Белая Бутто. Глава 4. Судья Фролова. Часть - 17

"... Казалось, что совесть обрела массу и стала давить на грудь. Она давила всё сильнее и сильнее, становилась всё объёмнее и тяжелее и, наконец, превратилась в реальную болезнь - рак лёгких.

Самое странное, что Марья вела здоровый образ жизни и её наследственность, в обозримых пределах, не предвещала ничего подобного. Поэтому такой диагноз стал для неё полной неожиданностью. Она, конечно, боролась: врачи, госпитализация, химиотерапия. Великие специалисты, даже светилы в этом деле, всегда говорили одно и то же - есть надежда. Но чем больше они так говорили, тем больше Марья понимала, что надежды становится всё меньше, а возможно её уже нет вовсе. И они это знают. А потом действительно появился страх. Страх за то, что скоро всё кончится, тлен разрушит её плоть и не будет никого и ничего. Она согласна уже была обрести веру, но не знала как. Складывалось впечатление, что если раньше веры для неё не существовала, то теперь она не существовала для веры. Она вслух говорила себе, что Бог есть, читала молитву, но слова уходили в пустоту. Она стала посещать храм, но там постоянно чувствовала какой-то дискомфорт. Ей казалось, что люди смотрят на неё и видят её неискренность. Это чувство, как невидимый экран, не пропускал сквозь себя лучи благодати, хотя она делала всё как все и то же, что и все: осеняла себя крестным знамением, кланялась в сторону алтаря, ставила свечи угодникам. Ей вдруг стало не хватать до банальности простых вещей - разговора с кем-нибудь начистоту, чтобы её выслушали, поняли и пожалели. И в то же время, она не могла никому довериться. В исповеди она не находила утешения, потому как замечала, что для священника это была обычная, рутинная работа, как когда-то для неё судебные дела, где всем правит бездушная буква закона. Ей хотелось, и она на это надеялась, и с надеждой смотрела в умные глаза врачей, что учёные в ближайшее время,   а лучше всего сегодня, сейчас, сию минуту, изобретут средство от рака и ещё успеют оттащить её от края бездны. Она и сама пыталась понять природу этого явления, находила литературу, изучала глубинные процессы данной болезни. Правда особо не продвинулась в этих вопросах: слишком уж всё мудрёно было написано. Хотя основной принцип она уяснила - мутация гена, контролирующего деление клеток. Причины указывались разные: курение, радиация, агрессивная среда и многое другое. Она все примеряла к той обстановке в которой жила, но ничего  из видимого не выходило за пределы допустимого. Именно тогда в её мозгу зародилась мысль, что на этот ген могут влиять какие-то нравственные процессы, духовная атмосфера, отношения людей друг к другу, как дома так и на работе. Тогда-то и возник вопрос - а что если невидимый человеческому глазу негатив, также может воздействовать на этот ген? В её воображении появилась определённая схема, но в ней тут же высветились противоречия. Заключались они в том, что если агрессивная среда воздействует на генетическую цепочку и нарушает её, то у людей появляются определённые отклонения. Но таких людей, по сравнению с больными онкологией, значительно меньше. Значит, получается, что сбой в генетическом коде, в большинстве своём, случается в одном конкретном звене, отвечающим за контроль и ликвидацию определённой клетки, что и запускает процесс её бесконтрольного деления. Это постоянство, когда поражается одно и то же место генетической цепочки, говорило уже не о случайности процесса, а о его закономерности. И метастазы были тому подтверждением. Получалось, что это уже не просто нелепая случайность, а запрограммированная направленность, потому как единичный сбой в организме, который должен был блокироваться и удаляться, оживал, превращался в систему, начинал размножаться и распространяться. А всякая система, это определённая программа, созданная принудительно. Здесь только вопрос в том, кто принудил: естественный процесс или сознание? При естественном отборе удаляется всё то, что физически не подходит к определённому моменту и определённой обстановке. А вот с сознанием сложнее. Здесь может удаляться всё то, что не соответствует определённым нравственным позициям. А так же всё то, что не способно исправляться, меняться, подстраиваться как в физическом, так и нравственном плане.

"Проще говоря... - рассуждала она - ... если я, как личность, или как физический организм, не подхожу под чей-то расчёт, то меня попросту устранят. И не важно как - ударом молнии, кирпичом по голове или онкологическим заболеванием".

Однако, любому фатальному действию должны предшествовать какие предупреждающие события или явления. Приметы, ощущения, предчувствия... Марья вспоминала, но ничего кроме своего психического состояния, которое выражалось в раздвоении личности, не находила. И тогда ей подумалось - "А вдруг это раздвоение личности и являлось той попыткой меня исправить? Может и сложно ответить на вопрос - кто и чего от меня хотел? Здесь проще ответить на вопрос - чему я сопротивлялась?".

И тогда в её сознании возник ещё один вопрос - неужели была права та, вторая Марья, которая апеллировала к материальному и духовному балансу и, в частности, к совести и справедливости? Неужели совесть, понятие абстрактное и неопределённое, может воздействовать на реальную материю и что-то изменять в ней?

"... захватила власть над телом..." - вспомнились ей слова своего двойника.

Захватила власть...

В сущности, захват власти это и есть своеобразное нарушение баланса. Организм попросту физически начал бороться с этим явлением и создал систему, которая таким образом стала выравнивать перекос. Ведь сама болезнь, это не просто какой-то гнойник, разлогающаяся плоть. Это живое. Оно размножается и распространяется. Но тем самым оно убивает организм: поражённые болезнью органы, перестают выполнять свою функцию. А всего-то и надо было - везде и во всём соблюдать равновесие, баланс, слушать своё второе я...

Марья реальная пыталась найти Марью призрачную, даже звала её в голос, но та не отвечала. И она пыталась представить, как бы всё происходило, если бы в ней теперь находилась другая Марья?

Скорее всего она бы молилась и верила в чудо. И ей бы это помогало, и ей бы, действительно, теперь было легче. А может ничего подобного вообще не случилось бы. Но эта Марья не понимала, почему та появилась тогда и не появляется  сейчас. Теперь ей не оставалось ничего другого, как тайно обращаться к своему организму, к своей иммунной системе, этим клеткам, молекулы, атомам, чтобы те собрались, организовались, сгруппировались и стали бороться с её злокачественной опухолью и победили её. Она чувствовала: они это могут, они на это способны. Но она не могла заставить или приказать им это сделать.   А они, оказывается, жили какой-то своей жизнью и, почему-то, были глухи к её просьбам и мольбам. И почему-то теперь, и именно теперь, как никогда раньше, Марье реальной хотелось жить. Создавалось впечатление, что это желание являлось частью какого-то общего наказания для неё.

Родным и близким подробностей она не говорила, хотя те всё знали, но старались делать вид, что не знают. Почему-то они её раздражали, вызывали в ней злость и она на них кричала. Объясняла это она тем, что мозгу не хватало кислорода. Поэтому их сочувствие смешивалось со страхам. Страха, всё от той же нехватки кислорода, у неё хватало своего. Она действительно панически боялась смерти и только боль побеждала этот страх.

Марья терпела боль до последнего, пока в полной мере не осознавала, что только смерть для неё будет спасением, истинным избавлением от страданий и только после этого принимала препараты.

*****

Когда после очередного приёма обезболивающего Марье стало легче, она всего лишь подумала - "Значит была большая доза".

- Теперь надо уснуть и выспаться... - шёпотом приказала она себе и закрыла глаза.

Но вдруг ей показалось, что она наоборот, не закрыла, а открыла глаза... Открыла и увидела закопченную печку, дрова внизу, яблоки на диване...

Марья смотрела на всё это и не могла понять, что произошло: уснула она или проснулась? И только голос со стороны позволил ей определиться с реальностью.

- Ты так сладко спала, что я не решился тебя будить...

Это был Егор. Она узнала его по голосу и хотя в полном объёме ещё не осознала реальность, тем не менее, вздохнула с облегчением и, зацепившись взглядом за печку, произнесла.

- Мне приснилось, что я умерла...

- Значит долго будешь жить... - ответил Егор".

*****

Вера Павловна снова опустила руку с книгой, только на этот раз сделала это резко, почти ударом по одеялу.

- Блин... - со злостью проговорила она - Ну, вот что за херня? Что я должна думать: сон это был, не сон, умерла она, не умерла? Мне это надо? Хотя с другой стороны, я могу выбирать финал по своему усмотрению: добрая Марья - осталась жить, злая Марья - умерла. Или злая Марья исправилась в самый последний момент и тоже осталась жить. Или она перенеслась в другое измерение. Хрен его знает... Может она поняла, что счастье, это не деньги и обстановка. Это состояние души. Если убрать раздражители, которые, в общем-то, она сама и придумала, то остаётся обычная реальность. То есть - жизнь. Ну закопчена печка и что из того? Значит есть проблемы с дымоходом. И всё... Если это не критично, то с этим вполне можно жить. Печка, в конце концов, нужна не для красоты, а для тепла.

Вдруг Вера Павловна вспомнила пророчество Касандры. Она попыталась представить себя счастливой в тюрьме и не смогла. Она понимала - там тоже жизнь, там ни нибытие, там ни конец всему. Просто там другая обстановка, другие порядки, другие условия. Если до того ты был личностью, которая сформировалась на свободе и которая привыкла к свободе, то там тебя пытаются сделать частицей "сирой" массы. Проще говоря - сломать. Но в душе ты по прежнему остаёшься личностью, хотя и скрываешь это от их: становишься смиренным и покорным. Так и надо поступать: переждать, перетерпеть, перестрадать, чтобы потом, в определённое время, которое независимо от всего и всех движется вперёд и несёт на себе перемены, снова стать личностью, только ещё более сильной и яркой, потому что, то что нас не ломает, делает нас сильнее...

"... или калеками - неожиданно явилась мысль Вере Павловне - Где-то я это слышала?".

"Просто людей пугают перемены - перемена обстановки, ритма жизни, да и та же угроза стать калекой... - продолжала думать Вера Павловна, оставив без ответа предыдущий вопрос - Это пугает и меня. Но стать калекой, не значит быть сломленным или побеждённым. Если есть благородная цель, в которую ты свято веришь, то можно пожертвовать многим, если не всем... К сожалению   у меня нет такой цели, поэтому я и боюсь тюрьмы... Впрочем, ради  того чтобы у Габриэля, Кассандры и их Сабриночки было всё хорошо, я готова сесть в тюрьму. Они достойны быть счастливыми…".

Вера Павловна какое-то время находилась в задумчивости, потом глубоко вздохнула, отложила в сторону книгу и продолжала рассуждать, но уже на другую тему.

"Все эти писатели - козлы. Алкаши и психи. Нет, конечно, есть и нормальные. Те которые при власти ведут себя прилично. Правда их никто не читает. А эти пьют, пишут, пишут, пьют, "садятся на коня", лечатся, снова пьют и пишут. И за что пьют? Ведь не платят, не издают, а всё равно пишут. Зачем? Может судьба у них такая? Может их кто-то так запрограммировал? Может это надо кому-то другому, а не им? Например мне? А что? Вдруг где-то, в какой-то глобальной и сложной системе, кем-то было так спланировано, чтобы я это прочла и..."

Она лишь на мгновение задумалась и вдруг громко произнесла - "Стоп!"

Ещё мысли кружились в её голове, ещё они не сложились в логическую цепочку, однако, уже в этом процессе она интуитивно чувствовала какую-то нестыковку. При чём не просто нестыковку, а важную нестыковку.

Вера Павловна снова схватила книгу и стала судорожно перелистывать страницы, по-хищнически вырывая взглядом куски текста. Наконец она нашла то что искала и тут же почти выкрикнула - "Блин!".

Оказывается, в книге совсем по-другому были описаны события той первой ночи, когда у Марьи с Егором завязались интимные отношения.

- Здесь же нет кровати... -  прошептала Вера Павловна и молча, с какой-то специфической жадностью, стала читать...