной кузенов своих научили. Но попки поболели-поболели и перестали, а удовольствие запомнилось и через короткое время уже не с кузенами возжелалось.

Возжелалось — нашлось. Мальчишки были оба они хоть куда, желания хоть отбавляй, голых пацанов в деревеньках, их отцам принадлежащих, летом у пруда всегда великое множество. Словом, сексуальность обоих определилась рано и прочно.

Петюня попробовал пару раз бордель навестить и только зря деньги потратил. Натура Алешеньки и того нежнее была. Когда друзья разок показали карточки с дамами, ноги расставившими для обозрения того, что между ними, ему стало дурно и вырвало прямо на карточки.

Но, повторим мы, однако!

Ни Алешенька Петюню, ни Петюня Алешеньку в самое для любви их заветное место ублажить не могли. Не удивительно, что, первые желания удовлетворив и подружившись, они стали оглядываться и вслушиваться, надеясь добыть то, что, войдя в их заднюю жадную плоть, сделает жизнь райски прекрасной. Не раз снилось, что это плоть друга, отвердев, дарит попке блаженство. Увы, это был только сон, оба были не по этому делу.

Тогда оба еще не знали об училищном апокрифе, безбожно цинично утверждавшем, что слово «змий» необходимо с заглавной буквы писать. Мол, змий — это Змий, сперва Адама сзади грешить научивший, а затем и Еву — на этот раз спереди, после чего те уже согрешили друг с другом.

Кто ищет, всегда обретет. Не будем, как говорится, долго размазывать. И Алешенька, и Петюня вскоре узнали, кто в училище первый мастер по этому делу, кто всех вкусней попочки ублажает. Тут-то они и стали соперниками, благосклонности мастера усиленно добиваясь.

Заканчивая и забегая: добились. Кто был первым, а кто вторым — какая разница, даже став соперниками, они друзьями остались, поглощенность друг другом храня очень бережно, в перерывах между ублажением в попу развлекаясь почти совершенно невинно.   О таких игрищах с письками уже упоминавшийся поэт как-то сказал:

Медлительно медовою слюной

Промежность мне мой милый покрывает,

Всю сладость мира он мне открывает,

Когда заносит меч свой надо мной.

Хорошо бы память этих двух Дафнисов или Ромео парным памятником почтить. Где поставить — понятно, а постамента не надо. Просто что-то металлическое, похожее на одеяло, на земле расстелить, а на нем — единое тело, из которого выпирают два счастливых юных лица, скрещенные ноги и руки и, разумеется, орудия любви в полной бронзово постоянной готовности.  

Народ должен знать своих героев не только в лицо!

А может, иначе? Запечатлеть первое все решившее осторожное, пугливое прикосновение кончиков пальцев?

Иные могут потребовать для полноты и того, кто попки их ублажал, во всех смыслах стоймя изобразить, но нам представляется это излишним. Раз у юношей счастливые лица, значит тела уже поизгибались, поизвивались: мавр свое прекрасное дело уже совершил, его больше не нужно, пусть мальчишки поласкаются и поболтают.