Соло для верёвки с оркестром

(из цикла «Госпожа Журавлёва»)

Каждый в деревне развлекается по-своему. Одни самогонку пьют, другие грибы собирают. А я опять лежу в избе связанной, хлопаю глазами и мычу от натуги. Моё тело опутано верёвками, я обливаюсь потом и промокла до трусов.

Сама напросилась. Я баба с норовом, вся деревня знает. Благоверный болван Стёпка снова куролесит в запое. Пришёл домой под утро – синий, как утопленник. Я включила мегеру, закатила скандал. Плачевный итог – муж скрутил меня по рукам и ногам и швырнул валяться в койке. Сто раз пожалела, что пошла за него замуж.

Я Любовь Петровна Журавлёва, сочная блондинка двадцати трёх лет от роду и девяносто пяти килограммов весом. Я темпераментная и чувственная женщина, сладкая и обжигающая, как горячий шоколад. Справиться со мной не так-то просто, я баба дюжая, однако против громилы-мужа шансов у меня нет: Журавлёв мастер рукопашного боя, он хоть взвод мужиков в бараний рог согнёт, не то что скандальную жену.

Тяжело отдуваясь, я извиваюсь на матрасе, лёжа на животе, неуклюжая и смешная, как майский жук, опрокинутый кверху брюхом. Короткая малиновая туника задралась, открывая косую линию пурпурных трусиков, груди почти вывалились из выреза, спина обнажена.

Думаете – нетрудно полежать связанной часик-другой? Ошибаетесь. Отставной морпех Журавлёв вяжет руки так, что каждая минута плена становится пыткой. Везде больно. Всё чешется и щекочется. Всё смертельно давит. Затекают локти, пальцы и ноги. Стонут живот, ягодицы и груди. Чувствуешь себя дубовой колодой, лишённой доступа к самым элементарным физиологическим потребностям. Пускаешь слюни на подушку – и ни в носу почесать, ни трусики поправить…

Сверхсрочную Стёпка служил в Калининградской области, пять лет жил там с городской девахой Кариной. Жаль, до свадьбы я этого не знала. Когда Степан вернулся в деревню и женился на мне, брошенка Карина присылала ему несколько интимных писем. Я перехватила их на почте, прочитала и разорвала.

Письма этой потаскухи изобиловали сентенциями «…Стёпочка, я часто представляю, как ты волочёшь меня по полу за связанные руки, награждая пинками тяжёлых ботинок» и «…невыносимое счастье – лежать распятой перед тобой, ожидая сурового наказания!... »

Эта отпетая мазохистка любила мучиться в постели с заклеенным ртом, любила порку и пытки, и многому научила моего балбеса. Теперь я расхлёбываю её дурное наследство.

По дому я хожу в тунике и полупрозрачном капроне. Мои связанные толстенькие ножки затянуты в ослепительные колготки цвета жжёного сахара. Глянцевая скользкая плёнка лайкры хрустит, как зернистая фотобумага, и блестит, как надраенная столешница у хорошей хозяйки. Щеголять в колготках по деревне бессмысленно, дорого и непрактично. И не для кого. Но я не виновата, что уродилась яркой сливочной женщиной, падкой на всё блестящее. Обожаю эластик, лайкру, атласное бельё, помады-металлик и скрипучие кожаные аксессуары.

Когда Стёпка меня крутил, я верещала как дикий поросёнок. По пьянке он обходится со мной как с тряпкой. Если бы Журавлёв трахал меня так же крепко, как связывает, я была бы самой счастливой бабой в деревне. Но… увы и ах.

Никто меня не любит. Никто меня не хочет. Точнее, не так. В деревне на меня все мужики облизываются, но гулять при живом Степане – боже упаси. Он голыми руками всех поубивает и деревню с четырёх концов подожжёт. Чтобы усмирить бунтующую женскую плоть и получить хоть каплю удовольствия, я нарочно мучаю себя тесной бельевой сбруей. Ношу тугие, как стальная пружина, колготки и клиновидные плавки – узкие, как бойница в крепостной стене. Люблю, когда ниже пояса меня всё сжимает и трёт. Таким нехитрым способом я добираю то, чего хронически недополучаю от мужа.

В эротическом кино беспомощных пленниц тоже опутывают ремнями, унижают и наказывают. Зато потом дрючат по всем правилам, доводят до неба в алмазах и не дают скучать. Против такого развития событий я бы не возражала. Но глупый пьянчуга Стёпка практикует самый изощрённый вид садизма. Крепко-накрепко связывает меня… и забывает. Лежи, Любовь Петровна, и не вякай. Никого не колышет, чего ты хочешь, о чём мечтаешь. Он изнасиловал меня ещё ночью и в ближайшие несколько дней как женщина я ему не понадоблюсь. Когда мужик бухает, ему не до секса.

Меня это злит. Руки крепко скручены верёвкой назад, петли впиваются в живот и груди, лодыжки слиты воедино. Устав от стеснённого положения, я периодически рвусь и барахтаюсь, но успеха не достигаю. Путы лишь больнее грызут мои запястья и щиколотки, обтянутые капроном.

- Ненавижу тебя, гиббон вонючий! – я отплёвываюсь от собственных волос. – Отпусти быстро! Урод! Пиявка! Сволочь! Если силу девать некуда – вали обратно к своей проститутке!

Ругаться на Стёпку я могу сколько угодно, однако с тем же успехом можно вести диалог с несгораемым шкафом.

- Молчала бы, буфетчица! – ворчит пьяный Стёпка. – Чо злая такая?

- Развяжи – буду добрая! – мне страстно хочется плюнуть с койки в мужа-издевателя, но он стоит далеко и я боюсь промазать. Терпеть не могу заплёванных полов в доме.

- Велено тебе – заткнись! – суровеет Степан. – А то свои трусы жевать будешь!

- Ещё чего! – злюсь я, связанная, но непокорённая. – Только попробуй! Аукнется тебе, когда с бодуна подыхать будешь! Все свои плавки тебе в хайло сложу, понял? И тампоны тоже!

Мои жалкие угрозы Журавлёва не трогают. Он здоров как бык, но туповат. Устав слушать вопли, мучитель подходит вплотную к кровати, обдавая меня густым перегаром: сутулая гора мышц с армейской татуировкой на бицепсе и мутно-красными глазами.

- Хорош шуметь, курва! Больше предупреждать не стану.

- Да клала я на тебя! – ору я снизу. – Ты мне не указ, падла пьяная! Только сунься – все грабли искусаю!

Знаю, что получу кляп, но продолжаю наглеть и дерзить, таков мой несносный характер. Стёпка хватает с комода первое что попалось под руку: мой белый топик и радужно-чёрные лосины. Скатав их в тугой ком размером с яйцо, точным движением вколачивает кляп в мой рот с потёкшей багровой помадой – как бильярдный шар в лузу. В следующий миг мои челюсти прихвачены косынкой, концы которой замотаны на затылке. Очень плотно, очень неудобно. Теперь эти тряпки мне не выплюнуть.

- Фу-му-му! – рычу я. – Аф-фа-фах!

Кляпы я категорически не люблю, к тому же топ и лосины попались не первой свежести. У топика стойкий вкус синтетики и пота, лосины пахнут моей промежностью. Но спасибо хоть не трусы с носками мне запихнули, как в тот раз.

Теперь я полностью обезврежена. Потеряв ко мне интерес, Стёпка уходит из избы на поиски бухла. Ситуация тяжёлая, однако я не теряю оптимизма. Муж связывает меня не впервые.

Извиваясь на постели, надеюсь рано или поздно разобраться в узлах, стягивающих ноги и руки. Орудовать приходится вслепую, за спиной. Если удастся развязать ноги, это увеличит свободу передвижения. Возможно, я сумею встать, несмотря на свою солидную массу, и что-нибудь предпринять для побега.

Глотая липкие пузыри, раз за разом исследую пальцами верёвку. Муж заломил мои локти грубо и круто, колготки неприятно врезались между ног, челюсти устали от капронового кляпа, но я упрямо пытаюсь расковырять ногтями все узлы, до каких могу дотянуться.

Сейчас я занимаюсь верёвкой, стреножившей лодыжки. Кажется, один узел ослаб! Неловко поддеваю пальцами петлю, загибаю голову назад до хруста в шее, пытаясь увидеть всё собственными глазами, но мешают спутанные волосы и моя сдобная полнота. Гимнастка из меня никудышная. У меня тяжёлая грудь, пухлая шея и жирные ляжки. Выпутаться из плена с моей монументальной фигурой трудновато. Придётся работать наощупь.

Тщетно перебираю узел ногтями, теряю, снова нахожу и кропотливо, по миллиметру, стремлюсь избавить щиколотки от тугой вязки. Если повезёт, мои ноги будут свободны, а там можно думать, как распутать связанные руки.

Извиваюсь на разгромленной постели, словно блестящая переливчатая змейка. Из-под косынки, стянувшей рот, пробивается струйка пены. Лёгкая туника задралась снизу, сползла сверху и перекосилась, почти не прикрывая тело. Подняться на ноги я не могу, но упорно прыгаю на животе, теребя узлы сзади, потому что без движения лежать невозможно.

Каждый раз, делая рывок, я стону и рычу. Оттопыренные соски больно цепляются за постель сквозь шёлковый лифчик. Резинка колготок стягивает живот, словно проволока. Ягодицы ноют от впившихся каёмок трусов. Неловко вожу лицом по смятой подушке, пытаясь освободиться от кляпа. Слюна неконтролируемо переполняет рот, я не успеваю её сглатывать.

Губы занемели от тугой косынки. От резких движений трусики глубоко забились в попку и влагалище. В моей утробе будто бы включилась соковыжималка: атласный капкан внизу живота раздражает интимные места, трёт, давит, чавкает от обжигающей жидкости, лишает остатков сил.

Отдышавшись, снова продолжаю свои потуги, сверкая грудями и задом, мыча от боли и утопая в собственном поту. Меня терзает страшное половое возбуждение. Долго и мучительно пытаюсь спуститься, съехать с кровати, но добиваюсь лишь того, что чуть не до крови натираю трусиками промежность. Это стыдно, больно и рождает в гениталиях неприятно-сладкие спазмы.

Нет, встать не получится. Ноги тоже не развязываются. Чем больше я пыжусь и барахтаюсь, тем больше слабею. Нельзя бездумно расходовать энергию.

Меняю тактику. Ставлю цель: добраться до тумбочки ползком и выдвинуть оттуда ящик. В тумбочке хранятся мои бухгалтерские документы и всякая канцелярщина. Там лежат ножницы, даже не одни. Я точно помню. Безрукая и безногая, я мешком падаю с постели.

Оййй! От резких движений верёвки сильнее закусывают мне руки и лодыжки. Соски выскользнули из лифа и норовят запутаться в складках сбитой туники. От прикосновения ткани к соскам моё тело сводит судорога. Я мычу и роняю брызги из-под кляпа, но начинаю продвижение к тумбочке.

Противные тесные трусики ввинтились в лоно до звона. Их невозможно ни снять, ни поправить. Боль и возбуждение преследуют меня, пока я преодолеваю по полу на заду этот злосчастный метр или полтора до тумбочки.

Чувствую себя девяносто пятью килограммами беспомощности, злобы, пота и эластика. Выдохшись, временами погружаюсь в оцепенение и жду, пока отпустит очередной сексуальный приступ. Комната наполнена бесстыдным запахом моих подмышек, клейкого капрона и сырых ляжек. Стоит мне поползти снова – возбуждение возвращается с новой силой. Под колготками между бёдер скоро хлынут бурные реки.

Вот и тумбочка – прямо перед носом. Плохо, что Стёпка заткнул мне рот. Пока во рту сидит кляп, зубами ничего не сделать. Со стоном разворачиваю своё связанное, спутанное, пухлое и неловкое тело, чтобы достать ящик скрученными за спину руками. Глядя через плечо, пододвигаюсь задом к тумбочке всё ближе и ближе. Трусики вонзились между ягодиц как древняя острая секира, они готовы развалить меня пополам на две части.

Где же ручка ящика? Тянусь и тянусь связанными руками, пальцы скользят по поверхности тумбочки… Тяжело дышу в затычку из лосин, волосы облепили моё красивое, раскрасневшееся лицо. Изловчившись, подцепляю ручку и пытаюсь выдернуть ящик на пол. Желательно, чтобы он при этом ещё опрокинулся кверху дном! Сразу будет видно, что в нём есть.

С пятой или шестой попытки мне удаётся выдернуть ящик – чуть ли не на себя. Но он падает, не перевернувшись. Неудача.

В отчаянии трусь лицом об угол тумбочки: плотно наложенная косынка прикипела к губам, под ней всё чешется и зудит. Некоторое время езжу на скользкой капроновой попе возле ящика, выбирая диспозицию – хочу повернуть его набок. Позеленев от усилий, выгибаясь и хрюкая от потопа в трусиках, я наконец добиваюсь своего: ящик нехотя встаёт дыбом, из него на пол волной ползут мелкие вещи, бумаги, катушки со скотчем и тюбики канцелярского клея.

Жадно осматриваю содержимое. Под мышками булькает от склизкого пота, лайкровые колготки набухли от сырости, а шелковистая трапеция «танго» между ног скоро пропилит меня насквозь вместе с женскими причиндалами.

Вон и ножницы блестят! Я их уже вижу!

- Стоять, лахудра! Ишь чего удумала! Я тя проучу!

Не повезло. В последний момент, когда я почти нащупала ножницы, в комнату возвращается Степан, будь он проклят! Он с порога видит, чем занимается его скандальная блондинистая жена в облегающей тунике и ослепительно блестящих колготках.

Это провал. Раздосадованная, я скулю и вою от злобы, когда огромный мучитель-муж швыряет меня на исходную позицию в койку, садится верхом и снова крепко-накрепко затягивает всё, что я с таким трудом распутывала!

***

Стёпка меня «проучил»… теперь я по-прежнему лежу в кровати, но уже не на животе, а на боку, связанная гораздо прочнее, чем раньше. Ситуация стала плачевной. Мои скрученные за спину руки притянуты к лодыжкам, я замерла в позе «конвертик». Мало того, что гадкий Стэн переместил узлы так, что дотянуться до них стало невозможно, но к тому же сделал кое-что похуже.

Вокруг моей талии он обмотал толстую верёвку, соорудил грубый узел на лобке и пропустил между ног. Этот «хвост» глубоко вонзается мне в гениталии и между ягодиц, конец привязан к вывернутым назад рукам. Импровизированная уздечка крепко стиснула мой зад, перечёркнутый пурпурными трусиками. Туника окончательно сползла, открывая часть обширной груди с кораллово-розовыми разбухшими сосками.

Садист Стёпка упаковал меня так ловко, так грамотно распределил верёвочную упряжь по всему телу, что петли вонзаются во все мои нежные и уязвимые места, особенно в паху. Нечего и думать, чтобы кататься по комнате, безнаказанно распутывая свои узлы! Спелёнутая как сарделька, выгнутая животом вперёд, со стяжкой во влагалище, я боюсь пошевелиться или глубоко вдохнуть. Любое движение приводит в действие уздечку в промежности. Она впивается в меня, как пила, причиняя боль и удовольствие. При каждом вздохе я глухо стону от сексуально-болезненных ощущений.

Кончен бал, из «конвертика» мне не вырваться. Всё что мне доступно – страдать от тесного капрона, сосать кляп во рту и чувствовать, как шипят раскалённые от возбуждения колготки и трусики…

Беспомощно скулю от усталости, от неестественно выгнутых суставов, от кляпа и верёвок. Слабо трепыхаюсь на кровати, скрипя жирным капроновым задом, блестя коленками и толстыми ляжками. Петля в промежности так натирает лоно, что предательская женская сыворотка бьёт из меня фонтаном.

Хнычу от безвыходности, слушая хлюпанье белья и безумный запах своих половых органов. Если сильно дёрнуть руками, петля вонзается в интимное место до самой лобковой кости.

Мне щекотно, стыдно, душно, хочется почесаться во всех местах разом, расцарапать себя с ног до головы. Падая в окно, солнце играет на моих выпуклостях и изгибах, обтянутых капроном, а я ворочаюсь и потею, изнывая от женского желания.

Это какой-то закон подлости: после того, как меня упаковали почти до полной неподвижности, мои сексуальные рефлексы обострились до предела. Я согласна на всё. Я трясусь от похоти, как лист на ветру. В моей голове возникают похабные сцены – одна безобразнее другой. Меня там имеют во всех видах – толстую, потную, распятую, с кляпом во рту, а я всё никак не могу насытиться.

Я ХОЧУ!… Хочу до зубовного скрежета, до помутнения рассудка.

Ну что ж, других вариантов нет. Коль скоро Любовь Петровна с подачи мужа загнана в тупик, она будет удовлетворять себя сама. Хоть какое-то развлечение. Верёвка от запястий просунута мне в пах, она терзает меня сквозь трусы при каждом движении.

Маэстро, туш! Сейчас госпожа Журавлёва устроит себе соло для верёвки с оркестром. Морщась от бегущего по лицу пота и косметики, я начинаю ритмично дёргать локтями.

Узел в паху реагирует больно и остро. Содрогаюсь от спазмов в животе. Не торопись, Любочка-русалочка, осторожно… раз-два… подождали… снова раз-два…

Вот так. Верёвка плотно прижата к моей жемчужинке-клитору и скользит по колготочному паху, как по маслу. Желание распирает набрякшую грудь и туманит мозги. Раз-два… раз два…

ДА! Я ХОЧУ!...

Чувствую приближение первых конвульсий, лоб и щёки горят, будто ошпаренные кипятком. Если у связанной пленницы нет другого выхода – надо доставить себе удовольствие тем, что под рукой. Точнее – тем, что зажато между ног.

Поливая бешеной слюной постель, стеная и рыча, выполняю одно и то же упражнение руками, сведёнными за спину, мучая запястья и пах. Иногда замираю без сил, немного отдыхаю и снова терзаю себя посредством верёвки, которую Степан любезно продел мне в вагину.

Раз-два… Раз-два… Отлично, я поймала ритм. Кровь в малом тазу бурлит и пенится, лёгкие не успевают перекачивать воздух, предметы перед глазами плывут и двоятся…

РАЗ-ДВА! РАЗ-ДВА…

От кляпа из лосин во рту кисловатый привкус эластика и пота. Я опустила ресницы, ничего не вижу, не могу вымолвить ни слова. Лёжа пластом, яростно мастурбирую верёвкой, слушая снежный шелест колготок и собственное сиплое дыхание. Тугой капрон сдавливает мышцы ляжек, живота, коленки и икры. Из-за изменённого кровообращения я ощущаю то волны холода, окатывающего ноги по внутренней поверхности бёдер, то наоборот – липкий и горячий жар.

Скрип-скрип… раз-два… Верёвка и кромки трусов мучительно впиваются в промежность. В раздразненном паху сыро и душно, там всё напряглось и кипит. Обиженные на тесноту половые губки вздулись и стали размером с два ломтика спелого яблока. Они до того возбуждены, что пытаются разорвать прилипшее бельё.

Гениталии ноют, капли интимной смазки вытекают из меня, пропитывая и без того мокрые трусы. Я не замечаю, как затекли связанные локти и ляжки, как занемел язык, прижатый кляпом. Все мои мысли сосредоточены вокруг собственного паха, переполненного похотью.

Ра-два. Скрип-скрип.

Страшно хочется, чтобы кто-нибудь потрогал меня между ног. Схватил пальцами, сжал в кулак, смял, укусил зубами! Мои нервы до того оголены, что я мгновенно взорвусь от любого касания! Конечно, лучше всего было бы достать до паха самой. Я бы в одно искусное касание доставила себе оглушительное наслаждение, но унизительная поза «конвертик» не позволяет мне почти ничего.

Подгоняя скользящую верёвку, отрывисто шевелю тазом, насколько это возможно. С глухим стоном делаю очередное движение, колготки натягиваются, петля в промежности впивается сильнее, трусики приклеились к влагалищу, словно жевательная резинка. Надо бы поглубже, однако уже хоть что-то!

Скрип-скрип. Постанывает подо мной кровать. Похрустывают раскалённые колготки. Еле слышно вжикает верёвочный узел, втиснутый в лоно. От стимуляции клитора в висках начинает стучать, вдоль позвоночника пробегают разряды тока.

Скрип-скрип. Скрип-скрип.

Со стороны я, наверное, смотрюсь смешно и жалко: жирная полураздетая баба выпучила глаза и дёргается, мастурбируя себя уздечкой в паху. Соски торчат, волосы сбиты в колтун, на подбородок бегут слюни, трусы пахнут как привокзальная площадь… Но мне плевать, как я выгляжу. Для меня сейчас главное…

Скрип-скрип…

Скрип-скрип…

Поздравляю, Любовь Петровна. ОНО грядёт. Перед глазами вспыхивают звёздочки – предвестники большого кайфа. Скорей, скорей, не упустить бы! Позабыв обо всём на свете, отчаянно извиваюсь, вибрирую телом и трясу грудями. Процесс пошёл! Верёвка поверх трусиков исправно отзывается на мои беспорядочные движения. Давление в паху то ослабевает, то усиливается. Интимный сок интенсивнее капает и бежит в мокрое гнёздышко из шёлка и лайкры.

Подвываю в кляп, набирая обороты. Во рту пересохло, зато моё скрученное полуголое тело блестит от пота и хаотичных упражнений. Мои судороги выглядят нелепо, но мне плевать. Я хочу кончить! Любым способом! Если не от секса, то хотя бы от тесных трусов и верёвки, режущей мою плоть пополам!

Раз-два, раз-два… Бьюсь и прыгаю на животе, ловя каждый отголосок физического удовлетворения. Верёвка рассвирепела, она рвёт и месит мои гениталии, она настолько прекрасна и волшебна, что в один момент моё разбухшее жадное влагалище взрывается – и мир перестаёт существовать!

Наконец-то.

Под финальный аккорд соло для верёвки с оркестром я взмываю в космос со слезами восторга… Чем я не композитор?