Часть IV, глава 3. Трибунал, продолжение

- А, Огонёк, привет! Я тебя в этом году ещё не видел. Где пропадал?

Огоньков, действительно, в этом году приехал на дачу в первый раз. Между тем уже в разгаре был июль. Он объяснил Лариному отцу, что был в спортивном лагере, потом на соревнованиях, потом ездил к родственникам на Волгу.  

- Как пострелял?

- Нормально. Первое место занял.

- Ну молодец. Может попозируешь как-нибудь. Тут наклёвывается фэнтези иллюстрировать, так могут лучники пригодиться.

Отец Лары был известный  в городе художник Иванов. Об его известности свидетельствовало хотя бы то, что по его эскизам было сделано мозаичное панно на одном из городских дворцов культуры. Кроме того у него был настоящий БМВ - большая для Новосибирска того времени редкость. В число голодающих художников он явно не входил.

- Ну ты проходи, Лара сейчас из магазина вернётся. А мне в город надо.

Отец уехал, а Огоньков прошёл в просторную хорошо освещённую гостиную, которая служила в основном рабочим местом живописца. Тут висели и стояли прислонённые к стенам холсты, готовые и незаконченные. Отец Лары работал много и в той счастливой манере, которую несведущие в живописи люди одобряют за "похожесть". Эти же люди и любили заказывать у него портреты - ценили за реалистичную манеру изображения. Отец Лары немного посмеивался над заказчиками, но работал серьёзно, без халтуры, старался проникнуть в характер персонажа и ни одной своей работы мог не стыдиться.

Огоньков не понимал в живописи, но работы Иванова ему нравились. В ожидании Лары он стал рассматривать картины. Одна из них заставила его вздрогнуть.

Отец Лары иногда позволял себе в творчестве абсолютную свободу - и сам потом об этом жалел. "Свобода художнику вредна, - говорил он. - Без трудностей достижений нет. А полная воля - она расслабляет." Но он время от времени погружался в необузданные фантазии - и всегда в них завязал. Картины эти писались месяцами и годами, и свобода превращалась в ярмо.

Эту картину Огоньков помнил ещё с прошлого года. Сюжет её был какой-то туманный, Иванов и сам его не мог разъяснить. Изображала она нескольких женщин в разном возрасте - девочку лет двух, девушку - подростка, зрелую женщину и старуху. Маленькая девочка почему-то выползала из каких-то странных джунглей, зрелая стояла по колено в болоте, болото и вовсе возникало из непонятных пересекающихся плоскостей. Старуха же сидела понурясь на кровати. Всё это переплеталось с цветными полосами, частично было заляпано цветными пятнами - в общем, ничего нельзя было понять. Но Огоньков не мог оторвать глаз от девушки-подростка. В ней он безошибочно узнал Лару. Лара была полностью обнажена и сидела поджав ноги на песке. В поднятой руке она задумчиво держала горсть этого песка.

Огоньков конечно знал, что художники работают с обнажённой натурой, он и сам видел у Иванова картины с голыми женщинами. Но увидеть его дачную приятельницу Лару на картине абсолютно голой и знать, что он сидела, быть может, в этой же гостиной, на этом ковре  и позировала без одежды - это вдруг ужасно поразило его.

- Привет!

Огоньков вздрогнул. Вошедшая Лара радостно улыбалась ему, но увидев, что он рассматривает картину с её изображением, подскочила и живо загородила её другим холстом.

- Эй, не надо смотреть!

Огоньков что-то успокаивающе пробормотал - дескать, я ничего, всё нормально. В горле у него пересохло.

- Папа всех замучил с этой картиной, - Лара как бы за что-то извинялась, всё ещё  была смущена.   - Уже год закончить не может. А ты где был-то?

Огоньков стал рассказывать. Они обменялись накопившимися за год новостями, неловкость постепенно рассосалась. День был хороший, решили пойти на Иню купаться.

Лара скрылась в своей комнатке. "Вот сейчас раздевается... Купальник надевает..." - против своей воли начал фантазировать  Огоньков. Год назад такого не было. Год назад он вообще не воспринимал Лару как девушку. Они вместе ходили купаться, но её худосочная подростковая фигура не производила на Огонькова никакого впечатления. Но за год Лара сильно изменилась, у неё заметно выросла грудь, фигура начала оформляться.

Лара вышла. Совершенно неожиданно на ней был не купальник, а  длинный халат с капюшоном, она глянула из-под капюшона как-то смущённо. "Она под халатом... голая"! - вспыхнуло в голове Огонькова. До реки он шёл на ватных ногах и не слышал, что Лара говорила ему.

Они пришли на узенькую песчаную полоску, числящуюся на Шелковичихе пляжем. Лара скинула халат и сразу бросилась в воду. Она была не голая, а в купальнике, и даже закрытом. Огоньков перевёл дыхание и сам себе попенял за глупость - с чего он решил, что Лара будет купаться без всего?

Лара плавала долго - Огоньков за это время успел искупаться, обсохнуть и искупаться ещё раз. Наконец она вышла, сразу поспешно оделась в свой халат и они почти бегом направились домой. Всё это казалось Огонькову довольно странно.

- Ох я и замёрзла! - Лара всё никак не могла согреться, зуб на зуб не попадал. - У папы "Мартини" есть, хочешь выпьем?

Она переоделась в тёплый отцовский халат, они устроились в её комнате на втором этаже и разлили вино.

После второй рюмки Огоньков осмелел и спросил у Лары, чего это она стала в халате ходить купаться - "это у вас, богачей, такие причуды?" Лара посмеялась. От "Мартини" она порозовела.

- Это всё папа со своей картиной. "Четыре возраста женщины" называется. Всех четверых написал, а потом молодую смыл и меня заставил позировать. А он же перфекционист, ты знаешь. Пишет и всё ворчит, что я бледная. Ну так после зимы же. А как на дачу выехали, запретил мне на пляже загорать. Только купаться. В воду и потом сразу в халат.

- Ну так ты же вроде загорелая... Насколько можно судить. - У Огонькова уже немного заплетался язык.

Лара немного помедлила с ответом, но, по всей видимости, алкоголь придал и ей смелости.

- Загорать надо, папе определённый тон кожи для картины нужен. Только на пляже ведь не будешь голой загорать. А под купальником кожа белой останется, некрасиво.   Ему нужно чтобы вся кожа равномерно смуглая была. Так я на балконе загораю.

Огоньков кинул взгляд в сторону открытой балконной двери. Там на полу лежал надувной матрас, а через перила было перекинуто одеяло. Он видел одеяло утром и решил, что оно повешено для просушки. Теперь ясно, что оно скрывает голую Лару от посторонних взглядов.

- А я привыкла, продолжала Лара. - На нудистский пляж не будешь ездить, далеко. Да потом там наверняка извращенцы какие-нибудь шарятся. Академгородок же, там половина шизофреников. Теперь каждый день на балконе загораю...

.................

- Дима, ты о чём задумался? - прервал его воспоминания Кузьмич.

- Я как раз вспоминаю, с чего всё началось, - угрюмо ответил Огоньков.

.................

Ночью Огоньков спал плохо. Уснул он только под утро и встал поздно. Подошёл к окну и стал наблюдать за занавешенным балконом. Солнце светило вовсю. Он гадал - загорает ли сейчас Лара. Никаких признаков, что она сейчас на балконе, не наблюдалось. "Как кот Шредингера", - подумал Огоньков. Он решил набраться терпения и ждать, хотя это было довольно бессмысленно.

Припекало, где-то вдали визжала циркулярная пила. Огоньков услышал шум заводимого мотора - это отец Лары выезжал с участка на своей "бэхе". Примерно через полчаса на балкон вышла Лара. Сердце Огонькова сильно забилось. Он, конечно, не ожидал, что Лара будет раздеваться вот так, прямо у него на глазах. Он сам не знал, чего ожидает.

Лара была в белой футболке. Секунду постояла, опираясь на перила (Огоньков отпрянул от окна, испугавшись быть замеченным) и присела, исчезнув за одеялом. Над одеялом показались её руки, высвобождавшиеся из футболки. Огоньков понял, что она раздевается, чтобы лечь загорать. Он почти увидел, как из белого хлопка высвобождаются её небольшие молодые грудки, уже знакомые ему по картине (как тщательно её отец всегда выписывал детали!), как, лёжа на матрасе, она выгибается, стягивая трусы. Он вдруг вскочил и направился на дачу Ивановых.

Огоньков бесшумно поднялся по лестнице на второй этаж. Балконная дверь была прикрыта. Ноги почти не держали и перед тем как выйти на балкон Огоньков присел на стул. Где-то внизу антикварные часы сухо пробили половину... И, странно, тут же заторопились и начали отбивать полдень.

Лара сидела за столом напротив Огонькова и глядела на него со смесью страха и отвращения. У него мороз побежал по коже от этого взгляда. И не только от взгляда. Он совершенно не понимал, как вдруг Лара оказалась сидящей на стуле - как будто в одну секунду переместилась на него с балкона. Она была одета, куталась во вчерашний халат.

Лара заговорила резким, нетерпеливым голосом.

- Ну что, доволен? Может ещё чего-то желаешь? Не стесняйся.

В этом "не стесняйся" звучала уже настоящая ненависть.

- Ты чего... - потерянно забормотал Огоньков. - Что случилось?

- Да конечно, ничего. Ничего особенного. Так, пустяки, дело житейское.

Она вскочила и хотела выйти из комнаты. Огоньков попытался удержать её за руку.

- Пусти! - взвизгнула Лара и вырвалась. От резкого движения халат на секунду распахнулся, обнажив смуглое юное тело. - Иди других соблазняй, у тебя хорошо получается.

Она сбежала вниз.

Огоньков совершенно ничего не понимал. Он попытался восстановить ход событий. Вот он поднялся наверх, антикварные часы били полдвенадцатого, да и перед выходом из дома он глянул на свои. И вот сейчас - уже ровно полдень. Куда пропали полчаса и что в эти полчаса произошло? Какое-то затмение, обморок? Почему Лара говорит про соблазнение, я что, пытался соблазнить её? А что если... Надо всё-таки поговорить с Ларой, выяснить. Он встал со стула и вдруг почувствовал некую неловкость, дискомфорт...

...................

Огоньков тяжело вздохнул, вновь переживая давний эпизод. Этого он, конечно, никому не расскажет, никогда. Да, он тогда овладел Ларой, это было первый раз в жизни. В её жизни тоже. И абсолютно ничего не помнил. Он, конечно, не был влюблён в Лару, это было просто наваждение и порыв страсти (если не сказать похоти). И забвение оказалось наказанием за страсть без любви. Лару, допустим, не за что было наказывать... ("Ну разве что чуть-чуть", - шептал ему на ухо кто-то подленький). И он навсегда сохранил в себе чувство вины перед ней.