Победа для Гладиатора

1. Виктория

Не знаю, о чём думали родители, когда давали мне имя. Наверное, мечтали, что я стану победительницей по жизни.

Посудите сами: Виктория Победина. Комбо. Я просто обречена на успех! Должна идти по жизни гордо, высоко подняв голову, и добиваться всего с лёгкостью.

Виктория Викторовна Победина. Двойное комбо.

Но это желаемое. В действительности же я стала Бедой.

— Какая ты, к чёрту, победа! — в сердцах выпалила однажды подруга Ленка, выводя меня с забинтованной рукой из травмпункта и вручая клетку с укусившей меня крысой. — Вечно с тобой одни неприятности. Ни дня без катастрофы. Ходячая Беда — вот кто ты!

В общем, как вы яхту назовёте, так она и поплывёт.

Годы пролетели, белая крыса прожила достойную жизнь и была похоронена с почестями на клумбе, мы повзрослели и изменились, а прозвище прилипло ко мне намертво, потому как приключения на свою задницу я нахожу нечасто, но с завидной регулярностью.

— Ах, Виктория, Виктория, — как выстрел в спину раздаётся голос директора фитнес-клуба, где я работаю тренером.

Веет холодом, и не только от сквозняка из коридора. Дверь в раздевалку коварно захлопывается, а я судорожно натягиваю на голое тело футболку. Хорошо хоть джинсы уже успела надеть.

Две широкие ладони по-хозяйски ложатся на грудь. Сам директор возбуждённо дышит мне в шею и вожделенно водит губами по уху.

— Опять задерживаемся? Нарушаем трудовую дисциплину? Какая нехорошая девочка! Так и хочется наказать.

Павел Андреевич Громилов, в простонародье — Гремлин — зажимает между цепкими пальцами мои соски и практически стонет, вдавливаясь пахом в мою задницу. У него уже там крепко, как сосулька на морозе, но мне до его каменности как-то по барабану — начинаю вырываться, понимая, что либо я сделаю невозможное, либо меня нагнут здесь же, прямо в раздевалке.

Отрываю его руки от своей груди, извиваюсь ужом и выскальзываю из настойчивых объятий. Пал Андреич ещё думает, что это игра, и прёт на меня с самозабвением раскочегаренного паровоза: пыхтит, фыркает, кипятится. Морда красная, губы влажные, испарина на лбу.

— Хочешь поиграть в догонялки? — масляно склабится босс, расставляя в стороны руки, и когда он кидается на меня, я прицельно бью коленом в самое святое.

Пока шеф корчится и выдаёт трёхэтажные маты, я хватаю свои вещи, выскакиваю в коридор и несусь так, словно пытаюсь побить мировой рекорд в спринтерском забеге.

Так далеко в наших непростых отношениях с директором мы ещё не заходили. Но всё когда-то случается в первый раз.

Уже вылетев на улицу, я натягиваю куртку и, размазывая слёзы по щекам, лечу по вечернему городу на автопилоте, как уклонившийся от шального снаряда истребитель. Маневрирую между прохожими. Хватаю ртом морозный воздух, выдыхаю клубы пара, злюсь и жалею себя. Соски болезненно сжимаются от холода. Чёрт! Лифчик остался там, в раздевалке, где поливает меня грязью уязвлённый в нежное место шеф.

Снег скрипит под ногами — искрящийся и радостный. Вокруг — огни гирлянд, мигающие ёлки в витринах и спешащие навстречу люди со свёртками, коробками, подарками и счастливыми лицами. Близится Новый год. Город принарядился к празднику и сияет, но меня бесит его красота.

— Ненавижу! — бормочу себе под нос, всхлипывая и задыхаясь. — Всех ненавижу!

Ослепшая от слёз, несусь, сталкиваясь с прохожими. Налетаю и не успеваю извиниться. Пусть думают обо мне, что хотят.

— Всё ненавижу! — выливаются наружу горячие чувства к Гремлину. И я распаляюсь всё больше, всё глобальнее. — Новый год — ненавижу! Работу свою — ненавижу! Упивающихся властью директоров с единственной извилиной между ног — ненавижу!

Ненавижу Новый год, потому что родилась первого января. Поторопилась и навсегда перечеркнула светлый персональный праздник. В день рождения люди радуются, веселятся, принимают подарки и поздравления, я же получаю забвение, молчащий телефон и сонные рожи, желающие только одного — похмелиться.

Ненавижу свою работу в фитнес-клубе. Моим призванием было учить бойких озорных детишек с неокрепшими мышцами правильно отжиматься и лазать по канату. А в результате учу дамочек разной весовой категории правильно приседать и желательно не калечить друг друга гантелями. Я инструктор в группах имени вечной борьбы с целлюлитом и погоней за навязанными рекламой анорексичными ценностями.

Ещё ненавижу атлетически сложенных самцов — наглых и самоуверенных, бравирующих и красующихся. Неплохо, конечно, выставлять напоказ свои бицепсы и трицепсы, кубики пресса и безупречный рельеф икроножных мышц, но красивое тело не заменяет мозги. А серое вещество, как известно, мышечных волокон не содержит и на тренажёрах не совершенствуется.

Я бегу, не разбирая дороги, вытираю горючие слёзы, злюсь и врезаюсь с размаху во что-то твёрдое и тёмное.

Дух вышибает. Я прямо расплющиваюсь о непонятно откуда взявшееся препятствие. Тыкаюсь носом в холодную ткань, скольжу ногами по утрамбованному снегу и начинаю стремительное падение на тротуар. От падения меня спасает сильная рука.

Чёрт, неудобно-то как. Восставшие от холода соски плотно прижимаются к груди в распахнутом пальто. Судя по всему, мужской. А если приглядеться — к довольно широкой и твёрдо-каменной. Дёргаюсь пару раз в этих тисках и затихаю. Пытаюсь отлепиться. Но рука на спине словно не замечает моих трепыханий.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Простите, — бормочу я сквозь зубы и поднимаю глаза.

Что я там говорила про самцов? Ненавижу? И видно мне на зло они так и норовят раскрыть свои объятия. Катастрофическое везение: сбежала от одного, чтобы оказаться в лапах другого.

Этот из той же породы. От него веет мужской силой и чем-то первобытным, опасным, катастрофическим. Я невольно вдыхаю этот запах. Наверное, не знавшая стрелы дичь так впервые чувствует охотника. Пахнет дымом сторожевых костров, сухим мхом, терпким табаком, пряным ромом и дублёной кожей.

Его чёрная грива уложена волосок к волоску, и только одинокая тёмная прядь падает на лоб, явно вопреки прихоти парикмахера. Пронзительно-голубые глаза внимательно разглядывают моё лицо. Взгляд хищника, пока не решившего — откусить голову случайно попавшейся в когти добыче или отпустить, пусть ещё поживёт.

Едва заметная горбинка на носу ничуть не делает хуже гордое волевое лицо настоящего патриция. Яркий рисунок рельефных губ наводит на мысли о Колизее и криках оголтелой толпы. Крутой подбородок немного тяжеловат, но когда мужчин портили подобные мелочи?

Всё в нём дышит инстинктами, но кричит о богатстве. Дорогое пальто. Чёрная рубашка. Длинная шея. Редко кому идёт наглухо застёгнутый на все пуговицы ворот. Стальной галстук с отливом в цвет глаз. В цвет поблёскивающих на запястье массивных часов. Широкая кисть и пальцы. Я вижу их прямо перед собой, изумительно красивые, по-мужски крепкие, но длинные, с твёрдыми ногтями. На такие фаланги можно молиться, как на идолов острова Пасхи. Их непроизвольное движение заставляет меня вздрогнуть и снова поднять глаза.

Чёрт! А ещё у него ресницы. Возмутительно тёмные и густые. Нет, вот ему-то зачем? И он, не отрываясь, смотрит куда-то вниз.

Я невольно провожу траекторию его взгляда и шарахаюсь в сторону. Пытаюсь отступить. Вот зараза: он пялится на мою безлифчиковую грудь. Всё во мне замирает от ужаса. Я сейчас как кролик перед удавом. Бандерлог перед взором Великого Каа.

— Простите... пожалуйста, — бормочу под нос волшебное слово, стараясь не заикаться, и осторожно делаю шажок назад. Сработало. Свобода.

Вперёд, Виктория, ты больше не пленница могучего истукана, от которого на километр разит дорогим парфюмом, избытком тестостерона и высокомерием.

Как ни странно, столкновение меня успокаивает. Я перестаю реветь, вытираю слёзы, застёгиваю куртку и, пошарив глазами вокруг, решительно направляюсь к ближайшему торговому центру.

«Идиллия» — гласит вывеска на первом этаже — лучшее женское бельё. Новогодняя распродажа! Скидки до 50%.

Как раз то, что нужно. Потерявши голову, по утраченному лифчику не плачут. Надо восполнить эту досадную брешь в своём гардеробе.

И стеклянные двери приветливо разъезжаются в стороны перед моей персоной.

2. Алекс

Она врезалась в меня, как безумный лётчик крохотного планера, что пошёл на таран «Боинга». Позабавила. Маленькая кукла-растрёпа, неожиданно порвавшая марионеточные нити. Плачущая свирель, что фальшивит на высоких нотах. Легко сломать такую двумя пальцами.

И я почти перешагнул. Забыл. Не заметил. Если бы не одно незначительное «но». Её соски впечатались в мою грудь. Твёрдые и острые, хоть стекло режь. Миг — и в паху жарко стартует ядерная боеголовка. Резкая болезненная похоть. Кровавое марево в глазах.

Может, поэтому я придерживаю девушку рукой, когда она скользит ногами, как разогнавшаяся на крутом повороте кошка. Невольно прижимаю покрепче, чтобы убедиться: мне не показалось. Соски никуда не делись. Такие же холодные, как ледяные шарики.

Она трепыхается птичкой, пытаясь вырваться. Тщетно. Ей не тягаться со мной. Замирает, судорожно выдыхает, поднимает взгляд. Медленно, словно не соображая, где она и что здесь делает.

Всклокоченная, зарёванная, с распухшим носом и губами. Средненькая. Девочка из толпы. Нелепая ядовито-жёлтая куртка с чёрными кантами и застывший от ужаса взгляд. Испугалась? Не ожидала? Не важно.

Даю ей отпрянуть. Немного, совсем чуть-чуть, чтобы убедиться: по морозу действительно бегают девушки в распахнутой куртке и без нижнего белья. Упругие холмики обтянуты лайкровой футболкой. Острые, как пики, соски рвут, режут плотно облегающую ткань.

Не могу оторвать взгляд. В штанах тесно. Я забыл, когда заводился вот так, с полуоборота. С одного прикосновения. Шикарные, идеальные соски. Крупные, торчащие, литые. Хочется потрогать их руками. Мять. Зажимать. Перекатывать.

Она ловит мой взгляд, запечатлённый на её сосках, испуганно шарахается в сторону, бормочет «пожалуйста» и пятится, пятится задом. Я мог бы сгрести её обратно. Взять за шкирку и подчинить. Сделать то, к чему меня подталкивали инстинкты. Но не стал. Пусть. Беги, деточка, переставляй ножки.

Вычеркнуть и забыть. Эпизод. Мелкий штришок. Как царапина на грифельной доске. Две царапины. Чёрт. Смотрю ей вслед. Провожаю глазами. Вижу, как застёгивает куртку, дышит ртом на озябшие ладони, осматривается по сторонам и решительно направляется к торговому центру. А это уже интересно.

Шаг. Ещё шаг. Как маньяк за своей жертвой. Неосознанно, следуя только инстинктам. И даже когда понимаю, что слежу, не останавливаюсь. Внутри разгорается пожаром азарт. Зов хищника. Рефлекс охотника, выслеживающего добычу.

Осматриваю объект сзади. Оцениваю. Взвешиваю. Сопоставляю. Среднего роста. Ладная. Пропорциональная. Красивая попка — упругая и округлая. Длинные ноги. Ничего не говорящие параметры. Зато на моей груди — горящий след от острых камешков, что процарапали, выжгли две неровные параллельные линии. Заставили поднять шалашом штаны и повели за собой.

Вздрагиваю, но не от холода. От острого, слишком яркого приступа вожделения. В такие моменты отключаются мозги, а работает лишь животное чутьё.

На минуту от слежки меня отрывает телефон.

— Да, дорогая. Нет, крошка, — мне всегда удаётся этот ровный тон. Но та, что сейчас по ту сторону телефона, не улавливает иронии. Настолько тупа, что не различает нюансов, пока танком по ней не проедешься. — Не стоит меня ждать сегодня. Ты, как всегда, мудра и прекрасна в своей сдержанности. Хвалю тебя. Не издеваюсь. Как ты могла так подумать обо мне?

Под конец разговора, видимо, что-то щёлкнуло в её прекрасной головке. Догадалась? Замечательно. Выслушиваю мягкие упрёки и лёгкую капризность, отстранив трубку.

Уже нажав «отбой», понимаю: нужно вычеркнуть этот номер навсегда. Поставить в «игнор», занести в чёрный список. Но перед этим откупиться, сделать широкий жест. Нет, не успокоить совесть — у меня её нет. Просто из любви ставить красивые жирные точки. Взять финальный аккорд. Овладеть ситуацией и умело нажать на нужные кнопки, которые легко успокаивают уязвлённое женское самолюбие.

Всех своих баб я бросаю сам. Уверенно. Без сожалений. Все они куклы в моих руках. Одеваю. Раздеваю. Пользую. Надоедают. Выбрасываю.

Все они потом прекрасно устраивают свою жизнь. Без меня. А я ищу новые игрушки, чтобы развлечься. В тридцать шесть поздно менять свои привычки и предпочтения.

Женщины быстро приедаются. Становятся пресными. Не возбуждают. Меня трудно удивить. Ещё труднее зацепить. Слишком их много вокруг. Как на рынке: взял, взвесил на руке, подумал. И часто это не порыв, а всего лишь выбор. И редко, когда вот так, чтобы в штанах ёкнуло.

Телефонный звонок немного тушит пожар в паху, но ничуть не сбивает желание преследовать. У этой девушки с сосками нет шансов. Я никуда не спешу. Кручу телефон в руках. Нажимаю на вызов.

— На сегодня свободен. Оставь машину на парковке, — отпускаю водителя и вхожу в торговый центр.

Ищу глазами куртку «вырви глаз». Ну конечно. Куда ещё могла пойти девица с торчащими сосками? Только в магазин за лифчиком. Или трусов на ней тоже нет? Кажется, можно развлечься по полной, ведь «Идиллия» — это мой бутик.

В предвкушении вздрагивают плечи и напрягается до каменных кубиков живот. В штанах снова тесно. Чёрт побери, как же это сладко!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

3. Виктория

«Идиллия» встречает меня равнодушной противокражной системой, стройными рядами лифчиков благородных расцветок и приторно вежливыми продавщицами.

Они как приклеенные следуют за мной от стеллажа к стеллажу: то ли бдят, чтобы я чего-нибудь не стащила, то ли делают вид, что готовы расшаркаться по первому требованию. И чем дольше я хожу, скользя глазами по строгим балконетам и вызывающим пуш-апам, тем лица двух нимф из райских кущ этой «Идиллии» становятся непроницаемей.

— А есть у вас что-нибудь э-э-э… простое? — первой сдаюсь я в этой молчанке.

— Это, простите, какое? — вздёргивается хищный как у птицы нос одной из нимф, той, что постарше, с серым глянцевым маникюром в стиле «кошачий глаз». — Такое мягкое хлопковое для вашей бабушки?

— Это такое без косточек, без поролона, удобное, дышащее, — тоже тяну губы. Не настроена я сегодня на вежливость. Ох, не настроена! Но на первый раз сдерживаюсь.

— Вот, обратите внимание. Изделия французских дизайнеров отличаются простотой и изяществом, — подключается вторая, моложе, и показывает своими идеальными розовыми ноготками направление.

Я плетусь. Что делать, лифчик-то нужен.

— Шён-н-тель, — гундосит она, перебарщивая с прононсом.

То ли меня сейчас как-то изысканно оскорбила. То ли сказала «Отвали!» своей клювоносой напарнице.

— Шён-н-тель — это семейная компания, основанная ещё в девятнадцатом веке. Бельё этой марки стало символом высокого качества и истинного парижского стиля, — заученно жуёт она и суёт мне под нос тонкий белый бюстгальтер на широких лямках. К нему в пару прикреплены труселя парашютного размера. Издевается, падла!

— Спасибо, да, моей бабушке, непременно бы понравилось. Жаль, что она умерла. Слава богу, не от вида этих панталонов. Я хотела бы что-нибудь себе. И можно изготовленное братьями нашими меньшими — китайцами. Хотя, пожалуй, — я сдёргиваю с вешалки вполне приличный бордовый комплект, — вот это пойдёт.

— Тогда давайте примерим, — сопровождает меня девушка за шторку и даже мило улыбается. — Действительно, надо же с чего-нибудь начать.

Бельишко нежненькое и глазомер у меня неплохой — село отлично на обе мои крепкие двоечки. Только одно «но»: куда ж пойду я в таком прозрачном кружеве? На работу не наденешь — всё как на ладони, под футболку — жалко, под свитер — колется.

— Вот ещё есть Блюбелла. Английский бренд, — просовывается моя змея-искусительница с какой-то тряпочкой в щёлку занавеси, получая разрешение. — Вы худенькая, вам пойдёт. Это бельё использовали на съёмках фильма «Пятьдесят оттенков серого», — добавляет она уже из-за задёрнутых кулис.

— В смысле, уже носили? — бубню ей вслед.

И с ужасом смотрю на перекрестья лямок — я никогда не разберусь, как его надеть.

— Спасибо! Мне бы что-нибудь поплотнее, не знаю, — я высовываю нос и замираю на полуслове.

О, боже! А он-то что здесь делает? Я понимаю, что просто стоит, облокотившись на противокражный терминал, но… какого чёрта! Мозолит глаза своим римским профилем, да где! В святая-святых женского пола — бутике нижнего белья.

А клювоносая уже тянет мне очередные кружавчики. С очередной легендой. Теперь о дружной итальянской дизайнерской семье из двух мужиков.

Я вредничаю. Не хочу выходить из кабинки. Я желаю, нет, требую, чтобы этого спартанца убрали. Он нервирует меня своим ростом, своими мышцами, своими запахами, которые я чувствую даже за бархатной шторой. На самом деле, я, конечно, ничего не требую, а жду, когда он уйдёт. Тяну время.

Но куча белья, которое я отвергаю, растёт. А он стоит.

Сдаюсь. Выхожу, натягивая куртку. Хотя мне жарко. Но голые соски дыбятся, в этот раз от стыда. У меня в руках единственный чёрный лифчик. И Вторая вежливо отстёгивает от вешалки отказные трусы.

— Да, только верх, — подтверждаю я и лезу в карман за деньгами.

— С вас семь тысяч четыреста девяносто девять рублей.

Я не округляю глаза, я становлюсь похожа на полярного филина. Даже меня пугает собственное отражение в зеркале за кассой.

— Так у вас же пятидесятипроцентная скидка?

— Это уже со скидкой, — замирает она, понимая, что не стоит класть этот лифчик в фирменный пакет.

— Нет, спасибо. Столько шарма сразу я, пожалуй, не потяну, — опускаю глаза, засовывая назад свои кровные, и пытаюсь ретироваться на выход.

Протискиваюсь в опасной близости от невозмутимого мужика. Но проклятая противокражная система взвывает, словно я наступаю ей на хвост.

— Девушка! — не кричит — скрежещет металлическим голосом Клювоносая. — Будьте добры, вернуться.

Бежать — глупо. Оправдываться — убого.

Зашибись! Сейчас меня ещё будут шмонать, как воровку.

Встаю ноги врозь, руки в стороны, как на утренней гимнастике. Задираю голову к потолку. Как унизительно.

— Ещё в задницу мне загляните, — оглядываюсь я, когда кошачьи коготки противно скребут по джинсовой ткани, проверяя карманы.

Спиной чувствую, как самодовольно ухмыляется мужик. Интересно, кого из этих двух надменных сучек он трахает? Чувствует он себя здесь явно как дома. Наверняка ту, что помоложе. Хотя самому явно под сорок. У неё и попка как орех, и кость тонкая. Хотя у клювоносой из выреза выпирает минимум пятёрка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Пятёрочка»! Как же я могла забыть! Лезу в карман куртки и достаю упаковку влажных салфеток, купленных в супермаркете. Отворачиваю запаянный сгиб. Так и есть — снова приклеенная металлическая пластина. Ведь попадала я уже с этими салфетками. Кладу упаковку на прилавок и с гордым видом прохожу сквозь такой молчаливый теперь металлоискатель. Мимо такого же безмолвного мужика.

— Девушка, вещи свои заберите, — окликает меня та, что с попкой. Хочется сказать: «в жопу себе засунь». Но я не такая.

— Оставьте себе. За труды! — я оборачиваюсь, делая пару шагов спиной. И вижу, как провожает меня тяжёлым, пронзающим взглядом этот двухметровый немтырь. Всё та же прядь на глаза. Ну, вылитый Герасим. Му-му. Му! Му!

И мне вдруг становится смешно. Но самое забавное, что и у каменной статуи с грудой мышц тоже чуть вздрагивают уголки губ.

4. Алекс

За ней интересно наблюдать.

Как она смеётся — искренне, без ужимок. Открыто и по-настоящему, не играя на публику, не принимая картинные позы. И я невольно откликаюсь. Не улыбаюсь в ответ, но готов это сделать. Забавная.

Она украдкой бросает на меня взгляд и спешит уйти. Провожаю её глазами. Пусть немного остынет.

Оборачиваюсь, даю краткие распоряжения своим девочкам-продавщицам.

— Упакуйте вот это бордовое.

Член в штанах судорожно дёргается и каменеет, вспоминая бонусное шоу в исполнении девушки без нижнего белья. Почти стриптиз. Особенно, когда она всё же решилась на примерку.

«Да, друг. Я бы тоже не отказался посмотреть на неё топлесс. Увидеть воочию то, чем она упиралась мне в грудную клетку».

— Света, неси это сюда, — останавливаю девушку с ворохом белья из примерочной.

Внимательно слежу за реакцией обеих. Профессионалки. Почти не выказывают любопытства. Почти. Светлана более эмоциональна, не умеет скрывать до конца чувства. Если бы посмела — поинтересовалась бы, что всё это значит. Но не смеет, лишь трясёт крепким задом да косые взгляды кидает.

Молчат обе, а как красноречиво хамили. Слаженно. Пока не увидели меня. Второй раз за день. Не ожидали. Зато потом как расстарались, пока девчонка вредничала в примерке и копалась в куче белья пастельных тонов — скучного, как вставная челюсть моей бабушки. Она выбрала чёрный бюстгальтер. Мой любимый цвет. Где он, кстати?

— Ира, и вот этот, — извлекаю из-под груды кружавчиков недоупакованный аксессуар. — Там где-то в пару к нему стринги были. Их тоже. И что там ещё есть? Пояс, чулочки.

Грузинская княжна Ирэн более выдержана. Она и опытнее, и старше. Вежливая маска. Приклеенная улыбка. Делает, что говорю.

Рассматриваю Иркин красивый бюст. Он колышется почти призывно. В ней не искоренить вечное желание нравиться. Нет. Не так. Вызывать похоть. Добавляю ещё один комплект цвета электрик в её проворные руки.

Беру пакет и выхожу. Ищу глазами по торговым залам яркое пятно. Вот она.

— Девушка, постойте! — ловлю её у эскалатора.

Она останавливается почти сразу. Застывает с приподнятой ногой, и так и не ставит её на движущиеся ступеньки, осознавая, что я обращаюсь к ней. Приставляет, разворачивается стремительно, как оловянный солдатик, и напряжённо смотрит на меня. Испугана? В ужасе? Я же ещё ничего не сказал, кроме двух слов.

Вижу, как мечется её взгляд, словно она ищет выход, способ сбежать, скрыться, исчезнуть.

— Может, выпьем по чашечке кофе? — продолжаю атаковать, пока она не опомнилась окончательно.

— Э-э-э… м-м-м… — пытается она подобрать слова для отказа, и пока она мешкает, я делаю шаг вперёд. Беру её под локоть. Заглядываю в глаза. У неё снова розовеют щёки.

— Не спешите. Не отвергайте. Чертовски одинокий вечер, — продолжаю осыпать её словами, как лепестками роз, — раз уж мы столкнулись, может, это знак? Всего лишь чашечка кофе, ничего больше.

Я мягко веду её за собой, и она нехотя плетётся, ещё не уверенная, что поступает правильно, но возражать не смеет, только глотает так и не сказанные возражения. Её горло смешно дёргается, губы открываются и закрываются.

Хм. На рот её тоже приятно смотреть. Свежий, сочный, неиспорченный килограммом помады и силиконом. Хотя о чём я. Ей слегка за двадцать, судя по всему. Она ещё ни в чём не успела испортиться. Не потрёпанная жизнью и тяготами львица, а нежная пугливая, но задорная зайка. От этого сравнения животное внутри меня довольно рыкает. Волоски на руках электризуются — им не помеха ни рубашка, ни пальто.

Я веду её в «Пещеру Алладина», что прилепилась тут же, рядом с торговым центром. Мы спускаемся по ступеням в полуподвальное помещение, садимся за столик в углу. Тут же перед нами вырастает официант. Отличный сервис, за что я и люблю это место. Тем более, здесь всегда рады меня видеть.

Не даю и рта открыть. Заказываю кофе, ей — пирожное. Слежу за реакцией. Не морщит нос, не считает калории. На миг глаза загораются интересом, как у любопытного щенка, а затем девушка снова прячет взгляд, сутулится.

Я улыбаюсь уголками губ. Куртку она ни за что не снимет — я в этом уверен. Не настаиваю и не предлагаю.

— Александр Берг, можно просто Алекс, — протягиваю руку раскрытой ладонью вверх. Она на секунду отрывает взгляд от созерцания белковой розочки, поднимает глаза. Ресницы дрожат и прячут, как за ширмой, её неловкость. Красиво облизывает губу, но это снова не осознанный жест, а всего лишь желание скрыть замешательство. Смотрит на мою руку и, поколебавшись, осторожно вкладывает свои тонкие пальцы в мою ладонь.

— Вика, — уверенный и звонкий голос контрастирует с робким пожатием. Храбрится, и почему-то не хочется её пугать.

Зависает неловкая пауза, когда сказать ещё нечего, а молчать как бы неправильно. Я отпускаю её ладошку, сажусь поудобнее, вытягиваю ноги и делаю глоток отличного кофе. Она слышит мой довольный вздох.

Предлагаю ей глазами присоединиться, и Вика торопливо хватает чашечку обеими руками, словно ей холодно и она пытается согреться, затем спохватывается, распрямляет плечи и делает вторую попытку. В этот раз движения её безупречны, а жесты — экономны и выверены.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вика. Виктория. Королева. Богиня победы. Примеряю. Ей идёт.

Чашку она держит изящно, двумя пальцами. Глоток делает маленький. Жмурит глаза от удовольствия. Ставит на место чашку, звякнув фарфором. Ковыряет ложечкой сливки, вылавливая крупную вишню.

— У тебя что-то случилось? — спрашиваю почти участливо и скольжу взглядом по наглухо застёгнутой куртке. Она встряхивает головой и улыбается. Лучезарно.

— Нет.

— Но ты плакала, — знаю, бестактен, но мне нравится смотреть, как меняются эмоции на открытом лице.

— Ничего катастрофического, — не желает откровенничать эта Вика. —Как-то сложилось всё в кучу, — она неопределённо машет рукой и тихо вздыхает. Глоточек кофе. Ещё один набег чайной ложкой на пирожное. Я смотрю, как сладострастно смыкаются её губы на лакомстве и зависаю. Член в штанах вздрагивает. Ему неймётся.

«Не сегодня», — одёргиваю его мысленно и невольно морщусь. Кажется, я не вёл диалоги со своим пенисом со школьной скамьи. А сегодня делаю это во второй раз.

— Спасибо за кофе, — спешит свернуть разговор девушка, промокает салфеткой губы и собирается встать. Я кладу руку на её ладонь. Она притихает. Смотрит вопросительно. В глазах беспокойство.

— Было приятно познакомиться, Вика, — протягиваю без лишних церемоний пакет. Дёргается, пытаясь отпрянуть, но я удерживаю её без особых усилий. Она не вырывает руку. — Не отказывайся. Всего лишь небольшой подарок. В честь нашего столкновения.

Вкладываю в безвольные пальцы верёвочные ручки пакета и ободряюще сжимаю её узкую ладонь.

— Тебя подвезти?

— Не стоит, — поспешно бормочет она, но я не слушаю её. Твёрдо беру под локоть, и мы идём на выход.

— Я, правда… на метро… пожалуйста… — ещё немного — и она запаникует, кинется в сторону. Я останавливаюсь. Смотрю ей в глаза, чуть насмешливо приподняв брови.

— Я не ем девушек на ужин.

И пока она колеблется, я снова беру её под руку и веду к машине. Открываю дверцу. Вика стоит столбом и пялится.

— Это твой... зверь? — спрашивает недоверчиво, переминаясь с ноги на ногу.

— Нет. Я его украл, — отвечаю без тени улыбки и подсаживаю её в салон.

— А ты шутник, Алекс Берг, — усмехается Вика и расслабленно откидывается на удобном сиденье.

Не знаю почему, но она не смотрится в салоне дорогого авто как инородное тело. Вписалась. Может, её естественность тому виной. И наконец-то незажатость. Видимо, коньяк в кофе подействовал.

Я давлю на газ. За окном мелькают огни большого города. Снова идёт снег. Завораживающее зрелище. Включаю музыку. Из колонок хрипло рвётся тягучий блюз.

Девушка постукивает ногой в такт, а затем неожиданно начинает подпевать. Вначале тихо, затем громче. От её хрипловатых обертонов, неожиданно низких и глубоких, от копчика до затылка вихрем проносятся мурашки, снова поднимая все волоски на теле. Усилием воли удерживаю дрожь бешеного возбуждения — сумасшедшего, ненормального, связавшего в тугой узел мышцы.

Мне невыносимо жарко. На лбу и висках выступает испарина. Чёрт!

На высоком звуке Вика срывается. Смеётся, запрокинув голову, и кидает на меня виноватый взгляд.

— Прости. Не знаю, что-то нашло. Обычно я пою на работе, очень тихо, в такт движениям. Так легче держать ритм.

Разговорилась. Я задаю ненавязчивые вопросы, подталкиваю к откровенности. Фитнес-клуб «Олимпикус»? Замечательно. Теперь я найду её без труда. Даже если она сейчас выйдет за километр от своего дома.

Даже если не позвонит.

5. Виктория

Не знаю, что пугает больше: эта куча дорогущего белья, что он мне вручил, или его визитка.

«Алекс Берг, генеральный директор группы компаний «Гладиатор» — читаю тиснёные серебряные буквы на чёрном фоне.

Кладу её на стол и сажусь подальше. На потёртой бабушкиной скатерти, на старом столе, что до сих пор стоит у окна, этот глянцевый прямоугольник выглядит посланием из другого мира. Из мира богатеньких буратин и самодовольных качков, которых я ненавижу.

Алекс Берг. От одного имени волосы на руках встают дыбом. Да что там, волосы, проклятые соски, которые он, кажется, видел даже сквозь куртку. Так и буравил взглядом. Я зажимаю руками грудь. Кошусь на визитку. Нет, ни за что не позвоню. Я его боюсь.

Но, напялив тот самый чёрный лифчик, я представляю на этом кружеве его красивые пальцы, как они расстёгивают застёжку. Как двигаются вниз по животу. Моя рука замирает у края чёрных стрингов.

Чёртов Алекс Берг!

Скидываю с себя и трусики, и лифчик. И все эти подвязочки, чулочки в красивых коробочках, что напихали ему эти стервы из «Идиллии», сваливаю как попало обратно в пакет. Уж ради него-то они расстарались! Но если он думает, что всучил мне эти тряпки и я уже у его ног… даже не так… если думает, что я теперь должна раздвинуть ноги, потому что он потратил на меня кучу бабла и напоил кофе, то сильно ошибается.

Я не напрашивалась, не просила, не брала. Всё, к чёрту его. Хватит мне одного похотливого качка. Брезгливо передёргиваюсь, вспомнив произошедшее в раздевалке, и бегу в душ, чтобы смыть с себя и отпечатки липких ладоней Гремлина, и услужливо подсказанный памятью запах освежителя дыхания, которым он вечно пользуется. Пожевал бы лучше ёлку, тем более, с настоящей хвоей сейчас проблем нет — на каждом углу новогодние базары.

Намыливаюсь третий раз. Только сейчас осознаю, как мне повезло сбежать. Быстрый трах с начальником в раздевалке, когда тебя нагибают рачком, — не самый романтичный способ расстаться с девственностью. Как-то я представляла себе это иначе.

Воображение услужливо рисует смятые шёлковые простыни и алые розы на чёрном. Широкие плечи, сильные руки, нежные, осторожные движения, от которых сладко скручивает низ живота.

Кажется, я представляю не то, что следует.

Каменную, жёсткую грудь, вздымающуюся от его дыхания. Фарфоровую чашку, что кажется крошечной в его руке, и яркие, голубые, как льды Арктики, глаза. Две острые льдины, что пронзают меня насквозь.

Покрываюсь мурашками даже под горячими струями воды.

Алекс Берг. От него кидает то в дрожь, то в жар.  Он вызывает во мне и страх, и предвкушение. Будит ужас и непонятное желание то ли отпрянуть, то ли наоборот — прильнуть, чтобы кожа к коже, дыхание к дыханию.

Как только ему удалось затащить меня в это кафе? Ведь не хотела. Даже не знала, как звучит его голос, а услышала: «Девушка, постойте!» — и сразу поняла, что это мне. Что это ОН. И ведь не посмела ослушаться, потащилась за ним, как загипнотизированная. Мозг сопротивлялся, а тело с готовностью откликнулось на его зов.

Надеюсь, он не слышал, как я клацала зубами о ложку? От страха, от ужаса, что, если он попросит, я ведь эту ложку и официанту в глаз воткну, лишь бы ему понравилось. Лишь бы дёрнулся ещё раз одобрительно уголок его чувственного рта.

Нет, к чёрту всё. Наши люди на такси в було

ш

ную не ездят. Решительно выключаю воду и, уже кутаясь в полотенце, слышу, как разрывается где-то в комнате телефон.

— Привет, Лен! Ну, вы как? — мой голос невольно выдаёт фальшиво высокие трели. Но Ленку нельзя жалеть. Иначе она опять сорвётся на слёзы. А ей надо быть сильной. Месяц назад Ленка родила сына. Врачи сказали, что у ребёнка врождённая слепота. Но есть надежда вылечить мальчишку.

— Нужно ехать к вам, в центр, в клинику, — Ленкин голос дрожит. — Вик, у меня денег даже на дорогу нет. Всё, что давали Артуру на работе, мы уже потратили на кроватки, коляски, пелёнки, памперсы.

— Дались вам эти коляски, — сажусь на диван, поджимая ноги.

— Так кто же знал, что так получится.

— Да понятно, что никто не знал. Это я так. Лен, у меня есть немного денег. Давай я хоть на дорогу тебе пришлю. Как раз завтра зарплату обещали. Бонус годовой. Мне хватит. Ты же всё равно после праздников приедешь, не раньше?

— Да, после новогодних каникул, — тяжело вздыхает Ленка. — Я не откажусь, если поможешь. Спасибо, Беда! У тебя-то как дела?

— А, нормально, — отмахиваюсь.

— А по голосу — словно опять на свою жопу нашла приключения.

— Не, не нашла. Счастливо избежала.

— Чтобы ты да избежала, и ещё счастливо? — смеётся Ленка. — Не познакомилась там ни с кем? Ты скажи, а то я, может, не к месту тебе там со своими проблемами. Но мы у тебя так, на одну ночь. Там при клинике можно остановиться бесплатно. Я узнала.

— Лен, прекрати. Нет у меня никого.

— Так в старых девах и помрёшь, — вздыхает подруга. — Где это видано: двадцать три года бабе, а у неё мужика ещё не было. Ты бы хоть для здоровья кого нашла, хрен с ней, с этой любовью. А то это… ну ты сама знаешь, задубеет от старости, мхом порастёт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Как достали эти Ленкины шуточки про мою девственность. Но пусть ржёт, не жалко. Ленке можно. Особенно сейчас, когда и так никакого просвета.

— Буду использовать вместо прокладок подорожник.

— Это ты после того как прикладывай, — ржёт Ленка. — Чтобы восстановилось. Или у тебя принципы?

— Конечно, принципы. Я, может, как в мексиканском сериале хочу — обязательно в сене.

— Так это тогда тебе в нашу деревню надо вернуться. Тут тебе этих сеновальных отношений будет на каждом углу.

— Дура ты, Ленка. Я, может, верю в большую любовь.

Ни во что я, конечно, не верю. Просто не сложилось. То ли парни попадались не особо настойчивые, то ли я была не слишком уступчивой, зато чересчур требовательной. В общем, так и живу на радость зубоскалке Ленке.

— Сама ты дура, Беда. Ну, верь. Жди. Ладно, пойду я, мелкий проснулся. До связи!

— Пока, пока, — откладываю телефон в сторону, и натыкаюсь глазами на злополучный пакет.

Может, вернуть его? Были бы Ленке деньги. Так чёртово нижнее бельё обмену и возврату не подлежит. А этому Бергу отдавать я ничего точно не пойду. Он же только с виду безмозглый качок, весь из себя шикарный до отвращения. На самом деле — умный, коварный. Не своей неотразимостью давит, а чем-то внутренним, опасной животной харизмой, перед которой мне не удалось устоять.

Хотела в машине оставить пакет. Так нет же, вспомнил. Выскочил — снова в руку сунул. Передёргиваюсь от ощущения его горячих пальцев на своей коже.

Чёртов Берг!

6. Алекс

Со скучающим видом брожу среди витрин в ювелирном магазине.

Белое золото. Жёлтое. Платина. Красные камни, голубые, зелёные. С завитушками, насечками, алмазными гранями.

Всё не то. Всё не так. Взгляд просит чистоты и прозрачности, простых форм, неиспорченности. Подозреваю, это из-за того, что чёртова девчонка не идёт из головы, но я выбираю подарок не ей.

Останавливаюсь у чёрного бархата с бриллиантами. Тыкаю пальцем даже не в серьги, в цифру на ценнике. Вот эта меня устроит.

Почти довольный выхожу с маленькой коробочкой в кармане. Быстрее с этим покончить. Последнее дело на этот вечер. Дело, с которым не хочется тянуть даже до завтра. Тридцатое декабря — замечательный день, чтобы поставить в старых отношениях красивую точку.

Крошка. Презрительно хмыкаю, пока поднимаюсь на нужный этаж. Только создание с таким незамутнённым разумом, как у неё, могло попросить: «Зови меня крошка». Но мне всё рано, как на самом деле её зовут. Девушку с такой внешностью приятно иметь под рукой. Мы вместе проводили время — не более. И большую часть наших встреч — в постели.

Последнюю встречу я намерен провести тоже там.

— А-а-алекс, — она распахивает дверь, удивлённо хлопая ресницами. Миниатюрная, точёная, хрупкая, как леденец на палочке. И такая же приторная. Атласный халатик до коленок, грудь взволнованно «дышит», ложбинка между мягкими полушариями манит.

Смотрю на её кукольную красоту, и меня тошнит. Нет, эстет, живущий во мне, ещё восхищается. Мужчина — желает быстрее от неё избавиться.

— Не ждала? — сдерживаю усмешку, когда за спиной хлопает дверь.

— Всегда жду! — с готовностью откликается она заученным «паролем».

— Сильно-сильно?

— Очень-очень! — тянется она розовыми губками-бантиками к моему рту. Я наклоняю голову и получаю поцелуй — тягучий, как патока, фальшивый на девяносто девять процентов.

— Я думала, ты вчера приедешь, — пока я бросаю на кушетку верхнюю одежду, мурлычет она капризной кошечкой. Как ей кажется, неотразимо сексуально. — Мне было так одиноко без тебя.

— Я же сказал: не жди.

— Но А-а-лекс, — пальчики с идеальным маникюром проходятся по моей груди, ввинчиваются в зоне сосков через рубашку. «Что, даже чаю не попьём?» — рвётся на язык. Но то, что она переходит сразу к делу, даже лучше. Не придётся слушать её глупую болтовню. — Я всегда жду.

В штанах вяло начинает подниматься интерес. Без энтузиазма. По привычке. Рефлекторно, как слюна у собаки Павлова.

— Докажешь? — спрашиваю спокойно. И она с воодушевлением принимается за дело.

Её проворные руки пробегают по прессу, с нажимом поглаживают ширинку. Вжикает молния. Её ладонь накрывает трусы. Гладит, пытаясь привести орудие в боевую готовность.

Я подхватываю её под подмышки, переставляю, как вешалку, и прислоняюсь к стене. Целую яростно, почти жёстко, причиняя боль. Она стонет мне в рот — ей якобы нравится моя необузданность. Для меня это скорее механическое действие, чем действительно порыв.

Технический поцелуй, поддельный, как и наигранные страсти. Приспускаю брюки вместе с боксёрами и зажимаю в руке свой самострел. Помогаю себе сам, иначе толку не будет.

— Ну же. Докажи, — говорю хрипло и едва не морщусь от звука собственного голоса: я почти завёлся, хотел этого или нет.

Крошка опускается на колени и накладывает свою руку на мою. Помогает двигать вверх-вниз, задавая ритм. Её язык влажно проходится по кончику головки, лаская расщелину, очерчивая уздечку, а затем она бархатно захватывает ртом головку полностью. Язык её горячо кружит, губы сжимают плоть. Рука заученно продолжает скользить.

— Глубже! — командую я.

Она с готовностью вбирает член до половины. Двигает ртом вверх-вниз.

— Ещё глубже! — рычу я.

Она широко открывает рот и заглатывает вздыбленный фаллос почти полностью, до самого горла. Я слышу, как сдавленно она дышит, как судорожно дёргается назад, но уже не могу и не хочу контролировать себя. Вдалбливаюсь ей в рот, вызывая невольные стоны. Не совсем удовольствия, но мне плевать — я думаю только о себе.

Хочу разрядиться. Кончить. Опустошиться. Выплеснуть семя и замереть в экстазе. Получить животное удовлетворение. Взять и ничего не дать взамен.

Рваное дыхание. Рваные движения бёдер — резкие, напористые, мощные. Насилую её рот. Бесконечно долго, не в силах получить оргазм. Пустые фрикции — судорожные, как у взбесившегося отбойного молотка.

Я наконец кончаю, но скорее разочарован, чем доволен. Физиологический акт — быстрая вспышка, скручивающая низ живота, но не дающая настоящего удовольствия.

Крошка размазывает мою сперму по члену. Тяжело дышит и влажно заглядывает мне в глаза. Снизу. Такой заискивающий знакомый взгляд. Я помогаю ей подняться, вытираю ладонью её губы. Выдёргиваю бумажные салфетки из коробки, вытираю руку, грустно повисший член.

Пока она убирает мусор, одеваюсь. Движения чёткие, по-спортивному сухие. Автоматические. Достаю из кармана подарок и вкладываю в её руку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Спасибо, милая. Но на этом всё. Я больше не приду.

Она испуганно заглядывает в коробочку. Удивление, восхищение, а потом до неё доходит смысл моих слов.

— Сегодня не придёшь?

Или не доходит. Она испуганно моргает.

— Нет, сегодня я уйду и больше не вернусь. Никогда, — внушаю я недоступные её пониманию истины.

Её глаза расширяются, и тут же капризно изгибаются губы. Надеюсь, она не собирается плакать?

— Ты меня бросаешь?

Ну, слава богу! Я с облегчением выдыхаю и, не сходя с места, начинаю натягивать вещи в обратном порядке: ботинки, шарф, пальто. Даже удобно, что дальше прихожей мы так и не ушли.

— Ты меня бросаешь?! — переходит она на повышенный тон. — После всего, что между нами было?

Перелистываю мысленно это всё: пару ужинов, деловая встреча, где она глупо хихикала, а потом — только её скрипучий диван и секс, секс, секс. Тоненькая вышла брошюрка наших отношений и, скажем прямо, скучненькая.

— Да, — заявляю уверенно.

— Ну ты и скотина! — выкрикивает она с чувством, ломая идеальные черты лица уродливой гримасой.

Я засовываю руки в карманы брюк, откинув полы пальто, и насмешливо разглядываю эту обиженную идиотку.

— Что? Поимел, как хотел, можно выкинуть? — её грудь ходит ходуном. Губки-бантики сжимаются почти в тонкую линию. — А я ведь любила тебя. Мне ничего от тебя было не нужно.

— О, милая, если бы, как хотел. Но раз ты считаешь, что я зря потратился, — протягиваю руку к подарку. — И воспоминания обо мне тебе дороже…

— Отвали! — жадность и расчётливость победили. Она прячет коробочку за спину.

— С наступающим Новым годом! — легко произношу заезженное поздравление и выхожу прочь, не оборачиваясь.

— И всё же ты скотина! — кричит она мне вслед. — Желаю тебе однажды вляпаться по самые яйца! Так, чтобы мозги набекрень и душу — вон!

Я улыбаюсь и легко сбегаю по ступенькам. Вляпаться и набекрень — это точно не про меня.

Раздаётся рассерженный хлопок дверью.

Ещё одна подружка осталась в прошлом. Да будет так!

7. Виктория

Чёртов Алекс Берг!

С мыслями о нём проходит бессонная ночь. С мыслями о нём прибегаю утром на работу. В новом лифчике. Ну, правда, не выкидывать же!

Переодеваюсь, выхожу в зал к своим «пампушкам».

— Победина, — Гремлин встречает меня лично, как английскую королеву. Отводит в сторонку, безжалостно стиснув запястье. — А ты зря при параде. Иди-ка, милая, пиши заявление. Ты у меня больше не работаешь.

— Как не работаю? — оглядываюсь на болтающих между собой «спортсменок». Невольно отмечаю, что в канун праздника пришли немногие. Но ведь пришли!

— Спроси ещё почему? — Павел Андреевич обдаёт меня запахом своего тошнотного освежителя и криво ухмыляется.

— Почему? — гордо вскидываю подбородок.

Гремлин холодно смотрит в глаза и переходит на официоз:

— Потому что это мой клуб, Победина. А мы с тобой как-то не сработались. Как-то не справилась ты с поставленной руководством задачей. Поэтому идите, Виктория, в бухгалтерию. Получите расчёт, и чтобы уже сегодня я вас здесь не видел.

Провожаю глазами его бычью шею. Какой дурак назвал его Гремлином? Обидели маленькое злобное мифическое существо. Козёл этот Громилов, с большой буквы К.

— Спасибо за отличный подарок ко дню рождения, — нарочито кланяюсь я в пояс его удаляющейся спине в деловом костюме.

Просто замечательное окончание старого года. Иду переодеваться и собирать свои вещи — сбрасывать наеденные за праздники килограммы мои «пампушки» будут уже без меня.

Ида Сергеевна, главный бухгалтер «Олимпикуса», смотрит на меня с нескрываемым торжеством.

Девушка в соку под тридцать. Кроваво-красные губищи, грудь на полметра вперёд, крутые бёдра, тонкая талия, красивые ноги — всё, казалось бы, при ней, кроме одного: Ида сохнет по Гремлину. А он-то ей в руки и не даётся.

Едва я устроилась в фитнес-клуб, Лариса, старожил и тренер по бодибилдингу, напрямик заявила:

— Не дай тебе боже перейти дорогу нашей прекрасной Иде – сожрёт и не подавится.

Я молча удивилась, но спрашивать ни о чём не посмела. Девчонке после института, имеющей в запасе только скромный год работы в школе учителем физкультуры, не пристало задавать неудобные вопросы на новом месте.

— Трахал он её, — доверительно выдохнула мне в лицо информацию Лариса, — но недолго. И она никак не может смириться, что ему не нужна. Иногда у баб, прости господи, кукушку перемыкает, и хоть с разбега об стену башкой — ничто не помогает. Ей всё кажется, что однажды Пал Андреич упадёт у её ног и предложит жениться. А он, прости господи, ни одной юбки не пропускает. Так что ты с ним осторожнее. Я предупредила. А кто предупреждён, тот вооружён!

Лариска по-боевому подняла жилистую руку вверх и потрясла нехилым кулаком в яростном жесте «Но пасаран!».

Предупреждению я вняла, но мне это не помогло: не только для того меня, видимо, нанял Гремлин, чтобы переводить таявшие сантиметры на талиях моих подопечных в кругленькие цифры чистой прибыли на своём счету.

Поначалу подкатывал мягко, ненавязчиво. Но в последнее время церемониться перестал: то за задницу норовил подержаться, то зажать в уголке, если зазеваюсь. Вчерашняя сцена в раздевалке стала погребальным аккордом моей недолгой полугодовой карьеры фитнес-тренера.

И вот я стою перед злорадствующей Идой и с тоской думаю, за что мне это всё и что делать дальше.

В голове карусель после бессонной ночи. В глаза как песком насыпали.

— Получи, милочка, и распишись! — голос Иды приторно сладенький, но хочется скривиться, как от кислоты. Растерянно пересчитываю купюры.

— Но ведь это… — горло сжимается от возмущения.

— Твоя зарплата, — договаривает за меня главбухша и растягивает в ехидной улыбке губы.

— А расчётные? Компенсация за отпуск? Годовой бонус? Премиальные ко дню рождения? — кажется, сейчас от возмущения меня порвёт на десять маленьких Вик.

— Победина, бери, что дают, и дуй отсюда! — слетает с неё вся напускная учтивость. Павел Андреевич дал чёткие указания по поводу тебя.

— Какие такие указания? — наступаю я в безрассудной храбрости — мне терять нечего, а проблем с этим несравненным Пал Андреичем я уже хлебнула выше крыши.

— Какие надо! — царственно махает Ида на дверь.

— Тогда я сейчас сама выясню! — бросаю в сердцах и, забрав кровные, твёрдо решаю поставить все точки над Ы в нашей негласной войне с боссом.

— Беги, беги. Его нет на месте! — несётся победоносно мне вслед.

Ида о Гремлине знает всё, но я всё же делаю попытку прорваться в кабинет. К сожалению, она права: шеф успел уехать. Растворился в небытие. Исчез. Ну ничего. Я просто так этого не оставлю. Мне сейчас так нужны эти деньги, я Ленке хотела помочь в конце концов.

Боевой дух и решительность испаряются уже на улице. Мягкими хлопьями на землю падает снег. Беззаботные дети лепят из него снежки. Я поднимаю лицо и ловлю ртом летящие снежинки. Настоящая новогодняя погода. И такая знакомая тоска в преддверии зимних праздников. Самое время проникнуться жалостью к себе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Уже придя домой, не могу сдержать горьких слёз.

Беда я и есть Беда. Без работы, без денег, в полном одиночестве. Никому не нужное, всеми забытое недоразумение в огромном-огромном городе.

Больше всего на свете не хочется быть сейчас одной. Нет, именно сейчас ещё терпимо. Но завтра, когда все соберутся семьями за праздничным столом — невыносимо думать о пугающей тишине бабушкиной квартиры.

Я поднимаюсь с дивана и бесцельно брожу по комнате. Смотрю в высокие потолки, словно там можно найти ответ. Рассеяно двигаю слоников на полке. Их ровно семь — на счастье. Только моё где-то заблудилось.

Взгляд падает на стол, где красуется во всём великолепии прямоугольная визитка. Чёрное с серебром. Рука сама тянется к кусочку картона. Пальцы гладят слегка вдавленные буквы.

Алекс Берг. Память услужливо подбрасывает воспоминания, словно дрова в разгорающийся камин. Как он смотрит исподлобья, как слегка дёргаются в усмешке уголки его красивых губ. Его горячая ладонь сжимающая мои пальцы. Скользнувшая по талии рука, когда он подсаживает меня в машину.

Я понимаю: это любопытство льва к зазевавшейся бабочке. Снисхождение опасного большого животного к порхающему насекомому.

Но внутри зарождается невольная дрожь. От болезненно вставших в одно мгновение сосков и до низа живота зигзагом бьёт молния. Я испуганно сжимаю ноги. Его интерес так откровенен. Так прост. Так не прикрыт. Так явны его намерения, высказанные подаренным сексуальным бельём, что моё тело принимает этот сигнал, игнорируя все выдвинутые слабым рассудком доводы. Принимает и откликается, вопреки всему.

Сжимаю в руке телефон. В конце концов, почему нет? Почему не он? Почему не этот привлекательный опытный мужчина, от одного воспоминании о котором между ног становится так горячо?

Я не хочу быть одна. Только не в этот Новый год, пожалуйста. Но я приму тишину и одиночество спокойно, если он не ответит. Смирюсь, если ничего не получится. Буду сидеть на старенькой кухне, давно не знавшей ремонта, пить шампанское с горла и заедать креветками.

Много чего себе обещаю, тыкая пальцем в цифры. Почти готова, что ничего не случится — будут вечно звучать гудки, а он не ответит. Такие, как Берг, не отвечают на незнакомые номера. Не проводят новогодние ночи в одиночестве. Не запоминают имена мимолётных знакомых.

Я немею, когда на очередном сигнале в динамике раздаётся его глубокий голос. Теряюсь, паникую и почти нажимаю отбой, когда слышу:

— Виктория?

8. Алекс

Я знаю, что это она. Визитки с этим номером телефона я раздаю только женщинам, которые чем-то меня заинтересовали.

Не думал, что откликнется так быстро. Охотник во мне ликует: бедный зайка попал в ловушку, и клетка за ним захлопнулась. Мужчина во мне разочарованно вздыхает: как просто порой завоевать женщину. Несколько комплиментов, подарок, езда по ночному городу. Всё дело в цене: дорогие девушки продаются подороже, бедные — подешевле.

Чего, собственно, я хочу, выхватив из толпы свеженькое личико?

В штанах поднимает голову предвкушение — мгновенная реакция всего лишь на телефонный рингтон. Ну, разве что. Да. Единственное, чего я на самом деле по-настоящему хочу.

Принимаю звонок. Жду смущённое щебетание. Но по ту сторону молчание. Понимаю: трусит, сейчас бросит трубку.

— Виктория? — дыхание в ответ и тишина. — Что-то случилось?

Пауза длинною в театральный антракт. Может, я оглох?

— Нет, — на самом деле мне неинтересны её проблемы. Важен лишь результат: она позвонила. — Я хотела поблагодарить за подарок. Не стоило…

— Перестань, — обрываю её сбивчивые реверансы. — Встретимся?

Снова пауза, словно она взвешивает простое предложение увидеться на сверхточных весах.

— Нет, — хм. Девушка из разряда: «а поговорить»? — Пригласи меня встретить Новый год, Алекс Берг.

В её голосе столько отваги, словно она с небоскрёба решила спрыгнуть.

«Да-да-да!» — ликует мой фаллос.

— Завтра вечером. В девять. Я заеду, — отвечаю коротко по существу и нажимаю на «отбой».

Объект запеленгован. Больше нет нужды его добиваться, можно смело выбросить девушку из головы.

Только проще сказать, чем сделать.

К вечеру тридцать первого декабря понимаю, что взвинчен до предела. Не мысли даже, а сексуальный бред. Тело напряжено, в паху — пожар, а перед глазами — Викина грудь с торчащими сосками; закушенная до крови губа; запрокинутая назад голова; напряжённый изгиб шеи.

Чем ближе час встречи, тем навязчивее откровенно бесстыжие образы.

— Спускайся, я жду, — не замечаю, как перехожу на лаконично деловой, прохладный стиль, хотя зверь внутри предвкушает встречу.

На ней не куртка, а пальто. Мягкий кашемир едва прикрывает колени. Ей идёт.

— Шикарно выглядишь, — отвешиваю топорный комплимент на автомате и распахиваю перед Викой дверцу своего «Зверя». Хм, как она назвала мой чёрный Рэндж Ровер. Да, хищный. Подходит. Хоть я и не даю клички своим машинам.

Снова едем по ночному городу. В одной из моих квартир уже ждёт накрытый приходящей домработницей стол, разбрасывает разноцветные огоньки живая наряженная ёлка, звучит тихая музыка. Стандартный минимум для романтического вечера в интимной обстановке.

Практически не разговариваем, погружённые каждый в свои мысли. Уже почти у цели ловлю её напряжённость. Кажется, она жалеет, что связалась со мной.

— Эй, — заглушив мотор, притрагиваюсь большим пальцем к её подбородку. Она вскидывает на меня зелёные глаза. Растерянность. Открытость и доверчивая беззащитность, как у щенка. Не люблю такой откровенной наивности, но в этот раз готов потерпеть. — Это всего лишь Новый год. Праздник, когда хорошо вдвоём.

— Втроём, — прячет Вика глаза под ресницами. Я замираю, соображая, что она имела в виду. — Ты забыл про ёлку, Алекс Берг.

Мне нравится, как она произносит моё имя. Не тянет капризно: «А-алекс», не называет дурацкими уменьшительными именами, а выдыхает почти интимно, но открыто, словно иглы вгоняет: «Алекс Берг».

Хочется подмять её под себя прямо сейчас. Впиться в губы, ранить кожу жёстким поцелуем. Впечатать наконец-то ладони в её грудь, потереться восставшей плотью о её плоский живот. Проверить, так ли он упруг, как кажется. Сдерживаюсь с трудом.

Выскакиваю наружу, открываю дверцу, подаю руку. У неё ледяные пальцы. Волнуется. Ну, ничего. Я сумею её согреть.

В квартиру Вика входит осторожно, словно ступает по минному полю. Так кошки лапой пробуют воду. Удивляется строгому дизайну, восхищается голубой ели в кадке, смущается, когда падает её пакет. Интересно, что она в нём принесла?

Её наивная непосредственность слегка раздражает: сразу чувствую себя усталым от жизни старцем, которого уже ничем не удивить.

Очень по-женски сбрасывает лёгкое пальто мне на руки, позволяя поухаживать. Как там говорят? В гардеробе каждой женщины должно быть маленькое чёрное платье? На ней — маленькое платье цвета переспевших вишен. «И бордовый комплект под ним», — шепчет, подсказывая, возбуждённое подсознание.

Всё остальное — мимо кассы. Глаза замечают только тело: красивое и стройное, изящное для её роста. Она принесла туфли. Переобулась с грациозностью Золушки.

Длинные ноги, слегка выпирающие тазовые кости и лобок под натянутой туго тканью. Идеально плоский живот, грудь круглыми мячиками и снова соски — их каменное великолепие не скрывают ни платье, ни кружевной комплект. Зависаю на них надолго, а когда поднимаю взгляд выше, вижу, как девушка кусает губы и нерешительно смотрит на меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Проходи, — делаю жест рукой, и она послушно идёт, куда ей указано. Жаль, что не в спальню. Но спешить не в моих правилах.

Нас ждёт праздник. Шампанское, тосты, вкусная еда, какие-то слова — не важно.

Мои чувства обострены до предела. Я ловлю лишь её дыхание, движения и блеск глаз. Терпеливо жду, когда она достаточно осмелеет, расслабится и будет готова к тому, за чем, собственно, и пришла.

9. Виктория

Какой он красивый. Этот Алекс Берг.

Эти выступающие скулы. Впалые, рельефные, обтянутые гладко выбритой кожей. Волевой подбородок. Тяжёлый, квадратный, упрямый, спартанский. Я боюсь лишний раз поднять глаза. Изучаю гипотетическую щетину. Наверняка она такая же тёмная, как его волосы. Густая, колючая. Ему бы шло.

Какой он молчаливый. Этот Алекс Берг.

Два слова рядом — максимум. Движение бровей. Взмах ресниц. Наклон головы. Жесты экономны. Интонации выверены. Эмоции спрятаны под непроницаемой маской. Взгляд скользит уже не оценивающе. Нет. Он уже выбрал. Купил. Ждёт. Снисходительно слушает мой бред.

— А я верю в гороскопы, — делаю ещё глоток шампанского. Цежу, хотя стойкое желание осушить бутылку залпом. Рука на тонкой ножке бокала предательски дрожит. — Не во все подряд, но по знакам Зодиака верю. А ты кто по гороскопу?

— Телец, — он великодушно отвечает. А я ликую: тригон Земли. Он мне подходит. Телец плюс Козерог — хорошее сочетание. Глупо. Мелочь. Но радуюсь даже этому. — А почему твоя компания называется «Гладиатор»?

Неожиданный переход. Знаю. Но мысли скачут как испуганные кролики. И тут же рвутся на язык.

Уголок его рта едва заметно дёргается в усмешке.

— Потому что название «Телец» уже было занято?

Я смеюсь. Он шутник. Этот Алекс Берг. Такой латентный комик. С каменным лицом. Ироничный, но невозмутимый.

Конечно, я уже облазила весь интернет в поисках информации о нём. И до обидного нашла так мало: лишь скупые записи в базах данных о спортивном клубе «Гладиатор», зарегистрированном довольно давно, который постепенно разросся до сети спортивных клубов "Айсберг". Шикарные, первоклассные заведения, с бассейнами и саунами. Но о владельце на сайте — ничего, только имя. Плюс сеть бутиков элитного белья «Идиллия». Тоже владелец. Странно, когда такой брутальный мужик занимается женским бельём.

И то, что на пальце нет кольца, я заметила ещё в кафе. Но я всё равно спрошу. Что мне терять? Хотя нет, терять мне как раз есть что. И как раз сегодня. Но ему необязательно это знать.

— А ты женат?

О, этот синий взгляд с отблесками огоньков гирлянды! Что хочешь ты увидеть в глубине моих глаз, Алекс Берг? Клянусь, я не разочаруюсь. Не испугаюсь твоей грозной правды, хоть и трушу до темноты в глазах.

— А это важно?

— А это секрет?

— Нет, — и снова эта загадочная полуулыбка. — Дважды нет.

Судорожно прикладываю эти «нет» к своим вопросам. Не секрет. Не женат.

— Разведён?

— Она умерла.

И пока я сижу с ошарашенным лицом и бубню нелепые «прости», «мне жаль», он равнодушно наполняет бокалы.

Стрелки подползают к полуночи.

Звучат куранты. Первый раз я не знаю, что загадать под их торжественный бой. Говорят, бойтесь своих желаний, но под ударной дозой шампанского я уже ничего не боюсь. Говорят, чтобы сохранить что-то и не потерять тоже нужны усилия и везение. Я загадываю, чтобы он «сохранился» в моей жизни. Этот вечер, этот праздник, этот неотразимый Алекс Берг. Хотя бы приятным воспоминанием.

«С Днём рождения, Вика!» — поздравляю я себя мысленно, выпиваю до дна и бегу в прихожую за подарком.

Я полдня потратила, чтобы придумать, найти то, что можно подарить этому пресыщенному мужику. А потом ещё час на то, чтобы к маленькой декоративной яхте приклеить ювелирно вырезанные маникюрными ножницами серебряные буквы «ПоБеда». И чтобы это «По» красноречиво повисло, готовое вот-вот сорваться в небытие. Яхта «Беда». Я подарила ему себя, но он этого не знает.

Удивлённо достаёт безделушку. Комкает упаковочную бумагу. Рассматривает прозрачную коробочку. Благодарит, даже не догадываясь о трагическом символизме, что я вложила в незамысловатую игрушечную модель судна с бордовым, в цвет красного дерева, корпусом и синим полосатым диванчиком на палубе.

— А я и забыл, что принято дарить подарки, — он пытается сделать виноватое лицо, но, кажется, ему всё равно.

Я великодушно его прощаю. У меня целый пакет элитного белья. Чем не подарок? У меня Новогодняя ночь с таким шикарным самцом, что хочется наделать селфи и разослать всем подружкам на зависть. Жаль, что подруга у меня только одна, да и той не до меня. Наконец, у меня сегодня не просто день рождения, у меня сегодня такой день… что если я сейчас не заткнусь и не перестану себя накручивать, то позорно сбегу, как я это обычно и делала.

Я трушу до подкашивающихся коленей. Меня пронзает током от ужаса, когда он прикасается к моей руке. Я до смерти боюсь предположить, что там у него в штанах, хотя мой взгляд упрямо упирается в гульфик, когда он встаёт, чтобы поставить на полку мой жалкий подарок.

Главное, не грохнуться в обморок. И не упиться до беспамятства.

Интересно, а моё бездыханное тело его устроит или обязательно шевелиться? Я бы предпочла просто раздвинуть ноги, или моя неопытность выдаст меня с головой.

Я пытаюсь обворожительно улыбнуться. За окном шарахает разом салют из всех окрестных дворов. Пора! Я готова!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Протягиваю бокал. Видимо, тост придётся говорить мне.

Но я не против — у меня столько поводов!

10. Алекс

Мы всё же о чём-то говорим, Вика улыбается. Бьют куранты, звенят бокалы. За окном грохочет канонада фейерверков. Люди радуются Новому году.

— Новый виток спирали. Новая точка отсчёта, — она допивает до дна и отставляет пустой бокал. — Время расстаться со старыми иллюзиями и обрести новые. Новые мечты. Новые надежды. Мы стали старше на целый год.

Не понимаю, что она имеет в виду. Запоминаю бредовую фразу, как сложный иероглиф. Женщины иногда перебарщивают с загадочностью.

— Я предпочитаю думать, что мы стали мудрее, — касаюсь её руки. — Потанцуем?

Кивок в ответ. Её ладони уверенно ложатся на мои плечи.

Мы так непростительно близко друг к другу.

Плавно движемся в танце, и уже не скрыть возбуждения, каменного стояка, намёка, что услужливо тычется ей в живот, предлагая перейти к новой стадии наших отношений. Но я не спешу.

Она податлива в моих руках, уступчива, невесома, тиха, как мелодия. Зов её тела — в лёгких движениях танца; в запахе её кожи — едва слышные нотки приглушённых тонов.

Веду костяшками по щеке, по тёплой нежной коже. Пальцем обвожу контур губ — медленно, очень медленно. Кожей чувствую, как сбивается её дыхание. Приходят в трепет ресницы.

Едва прикасаюсь губами к длинной шее, поднимаюсь вверх, к подбородку. Ловлю беззвучный выдох. Её губы близко-близко. Вот так сразу и сдаться? Нет. Нет! Мы захлебнёмся в ожидании, истомимся в предвкушении этого поцелуя.

Так хочется дать волю рукам — стиснуть, с силой вжаться пальцами в изгиб спины, но я сдерживаюсь.

Напряжённая плоть рвётся из штанов — её сейчас не усмирить, не погасить одним щелчком. Мой солдат готов ворваться, взять в плен, выстрелить, но пока сидит в засаде. Его терпение ему же на пользу: девушка должна прочувствовать, что ей достанется в качестве приза, когда наш медленный танец превратится в ритмичное танго.

Целую её в тонкие ключицы, провожу губами по ямке на шее. Там быстро-быстро, неистово бьётся пульс. Внутри сжимается пружиной упоение торжества. И когда мой язык касается кожи, девушка непроизвольно стонет. Вибрация её голоса отзывается дрожью нетерпения в моём теле. Член дёргается так, что я опасаюсь за целостность брюк.

Уже не сдерживаясь, провожу большими пальцами по выпирающим соскам. О, да! Ради этого стоило выслеживать её как дичь. На ощупь они такие же твёрдые, как и на вид. Нет. Ещё лучше. Крупные рубины. Тугие бутоны. Жемчужины. Гимн трансформации тела из мягкого в твёрдое — и я знаю, о чём говорю.

Ловлю губами её судорожный выдох и, наконец, жадно впиваюсь в её полуоткрытые шелковистые губы. Вспышка. Омут. Одуряющий вкус свежести и чистоты. Неудержимый поток желания.

Раздвигаю языком её губы. Врываюсь в рот, как торнадо. Засасываю, продвигаюсь, вторгаюсь и отступаю, чтобы снова атаковать. Я делаю языком то, к чему стремится мой член. Поступательные движения, плавные и рывками. Медленный и всё убыстряющийся ритм. Сильнее. Глубже. Ярче.

Руки уже прошлись по её затылку, растрепали волосы, очертили плечи, обхватили целиком неожиданно упругие груди. Они у неё как два мячика. Удобно ложатся в ладони и тычутся бесстыдно выпуклыми сосками прямо в центр, где кожа наиболее чувствительна. Прострелы по рукам отдаются в паху. Болезненно, до темноты в глазах.

Спускаюсь вниз, скольжу вдоль полукружья рёбер, обхватываю талию. Надо же — она так тонка, что пальцы почти смыкаются. Безжалостно мну ягодицы — плотные, округлые, небольшие.

Задираю платьице и касаюсь кромки кружевных чулок. Запускаю между ног руку. Провожу пальцами по гладкому шёлку трусиков. Горячо. Но ещё так сухо. Ничего, скоро она будет течь по моим рукам и просить, умолять, заклинать меня взять её.

Коварно просовываю пальцы под ткань. Вика дёргается, как от тока. Бёдра её напрягаются. И я почти готов позорно разрядиться в трусы.

— Тс-с-с, — глажу по горячей коже, уговаривая не только девушку. — Расслабься. Позволь порадовать тебя.

И она слушается, словно следует за моим голосом, словно поддаётся гипнозу. Я уменьшаю нажатие, перестаю давить и верховодить явно. Убираю руку из трусиков. Прижимаю девушку к себе за спину. Губами прохожусь по лицу, щекочу за ушками, одариваю поцелуем подбородок. Почти невесомо прикасаюсь к векам и снова слышу облегчённый вздох. Её тело становится податливее, мягче, как гибкая лоза. Оно выгибается, прижимается, движется, ведомое мною.

Кажется, Вика так и не поняла, как осталась без платья, в одном бордовом комплекте, что так ей идёт. Сидит идеально, подчёркивая нужные изгибы и впадины. Но он уже лишний. Слишком много одежды. Слишком нетерпелив солдат, что готов к атаке, стоит только дать команду.

Стискиваю зубы, чтобы не стонать. Сдерживаю руки, чтобы не рванули тонкое кружево, не раскидали по всей комнате клочки бордовых лоскутов.

Подхватываю Вику, как добычу, и несу в спальню. Слышу, как падают с ног её туфли.

Она такая лёгкая. Почти невесомая. И одуряюще возбуждающая, хоть и дрожит. Я надеюсь, от вожделения, а не от страха.

Я и так, как могу, откладываю этот момент. Сдерживаюсь из последних сил, но тяну. Тяну это удовольствие, как коктейль из тонкой трубочки. И ты будешь моя, девочка, сейчас и сегодня, и я, надеюсь, ты тоже этого хочешь. А если не хочешь, то всё равно подчинишься.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы уже в спальне. Пути к отступлению нет.

11. Виктория

Прохладная простынь вызывает содрогание во всём теле. Хотя я и так уже дрожу. Дрожу не от холода. И даже не от страха. От незнакомой мне лихорадки, что вызывают кончики его пальцев. Сквозь плотную ткань платья, шёлк, кружево, сквозь тонкую кожу они прикоснулись к чему-то глубже, далеко внутри, что уже истомилось, свернулось в тугой узел и требует его немедленно развязать.

Я почти раздета. Алекс полностью одет.

Такой инициативный, самостоятельный. Сам срывает пиджак, бросая его на пол. Но на пуговицах рубашки его останавливают мои руки. Я встаю, чтобы помочь ему. Может быть, я и не знаю, что делать дальше, но раздеть-то его я точно смогу.

Просовываю пальцы под планку с пуговицами. Касаюсь горячей кожи. Замираю, но меня ободряет его резкий вдох. И пока он медленно выдыхает, расстёгиваю их одну за одной, не торопясь. Ловлю его тяжёлое дыхание.

Вытаскиваю полы рубашки из брюк и ещё не пальцами, лишь одним ноготком веду по центру груди вниз, по ложбинке, по подтянутому животу. Обвожу аккуратный пупок и упираюсь в брюки.

Это сильнее меня — она так одуряюще пахнет. Его кожа. Гладкая, горячая, шелковистая. И упругие мышцы, что проступают под ней, повергают меня почти в религиозный экстаз. Он совершенен. Его живот. И каждый кубик его пресса в отдельности. Я обвожу их, очерчиваю контуры и, зацепив напряжённые соски, скольжу руками к плечам.

Мягко сталкиваю ткань. И пока он возится с манжетами, припадаю губами к его груди. На ней хочется рыдать как на Стене Плача. Оплакивать свою жалкую жизнь, что прошла не на ней. Я бы покрыла поцелуями каждый её сантиметр, измерила губами от одной выступающей ключицы до другой, от одного жёсткого соска к другому, и по диагонали, и поперёк, и сложными узорами. Я впиваюсь ногтями в его напряжённую спину. Я ликую: это же на сегодня всё моё?

Каждый аккуратный сосок, что так и просится в рот. С исполинским ростом Алекса они так близко к моему лицу, эти тёмные затвердевшие кружки. Нежно прикасаюсь к одному языком и слегка посасываю, чтобы он стал выпуклым ещё больше.

«Тс-с-с, — так и хочется успокоить эту, оказывается, очень чувствительную груду мышц по имени Алекс, когда он откидывает голову и стонет. — Это только один. Ещё второй, чтобы не обиделся».

Я, кажется, увлекаюсь, но Алекс не теряет контроль. Он берёт мои руки и мягко складывает на пряжку ремня.

Пальцы дрожат, но я справляюсь. Брюки падают. Я до ужаса боюсь увидеть, что скрывает тонкая ткань трусов. Что оставило на них это мокрое пятно и дыбится торосом, готовым вспороть эту ткань. Страшно подумать, что будет, когда я освобожу эту глыбу.

Справляюсь с нестерпимым желанием закрыть глаза, оттягиваю резинку трусов и спускаю вниз.

«Ну, здравствуй, чудовище!»

И может, из уважения к этой мужской святыне, а может, из любопытства, опускаюсь перед ним на колени.

«А ты, оказывается, совсем не страшный».

Он и, правда, словно сам по себе, его член. Отдельно от Алекса. Ровный, аккуратный, неожиданно красивый. Словно античная статуя. В гармоничной пропорции со своим широкоплечим владельцем, с золотым сечением между отдельными своими частями. Украшенный орнаментом выпуклых вен. Влажно поблёскивающий гладкой головкой.

С трудом представляю, как всё это великолепие во мне поместится. Но, главное, он не вызывает у меня отвращения. Осторожно пробую вытекшую капельку жидкости, скользнув по горячей поверхности головки языком. Соленоватая. И чуть-чуть пахнет морем. И подрагивает в такт бьющемуся пульсу. Подрагивает даже у меня во рту, когда я осторожно обхватываю её губами.

Да ладно! Я же не из дикого леса. Я видела, как делают минет. В любой порнухе. Даже делала однажды. Бывшему парню. Правда, он сам сунул мне в рот свой тонкий английский член. Сам и сбежал, потому что я давилась от смеха, когда обхватила несчастный пенис у основания двумя пальцами и они сошлись.

Сейчас мне не до смеха — на этой свирели помещаются обе мои ладони. И густые волосы лобка, лежащие красивыми завитками прямо у меня перед носом, вызывают желание запустить в них пальцы, как в шевелюру. Но взгляд останавливается на татуировке.

Чуть ниже выступающей тазовой кости, почти на лобке красуется выбитый тёмно-синими чернилами спартанский шлем. Гладиатор? Может, это его прозвище?

«Или твоё?» — я вновь обращаюсь к его крепкому другу, который так влажно скользит под моими пальцами. Но его старший товарищ останавливает меня, скривившись болезненно.

— Что-то не так?

— Всё так, — поднимает он меня за руку, как щенка за шкирку. — Но не надо.

Оставляет на полу свои вещи, вытаскивая стройные волосатые ноги из путаницы носков и штанин.

Я робко присаживаюсь на краешек кровати. Но он подхватывает меня и осторожно укладывает на прохладный шёлк.

Беззащитная поза. Обречённая. Но я ведь готова? Справлюсь. От этого ещё никто не умирал.

Закрываю глаза, пытаясь успокоиться, расслабиться. Перед мысленным взором — его эталонный член.

Будет больно. Обязательно будет. Может, сказать? И тут же уверенно отвергаю эту мысль.

Нет, не сейчас. Его нежные пальцы так пьяняще скользят по моим ногам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

12. Алекс

Я сижу на краю бесконечной кровати.

Веду руками по её телу. По бесконечной длине ног. Снизу вверх.

Подцепляю кружево чулок. Спускаю сначала один тонкий капроновый аксессуар и отправляю в полёт как воздушного змея, потом второй. Какие стройные, безупречно гладкие ноги. Очерчиваю пальцами икры, щекочу под коленкой. Там нежная кожа, чувствительная и тонкая. Вика вздрагивает, а я продолжаю медленно двигаться. Снизу вверх, сверху вниз и обратно. Делаю колдовские пассы, от которых она начинает учащённо дышать. Вдохи, выдохи сбиваются, но пока что она не стонет и не просит ни о чём.

Пора переходить к настоящим боевым действиям. Раздвигаю её ноги, устраиваюсь между ними и снова притрагиваюсь к горячей плоти, всё ещё скрытой под бельём. Подтягиваю её к себе, сжимаю плечи. Впиваюсь в губы, прохожусь по линиям её рук, кладу их на свой затылок. Тонкие пальцы лежат безвольно, а затем неожиданно сильно зарываются в волосы и царапают кожу. Отозвалась. Откликнулась. Ожила.

Она выгибается, касается грудью моей голой груди – и всё! Тормоза отказывают. Срываю с неё лифчик, и наконец-то сжимаю соски пальцами. Как долго я этого ждал! Катаю их по ладоням – горячие, твёрдые, нежные, бархатные.

Её руки тянутся к моей груди и словно прожигают насквозь. Я содрогаюсь. Рычу. Рокот моего голоса вырывается не из горла – идёт откуда-то из глубин, где притаился и уже приготовился к прыжку мой зверь. Голодный. Хищный. Опасный. Он трётся об её обнажённое тело. Пачкает смазкой её бархатное бедро.

Её робкая ласка – всего лишь поглаживание двух ладошек – взрывает в голове петарды. Разноцветные пятна перед глазами. Красные круги. Костры до небес. Пламя не остановить. К чёрту всё!

Её трусики летят куда-то в пространство. Сжимаю в ладони её лоно. Глажу нежные завитушки на лобке. Мягкая полоска стрелочкой. Всё остальное — гладко. На ощупь — как тёплый живой атлас, нежный-нежный, тонкий, как лепестки цветов. И пахнет она так же – цветами, фруктами и немного солнцем.

Раздвигаю мягкие складки. Провожу пальцами. Уже влажная, зовущая, готовая. От судорожного вдоха поднимается её грудь. Ноги снова сдвигаются, зажимая мою ладонь. Она неловко ёрзает, пытаясь подняться.

— Подожди, — шепчет хрипло.

— Тс-с-с, — снова пытаюсь её успокоить, но на этот раз мой магнетизм не срабатывает.

— Я… — выдыхает она, но замолкает, когда мои пальцы оказываются уже внутри, там, где так плотно, так горячо и влажно. На секунду я замираю. Смотрю ей в глаза.

— Передумала?

— Не знаю. Немного… не готова.

— Мне жаль, — отвечаю, не чувствуя никакой жалости. — Но мы уже прошли точку невозврата.

Я накрываю её своим телом. Целую в губы, покусывая, посасывая, обволакивая, готовый погасить малейшее сопротивление. Но она не брыкается. Не вырывается. И вдруг перестаёт лежать бревном — начинает выгибаться мне навстречу.

Я снова касаюсь пальцами между её ног, кружу по клитору, тру между влажных складок. В какой-то момент она начинает задавать бёдрами ритм. Не хочу сбивать его. Мокрая прядь прилипает ко лбу, но, разгорячённый, я не чувствую дискомфорта. Ощущаю только, как она двигается, подаётся навстречу моим движениям, трётся о пальцы. Быстрее, ещё быстрее!

И вдруг вскрикивает, высоко поднимая бёдра, и опадает, содрогаясь всем телом в конвульсиях оргазма. Её накрывает такой волной, что я замираю, любуясь, как красивое гибкое тело извивается в неподчиняющихся ему судорогах страсти.

У меня тоже есть предел. Я натягиваю резинку и врываюсь в неё, пока не утихла дрожь. Сильно, мощно, без предупреждения. Беру наконец эту крепость, хоть она вяло, но вдруг сопротивляется. Я просто делаю своё дело. Меня уже не остановить. Тараню. Завоёвываю. Побеждаю.

Выхожу медленно назад, до самой головки. И вбиваюсь до самых глубин, где так нестерпимо тесно и жарко.

Я мечтал об этом с того момента, как она чуть не сбила меня на выходе из торгового центра. Замираю на несколько секунд. И вот он — момент истины: беру в рот вначале один горячий возбуждённый до предела сосок, а затем другой. Тугие. Прекрасные. Горячие. Ласкаю их языком по очереди, а затем возобновляю движения, уже задавая собственный ритм.

Она подхватывает его, и я уже не останавливаюсь. Вдалбливаюсь сильно и мощно. Яростно, без удержу. Её ладони, с силой впечатанные в мои ягодицы, становятся последней каплей терпения. Качнувшись последний раз, я кончаю.

Фейерверк. Фанфары. Круговерть.

Я придавливаю её своим весом. Сжимаю в объятьях так, что ей становится трудно дышать. Полное обладание. Собственнический захват. Такая сладкая. Такая желанная добыча.

Она, наверно, задыхается. Уже плевать. Важен именно этот миг — я в ней, она — в моих руках. Её грудь расплющена о мою. Я её кокон. Она – моя бабочка. Я захватчик. Она пленница.

После того, как утихает дрожь в теле, нехотя скатываюсь в сторону. Выдыхаю. Неподвижно распластываюсь на кровати. Слышу, как она возится, но нет ни сил, ни желания поинтересоваться, как она. Я всё ещё в эйфории. Как давно со мной такого не было. Я в нирване. Все мышцы расслаблены. Член удовлетворён и сыт. Наконец-то.

— Можно мне в душ? — сквозь туман в голове прорывается её тихий голос.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Конечно, — отвечаю ровно и великодушно.

Пусть сходит. Я решаю, нужна ли она мне ещё.

Нет, не нужна. Я получил всё, что хотел. Я доволен, практически счастлив. Неплохое приобретение. Волшебная ночь. Но такая бывает ведь раз в году.

Протягиваю руку к телефону.

— С наступившим! Девушка, мне, пожалуйста, такси…

13. Виктория

Вода в душе льётся тропическим ливнем где-то за шторкой.

За спиной, совсем рядом, но кажется, что в другом измерении.

Я сижу на бортике ванной и меня трясёт. Ноги ватные — боюсь не заползу я в этот душ. И не хочу. Нет сил. Всё болит. Меня словно насиловала рота солдат. А ведь он был всего лишь один. Просто первый. Просто вошёл, воткнулся, пронзил своим осиновым колом, как вампира. Странно, что я ещё жива. Странно, что мне даже понравилось. Сначала. Немного. Это было так неожиданно — первый настоящий оргазм.

Чёрт! Закрываюсь руками. Сейчас мне стыдно. А тогда — никакого стыда. Мы так подружились с его рукой. И было так хорошо, пока не ворвался этот красавчик… Пришёл, увидел, победил. Цезарь, блин!

Низ живота скручивает мучительный спазм. Вот не хватало ещё всю ванную заляпать.

Встаю, вытираю потёкшую по ногам кровь. Хорошо, что немного. Больше похоже на сукровицу. Переключаю льющуюся потоком воду на скромный смеситель. И на трясущихся ногах всё же встаю под тёплые струйки.

Не хочу мочить волосы, размазывать оставшуюся косметику. И секса больше тоже не хочу. Всё, я встала на этот путь порока и разврата. Постояла немного и хватит. Главное, я это сделала. И мужик такой, что не стыдно и вспомнить, не грех даже похвастаться. Всё было круто.

Только с ужасом представляю, что же будет со мной дальше. А если он решит развлекаться со мной всю ночь? Пока я вроде жива. И хоть попавшее мыло щиплет, но не смертельно. Но если до утра? Если решит, что я должна отработать от забора и до обеда? В голове всплывают картинки разного красноречивого видео. Такого я точно не выдержу.

Вот же дура! Зачем я только брала это бельё? Зачем позвонила? Решила, что я бессмертная? Решила искать приключения на свою задницу… даже в уме это прозвучало двусмысленно. Однозначно прозвучало желание бежать. Запоздало проснувшийся инстинкт самосохранения заставляет разум, спасовавший перед обаянием этого качка, искать срочные пути отступления.

Заворачиваюсь в пушистое полотенце. «Дяденька, отпустите меня, пожалуйста!» — первое, что приходит на ум. Интересно, это когда-нибудь срабатывает?

Осторожно выглядываю из ванной с надеждой: вдруг он уже спит?

Он говорит по телефону. Чёрт, там же, наверное, и на его шёлковых простынях осталась кровь. Но вряд ли ему есть до неё дело. Его домработница постирает.

Ступаю неслышно. Останавливаюсь в дверях, стараясь не смотреть на его прикрытую простыней могучую фигуру, вытянувшуюся на кровати. Ищу глазами платье, но из своих вещей вижу только распластанный на ковре лифчик да один скомканный чулок. Интересно, где же трусы? Едва не спотыкаюсь о собственные туфли.

Алекс поворачивается на звук. Смотрит прямо, даже не моргая. Словно думает, что же мне сказать.

— Собирайся. На этом всё.

«Ах ты сволочь!» — взрывается в мозгу. А я ведь только что мечтала сбежать, но гнев во мне теперь борется с благоразумием. Но пока он не передумал, всё же засовываю ноги в туфли. Полотенце падает, пока я обуваюсь. Подхватываю с пола лифчик. Нет, не нужно мне его бельё. Этот урод молча и равнодушно следит за мной глазами.

На! Носи сам! Швыряю в его постную рожу бюстгальтер. Он перехватывает его в полёте рукой у самого лица. Не ожидал?

Спешу ретироваться. В гостиной нахожу брошенное платье. Натягиваю прямо на голое тело. Оно липнет к влажной коже, но я протискиваюсь ужом. Мне чужого не надо.

Я почти убежала. Теперь мной движет страх погони.

Хватаю с вешалки пальто, сумку. Он что-то кричит мне вслед, но я уже не слышу. Дверь хлопает за моей спиной.

Не дожидаясь лифта бегу вниз по ступенькам.

Скотина! Тварь! Оттрахал и вышвырнул! Выставил за дверь как последнюю шлюшку! Чуть не плачу от злости и обиды. А я ведь почти влюбилась в него. Из-за этого, наверное, и клокочет ярость. Хотя ведь не строила иллюзий. Но всё равно хочется его убить. Воскресить, а потом снова убить. Урод!

Сама ведь хотела сбежать. Но сама — оставила бы его с носом. А так… может, обидно, что опередил?

Дверь тяжёлая и с кодовым замком. Я с трудом открываю её и оказываюсь перед снежным сугробом. В туфлях на босу ногу. На улице. Первого января.

В ужасе хватаюсь за ледяное железо, пока дверь окончательно не закрылась и возвращаюсь в подъезд. Вот дура-то!

В службу заказа такси прозвониться практически невозможно. И чёртов телефон садится. И в дурацком подъезде холодно. Но раза с седьмого: Аллилуйя! У меня приняли вызов. И я даже получаю смс-ку: белая… Дочитать не успеваю — телефон умирает у меня в руках. Уже не важно. Белая, так белая.

Жду ещё пару минут. Выглядываю. И к своему облегчению вижу у подъезда белоснежную машину. Уверенно выхожу.

Водитель роется в бардачке и вскидывает голову, когда я открываю дверь.

— С Новым годом! — буркаю под нос, засовывая в тёплый салон сначала одну потом другую голую ногу. Нет у меня настроения улыбаться.

Но мужик даже на это вялое поздравление не откликается, пока я устраиваюсь на сиденье, поправляя полы тонкого пальто. Может, не понимает по-русски? Да нет, вроде русский, хоть и смотрит ошарашенно. Довольно молодой. До тридцати.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мне на Алеутскую, — произношу я с вызовом, чтобы вывести его из ступора.

На всякий случай приглаживаю волосы. Вдруг у меня на голове потерянные трусы, а я и не в курсе. Или он немой? Глухонемой?

— На Алеутскую! — повторяю громче. — Аллё!

Он, наконец, кивает. Переключает передачу, выворачивает руль.

Я с облегчением выдыхаю и пристёгиваю ремень безопасности.

«Ну что, с Днём рождения, Вика?»

Чудесная выдалась ночка. Чудесный, наверное, предстоит год.

Невыносимо хочется плакать.

Я отворачиваюсь к стеклу, чтобы меня не разглядывал любопытный водитель. Во всех окнах огни. Шум, веселье, праздничные застолья. В небо всё ещё взмывают праздничные фейерверки. А кто-то работает, как этот несчастный за рулём. А кого-то, не будем показывать пальцем, отымели и выкинули на улицу как использованный латекс.

— Курите? — вдруг обращается ко мне водитель.

Я отрицательно качаю головой.

— А я, пожалуй, закурю, — чиркает он зажигалкой. — Не каждый день в машину сами садятся девушки, бегающие по морозу в туфлях.

14. Алекс

За Викой захлопывается дверь, а я чувствую, как облегчение накладывается на досаду — отвратительнейший коктейль, мешающий по-настоящему удовлетворённо выдохнуть. Всё закончилось, и мне бы радоваться: ни истерик, ни слёз, ни сварливых пафосных высказываний, какой я козёл.

А ещё мой усталый солдат резко поднял голову при виде крепких ягодиц, когда с девушки упало полотенце. Можно подумать, никогда голой жопы не видел, чтобы так резко реагировать-то. Чертовщина какая-то.

Встаю с кровати, включаю свет и замираю, как собака, сделавшая стойку. На кипенно-белой простыне коробятся подсохшие бурые пятна. Кровь. Стою, как дурак, обнажённый посреди комнаты и ничего не соображаю. Вроде не пьяный, а в голове шумит, словно выпил без меры и не понимаю, как такое может быть.

Критические дни? Глупость. И память услужливо подбрасывает угля в топку моих сомнений: сразу вспоминается, как она зажималась, словно в первый раз. Какой была упоительно узкой. Слишком тесной для моего члена.

Делаю два шага и разворачиваю салфетку, где покоится использованный презерватив. И здесь кровь. Не хочу верить глазам, но мозг уже взрывается, принимая истину. Девственница. Чёртова целка.

Выхватываю взглядом бордовое бельё. Брошенный мне в лицо бюстгальтер. Лежащие возле ножки кровати жалкие трусики. Распластанные на ковре, как сухие змеиные шкурки, чулки.

Хмурю брови, ерошу машинально рукой волосы. В коридоре аккуратными столбиками стоят Викины сапоги. Сумасшедшая. В одном платье на голое тело, пальтишке, которое не греет, и туфлях. На мороз. Хорошо, что я этой малахольной такси вызвал.

Замечаю, что брожу по квартире, нарезая круги. В груди растёт раздражение. Отличное начало Нового года. Но она не дождётся: я не испытываю никакого хренового чувства вины. Просто бесит её дурость — всего лишь.

Телефонный звонок в гулкой тишине звучит, как выстрел.

— Такси вызывали?

Простой вопрос выбивает почву из-под ног. Вместо ответа снова и снова оглядываю комнату, цепляясь глазами за её разбросанные вещи и пятна на простыне.

— Как никто не вышел? — задаю тупой вопрос, понимая, что такси приехало, а Вики почему-то нет внизу.

Пытаюсь ей дозвониться. Абонент не доступен. Ну, конечно. Одеваюсь. Спускаюсь вниз, оглядывая каждый лестничный пролёт в подъезде. Отпускаю такси, подавляя в себе порыв сесть и ехать к Викиному дому. Нет смысла: я даже не знаю, где её окна. Не знаю, какой у неё номер квартиры. Да и домой ли она поехала? А раз так, нужно успокоиться и не забивать голову бесполезными тревогами. Не маленькая девочка. Разберётся сама со своими проблемами. Почему, собственно, они должны автоматически стать моими? Только потому, что у кого-то в голове две извилины? Гордая, трусы ношенные она мне оставила.

Все слова, что я себе говорю, логичны и правильны. Только на душе всё равно неспокойно. От мрачных мыслей меня вновь отрывает телефонная трель. Перезванивает? Хватаю мобильник. Но это не Вика.

— С Новым годом, зятёк! — несётся из трубки глухой голос бывшего тестя.

— И тебя с наступившим, Ефремыч.

— Ты бы приехал, что ли, старика навестить. Давненько не виделись.

Старик. Всем бы такими стариками быть. Так и вижу его перед глазами: плотно сбитого, но ни грамма жира; с седыми висками, но с жёстким взглядом; умного, расчётливого, опасного. Пятьдесят три — далеко ещё не старик. Любит он поиграть словами.

— Приеду, — легко соглашаюсь, пялясь на испачканную простынь. — А то ты там, небось, совсем в медведя превратился в своём загородном доме, среди леса дремучего.

Игорь Ефремович смеётся, довольно крякая:

— Много ты понимаешь, дитя выхлопных газов и синтетической еды. Свежий воздух, живой огонь в камине, белки шастают, как домашние кошки. Жду тогда тебя, на пельмени. Новый год всё же — семейный праздник!

Он отключается, я слушаю короткие гудки, не в силах стряхнуть с себя воспоминания. Я был женат на Светлане — его избалованной дочке. Порывистой и необузданной. Больной на всю голову наркоманке.

Это был брак по расчёту. Сделка, заключённая между мной и её отцом — Демьяновым Игорем Ефремовичем. Это был брак-пропасть. Брак-провал. Брак ярких вспышек, сильных страстей, невыносимой муки.

Я любил её вопреки. Может, тому виной была её бесконечная жажда. Она не умела жить наполовину — всегда только на разрыв, на самых высоких нотах, когда срываются тормоза. Ни тогда, ни сейчас не желаю анализировать наш неправильный и такой короткий брак.

Светы больше нет. Но, видит Бог, я сделал всё, чтобы она была. Жила. Улыбалась. Она стала моей второй ошибкой, но я об этом не жалел. Ни тогда, ни сейчас.

Мы до сих пор в хороших отношениях с Ефремычем — её отцом. Дружим, общаемся, ведём общие дела. Он цепок, могуч и изворотлив. Знает толк в бизнесе и умеет извлекать выгоду даже из воздуха.

Но единственная дочь, умершая так рано, — не то, что делает его сильнее. Общие воспоминания помогают Ефремовичу чувствовать себя живым, а мне — не забывать, что где-то там, очень глубоко, у Алекса Берга всё же есть сердце.

Телефон звонит в очередной раз. Машинально смотрю на экран. Это опять не Вика, это — женщина, которую я сейчас не хочу слышать. Но всё же нажимаю на зелёную кнопку, принимая вызов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— С наступившим тебя, Надь, — говорю вежливо, но отстранённо. Надежда — директор всей сети «Идиллия». Мой деловой партнёр. Лучшая подруга моей покойной жены. Человек, с которым я иду бок о бок по жизни не один год.

— С Новым годом, Александр! С новым счастьем!

Невольно кривлюсь. Хорошо, что она не может видеть моей гримасы. Всегда морщусь, услышав это официально-пафосное «Александр». Только она из всего окружения зовёт меня так. Только ей, пожалуй, я позволяю это.

— Приедешь?

И

всегда напрягаюсь, услышав в её голосе эти заискивающие нотки. Сжимаю челюсти до боли в висках. Знал, что спросит. Подавляю порыв послать её подальше.

— Нет, но могу взять тебя с собой к Ефремовичу. Пригласил в гости. Поедешь?

Слышу её рваный выдох, словно она затаивала дыхание, ожидая моего ответа.

— Отличная идея! — тараторит бодро, соглашается сразу, без раздумий, словно боится, что я передумаю.

Понимаю: это совсем не то, чего она на самом деле ждёт, но, думаю, это хороший компромисс.

— Я заеду, — называю время.

Она первой нажимает «отбой», и я чувствую, как внутри развязывается узел. Да, я трахаю директора своих магазинов. Не помню как, не могу сказать, когда это случилось впервые, но то, что даже не в первый год после смерти жены, — знаю точно.

Я долго приходил в себя. Она всё время была рядом. Поддерживала и утешала. Подставляла плечо и подбадривала. А потом всё как-то случилось само по себе. Только ни во что в итоге для меня не вылилось.

Надя осталась просто другом, нитью, связывающей меня с прошлым. И настоящим спасением, твёрдо держащим на плаву этот непростой для меня бизнес жены. Умная, красивая, талантливая. Профессионал, с которым приятно иметь дело, но не более того.

Я никогда не считал её своей женщиной. Ценил, уважал, но никогда не любил. Я даже не сразу разглядел её интерес к себе. Да и сейчас, хоть и вижу, усиленно делаю вид, что не замечаю. Снисхожу, потому и не рву эти тупиковые отношения. Изредка потрахиваю в перерывах между своими подружками, скорее из спортивного интереса, чтобы конь не застаивался, — без вариантов с моей стороны.

Полагаю, и я у неё не единственный. И каждый раз жду, что она больше меня не пригласит. В тридцать с небольшим женщине всё же пора бы задуматься о настоящей семье. И каждый раз морщусь и бешусь, когда она говорит этим просящим тоном. Бывает, соглашаюсь, но чаще пытаюсь избежать встреч. Непросто вычеркнуть её из своей жизни. Она не чужой человек, и я сам виноват, что позволил ей подойти ко мне ближе, чем нужно. Поэтому терплю.

Жду, что однажды она поймёт: я не тот, кто ей нужен. И однажды какая-то из наших встреч окажется последней. Может быть, эта?..

15. Виктория

В машине тепло. Кажется, водитель даже добавил температуру, правильно оценив состояние моих замёрзших, как куриные окорочка, ног.

Он, к счастью, не разговорчив. Только переключает радио, из которого, не умолкая, доносятся новогодние поздравления и зажигательные праздничные песни. А мне не даёт покоя его странная фраза: «не каждый день… девушки сами». И мучает вопрос: зачем я села на переднее сиденье?

Ладно, села, скажем, подсознательно, поближе к «печке». Но «сама»? Что, блин, значит «сама»?

Поглядываю на парня с подозрением. И немного с любопытством. Тонкий профиль, аристократический, породистый. Моя бабушка про таких говорила: «А девкой был бы краше». Стрижка — словно он с утра из парикмахерской: аккуратно выбрит затылок, густые русые волосы прямыми прядями лежат набок, чёлка прикрывает с одной стороны лоб. Не с моей стороны — я вижу его благородную покатость. Вижу и тонкие длинные пальцы, уверенно сжимающие руль. Вижу ухоженную щетину и торчащий из выреза пуловера жёсткий ворот белой рубашки.

Слишком белой. Я нервно оглядываюсь: чистейшие чёрно-белые чехлы на сиденьях. И пахнет в салоне жевательной резинкой и новизной. Это точно такси?

И оно поворачивает не в сторону моего района, а совсем в противоположную.

— Куда мы едем? — я же спросила спокойно, правда? Невозмутимо? Равнодушно? Я же смогла? Хотя в мозгу пожарной сиреной взвывает: «Ма-а-а-ма! Спасите меня!»

— Заскочим по дороге в одно место, — отвечает он. Вот его голос точно не дрожит, как… как у настоящего маньяка. Моё сердце обречённо падает вниз. И как удобно: я даже без трусов. Проклятье!

— Вы же не такси, да?

— Нет, — улыбается он. Хорошо так улыбается, как раз как всякие больные извращенцы. — Но я доставлю вас на Алеутскую, не переживайте. Только немного попозже.

— Не переживать? Попозже? А ну-ка остановите немедленно машину! — я настроена очень решительно.

— Девушка, вы не поздновато разнервничались? Да и куда вы в таком виде? — ещё более радушно улыбается эта маньячина.

— Нервничать никогда не поздно, — хватаюсь я за ручку двери, которая тут же защёлкивается блокировкой.

— Не хочу, чтобы вы зря покалечились, — отвечает он на мой испуганный взгляд. — Меня, кстати, Стас зовут. А вас?

— Машину остановите. Меня тошнит, — прижимаю я руки ко рту как можно театральнее. Чего только не выдаст в критической ситуации мозг. Не худшее решение, как оказалось, — опасность изгваздать его стерильный салон.

— Сейчас, сейчас, — бросает он на меня тревожный взгляд. Автомобиль тормозит, выворачивает на обочину.

Парень первый выскакивает на улицу, открывает мне дверь. И тут передо мной встаёт неразрешимая дилемма: поставить свои единственные приличные туфли в серую кашу из грязи, снега и реагента или…

Поднимаю взгляд с его уже утонувших в этой чаче ботинок на встревоженное лицо. Какой-то он пугливый, этот маньяк.

— Кажется отпустило, — бровки домиком умоляюще.

Он обречённо вздыхает, захлопывает дверь. Достаёт, как цапля, свои длинные ноги из этой грязи, сокрушённо рассматривает промокшие брюки. Стройный, высокий, изящный, как танцор. Нет, точно не Джек Потрошитель.

— Откуда вы только свалились на мою голову? — плюхается он на сиденье. — Надо было сразу вас выставить. Но раз уж взялся, чёрт с вами, довезу до дома.

— Меня Виктория зовут. Это типа Победа, — ковыряю я пальцем ручку своей сумки. — Но подруга зовёт меня Беда. Потому что со мной всегда так, простите. Я не специально. Вы же хотели куда-то заехать?

Никакой он не извращенец — выношу окончательный вердикт. Обычный парень, симпатичный, под тридцать. Уставший, расстроенный, озабоченный. С чего я вдруг заладила: «маньяк, маньяк». Дурища! Сама же в машину к нему села.

— Уже неважно, — отмахивается он. — Хотел подарок тётке завезти. Но подождёт, раз вас укачивает в машине.

— Нет, нет, меня обычно не укачивает.

— Много выпили? Или от страха?

— А вы доктор? — я снова подозрительно его разглядываю. За настоящего доктора он бы не сошёл, а вот за актёра, играющего благородного хирурга в каком-нибудь сериале, запросто.

— Нет, — смеётся он. Протягивает визитку. Риэлтерская компания. Станислав Шувалов. Глава отдела по элитной недвижимости. Везёт мне в последние дни на «элитность».

— Тогда и то, и другое. И вообще ночка как-то не задалась.

Стас разворачивает машину на сто восемьдесят градусов прямо посреди пустой дороги. Вот теперь мы точно едем на мою злополучную Алеутскую. О чём любезно сообщает даже дорожный указатель.

— И у меня, — вздыхает. — Решил в кои веки провести её с мамой. И едва выдержал пару часов. Собрался вернуться домой и тупо напиться в одиночестве. А тут… вы. Не хотите составить мне компанию?

— Спасибо, — я стыдливо натягиваю платье на голые колени. — Очень устала. Да и выпила уже порядком.

— Понимаю, — кивает он. — Но, может, в следующий раз?

— Можно, — пожимаю я плечами неопределённо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И вновь оцениваю его геральдический профиль. Такие только на монетах печатать. А с такой осанкой, как у него, только на балах танцевать. Какое напиться! Какая компания! С ним бы чай пить под сенью старых яблонь. И, оттопыривая кокетливо пальчик, томно вздыхать: «Ах, любезный граф!»

Забыть! «Домой! К мадамам, нянькам, тряпкам, куклам, танцам!»

Был у меня уже сегодня один граф. От него бы отойти. Да чаю с малиной, да ванночку для ног с горчицей для профилактики.

Опасность простуды беспокоит меня больше, чем страх раскрыть Стасу место своего проживания. Белая машина останавливается у самого подъезда.

С обещанием позвонить я машу на прощание визиткой и бегу по ступенькам к своей старенькой обшарпанной двери. Прости, Стас, но сейчас мне совсем не до новых знакомых. В моём сердце ещё нет места, ещё ноет, скулит в нём обида, ещё не простило оно, не выкинуло того, кто засел в ней занозой, кого зовут коротко и жёстко — Алекс Берг.

16. Алекс

— Хорошо тут у тебя, — вдыхаю полной грудью морозный воздух. Кажется, что он вливается в лёгкие живительной струёй — такой чистый, насыщенный, густой у него вкус.

— Тебе-то что мешает? — хмыкает Ефремович, засовывая руки в карманы. — Твой дом рядом. Возвращайся да живи.

— Ты же знаешь, не могу я. Не мой это дом. Светкин.

— Нет больше Светки, а дом твой. На свадьбу я вам его подарил, — вздыхает Ефремыч. — Но я понимаю. Слишком много воспоминаний.

— Не самых приятных, — отмахиваюсь я.

— А я иногда захожу. Травлю себе душу. На фотографии ваши смотрю. Но больше так, по хозяйству: проверяю, как сторож твой справляется, не прорвало ли чего.

— Да мне бы доложили, — отворачиваюсь, делая вид, что рассматриваю заснеженные ели, стоящие прямо у крыльца.

Любит бывший тесть поковырять болячки. Но затем, наверное, и встречаемся мы с ним здесь. Не в зализанных офисах, где обсуждаем только дела, а на его лесных угодьях, где говорим по душам.

Целый гектар заповедного сказочного леса. И его «избушка на курьих ножках» из оцилиндрованного сибирского кедра.

Из-за угла дома, уверенно шагая по вычищенной дорожке, выворачивает Надежда. Изящная, стройная, как фарфоровая статуэтка танцующей балерины на своих тонюсеньких каблучках. Жаль, что я не пёс и такие кости не люблю. Хотя ладно, её худоба не портит. Она красивая, а я просто придираюсь, с тоской понимая, что ведь этой ночью она опять приползёт в мою постель. Прижмётся своими вечно холодными, как у лягушки, ногами. И каждую минуту будет хвататься за ширинку: встал у меня на её ненасытные ласки или нет.

Встанет, конечно, куда он денется. Только сжимая в руках её пружинистую силиконовую грудь, которая даже лёжа не растекается, думать я буду точно о другой девушке. О той, чьи брошенные сапоги теперь валяются у меня в машине. Я в очередной раз рассматриваю их как повод найти её, заехать, дождаться у подъезда, и в который раз досадливо отгоняю эту крамольную мысль. Безголовость этой девушки беспокоит меня больше, чем аккуратная круглая, как мячик, голова Наденьки с короткой стильной стрижкой, которая ей так, несомненно, идёт.

— Вон, смотри-ка, — тычет пальцем Ефремыч в сторону снега, осыпавшегося с еловой лапы. — А?! Что я говорил про белок? Скачут, никого не боятся.

— Кого же им тут бояться, — ёжится Надежда в своей коротенькой шубке, поплотнее запахивая её у горла. Холёное лицо. Безупречный макияж. Приятно ею любоваться, но только со стороны.

— Заморозили мы тебя совсем, Наденька, — обхватывает её за плечи Ефремыч. — Ну, давайте в дом! В дом!

И если бы не тревожный взгляд, что она бросает на меня, когда Ефремыч помогает ей раздеться. Если бы не её подозрительно прямая спина, когда, приобняв, он провожает её к накрытому столу, я бы и не вспомнил, что «старик» к ней неровно дышит.

Вот странная женщина! Знала, что придётся терпеть его навязчивые ухаживания, и всё равно поехала.

Я хмыкаю и иду вслед за ними. Намеренно занимаю место напротив хозяина. Не хочу, чтобы Надежда терзала меня ногами под столом.

Запотевший графин с водкой. Солёные грузди со сметаной. Хрустящие бочковые огурцы, резкие, кислющие, аж челюсть сводит. Такие уж сам солит Ефремыч. Но под водочку — самое то. Как и перетёртый хрен, что я с удовольствием мажу на чёрный хлебушек. Самолепные пельмешки с бульоном, от которого поднимается густой аромат, дополняют эту идиллическую деревенскую картину.

Бывший тесть всё подкармливает бывшую подругу своей дочери. Он ей явно рад, хоть после пары рюмок объятия его становятся совсем не отеческими.

— Может хоть сальца кусочек? — предлагает он очередную тарелку и выдвигает убедительный довод: — Сам солил.

— С чесноком? — придирчиво осматривает покрытый красным ободком нежнейший ломтик сала Наденька. — А то у меня ещё сегодня встреча.

Она поднимает на меня глаза. Если со мной, то я вряд ли замечу хоть какой-нибудь запах после ударных порций хрена, перца, горчицы, на которые с удовольствием налегаю.

— Нет, нет, чеснока тут даже в пельменях нет, — улыбается ей Ефремыч. — Аллергия у меня на него. С детства.

Ещё один неопровержимый аргумент. Умеет он добиваться своего. И Наденька кладёт в рот тонюсенький кусочек так красиво, что даже я плотоядно сглатываю. А раскрасневшийся Ефремыч целует Наденькину благословенную ручку.

И разговор плавно уходит в детство. Причём в Светино. Как умерла её мама. Наденька кивает. Да, она в курсе, тогда они уже учились со Светой в университете. Именно тогда эта девочка «из ниоткуда» и вцепилась в неё мёртвой хваткой. Это Светке с доходами Ефремыча было легко. А Надя подрабатывала, где могла, чтобы оплатить своё обучение.

У них на двоих прошлого определённо больше. Когда я познакомился с обеими подружками, жена Ефремыча уже умерла, а Светка уже перешла с травки на то, что покрепче.

Они мило беседуют, а я тупо надираюсь. Уйду в астрал, зависну у Ефремыча на все выходные, и никакая Наденька мне будет не страшна. Пусть едет по своим делам без меня.

И никакая девчонка, так глупо подарившая мне свою девственность, меня здесь тоже не достанет. Даже не буду думать, как грубо в неё ворвался, как ей, наверное, было больно, как я сдуру ничего не понял… Чёрт!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Всё, не могу о ней. Я в прошлое, в пополам, в запой. А она пусть останется в настоящем. В том, в которое я когда-нибудь обязательно вернусь.

17. Виктория

— Лен, ну не плачь, что-нибудь придумаем.

На кухне я успокаиваю рыдающую Ленку, как могу.

— Что, Вика? Что придумаем? — по имени она меня называет только во время самых тяжёлых житейских невзгод. — Двести пятьдесят тысяч! Ты вообще представляешь себе такую сумму?

— Не представляю, — качаю я головой.

— Хотя они могли бы назвать и миллион за операцию, — всхлипывает Ленка. — Или пять. Мне одинаково. Где я? А где те двести пятьдесят тысяч?

— Лен, ну, правда, придумаем, — глажу я её по худенькой спине. — Я устроюсь на работу и возьму кредит. Артуру твоему тоже немного дадут.

— Вик, — она поднимает на меня зарёванные глаза. — Даже если ты завтра найдёшь работу. С хорошей белой зарплатой. Всё равно тебе дадут кредит только через полгода. А операция нужна уже сейчас. Понимаешь? Сейчас! Хотя бы на один глаз. Иначе будет поздно. При такой слепоте начинает неправильно формироваться зрительный центр. И через полгода, когда до нас дойдёт бесплатная очередь, уже может быть поздно. Совсем поздно. Навсегда.

Её губы опять предательски дрожат, голос срывается, но она всё равно это произносит:

— Сейчас у него ещё есть шанс стать зрячим, но не через полгода.

Мы плачем вместе, на плече друг у друга. Как всю жизнь мы плачем с Ленкой. Только так плохо никогда ещё не было. Ей. Мне было. Когда умерла мама. Десять лет прошло. Даже не верится.

— Как там мой батя, кстати? — спрашиваю, чтобы хоть как-то её отвлечь.

— Видела его недавно в магазине. Спивается. Не посылай ты ему, Беда, деньги. Толку с них! Мать говорит, за квартиру он всё равно не платит. Зато там у него такой шалман. Получат твои деньги и гуляют, пока не пропьют.

— А кто тогда ему пришлёт, если не я? — тяжело вздыхаю. — До пенсии ему ещё как до Луны. Я бы притащила его сюда, хоть под присмотром бы был. Так и он не едет, и бабушка сказала, чтобы ноги его здесь после маминой смерти не было. Она считала, это он её в могилу загнал, а не рак.

— А что ты ему, нянька? — вытирает глаза Ленка. — Мог бы и на работу устроиться. Руки-ноги есть. Но ему зачем, пока ты его кормишь?

Её слова, наверное, справедливы. Только не могу я бросить отца. Да и Ленку не могу.

— Не

сцы

, подруга, — хлопаю я её по плечу. — Что-нибудь придумаем. Вырву я свои кровные у Гремлина из глотки. Вернётся завтра с отдыха — и вырву. А там прилично будет. Если договоришься хотя бы на отсрочку, на оплату частями, то есть шанс всё уладить. Хоть вагоны разгружать пойду, а мелкому твоему пропасть не дадим.

Мы синхронно вздыхаем. И я встаю, чтобы поставить чайник, а Ленка идёт в комнату за проснувшимся малышом. Ленку надо кормить, поить чаем со сгущёнкой. А то у неё от всех этих расстройств ещё, не дай бог, молоко пропадёт.

И Ленка черпает из тарелки гречку, укачивая на руках уже сытого Ваньку, а я развлекаю её своими новогодними приключениями.

— Вот урод, этот Берг, а! — округляет она глаза в праведном гневе.

— Да прекрати ты Лен, — отмахиваюсь я. — Как будто не знаешь, что все эти богатенькие ведут себя как под копирку. Купил, поимел, забыл.

— Вот именно, что купил. Как ты-то повелась? — спящее дитя ничуть ей не мешает говорить голосом громким и возмущённо стучать ложкой по дну. — Не маленькая ведь, должна понимать, что такие подарки просто так не делаются.

— Не маленькая. Понимаю, — скрещиваю руки на груди. — А вариант, что он мне типа понравился, не канает?

— А он тебе понравился? — бросает ложку в пустую тарелку Ленка.

— А что, такого не может быть? Никак? Красивый мужик, интересный, чего уж там. Во! И во! — я рисую в воздухе треугольник. Сначала обозначая руками ширину плеч, а потом свожу до размеров бёдер Берга. — Всё при нём. Накачанный, спортивный.

— Тебе же никогда не нравились качки, — хитро прищуривается Ленка.

— Мне и сейчас не нравятся, — я сама невозмутимость. — Тупые и бахвалящиеся своим телом — ни разу не нравятся. Но этот же не такой.

— Не качок?

— Не тупой.

— Только урод, — хмыкает Ленка. — Выставил на улицу в чём мать родила. Трахнул и выставил!

— Ладно, Лен, всё, забудем о нём, — вдруг понимаю я, что меня это расстраивает. И то, что он оказался таким скотом, — тоже. Горько. Обидно. Снова хочется плакать, только сколько же можно. — Не каждый день ко мне такие мужики липнут, в конце концов. И вообще, переспали и переспали. Дело житейское. Я бы и сама сбежала. Как представила, что одним разом это не закончится, так и рванула без оглядки. Даже бельё это подаренное надевать не стала. Так и бросила ему в рожу. Сапоги вот только жалко.

— Хорошие были сапоги?

— Новые почти. Осенние. Я ж не догадалась спросить, куда мы поедем. Думаю, если в ресторан — в сапогах. А домой — так переобуюсь. Туфли взяла. В туфлях и ушла.

— Полоумная ты всё же, Беда! — вздыхает Ленка. — А ещё…

— Я же тебе прикол не рассказала, — перебиваю. Я и так всё про себя знаю. Без Ленкиных язвительных формулировок. — Как я до дому добралась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты же сказала, сама себе вызвала такси.

— Я-то вызвала. Только выскочила на улицу, вижу — белая машина. Села и командую: поехали. Мужик за рулём покосился на меня, но поехал, куда говорю. Едем и как-то неуютно мне. И он нервно закуривает.

— Ну? — подпрыгивает на стуле от нетерпения Ленка.

— Гну! Оказалось, вообще ни разу не такси. Мужик к мамане приезжал. Но она его так достала, что он свалил, решил дома напиться в одиночестве, но замешкался. А тут я выскакиваю вся такая нарядная. И в машину к нему на всех парах.

— Я даже боюсь представить его лицо, — смеётся Ленка, и Ванька привычно подпрыгивает у неё на руках, но беззаботно посапывает.

— В общем, пожалел он меня, до дому довёз. Даже визитку оставил на всякий случай, — я подаю брошенный на холодильник прямоугольник.

— Мн-н-н… — тянет Ленка важно. — Глава отдела по элитной недвижимости Станислав Шувалов. Симпатичный хоть?

— Приятный, — отмахиваюсь, значительно преуменьшая его достоинства.

— И что, даже ничего не предложил?

— Предложил, — передразниваю я ехидную Ленкину мордочку. — Напиться вместе. Но мне что-то было совсем не до него.

— А я бы на твоём месте, наоборот, замутила с этим Стасиком. И забыла этого мудацкого Берга. А вдруг сложится? Если мужик нормальный.

— Да кто ж его знает, нормальный он или нет, — вздыхаю я.

— Пока не попробуешь и не узнаешь, — прищуривается опытная Ленка.

«Может, и стоит попробовать, — задумываюсь я. — Чем чёрт не шутит». Хоть я и не вспомнила-то про этого Стаса за праздники ни разу. Но позвоню. Правда, почему бы и нет? Вот только самые насущные вопросы решу. А самое важное дело у меня пока одно: забрать у Гремлина свои деньги. Во что бы то ни стало забрать.

И прямо с завтрашнего утра я этим и займусь.

18. Алекс

В пустой квартире темно и тихо.

Ночь — время для расслабления. Мысли текут свободно и прихотливо. Они не подчиняются дневной гонке, не тонут в ворохе информации, сводок, деловых переговоров. И я сегодня не упал лицом в подушку, не отключился, хотя измотался, как всегда. Брожу по квадратным метрам в одиночестве.

Отдых с Ефремовичем — шокотерапия и анестезия в одном флаконе. Я пил — и мне всё было фиолетово. Наденька пошла к чёрту, уехала на деловую встречу сама — благо такси приезжает и в такую глушь. Она пыталась. Да, о как она пыталась вытянуть меня из «тёмного леса», но я как настоящий партизан не сдался.

Может, она рискнула бы остаться, но я был «в стельку», а вездесущий и галантный Ефремович на подпитии, ухаживающий плотно и почти навязчиво, сыграл мне на руку: к вечеру Наденька выкинула белый флаг и предпочла убраться в гордом одиночестве, чем рисковать собственным «целомудрием».

А потом пьяный бред, вынимающие душу разговоры, слёзы Ефремовича и космическая дыра у меня в груди. Уже ни горечи, ни боли, ни разочарований — воспоминаний слишком много.

А после — слишком много работы. Полный игнор со стороны Наденьки. Наверно, дуется. Но слишком много работы — железобетонный аргумент. На самом деле я просто её не хочу — эту женщину, которой я обязан многим. Да, я сволочь. Скотина. И ничуть не тревожусь по этому поводу.

Я подхожу к огромному, во всю стену, окну. Смотрю на город, что тонет в снегу и устало подмигивает огнями. Мегаполис никогда не спит. И даже глубокой ночью продолжает жить, дышать, светиться окнами многоэтажек.

Чёртова девчонка не идёт из головы. Вот её я хочу. С ней я вдруг почувствовал себя живым. Взбудораженным. Готовым на безумства. На импульсивные порывы.

Я и забыл, как это — быть живым. Погряз в финансовых отчётах, постоянном контроле, бесконечных делах. Бизнес — хорошая штука, но с ним перестаёшь быть человеком. Становишься личностью, на которую все смотрят, равняются, оглядываются и ждут, когда сделаешь неправильный шаг. Восхищаются, ненавидят, мечтают поиметь.

Наливаю в стакан коньяк — немного, чтобы расслабиться. Отбрасываю назад упрямую прядь, что вечно норовит упасть на глаза. Вика. Виктория. Победа. Только от одного имени сладко ноет в паху.

Зацепила. Разбудила то глубокое, истинное, что дремало во мне, подавлялось и со временем и вовсе заснуло крепким сном. Череда легкодоступных женщин не обостряет чувства, а притупляет их.

Когда-то, в прошлой жизни, я был другим. Юным, порывистым, необузданным. Диким зверем, тем настоящим ощущением самого себя, что я и сейчас чувствую где-то глубоко внутри. Олимпийским факелом, что вспыхивал до небес и готов был сжечь дотла себя и других.

Когда-то я любил так, что терял голову. Моя ошибка номер один. Мы вместе ходили в школу, жили в одном дворе. Её звали кратко — Лика.

Я думал, это любовь всей жизни. Для меня. Для неё. Она была моей первой и единственной. Мы целовались в подворотнях до припухших губ. Ходили шальные и счастливые. Мы любили друг друга на стареньком скрипучем диване, познавали друг друга — двое сумасшедших, с отказавшими тормозами.

Мы мечтали, прижавшись друг к другу голыми телами, мокрыми от пота, как пройдут годы, а мы всегда будем вместе — выучимся, поженимся, родим детей.

А потом Лика резко выросла. Пока я служил в армии, она почувствовала вкус совсем другой жизни — сытой, богатой. Это было даже не предательство, а холодный расчёт. Осознанный выбор.

— Прости, — сказала мне она, и по её глазам, удивительно ясным, я видел: Лика не жалеет.

Променяла меня на толстосума, успешного, перспективного. Время продавленных диванов ушло. Девочка познала вкус денег. Но тогда я не мог её понять, не мог смириться и принять реальность.

Казалось, мир рухнул. Мир стал другим. И в нем больше не было моей Лики, той, что целовала меня шершавыми губами и прижималась острыми грудками. А была невероятно красивая, знающая себе цену Анжелика, научившаяся сантиметром отмерять чувства и ставить ценники на свои прелести.

Что мог дать этой Анжелике сирота, воспитанный бабушкой?

И я тогда слетел с катушек. Поклялся, что настанет день, и Лика пожалеет. Приползёт на коленях. И тогда я припомню ей слова, брошенные мне в лицо, скажу холодно: «Прости» — и пройду мимо.

Пусть я ничего не имел за душой, кроме бурлящей ярости, молодого сильного тела, азарта да сумасшедшей самоотдачи. Мне и этого хватило. Жизнь покатилась огромным шаром, завертелась огненным колесом.

Я стал участвовать в подпольных боях без правил. Первые деньги, которые тогда казались баснословными. И эти будоражащие кровь крики толпы, скандирующей моё имя:

– Алекс Берг! Алекс Берг! Айсберг!

Воин, развлекающий толпу в смертельных поединках. Гладиатор, рождённый драться. И как тысячи лет назад: красиво убить или красиво умереть — у меня не было другого пути.

Встряхиваю головой, отгоняя воспоминания. Прядь снова падает на глаза. Глотком выпиваю оставшийся коньяк и иду в душ.

Люблю контрастную воду. То холодную, то горячую. Сердце стучит ровно, а когда в очередной раз ледяная струя бьёт в грудь, я невольно вспоминаю Викины острые соски. Член в сотый раз за день судорожно дёргается на её имя и невольно восстаёт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я проигрываю битву с собственным телом.

Настраиваю душ, подставляю бока под тёплые капли и зажимаю «друга» в кулаке. Провожу большим пальцем по головке, криво усмехаюсь, ловя губами воду. Дожился — передёргивать в душе. Но сейчас ничего другого и не хочется. Только движения руки вверх-вниз и яркие картинки-вспышки перед закрытыми глазами.

Зарёванное лицо. Испуганный взгляд — омытая слезами зелень. Ядовито жёлтая куртка нараспашку. Торчащие соски, рвущие лайкру футболки. Ладное тело в бордовом платьице. Чулки на длинных ногах. Её скованность и жаркое дыхание. Её слишком тесная глубина и пальцы, впечатанные в мои ягодицы.

Дыхание учащается, рука движется быстрее. Невозможно сдержать стон. Я вспоминаю её низкий голос, вплетающийся в протяжный блюз, и искренний смех, когда она дала «петуха». Содрогаюсь в оргазме, представляя, как сладострастно она облизывала ложку со сливками. Остро. Бурно. Естественно.

Вода смывает с рук сперму. В первые минуты я ощущаю облегчение. Тело расслабляется, получив разрядку, а внутри ворочается недовольный зверь, которого девушка разбудила. Ему мало воспоминаний, этому моему мужскому началу, моему второму я. Он снова голоден, он хочет её живое горячее тело. Терпение не самый сильный мой конёк, но с годами я научился владеть собою. Ему придётся заткнуться… или нет?

Растираясь насухо жёстким полотенцем, выхожу из ванной. Пора спать. Завтра тяжёлый день. И мне наконец-то удаётся отключиться, забыться, и даже проспать остаток ночи спокойно и без сновидений.

Утро выдаётся хмурым и ветреным. Тёмные тучи плывут над городом низко, словно пытаются сожрать вершины многоэтажек. Мы то и дело останавливаемся — поток машин слишком плотный.

Пока разговариваю по телефону, водитель сворачивает с привычного пути.

— Авария, — поясняет он, — поедем в объезд.

В окне мелькает знакомое здание. «Олимпикус»?

— Разворачивайся. Паркуйся у клуба, — приказываю я, понимая, что ломаю все планы, но уже ничего не могу поделать. — Навещу старого знакомого, — зачем-то поясняю я, и довольно улыбаюсь, глядя, как стремительно приближается нужное здание.

И где-то в груди, а не в штанах неожиданно что-то копошится.

Чёрт тебя, Вика, побери!

19. Виктория

На страже кабинета Гремлина сидит Верочка. Девушка, обычно услужливая и охотно выполняющая поручения не только лично директора и главного бухгалтера, но и всех сотрудников по разным мелким вопросам. Только сотрудники уволенные, видимо, сразу опускаются ниже уровня её любезности.

— Он занят, — бросает мне Верочка, не отрывая глаз от монитора.

— Хорошо, я подожду, — я расстёгиваю куртку, присаживаюсь на краешек неудобного стула и нервно барабаню пальцами по обивке.

Что сказать Гремлину? Как вести себя с этой самодовольной скотиной — понятия не имею. Надеюсь импровизировать по ходу. Но чем дольше сижу, тем уверенности во мне всё меньше.

— Он действительно занят? Или занят для меня? — не выдерживаю и отвлекаю Верочку от пасьянса, которым она так бессовестно увлечена.

— Действительно. У него хозяин «Айсбергов», — побеждает в ней природная доброжелательность.

— Берг?! — выпучиваю я глаза. — У Гремлина?! Они что, знакомы?

— Вик, — досадливо морщится она, пока по экрану рассыпаются карты, обозначая конец игры, и поворачивается. — Конечно, они знакомы. В одном сегменте рынка работают. Естественно, пересекаются. А вообще, как я слышала, они же оба раньше в гладиаторских боях участвовали. Вот со времён ринга и знакомы.

«Бои без правил? Берг — бывший гладиатор? Вот это номер!»

— Друзья? — спрашиваю с сомненьем.

— Конечно, нет. Они же конкуренты. Но терпят друг друга, как серьёзные люди. Совместные акции устраивают. О скидках договариваются. Этим менеджеры обычно занимаются, но сначала проходят вот такие встречи в верхах.

Верочка тыкает стрелочкой в «новую игру», и по зелёному сукну её монитора снова ровными стопочками раскладываются карты.

— Гремлин одно время хотел у Берга его клуб выкупить, самый первый, — снова отвлекается на меня секретарша.

— Который «Гладиатор»? — радуюсь я своей осведомлённости.

— Да, но Берг не согласился. Сказал, что он дорог ему как память. Я как раз кофе им приносила, слышала. И, между нами, — она доверительно склоняется через стол. — Павел Андреевич сказал, что всё равно Берг рано или поздно его отдаст. Когда-нибудь он сделает ему предложение, от которого тот не сможет отказаться.

За неплотно прикрытой дверью засмеялись. И я вдруг расценила это как сигнал действию. Подскочила, сбросила на стул куртку и, несмотря на возглас Верочки вдогонку, ворвалась в кабинет.

— Победина, ты что, с ума сошла? Пал Андреич, я ей говорила, — догоняет меня Верочка в дверях.

— Я разберусь, — одаривает Гремлин свою секретаршу улыбкой, ещё не сползшей с лица, и переводит взгляд на меня. — Виктория?!

— Пал Андреич, верните мои деньги, — не желаю я ему здравствовать, когда закрывается дверь за Верочкой. И вообще первый раз за время своей работы смотрю прямо в лицо. Загоревший, посвежевший, явно отдохнувший где-то на морях во время новогодних каникул. Можно сказать, первый раз толком его и вижу. Обычно при одном его приближении я опускала голову так низко, словно надеялась, что он меня и не заметит, как пыль под своими ногами. Но раз это не помогло и от посягательств Гремлина не спасло, то почему бы и не уставиться прямо в его маслянистые карие глазки?

Смотрю с вызовом, хоть и чувствую на себе удивлённый взгляд Берга. Его самодовольную красивую рожу даже видеть не хочу. Усиленно делаю вид, что его не замечаю, хотя сердечко предательски бешено стучит от того, что он так близко.

— Какие деньги, Победина? — кривит свои мясистые губы Гремлин. Чувственные, влажные, пухлые губы. Словно спрашивает: молилась ли я на ночь? Он и вообще смахивает на Отелло своими крупными чертами лица. Очень мужскими, словно распухшими от избытка тестостерона. И есть в нём что-то от того ревнивого мавра — нечто одержимое, коварное. — Ты заявление написала?

— Написала.

— Трудовую получила? — сверлит он меня убийственным взглядом. Такой весь уверенный в своей неотразимости, драматичный.

— Получила, — держу его ударный взгляд.

— Так радуйся, что я тебя отрабатывать две недели не заставил. Хотя была у меня такая мысля, — потирает он руки, словно и правда мечтает меня придушить, и лыбится гаденько. И его оттопыренные уши приходят в движение вместе с этой мерзкой улыбочкой.

— Я написала на отпуск с последующим увольнением, — не заставляет меня свернуть с делового тона его пылкий взгляд.

— Тогда ко мне какие претензии?

— Вы выплатили мне только белую честь зарплаты. Даже без отпускных. Без компенсации.

— Неправда, Победина. Я выплатил тебе положенное всё до копейки. А что недосчиталась, так это за фирменную одежду с тебя вычли. Ты же даже года не отработала, чтобы её компенсировать.

— А неофициальную часть?

Берг явно поменял позу, даже, кажется, фыркнул или усмехнулся, чем привлёк внимание Гремлина, но не моё. Я только ещё демонстративнее разворачиваюсь к нему боком.

— А бонусные выплаты, моя дорогая Виктория, — Гремлин проводит небрежно рукой по своим кудряшкам, стриженным до первого завитка, — на усмотрение начальства. И я, как твоё непосредственное начальство, усмотрел, что они тебе не положены.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я хочу свою «чёрную» часть зарплаты, — вскидываю я подбородок ещё выше.

— А я хочу… — начинает Гремлин, потом косится на Берга и снова переводит на меня заинтересованный, даже загадочный, взгляд. — Слушай, Победина, давай-ка выйди. Потом об этом поговорим.

— Павел Андреич, — ещё пытаюсь сопротивляться я.

— Давай, давай, — брезгливо машет он рукой. — Я сказал — выйди. Видишь, я занят.

— Пал…

— Потом поговорим, — практически рычит этот белобрысый мавр, и я сдаюсь.

Одариваю развалившегося в кресле Берга таким взглядом, что будь он лужей — покрылся бы льдом. Но он в ответ лишь вскидывает брови, словно увидел забавную зверушку в зоопарке.

«Весело тебе, гад? Ну, смейся, смейся. А я без своих денег всё равно не уйду», — выхожу я и хлопаю со всей силы дверью.

20. Алекс

— Сотрудница? — спрашиваю намеренно равнодушно, глядя, каким взглядом Громилов провожает Вику. Его, кажется, ведёт конкретно: плывёт, как в нокдауне. Как слюна по губам не течёт — не знаю. Дверь уже закрылась, а он всё так же пялится, завис, ворочая в голове явно похотливые мыслишки. Меня подбешивает, но держать покерфейс — наше всё.

— А? — наконец-то приходит он в себя. — Да, бывшая, — деланно вздыхает и разводит руками: — Ты ж знаешь, каково это — работать с нимфоманками. Вначале сами на тебя вешаются, а потом куча претензий. Разберусь, не первый раз.

— О, да! Ты мастер психологических атак, — не сдерживаю иронии, но озабоченный Громилов сейчас думает головой, которая не знает слова «сарказм».

Все в курсе: Гремлин похотлив, как козёл, и прёт буром, если наметил жертву для своих притязаний. Значит, я не ошибся. Ещё в машине, когда Вика проговорилась про «Олимпикус», я догадался, откуда эти слёзы и бег по пересечённой местности. Приставал, значит, скотина. Ну-ну. Уволил. Не дала.

— Верочка, организуй нам кофейку, — вызывает он по внутренней связи секретаршу. — Мне как всегда, а Александру Юрьевичу — чёрный, крепкий и без сахара.

Я кривлю губы: Громилов единственный, кто пьёт кофе со сгущённым молоком и льдом. Вторая его слабость, о которой все в курсе. Подсадили его во Вьетнаме за первую же поездку. И походу именно от их ядрёной робусты он вечно и выглядит так: хрен стоит, глаза горят, @@@нутый, говорят.

— Значит, совместная промоакция? Как раз то, что нужно после затяжных праздников, — продолжает обрабатывать меня Гремлин, радуясь неожиданно появившейся возможности и прихлёбывая своё бурое сладкое пойло. На него тошно смотреть. Сдалась мне его акция. Чувствую: ещё немного — и меня порвёт.

Страшненькая секретарша услужливо подсовывает мне какие-то проспекты и документы. Повезло девчонке с внешностью, а то долго бы тут не задержалась: слёзы, сопли, декрет.

— Да, — говорю, лишь бы отвязался, и делаю вид, что просматриваю бумаги. — Когда будут готовы эскизы, скинь рекламные материалы на почту.

Встаю и прощаюсь. Дверь за собой закрываю почти с облегчением, но даже выдохнуть не успеваю: Вика сидит на месте секретарши, копается в компьютере. Чёртова дурочка. Сейчас же пойдёт снова требовать деньги у этого «злыдня писюкавого». Внутри клокочет так, что я боюсь, как бы не зарычать. Выхожу из приёмной с каменным лицом. Иду по коридору, машинально натягивая пальто.

«Меня не касается», — повторяю как мантру, а звучит это скорее, как заезженная пластинка.

И я почти ушёл, вышел из этого места, которое меня душит. А потом понял, что никуда я, чёрт побери, не иду. У меня в машине всё ещё лежат её сапоги. И не помешает дождаться, чем закончится дурочкин поход в логово Гремлина.

Возвращаюсь назад в приёмную. Вежливо улыбаюсь секретарше и прошу ещё раз показать документы.

— У меня возникло ещё парочка уточнений, — охотно поясняю я своё возвращение. Снимаю пальто. — Люблю сразу доводить все дела до конца.

— Да, конечно, — щебечет Верочка и шуршит бумагами. Настоящая серая мышка.

Машинально отвешиваю комплименты. Вижу, как розовеют щёчки девушки, не привыкшей к повышенному мужскому вниманию. Уверен, что Гремлин, её не потрахивает, хотя в таких вот застенчивых скромницах порой кипят такие страсти — закачаться можно, — думаю отстранённо, просто констатируя факт, а в голове щёлкает кровавый счётчик, отсчитывая минуты, которые Вика проводит в кабинете своего бывшего босса.

За толстой дверью ничего не слышно, закрыта плотно: как ни напрягай слух — лишь невнятные звуки. Зато воображение услужливо рисует картины одна другой краше.

Вика и этот белобрысый Дон Жуан с мясистыми губами и сальными глазками. Его большие руки на её тонкой талии. Его ядовито-мятное дыхание на её длинной шее. Его толстые пальцы-сосиски прикасаются к груди. К торчащим соскам.

Он может сейчас беспрепятственно задрать ей юбку и поиметь прямо там, на массивном дубовом столе. За какие-то хреновы деньги, которые почему-то ей позарез нужны, раз она пришла сюда ещё раз после того, как он домогался. А она не дала. Тогда. Но запросто может дать сейчас. Ей больше терять нечего. Я уже постарался. Преграда удалена, путь открыт. Берите, пользуйтесь.

Внутри меня уже стоит рёв, как на арене. Мне не хватает воздуха, я машинально рву воротник рубашки. Верхняя пуговица, ломаясь, отскакивает и падает на пол.

— Жарко у вас, — растягиваю губы в улыбке, уловив испуганно-ошарашенный взгляд Верочки. Видимо, у меня сейчас такое лицо, что девушка предпочла бы избавиться от меня поскорее. Смотрит настороженно, сглатывает нервно. Но я выравниваю дыхание, заставляя зверя, что живёт внутри меня, прижать уши.

Твою ж мать! Что она делает там так долго?!

— Отправьте ещё и вот эти документы, — командую, склоняясь к компьютеру.

Верочка преувеличенно бодро щёлкает мышкой, и каждый щелчок болезненно бьётся пульсом в моих висках. Ещё немного — и я высажу на хрен дверь в кабинет Громилова.

— Благодарю вас, — говорю вежливо и распрямляюсь, зажимая намертво в руке собственное пальто.

И всё же делаю шаг к ненавистной двери, как она распахивается сама. Вика несётся стрелой мимо. Слепое лицо. Волосы – шлейфом. Кофточка, порванная на плече, обнажает тонкую ключицу и грудь в полупрозрачном лифчике.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вика! — ахает секретарша, но та её не слышит, выскакивает пулей.

Дурак! Чего я ждал? Хватаю её жёлто-чёрную куртку, что ютилась на стуле, и несусь следом.

21. Виктория

Пока Верочка варит кофе, пока распечатывает какие-то документы, отвечает на телефонные звонки и носится по бухгалтериям, я доигрываю её пасьянс.

Суеверно загадываю, что если он сойдётся, то всё у меня получится.

А пасьянс сходится. Воодушевлённая, провожаю глазами Берга, выплывшего из кабинета настоящим айсбергом, ледяной горой с непроницаемым лицом и небрежно перекинутым через руку пальто. Едва Берг выходит, бегу в кабинет Гремлина.

Вальяжно раскинувшись в кресле, этот божок местного разлива сидит довольный и издевательски улыбается.

— Ну, что, Виктория? Денежек захотелось?

— Только тех, что причитаются, — снова вскидываю я подбородок повыше.

— Так нужно быть сговорчивей, милая. Строптивых, знаешь, нигде не любят. А проявила бы к хозяину благосклонность, глядишь, имела бы куда больше, чем эту жалкую зарплату, — он закидывает ногу на ногу. — И не стояла бы сейчас навытяжку, как солдат на плацу.

— Чего вы хотите, Павел Андреевич? — надежды мои, глядя на его самодовольную рожу, тают со скоростью мороженого в жаркий день.

— Быстро соображаешь, — улыбается он гаденько. — Что ж, я могу дать тебе денег. Но с одним условием…

Он мог бы не делать эту многозначительную паузу. Не вышла она у него. Стал ёрзать на кресле, как собака на заднице, словно та чешется от глистов. Мне и так понятно, чего он хочет.

— Не строй из себя недотрогу, маленькая шлюшка, — подтверждает он мою догадку.

— Мне деньги на лечение ребёнка подруги нужны, — ещё пытаюсь я достучаться до того, что там у него в груди. Но этот похотливый кобель только смеётся мне в лицо, скаля зубы.

— Оставь, оставь, Победина, эти слезливые истории для объявлений в метро. Подайте, Христа ради, — гримасничает он. — Мне глубоко плевать на твои проблемы.

— Я свои деньги прошу, а не ваши, — закипает во мне гнев на эту жалкую мразь. — Заработанные.

— Так заработай, — лениво откидывается он к спинке кресла. — Ты думаешь, я тут с тобой в игры играю? Шуточки шучу? Я, Победина, если поставил цель, то добьюсь. И тебе деться некуда, деточка, поверь. Я тебя достану. И всё равно закончится тем же самым: раздвинешь ноги как миленькая. А потом будешь бегать за мной и просить ещё.

— Уверены, что настолько понравится? — склоняюсь я к нему через стол, переходя на вкрадчивый шёпот.

Его мерзкое рыло расплывается довольной улыбочкой.

— Только хер ты дождёшься, — сообщаю всё с той же ласковой интонацией, а потом рявкаю: — Да подавись своими деньгами, урод!

Плюю ему в лицо, но и его реакция не заставляет себя ждать. Он хватается пятернёй за мою кофточку. Я вырываюсь. Ткань трещит. Последнее что я вижу, выскакивая из кабинета — перекошенное ненавистью лицо Гремлина. Озлобленное и упрямое.

— Вика! — кричит мне вслед Верочка. Но я уже бегу по коридору, не знаю куда. В груди клокочет ярость, а горло сжимает спазмом рыданий, уже готовых вырваться, выплеснуться диким воплем отчаяния.

«Прости меня, малыш», — осознаю я, что подвела и Ванечку, и Ленку. Что сделала всё не так. Не смогла, не сумела, не перешагнула через себя.

— Вика!

Я оглядываюсь на окрик машинально. И так же машинально добавляю скорость, увидев Берга. Сворачиваю, удирая от погони. Дёргаю за ручку первую подвернувшуюся дверь. И до вселенной наконец доходит весть о загаданном на пасьянс желании — мне везёт. Дверь не заперта. Я на всех парах влетаю в кладовку.

Но на этом моё везение и заканчивается. Спотыкаюсь и лечу куда-то на груду швабр и гремящих металлических вёдер.

Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! Поднимаюсь в кромешной тьме, потирая ушибленное колено.

— Вика! — Берг распахивает дверь.

Тоже спотыкается, матерится, но свою злость обращает не на несчастную швабру, а на меня. — Ты совсем безмозглая или прикидываешься?

— Что тебе надо от меня, Алекс?

От света из двери я не вижу его лица, только силуэт, что возвышается надо мной даже не ледяной горой — столетним дубом. Огромным и могучим.

— Ты какого хрена попёрлась к Громилову?

— Тебе какое дело? Куда хочу — туда и хожу.

— Никакого, — наступает он. — Только за то время, что ты у него проработала, могла бы узнать своего начальника и получше. Чтобы не совершать таких идиотских поступков.

— Получше или поближе? — скалюсь я, понимая, что ему прекрасно видна моя улыбка. Но он смотрит не на лицо. Я интуитивно прижимаю руки к груди: блузка разорвана, и через тонюсенький капроновый лифчик, конечно, видны мои вечно торчащие проклятые соски.

— Ну, могла бы и поближе, — усмехается он, — только, насколько я понял, не воспользовалась этой возможностью. Или уже воспользовалась?

— Тебе-то какое дело, Берг?

— Вообще никакого, — он хватает меня за руку, и это определённо его ошибка.

— Руки убери, — рычу я.

— А то что? — лыбится он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да, пошёл ты! Все вы одинаковые! — я бью наотмашь. Только не ладонью, а выставляю вперёд коготки, как разъярённая кошка. Мечу в его самодовольную рожу. Стереть эту гаденькую улыбочку. Но он уворачивается, а ногти противно скользят по шее, сдирая кожу, и больно впиваются в жёсткий воротник его рубашки.

— Ах ты, сука, — всего на секунду он отпускает меня, да и то для того, чтобы перехватить двумя руками и отшвырнуть, прижать к стене рядом с дверью.

Я распластана, как препарированная лягушка, а он буравит меня глазами, решая, как лучше меня убить: сразу переломить шею или отгрызать от меня по кусочку и выплёвывать. Мне тяжело дышать под его рукой. Каждый вдох даётся с трудом, каждый выдох сминает мою грудную клетку всё сильнее. Ещё чуть-чуть — и захрустят рёбра. Но он словно не замечает. Поднимает моё лицо за подбородок и вдруг впивается в рот поцелуем.

Сминает, терзает, расплющивает мои упрямо сомкнутые губы. И наконец убирает каменное предплечье с моей грудины. Я урываю глоток воздуха. И со всей силы упираюсь в его грудь, пытаясь освободиться. С таким же успехом я могла бы упереться в каменный утёс. В утёс, который я ненавижу. Только на его дикий звериный поцелуй низ живота сводит таким неожиданно сильным желанием, что губы сами отвечают. Рассудок бьётся в агонии, а руки обхватывают затылок Алекса. Это не я. Я не могу это принять, но сопротивляться могу ещё меньше.

Я задыхаюсь, но уже не от нехватки воздуха. От его запаха, который будит во мне воспоминания, оголяет до предела инстинкты, заставляя повиноваться его рукам, что уже добрались до моей груди. О, боги! От продажных сосков, предавших меня уже не единожды под его пальцами, меня простреливает по позвоночнику до самого копчика — остро, до темноты в глазах, до пожара между бёдер.

От сбивчивого тяжёлого дыхания Алекса кружится голова. А его язык словно ласкает не нёбо, а дотрагивается до самого мозга, который отказывается бороться, позорно ретируется под натиском тела.

Чёртов Берг ногой захлопывает дверь, пока расстёгивает мои брюки.

Нет, нет, нет… Да. Его пальцы между моих ног. И я убью его, если он меня не возьмёт. Сейчас. Придушу, хоть мои пальцы и не сойдутся на его шее. Четвертую, если немедленно меня не трахнет.

Сбрасываю кроссовки. Брюки. Я наступаю на них сама, сдирая узкие штанины, пока он расстёгивает свои.

И, наконец, он подхватывает меня под голые ягодицы. И нет, не осторожничает. К дьяволу осторожность! Он насаживает меня на себя, прижимая к стене. Я выгибаюсь и обхватываю его ногами. Лихорадочно то ли расстегиваю, то ли рву его рубашку.

Мне больно. Чертовски больно спине, что трётся о неровности бетонной стены. И очень больно внутри — его так много. Плевать! Я больше не боюсь этой боли. Я слышу, как он стонет, я чувствую, как двигается во мне. Как плотный узел внизу живота накаляется от этого трения. Невыносимо горячо. И уже адски приятно.

Я впиваюсь ногтями в его спину. Я вонзаюсь зубами в его плечо, чтобы не заорать, но это слабо помогает.

— А-а-а-а-а! — ору я на последнем жёстком толчке. И выгибаюсь в судороге так, что всеми рёбрами прижимаюсь к его каменному животу. Скольжу по нему, пока Алекс делает последние рваные движения и тоже судорожно дёргается, кончая в меня. Я чувствую, как ритмично, благодарно сжимает моё тело его ещё напряжённый член. Чувствую, как каждая клеточка словно наполняется каким-то благодатным теплом. Я тяжело дышу в его мокрую шею, и он прижимает меня к себе так нежно, что хочется плакать.

— Сволочь.

— Согласен.

— Ненавижу тебя.

— Мне плевать.

Он ставит меня на пол и бесстрастно запахивает рубашку. На ней не хватает пуговиц, но он даже не удивляется.

— Выпей что-нибудь, — он равнодушно застёгивает ширинку, пока я путаюсь в своих брюках. — Противозачаточное.

— А если не выпью? — я опираюсь на стену, потому что едва стою на дрожащих ногах.

— Тогда тебе могут понадобиться деньги на аборт. И не надейся, что я тебе их дам.

— То есть теперь это мои проблемы? — я смотрю на безнадёжно испорченную блузку. Он её дорвал, а я даже не заметила, когда.

— Ну, считай, что мы квиты. Ты попользовалась мной как дефлоратором. Я слегка поимел тебя в кладовке, — усмехается он и подаёт с пола мою куртку. — Прикройся. А то тут, может быть, много желающих на твои прелести найдётся, не только я. Не думаю, что за твои сомнительные умения кто-нибудь заплатит. А вот свою девственность могла бы продать и подороже. А не ложиться под первого встречного, раз уж ты такая бедная. Но не гордая.

Глаза так привыкли к тусклому свету в этой кладовке, что я отчётливо вижу, как нагло он усмехается мне в лицо. Стискиваю зубы от обиды. Нет, сука, ты не увидишь моих слёз.

— Да, — бросаю ему холодно, сдерживая ярость, — я ошиблась. Нужно было лечь под Гремлина. И деньги, и работа, и бонусы. Слава и почёт. А я продешевила.

Разворачиваюсь резко. Распахиваю дверь. Глаза слепит яркий свет и всё та же ярость, которой я не дала вырваться на свободу.

Иду, не разбирая дороги.

Да, не гордая. Да, бедная. Но хрен ты угадал, Алекс Берг, что мы квиты.

22. Алекс

Вот что она только что хотела сказать?! Что прогадала, не тому доверилась? Сделала неправильный выбор? От этих мыслей мозг рвётся на части, как туалетная бумага.

Прислоняюсь головой к стене, прикрываю глаза и выдыхаю. Чёрт, что это, мать его, только что было? Вика ушла, а я не могу перевести дух, успокоиться. Тело всё ещё напряжено, нет удовлетворения, которое обычно приходит сразу после секса.

Кажется, я потерял тормоза. Вообще не контролировал себя, не соображал, что делаю. Хотелось только одного: обладать ею, стать её частью, раствориться эгоистично, до последней капли. Чувствовать её тело, дыхание, движения. Реветь, как первобытный болван: «Моя!» и слышать её ответные стоны, принимать податливость, мягкость, заполнить собою так, чтобы она больше ни о чём думать не могла.

Я опять сделал ей больно. Но и она постаралась. Огнём горят царапины на шее, спине и тупо ноет укушенное плечо. Но что эта боль по сравнению с тем, что творится у меня в душе?

Дурак. Полный кретин. Завёлся с полуоборота, как конь педальный. Какие презервативы, какой защищённый секс? Ни одной внятной мысли в голове не было ни когда кинулся за нею вслед, ни когда поцеловал и начал срывать с неё одежду. Только желание владеть.

Тело сводит судорогой, а я бьюсь затылком об стену, чтобы хоть как-то прийти в себя. В какой момент всё изменилось? Почему из собственнического желания только брать мне захотелось дать ей много больше, когда она начала откликаться, пошла за мной, повелась, раскрылась, ответила?

Я до сих пор чувствую дрожь её тела, слышу её крик страсти, ощущаю, как интимно тесно она сжимала меня там, где мы соединялись. В тот миг хотелось закрыть её от всего мира, защитить, сделать всё, чтобы она больше никогда не плакала…

Она такая доверчивая в моих объятиях. А руки мои дрожали от нежности,  желания беречь и никогда не отпускать…Мы прикасались лбами друг к другу. Я ловил её горячее дыхание и мечтал притронуться к растерзанным в жёстком поцелуе губам — благоговейно и трепетно. И, наверное, в тот самый миг струсил. Спасовал. Отрезвел.

Нёс какую-то херню, злясь на боль в расцарапанной шее и заново отравляясь картинками-вспышками, что росли в воспалённом мозгу, как грибы после дождя. Она и Гремлин. Знала и пошла всё же, чтобы получить то, что причитается. Позволила ему прикоснуться к себе. Но там ничего не было, не было, чёрт побери! Сейчас я это знаю точно!

Гремлин. И её последние слова. Мозг наконец-то выплывает, как потрёпанный бурей кораблик, из-за горизонта. С неё станется сейчас, на эмоциях, вернуться к этому козлу.

Застёгиваю на все оставшиеся пуговицы рубашку, заправляю её в брюки, приглаживаю пятернёй волосы. Поднимаю с пола пальто. Не хочу даже думать, как сейчас выгляжу.

У Верочки глаза придушенной насмерть мыши, когда я врываюсь в приёмную и без слов толкаю дверь в кабинет директора.

Гремлин стоит один, пялясь в окно. Руки в карманах, плечи распрямлены – самодовольная поза хозяина жизни. Он даже обернулся не сразу, хоть дверью я громыхнул прилично.

Рожа у него хмурая. Злая даже. Но моё появление существенно поднимает градус его настроения. Удивление переползает в неприкрытое веселье.

— В чём дело, Айсберг? — ржёт он. — Неужели по коридорам моего клуба бегают дикие кошки? Ты пришёл предъявить мне претензии?

Чувствую, как тяжесть в голове превращается в желание убивать. Делаю шаг вперёд.

— Да, можно и так сказать. Оставь девчонку в покое.

На лице Гремлина – смена чувств, но самое выдающееся из них — тупое непонимание.

— Ты о чём, Берг?

— Не о чём, а о ком. Оставь в покое Вику.

Вижу, как заинтересованно вспыхивают глаза Гремлина, как заново он осматривает мой внешний вид.

— Победину, что ли? — тянет он время, и я почти слышу, как натужно скрипят извилины в его тупой башке. — Да брось, чтоб из-за какой-то там шлюшки…

Договорить он не успевает. Я наконец делаю то, о чём мечтал с тех пор, как Вика во второй раз вошла в его кабинет.

Молниеносно кидаюсь вперёд. Кулак летит прямо в ненавистную рожу. Но Гремлин лишь покачнулся и тут же присветил мне ответно. Губа взрывается болью, а на многострадальную рубашку капает кровь. Я хватаю бывшего соратника по рингу за грудки.

— Она моя! Запомни! Тронешь её хоть пальцем — убью, — последние слова говорю с тихой угрозой, но так, чтобы его проняло. Его пронимает — вижу по глазам.

— Остынь! — отбивает он мои руки, вырываясь из захвата. Делает шаг назад. — Вот чёрт, — морщится, прикасаясь к набухающим синим скуле и глазу. — Какая бешеная собака тебя покусала, Алекс? Хотя я знаю какая.

Несмотря на его нежелание конфликтовать, он не сдерживается и гадко ухмыляется, а я снова хочу его размазать по стене. Вбить в пол. Выкинуть в окно.

— Тихо-тихо! — предугадывает он моё желание и уворачивается, увеличивая расстояние между нами. — Остынь, говорю, и успокойся.

Сжимаю руки в кулаки и делаю несколько вдохов-выдохов.

— Я хорошо тебя знаю. И твою манеру доставать девушек — в том числе, — произношу уже почти спокойно — холодным голосом, от которого обмерзают внутренности у всех, кто знаком со мной поближе. Гремлин — из их числа. — Что бы там себе ни навоображал, — забудь о ней. Вика сказала «нет» — и это достаточный повод, чтобы оставить её в покое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Судя по всему, тебе она сказала «да», — толстые губы Громилова влажно блестят и снова растягиваются в глумливой усмешке, но, видимо, мой вид заставляет его пойти на попятную. Гремлин поднимает руки вверх в примирительном жесте. — Да понял я тебя, понял. Можно было и без рукоприкладства обойтись. Цивилизованные же люди, свои же, братан, — пытается он лебезить, не желая связываться со мной.

Правильно. Лучше не стоит.

В моём кармане, надрываясь, звонит и вибрирует телефон. Я достаю его и прижимаю к уху.

— Что?! — спрашиваю и, выругавшись сквозь зубы, под сбивчивые объяснения водителя на том конце, спешу на выход.

23. Виктория

Я бегу по длинному коридору к выходу.

Обида, злость, ненависть, возмущение, презрение — в том числе и к себе — клокочут в груди адской смесью. Требуют выхода. И немедленно. Порвать кого-нибудь в клочья, разметать по стенам ошмётками, поджечь и жарить, нет не на медленном огне, а напалмом, чтобы смотреть как он орёт и корчится.

Просто безумно хочется кого-нибудь убить. Кого-нибудь конкретного. С презрительным ледяным взглядом, с наглой улыбочкой. Выцарапать глаза. Выдрать с мясом эту прядь, что вечно падает ему на глаза.

Воображение услужливо рисует картины расправы одна красочнее другой, а вот думать не получается.

Только не о Берге, иначе я действительно сойду с ума. Я ничего не понимаю. Это было похоже на умопомрачение, на параллельную реальность, на бред, на наваждение, на что угодно только не на правду. И меня предало собственное тело. Я не могу в это поверить.

Не получается осознать, что произошло только что в кладовке. Но то, что произошло до этого, безжалостно вклинивается в поток моих кровожадных мыслей: Ванечка. Я подвела ребёнка.

В груди моментально становится тесно. Отчаяние мешает дышать.

Прижимаю трясущиеся руки к груди. И ноги становятся ватными. Я обещала Ленке достать денег и не достала — вот что по-настоящему страшно.

— Девонька, с тобой всё в порядке? — окликает меня на рамке металлоискателя пожилой охранник.

— Да, всё в порядке, Василий Степаныч, — выдавливаю довольно убедительную улыбку.

— Что-то ты бледная какая-то. Приключилось что? — он заботливо выходит из своей будки. Но на моё счастье его окликают по поводу каких-то неподходящих ключей. И он, покачав головой, идёт не ко мне.

— Всё хорошо, правда, — машу я рукой на прощание и выхожу на морозный воздух.

Всё хорошо. Всё просто замечательно. Пытаюсь вдохнуть поглубже, успокоиться, решить, что же делать дальше. Но мысли скачут кузнечиками. Куда бежать? Что придумать?

Презираю себя за то, что так необдуманно вечно бросаюсь словами. «Вырву из глотки деньги». Ага, вырвала. Уж, молчала бы! Плевать этим богатеньким на проблемы бедных. И Берг этот, такая же падла, как Гремлин. «Продалась бы подороже».

И снова закипает ярость. А взгляд падает на его машину, припаркованную чуть не у самого входа.

И мысль даже не возникает. Она оформляется в решимость уже после того, как я возвращаюсь. И бита, взятая в каморке отсутствующего Василия Степановича, превращается в убедительный аргумент бедной девочки против богатых дяденек. Как булыжник в руках пролетариата.

Первым ударом проминаю капот молчаливо оскалившегося Зверя. Очень красиво вышло, ровно по центру. И даже не срабатывает сигнализация, что меня только воодушевляет.

— Продешевила, говоришь? Может быть. Сколько стоит эта стекляшка? — бью со всей силы по хрустальной фаре. Со следующего взмаха разлетается и вторая. — Надеюсь, дорого.

И ещё один взмах — и на снег отлетает боковое зеркало. Дверь расцветает чёрным цветком живописной вмятины.

— Ты охренела что ли?! — с водительского места выскакивает невесть откуда взявшийся мужик. Но машина огромная, как корабль, а я с другой стороны.

— Вам, сукам богатеньким можно тачки за десять миллионов, — я успеваю со всей силы шарахнуть по лобовому стеклу. Жаль, не пробила с одного раза. — А ребёнок останется слепым, потому что его матери неоткуда взять жалких двести пятьдесят тысяч на операцию.

Следующий удар приходится на очередную дверь, пока мужик поскальзывается и падает на повороте. А потом и заднее стекло покрывается мелкой сеткой трещин под натиском тяжёлой биты. И здесь уже он хватает меня, но я выворачиваюсь. Только тщетно. Мужик и сильнее, и проворнее.

— Ты какого хрена творишь? — швыряет меня на снег. Отпинывает подальше моё орудие. Наседает коленом, больно выворачивает руку. — Офанарела совсем?

— Да пошёл ты! — я ещё пытаюсь брыкаться, но дикая боль в заломленных руках заставляет меня заткнуться и замычать.

— Успокойся, сказал! И не дёргайся, а то хуже будет! — грозит он.

Лёжа мордой в снегу, я слышу, как он звонит. «Я же не перепутала машину?» — мелькает испуганная мысль.

— Александр Юрьевич, тут у нас такое дело… — вкратце описывает он. И я даже с облегчением выдыхаю. Не перепутала. — Да, понял. Хорошо. Вставай, припадочная, — это он уже мне, — хозяин сам с тобой разберётся.

«Ну, конечно, хозяин, — кивком убираю упавшие на лицо волосы. — Кто же он ещё? Конечно, хозяин. Хозяин жизни».

— Убери руки! — рычу я на мужика, который держит меня как щенка за шкирку.

— Отпусти её, Миша, — ледяной голос Берга заставляет меня гордо вскинуть подбородок, когда его человек беспрекословно слушается.

Я одёргиваю куртку и удивляюсь: у Берга разбита губа. И это точно сделала не я.

— Виктория, что ты творишь? — она даже не смотрит на покалеченную машину. Только на меня, пронзая взглядом.

Но весь запал моего красноречия как назло пропадает.

— Миша, попроси-ка для меня запись вон с той камеры, — показывает он рукой на фасад. А сердце моё уходит в пятки. Чёрт! Камера.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А полицию, Александр Юрич? — оглядывается водитель. — Она про какую-то операцию ещё несла.

— Потом поговорим, Михаил. Иди, я сам разберусь.

Он засовывает руки в карманы. Рубашка на его груди расходится на месте выдранной с мясом пуговицы. Я неожиданно усмехаюсь. А вот это я.

— Смешно тебе, да?

— А ты хочешь, чтобы я заплакала?

— Нет. Но ты же понимаешь, что просто так тебе это с рук не сойдёт, — от его спокойного взгляда пронзает холодом до самых костей.

— Что, жалко своё добро, да? — не подаю я вида, бросаю беглый взгляд на покалеченную машину. — Сколько здесь, тысяч на двести, надеюсь?

— Миллиона на два, — он снова даже не поворачивается. Поднимает отброшенную биту. Со знанием дела взвешивает в руках.

— Сколько? — сомневаюсь я.

— Две двери, — показывает он моим же недавним оружием, потом откланяется, чтобы заглянуть вперёд. — Бампер, фары, капот. Отлетевшая краска, — он ковыряет пальцем подфарник, — а значит кузовщина и покраска полностью. Но если ты мне не доверяешь, можем проехать в автосервис. Только сначала, конечно, дождёмся полицию. Оформим хулиганство. И материальный ущерб в особо крупном размере тебе впаяют по полной.

И нет ни тени улыбки на его лице. Ни гаденькой усмешки, ни лукавого блеска в его непроницаемых глазах. Слишком медленно, но до меня начинает доходить, что это уже не шутки. Далеко не шутки. И суд, и тюремный срок, и возмещение нанесённого урона — всё насчитают по полной.

— За свои поступки, Виктория, надо отвечать. Или думать, прежде чем их совершать, — заколачивает он гвозди в крышку моего гроба.

— Алекс, я… — в горле мгновенно пересохло.

— Что? — мрачно взлетают вверх его тёмные брови.

— Александр Юрьич, — окликает его довольный водитель, сотрясая флешкой. — Запись есть. Всё видно, как на ладони.

— Ну, что, Виктория? — вновь поворачивается Берг ко мне. — Отправляйся домой и хорошенько подумай над своим поведением. А завтра с утра жду тебя в своём офисе. И будем думать, как эту проблему с разбитой машиной решать.

— Алекс…

Он оборвал меня одним взглядом.

— Я сказал завтра. В офисе. В девять. И не вздумай не явиться или опоздать.

24. Алекс

Она оборачивается и плетётся еле-еле. И кажется, что ноги у неё — как у косолапого мишки — ступнями внутрь. Так ходят обиженные дети. Поникшего, съехавшего набок банта только не хватает. Чёрт.

Я вдруг понимаю, что не злюсь. Хотя, когда услышал голос водителя в телефоне, готов был сам наподдать ей за очередную дерзкую, сумасбродную выходку. А сейчас смотрю на разгромленную машину и ничего не чувствую, кроме усталости. Будто весь этот цирк со стороны наблюдаю. Народ, кстати, тоже не отстаёт: зеваки слетелись на бесплатное шоу, как мухи на мёд, выбежали из клуба, ахают, толпятся, переговариваются.

Подавляю в себе желание догнать эту бешеную и вызвать ей такси. Обойдётся. Пусть подумает. Мне тоже не мешает немного в себя прийти. Представил, как сейчас выгляжу: растрёпанный, с разбитой губой, оцарапанной шеей, в окровавленной рубашке, где не хватает пуговиц. Ни дать ни взять — клоун в этом балагане.

Сдерживаю подступивший хохот. Трагикомедия, блин. Отдаю чёткие распоряжения водителю. Вызываю такси для себя. Цепляюсь взглядом за знакомую фигуру в толпе сотрудников «Олимпикуса», и в голове зреет план. Вот кто мне расскажет обо всём – Лариска, тренер по бодибилдингу, моя старая знакомая и всезнайка всех тайных и явных сплетен.

— Лора? — спрашиваю, как только на том конце отзывается знакомый, чуть грубоватый голос. — Надо бы встретиться, поговорить. На нашем месте? В два. Успеешь?

Слышу её согласие, потом короткие гудки. Откидываюсь головой на мягкое сиденье такси. Что за день сегодня такой, а?..

Перед встречей я всё же успеваю переодеться и просмотреть записи с камеры наблюдения. А Вика неплохо смотрится с битой в руках. Как хорошо, что это машина, а не я, к примеру. Правда, у неё не было бы шансов меня уложить, но попытка была бы красивой. «Друг» в штанах сладострастно дёргается, напоминая, где бы она меня завалила легко, а я бы даже не сопротивлялся. Наверное.

Высокую Лоркину мускулистую фигуру и бритый «под мальчика» затылок я вижу издалека. Она не изменяет себе: развлекается, сидя на высоком барном стульчике, покачиваясь в такт музыке, потягивает сок и благосклонно поглядывает на огромный кусок пиццы, что лежит перед ней.

— А как же «растижопа»? — спрашиваю прямо на ухо, но Лора даже не вздрагивает.

— Кого ты решил напугать, Берг? — усмехается она. — И с жопой у меня порядок, ты же знаешь, — довольно похлопывает себя по каменным ягодицам, затянутым в неизменные джинсы. — Сегодня наем калории, завтра — отработаю.

Она встаёт со стула, легко касается губами моей щеки, и для этого ей даже не приходится привставать на носочки. Подтянутая, с бронзовым загаром — как всегда. Ничуть не изменилась за то время, что мы не виделись.

Я заказываю чай, ещё пиццу, и мы усаживаемся за дальний столик в углу.

— Я даже догадываюсь, зачем ты меня позвал, — хитро щурится Лора, — но, знаешь, даже рада: хоть есть повод посидеть вот так, поболтать по душам, как раньше.

— Ты ж меня предала, — пытаюсь отшутиться, — ушла к этому хреновому Дон Жуану.

— Не сильно-то ты и держал, — ржёт она, потягивая сок из запотевшего стакана.

Мы оба прекрасно знаем, что «у нас» не сложилось: мне нужен был тренер для спортсменов, а Лора решила уйти из спорта в более спокойную нишу любителей моделировать своё тело. Такие возникли обстоятельства. И я принял её выбор.

— Ну, рассказывай, раз догадываешься, — подталкиваю её к сути нашей встречи.

— А что ты хочешь знать? — пытается она кокетничать, но, видимо, мой взгляд не располагает к праздной болтовне. — Ладно-ладно. Не буду даже спрашивать ни про разбитую губу, ни про расцарапанную шею — того, как она поглумилась над твоей машиной, и так достаточно.

— Уж будь добра, — выдавливаю злую улыбку в ответ на её ироничные намёки. Я хочу наконец услышать то, зачем сюда пришёл.

Неожиданно громкая какофония сменяется блюзом. Как назло, тем самым, что Вика пела у меня в машине, и я невольно дёргаюсь. Голос не тот. Интонации не те. Вообще всё не то. Оригинал звучит как фальшивка. Лоркины внимательные глаза следят за мной. А затем она суровеет лицом.

— Я тебе вот что скажу, Берг. Хорошая она, понял? Чистая, правильная. Что бы тебе там ни наговорил наш любвеобильный мачо. Дело к сороковнику близится, а он, прости господи, не напрыгается никак, козёл.

— Мне нужно всё о ней, — цежу сквозь зубы, делая упор на последнем слове. Пытаюсь не раздражаться на Лоркино словоблудие. Она иногда умудряется выдавать сто тысяч слов в минуту — и ни одного по существу вопроса.

— Что всё-то? — бормочет Лора, пережёвывая пиццу. — Ну, родилась она не здесь и жила не здесь, а в Зажопинске каком-то, хотя корни — отсюда. Бабулька у неё умерла, квартиру оставила. Из благородных каких-то. Учительница или что-то в этом роде. И Вика, судя по всему — в бабульку свою. Умная, книги любит, языки знает. Поступать на иняз хотела, по конкурсу на бюджет не прошла. Отучилась в пединституте на учителя физкультуры — поступила, где бесплатно было. В школе учительницей работала год, пока к нам не попала. Ну, в общем, недолго музыка играла, не долго пел аккордеон. Выпер её Гремлин прямо перед Новым годом. Перед днём рождения. Нехорошо так. Считай, выставил без трусов, прости господи.

— Перед днём рождения? — в мозгу взрывается красная ракета.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ага, — вздыхает Лора. — Первого января бедняжка родилась. Прям праздничный комплект. Небось прорыдала весь Новый год.

И я тоже её выставил. Как раз без трусов. В одном платье и туфлях на мороз. В день её рождения. Чувствую, как в груди нехорошо ёкает и становится тяжело дышать. Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт!

Как из другой галактики бубнит где-то в отдалении Лоркин погрустневший голос:

— Вот как началось, так и дальше у неё в жизни всё получается, — делает она очередной глоток сока. — Считай, сирота. Мать давно умерла. Отец — алкаш конченный. Ни помощи, ни поддержки. Не он её, а она его содержит, крутится, помогает, чем может. И в клуб наш тоже не по велению сердца пошла, ради зарплаты. А так-то толковая, и тётки её, пампушки, любили очень. Всё бы ничего, если б эта скотина, руки не начал распускать да приставать. Ну, ты ж его знаешь.

— Знаю, — подтверждаю, ковыряясь в пицце. Я голоден, но кусок в горло не лезет. — А что она там про ребёнка какого-то кричала?

Лорка хмурится, а затем соображает и выдаёт информацию, щёлкнув пальцами:

— Эт ты, небось, о подружкином малыше? Подружка у неё есть, закадычная, считай, почти сёстры они. У той мальчик слепым родился. Вроде операция требуется. Вика так переживала.

— Что-нибудь о подруге знаешь?

— Ленка зовут, — с готовностью вываливает Лариска, и я в который раз мысленно благодарю её за способность аккумулировать вокруг себя ауру доверия, когда сплетни и прочие информационные потоки просто притягиваются к ней со всех сторон, как магниты. — Мальчик — Ванька. Вика говорила, они должны были приехать на обследование в медицинский центр после праздников.

По всей видимости, приехали. И она пошла штурмовать Гремлина. Требовать деньги. Не позвонила мне. Не попросила. И я вдруг понимаю: она бы и не попросила. Никогда. И не позвонила бы больше. После того, как я с ней обошёлся.

— Ты б оставил девочку в покое, а, Алекс? — вклинивается в мои мысли Ларкин голос. — Ну, мне всё равно, что там между вами произошло. Но что для тебя эта машина? Ещё заработаешь. А девчонку жалко. Ей же вовек не отработать, ты ж понимаешь прекрасно. Да и негде уже. Разве что на панель выйти. И то…

При последних Ларискиных словах у меня опять в голове рвутся бомбы. Какая панель? Что за глупость?

— Я сам разберусь, — бросаю сухо и начинаю поспешно давиться пиццей, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.

В голове ещё беспорядочно мечутся мысли. Но я уверен, что к встрече с Викой в офисе они обязательно выстроятся в какой-нибудь хитроумный долгосрочный план.

25. Виктория

Как ни странно, но холодный тон Берга меня отрезвляет. Из черепной коробки словно вываливается вся та вата, которой она была до этого набита, и мозг становится чистым, ясным и свежим, как после купания в проруби.

По крайней мере, до вечера, пока Ленка с Ваняткой в больнице, можно не сообщать ей плохие новости. И вообще ничего не сообщать.

В пустом холодильнике я нахожу только початую банку сгущёнки, а потому на обед навожу себе чай, намазываю хлеб тем, что нахожу, и сажусь перед ноутбуком.

Прежде всего, надо искать работу. Но после двух страниц вакансий: тренер по фитнесу, инструктор в тренажёрный зал, тренер по фехтованию, по боевым искусствам, по спортивным танцам, большинство из которых требовались в «Айсберги», — собственно, на сайт «Айсберга» я и захожу.

В конце концов, нужно посмотреть адрес главного офиса. Но потом проклятое любопытство утягивает меня на страницы боёв без правил. И на стареньком видео десятилетней давности я и зависаю. Пересматриваю все и углубляюсь в поисках информации дальше.

Его прозвали «Айсберг» не столько за созвучие имени и фамилии — Алекс Берг — сколько за ледяную выдержку, с которой он держался на ринге, и технику боя «атака «печень»» — короткий и острый удар, который однозначно завершался для противника на покрытии ринга. Причём бил Берг одинаково жёстко с обеих рук.

Закончил институт физкультуры по специальности менеджмент. (Неожиданно). Мастер спорта по боевому самбо. (Здесь без неожиданностей). А вот дальше вездесущий интернет на уровне сплетен вскользь упоминает, что Берг ушёл с ринга на высоте карьеры, а взял его под своё крыло некий Демьянов Игорь Ефремович.

Этот владелец Дворца спорта «Ледяная Арена» и кучи зданий, первые этажи которых и занимают клубы «Айсберг», грубо говоря, выкупил из этого бизнеса перспективного бойца. Пусть Бергу и повезло — нелегальные турниры девяностых, когда за сто долларов и калечили друг друга, и убивали, обошли его стороной. Он застал времена, когда бои стали режиссировать и оплачивать, но, как и прежде, пока на бойце делали деньги, уйти просто так не давали. Можно сказать, этот Демьянов его спас.

И Берг был женат на его дочери, которая умерла при невыясненных обстоятельствах четыре года назад. Владелица сети «Идиллия» Светлана Демьянова.

Я смотрю на фотографию сногсшибательной блондинки.

Открываю и закрываю рот, как выброшенная на берег рыба, но не знаю, что сказать. Его жена не дожила даже до двадцати восьми. И они с Бергом были такой красивой парой. Что же с ней произошло? Странно, что теперь директор «Идилии» и владелица двадцати процентов акций сети её бывшая подруга Надежда Алексеева.

Жадно впитав каждую крупицу информации о Берге, стараюсь пока не впадать в панику. Раз отправил домой, раз сразу ментов не вызвал — может, как-нибудь и обойдётся. И как назло лезет в голову совсем другой Берг. Вспотевший, тяжело дышащий, нежно прижимающий меня к себе. И эта разбитая губа не даёт покоя. Споткнулся, упал? Дверью прищемил?

Мне, конечно, нет прощения, что дала волю нервам, но… два миллиона. Мама дорогая! Я, конечно, дура. Но всё же наверняка его машина застрахована. Не заточит же он меня в рабство?

Всё, всё, не буду гадать. И думать о нём больше не буду. Надо вернуться к своим баранам.

Обзваниваю около двадцати вакансий. Везде просят прислать резюме. И после ещё одной пустой кружки чая реанимирую свой старый автобиографический документ и отправляю. В конце концов, работа есть, надежда найти её есть. А вот деньги на операцию, да срочно… будем искать. Что-нибудь обязательно придумаем.

В конце концов, Ленка должна сегодня поговорить о рассрочке. Возможно, на первый взнос хотя бы общими усилиями наскребём. И будем думать, где найти остальные. А пока надо решать насущные вопросы. Как минимум, подругу надо вечером накормить. А потому иду в магазин.

Возвращаюсь с полной сумкой. Хотя вроде и купила всего ничего, но сетка картошки тянет.

— Виктория! — я не сразу понимаю, откуда меня окликнули у подъезда. Оглядываюсь и тогда только вижу белую машину, припаркованную довольно далеко, но в зоне видимости, и стройный мужской силуэт рядом с ней.

— Стас? — растерянно хлопаю глазами, пока он идёт мне навстречу. И букет в его руках пугает даже больше, чем его улыбающееся лицо.

— Прости, так и не дождался твоего звонка. Был тут по работе неподалёку и решил заехать, — он забирает мою тяжеленную авоську и вручает подрагивающие в целлофане персиковые розы. — Это тебе.

— Да не надо было, — совершенно теряюсь от неожиданности. — То есть спасибо большое, но…

— Вик, это всего лишь цветы. Они ни к чему не обязывают. Не надо так пугаться. Давай я помогу тебе донести продукты и, если хочешь, даже заходить не буду, чтобы тебя не смущать. Посидим где-нибудь?

— Нет, нет, пойдём, — спохватываюсь я. Мне просто так давно не дарили цветы. И это так трогательно, что он сидел, ждал меня у подъезда. Не могу же я его теперь прогнать. — У меня просто столько дел. Надо ужин приготовить.

— Я могу помочь. Картошку чистить я точно умею, — заглядывает он в пакет.

И, поднявшись на свой этаж, я не без смущения открываю перед Стасом дверь в своё скромное жилище.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Прости, у меня не убрано.

— Ничего, — улыбается он и вдруг замирает как на красный сигнал светофора: по всей комнате прямо перед ним развешаны ползунки и пелёнки. На диване раскиданы погремушки, а на столе стоит открытая упаковка памперсов. Упс!

Он нервно сглатывает. И у меня ощущение, что сейчас рванёт на выход. Но он справляется с собой.

— Мальчик, девочка? — аккуратно ставит он пакет.

— Мальчик. Ванька. Скоро два месяца, — я кладу цветы на трельяж и протягиваю руку, показывая на его пальто. — Давай, я в шкаф повешу.

— Ты просто ничего не сказала. Прости, я… — отдать ему должное, он всё же раздевается. — Просто не ожидал.

— Ничего, — улыбаюсь я, но не спешу говорить ему правду. Так забавно наблюдать, как он мучается. Как растерялся, смущён. Да что там — в шоке.

— Ты только в обморок не падай, пожалуйста.

— Мне точно стоит проходить? — всё же приходит он в себя. — Если ужин ты будешь готовить мужу, а мне придётся делать вид, что я тут примус починяю, то…

— Ты вообще-то картошку чистить собирался, не отвертишься теперь, — не дрогнув, приглашаю его на кухню. — И что муж? Так и скажешь, что ты кто?

И тут меня осеняет.

— Риэлтор, — напоминает он.

— Да, да, да! Точно! — выхватываю я многострадальный пакет, ставлю на табуретку и смотрю на Стаса просто как на небожителя. — Скажи, а неэлитной недвижимостью ты занимаешься?

— Да, любой, — ещё не понимает он.

Но я уже хватаю его за руку и тяну в большую комнату, бабушкину гостиную, туда, где временно живу я.

— Стас, скажи, сколько стоит эта квартира?

Он чешет затылок, профессионально оглядывается и называет сумму, которая больше чем меня устраивает.

— А как быстро можно продать?

— Ну, здесь от многих факторов зависит, — переходит он на деловой рабочий тон. — Это будет обмен на меньшую площадь или чистая продажа. Связываемся с ипотекой или только наличные. Где прописан ребёнок. Очень много нюансов. И даже при самом удачном раскладе, — я превращаюсь в чистый слух, — это не меньше месяца.

Месяц. Обмен на меньшую. Щелкают у меня в голове цифры. Успеем. Здоровье ребёнка стоит того, чтобы рискнуть.

— А ты возьмёшься? Сам?

— Я должен подумать, — выдыхает он.

— Ладно, — боюсь я на него давить. — Ну что, готовить?

И он послушно бредёт за мной на кухню, уворачиваясь от развешенных в коридоре пелёнок.

Разговариваем о всяких глупостях, пока я ставлю в вазу цветы. А потом, пока я варю суп, в наглую выпытываю всю его подноготную. Да, понимаю, что бестактно, но на реверансы у меня нет никаких сил. И строить из себя кого-то тоже не собираюсь. Понимаю, что и на ужин не мешало бы приготовить что-нибудь посущественнее. Но у Ленки от всех этих треволнений обострился гастрит, да и не привыкли мы с ней шиковать. Режим жёсткой экономии — вообще наше всё.

Он славный, этот Стас. Всё время шутит и вроде улыбается, но я понимаю, что про себя он наверняка всё уже решил. Ну, зачем ему девушка с ребёнком? (Здесь дьявольский смех за кадром. Я так и не колюсь.) Он не женат, не был женат, и пока не встретил ту единственную, с которой готов создать семью. Да, банально. Подозреваю, что в его словах столько же правды, сколько в моём материнстве. Но и я пока не готова с ним поделиться ничем личным. Совсем личным. Своими бедами, проблемами, страхами. Разбитой по дурости машиной, невыплаченной зарплатой, нескромным предложением бывшего директора и Ленкиной бедой.

Но наконец возвращается и сама Ленка. Измученная, уставшая, заплаканная. Округлив глаза, показывает мне на мужские ботинки в прихожей. «Всё хорошо!» — подмигиваю я.

— Стас, знакомьтесь, — заношу уже раскутанного Ваньку, просовываю крошечную руку ему в ладонь. — Это Ванечка. А это Лена, его мама, моя лучшая подруга.

— А ты коварная, — шепчет он мне на ухо в прихожей, когда наш чудесный душевный ужин вместе уже закончился.

— Я знаю, — отвечаю таким же горячим шёпотом.

— До завтра!

— Серьёзно? — отстраняюсь я.

— Конечно, — его покерфейс безупречен. — Я ведь получил заманчивое предложение, от которого не могу отказаться.

— Я не… — с трудом соображаю я, о чём он, а потом до меня доходит. — Только не проболтайся Ленке.

— Ты теперь мой клиент. Эту тайну, как тайну исповеди, я унесу с собой в могилу, — целует он меня в щёку. И его рука, задержавшаяся на талии, заставляет меня на секунду замереть.

— До завтра, — стараюсь чмокнуть его сухо. И открываю дверь, чтобы избавиться от этой тёплой руки.

— Я заеду вечером.

Мне кажется или мы никак не можем расстаться?

Я принудительно захлопываю дверь. И вот теперь точно буду плакать. Он слышал все Ленкины новости. Никакой рассрочки, только стопроцентная предоплата.

А ещё он только что обещал помочь.

26. Алекс

Телефон на столе звонит не переставая.

Это когда-нибудь закончится? Устало нажимаю кнопку громкой связи.

— Надежда Андреевна, — неизменно вежливый голос Марины.

— Скажи, я перезвоню. Японцы приехали?

— Секунду, — мой секретарь отвлекается, чтобы выслушать кого-то в приёмной, дать короткое указание. — Японцев ещё нет, но конференц-зал готов. Встречу с Ольсоном перенесла на завтра, на полдень. Главбух просила перезвонить. И на второй линии ваш водитель.

— С Михаилом соединяй, — машинально смотрю на сотовый в беззвучном режиме. И понимаю, почему он не дозвонился сам. На проводе вездесущая Наденька. Отвечаю Надежде. — Что-то срочное, Надь?

— Да. Поужинаем вместе? Есть разговор.

— Сегодня? — обречённо выдыхаю и откидываюсь на спинку кресла. — Я без машины.

— В аварию попал?

— Да, можно сказать и так, — удивляюсь тому, что она удивляется. Хотя, с той поры как её офис стал в здании со складом белья и одним из магазинов, последние сплетни стали доходить до неё медленно. — Вот пытаюсь услышать последние новости от водителя.

— Давай я за тобой заеду. У тебя или у меня? — делает она вид, что не понимает намёк на то, что меня отвлекает.

— В ресторане. Я закажу столик. На завтра. Сегодня никак. Перезвоню.

Отключаюсь, не дожидаясь её согласия или возражения.

— Миша? Ну, что там? — поднимаю трубку коммутатора, делаю ещё одну пометку в ежедневнике: «ресторан».

— Александр Юрьевич, ну, сказали, эксперт обсчитает в течение трёх дней. Пока даже ориентировочно не может сказать. Запчасти оригинальные заказываем?

— Что за глупые вопросы?

— Уточняю на всякий случай. И если ремонт в дилерском центре, то там очередь и дороже выйдет. Ну, вы же помните, как у них вечно всё медленно.

— По хрену. Страховка это покрывает?

— Вроде да, но ещё не точно. Пока посчитают, пока отправят в головной офис, пока рассмотрят.

— Я не понял. Я какого хрена плачу такие деньги за полный страховочный пакет? Короче, вытряси мне душу с агента. Скажи, я не продлю с ними ни одного договора ни по одной компании, если у меня возникнет хоть тень сомнения в их компетенции. И возьми рабочую машину. Ты нужен мне завтра с утра.

Бросаю трубку. А огонёк коммутатора снова мигает красным.

— Да, Марин!

— Японцы приехали. И я нашла что вы просили.

— Зайди.

Маринка у меня умница. Толковая, грамотная, добросовестная, не по годам рассудительная, но самое главное в ней — преданность и неболтливость. Как из пленного партизана пытками слова лишнего не вырвешь. Кому я звоню, что прошу сделать, что происходит в этом кабинете — дальше этого кабинета не выйдет. Расчленю я кого-нибудь и съем — она и бровью не поведёт. Но сегодня ощущение, что меня скоро разорвут на части, сожрут и не подавятся.

— Это документы на подпись, — кладёт она на угол стола увесистую стопку. — А это то, что вы просили. «Микрохирургия глаза». Детское отделение. Елена Малыгина. Сын Иван.

— Это телефон врача? — тыкаю пальцем в бумажку.

— И его имя отчество, — кивает Маринка и постукивает по часикам на тонком запястье.

— Да, да, — сам перевожу взгляд на увесистый хронометр на руке и поднимаюсь. Опаздывать на встречу нельзя. Оборачиваюсь уже в дверях: — Марин, на завтрашний вечер закажи столик на двоих. И букет побогаче во вкусе Надежды Андреевны.

Пока иду по длинному коридору, всё же дозваниваюсь врачу. И всё, что я слышу, мне не нравится. Спокойным усталым голосом доктор сообщает детали врождённой патологии. Перспективы. Последствия отсрочки своевременного хирургического вмешательства. Точную стоимость он не знает, на счёт квоты на лечение тоже нужно уточнять по месту жительства. Его интересует, записывать ли ребёнка на операцию, так как все обследования закончены, анализы сделаны, и на завтра, если не будет операции, он готовит пациента на выписку.

— Записывайте на операцию, я заплачу, — выдыхаю в трубку у самых дверей. — Я понял, счета будут завтра с утра в регистратуре. Да, с проживанием, полным курсом реабилитации, весь комплект.

И, уже поздоровавшись с улыбчивыми японцами, вспоминаю, что так и не позвонил главному бухгалтеру. Ну, раз она лично не ворвалась ко мне в кабинет, значит дело не срочное, терпит.

Собственно, можно даже передохнуть. Выпить кофе. Моё присутствие на встрече чисто номинальное. Дань уважения да личная подпись на договорах. Все переговоры уже закончены. И команда менеджеров во главе с коммерческим директором охотно показывают слайды эскизов нового велнес-центра, где и планируется поставить эти солидные японские тренажёры с инновационной конструкцией, в точности соответствующей биомеханике человеческого тела.

Заканчиваем разговором о легендарном поединке японского чемпиона мира по боям без правил Акиры Маэды с Александром Карелиным. Победа нашего богатыря без единого удара. После того боя в Японии началось повальное увлечение русскими бойцами. И до сих пор ещё звучат отголоски того боя в дружеских пожатиях моей широкой ладони, в восхищённых возгласах, в расплывшихся улыбками круглых лицах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Собственно, с японцами на этом всё. Расстаёмся почти друзьями. А мой день продолжает катиться по накатанным рабочим рельсам. Он кажется мне бесконечным. Он кажется мне вечным Днём Сурка.

Приказы, договора, телефонные звонки. Маркетолог. Директор «Айсберга-1». Начальник отдела снабжения. После менеджера по персоналу приказываю Марине никого не пускать. Хватит на сегодня.

— Это что? — показываю на стопку бумаг в руках ЭйчАра.

— Список вакансии, — подаёт она верхний лист. — И свежие резюме, которые я отобрала, с пометками. С кем-то пообщалась, с кем-то ещё нет. Кто на второй круг — в отдельной папочке.

— Господи, Елена Сергеевна, да что же вы всё так буквально понимаете? — отодвигаю бумаги. — Да, я сказал, что лично буду отбирать сотрудников, но не каждую же уборщицу.

— Я вам уборщиц и не принесла. Тренера, ну и высший офицерский состав, как вы говорите.

— Ладно, гляну, — честно обещаю я. Голова гудит, как осиный улей. В пустом животе булькает десятая кружка кофе. Избавляюсь от непрошибаемой кадровички и с кислой миной открываю папку.

Зачем только просят лепить в резюме фотографии? Словно в эскорт-агентство людей нанимаем. И ожидаемо — одни бабы.

На очередной анкете замираю. Виктория Викторовна Победина?

Пробегаю глазами по скупым строкам биографии. Довольно улыбаясь, закидываю руки за голову, покачиваясь в кресле.

Я, конечно, сволочь. И нет мне прощения. И подарок я тебе задолжал, и вёл себя как скотина. Но какой уж есть, а потому тренером я тебя взять никак не могу. Нет, моя дорогая, на тебя у меня другие планы. И боюсь, они тебе совсем не понравятся.

Ну, а кто сказал, что нам будет легко?

27. Виктория

Стоять в пустом коридоре два часа подряд и тяжело, и унизительно.

— Девушка, а Александр Юрьевич точно будет? — в очередной раз заглядываю в приёмную.

— Да. Вы же Виктория? Александр Юрьевич дал на счёт вас совершенно точные указания. Ждите. Он занят. Но скоро уже приедет.

«Вот сволочь, — закрываю дверь и мысленно передразниваю Берга: — И не вздумай опоздать. И не вздумай не прийти».

Не вздумала. Я измерила этот длинный, как кишка, коридор и в шагах, и в ступнях, и в попугаях, и в мартышках, и в пятиэтажных матах, и вдоль, и поперёк. Я примелькалась всем его сотрудникам, которые косятся меня уже с нескрываемым интересом, когда стрелки переваливают за одиннадцать, а я уже сижу на полу, привалившись к стене, и тыкаю в обессиленный телефон.

Ещё минут пять — и, клянусь, я подложу под голову куртку и лягу. Мне плевать. Мы с Ленкой до утра спали по очереди и урывками, перекладывая с рук на руки орущего Ваньку. Дольше чем на полчаса он успокаиваться не хотел. И отрубился только под утро, когда Ленке уже пора было собираться в клинику, ну, а мне, собственно, сюда.

Ни про Берга, ни про машину, ни про квартиру я ей, конечно, не рассказала. Но зато другая мамка в клинике подсказала Ленке благотворительный сайт, куда можно обратиться за помощью. И мы весь вечер размещали фотографии Ваньки в соцсетях и писали письма везде, где только можно, взывая к человеческому милосердию.

Наверное, это так же глупо, как идти к Гремлину, но плакать и ничего не делать — ещё хуже. Сегодня Ленку выпишут из клиники. Не знаю, задержится ли она у меня. Но Артур сказал возвращаться домой, а Ленка вряд ли ослушается мужа. Попробую уговорить её хоть на неделю. Если удастся найти покупателя на квартиру быстро, буду просить в залог нужную сумму, а там уже разбираться. В конце концов, уеду жить к отцу, пока куплю новое жильё поскромнее. Устроюсь в свою же школу.

Столько всего я передумала за эту ночь. Только, сидя под дверями кабинета Берга, мне кажется, что жизнь моя теперь в его руках, а не в своих собственных.

«Вот возьму и попрошу у него эти деньги, — мелькает шальная мысль. — К тем двум миллионам — что плюс двести пятьдесят тысяч, что минус. Пусть только даст, а потом делает со мной что хочет. Хоть в тюрьму, хоть в пожизненное рабство».

— Вик, ты что ли? — отрывает меня от тяжёлых раздумий женский голос.

— Ира? — всматриваюсь в правильные девичьи черты и вскакиваю на ноги. — Ирка!

— Ты здесь какими судьбами? — наконец отпускает из своих объятий меня институтская подруга.

— А ты?

— Документы забирала. Уволилась.

— А я наоборот: надеюсь на работу устроиться. А что, плохо здесь? Почему уходишь?

— Нет, здесь замечательно. И платят хорошо. И по-честному. И обеды за счёт компании. И условия работы отличные. Даже транспортом компании доставка по утрам. Так что, если возьмут, соглашайся. На любую должность. Потом продвинешься. Здесь приветствуется карьерный рост. А парни какие, мн-н-н…

— Так почему же уходишь, раз всё так хорошо? — всматриваюсь в свеженькое личико подруги с подозрением.

— Уезжаем с мужем за границу. Он тоже у меня тренер. Здесь и познакомились, — смеётся она.

— Серьёзно? На ПМЖ?

— Да ну, кто нас в Америке оставит. Хотя… вдруг грин-карт выиграем. Чем чёрт не шутит! — смеётся она. — Но пока по рабочей визе.

— А кем?

— Ой, Вик, да там при желании столько работы можно найти. Особенно на лето. Инструкторами и в аква-парки, и в Дисней-лэнды, и куда только. Только язык нужен. Слу-у-ушай, — толкает она меня в грудь. Буквально впечатывает в стену. — Ты же у нас как раз с языками?

— Ну, да.

— А замуж вышла?

— Нет.

— Чёрт. Жаль. Короче, я тебе дам сайт, — она лезет в карман за телефоном. — Посмотри сама. Он на английском. Но предложении — валом. Можно аниматором, и в круизную компанию, и в отель. Много. Очень много работы. И платят хорошо. Даже страховку оформляют на мед.обслуживание. А если на лайнер возьмут, так ещё и весь мир посмотришь — сказка, а не работа.

Называю номер — и телефон пиликает вожделенным сообщением.

— Ладно, Вик, побежала я. Звони, если что не понятно. Я ещё пару дней в городе. Удачи, Беда, — обнимает она меня на прощание.

Я ещё смотрю ей вслед как улетающему белокурому ангелу, когда меня окликает ледяной голос.

— Виктория! Прошу, — Берг открывает передо мной дверь своего кабинета. — Марина, меня для всех нет.

— Александр Юрьевич, не забудьте: в двенадцать Ольсен.

Я автоматически смотрю на часы. Через пятнадцать минут.

— Я успею. Марин. Нам два кофе.

Он небрежно машет мне на стул, пока снимает пальто. Я вешаю на стул позади себя свою нелепую в этой строгой роскоши куртку. Что-то погорячилась я на счёт того, чтобы попросить у него деньги. Язык прилипает к нёбу, глядя на его уверенные движения. Нервно сцепляю пальцы под его ледяным взглядом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Итак, Виктория Викторовна, — достаёт он из папочки лист и укладывает перед собой не глядя. — Правильно я понял, что будем решать вопрос с возмещением ущерба полюбовно, — он едва заметно усмехается, — без привлечения органов исполнительной власти?

— Ну, я же пришла, — у меня даже получается на него посмотреть.

Сегодня он похож на Париж, который — увидеть и умереть. На Эйфелеву башню. С которой хочется сброситься вниз головой. На ядовитую зелёную воду Сены. В которой лучше бы утопиться сразу, чем глотнуть, как я, пару раз, а теперь медленно подыхать от отравления.

— Отлично, — он довольно откидывается к спинке кресла. — Значит, будешь отрабатывать?

— Значит, буду, — неопределённо пожимаю я плечами. С этой поджившей ранкой на губе вид у него слегка бандитский.

— Вот и славно, — пододвигает он к себе лист, просматривает и обращается, не понимая глаз: — И нам действительно очень нужны тренера. Но педагогическое образование, увы, не подходящая для наших клубов квалификация.

— Но, Алекс…андр Юрьевич, — я слежу, как моё смятое резюме из его руки отправляется в мусорную корзину. — Я хороший тренер.

— Не сомневаюсь, Виктория Викторовна, — он поднимает глаза на вошедшую секретаршу с подносом в руках. И ждёт молча, пока она переставит на стол чашки и удалится, а потом только продолжает: — Но мне не нужен педагог. Мне нужен продавец элитного белья. С вашими коммуникационными навыками, доброжелательностью, неконфликтностью…

Он цитирует по памяти строки только что выкинутой бумаги и показывает мне ладонью на кофе. Только я боюсь взять чашку. Знаю, что у меня дрожат руки.

— Я так понимаю, что выбора у меня нет?

— Можете смело добавить понятливость к списку ваших достоинств, — издевается он уже неприкрыто. — В тот самый бутик, в который вы имели неосторожность как-то зайти, как раз требуется продавец. Думаю, ваша кандидатура их устроит более чем.

Выдыхаю и прикрываю на мгновенье глаза. Сволочь.

— И какая у меня будет зарплата?

— Как у всех, — отпивает он кофе. — Оклад плюс бонус, который, конечно, будет зависеть от вашего усердия. А какую часть я буду удерживать, чтобы погасить долг, решайте сами. Поделите миллион двести на эту цифру — и на такой срок и заключим с вами контракт. Я даже подскажу, — он двигает к себе калькулятор. — Скажем двадцать тысяч. Это… сто шестьдесят четыре года. Вот как-то так. Я предупредил на ваш счёт Надежду Андреевну, — он двигает через стол визитку. — Здесь адрес, куда вам следует проехать. Можете оформляться.

Он красноречиво смотрит на часы, когда я не двигаюсь с места.

— Извините, Виктория, у меня встреча.

— Сто шестьдесят четыре года? — усмехаюсь я. — Предлагаю округлить до ста шестидесяти пяти. Не возражаете?

— Нет, — улыбается он гаденько и трогает, видимо, защипавшую губу.

— Ну, вот и отлично, — улыбаюсь я в ответ.

И быстрее, чем он успевает догадаться, что я собираюсь сделать. Даже быстрее, чем успевает увернуться, я выплёскиваю содержимое своей чашки ему в лицо.

— Спасибо за кофе!

Я ставлю пустую чашку на стол, забираю визитку, куртку и ухожу в гробовом ответном молчании.

28. Алекс

— Вот зараза! — матерюсь я, когда за Викой закрывается дверь.

Уверен, если бы я не сидел за столом, она выплеснула бы этот кофе мне на яйца. Но какова, а! Даже не знаю: ненавидеть её или восхищаться.

— Марин, у меня есть запасная рубашка? — спрашиваю в коммутатор, уже вытерев лицо.

— Вчера вы, — она заходит в кабинет и на секунду теряет дар речи, — переоделись в последнюю.

«Вот носил всегда чёрные, — я рассматриваю грязные пятна на груди. — Какого хрена выпендрился? Зачем натянул белую?»

— Давайте я отправлю кого-нибудь к вам домой. А Ольсена пока развлеку фильмом о новом велнес-центре, проведу экскурсию.

— Отправить кого-нибудь отправь, а Ольсена зови как есть. Переморщится. Не велика шишка. Хозяин банка. А где, кстати, выкладки экономического отдела? На словах они подтвердили, что его предложение выгоднее, а цифры я так и не видел.

— Я принесу, — убегает Марина.

И я не знаю почему, но всю встречу с банкиром как-то удивительно счастлив.

В грязной рубашке, с разбитой губой, с расцарапанной шеей, к которой я то и дело притрагиваюсь, словно там всё ещё её рука. Рука, что плеснула мне в рожу горячий кофе. Ещё вижу её горящие гневом глаза. Чёрт, как же она хороша, эта дикая кошка. Как очаровательно меня ненавидит. Сейчас главное не вспоминать, как сладко стонет и выгибается, когда кончает. Банкир и так теряется от моего плывущего взгляда. Если я встану пожать ему руку с восставшей ширинкой, боюсь, останемся мы с кредитами прежнего банка под грабительские проценты.

Просматриваю выкладки экономического отдела, пока говорим о детях, которых у меня нет. Не люблю эти разговоры, но положение обязывает упомянуть, что я в курсе: у главы «Ольсен-банка» трое (застрелите меня! трое!) ольсенят. И снова удивляюсь своей реакции: хочу диких котят от этой сумасшедшей. Но документы меня остужают. Я не могу принять решение единолично. Мне нужно согласие Ефремыча. Более того, все документы трёхсторонние: Демьянов, я и банк. Что-то давно я в них не заглядывал, в эти старые кредитные договора. Делаю пометку разобраться и встаю попрощаться с банкиром.

Расстаёмся почти друзьями, хоть ничего и не обещаю.

И весь день хожу в этой грязной рубашке на радость сотрудников.

Эта девчонка заставляет меня совершать сумасшедшие поступки. Ездить на «Газели», так как оказалось, что из рабочих машин сегодня свободен только один микроавтобус. Жертвовать деньги на операцию ребёнку и испытывать при этом давно забытое чувство, что совершаю что-то действительно стоящее. Ходить в грязной рубашке и радоваться обращённым на себя улыбкам.

Живу. Дышу. Пульсирую. Существую.

К вечеру всё же переодеваюсь. Боюсь, Наденька не оценит по достоинству мой неопрятный вид.

С букетом кровавых роз приезжаю в ресторан. Опаздываю не намеренно, но всё равно Надежда заявляется позже. Сдержанно здоровается. Сухо благодарит. Скупо улыбается на мои шуточки. Настороженно, как охотничья собака, поглядывает на меня из-за меню. И только после пары бокалов шампанского, наконец, заправляет за уши острые уголки уложенных в салоне волос, медных и свежеокрашенных. Готова высказаться.

Ну, давай, жги, Надежда! Я готов выслушать всё, что ты обо мне думаешь. И даже удивиться, если окажется, что я знаю не всё.

— Что за замухрышку ты ко мне сегодня прислал?

— Надя, что за тон? — неожиданно не проглатываю. — Я сказал оформить и даже назвал, в какой магазин. С чего вдруг я должен отчитываться кто это и почему?

— Просто раньше ты не подбирал попрошаек из подворотен. А эта выглядит именно так. И я должна оформить её в элитный бутик?

— Ты должна делать то, что я говорю, а не высказывать своё мнение, которое я не спрашиваю. Но подозреваю, это личное. Бедная девочка из неблагополучной семьи? Знакомо, да? Могла бы и поласковее быть к себе подобным.

Если бы вилка в её руке не была из нержавейки, она бы согнула её пополам. Но вилка выдерживает. Наденька шумно выдыхает и справляется. Как всегда.

— Ты хотела поговорить, — на её счастье, я в приподнятом настроении, а потому отхожу быстро. Кладу свою руку на её ледяную ладонь. — Начнём с того, что ты обиделась.

— Я не обиделась, Александр.

— Ты в ярости? В гневе? В негодовании? — почти издеваюсь я, зная, что она не способна на такие яркие эмоции. Надуется, как воздушный шарик, но вместо того, чтобы лопнуть с оглушительным хлопком, от которого закладывает уши, выпускает весь свой запал через крошечную дырочку. И вновь спокойна и холодна, как поникший член.

— Я думаю, что наши отношения зашли в тупик.

Алиллуйя! Наконец, дошло и до жирафа!

— Ты считаешь, нам нужно их прекратить? — я с воодушевлением наполняю бокалы. За это определённо надо выпить. — Ты с кем-то познакомилась? Кто-то стал для тебя важнее всех остальных?

— И да, и нет, — склоняет она голову набок, глядя на мою оживлённую суету. — Я думаю, пришла пора оформить наши с тобой отношения официально.

— Что? — я замираю с бокалом в руке.

— Ты слышал, — улыбается она и отнимает у меня качнувшийся бокал. — Я считаю, нам пора пожениться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Это похоже на розыгрыш. На проверку слушаю ли я, что она болтает. На плохую шутку, наконец. И именно смех срывается с моих губ.

— Ты вроде ещё не так много выпила.

— Я не шучу, Александр.

— О, боги! Алекс! — взрываюсь я. — Я тысячу раз просил тебя называть меня Алекс.

Она стискивает зубы. И молчит в ответ.

— Нет, Надя, нет, — у меня ощущение, что я пячусь от неё даже сидя на стуле. Если бы не жёсткая спинка, я отодвинулся бы дальше, чем на расстояние вытянутой руки. Желательно на другой конец Земли. Качаю головой как маятник.

— Да, я знаю, ты не любишь меня, — смотрит она умоляюще. — Но ты никого не любишь. А у тебя тоже возраст. И тебе нужны дети. Мы стали бы прекрасной парой. Нас многое связывает. У нас общий бизнес. Общее прошлое. Общее настоящее. Логично, если будущее будет тоже общим.

— Логично? Нет, — всё ещё качаю я головой словно услышал страшную новость. Словно именно будущее у меня только что и отобрали. — Логично — это вовсе не та причина, по которой женятся.

— Алекс-с-с, — вижу, как нелегко ей это даётся, но она режет моё имя. — Браки по расчёту — самые крепкие браки в мире по статистике. И согласись, нам не так уж и плохо вместе.

Я не хочу её обижать. Клянусь, я, конечно, мудак, но сказать, что мне противна в постели женщина, которая только что сделала мне предложение, даже я не могу.

— Этот повод лучше? — Она к сожалению, не глупа. — Я тебя удовлетворяю. И ты одинок. Не возвращаться каждый день в пустую холодную постель — это тоже подходящее основание для брака.

— Надь. О, господи! Надя, — я тянусь к расцарапанной шее. И она следит за моей рукой. — Просто это так неожиданно. Прости, но я.... я, правда, не готов что-нибудь ответить.

— То есть, если ты подумаешь, то, возможно, это будет «да»? — она смотрит на меня даже не испытующе. Грустно.

Продлить её агонию ещё на неопределённый срок? Уйти от ответа? Сделать вид, что буду думать? Что мне есть над чем думать?

Я отрицательно качаю головой.

— Что ж, — она бросает с колен на стол салфетку.

— Надь, — я снова сжимаю её руку. Ободряюще. По-дружески. — Прости.

— Не извиняйся, Алекс Берг, когда не чувствуешь вины, — она забирает руку и встаёт. — Спасибо, что был хотя бы честен. И спасибо за ужин.

Я провожаю глазами её стройную фигурку. И мне погано.

Приносят горячее. И от того, что у меня не пропадает аппетит после этого разговора, мне тоже не по себе. Но я с воодушевлением засовываю в рот что-то запечённое. Кажется, это рыба со шпинатом. Её любимое блюдо. Заказанное мной мясо по ошибке официантки остывает напротив.

Я первый раз пробую что-то, что нравилось Наденьке. И прихожу к глубокому философскому умозаключению: есть женщины, как рыба со шпинатом. Полезные. Правильные. И абсолютно безвкусные.

Но я предпочитаю стейк с кровью и острым соусом — я меняю тарелки — и пока не собираюсь себе в нём отказывать.

29. Виктория

Весть, что кто-то оплатил счета за Ванькину операцию, застаёт меня за примеркой униформы.

— Серьёзно? — я со всей силы плюхаюсь на шаткую лавочку в подсобке, так как ноги перестают меня держать.

— Хирург сказал, что уже записал нас на завтра, так как все анализы готовы, — просто захлёбывается Ленка слезами от радости. — Вика, я чуть Ваньку не уронила, когда он сказал. У меня до сих пор руки трясутся. Что ты сделала? Кого ты уговорила?

— Лен, я клянусь, это не я. Может, на сайте кто увидел?

— Нет, нет, оплатили наличными в кассу. Сказали, мужчина и больше ничего. Ни имени, ни фамилии. Кассир его толком и не рассмотрела. Молодой.

Догадка пронзает меня как стрела. Стас? Неужели Стас? Я ищу телефон, чтобы ему позвонить, и тут только понимаю, что говорю по телефону с Ленкой.

— Вик, мы останемся сегодня в клинике. Проживание и три дня реабилитации нам тоже оплатили. Господи, Вик, я бы ноги ему всю жизнь целовала, если бы только знала, кто он, — и она снова разражается слезами. Да и я вместе с ней.

Это просто невероятно. Нет, я не буду ему звонить. Если захочет, сам скажет. А если нет — это я тоже пойму. Не хочет, чтобы мы знали, чтобы чувствовали себя обязанными.

— Виктория, вас так расстроил ваш вид в фирменном костюме? — не спрашивая разрешения, отдёргивает импровизированную занавеску лично директор. — Поверьте, тюремная одежда будет смотреться на вас куда как хуже. И хватит ныть. Завтра к открытию торгового центра чтобы были на рабочем месте.

— Мне велик этот костюм.

— Так ушейте. Золушка за ночь три платья сшила, — усмехается директриса. — Уж пару швов можно и без машинки сделать, имея хоть малейшие навыки.

Не хочу с ней спорить. С этой Надеждой Андреевной. Надеждой Алексеевой. Той самой подругой жены Берга. С этой стервой, которой лучше меня понятно, что этот костюм мне не по размеру. Что плечи у меня в нем как у статуи Геракла. Что рукава придётся подвернуть, а юбка висит вместо талии на бёдрах. Но её словно радует мой нелепый вид.

Плевать, главное, Ванечка будет видеть. А со своими трудностями я уж как-нибудь разберусь.

До приезда своего героя я даже успеваю постирать выданные вещи. А так как Ленку кормить не надо — трачу это время на выпрямление волос и макияж. Скомпрометировавшее себя бордовое платье сегодня мимо кассы. К тому же сапоги я свои так и не вернула. Поэтому надеваю «парадные» брюки и блузку, купленную к прошлому корпоративу.

— Боже! — шутливо прикрывается Стас, словно я слеплю ему глаза. — Какая ты красавица!

— Ну, ты тоже ничего, — смущаясь, оцениваю я его костюм и благородную щетину. И его безупречный профиль. Сегодня он кажется мне привлекательным, как никогда прежде. Он идеален. Безупречен.

И только сидя за столиком кафе, вываливаю свои радостные новости, внимательно следя за его реакцией. Ему дали бы приз за самое искусно разыгранное удивление в мире. А потом и за огорчение.

— И что ты теперь не будешь продавать квартиру? Неужели у меня не будет повода наведываться к тебе каждый день?

— А тебе нужен повод? — смеюсь я.

Плевать, что меня поставили работать с грымзами, надсмехавшимися надо мной. Плевать, что мне несколько месяцев не придётся есть досыта. Мне главное отцу денег отправить. Даже квартплату могу пока не вносить. Одних обедов за счёт компании вполне достаточно, чтобы не подохнуть с голоду. Но я продам квартиру, заплачу за вторую операцию ребёнку и отдам долг Бергу. Пусть подавится. Пусть купит себе ещё одну красивую машину. И бабу — дорогую и опытную.

Мысли о Берге меня расстраивают. Но я подумаю о нем завтра. Сегодня мы празднуем. Едим вкусную пиццу, запиваем пивом. Пытаемся со Стасом узнать друг друга лучше. Смеёмся, болтаем о пустяках. Ловим восхищённые взгляды. Дурачимся на улице, танцуя на парапете под звучащую из кафе музыку.

Но перед дверью квартиры, где рука Стаса ложится на мою спину и прижимает к себе, я пасую. А после влажного и нежного поцелуя так вообще постыдно спасаюсь бегством.

— Прости, не могу пригласить тебя на утренний кофе.

— Понимаю, — мягко улыбается Стас. — Привет Ленке и Ваньке. До завтра?

Он задаёт свой вопрос уже спускаясь по лестнице.

Я киваю. И нарочито громко кричу за захлопнутой дверью пустой квартиры:

— Лен, я дома!

Трусливо подсматриваю в глазок, не вернулся ли он. И вытираю рукой губы. Слишком влажно. Чересчур вяло.

Берг бесил меня своими грубыми поцелуями. Жестоко тиранил губы, словно вовсе не умел целоваться. Но меня пронзало до самых пяток от этих его диких ласк.

А этот целомудренный поцелуй? Перебираю в памяти что я почувствовала. Помню, как поднималась на цыпочки, тянулась, потому что его было так мало. Помню, как кололась щетина. Как по-женски мягки и податливы были его губы.

Словно целовала бородатую тётку — вот что я ощутила. Какой кошмар!

Я прикрываю от стыда глаза. О чём я только думаю?

Но я надеюсь, Стас не считает, что я должна с ним спать за деньги, раз он оплатил операцию ребёнку?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда я продам квартиру, ему я тоже всё до копеечки верну.

И в этом приступе тотальной щедрости после тяжёлого дня и горячего душа меня и сморил сон. Чтобы с утра по звонку будильника выплюнуть в мою новую рабочую реальность.

30. Алекс

Она такая смешная в этой нелепой одежде.

Сколько же я её не видел? Две недели? Вечность? Я склоняюсь к последнему. И то, как быстро мой младший брат в штанах упирается головой в ширинку, только подтверждает это. Может, это место так на меня влияет, но я бы загнул её прямо здесь и прямо сейчас. Выставил всех на хрен, задвинул проклятые жалюзи и трахнул бы прямо на стуле, на котором она сидит, задумчиво покусывая прядь волос.

— Александр Юрьевич, — выводит её из задумчивости резкий голос Ирэн. Вика испуганно поднимает взгляд и вскакивает — сидеть в зале нельзя, даже без посетителей.

Я небрежно киваю Ирке.

— Где опять охранник?

— Отошёл на обед, — вытягивается старший продавец в струнку.

Её грудь только что не выскакивает из выреза. Неужели мне когда-то нравились эти переспевшие дыни? Как много воды утекло с тех пор. Нет, нет, мы не спали. Я не смешиваю рабочие отношения с личными. Разве что за редким исключением. Перевожу взгляд на Вику. В этой мешковатой одежде она похожа на огородное пугало. Не то что грудь — мальчик это или девочка не разобрать. Кто же её так нарядил?

— Виктория, — киваю я в знак приветствия, — как успехи?

— Прекрасно, Александр Юрьевич, — улыбается она просто великолепно. Подумать только, несколько дней и — уже профессиональная вежливость на лице.

— Ирина, ну идите и вы перекусите. Я заодно посмотрю, как Виктория без вас справится.

Ирэн проходит мимо бодрой походкой как по плацу.

Мы одни. Я торжествую. А моя девочка робеет. До неё три шага, но я иду длинным путём, обходя стеллажи. И краем глаза наблюдаю, как испуганно она за мной следит. Как притаившийся под кустом зайчишка за лисом.

И я уже так близко, но, как назло, вваливается какая-то бабища.

— Девушка, мне всё равно какая модель, главное, чтобы подошло по цвету и размеру, — она шуршит пакетами, вытаскивает тряпку. — Вот, видите: тут вырез лодочкой и лямки будет видно.

Я вижу. Чехол для бронетранспортёра я вижу. Какая разница, что под него надеть? Но моя девочка кидается на помощь, как на амбразуру.

— Давайте попробуем подобрать, — и идёт куда-то мимо меня. Куда же ты? Куда? Тоскливо провожаю её глазами. — Смотрите, есть вот такой оттенок. Примерим?

Тётка морщится, но в примерочную всё же бредёт. Со всеми своими мешками. Вика по-боевому поддёргивает рукава, ковыряясь в бирках на лифчиках. А я подкрадываюсь к своей задорной зайке со спины.

— Пообедаешь со мной? — едва касаюсь её запястья. Она замирает в ужасе, пока мои пальцы скользят по коже. Медленно сдыхаю от её запаха, наклоняясь к шее. Я и забыл, как она действует на меня. «Где ты была всю мою жизнь?» — вопрос праздный, хоть и возникает в мозгу. А вот желание сорвать с неё эти нелепые одежды и овладеть прямо в подсобке — вполне осмысленное.

— У меня клиент, — приходит она в себя. Но я вижу бешено пульсирующую на шее жилку. Вижу вздымающуюся грудь. — В примерочной.

— Я буду ждать. За нашим столиком. В «Пещере Алладина», — я шумно выдыхаю в шею. Она вздрагивает и снова замирает.

Я ухожу, не дожидаясь ответа.

Проклятая срочная командировка сломала все мои планы. Иметь Вику под рукой, немного проучить и контролировать этот процесс — собственно, и всё, чего я хотел. Но Ефремыч затеял новую стройку, а сам неожиданно решил поваляться в больнице. Подрядчик налажал, авария, нелегалы — всё до кучи. Пришлось ехать в область, договариваться, разруливать, решать по ходу ещё кучу каких-то мелких проблем. В общем, всё как всегда: работы оказалось до жопы. Смешно, даже никого не трахнул за эти две недели. Может, потому и облизываюсь на эту сумасшедшую, как кот на сметану?

Я заказываю кофе и удивлённо смотрю в меню. Нет, не названия блюд меня изумляют. Пугают не цены. Шокирует факт, что у меня ведь никого и не было после этой девчонки. После того дикого непотребства в какой-то зачуханной каморке. Надеюсь, она не беременная? Выпила что-нибудь? Даже не знаю, как и спросить. И не пойму, что чувствую. Словно балансирую на карнизе. Опасность. Неизвестность. Выбор. Кайф!

Мимо проплывает, покачивая бёдрами, как баржа на волнах, какая-то аппетитная особа, отвлекая меня от раздумий. Я автоматически поднимаю взгляд. И вдруг пугаюсь, что Вика не придёт. С неё станет. Нет, ей всё равно никуда не деться с подводной лодки. Но, чёрт побери, я первый раз волнуюсь по этому поводу — вот что пугает.

Спохватываюсь, что «баржа» ждёт от меня какого-то ответа.

— А? Нет, простите, занято, — поспешно опускаю глаза в меню. Вот я гоню-то от этого спермотоксикоза. Ловлю себя на безумной мысли, что даже готов за Викой как-нибудь поухаживать. Может, цветы там, не знаю. Мягкую игрушку ей подарить?

Живописно представляю себе собственную расцарапанную шипами рожу. Распотрошённого медведя и вату его внутренностей у себя на волосах. Короче, брежу ровно до того момента, когда она приходит.

Деловито усаживается напротив. Расставляет пластиковые контейнеры с обедом. Нарочито вызывающе.

Знаю, что в бутике принимать пищу нельзя — запах и вообще не положено. Все сотрудники перекусывают за столиками большого фуд-корта наверху. Еду привозят из кухни компании. Но раз уж я настоял на встрече, в кафе со своей пайкой она и пришла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Может, заказать тебе что-нибудь? — спрашиваю сухо, равнодушно.

— Спасибо. Не хочу задолжать тебе ещё лишних пару лет. Мне достаточно того, что нам выдают.

— Ну, здесь не настолько дорого, — усмехаюсь я.

— Что же тогда ты пьёшь только кофе? — она открывает свои пластиковые ёмкости. В нос бьёт запах столовской еды. — Аппетита нет?

— Ну, можно сказать, и так.

Вижу, что нервничает, хоть и пытается не показывать вида. Главное, что пришла. Странное чувство, когда она рядом. Словно мне больше не надо никуда идти. Я дома. И в кафе светлее. И столик уютнее. И цветочки в вазочке наряднее. Поправляю их пластиковые лепестки.

— Не возражаешь, если я поем? — Вика берёт хрупкую пластиковую вилку, что входит в этот «обеденный набор». — А то это мой единственный перерыв. Опять примчится твоя церберша, если отлучусь, и будет сначала поучать в зале, потом в наказание отправит на разборку товара до полуночи, а к утру я должна буду выучить историю создания пяти-шести брендов, с которыми мы планируем работать.

— А те, с которыми мы сейчас работаем, ты уже выучила? — я искренне удивлён. Нет, не тому, что она так легко обучается. Не тому, что жалуется. Вижу, что накипело. Но откуда такая нагрузка? Я никаких дополнительных указаний не давал. — Подожди, моя церберша — это кто? Надежда Андреевна?

— Ну, тебе виднее, как ты её зовёшь. Может, Наденька?

Это что сейчас было? Ревность?! Или отчаяние?

Всматриваюсь в её лицо. Круги под глазами. Заострившиеся ещё сильнее скулы. Да они же реально довели девчонку до ручки.

Она давится холодной котлетой. Подозреваю, это её единственная еда за весь день. Глотает жадно, не жуя. Не жеманничая, не смущаясь.

— Я кстати, сегодня здесь последний день работаю, — она ставит на стол локоть, упирается лбом в пальцы «козырьком». Не глядя на меня, не глядя по сторонам, просто ест. Измученная, уставшая. В этой нелепой одежде.

— Почему?

— Меня забирают на склад. Большая партия товара.

— Да что она себе позволяет! — закипаю я вслух, но Вика в ответ только смотрит на меня безразлично.

Я подзываю официанта. Заказываю ей чай, пирожное.

— Запей хоть свою котлету, — наливаю в чашку горячую жидкость из фарфорового чайничка. Пододвигаю корзиночку. — Быстрые углеводы. Глюкоза. Сразу почувствуешь себя лучше.

Она соглашается, но посматривает на часы.

— Не дёргайся! Никуда ты сегодня больше не пойдёшь.

— Я не могу, — энергично качает она головой.

— Ты ничего не забыла? — она испуганно замирает под моим взглядом. — Это моя компания. Мои долги. И это я решаю: где, когда и сколько ты будешь работать.

И то, что я откручу Наденьке за Вику её круглую, как мячик, голову и для верности попинаю, ей знать не обязательно.

31. Виктория

Я смотрю в озабоченное лицо Берга. Его брови хмуро сходятся на переносице. В глазах тревога. Пальцы нервно барабанят по столу.

Что-то пошло не так? Его указания выполнили не полностью?

Но я так устала, что у меня нет сил даже по достоинству оценить его «заботу». Ни облить его горячим чаем. Ни залепить ему в лицо пирожным. Я просто хочу почувствовать во рту этот божественный вкус калорий. И, пожалуйста, не трогайте меня! Ещё бы пару часиков прикорнуть где-нибудь. Хоть на диванчике в этом кафе, хоть под диванчиком. На самом деле человеку, оказывается, так мало нужно для счастья. Еда и сон.

— Сколько ты сегодня спала? — слышу я его голос как сквозь туман.

После еды меня и правда так невыносимо рубит, что даже вторая чашка крепкого чая не помогает. И в голосе Берга слышится прямо-таки беспокойство.

— Не знаю, часа три, может, меньше, — с трудом поднимаю я слипающиеся веки.

— А вчера? — всё же он встревожен ни на шутку. Или мне кажется?

— Столько же. Может, меньше.

И я не шучу. Это были просто сумасшедших две недели. Это был ад. Нет, АД. Двумя большими горящими буквами. Так тяжело мне ещё никогда не было. Без преувеличения. Никогда. Но теперь я так живу.

Мой день начинается в шесть утра. К восьми я должна быть на складе. Собрать заявку на товар. К открытию торгового центра сама её привезти. Отработать в зале до закрытия с получасовым перерывом на обед. И потом снова ехать на склад, где у Надежды Андреевны всегда есть для меня дополнительная работа.

Я же должна учиться, вникать в процесс. Проходить курс молодого бойца по ускоренной программе. До полуночи. Чтобы успеть на «последнюю электричку». Потом совершить марш-бросок до круглосуточного магазина, чтобы было чем перекусить, постираться, помыться, выучить несколько листов информации, да так, чтобы от языка отлетало. И, наконец, если успею — поспать. Чтобы в шесть утра начать свой бесконечный день сначала.

Я догадывалась, что будет тяжело, ведь я никогда не работала продавцом да с таким дорогим товаром. Но мне и в голову не пришло, что Берг прикажет ещё и измываться надо мной. Таков план его мести, да? Хотя, чего я от него ждала? Сочувствия? Сострадания? Жалости от этой машины для убийства?

Это ведь точно он? Пусть и выглядит трижды озабоченным.

Да, я не ожидала, что запись с камеры повиснет надо мной гладиаторским мечом. Честное слово, я пару раз уже подумала, что в тюрьме мне было бы легче. Там хоть за каждую провинность не облагают штрафом. А здесь мне и получать-то будет нечего, не то что с этих копеек ещё и долг платить.

Но ничего, я справлюсь. Надеюсь, это ненадолго. У меня тоже есть план. И я сама во всём виновата. Сама и буду расхлёбывать.

Свой единственный выходной я потратила на то, чтобы проводить Ленку. И, держа на руках удивлённо разглядывающего меня Ваньку, решила, что всё было не зря. Что во всей этой цепи совершённых мной глупостей был смысл. Пусть неведомый мне, ни тогда, ни сейчас. Но несчастный ребёнок впервые увидел лицо матери. А напротив меня сидит этот голубоглазый брюнет. Снова. И рвёт мне душу своим пристальным взглядом на части. И я совру сама себе, если скажу, что мне всё равно.

— Пойдём, — Алекс протягивает мне руку.

— Куда? — я игнорирую его ладонь, но встаю.

— Отвезу тебя домой.

— Серьёзно? — у меня хватает сил даже улыбнуться. — Ко мне домой или к тебе?

— На твой выбор, — лыбится он.

— Пожалуй, пойду-ка я в зал. Там Ирина, наверно, уже заждалась.

Я делаю шаг к выходу, но он преграждает мне дорогу.

— Ну, в принципе, если ты так рвёшься работать, — он засовывает руки в карманы, а потом одну достаёт и смотрит на часы. — У тебя есть ещё семь часов рабочего времени. Я заеду за тобой вечером.

— А что будет вечером?

— То же, что и сейчас, — усмехается он. — Но засчитаю тебе как сверхурочные.

Я не пойму: он издевается или серьёзно? Правда, мысль о постели кажется мне удивительно привлекательной. Я прямо представляю себе его огромную кровать и прохладный шёлк простыней, и даже мягкую подушку под щекой. Только сам Алекс Берг, который прилагается к этой кровати, в мои фантазии не входит.

— Соглашайся, — его горячий вкрадчивый шёпот обжигает ухо. — Тебе понравится, обещаю.

По коже бегут мурашки от его дыхания. Он даже не притронулся ко мне, но всё тело словно обдало горячей волной. «Тебе понравится, — внутри словно лопнул сосуд с горячим шоколадом и растекается по телу сладким мучительным теплом: — Обещаю».

Ну почему это вечно происходит со мной, когда он рядом? Почему хочется упасть в обморок как кисейная барышня, чтобы он подхватил, прижал к себе сильно и нежно? Почему так сложно на него злиться, когда он так близко?

— Поехали со мной, — он уже разогнулся и теперь смотрит на меня своим пронзительно-синим взглядом. Словно тянет меня за ниточки, как марионетку, и у меня нет сил ему сопротивляться.

«Да! Всё что хочешь», — рвётся с языка.

— Нет, — произношу я упрямо и твёрдо. Слово короткое, но такое тяжёлое. Оно будто камнем падает Алексу на ногу — он замирает, как от боли, на секунду прикрывает глаза, и больше я ничего не вижу в его ледяном взгляде.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Как скажешь, — он открывает для меня дверь.

Не оглядываясь, не останавливаясь, я пробегаю весь путь до магазинчика.

— Прости, Ир, опоздала, — запыхавшись, виновато смотрю на часы.

— Не переживай. Я ничего не скажу, — она строго грозит пальцем понимающе поднявшего в ответ руки охраннику. Леонид Матвеевич у нас вообще мировой дядька. Да, и с Иркой Берг обсчитался. Это только с виду она стервь, на самом деле оказалась отличной тёткой. Душевной.

— Чего Берг-то от тебя хотел? Опять из-за машины? — она прищуривается подозрительно.

— Нет, — уверенно качаю я головой. — Спрашивал, как работается. Справляюсь ли.

— Ну, и что ты ответила?

— Да, — машу рукой раздосадовано. — Что-то накипело. Взяла как дура нажаловалась.

— На Надьку что ли?

— Ну, — виновато качаю головой.

— Да и правильно. Может, приструнит эту сучку хоть маленько. Она в последние дни вообще, как с цепи сорвалась.

— Мне на директоров никогда не везёт, — я оглядываюсь, нет ли кого поблизости, и устало опускаюсь на свою табуретку за кассой. — Один чуть не изнасиловал. Другая — сука первостатейная. Я всё время думала, что это Берг на счёт меня ей такие указания дал. А теперь что-то сомневаюсь. Он так удивился.

— Берг?! Дал указания тебя завалить работой? Ты издеваешься, что ли? — смотрит Ирина с непониманием. — Ты что! Он вообще мужик серьёзный, чтобы такой ерундой страдать. Думаю, это полностью Надькина инициатива.

— Но за что?

Ирка опирается на высокую стойку прилавка и доверительно понижает голос.

— Она вообще бедных девочек не любит. Они ей саму себя напоминают. Она же тоже из грязи в князи. А как узнала, что это ты Бергу и шею расцарапала, и машину разбила, так и вообще как с цепи сорвалась. А что у вас, и правда было что? — тёмные глаза Клювоносой Ирки разгораются азартом в ожидании скабрёзных подробностей.

Ага, сейчас я тебе всё и рассказала. Держи карман шире. Хватит того, что про Гремлина ей всё выложила как на духу. И как изнасиловать меня пытался. И как уволил.

— Я когда деньги свои требовать пришла, у меня с моим бывшим директором разговор состоялся пренеприятнейший. А Берг приехал с ним о делах поговорить, вот под горячую руку мне и попался.

— Это когда он потом ещё морду ему набил?

— Кто? — пришла моя очередь удивляться.

— Берг твоему этому Гремлину. Или Гремлин Бергу. Хрен его знает, кто первый начал. Но маркетолог наша сказала: рожи у них у обоих отрихтованные были. Она как раз у Берга рекламный бюджет подписывала на акцию их совместную, и у Гремлина была, а потом и к Надьке за подписью приезжала. А я как раз на складе задержалась.

— Не могли они сцепиться из-за меня, — отвергаю я вслух закравшиеся было мысли о благородстве Берга. — Это, думаю, личное. Гремлин же на клуб его виды имеет.

— Гремлин прижал бы хвост, — неожиданно кипятится Ирка. — Берг тот свой первый клуб на собственные деньги открыл. И заработал их без преувеличения потом и кровью. А Гремлину папаша на блюдечке «Олимпикус» преподнёс. Он его и на ринг засунул, чтобы из сына человека сделать. Но тот как был трусливым телёнком, так и остался. Только, похоже, на татами ему последние мозги отбили — и весь результат.

— А это ты откуда знаешь? Про Гремлина?

— Ой, Вик, чего я только не знаю, — машет Ирина своей ухоженной рукой. — Я в этой компании уже столько лет, что даже с женой Берга была лично знакома. Она меня и на работу брала. А Надька хоть и подружкой её была, но Светка её не особо любила. Она вроде как на Берга глаз первая положила. На все матчи её таскала. А Светка, не будь дурой, сразу его за жабры — и в койку, пока та мялась.

— Сама?

— Ну, там ещё папаша её вмешался. Сделал Бергу предложение, от которого тот не смог отказаться. И Светку ему торжественно вручил.

— А как она умерла, ты знаешь?

— А чего ж тут не знать, — хмыкает Ирина. — От передозировки. Берг что только ни делал, где только жену ни лечил. Но она после смерти матери как пошла по наклонной, так и закончила. Плохо.

К сожалению, зашла клиентка и все праздные разговоры пришлось прекратить.

Значит, Надежда Андреевна у нас любит Берга и не любит бедных девочек — делаю выводы. Хоть и не знаю, зачем мне эта информация, разве что для того, чтобы их обоих ещё сильнее ненавидеть.

Я уже бросилась Ирине на помощь с требовательной клиенткой, когда вновь, хрен сотрёшь, нарисовался Берг. Две недели ни слуху ни духу — и вдруг зачастил. Он с неизменно непроницаемым лицом и, неожиданно, с подарком.

— За мной тут должок, — ставит он на прилавок оформленную бантом нарядную коробку.

Смотрит на меня как кобра перед броском, но больше ни слова не добавляет, разворачивается и выходит.

— Даже не посмотришь, что там? — кудахчет Ирка, выпроводив набравшую целый ворох белья клиентку.

— Потом, — уношу я коробку в подсобку. И, промучившись несколько часов, выбираю момент, когда рядом никого не будет, всё же открываю.

На дне большого картонного ящика лежат мои осенние сапоги.

Ну, а чего ещё я ждала от этой сволочи? На всякий случай всё же проверяю, не спрятано ли что внутри.

Спрятано. Из одного длинного голенища падает на пол комплект бордового белья. Из другого — открытка:

«Возвращаю твои «беговые туфли» и твои «снаряды», если вдруг снова захочешь бросить их мне в лицо. Заеду в восемь.

А. Б.

P.S.: Моя шея зажила и тоже к твоим услугам».

32. Алекс

Я ожидал, что Вика попробует сбежать, поэтому приехал на час раньше. Предполагал, что выйдет через чёрный ход, поэтому поставил машину именно здесь, а у центрального входа оставил в засаде водителя. Но то, что её будет встречать парень, стало для меня полной неожиданностью.

Не верю своим глазам, глядя из окна машины на эту немую сцену. Для меня немую. Голубки-то воркуют. А мои скулы сводит от злости. Я же считал его педиком. Это же он? Мой хренов риэлтор? Стасик? Лопни мои глаза.

— Убери от неё руки, падла, — хрустят мои кулаки, когда этот таракашка застёгивает под горло Викину куртку. И забирает из её рук мою (мою!) коробку.

А как она радуется его хилым розочкам. Засовывает свой любопытный носик в целлофан, чтобы понюхать. Почему? За что? Я поворачиваю голову на лежащий рядом букет. Рискуя жизнью, а я ведь купил ей цветы. И даже на заднее сиденье сел — хотел сюрприз устроить. Со странным чувством горечи и обиды смотрю, как этот тощий парень приглашает Вику в свою машину.

— Пригрел на груди змею, — рычу вслух, покидая своё убежище. Хлопаю со злости дверью.

Смириться? Отпустить? Принять? Ну уж нет! Решение принимаю мгновенно.

Занимаю водительское место. Завожу машину, уже люто ненавидя этого риэлтора, что помогал купить две из трёх моих квартир. Неужели я даже советовал этого падлу своим знакомым? Эту гниду, что, оказывается, уже трахает мою девушку? И когда только успел?

Скриплю зубами. В глазах кровавые всполохи. В уме картины одна краше другой. Убью, суку. Теряю время, разбираясь с управлением незнакомой машины. Вспоминаю, что водитель так и остался на парадном крыльце, когда, взвизгнув резиной по асфальту, уже срываюсь с места, чтобы догнать эту «сладкую парочку».

— Миша, такси возьми. Я поехал сам.

Он ещё что-то поясняет мне вдогонку про документы в козырьке.

Понял, хоть и плевать. Это внедорожник из автопарка Ефремыча. Как позаимствовал у него на время командировки, так и пользую. Меня, в отличие от бывшего тестя, устраивает моя машина. Одна. Для езды, а не для понтов. Но вот уже вторую неделю подумываю о второй, ибо ремонт моего Зверя, похоже, затягивается на неопределённый срок, а трястись опять в «Газели» — на хрен. Побаловались и хватит.

Хе-хе! А погоня — это весело. В густых сумерках на улицах светло, как днём. Но главное — мне удаётся пристроиться прямо Стасику в хвост.

Плетёмся. Он осторожничает. Правильно, соблюдай, Стасик, скоростной режим — ценный груз в машине. Только куда, интересно, он везёт мою девочку? Домой? На её богом забытую Алеутскую? Или к себе?

Так стискиваю зубы, что они чудом не крошатся. Сучонок, нет, не на Алеутскую. Я дал ей два выходных, а она, значит, решила провести их с этим хлыщом? Который ещё и еле тащится? Вот так ты, значит? Ну, сейчас посмотрим, как у вас ничего не получится.

Как раз подъезжаем к светофору. И как только на широкой, как у откормленной коровы, заднице его белой машины загораются стоп-огни, нажимаю на газ.

Удар. Его машину слегка отбрасывает вперёд.

«Упс! Добрый вечер!» — говорю про себя. Видеорегистратор не записывает и мой дьявольский смех, звучащий за кадром.

Я покаянно выхожу разве что не с поднятыми руками. Виноват, виноват, даже не буду спорить. Надеюсь, они там были пристёгнуты.

— Александр? — удивляется испуганный Стас, выскочив из машины.

— Станислав?! — протягиваю руку для рукопожатия, а потом искренне прижимаю её к груди. — Прости, дружище, отвлёкся, не рассчитал.

Осматриваем повреждения. Стальному обвесу Демьяновского «Патрола» хоть бы что: любит Ефремыч надёжный тюнинг. А вот корме седана риелтора, ой, как не повезло.

— Я заплачу, Станислав, — моё щедрое предложение тонет в клаксонах сигналящих машин.

— Да дело не в деньгах, — тяжело вздыхает он. Сочувствующе киваю Стасику. Понимаю: застрять в дороге совсем не входило в его планы. Да и в мои тоже — то, что он будет трахать мою девушку. — Машина компании. Придётся в любом случае ДТП оформлять.

Стасик идёт выставлять сигнал аварийной остановки. Какой законопослушный мальчик! Молодец! Только я слежу глазами не за ним, жду, когда же из машины высунется, наконец, моя победа. Или всё же беда? Ведь так было написано на её подарке.

И она очень правильно выбирает момент.

Мы одни в этом плотном потоке объезжающих аварию машин. Она сверлит меня глазами и молчит. А я выбираю между упасть перед ней на колени или схватить её и бежать.

Она делает меня полным идиотом. Странно, что мне это нравится. Странно, что я нем, как рыба, и невозмутим, как скала, хоть мне хочется танцевать лезгинку с кинжалом в зубах.

— Ты же специально, да? — успевает она спросить ледяным тоном до того, как возвращается Стасик.

— Я позвонил, — бросает он мне, как будто меня это волнует, а потом обращается к моей девушке с глубоким вздохом: — Вик, придётся задержаться.

— Да, похоже, вы здесь надолго, — киваю безразлично и понимающе.

— А ты? — удивляется риэлтор.

— Я оставлю тебе запись видеорегистратора, документы, страховку. Телефон ты знаешь. Если возникнут проблемы, звони.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы что знакомы? — останавливает меня Вика вопросом, хоть и обращён он не ко мне.

— А, да, Вик, прости, — мямлит Стасик. — Это Александр Берг. Владелец спортивных клубов «Айсберг». Виктория, — поворачивается он ко мне, и я жду, как именно он её представит, но он нерешительно замолкает.

Вика растягивает губы в натянутой улыбке.

— Очень приятно, просто Виктория, — широко улыбаюсь я и открываю дверь своей машины. — Кстати, могу подвезти девушку до дому, — предлагаю я Стасику с подножки. — Не волнуйся, доставлю в лучшем виде.

— Вик, правда, — оживляется её «джентльмен». — Мы тут ни один час простоим, а ты уставшая, с работы. Прости, — он берёт её за руку, уговаривает, успокаивает, поясняет. Она обречённо вздыхает: мы-то с ней знаем, как напрасно мне доверяет Стасик. Вика бросает в мою сторону злой взгляд, а потом целует его. Что?! Взасос?!

Убери от неё свои грязные лапищи, тварь! Я готов выскочить и приложиться кулаком к его аристократической роже… но он, похоже, и сам не ожидал такого напора. Растерянно, неуверенно её обнимает и даже пятится.

Ах ты коварная! Хотела заставить меня ревновать? Но меня не так-то просто провести, хотя попытка была неплохая. Я запомню.

Мою рожу, расплывшуюся в дурацкой улыбке, видит только коврик — я усердно делаю вид, будто что-то уронил, а сам ликую. Да! Победа! И я точно знаю, что этот дурень с ней не спит. Может быть, именно сегодня это и входило в его планы, но на их пути встал я. Настоящим айсбергом.

— Ты бы всё равно не отстал, да? — хлопает она со всей силы дверью. И я вижу, как мечется со своей коробкой, из которой торчат цветы — её некуда поставить: на сиденье рядом лежит огромный букет.

— Давай сюда, — протягиваю я руки. — Может, пересядешь вперёд?

— Нет, спасибо.

— Пожалуйста, — ни один мускул не дрогнул не моём лице. Я встраиваюсь в поток машин, и на следующем светофоре показываю на букет. — Это тебе.

А потом открываю окно и выкидываю бесящий меня риэлторский подарок.

— Ты так любезен, Алекс Берг, — открывает она своё, и мои цветы тоже отправляются куда-то на обочину.

Она невероятная. Сердце бьётся бешено, но равнодушно молчу.

И это всё, что она произносит за всю дорогу.

За всё то время, пока мы толкаемся в пробках. Нет, не потому, что зла или обижена. Свернувшись калачиком на заднем сиденье, она спит.

А я крадусь по залитому огнями городу, боясь тормозить, убавив музыку, да что там — стараясь не дышать, чтобы не потревожить её безмятежный сон.

33. Виктория

Меня качает, как в колыбели — мягко-мягко и нежно-нежно. И я, кажется, знаю, как зовётся это надёжное пристанище — руки Алекса Берга. Приоткрываю тяжёлые веки, которые никак не хотят размыкаться. Его лицо — совсем рядом. Пальцами обвожу небритую скулу и прикасаюсь к твёрдым губам. Горячие. Он откликается — вдыхает порывисто. Чувствую, как резко приподнимается его грудь.

Его губы так близко, но я останавливаю их ладонью.

— У тебя красивая щетина, Алекс Берг, — бормочу сонно, признаваясь в своих тайных пристрастиях. — Тёмная, жёсткая, колючая.

Слышу его смех. Жаркий выдох в мою ладонь.

— Такая же, как я? — почти шепчет он. Я киваю и снова проваливаюсь в сон. Бездонный, как глубокий омут, и такой спокойный. Вопреки всему — он рядом.

Открываю глаза в чужой полутёмной комнате. Совершенно не помню, как сюда попала. Но мне хорошо. Тепло, уютно и совсем не страшно. Я знаю, кто меня принёс, раздел, уложил и накрыл этим мягким одеялом. В чьём доме так божественно пахнут простыни. Чистотой и первобытным лесом, дождём и дымом костров, пряным ромом, мхом и мечтами — его запах, от которого кружится голова.

Это не та квартира, где мы встречали Новый год. Потягиваюсь до хруста, до дрожания мышц. Выгибаюсь, как кошка, что, просыпаясь, выпускает коготки. Перекатываюсь по широкой кровати, наслаждаясь этой истомой. Неясным томлением, что мне так нравится и так не нравится тоже, ведь я в логове Берга. Сволочь, он меня похитил. Отчего же так хорошо?

На тумбочке горит ночник, рассеивая слабый свет. Я встаю и пытаюсь найти свои вещи, но натыкаюсь на его рубашку. Прижимаю её к себе, вдыхаю запах, как наркоманка. До чего он вкусно пахнет! Встряхиваю головой, чтобы сбросить это опьянение. И, недолго думая, рубашку и надеваю.

Шлёпаю босыми ногами по гладкому полу, пытаясь сориентироваться. Наверное, время к полуночи, но это неважно: я выспалась и чувствую себя отлично.

Это неправильно. Мне бы злиться и негодовать. Он умыкнул меня, устроив аварию. Нагло и беспринципно. Я уж молчу про всё остальное. Но даже попытки заставить себя возмутиться, проваливаются в никуда. Ладно, будем считать, что ему повезло: после хорошего сна я добрая. А ещё мне нравится эта квартира — огромное, просто космическое пространство, не захламлённое лишними вещами. Слишком пустое, по-мужски лаконичное. Так и чешутся руки добавить в него каких-то милых штучек, чтобы немного оживить, сделать не таким суровым. Но я в этом доме всего лишь гостья.

Что-то мягкое касается щиколоток, и мне стоит большого труда не взвизгнуть. Вначале я принимаю это за кошку — большую и мягкую, но от смешных больших ушей вниз лопухами мой «мимимиметр» зашкаливает. Кролик. Толстый и пушистый. Домашний, не пугливый — он легко идёт на руки.

Я нахожу Алекса на кухне — ещё одно огромное помещение в стиле хай-тек, холодное, как космический корабль. Стерильное, как родильное отделение. Замираю нерешительно на входе. Он живо оборачивается на мои шаги.

— Вижу, вы уже познакомились, — кивает на упитанного пассажира в моих руках. — Это Лион. Где-то ещё бегает Гала.

Он так непривычно смотрится в домашних брюках и тонком пуловере — этот непредсказуемый Алекс. Прядь волос только, упавшая на высокий лоб, всё та же. И обжигающая синь глаз — уже не таких холодных и отстранённых.

— Лион? — выходит хрипло. Слегка откашливаюсь.

— Пигмалион и Галатея, если быть совсем уж точным, — подходит Алекс, не сводя с меня глаз.

Я нервно хихикаю и, прижав бело-рыжего кролика одной рукой, другой пытаюсь поправить волосы. Алекс забирает зверька из моих рук и осторожно опускает на пол.

— Французский баран, — поясняет он.

— А так на кролика похож, — сползаю я по дверному косяку на пол, поближе к отпущенной на волю животинке и к сидящему на корточках Бергу.

— Жрёт как конь, топает, как слон. Но лучше не держать его одной рукой – у него мощные лапы, поцарапает.

Какой заботливый этот необычный Алекс.

— Серьёзно? Алекс Берг и кролики? — улыбаюсь я, склонив голову набок. Абсолютно невозмутимая каменная рожа. — Я продам эту подробность твоей жизни в жёлтую прессу и развею миф о властном тиране.

— Ты голодна? — не ведётся Берг на моё подначивание. Встаёт и отправляется к столу. А я вдруг чувствую, как позорно взвывает мой желудок на аппетитные запахи. Я голодна. Очень. Я сто лет ничего не ела, но Алекс не ждёт моего ответа — расставляет на гладком серебристом столе тарелки. Достаёт из духовки противень и жестом приглашает присоединиться. Наполняет бокалы, пока я усаживаюсь.

— За здесь и сейчас! — поднимает он бокал и не ждёт пока я его поддержу. Делает глоток и молча ест.

Отпиваю из своего бокала и принимаю правила этой игры. Только здесь и сейчас. Только он и я. И мне нравится такой расклад.

Стараюсь есть медленно. Отрезаю мясо маленькими кусочками. Но сочная мякоть просто тает во рту, и мне стоит большого труда не закрывать глаза и не постанывать от удовольствия.

— Очень вкусно, — нарушаю я затянувшееся молчание.

— Я же говорил, что тебе понравится, — ловлю его взгляд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Жадный блеск из-под ресниц. И горячая волна прокатывается от макушки до копчика. Невольно облизываю губы и медленно кладу вилку, стараясь, чтобы она не цокнула, не выдала, как трясутся у меня руки.

Он встаёт, обходит стол и опускается передо мной на пол.

Я, сидящая на краешке стула, и он, стоящий между моих ног на коленях, — мы почти одного роста.

— Ты сказала: у меня красивая щетина, — его голос раскатывается хриплыми волнами не в воздухе, а у меня внутри: вибрирует сладкой болью во мгновенно затвердевших сосках. Решительно встряхиваю головой. Я сказала? Ничего не знаю! Это был бред смертельно уставшей девушки.

— Но, если хочешь, я могу побриться, — шепчет он совсем рядом. Я отрицательно качаю головой. Его губы так близко. Я ощущаю их жар и замираю, боясь пошевелиться. Его дыхание обжигает, но губы не касаются моих.

О боже! Прикрываю глаза. Только едва неуловимое движение воздуха. Только дыхание — пряное, чувственное, неровное, ещё невинное, но уже безумно опасное. Чудом удерживаюсь, чтобы не потянуться за ним, не сдаться, не качнуться навстречу. Нет-нет-нет! Нет!

— Поцелуй меня! — командует он хрипло, но с такой глубиной, что я начинаю тонуть. Иду ко дну без единой попытки спастись.

Повинуюсь. Прикасаюсь губами. Целомудренно. Осторожно. Замираю, чтобы услышать его участившееся дыхание. Это так остро, что перехватывает горло. Я раздвигаю его губы, жадно впитываю их твёрдость, пробую на язык горячую пульсацию.

Он берёт моё лицо в свои ладони. Бережно, как хрупкую вещь. Проводит большими пальцами по скулам и перехватывает инициативу. В его поцелуе снова чувствуется напор, но сейчас ни грубости, ни ярости — только нежность и сдерживаемая страсть. Не спешит, смакует. Его язык скользит по моим губам кругообразно, словно гипнотизируя, подчиняя, заставляя сердце биться в одном ритме с его. И я не сопротивляюсь. Не могу и не хочу.

Я целуюсь с ним увлечённо, самозабвенно, забыв обо всём на свете. Это как открытие новой планеты, другого измерения, совершенно иного пространства, неизвестной вселенной по имени Алекс Берг.

Он прерывает поцелуй. Его пальцы скользят по моей шее, очерчивают ключицы. Возвращаются к подбородку.

— Алекс… — пытаюсь я не потеряться в нереальности, цепляюсь как за якорь за его имя, но все мысли вылетают из головы.

— Да, — откликается он и одним движением сдёргивает меня со стула. Встаёт, прижимая к себе требовательно и сильно. Так, что я чувствую, как вибрируют его мускулы. Я чувствую его всего. И каменную грудь, и крепость рук, и восставшую плоть, что упирается мне в живот.

Он снова целует — уже настойчивее и глубже, до головокружения. Я слабею в его руках, и Алекс точно улавливает этот момент и несёт меня в спальню. Укладывает в кровать, растягивается рядом — красивое и сильное животное.

Задирает на мне свою рубашку, а я тяну его пуловер. Четыре нетерпеливые руки путаются в одежде. Два сбившихся дыхания обжигают обнажённую кожу.

Он целует меня везде. Касается век, прокладывает дорожки поцелуев по щекам и шее, оглаживает ладонями груди. Проводит языком по предплечью и припадает к моим соскам: вначале к одному, затем к другому. Катает языком, постанывает, а я выгибаюсь навстречу, как ветка, что хочет прикоснуться к земле и пустить корни. Как тетива, что жаждет почувствовать плотность стрелы и запеть. Как волна, что поднимается вверх, чтобы обласкать нагретые солнцем скалы.

Он обводит языком пупок и гладит большими пальцами бёдра, там, где выступают полукружьями косточки. Внутри меня словно кипит лава. Пылает, растекаясь жаркой рекой.

Его пальцы уверенно ложатся между моих ног, раздвигают складки, и я дёргаюсь ему навстречу, раскрываясь распутно и бесстыдно. Он не спешит, но я чувствую его нетерпение — под моими руками перекатываются его мускулы. О, нет! Так просто ему ничего сегодня не достанется.

Выгибаясь ещё сильнее, я прикасаюсь к нему всем телом и, изворачиваясь, опрокидываю его на спину. Он не сопротивляется. Ложусь сверху и сжимаю широкие запястья.

— Сдавайся, Алекс Берг! — в моём голосе рвётся возбуждение — глубокое, как басы, в которых звучат отголоски моей страсти.

Он выгибает бровь, но ирония не удаётся — слишком много лихорадочного нетерпения в мерцающих из-под ресниц глазах. И тогда я целую его в подбородок, заросший жёсткой щетиной — да, именно такой, как я однажды воображала, — провожу языком по кадыку. Сминаю литые мышцы, впечатываю пальцы, как в упругую глину, что так послушна сейчас в моих руках.

Кончики его пальцев скользят так ласково, что я чувствую, как покрывается пупырышками вся кожа. Но я зря расслабилась. Миг — и снова лежу под ним, распластанная и почти раздавленная его весом.

— Я никогда не сдаюсь, — едва заметно улыбается он и прикасается к чувствительной коже на запястьях, к ямкам моих ладоней.

А потом надевает презерватив. Даже это получается у него красиво. Его уверенные пальцы и большой, аккуратный, пульсирующий, строгий «джентльмен во фраке», что приветствует меня лёгким нетерпеливым подёргиванием.

Алекс входит в меня очень медленно. Я помогаю ему бёдрами и почти теряю рассудок от этой томительной плавности, от слишком вожделенного трения, от упоительного толчка, когда он заходит полностью. Плотно, до тесноты, до растянутых от удовольствия мышц. Жадно сжимаюсь кольцом вокруг его плоти — настолько мне хорошо. Он выходит — снова медленно, и хочется плакать от нетерпения, но я сдерживаюсь: ни за что не признаюсь в своей слабости.

Скольжение назад, в глубину, — и опять толчок, выбивающий из меня стон. Ещё и ещё. Туда и обратно. Ещё и ещё. Вперёд и назад, пока я не теряю над собой контроль. Льну к нему, двигаю бёдрами. Сливаюсь без остатка, вынуждая поторопиться. Но он медлит, удерживает меня.

— Пожалуйста, — срывается с губ. Это мой голос? Это я умоляю?..

И тогда он начинает двигаться в полную силу — мощно, ритмично, неукротимо. Бьюсь в его руках, как трепетная струна, нетерпеливая, жадная, натянутая до предела. Ещё немного и…

— Скажи моё имя! — его голос разрывает сознание, продирается сквозь туман вожделения.

— Алекс! — выдыхаю я и рассыпаюсь звёздной пылью, каскадами искр, огнями мироздания.

— Моя! — рычит он в ответ, проникая яростно и неистово. До тех пор, пока по его напряжённой спине не проходит волной дрожь. Я чувствую её внутри себя и кричу, кричу, не совладав с собою.

Мы затихаем, как два паруса, что потеряли ветер. Замираем в объятиях друг друга. Мокрые. Скользкие. Сумасшедшие. Счастливые.

Его руки такие нежные. Он перекатывается на бок, но не отпускает меня, и мне так хорошо. Прячу улыбку, уткнувшись в его шею.

Алекс целует меня в макушку, а я поднимаю лицо:

— Пожалуйста, только молчи. Ладно?

И он молчит, не сдерживая улыбку, и прижимает меня к себе собственнически, по-хозяйски.

«Я только на немножко прикрою глаза и всё», — обещаю себе, и снова проваливаюсь в сон, слушая, как поёт моё сердце в груди. Как вплетается в эту песню дыхание мужчины, что лежит со мной рядом.

Слишком близко. Непростительно досягаемо.

34. Алекс

Она необыкновенная.

Мне казалось, я уже забыл это. Навсегда. Это мучительное, безумное чувство, когда дрожь в теле ещё не утихла, а уже хочется снова. Снова и снова её благословенного тела. Где желанна, обласкана каждая ямочка, каждый бугорок, каждая косточка и впадинка — и этого всё равно мало. Её хочется ещё. Ещё и ещё. Когда каждая мелочь: прилипший к губам волосок, родинка на груди, пульсирующая на виске жилка — всё вызывает неистовое желание, желание слиться с ней, обладать, стать единым целым, стать её дыханьем, трепетом её тела, пульсом в её венах, именем на её губах.

Она моя. Созданная, подаренная, выстраданная, незаслуженная. Прибившийся к ветровому стеклу листик. Потерявшийся голодный щенок, загнанный в угол, а потому бесстрашно вцепившийся в руку. Но именно такая — безрассудная, отважная, отчаянная — она мне особенно дорога.

Она спит. Так безмятежно и сладко. Так доверчиво ко мне прижавшись. А я борюсь с желанием её растормошить. Рассердить, завести, заставить насупить брови и выдать что-нибудь крышесносное.

Нет, не могу. Не сейчас. Когда во мне ещё звучит этот восторг. Упоение искателя, нашедшего Атлантиду. Триумф альпиниста, что первым покорил горную вершину. Торжество астронома, открывшего неизведанную планету. Исступление Прометея, укравшего огонь.

Нет, знать, что она только моя для такого собственника, как я, — это покруче какого-то огня. Это опрокидывает. Моё индивидуальное лезвие для вечного самоубийцы. Личная зелёная фея для сидящего на абсенте. Персональный сорт травы для заядлого курильщика. Единственная. Нелегальная. Моя.

Осторожно целую её в выступающие позвонки и встаю.

Долго принимаю душ. Нехотя загоняю кроликов в клетку. Не торопясь убираю со стола в кухне. Жду, когда утихнет во мне, успокоится спущенный ей с цепи зверь, не находящий себе места. Неистовое желание запереть её здесь навсегда. Или лучше избавиться от этой зависимости?

Так ничего и не решив, возвращаюсь и ложусь рядом. Натягиваю одеяло на хрупкие девичьи плечики. Она сама находит меня рукой и льнёт. С ней сонной совершенно невозможно бороться. С ней рядом абсолютно не получается думать. А надо ли? Сгребаю её в объятья и забываюсь.

Кажется, только закрываю глаза и тут же просыпаюсь.

Вики нет. Неужели сбежала?

Вскакиваю, нервничаю, ищу брюки, чертыхаюсь, натягиваю джемпер, больно стукаюсь большим пальцем о ножку кровати.

И только пение да льющаяся в душе вода меня отрезвляют. Сердце в груди бьётся, как ненормальное. Опёршись в ванной на стену, я слушаю её сольное выступление под аккомпанемент воды.

— Привет, — она, наконец, открывает запотевшую дверцу. Лицо испуганное. Наверное, у меня тот ещё видон со сна и не прошедшей злости. — Я тут в душ… Ты же не сердишься?

Выдыхаю шумно, делаю шаг навстречу и обнимаю как есть, голую, мокрую, со спутанными волосами. Так крепко, как могу. Кажется, чересчур сильно. Она сводит меня с ума.

Она не вырывается, настороженно затихает. Но едва я ослабляю хватку, как хитрюга затягивает меня в душевую кабину и включает воду.

— Со скамейки слезть не смог, весь до ниточки промок, — смеётся упрямая плутовка, глядя как мне на голову льётся вода.

Заодно и помылся.

В одном полотенце сижу на бортике ванной, а Вика колдует надо мной с расчёской и феном.

— Ты похож на своего кролика, — натягивает она мокрые пряди волос мне на уши и, конечно, опять смеётся. — Кстати, откуда ты их взял?

— Купил, — пожимаю плечами.

— Зачем?!

— Они прикольные.

— Кто же за ними ухаживает? Твоя девушка? — перекрикивает она включённый фен.

— Ну, парнем её действительно не назовёшь, — не поддаюсь я на эти неумелые провокации. И вообще я ещё тот поцелуй со Стасиком не простил. — Я ей плачу.

— Ты всем платишь? — выключает она фен и приглаживает мои непослушные волосы. Мурашки разбегаются по телу от её пальцев. Едва терплю, но виду не показываю.

— Да. Это очень упрощает жизнь. Надёжные товарно-денежные отношения. Никаких проблем. Никаких сложностей. Практично. Эффективно. Понятно.

— Как у тебя всё просто, — усмехается она. — Я почти поверила. Если бы только не кролики.

— Как тебе будет угодно. Кстати, хочешь покажу, где они живут?

— Конечно, — оживляется она.

И я тяну её за руку на второй этаж прямо в полотенце. Там, на застеклённой террасе у моих вислоухих любимцев целый вольер. А ещё завораживающий вид на город.

— Боже, какая красота! — она даже открывает рот от восторга.

Да, я знаю. Город ещё лежит в белёсом утреннем тумане, деревья покрыты голубоватой изморозью, но встающее солнце уже позолотило верхушки зданий, напоминая о наступающем дне.

Она так и поворачивается, не зная, что сказать.

— Ты хотела проведать кроликов, — напоминаю я, открывая клетку.

И она тут же забывает про меня, садясь на колени перед кроличьим царством. Бессовестно приманивает разъевшихся животных. Вздрагивающие носы деловито тыкаются в её ладони. Ждут вкусной подачки. Впрочем, как и я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не замёрзла? — присаживаюсь рядом и обнимаю за плечи. Она замирает. Видимо, думает, оттолкнуть меня или огреть чем потяжелее. Но под руками только мягкие и живые вислоушки.

— Нет. Но проголодалась. Может, позавтракаем? — такая напряжённая. Такая серьёзная. Я вожу губами по её шее, жадно втягивая запах. Мой гель для душа и мой шампунь. Но совсем по-другому пахнет. Её кожей, тёплой и нежной.

— Может, — шепчу горячо в ухо и ловлю предательскую дрожь её тела. На миг торжествую, а потом понимаю, что и сам завёлся не на шутку. — Но у меня есть предложение получше.

Возможно, она хочет возразить, но я не даю ей ничего сказать — целую сумасшедше, пьяно, самозабвенно. Поднимаю на ноги. На пол падают оба полотенца. Я ещё думаю о спальне, но недолго. В меня впечатываются её возбуждённые соски.

Помешательство. Буйное и внезапное. Целую её жадно, поцелуями-укусами. Знаю, грубо, но ей, кажется, нравится мой напор: прижимается, скользит ногтями по спине. Моё тело откликается неукротимой дрожью.

О, эти её соски! Ласкаю их — твёрдые и восхитительные. К чёрту спальню! К чёрту презерватив! Я возьму её здесь и сейчас. Овладею на этой крыше мира. Подниму до небес на волнах своего ритма, подчиню и подчинюсь, как приказам, её чувственным стонам.

Она обвивает меня ногами, вжимает в себя так сильно, будто ей мало. Пальцы её путаются в моих волосах. Чувствую: ещё немного — и я не выдержу. А она ещё не готова, не дошла, не дотянулась до искр.

Краем глаза замечаю кресло. Не знаю, как дохожу. Опускаюсь и глубже насаживаю её на себя. Просовываю руку между нашими телами и большим пальцем ласкаю клитор — по кругу, по нарастающей, до тех пор, пока она не вскрикивает и не начинает беспорядочно биться в оргазме.

— Алекс… — шепчут её губы. И от её голоса реально сносит башню. Делаю ещё несколько быстрых толчков и, наконец, разделяю Викину дрожь. Даже не стону, рычу в сокрушительном экстазе — низко и громко.

Боги, если я умер, то пусть это будет здесь и сейчас.

Но я, кажется, не умер. Она лежит на моей груди. Очень тихо. Я слышу только её дыхание. И прижимаю её к себе как самую дорогую на вещь на свете — бережно, крепко и нежно.

— Вот теперь можно и позавтракать, — предлагаю я.

— Нет. Теперь я точно никуда не пойду. Сожрём твоих кроликов.

Она подскакивает на моей груди, пока я смеюсь.

— Но можешь выторговать им жизнь, если расскажешь мне сказку.

— Я не знаю сказок. Честно, кровожадная моя.

— Ладно. Тогда расскажи о себе, — соглашается она великодушно и утыкается в мою шею, готовясь слушать.

Я понимаю: ей не нужен успешный и всесильный Алекс Берг. Ей не нужен колючий Айсберг, циничный и жестокий. Ей нужен тот Алекс из прошлого, которого она никогда не знала. Но которого знал я.

— Не знаю, что ты хочешь услышать, — всё же лукавлю я, — думаю, всемогущий Интернет достаточно сведущ, как живут Алексы Берги.

— Зачем мне то, что знают все? — возражает Вика, и я сдаюсь.

— Надеюсь, это будет получше сказки. Исполняет Алекс Берг, — я набираю воздуха в грудь:

— Запомни меня таким, как сейчас

Беспечным и молодым,

В рубашке, повисшей на острых плечах,

Пускающим в небо дым.

Неспящим, растрёпанным, верящим в Джа,

Гуляющим босиком,

Не в такт напевающим регги и джаз,

Курящим гашиш тайком.

В разорванных джинсах, с разбитой губой,

С ромашками в волосах,

Глотающим жадно плохой алкоголь,

Пускающим пыль в глаза.

Нагим заходящим в ночной океан,

Пугающим криком птиц,

С десятками шрамов, царапин и ран,

С укусами у ключиц.

Бесстрашным, отчаянным, смелым и злым,

Не знающим слова ''нет'',

На толику грешным, на четверть святым,

Держащим в ладонях свет.

Запомни мой образ, когда в полутьме целую твоё лицо,

Запомни мой голос и след на стекле

От выдоха хрупких слов…, — голос срывается, и хоть там ещё есть продолжение, замолкаю.

— Чьи это стихи? — поднимает Вика лицо после долгого молчания. И так мучительно вглядывается в мои глаза, словно видит того прежнего Алекса.

— Я не знаю, — качаю я головой и провожу пальцем по её щеке. — Я правда не знаю. Просто запомнил, потому что в них каждое слово — про меня. Но я ведь вымолил своим кроликам жизнь? Стихи Алекс Берг точно никому не читал.

— Кем были твои родители?

— Обычными людьми, — пожимаю я плечами. — Отец сбежал ещё до моего рождения. А мама умерла, когда я был совсем маленьким. Несчастный случай. Меня вырастила бабушка.

Вика молчит, и я слышу, как бьётся её сердце — так трепещет и толкается, что отдаётся эхом в моём теле. Как будто у нас одно сердце на двоих.

— У меня тоже была бабуля, — неожиданно откровенничает она. — Замечательная и стойкая, как мороз в Антарктиде. Отец всегда говорил, что ею можно сваи забивать. Или шурупы закручивать. Они не очень ладили, —  вздыхает. — Во мне многое от неё.

— Ты такая же спортивная? — смеюсь, чтобы немного разбавить её серьёзность.

— Такая же языкастая, — пихает она меня локтём в грудь.

— Что ты говоришь… Правда? А ну-ка, покажи язык! А то я что-то не разглядел, пока ты нагло совала его мне в рот.

— Ах, ты!.. — снова бьёт она меня. И в этот раз в бок своим маленьким кулачком. — Ничего я вам не покажу, доктор Алекс Берг. Пациент голоден, и пока не поест, никаких осмотров!

— Тогда придётся вставать, — сокрушённо вздыхаю я. С сожалением снимаю её со своих коленей.

И с ужасом вижу кровавое пятно.

35. Виктория

— Чёрт, прости, я…

Открыв рот, Алекс смотрит на свой окровавленный пах, а я на то, что стекает по моим ногам.

— Вика, я, — теперь он переводит глаза на мои ноги. — О, господи! — хватается за волосы и сползает на пол, на колени. Сколько муки в этом взгляде. — Прости, я… Я снова сделал тебе больно. Клянусь, я не хотел.

Он обхватывает меня руками, прижимается лицом к животу. Честно говоря, я и сама не ожидала. Ведь было так хорошо.

— Если бы я в первый раз только знал. Я мог бы бережнее. Мог бы тупо догадаться. Но понял слишком поздно. И…

— Ты не виноват, — перебиваю я и глажу его шелковистые волосы. — Правда, не виноват. Но, кажется, мне надо в душ. И это другое, совсем не то, что ты думаешь.

Он подхватывает меня на руки с такой лёгкостью, что я не успеваю даже возразить.

— Я бы дошла, — вяло оправдываюсь в душе, когда он уже включает воду.

— Я уже принёс, — первым встаёт он под тёплые струи и привлекает меня к себе. Прижимает к груди и говорит куда-то в макушку. — Если это другое, то я правильно понял, что после того раза… ты не беременная?

Я киваю. Стыдно признать, но я ведь забыла выпить противозачаточное. Слышу, как из его груди вырывается тяжёлый вздох.

Да, я знаю, знаю, вечно у меня всё не как у людей. А ведь так хорошо начинался день. Но теперь вот это. Хотя Алекс прав: к счастью, я не беременная. И после этого раза тоже можно ничего не пить. Здравствуй, Красная Армия! И спасибо, что так вовремя.

Алекс оставляет меня одну. Приносит чистые полотенца. Приносит по моей просьбе вещи и сумку. Перерыв всё её содержимое, я нахожу единственную прокладку.

Чувствую себя ужасно. Словно совершила что-то гадкое. Неприятное, грязное. Стыдно, неловко. Конечно, он взрослый мужик, не первый раз сталкивается с женскими критическими днями. Но мне от этого как-то не легче.

Выползаю повесив голову. В этом дурацком рабочем костюме не по размеру. Хочется плакать.

— Вызови мне, пожалуйста, такси, — нахожу Берга снова на кухне.

— Я уже однажды вызывал тебе такси, не поверишь, — усмехается он. — А потом бегал искал тебя по всей округе. Звонил.

Он разводит руками. И я ему верю. Сегодня верю. Но от этого становится только хуже.

— Эй, эй! — снова сгребает от меня в объятиях. — Ну, Вик!

— Прости, — жалобно выдавливаю я сквозь слёзы.

— Да, прекрати ты, честное слово. Мне тридцать шесть лет, что я месячных никогда не видел? Вик, — он поднимает моё лицо, вытирает ладошкой слёзы. — Всё, не о чем плакать. Завтрак. А потом, если хочешь, я сам отвезу тебя домой.

Он усаживает меня за стол, уже накрытый. Вкусно пахнет поджаренным хлебом. И свежесваренным кофе. И неожиданным уютом, утренним, семейным, домашним, которого я никак не ожидала на этой строгой кухне.

— Прости, что я спрашиваю, но всё же на чём ты уехала той ночью? — он намазывает мне маслом тост.

— Даже не знаю, как тебе ответить, — усмехаюсь я. — Сама села к Станиславу в машину.

— Серьёзно? А такси вызвать не пробовала?

— Заткнись, а, — в ответ на его гадкую усмешку вдруг просыпается во мне злость. — Вот не поверишь, я вызвала. И честно думала, что он такси.

— И все эти росписи риэлтерского агентства на кузове, конечно, не заметила?

— Да мало ли что на этих машинах пишут, — я громко стукаю чашкой об блюдце, и Алекс явно косится на недопитый кофе. Боишься? А вот какого хрена тогда пристал? Хотя, кажется, догадываюсь какого. Всё же ревнует, чёртов собственник. А я-то наивно подумала, что ему всё равно.

— Забавно. Значит, это я вас выходит и познакомил? И, знаешь, я, кажется, понимаю, почему Беда. Кстати, — он вдруг подскакивает и грозит мне пальцем. — Никуда не уходи, я быстро.

И, правда, уходит. А я недоумеваю: неужели рассматривал мой подарок?

С ним в руках он и возвращается. Немилосердно отодвинув тарелку, ставит на стол мою яхту.

— Закрой глаза, — заходит он за спину, что-то пряча в руке. — Закрыла?

— Да закрыла, закрыла.

— Вот и не открывай, пока не скажу, — наклоняется он к самому уху.

Что-то невесомо ложится на мою голую шею. Холодит грудь, пока он воюет с застёжкой.

— Открывай, — разрешает он торжественно.

— Это…, — приподнимаю я кулон из белого металла на тонкой цепочке.

— Подарок, — садится он на своё место напротив. — Настоящий подарок. Ты подарила мне яхту, а я дарю тебе паруса. И если присмотреться…

Но я вижу. Практически сразу вижу эту букву «А» в переплетении перекладин паруса для виндсёрфинга.

— Алекс?

— Да, — улыбается он.

— Спасибо!

— Не за что. Допивай свой кофе, — кивает он и не сводит с меня своего пьяняще-синего взгляда. — Или всё же останешься?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не могу, — с трудом отвожу я глаза.

Вот потому и не могу, что становлюсь от него зависимой. Что он не просто меня гипнотизирует — заползает под кожу, настолько глубоко, что я боюсь с этим не справиться. Он разобьёт мне сердце, растопчет, перешагнёт и не поморщится. А я и так наделала столько глупостей, что с потрохами принадлежу ему. Беспощадному Алексу Бергу, о котором я так быстро начала забывать рядом с этим, совсем другим Алексом.

— Правда, не могу. У меня встреча.

И лучше бы я молчала. Его лицо вновь застывает непроницаемой маской.

— Да, чуть не забыл. Там же Стасик, наверное, обзвонился.

Чёрт, ведь да, а в телефон я и не глянула. Хотя встреча у меня вовсе и не с ним. А как раз по работе. Но Бергу, конечно, об этом знать не стоит.

— Спасибо за завтрак, — поднимаюсь я.

— Пожалуйста, — встаёт и Алекс. Всё, его уже словно нет. Снова вместо него этот человек в железной маске, в железной броне, с железным сердцем. — Подождёшь, я переоденусь. У меня тоже есть на сегодня дела.

Натягиваю сапоги. Прощаюсь с крольчатами, словно специально прискакавшими проводить меня вдвоём.

— А ты им нравишься, — наверное, последний раз пускает меня Берг за свою броню. Улыбается, пока натягивает пальто.

Молча сажусь в машину. Молча едем до самого дома.

И когда я уже готова выйти, он вдруг подтягивает меня к себе и впивается в губы жадным, иссушающим сердце поцелуем. Попроси он меня сейчас о чём угодно, и я бы осталась, отдала, убила… но он разрывает эту связь.

— Увидимся?

Я не верю своим ушам.

— Надеюсь, — теряюсь я. И уже знаю, что ведь буду ждать этой встречи. Да что там, буду даже скучать.

— Я тоже надеюсь, — вручает он на прощание мою коробку.

И я даже щедро мечтаю полдня неизвестно о чём, только в обед, как раз пред моей деловой встречей, мой пыл резко остужает СМС-ка. На новую рабочую карту падает сорок тысяч.

«Товарно-денежные отношения, — прямо вижу невозмутимое лицо Берга. — Практично. Эффективно. Понятно».

И никаких проблем.

— А дорого ты оценил мои сомнительные услуги, — до боли стискиваю кулаки. — Да, конечно, увидимся. Говно-вопрос! Любой каприз за ваши деньги.

36. Алекс

Как тяжело с ней расставаться. Неожиданно тяжело. Она только выпорхнула, как птичка из клетки, из моей машины, ещё чувствую запах её волос, вкус её поцелуя, но, чёрт побери, уже скучаю.

Поехать в спортзал, чтобы стряхнуть это наваждение? Измочалить боксёрскую грушу, чтобы согнать бурлящие гормоны? Двадцать кругов в бассейне и стряхнуть наваждение? А может, спрыгнуть с тарзанки? Или лучше с вертолёта и сразу без парашюта, чтобы не мучиться?

Нет, пожалуй, ещё покорчусь в этой агонии. И, кажется, знаю, где мне понадобится весь мой кипящий адреналин, уже выезжая с подворотни.

Для встречи с Надеждой Андреевной.

Слегка прочистить Наденьке мозги я изначально собирался в собственном офисе. Хотел довести её до такого состояния, чтобы бледнела и заикалась, сидя на краешке стула. Чтобы не смела вдохнуть полной грудью, робела поднять на меня глаза и нервно теребила подаренное мною же кольцо.

Но слишком много чести – её приглашать. Искать какой-то деловой предлог и давать ей подготовиться. Перетопчется. Так у неё не будет времени насторожиться, и я не дам ей шанс найти аргументы, чтобы меня разжалобить.

Последнее, конечно, актуально, учитывая нашу последнюю встречу. Только на хрен это чувство вины. Да, это я вселил в неё надежду, я малодушно принимал всё, что она предлагала, снисходительно терпел, трусливо прятался от правды, только терпение моё не безгранично. И садиться мне на шею я никому не позволю, даже Наденьке.

Давать слабину и выпускать из рук контроль над этим бизнесом да и над ситуацией в целом никогда не входило в мои планы. А уж помыкать девушкой, ради которой я, пожалуй, могу и убить, а не только убиться, Наденьке особенно не стоило.

Паркуюсь у магазина, поднимаюсь по узким лестницам в офис и открываю дверь в её кабинет без стука.

— Привет!

Она застывает с телефонной трубкой в руках и открытым ртом. Собственно, эффект неожиданности на лицо, это не может не радовать.

Подхожу к столу, разворачиваю стул и сажусь, закидывая ногу на ногу, пока Наденька приходит в себя.

— Я перезвоню, — откладывает она разговор. — Александр?! Какими судьбами?

— Ехал мимо. Решил заскочить, — улыбаюсь я как можно обворожительнее. — Как ты тут?

— Как обычно, — пожимает она плечами неопределённо. Слегка жеманничает. — Работаю.

— Вся в делах, в заботах? Справляешься, Надежда Андреевна? — сочувствие и теплота в моём голосе определённо настраивают её на нужный лад.

— Ну, а куда деваться, Александр Юрьевич? — перекладывает она разложенные на столе бумаги, заправляя за ухо прядь. — Как всегда. Если сам не сделаешь, никто же не сделает. И всё приходится контролировать, и за всем следить. Да что я тебе объясняю, сам всё лучше меня знаешь.

— Может, и знаю. Только у меня сотрудников — целый штаб, а вот ты зря на себя всё взвалила. Возьми заместителя. Давно предлагаю тебе: набери ещё людей.

— Каких людей, Александр? — откидывается она к спинке стула. — Таких, как ты мне последнюю эту, прости господи, в магазин подсунул?

— А что с ней не так? — удивляюсь искренне, но видно, что кипит у Наденьки, раз сама переводит разговор на Вику. Добавляю огоньку: брезгливо кривлюсь. — Что, совсем всё швах?

— Просто ужас, — морщится она, чувствуя мою поддержку. — Совершенно неуправляемая, необучаемая, вздорная девица. Ещё и хамит, дрянь неблагодарная. Выдала ей форму, сказала подшить. Думаешь, она подшила? Фыркнула: какую дали, в такой и буду ходить.

— Да, я видел, ужас. Стоит в магазине как пугало, — сочувствующе киваю.

— Вот именно. В дорогом, элитном магазине, между прочим, — заправляет она за ухо вторую прядь. — Не успела устроиться — попросила аванс. Я ей выдала десять тысяч, вошла в положение. Так девчонки говорят, она их отправила отцу. Алкашу. Самой жрать нечего, сидит на одних офисных обедах, ни копейки за душой, но папашу содержит. Вот скажи, не дура ли?

— Так, может, ему нужнее?

— А может, она просто безмозглая? Разбить дорогую машину — это ж какой надо идиоткой быть? Что бы там между вами ни произошло, а головой думать надо.

— А что между нами могло произойти? — округляю глаза на её осведомлённость.

— Ой, только не надо при мне эти комедии ломать, Берг, — усмехается она так всезнающе и презрительно. — Подобрал в сугробе нищенку, отогрел, отмыл, накормил, бельишко ей дорогое подарил, даже трахнул по доброте душевной. Только здесь, видно, вышла незадача. Могла бы, дурочка, и сама ножки раздвинуть за еду, но, подозреваю, заартачилась. Помимо её воли трахнул. Вот за свою настойчивость и расплачиваешься. Даже на работу пристроил.

— Фантазия у тебя, конечно, богатая, Надежда, с недотраху-то, — выдавливаю смешок. — Только не приписывай мне своих тараканов.

— Фантазии?! Значит, нет, не грешки отмаливаешь? — вызывающе наваливается она на стол и то, что она старалась прикрыть неприязнью к девушке, всё равно выползает наружу: обида брошенной женщины и банальная ревность. — Интересно, чем же тогда она тебя так зацепила, Берг? Тем, что шею расцарапала? Так тебе не привыкать. Помнится, со Светкой ты даже с расцарапанной рожей ходил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Помнится, тебя это не касалось. Да и сейчас не касается.

— Ах, да. Как же я могла забыть. Это же были такие высокие отношения. Такая страсть, — картинно всплёскивает она руками. И я с трудом сдерживаюсь, чтобы не припечатать её лицом об стол, но обиженную Наденьку несёт: — Это я просто заголялась, когда тебе требуется. Скучно, неинтересно. А ты же всё что-то необычное ищешь. И что, Берг, у этой шлюшки Вички не как у всех? Поперёк?

— Слушай, ты, — на этом моё терпение заканчивается. Я медленно встаю и нависаю над ней снежной лавиной, готовой обрушиться на её голову, если не заткнётся. — Не твоё дело где, когда, как и с кем я спал, сплю и буду спать.

Она ещё гордо встряхивает головой, но мой взгляд не оставляет ей шансов.

— Ты для меня никто. Тебя не касается моя личная жизнь. Но если тебе ещё нравится твоё тёпленькое местечко директора, где ты почему-то возомнила себя божком, то советую умерить тон. Это во-первых. Во-вторых, выдай Виктории форму по размеру. В-третьих, позвони бухгалтеру и пусть немедленно переведёт ей сумму в размере месячной зарплаты. Думаю, с учётом графика её работы в две смены Победина её уже с лихвой перекрыла. А теперь не для протокола, — угрожающе склоняюсь я через стол. — Если я ещё раз услышу хоть намёк на то, что ты несправедливо придираешься к сотрудникам и позволяешь себе унижать людей, я не посмотрю, что у тебя двадцать процентов акций этой компании. Сделаю то, что ты так и не смогла — наберу новую команду. И тебя заменю в первую очередь.

— Я думала… — блеет она, вдавленная в кресло моим взглядом, — ты именно этого и хотел. Проучить её, наказать, сбить спесь.

— Думай исключительно о том, как удержаться в этом кресле, Наденька. Всё остальное решать буду я. Вопросы есть?

— Нет, Александр Юрьевич.

— Всё понятно и доходчиво?

— Да, Александр Юрьевич.

— Тогда ещё кое-что на счёт ваших рабочих обязанностей, Надежда Андреевна, — распрямляюсь я и делаю шаг к двери, давая ей вздохнуть. — Я дал Виктории два выходных.

— Мне передали, — нервно сглатывает она.

— Послезавтра она выйдет сюда, на склад, и ты лично займёшься не её третированием, а её обучением.

— Алекс, прости, но она, — дрожит Наденькин голос, — не потянет.

— Ну, ты же потянула. Обтесалась, научилась. А ведь тоже, насколько я помню, звёзд с неба не хватала. Уверен, и у неё получится.

— Это пустая трата и времени, и ресурсов, — пытается она перейти на деловой тон и взять себя в руки.

— Я вижу, ты не поняла, — тяжело вздыхаю я и возвращаюсь. — Это мои ресурсы и моё время, за которое я тебе плачу. И не дай бог она не потянет. За всё, что она не поймёт или не будет знать, отвечать будешь лично ты. За всё, где напортачит, оштрафую тебя. И за каждую минуту её сверхурочных тоже платить будешь из своего кармана. Сейчас яснее?

Она плотно стискивает дрожащие губы и кивает головой.

Пожалуй, на этом всё. Урок закончен.

— Всего доброго, Надежда Андреевна, — открываю я дверь.

Пусть поплачет. Её пойдёт на пользу. Ослушается — уволю на хрен. Я и так слишком долго её терпел.

Аккуратно закрываю за собой дверь. Доброжелательно улыбаюсь испуганной секретарше и ухожу.

И ровно, когда сажусь в машину, оживает телефон. И ещё одну мою улыбку, в этот раз довольную, отражает зеркало заднего вида.

Как ты вовремя, Стасик!

— Да, конечно, Станислав, давай встретимся. Да, именно сейчас.

Уже еду, дорогой, и уже горю нестерпимым желанием посмотреть, как и у тебя сейчас потечёт говно по ляжкам.

37. Виктория

Как-то всё опять не заладилось.

Нет, утро началось чудесно. И Берг даже не выставил меня на улицу без трусов. Удивительно. И даже был добр, щедр и великодушен. Какое-то время. На которое я ошибочно поверила, что на самом деле он другой. Забылась, расслабилась, почувствовала себя желанной, значимой и даже немножко любимой. Но, видимо, это требует от него слишком больших усилий — изображать нормального человека. Его хватило ненадолго.

А с того момента как пришли его деньги, опять всё пошло наперекосяк.

Я обзвонила все компании, в которые отправила резюме, и во всех, кроме одной, мне отказали. Без объяснения причин. Столько вакансий — и всё мимо.

На собеседование меня пригласили только в один спортивный центр. Именно в него и направляюсь.

Сажусь напротив приятной и очень молоденькой девушки-менеджера и скрещиваю пальцы. Пусть зарплату здесь обещают меньше, пусть далеко от дома. Но квартиру я продаю — какая мне разница, где работать. Лишь бы подальше от Наденьки.

— Виктория, знаете, вы нам, конечно, подходите, — вздыхает она. И я замираю от этого её тяжёлого вздоха. Неужели и здесь облом? — И квалификация у вас хорошая. И опыт пусть небольшой, но нужный. И тренеры нам очень нужны. Но, — она словно по кусочку отрезает мне хвост, а потом делает невыносимую паузу, — мы не можем вас взять.

— Почему? — вырывается из моей груди от безнадёжности, и она смотрит сочувствующе.

— Простите, что я вас пригласила. Вам пришлось так далеко ехать. Я здесь человек новый, и поэтому не сразу разобралась. Но мне буквально только что пояснили, что, увы, лично на вас у нас особые указания.

— На меня?! — мои глаза реально ползут на лоб. — Указания?

— Не могу сказать большего, — виновато вздыхает она, вертя в руках карандаш. — Но раз уж по моей милости вы проделали такой путь, позволю себе намекнуть: не ищите работу в спортивных клубах. Ни один из них вас всё равно не возьмёт.

Гляжу, как её щёки покрываются красными пятнами, и до меня, кажется, доходит: Берг! И здесь вмешался всемогущий Берг.

— Поступило распоряжение меня не брать?

— Нет, не распоряжение, — выдыхает она с облегчением, сказав, видимо, самое неприятное. — Просто дружеская просьба, как назвал её наш директор. Но таким людям не отказывают.

— Да, конечно, я понимаю. Кто будет портить отношения с Бергом ради какой-то никому не нужной неудачницы, — улыбаюсь ей натянуто и встаю.

— Берг?! — удивлённо поднимается она, чтобы меня проводить.

— Ну, вы человек новый, фамилии вам видимо не называли, — с трудом удерживаюсь, чтобы не похлопать её по плечу. — Но, думаю, со временем вам и это пояснят. Спасибо, что открыли глаза, да и столько времени мне сэкономили. Не буду зря звонить и обивать пороги, на которые меня всё равно не пустят.

— Извините ещё раз, — открывает она мне дверь.

— Ничего, ничего. Спасибо большое и всего доброго!

«Сволочь! Какая же он сволочь!» — просто бешусь от злости и собственного бессилия, стоя в очереди в банкомат.

Жаль, а я ведь почти в него влюбилась. Печально, что и в постели с ним так хорошо. Хоть целоваться он и не умеет. Угораздило же меня выбрать именно его. Повестись, согласиться и попасть как рыбка на крючок. И как только у него это получается, так ласково шептать «моя» и тут же плевать мне в душу? Как только у него совести хватило так поступить — обложить со всех сторон, чтобы некуда было деться. «Берг не мог. Берг — серьёзный мужик», — передразниваю мысленно Клювоносую. Вижу я, как он не мог. Даже машину Стасу разбил, не постеснялся. Ну как же! Провинилась. Сказал «к ноге», значит к ноге, и не посмей ослушаться.

Равнодушный банкомат выплёвывает в окошко целую кучу денег: сорок штук тысячных купюр. Вот прямо то, что надо! Целых сорок бумажек, а не жалких восемь пятитысячных. Только что не целую я крашеный металл, насколько удачно выдаёт он мою «зарплату».

«Товарно-денежные отношения, говоришь? — предвкушаю новую встречу с Бергом. — Хорошо, отсчитаю тебе сдачу».

Домой возвращаюсь расстроенная. Да и чему радоваться. Всё, кислород перекрыли. Теперь если только в школу.

Обзваниваю наугад несколько вакансий. И здесь неудача. Везде получаю один ответ: извините, опоздали, новое полугодие уже началось, тарификация прошла. Ну, вот и всё! Здравствуй, мой новый чудный мир кружевного белья и вечного унижения.

Осталась одна надежда — на заграницу.

Открываю сайт рекрутингового агентства, которым щедро поделилась институтская подруга. С резюме я мучилась несколько дней. Всё же язык требует практики. К тому же вписать пришлось всё, чуть не каждую прививку. Ответ обещали дать в течение месяца. Но каждый день заглядываю в личный кабинет — ничего.

И снова — ничего. В личном кабинете. Но вот в почте, оказывается, третий день дожидается любопытное письмо. От менеджера российского представительства компании с просьбой указать время звонка или лично перезвонить.

— Алло? Анастасия? Здравствуйте! — мой голос дрожит от волнения. — Это Виктория Победина. Вы просили перезвонить.

Девушка на том конце здоровается, просит подождать, стучит по клавишам, видимо, открывая мой профиль в базе данных.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Виктория, — сообщает она радостно. — У меня для вас две новости. Одна, как водится, плохая.

— Начинайте с хорошей, — чувствую, как бешено бьётся сердце, но надежда всё равно умирает последней.

— Вы нам подходите.

Я облегчённо выдыхаю прямо в трубку.

— Работа для вас есть. Работы много. И время выбрали удачное: как раз идёт набор к новому туристическому сезону. И резюме у вас такое замечательное. Работа тренером, учителем, английский. Испанский! Шикарное резюме.

— Но, — подсказываю я.

— Да, но есть одно «но» — смеётся она. Её оптимизм заражает. — Простите за каламбур. Видите ли, компания, которая вас нанимает, — американская, и она выдвигает очень строгие требования к кандидатам для выдачи рабочей визы. Как минимум, вы должны быть замужем, — огорошивает она. — Как максимум, вы должны быть замужем, и у вас в России должна быть подтверждённая недвижимость. Но, если к вопросу недвижимости для вашего трудоустройства, скажем, отнесутся, скорее всего, лояльно, то красивые молодые незамужние девушки вашему работодателю точно ни к чему.

— Чем же компании незамужние девушки не угодили? — я искренне обескуражена.

— Тем, что они очень легко выходят замуж за иностранцев. И с этой незаконной миграцией и способом остаться в Америке сейчас идёт активная борьба. Поэтому пока в вашем резюме в графе «семейное положение» стоит пометка «не замужем», у вас нет ни одного шанса получить эту работу.

— Почему же это не указано сразу, чтобы одинокие девушки и не беспокоились?

— Потому что, строго говоря, это дискриминация. Не принять ваше резюме мы не можем. Но для того и ведём этот телефонный, можно сказать, дружеский, а не официальный разговор, что, возможно, вам удастся решить эту проблему. И желательно, в ближайшее время.

— Найти мужа? — не укладывается у меня в голове. — А сколько у меня есть времени?

Она отвлекается, словно что-то считает или сверяет.

— Основной заезд для обучения начинается в апреле, то есть где-то в марте я уже начну оформлять ваши визы и прочие документы. Но желательно, чтобы печать в паспорте там стояла не предыдущим числом. Вызывает вопросы, когда юная супруга вместо медового месяца отправляется работать на полгода на круизный лайнер.

— Выходит, времени у меня совсем нет? — не столько спрашиваю, сколько соображаю я, что же делать.

— Да, если вам действительно нужна эта работа. А вы, конечно, обратили внимание на суммы заработной платы, которые обещаны, и они реальны. В общем, вам стоит поторопиться с этим. Если учесть, что браки регистрируют не ранее, чем через месяц. Но по своему опыту хочу сказать, я думаю, девушке с вашими данными будет нетрудно решить эту проблему, — явно улыбается она. — Перекладываю ваше резюме в стопочку ожидающих ответа. И буду ждать вашего звонка?

— Да, спасибо, Анастасия, — бубню я. — Я обязательно позвоню.

— До связи, — прощается она неизменно радостно и кладёт трубку.

Вот это номер!

На всякий случай набираю Ирку. Что ж она, жучка, сразу не сказала, что такие требования. А я-то всё думала: зачем она спросила, замужем ли я? И так странно ответила: жаль.

Она ожидаемо недоступна. Поздно, упорхнула птичка в Америку вместе со своим мужем. Да и какое ей дело до моих проблем. Она же свои как-то решила. Не исключено, что даже мужа фиктивного нашла.

Что же за засада-то такая везде? Хотя, о чём я? Когда у меня было лучше? Вечно всё через жопу, а не через тернии к звёздам, как говорила бабушка. Эх!

И когда совсем расстроенная я собираюсь завалиться в кровать и тупо посмотреть какой-нибудь сериал, звонит Стас.

Стас, про которого я в очередной раз забыла. И ведь не отзвонилась, что у меня всё в порядке, и ведь проигнорировала его полученные вечером звонки.

— Привет, — мне до ужаса неловко, что я с ним так. — Прости, что не перезвонила.

— Ничего. Встретимся?

— Сейчас?

— Вечером. Машина в ремонте, но давай сходим куда-нибудь недалеко от твоего дома.

— Да можешь просто в гости зайти. Посидим у меня, — бросаю я опрометчиво, и он соглашается.

Но мне не страшно. Он такой джентльмен, этот Стас. Такой галантный, начитанный, умный, воспитанный, благородный, щедрый… я могла бы продолжать бесконечно. Ну, вот почему не он? Почему тот горячий арабский жеребец стал первым?

И ведь застрял занозой в заднице.

Тяжело вздыхаю и иду варганить нехитрый ужин. Хоть покормить парня, и так у него столько со мной хлопот.

38. Алекс

В кафе, где я назначаю встречу Стасу, пусто. Бубнит телевизор над барной стойкой. Зевают официантки. Чей-то ребёнок устроился с игрушками прямо под одним из столов. Обычно я в такие забегаловки не захожу, но сегодня всё равно: назвал первое, что попалось по дороге. Есть я здесь всё равно не собираюсь. Потягиваю ожидаемо отвратный кофе, пока Стасик рассказывает, что наш инцидент с аварией исчерпан.

Возвращает бумаги, великодушно отказывается от компенсации. Да, за те деньги, что он заработал на проценты от моих сделок, можно быть со мной великодушным.

— Александр, не желаете взглянуть на последние предложения? — невзначай интересуется он, не соберусь ли я ещё прикупить недвижимость впрок. Профессионал. Решил с толком воспользоваться нечаянной встречей.

— Всё, как вы любите, — протягивает он блестящие глянцем проспекты и заливается соловьём, пока я охотно делаю вид, что интересуюсь.

Нет, на самом деле он приятный, этот Станислав.

Хорошо воспитанный, грамотный, толковый. В меру любезный, но без заискивания. В меру уравновешенный, но без заторможенности. За это я его, собственно, и выбрал. Это и бесит сейчас больше всего, что он хорош. Молод, перспективен, хваток. Дай ему с Викой шанс — и ведь не факт, что победа будет на моей стороне. Только я не привык проигрывать, и его обаяние — тьху! — против моего опыта.

Есть в нём, правда, одна неприятная черта, которая выглядит как желание угодить клиенту, но по сути — это сублимированное высокомерие: работать только со статусными клиентами. И всячески подчёркивать, как высоко на служебной лестнице они стоят. Может, сыграть на этом? Что Вика не его полёта птичка. Серенькая, простенькая, без пафоса.

Присматриваюсь. А стоит ли? Оценит ли мою любезность? И с чего мне перед ним расшаркиваться?

— Здесь замечательные соседи: депутат Госдумы и учредитель трастового фонда, — подтверждает он мои мысли и тыкает в другую бумагу. — А эту продаёт один известный художник. Терраса с видом на историческую часть города. Хай-тек. Натуральный оникс в интерьере. В подарок оставляет даже одну из своих работ.

— Светильник в виде статуи Мэрилин Монро? — удивляюсь я, глядя на фотографию, чтобы он и совсем уже расслабился.

— Да, собственноручно отреставрированная им вещь, — улыбается он по-голливудски. Вот с этой шикарной улыбкой на лице и застаёт его мой ультиматум:

— Ещё раз увижу тебя рядом с Викой — и помну тебе далеко не бампер служебной машины.

Это мой любимый момент, когда с застывшего лица сначала медленно сползает улыбка, потом появляется недоумение, и, наконец, смысл моих слов до него доходит, и глаза расширяются от невысказанной догадки.

— Значит, в Новый год это она от вас… — молодец, сообразительный малый, ведь это он продал мне ту квартиру в одном подъезде с квартирой его мамы, подстилки известного генерала, от которого и родился этот байстрюк. Но жду, что же он договорит. — …сбежала?

— Ну, можно сказать и так, — не даю я разгуляться его фантазии. — Спасибо, что подвёз. Но на этом забудь про неё.

— Я не…

— Я знаю, что «не», иначе я бы разговаривал с тобой и не здесь, и не так. Но больше, чтобы духа твоего рядом с ней не было.

— Александр, я, — сглатывает он, и я великодушно пододвигаю ему стакан воды. Он делает жадный глоток, отставляет стакан и начинает заикаться: — Я з-занимаюсь п-продажей её к-квартиры. И м-мы уже па-а-адписали договор…

— Подожди, подожди, — пришла моя очередь удивляться. — Она продаёт квартиру?

— Да, бабушкину, — он делает ещё глоток.

— Так, вот с этого момента поподробнее. Что за квартира? Давно она её продаёт? Цена, фотографии. Давай, давай, Станислав, — нетерпеливо поторапливаю я его рукой. — Всё что у тебя есть.

Он поспешно лезет в свою папочку и вместо шикарных авторских интерьеров прославленного живописца на столе появляются виды облупившейся штукатурки и пожелтевшей от времени ванны.

— Надо же сколько книг, — всматриваюсь я в стеллаж до самого потолка и приставленную к стене стремянку. — Прямо, как в библиотеке.

— Да, можно сказать, что эти книги и квартира — всё бабушкино наследство. Странно, что… — я знаю, что он хочет сказать: странно, что я не знал. Но натыкается на мой тяжёлый взгляд и благоразумно замолкает.

— Да, я не в курсе, где она живёт. Сколько она хочет за эту квартиру?

Он называет первоначальную сумму. Ну, это мы уже проходили. Дальше, как говорится, дело техники. Только в этот раз моя задача не столько сбить цену, сколько тянуть время и ни в коем случае не дать Вике понять, что я в курсе её планов.

— Она говорила, почему её продаёт?

— Да, — даже не пытается юлить Стасик. — Нужны деньги на операцию ребёнку подруги.

Да, да, — прокручиваю я в уме разговор с доктором. По телефону он показался мне моложе, а на деле оказался совсем седой пожилой дядька. Сказал, что операцию на второй глаз можно делать не раньше, чем через месяц. И деньги на вторую операцию у меня заранее не взяли: сначала нужны результаты первой, повторные анализы, обследования и, если будет показано, тогда… может быть… а вообще со вторым глазом можно не торопиться и дождаться бесплатной квоты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И не думаю, что Вика об этом не знает.

Но вот о чём я ей точно не сказал, так это о том, что ремонт машины с лихвой покрывает страховка. Но ведь и об этом можно было догадаться.

Вот балбеска! Снова начинаю на неё злиться. Продать единственную ценность, чтобы вернуть мне долг? Как это в её стиле.

Тяжёлый вздох вырывается из груди. А если бы я не вмешался? Если бы не узнал? Прибить её мало. Хотя она, наверное, считает меня именно такой сволочью. Что ж, заслужил. Да и Наденька постаралась на славу.

— В общем, Станислав, — сгребаю я фотографии. — Это я оставлю себе. Созвонимся, чтобы посмотреть квартиру. Виктория, естественно, ничего не должна знать, иначе не только на этой сделке, но и вообще на своей риэлторской карьере можешь поставить жирный крестик.

— Это лишнее, Александр, — неожиданно огрызается он, но всё же идёт на попятную под моим очередным взглядом. — Я имел в виду, конечно, тайна сделки — как тайна исповеди.

И судя по тому, как резко тускнеет его взгляд, бабушкина квартирка приглянулась ему намного больше, чем её новая хозяйка. И это не может не радовать: проблемы с несчастными влюблёнными мне совершенно ни к чему. Вот наиграюсь — и пусть влюбляется в кого хочет. Или не наиграюсь? Вдруг вообще это оно, то самое? Отгоняю эти вздорные мысли.

Подтверждая их абсурдность, мучительно ноет в паху, а не в груди, пока иду к машине. Как не вовремя всегда эти женские проблемы. А могли бы провести вместе два незабываемых дня.

На сегодня мне уже хватит разборок с ней, её начальницей, её дружком, её квартирой. Как-то слишком много становится её в моей жизни.

К тому же вообще не чувствую никакого удовлетворения. Словно месячные сейчас не у Вики, а у меня. Как будто меня трахнули, а кончить не дали.

Нет, я, конечно, отлично разрядился на Наденьке за самоуправство. И только что жёстко утёр нос Викиному дружку-риэлтеру. Только какого хрена тогда не успокоился? Почему до сих пор колбасит?

Совершенно дурацкие мысли продолжают роиться в мозгу.

Так ли уж напоказ целовала Вика Стасика? От него, опять же, занюханные розочки приняла с удовольствием, а мой шикарный букет выкинула в окно, как веник. А может, ей нравится этот генеральский щенок? Этот красивый, холёный молодой самец с безупречными манерами? Это его я могу поставить на место. Очень надеюсь, что он усвоил урок. Но Вика?.. Ей же не прикажешь: со Стасиком не водись.

Чёртова Беда! Думал, попрошу прощения, подарю подарок, проучу немного, удовлетворю качественно в знак примирения — и меня отпустит. Но хрен там! Её становится не меньше, а только больше и больше с каждой встречей.

Всё, хватит о ней! А то так весь день и прохожу с каменным стояком.

Надо переключиться. И, как всегда, просто работать, работать, работать…

39. Виктория

— Привет! — Стас протягивает цветы, бутылку шампанского и пакет.

— У тебя какой-то праздник? — теряюсь я от его заботы, а от его грустной улыбки ещё больше.

— Нет, у тебя, — сам вешает своё пальто, а я застываю с тревогой.

— Есть покупатель?

— Нет, — улыбается он ещё печальнее и, надеюсь, не замечает мой невольный вздох. — Твой редкий выходной. Мне кажется, это стоить отметить.

— Ох! — выставляю я на стол принесённые закуски. И скромный ужин из двух свекольно-морковных салатов, а также жареной картошки, сразу преображается в настоящий пир. — Ты меня балуешь.

«А от шампанского я становлюсь такая дурная». Но этого ему лучше не знать. Достаю бабушкины хрустальные фужеры для особых случаев.

— За тебя! — предлагает он тост. — Тебе определённо не идут другие напитки, только игристые.

— Издеваешься, да?

— Ни в коем случае, — улыбается он и делает глоток.

Как всегда, в костюме с иголочки, белой, как альпийский снег, рубашке, такой элегантный, обаятельный, неотразимый. И как обычно сдержанный, только сегодня особенно тихий.

— У тебя что-то случилось?

— Нет, с чего ты взяла?

— Ты грустный.

— И ты тоже. Или мне мерещатся эти ещё не высохшие слёзы?

Опускаю глаза в тарелку. Я не могу ему сказать, но мне очень жаль продавать эту квартиру. У меня толком и не было времени обо всём подумать, остановиться, собраться с мыслями. Просто «надо» и всё. Но выходные — зло.

Я убиралась к приходу Стаса. И, пылесося старенький ковёр, вытирая пыль с бабушкиных слоников и заправляя продавленный диван, вдруг во всю силу почувствовала то, что себе до этого не позволяла: я люблю эту квартиру. Люблю эти высокие потолки. Боготворю эти книги, что бабушка собирала всю жизнь. Буду тосковать по этим родным стенам, за которыми всегда находила поддержку и утешение, заботу и помощь.

Никто никогда не любил меня так, как бабуля, никто не был близок мне настолько, не понимал так хорошо. Эта квартира не просто квадратные метры. Это — долгие разговоры по душам, стихи испанских поэтов, старомодная шаль с кистями, пасьянс на потёртой скатерти, тяжёлые перстни на морщинистых руках. Как я буду без этого жить?

Зря он спросил. Выпиваю залпом колючий напиток из своего бокала, чтобы не расплакаться.

— Не хочешь продавать квартиру?

Мотаю отрицательно головой.

— Тебе кажется, что ты продаёшь бабушкину память? — накрывает он мою руку своей тёплой, такой уютной ладонью. — Но на самом деле это не так.

Я боюсь поднять на него глаза. И это он тоже понимает. Тянется через стол, и, погладив легонько по щеке, приподнимает моё лицо за подбородок.

— Всё, что ты хочешь запомнить, ты запомнишь и так, — у него просто бездонный, проницательный, чистый взгляд. — А всё, о чём хочешь забыть, уже не напомнят эти стены. Так отпусти это. Просто отпусти. Это — кирпич и цемент, растрескавшиеся балки и скрипучие полы. И ничего больше. Это может сгореть, обветшать, превратиться в прах, или наоборот, неузнаваемо преобразиться после ремонта… или ты можешь просто отсюда уехать и никогда не вернуться. Твоя жизнь может измениться как угодно, но твоя память навсегда сохранит дорогие тебе воспоминания. Где бы ты ни жила, они не здесь, они навсегда с тобой.

Наверно, ему привычно сталкиваться с истериками передумавших клиентов. Но от его слов, а может, от шампанского мне действительно становится легче.

— Как бы мне ни было грустно, я не передумаю. Не переживай.

— Я не переживаю, — он снова наполняет бокалы. — Я не хочу, чтобы ты расстраивалась. Будешь смотреть на что можешь сменить эту жилплощадь?

— Уже?

— Ну, конечно. Показать? — и он тянется за своей папочкой.

Утягиваю его на диван, чтобы не ютиться среди тарелок.

— Смотри, здесь такой хороший район, зелёный, экологически чистый, — листает он снимки. — А здесь совсем рядом метро, буквально в двух шагах. Очень удобно.

Я даже оживляюсь, но потом мой рассеянный взгляд падает на цифры.

— Стас, это очень дорогие квартиры, я не могу себе ни одну из них позволить.

— Подожди, — на его лице непонимание. — Тебе ведь нужно всего около трёхсот тысяч. Ладно, пусть полмиллиона, но мы легко уложимся.

— Нет, Стас, нет, — усиленно качаю я головой. — Минус два миллиона минимум.

— Два миллиона?! — что-то мелькает в его глазах, кроме удивления. Испуг? Растерянность? Но потом словно приходит понимание. — Вик, скажи мне честно, во что ты вляпалась?

— Я задолжала одному серьёзному человеку.

— За что?

— Не важно. Стас, пожалуйста, — я глажу рукав его красивого пиджака. Он так близко. И так вкусно пахнет. — Я не хочу. Не могу говорить об этом. Я виновата. Сама. Сама и буду выкручиваться. Просто давай посмотрим другие квартиры.

— Вик, если мы вычтем два миллиона, то тебе даже на коммуналку не хватит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Звучит как приговор. Но сегодня я, кажется, привыкла к плохим новостям.

— Мне ведь не обязательно покупать что-то сразу? — ищу я в его глазах поддержку, но он смотрит как-то…

Чёрт! Как же близко его лицо. Застывший взгляд. Неестественно замершие руки. Не сказанные слова… А потом его словно спускают с тормозов. И его губы впиваются в мои с таким исступлением, что из меня выбивает дух. А он целует ненасытно, неукротимо, запрокинув мою голову. И я не подчиняюсь его губам, я уже сама их ловлю — холодные, сладкие, будоражащие своей страстью, но ещё больше своей нежностью. Он довлеет, но не ранит, ведёт, но не подавляет, позволяя мне откликнуться, принять, почувствовать. Он такой новый, такой головокружительный, трепетный, чувственный, яркий этот поцелуй, что я забываю всё на свете, а больше всего о том, что он, кажется, когда-то совсем не так меня целовал.

— Стас, — я отталкиваю его руками. Нет, не потому, что мне плохо. Именно потому, что хорошо, но я не могу позволить ему большего. Словно я делаю что-то неправильное. Предаю сама себя.

— Прости, — он тут же отстраняется, смиренно подняв руки.

— Не извиняйся, — я пытаюсь справиться с дыханием. Стас тоже тяжело дышит. — Это ты меня прости. Я не могу. Правда, не могу.

— Вика, скажи мне правду, во что ты вляпалась? — в его глазах такая мука.

— Давай лучше выпьем, — деловито подскакиваю я с дивана. Собираю рассыпанные по полу фотографии, пока он тоже встаёт, наполняет бокалы. Протягивает мне один, и молчит, дожидаясь ответа.

— Зачем тебе знать? — кидаю на диван собранные документы. Делаю для храбрости большой глоток. — Правда, зачем? Это как-то повлияет на нашу сделку? Нет. Изменит стоимость этой квартиры? Нет. Облегчит мою жизнь. Тоже нет.

— Может, я просто хочу помочь?

— Ты не сможешь, Стас. Не сможешь. Да я тебе и не позволю. Ты и так очень много сделал для меня. Для меня, для Ленки, для Ваньки. Я не могу злоупотреблять твоим благородством. Просто не имею права.

— Мне кажется, ты очень ошибаешься на мой счёт, — буравит он пытливым взглядом. — Особенно на счёт моего благородства. И не ты одна. Что у тебя с Бергом, Вик?

— С Бергом? — в меня словно выстрелили. Как он понял? Что ему сказал Берг? — А откуда ты его знаешь?

— Он мамин сосед. Они живут в одном подъезде. Вик, ты же из-за него продаёшь квартиру? Вы же не вчера познакомились? Ты от него вышла первого января?

— Стас, — я делаю шаг назад.

— Только не ври мне.

— Стас, это тебя не касается, — ещё один шаг назад под его немигающим взглядом.

— Уже касается. Меня теперь всё касается. Это ему ты должна эти деньги? — наступает он.

— Ему, но это неважно, — я упираюсь спиной в стойку. — Я продам квартиру, отдам ему деньги и уеду, если у меня всё получится.

— Вика, я хочу помочь, — забирает он бокалы, и едва они исчезают где-то на полке, прижимает меня к стеллажу. — Искренне хочу. Ты напугана. Растеряна. Ты делаешь глупости, Вик, — медленно ведёт он пальцами по лицу, по шее, спускается вниз. И его учащающееся дыхание не предвещает ничего хорошего.

— Знаешь, если ты действительно хочешь мне помочь, — впиваюсь я дерзким взглядом в его глаза. — Женись на мне.

Он моментально трезвеет.

— Что?!

— Нет, не по-настоящему, — мне даже жаль его — настолько он обескуражен. — Фиктивный брак. Просто печать в паспорте.

— И как это тебе поможет? — не сразу, но приходит он в себя. Отодвигается. Убирает руки.

А быстро это, оказывается, работает. Позвала замуж — и разом всё перехотел.

— Я получу работу за границей и уеду. На полгода минимум. Может, дольше. Мне без штампа в паспорте рабочую визу не дают.

— Серьёзно? — засовывает он руки в карманы, и я наконец вздыхаю с облегчением. Что-то напугал меня не на шутку его напор.

— Если хочешь, считай это ещё одним деловым предложением. Подпишем контракт, что я ни на что не претендую. А когда уеду, даже раньше, когда оформлю все документы, разведёмся, — преданно заглядываю я в его ясные, как родники зимой, глаза.

Он шумно выдыхает и садится. Ерошит волосы.

— Я оплачу твои услуги, — бросаю я последний аргумент. — Сколько скажешь.

— А жить ты потом где будешь, когда вернёшься?

— Я добавлю к той сумме, что останется, то, что заработаю, — сажусь я подальше от него на краешек дивана. — Я умею жить очень экономно, а там обещают хорошую зарплату. И куплю что-нибудь не коммунальное. Пусть маленькое, пусть даже в плохом районе, но только своё.

— Ты и правда Беда, — вздыхает он и встаёт.

— Я знаю, — улыбаюсь натянуто.

— Я могу хотя бы подумать?

— Конечно, — оживляюсь, словно он уже сказал «да». — Только не очень долго. Месяц очередь в ЗАГСе, да ещё мне нужен до марта запас.

— Ты думаешь, мы продадим твою квартиру до марта? — собирает он в папку свои бумаги.

— Мы постараемся, — уже почти умоляю я. — У меня нет другого выхода, Стас. Работу здесь мне, благодаря всё тому же Бергу, не найти. Если ты знаешь его хоть маленько, то, наверно, представляешь, на что он способен. И в тюрьму мне садиться совсем не хочется.

— К сожалению, представляю, — вздыхает он совсем тяжело, уже направляясь в прихожую. — Спасаешься бегством?

— Боюсь, что другого выхода у меня и нет, — едва поспеваю я за ним.

— Прости, Вик, мне пора.

— Конечно, — я сама подаю его пальто. — До связи?

И он так долго медлит, прежде чем что-то мне ответить, что сердце моё уходит в пятки. Я опять всё испортила.

— Я сам позвоню, — бросает он в дверях почти небрежно. — Спасибо за ужин!

— Спасибо и тебе, — шепчу я, когда дверь за ним уже закрывается.

Не удивлюсь, если его звонок так и не прозвучит.

Не удивлюсь, если никогда его больше не увижу.

40. Алекс

Снег стелется по двору позёмкой, бьётся в окно кабинета колючими брызгами, бросается на прохожих злыми вихрями.

Так неожиданно — и метель.

Не люблю метель. Что-то есть в ней мятежное, непокорное, но тоскливое. Под жалобное завывание ветра всегда чувствую себя таким одиноким. Свинцовое небо не добавляет оптимизма — весь день как один долгий вечер. Сумерки жизни. И я немолод, угрюм и нелюдим.

За спиной без стука открывается дверь.

— Девушка, куда вы? — взволнованный голос Марины. Нехотя поворачиваюсь. Что за нездоровая суета? — Александр Юрьевич, простите, я пыталась.

— Вика?! — возглас вырывается быстрее, чем я успеваю прикусить язык. — Ничего, Марин, спасибо, я разберусь.

Дожидаюсь пока секретарь закроет дверь кабинета.

— Привет! — губы невольно тянутся в улыбку, глядя на Вику. Чёрт, как же я рад её видеть. Такую взъерошенную, взволнованную. Но беру себя в руки. Позволяю себе лишь удивлённый взмах бровей. — Какими судьбами?

Как-то опасно она выглядит. Учащённое дыхание, словно бежала стометровку. Глаза горят как у кубинского революционера. Господи, что я опять не так… Не успеваю даже додумать.

— Я тебе не шлюха! — летит мне в лицо целая пачка купюр.

Фейерверком они рассыпаются в воздухе, кружат по кабинету. Но только одна почти достигает цели — прилипает к лацкану пиджака.

— Это… что? — подцепляю банкноту пальцами, подбрасываю, смотрю, как сложной траекторией она опускается к ногам, трепыхаясь, как осенний лист на ветру.

— Мне не нужны твои деньги, Алекс!

Поднимаю глаза на так вдохновенно сердитую Вику. Как она прекрасна в гневе! А с этими растрёпанными метелью волосами, с мелкими капельками воды, что блестят растаявшими снежинками, просто божественна. Но суть её очередных претензий мне не ясна.

— Мне не нужны твои деньги, — повторяет она, переминаясь на месте. Он переполняющих эмоций ей не стоится спокойно. — Я не проститутка, чтобы платить мне за ночь. Засунь себе куда подальше свои товарно-денежные отношения, — гордо выплёвывает она слова мне в лицо. Только пугливо отскакивает, когда я делаю к ней шаг.

— Вика, — пытаюсь я остудить её ледяным тоном, но она его словно не замечает. Словно не ведает, что творит, ослеплённая своей горячностью. Не чувствует опасность. Не понимает, что терпение моё не безгранично.

— Может быть, ты и привык за всё платить. Привык откупаться от своих подстилок деньгами, — пятится она. Провоцирует, старается зацепить. — Привык решать все проблемы просто: заплатил и катись. Но это не ко мне. Я не продаюсь и не покупаюсь.

Кажется, я, наконец, догадываюсь, что это за деньги. И чем вызвал эту смертельную обиду. И несправедливые обвинения выбешивают меня в одну секунду.

— А за зарплату ты работаешь? — почти прижимаю я эту дикую белку к стене. Нет, не трогаю, даже не прикасаюсь. И вообще останавливаюсь довольно далеко. В одном прыжке. Но ей некуда больше отступать.

Только от запаха её разгорячённого тела, от жеста, которым она убирает прилипшую к губам прядь, от движения, с которым судорожно сглатывает, на какую-то секунду теряю контроль.

Ослеплён своими чувствами, как зверь, попавший в капкан. Оглушён, загнан, опрокинут неистовым желания ей обладать. Хочу заставить её бесноваться не в гневе, а в экстазе. Как там, в подсобке, где у меня реально сорвало крышу.

Но сейчас, снова загнанная в угол, это несносная девчонка умудряется схватить с полки кубок.

— Не подходи, Алекс, — замахивается она.

О, нет! Нет, нет, нет! Это же мой золотой кубок первенства страны по самбо. Кубок жалко, но неужели она и правда думает, что у неё есть хоть один шанс?

— Хорошо, хорошо, — покаянно поднимаю я руки. — Мне ясны причины твоего недовольства. Но это зарплата, Вика. Всего лишь зарплата. За все отработанные тобой дни.

— Я столько не зарабатываю, — поднимает она выше блестящую чашу и свой упрямый подбородок.

— Разве ты работала не за двоих? С учётом всех твоих сверхурочных, — слежу я за дрожащими руками, выжидаю момент, когда она ослабит хватку.

— Я не верю тебе, Берг. Ты просто выкручиваешься. Ты хотел плюнуть мне в лицо? Хотел показать, что ты — хозяин жизни, а я никто? Да, я никто, — срывается её голос. Становится глубже, ниже. От его вибраций у меня перехватывает дыхание. А её зеленющие, как луга весной, глаза уже наполняются слезами.

Чёрт, она же походу всю ночь проплакала. Неужели из-за этих дурацких денег? Припухшие покрасневшие веки. Ни грамма краски. И, пожалуй, ни грамма сомнения, что она огреет меня собственным кубком, если я попытаюсь приблизиться.

— Я и так это знаю, — поспешно стирает она выкатившуюся слезу. — Не нужно каждый раз напоминать мне о моей ничтожности, особенно после того, как тебе вдруг для разнообразия захотелось побыть человеком.

Что-то невыносимо ноет в груди от её искренних слёз. Стонет, скулит, тянется её утешить, развеять все эти глупые выдумки о моём бессердечии.

— Вика, услышь меня, — делаю я тщетную попытку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тяжёлый кубок взлетает выше, она перехватывает его двумя руками.

— Мне не нужно ничего тебе напоминать, — я тоже не сдаюсь. — Не нужно ничего доказывать. Я не присылал тебе этих денег. Да, распорядился. Даже приказал. Но это моя компания. И, извини, но ты работаешь на меня. Поэтому я плачу тебе зарплату. И ты заработала эти деньги... — кубок опасно качается, другого сигнала к действию и не жду.

Перехватываю трофей одной рукой. Разворачиваю Вику другой. Прижимаю к себе спиной, хочу успокоить, сковать смирительной рубашкой, остудить.

— Отпусти, дурак! — брыкается она, как норовистая лошадь. Ругается, как сапожник, вырывается и дёргается так, что я понимаю: одной рукой её вряд ли удержу.

— Успокойся, чёрт бы тебя побрал! — встряхиваю так, что из неё чуть дух не вылетает. Но она тут же изворачивается и со всей силы впивается в мою руку зубами.

— Ах, ты, — матерюсь я, глядя, как падает дорогая моему сердцу награда на пол. Рычу от боли и стискиваю эту психическую так, что она взвизгивает и, наконец, затихает.

— Всё, я сказал! Угомонись, — зло хриплю ей в ухо. И едва снова не теряю контроль, касаясь ей обнажённой кожи под задравшейся курткой. Она дёргается и замирает от моей скользящей по животу руки.

— Алекс, нет, — выдыхает она и выгибается.

— Черт бы тебя побрал, Вика, — отшвыриваю её, пока не рвануло чердак. Пока не разодрал на ней эту жалкую одежонку и не трахнул прямо здесь, у стены, — так невыносимо всё это время елозил по мне её аппетитный зад.

— Чёрт бы тебя побрал! — сношу со стола на пол всё, что там лежит. Под ногами хрустят проклятые купюры, и меня трясёт то ли от злости, то ли от этого высоковольтного возбуждения. — Да я готов хоть каждый день тебе деньги переводить, если бы ты их брала. Слышишь? Каждый день, — врезается в стену пепельница. — Лишь бы ты закатывала мне такие представления. Только не здесь, — разлетается вдребезги хрупкая визитница. — Не здесь, Вика. В спальне.

Она смотрит на меня от стены испуганным зверьком, пока я продолжаю крушить кабинет.

— Я хочу тебя просто до безумия! Ты сводишь меня с ума! — сталкиваю я с тумбы стопку бумаг, пока иду в обратном направлении, не в силах успокоиться. — Не знаю, понимаешь ты это или нет. Понимаешь ли ты вообще, что это такое?

Рывком прижимаю её к стене.

— Что мне сделать, скажи? — вдыхаю её запах так жадно, что и сам не знаю: хочу я её трахнуть или растерзать.

— Женись, — слышится мне в её слабом выдохе.

— Что? — я ослабляю хватку, заглядывая ей в глаза.

— Женись на мне, Берг, — глазам не верю, но она смеётся. — Это же так просто. Люди ведь ради этого женятся? И денежки твои будут целы, и я буду к твоим услугам хоть двадцать четыре на семь.

— Ты же издеваешься, — я не просто отхожу, я отступаю, качая головой. — Нет.

— Нет? — громче смеётся она. — Да ты слабак. Что, как откупиться, так запросто? А как жениться — кишка тонка? Так дорожишь своей свободой, Берг? Так обменяй её на своё безумное желание.

Слабак? Я ушам своим не верю. Она назвала меня слабаком? Я кости ломал и за меньшее. А её переломить пополам…

Взгляд упирается в обнажённый пупок. В покрытую нежным бархатистым пушком кожу. Чёрт бы тебя побрал! Словно ушат ледяной воды обрушивается на голову. Остываю так же резко, как завёлся. И решение принимаю так же молниеносно.

— Да вообще не вопрос, — сообщаю холодно и невозмутимо. Потираю укушенную кисть. — Уговорила.

Даже не хочу на неё смотреть, резко онемевшую, испуганную. Куда сразу подевалась её слабоумная отвага?

Ищу по карманам телефон. Привычно, обыденно. Набираю номер, глядя на эту бунтарку искоса.

— Ефремыч, здорово! — приветствую бывшего тестя, пока поднимаю пострадавший кубок. Опираюсь спиной на почти пустой стол. — И тебе не хворать… Да, по делу. Скажи, у тебя ещё остался номер той знакомой из ЗАГСа?.. Да, знаю, что у тебя везде есть знакомые. Но вопрос срочный… Нет, лично для меня… Ну, если хочешь, можешь поздравить… Нет, ты её не знаешь. Но я тебя познакомлю… Договорились, номер жду.

Отключаюсь. Усиленно не замечая Вику, выгибаю смятый бок тонкой золотой чаши. Тяжело вздыхаю. Подбираю отвалившуюся табличку, пытаюсь прилепить на место, но это бесполезно.

— Алекс, — робко подходит Вика. Мнётся, боясь ко мне прикоснуться.

— Если ты хочешь сказать, что пошутила, — брошенная жестянка падает со звоном на дно кубка. Отставляю его на стол. — То уже поздно. Ты предложила. Я согласился, — подтягиваю Вику к себе за руку. — И ты будешь моей женой.

— Я же вынудила тебя, — выгибается она, уходя от моих настойчивых рук.

— Уже не важно. Я принял твой вызов, — уверенно кладу обе ладони на её ягодицы. Смотрю насмешливо в широко распахнутые глаза. — Я женюсь. И буду трахать тебя столько, сколько захочу. А когда надоест — разведусь.

— А если не надоест? — усмехается она в ответ и вдруг обхватывает меня двумя руками и прижимается так, что у меня перехватывает дыханье.

— Значит, мы будем жить долго и счастливо… — едва выдавливаю из себя слова, пока она вытаскивает из моих штанов рубашку.

— И умрём в один день, — заканчивает она фразу и скользит, чертовка, коготками по моей голой спине.

От скорой расправы её спасает телефон. Приходит сообщение с координатами. И я отклоняюсь к коммутатору и нажимаю кнопку громкой связи.

— Марин, — я диктую имя отчество и цифры. — Это ЗАГС. Мне нужно срочно оформить брак. Договорись на сегодня, можно на завтра.

— Хорошо, Александр Юрьевич, — как всегда, ни малейшего удивления в голосе моего секретаря. — Что-нибудь ещё?

— Да, никого не пускай сюда сейчас. А лучше закрой приёмную и возвращайся не раньше, чем минут через двадцать. У меня тут срочные неотложные дела с моей будущей женой.

41. Виктория

Опасность. Опасность! Опасность!!!

Диким воплем, сиреной, красной лампочкой сигналит мой мозг на слова Алекса.

Двадцать минут. Одни. В его кабинете. Мамочки, спасите меня! Хотя бы от позора.

— Нам никто не помешает, — его руки уверенно подтягивают меня к себе за ремень брюк. — Мн-н-н… — урчит возле уха, как довольный кот, шумно втягивая воздух.

Паника. Паника. Паника.

Я, конечно, не показываю вида, ещё храбрюсь из последних сил, ещё держу лицо, но это полное фиаско.

Всё должно было пойти не так. Одна мысль о женитьбе должна была остудить Берга, заставить постыдно спасаться бегством. Он должен был вышвырнуть меня из кабинета и забыть. Навсегда.

На Стаса же подействовало. Безотказно. А здесь не сработало. Почему?

Зачем в меня снова вселился этот бес? Зачем нарывалась? Провоцировала его, злила. Выпросила? Так мне и надо! Хотела штамп в паспорте? Тоже получи. И ведь хрен отступит, так закусило.

Сейчас ещё разложит меня на этом столе и вякнуть не успею. И ничто его не остановит. Уж точно не мои критические дни. Он и помнить-то о них не обязан.

— Алекс, — упираюсь я в его грудь, когда на пол падает сумка, а следом куртка. Всё. Сдаюсь на милость победителя. — Я не могу, Алекс! Пожалуйста!

— Не можешь? — удивлённо взмывает вверх одна его красивая бровь.

— Не могу, — почти хнычу я. — И ты прекрасно знаешь почему.

— А, ты о сексе? — он отмахивается так картинно, что только сейчас и понимаю, что ничего он не забыл, просто именно этого — испуга, капитуляции — он от меня и добивался. Чтобы я поверила и спасовала. Умоляла его, уговаривала. Сволочь!

— Да, о нём, — одёргиваю на место джемпер, накрывая его руку, так и лежащую на моей голой спине.

— И в мыслях не было. Ты что. Я до свадьбы вообще ни-ни. У меня же эти, — он щелкает пальцами, — принципы.

— Сволочь, — всё же вырывается. И я освобождаюсь из его рук, понимая, что он особо и не держит.

— Я?! Да ладно, — хмыкает он. — Всё? Успокоилась?

— Успокоилась. И зачем нам эти двадцать минут?

— Ну, — он многозначительно покачивает головой, осматривая разгромленный кабинет. — Например, чтобы собрать разбросанные деньги.

Наклоняется к лежащей у самых ног купюре. Поднимает, садится на корточки, подбирает следующую. И так самозабвенно увлекается процессом, ползая на коленях по кабинету, словно землянику в траве собирает. Только что не приговаривает: «Одну ягодку беру, на другую смотрю».

— Держи, боевой поросёнок, — протягивает он всю стопку. — Следующая зарплата только через месяц. Уж будь добра, трать разумнее. Не надо этих денег на ветер, — изображает он руками фейерверк, пока с виноватым вздохом я распихиваю их по карманам.

— В ведомости расписаться?

— Завтра распишешься, задним числом. А пока в устной форме, — демонстративно расстёгивает он брюки, но когда я снова в ужасе замираю, глядя на брякнувшую пряжку ремня, начинает невозмутимо заправлять рубашку. Его похоже несказанно забавляет этот процесс — глумиться надо мной.

— Прости, — поднимаю глаза на его каменную рожу. Я действительно заслужила. Он обиделся. И мне очень стыдно, что я всё неправильно поняла. Что расценила его широкий жест как пощёчину. Всю ночь проплакала от обиды. А ведь он, возможно, как лучше хотел.

— Забудь, — смотрит он на багровеющий укус, как на часы, делано равнодушно. — Как там говорят: милые бранятся — только тешатся?

И в том, что от женитьбы он теперь не отступится, тоже можно не сомневаться. А значит вляпалась я так, что мама не горюй. Только чувство какое-то двоякое. Мне страшно и мне радостно. Словно меня уже пристегнули ремнями на сумасшедшем аттракционе и вот-вот столкнут с головокружительной высоты.

— Я помогу, — бросаюсь я подхватить бумажки для записей, которые Берг уже собрал, но они чуть не выскользнули у него из рук.

— Спасибо, — возвращает он подставку на место. И пока я поднимаю рассыпанные веером визитки, пытается собрать разлетевшийся на запчасти пластиковый футляр.

— Ну, что, может, пойдём поедим? — осматривает он приведённый в более-менее приличный вид кабинет и в этот раз поглядывает уже на часы. — Время как раз обеденное.

Я пожимаю плечами. Нужен ли ему мой ответ?

— Понял. Пойдём, — сдёргивает со спинки стула пиджак, когда на коммутаторе как раз начинает мигать красная лампочка. — Да, Марин!

— Александр Юрьевич, на счёт ЗАГСа. Сегодня-завтра никак. Если на субботу?

Берг поворачивается к висящему на стене календарю. Через три дня — считаю и я.

— Дорогая, тебя устраивает эта суббота?

— Вполне, дорогой, — с язвительной усмешкой на лице натягиваю куртку.

— Да, Марин. Договаривайся на первую половину дня. Часиков на одиннадцать.

«Двадцать седьмое января. Одиннадцать часов — прекрасное время, чтобы умереть», — звучит у меня в голове.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Так, что-то я забыл, — оборачивается Берг, уже взявшись за ручку двери. — Ах, да! — сгребает он меня рывком в объятия и прожигает насквозь своим синим взглядом: — Надо, наверное, всё же спросить. Ты же выйдешь за меня замуж?

— Конечно, — скептически поджимаю я губы. Меня он на «слабо» точно не возьмёт. — Гов…, — ещё пытаюсь я говорить, но он впивается в мой рот жадным поцелуем.

Чёрт бы тебя побрал, Берг! Эта его головокружительная страсть. Эти подавляющие волю флюиды. Я обхватываю его за шею, подтягиваюсь, и он приподнимает меня над полом, заставляя забыть обо всём. Отключить разум, память, рефлексы, инстинкты.

Есть только он и я. Его желание и моя покорность. Его одержимость и моя отдача. Его безумие и… моё безумие, ведь я отчаянно хочу, пускай обманом, фиктивно, ненадолго… мимолётно, транзитом, мнимо… гостьей, сквозняком, женой… на пару дней, на ночь, на час… ещё побыть в его объятиях. Ещё хоть чуть-чуть почувствовать не его, а нас.

— Ты забыла сумку, — шепчет он, не одобряя мою проявленную инициативу.

— Чёрт, — возвращаюсь я за своими вещами.

— Не расстраивайся, — коварно улыбаясь, Алекс открывает дверь. — Я тебя ещё потом как-нибудь поцелую.

Едва сдерживаюсь, чтобы не зарядить ему кулаком в живот. Хотя там такой пресс — только зря руку зашибу.

— Марин, меня сегодня не будет, — выходит он в приёмную. Принимает из руки секретарши записки, перебирает, какие-то откладывает на край стола, остальные рвёт и кидает в корзину. — С этим завтра разберусь. Все важные звонки перенаправляй на сотовый. Все встречи — на следующую неделю.

Его секретарь, очень милая молоденькая девочка, лишь невозмутимо кивает. И во взгляде, которым она провожает меня, ни тени любопытства или удивления. Вот это профессионализм!

— Где ты нашёл эту помощницу? — спрашиваю я за столиком в кафе, искренне восхищаясь девушкой.

— Уже ревнуешь? — прищуривает он один глаз, с энтузиазмом пережёвывая салат.

— Безумно.

— Мн-н-н, — удивлённый кивок. — Я, конечно, польщён, — сообщает он равнодушно, — но на многое не рассчитывай. Об условиях нашего брака мы потом ещё подробнее поговорим.

— Контракт?

— Возможно, — опять кивок, в этот раз неопределённый.

— Тогда у меня тоже есть кой-какие условия, — отодвигаю я тарелку, но он возвращает её обратно.

— Обещаю, мы это обсудим. А пока ешь. И ешь хорошо. У нас ещё столько дел на сегодня.

— У нас? — благодарю поклоном головы официантку, поставившую ещё одно блюдо.

— Да, моя дорогая, ведь мы без пяти минут женаты.

Бр-р-р… у меня мурашки по коже от его «дорогой». А от «моя» они проносятся прямо табунами. Но Бергу явно нравится эта игра, с таким вкусом он катает на языке эти два слова.

— Моя дорогая, — улыбается он, — мы поедем выбирать кольца. Потом купим тебе платье. И что там ещё вы девочки любите? Стилист? Визажист? Есть у меня одна знакомая хозяйка салона красоты.

Кусок в горло уже не лезет. Делаю глоток воды.

— Алекс, это же просто штамп в паспорте.

— На фотографиях ты же хочешь выглядеть как штамп?

— Только не говори, что всё будет по-настоящему, — отставляю стакан. — Фотограф? Банкет? Гости? Поездка по памятным местам города?

Он уверенно кивает на каждый мой вопрос, перестаёт жевать только на последнем:

— Что так можно? С прогулкой?

— Нельзя, — сверлю я его категоричным взглядом.

Он изображает расстроенное лицо.

— Это можешь вычеркнуть из обязательной программы. По ночному городу ты меня уже катал.

— Чёрт, точно, — машет он вилкой, словно я его подловила. — Вот определённо умеешь ты уговаривать.

И, пожалуй, это всё, что мне удаётся отвоевать.

И первое за чем мы едем, так это за кольцами.

42. Алекс

В этом проклятом магазине три (три!) витрины с обручальными кольцами.

Если бы я знал, что это станет такой проблемой, то поехал бы туда, где предлагалось выбрать из двух штук. Но я же не знал! И мы битый час ходим от одной затянутой скорбным чёрным бархатом тумбы к другой и тупо смотрим.

— У тебя есть какие-нибудь пожелания?

— Да, — склоняюсь я к Викиной хрупкой шейке. — Бери первые попавшиеся.

Она дёргает плечиком, уклоняясь от моих губ.

— На какую сумму рассчитывать?

— На любую. Не смотри на ценники, — повторяю я, кажется в сотый раз, но она по-прежнему мнётся.

— С насечкой, алмазными гранями, камнями?

— Может, простые гладкие? — перехватываю повыше куртку, что ношу за ней как паж.

— А раньше ты мог сказать? — расстроено выдыхает она. — Я уже выбрала с камешком.

— Давайте мы молодому человеку подберём гладкое, а девушке как раз с камнем, — бросается на помощь продавец, ловя мой благодарный взгляд.

И дело тут же сдвигается с мёртвой точки.

Накинув Вике на плечи куртку, я отправляю её в машину, чтобы не шокировать ценами и оставить в секрете гравировку, которую прошу сделать.

И я не знаю почему мне так хорошо. Легко, весело и так просто с ней. Ведь она как открытая книга: все эмоции тут же налицо. Дуется, злится, обижается, хмурит брови, но и так же искренне радуется. Это похоже на забавную игру, хотя я прекрасно отдаю себе отчёт, с чем играю.

И плевать! Это, правда, нечто крышесносное. Особенно если учесть, какой мне достанется приз. К яйцам словно гирю подвешивают, как представлю её голенькую в своей постели. Всё остальное неважно. Все эти штампы, свадьбы, кольца, условности — всё это для девочек. Сказки. Ну, могу немного побыть и сказочником. Для разнообразия. Почему нет? Это так вдохновляет.

Коротенькое платьице, длинные перчатки, белые кожаные сапоги — не знаю, как я пережил их покупку. Телефон звонил не умолкая — видимо, это меня и спасло от собственноручной лоботомии.

Вынырнул из недр последнего телефонного разговора я в примерочной, где Вика в очередной раз переодевалась, а я терпеливо помогал ей с замками, крючками, пуговицами и хрен знает какие ещё дьявольские штуки крепят на эти платья, лишь бы усложнить доступ к женскому телу до уровня недосягаемости.

Её прелестный лобик портит хмурая складка, потому что «как я не понимаю!». Ведь на улице зима, в одном платье холодно, а её кислотного цвета куртка не очень смотрится на белых кружевах.

— Какую-нибудь бы горжетку, пелерину, даже не знаю что, — устало падает она на кушетку, и я тоже опускаюсь на пол, чтобы помочь ей расстегнуть заканчивающиеся где-то в бесконечности её ног выше колен мягкие голенища.

— Скажи, зачем мы всё время их снимаем и надеваем? — смотрю я на входящий номер и не отвечаю — я и так слишком много пропустил на этом празднике неприличного разбрасывания деньгами.

— Ну, не буду же я в них ходить по торговому центру, — она силится дотянуться до молнии на боку.

— Почему? — не могу я себе отказать в удовольствии и скольжу пальцами по маняще открывшимся под платьем бёдрам. Она стискивает мою руку. Её укоризненный взгляд, видимо, должен меня остановить, но это не работает: я видел слишком много, чтобы моё воспалённое воображение не представило остальное. Ширинка поднимается плащ-палаткой.

— Это же на свадьбу, — сверлит она меня взглядом.

— Ладно, уговорила, платье давай снимем, — лениво поворачиваю её вполоборота.

— Алекс, — шипит она и пытается вырваться, но я уже запускаю руку в мягко разъехавшуюся молнию.

— С-с-с… А-а-а-а, — выдыхаю я ей в шею свои однобуквенные восторги, сжимая твёрдый сосок, лаская эту упругую сисечку, что определённо сводит меня с ума. — Если я кончу на твоё новое платье, — трусь я об её чертовски соблазнительную задницу, — оно же не испортится?

— Конечно, испортится, — цедит она сквозь зубы, хоть уже и сама выгибается, откидывая голову мне на плечо, уже дрожит. — Но я легко померяю ещё штук пятьдесят. И, клянусь, каждое тебе придётся застёгивать.

Вот плутовка! Нет! Только не новые платья — резко слетает с меня весь похотливый пыл. И я тут же вспоминаю, что с обеих сторон от нас в кабинках люди, что в дверцу за моей спиной кто-то только что пытался войти.

— А знаешь что, — целую я её в шею и убираю руку. Хрен с ним, справлюсь я как-нибудь с этим стояком. Потерплю. — Зачем тебе горжетка или как там её? Давай просто купим шубу.

Она замирает, пока я застёгиваю молнию снова. И смотрит как на идиота, пока застёгиваю обратно и сапоги.

— Я не шучу, не шучу, — поднимаю её на ноги и прямо за руку веду в меховой салон.

Нас встречают с восторгом.

— И куда я потом дену эту шубу? — крутится Вика перед зеркалом в снежно-белой норке. Такая хрупкая, нежная, юная. Ей безумно идёт. В этом платьице, на шпильках, в лёгком облаке меха она смотрится богиней. Мне кажется, я сам себе начинаю завидовать.

— Да какая мне разница куда. Выкинешь, — отмахиваюсь я равнодушно и иду расплачиваться на кассу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вижу, как тщательно она сдерживает улыбку, когда возвращаемся со всеми покупками в машину. Как недовольно поджимает губки, пытаясь убедить меня, что всё это ей не надо. Не нравится. Лишнее. Ни к чему.

Да, моя милая обманщица, я тебя заставил. Принудил. Настоял. Немного подожди, и когда мы поженимся, тебе не понравится ещё больше — я увезу тебя на шопинг куда-нибудь в Милан. Или не увезу — остужаю я разыгравшееся воображение.

И всё же этим девочкам так приятно делать приятное. А этой кукле-растрёпе почему-то особенно.

Пожалуй, не откажу себе в последней радости. В машине сажаю её себе на колени. Благо, что за рулём Михаил.

— Куда мы едем? — вырывается она из затяжного, как прыжок с парашютом, поцелуя.

— Домой.

— К тебе или ко мне?

— Ты — к себе, а у меня ещё есть дела. Я позвоню.

— Не боишься, что я сбегу? — коварно прищуривается она.

— Нет, — смеюсь в ответ. — А зачем? Это же ты меня заставила.

Хотела бы сбежать — не спросила. Хотела бы отказаться — отказалась. Честно, я бы посмеялся, немного поиздевался, но уступил. Я же не изверг. Но она не сделала второго, не сделает и первого. Брякнула по глупости, взяла на «слабо» — теперь это долг чести. И к счастью, не моей.

— Виктория-почти-Берг, — открываю ей дверь подъезда, чтобы она могла втиснуться со всеми своими пакетами. Она замирает в смятении.

— Мы не договаривались на твою фамилию.

— Мы вообще ни о чём не договаривались. Ты всего лишь предложила своё тело в обмен на штамп в паспорте. А я согласился. Но так и быть, я дам тебе свою фамилию.

— Сомневаюсь, что ты вообще позорно не сбежишь со свадьбы, Алекс Берг.

— И не надейся, моя дорогая, — Не знаю, как она заставила меня согласиться. Но отказаться точно не заставит — пусть даже не пытается. Дьявольский смех за кадром, а в кадре я дежурно тыкаюсь губами в её персиковую щёчку. Довольно равнодушно. — Я своё слово держу. И ещё будет салон. И юрист. И договор. Ну, ты всё помнишь. По прейскуранту.

Она гневно дёргает плечиками и исчезает за дверью.

А я как дурак стою у закрытого подъезда и улыбаюсь.

Ответьте мне кто-нибудь, чему?

43. Виктория

— Вик, ты вообще, что ли, сумасшедшая? — визжит в трубку Ленка.

Мне кажется, её слышат все спешащие с утра на работу прохожие рядом со мной, но это уже цветочки. Когда она орала на меня в метро, кажется, проснулся даже дремавший в тёплом вагоне бомж. «Какой Берг! Какая свадьба! Какой штамп в паспорте!»

— Ты, можно подумать, не знала кто я, — вяло оправдываюсь.

— Как тебе в голову только пришло такое ляпнуть? — о том, что я предложила Бергу взамен, рассказать я смогла только шёпотом и только на улице. — Ты хоть представляешь себе, что он может с тобой сделать?

— Мы всё укажем в контракте. Никаких извращений. Никакого насилия. Да и с чего ты вообще взяла, что он какой-то больной ублюдок? — становлюсь я тем агрессивнее, чем меньше остаётся расстояние до работы.

— С того, что ты его на эту мысль и натолкнула. Слишком уж быстро он согласился. Слишком уж заманчивой ему показалась эта идея — делать с тобой всё, что ему и в самых смелых мечтах не представлялось, — пугает меня изо всех сил Ленка. — Сомневаюсь, что ему кто-то запретит избить тебя до полусмерти, а потом выплатить какую-нибудь компенсацию согласно этой бумажке. Здоровье тебе это вернёт?

— Лена, прекрати, — мне становится дурно от её слов. Несмотря на морозец с утра, расстёгиваю куртку.

— А что Лена? Что Лена? Сама говорила, что его жена умерла при невыясненных обстоятельствах.

— Она умерла от передоза, — возражаю я, но воображение уже услужливо рисует избитую до полусмерти женщину, которой вводят смертельную инъекцию. Блин, надо меньше смотреть телевизор!

— И ты поверила?

— Это даже не он сказал, — расстёгиваю невыносимо душащий меня воротник кофты.

— А в интернете про это ничего, — нагнетает Ленка. — Вика, ну его на хрен, этого Берга!

— Лен, мне печать нужна. Обещаю, как только оформят мне визу, я с ним разведусь и уеду. Каким бы он ни был, не убьёт же он меня в первый же день.

— Вика, да на хрен вообще с ним связываться. Придумаешь другой вариант.

— Какой? — замираю я на обочине, увидев, как из припаркованной машины выходит Надежда Андреевна. — Найти по объявлению? Вот там точно какой-нибудь извращенец попадётся запросто. А этот знаешь…

— Знаю, — перекрикивает плач проснувшегося Ваньки Ленка. — Знаю, что ты неровно к нему дышишь. Вот что я знаю.

— Что? Нет! — ещё успеваю возмутиться я, но улыбка, которой приветствует меня начальница, не даёт возможности продолжить разговор. — Ладно, Лен, потом договорим. Пока!

Я прячу в карман телефон. Перехожу дорогу. А Надежда Андреевна и не думает уходить, явно дожидаясь меня.

— Виктория, доброе утро!

— Здравствуйте, — слегка теряюсь я. Теплота в её голосе обескураживает.

— У меня для вас хорошие новости, — берёт она меня просто-таки по-дружески за плечо. — Теперь я буду не просто вашим руководителем, но и официальным куратором. Буду вводить в курс работы не только по магазинам и на складе, но и по всем бизнес-процессам компании. Так что добро пожаловать в мой офис, теперь ваше рабочее место будет там.

Вот это новость! И она явно не шутит. Ни слова не говорит даже про мои джинсы, а я ведь целую тираду подготовила защищаться, что в них можно, раз я пришла работать на склад.

Но я стою в офисе. Ошарашенно пялюсь на секретаршу, которая также непонимающе смотрит на меня.

— Располагайтесь, Виктория, — сама любезность Надежда Андреевна. — Танюш, нам, пожалуйста, кофе. Виктория, вам какой?

— Э-э-э, любой, — блею я, совершенно потрясённая.

— Тогда два со сливками и сахаром. Разделите не только мои обязанности, но и мои вкусы, — смеётся она.

И если чудеса случаются, то я точно знаю одного волшебника, который одним мановением руки смог превратить злую мачеху в добрую фею.

Весь день она воркует надо мной, как орлица над орлёнком. Весь день кормит, поит, угощает каким-то итальянским печеньем, которое прислали поставщики. Это бискотти, вкусно пахнущее жареным миндалём, так и лежит у меня в кармане, когда после обеда я отправляюсь в архив.

— Вот эти папки нужно подписать и выставить на соответствующие полки по отчётности и месяцам, — показывает рукой Татьяна, довольно неприятная женщина неопределенного возраста, сутулая, худая, для секретаря совсем не любезная. И крашенные в иссиня-чёрный цвет волосёнки, затянутые в хвостик, вкупе с крупным носом делают её похожей на ворону.

— А это что за дрова? — показываю я на выставленные к двери шкафы, покосившиеся, без замков, с разболтанными дверцами.

— Старая мебель. Вывезут на днях, — отмахивается она. — Вот эту кучу в углу, что из них вытряхнули, тоже не мешало бы расставить, как раз у тебя есть свободное время. У Надежды Андреевны сейчас важная встреча, а потом я тебя позову.

Не возражаю. Делаю, что говорят. Клею на торцы папок распечатанные полоски с надписями: «Поставщики», «Клиенты», «Накладные». Особо и не вдумываюсь, освобождая заваленный папками стол.

Только когда он пустеет на половину, с чувством исполненного долга достаю припасённые печеньки. К ним бы чайку, но я только вздохнула свободно — вызывать очередной гнев начальницы ради глотка воды в рабочее время не хочется. Жую в сухомятку, уставившись в окно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И едва не давлюсь, когда у входа останавливается знакомая машина. Гремлин? Не верю своим глазам. Неужели решил купить своей новой бабёнке элитное бельишко? И печенье окончательно перестаёт лезть мне в глотку, когда Надежда Андреевна выходит встречать его лично и ведёт к служебному входу.

Вот это номер! Я всё ещё хлопаю глазами, когда они уже скрываются за дверью. То, как он поцеловал её, пусть и щёку, и какой шикарный букет вручил, повергает меня в ступор.

Они знакомы? Нет, они, конечно, должны быть знакомы, ведь Гремлин с Бергом встречались на ринге, а Наденька и будущая жена Берга его там и заметили.

Но они любовники! Пусть Наденька и недовольно дёрнулась на его ласку на улице, но то, как по-хозяйски Гремлин прижал её к себе, не оставляет никаких сомнений.

Чёрт! Хоть бы одним глазком глянуть на то, как они будут ворковать. И, презрев все свои страхи, иду в приёмную за чаем. В конце концов, имею право, я же типа помощница директора теперь.

Я успеваю только открыть дверь из архива. И, к счастью, не делаю шаг наружу.

— Паш, нет никакой срочности в этом разговоре, — звенит в пустом коридоре голос Наденьки.

— Просто найди место, где мы можем без свидетелей поговорить, — мурлычет Гремлин своим хрипловатым басом. И я боюсь даже закрыть дверь, чтобы не скрипнула, пока они стремительно двигаются в моём направлении.

Господи, что же делать? Что же делать, если они войдут именно сюда и он меня увидит? Ну его на хрен. Я пячусь и врезаюсь спиной в старый шкаф. Их усиливающиеся голоса заставляют принимать решение быстро, и я не нахожу ничего умнее, чем залезть внутрь. И как раз вовремя успеваю прикрыть распашные дверцы.

— Здесь тебя устроит? — спрашивает Надежда Андреевна. Голос её звучит так близко, что мне не на шутку страшно, как я буду своё странное поведение объяснять.

— Вполне, — решительно заявляет Гремлин. — Здесь нам не помешают?

— Это архив, — смешок Наденьки, видимо, должен означать, что сюда вообще никто не заходит. И мне в моём шкафу становится совсем тоскливо.

— Ну, вот и отлично.

Хлопает дверь, поворачивается замок и происходит какая-то возня, суть которой мне становится понятна, только когда Наденька начинает недовольно возмущаться.

— Паша, прекрати, — старается не повышать она голос, но явно еле сдерживается. — Убери руки, говорю! Что за срочное дело тебя привело?

В круглую дырку от выломанного замка мне прекрасно видно, как, пройдя вглубь комнаты, она бросает на стол букет и одёргивает одежду. И как Гремлин не собирается отступать.

— А если я просто соскучился? — хватает он её за руку и подтягивает к себе. В могучих ручищах этого мавра Наденька смотрится соломинкой, которую он сейчас переломит. — Ты не отвечаешь на звонки. Не пишешь. Не звонишь.

— Очень тяжёлые выдались дни, Паш, — в её голосе такие жалобные нотки. — Много работы. Неприятности.

— Работы всегда много. Но ты раздраконила меня не на шутку и сбежала. Ни разу у меня не было такой женщины. Мне мало. Я хочу ещё.

Я честно закрываю глаза, когда он впивается жадным поцелуем в её губы. А потом меня отвлекает чёртов телефон. Хорошо, что он всего лишь урчит, поставленный на беззвучку. Хорошо, что они слишком заняты, чтобы услышать, как я стукнулась коленкой. Чёртов Берг! Как не вовремя. Сбрасываю звонок, но телефон держу в руках. Уверена: одним набором Берг не успокоится. Сбрасываю второй. Третий. Пятый. И вдруг мне приходит в голову совершенно безумная идея. Я включаю камеру, чтобы не тянуться глазом и видеть, что там происходит. Пристраиваю её к отверстию и то, что я вижу на экране, заставляет меня нервно сглотнуть.

Твою мать, они трахаются. Гремлин разложил Наденьку прямо на столе, и его покрытые нежным белёсым пушком ягодицы уже интенсивно двигаются, совершая возвратно-поступательные движения.

Сбрасываю очередной звонок Алекса, когда Гремлин вопит как бабуин в брачный период. Кряхтит, корчится, словно его член зажало в тисках, и, наконец, затихает, вцепившись в разведённые ноги Наденьки, наверно, до синяков.

— Ты просто огонь, — застёгивает он ширинку. Довольный, счастливый, удовлетворённый. И явно не замечает, как поправляющая чулки Наденька кривится. «Лучше пять минут потерпеть», — прямо-таки написано на её лбу. И теперь она будет вить из него верёвки.

— Спасибо, — облапывает он её пятернёй. — Не знаю, что ты нашла в этом Берге. Столько лет по нему сохнешь.

— Это тебя не касается, — сбрасывает она его руку.

— Знаю, знаю, — поднимает он обе ладонями вперёд. — Ты рассчитывала выйти за него замуж. Прибрать к своим рученькам весь его бизнес.

— А ты думаешь я столько лет на него горбатилась, чтобы мне достались эти жалкие двадцать процентов «Идиллии»?

— А ты чего хочешь? — усаживается Гремлин на стол.

— А ты? — буравит его Наденька взглядом, вздёрнув подбородок.

— Я хочу всего лишь один его клуб, — болтает ногами Гремлин. — Потому что это я его должен был купить. Но он открыл там свою эту секцию, а потом прибрал к рукам и всё здание.

— Вижу, ты так и не угомонился, — от недоброй улыбки Надежды Андреевны резко пересыхает во рту.

— Я никогда не отступаю. И эту девчонку всё равно найду и трахну, чем бы мне этот твой «великий босс», — показывает он пальцами кавычки, — ни грозил.

— Какую девчонку? — хмурится Наденька, и у меня сердце замирает от страха. Он ведь говорит обо мне.

— Из-за которой он мне табло отрихтовал. Заступился за бедняжку. А ту кобылу можно было драть и в хвост и в гриву, и ничего бы ей не было. Такие, как она, живучие. Гнутся, но хер ломаются.

— Ты про Викторию? — ползут на лоб Наденькины глаза, и улыбочка, что озаряет её лицо, не сулит мне ничего хорошего. Она берёт букет. — Пойдём-ка поговорим ко мне в кабинет, а то, боюсь, меня потеряют. Есть у меня к тебе по этому поводу одно предложение.

Она бодрым шагом направляется к двери. И Гремлин спрыгивает со стола, поправляет в штанах свой трудолюбивый член и вразвалочку направляется за ней.

Не знаю сколько ещё телефон записывает пустую комнату. В шоке я перевариваю услышанное и только на очередную вибрацию в руках отмираю.

— Да, — отвечаю, пинком открывая дверцы, и с беззвучным стоном вытягиваю затёкшие ноги.

— Я обзвонился, — взволнованный голос Берга.

— Я знаю. Вижу. Что ты хотел?

— Я договорился с салоном. И завтра с утра жду тебя в офисе. Будет юрист. Подумай, что ты хочешь вписать в договор. Не факт, что я это приму, но, будь добра, не опаздывай.

— Хорошо, — киваю я в трубку, но он уже отключился.

И тут же прилетает сообщение с информацией по салону.

Наверно, надо Алексу всё рассказать. Или просто показать видео, и пускай сам делает выводы. Хотя нет, он же тогда Гремлина закопает вместе с Наденькой в братской могиле. И его посадят. Чёрт, что же делать? И что задумала эта крыса?

Выползая из шкафа, ловлю себя на мысли, что беспокоюсь даже не о себе. О Берге. Я-то свалю — и пусть этот Гремлин хоть обыщется. Но Алекс?

Неприятный холодок в груди. Они же могут ему навредить? Жаль, что я такая нелюбопытная. Полгода проработала и даже не удосужилась узнать, кто такой вообще этот Гремлин. Наведаться, что ли, на прежнюю работу? С Лоркой поговорить. Узнать, что к чему. Да и за Наденькой этой теперь не мешало бы глаз да глаз. Хорошо, что у меня есть такая возможность.

И чтобы она ни о чём не догадалась — ставлю это себе одной из основных задач.

44. Алекс

Искоса посматриваю на часы. Нет, Вика не опаздывает. Уверен, что приедет вовремя, хоть и придётся тащиться в час-пик по пробкам. Но я подавил в себе желание отправить за ней машину. Подавить бы ещё это волнение, с которым уже предвкушаю её появление.

— А этот пункт про сексуальные извращения точно нужен, Александр Юрьевич? — отвлекает меня юрист.

— Вась, ну что ты как маленький, — отворачиваюсь от окна. — Эти девочки всяких фильмов про оттенки серого насмотрятся и в каждом мужике начинают видеть извращенцев. Вот увидишь, это будет первое, что она потребует.

— Но вы же понимаете, — неуверенно блеет юрист, — что этот договор вообще не имеет законной силы. Это даже не документ, — разводит он руками, — так, бумажка.

— Василий Вениаминович, давай об этом будем знать только мы с тобой. Ибо на самом деле всё это действительно неважно, зато моя будущая жена перестанет дёргаться и будет уверена, что я её против воли и пальцем не трону. Не покалечу, не исхлестаю плёткой. Хотя, — задумчиво почёсываю я щетину, чем заставляю несчастного юриста сглотнуть то ли нервно, то ли мечтательно, — ремня хорошего ей бы всыпать не помешало.

— В Российском законодательстве, — нудит этот дотошный парень в дедушкиных очках, страшно умный, но откровенно непривлекательный, — не существует таких понятий как «насилие по согласию». Это статья уголовного кодекса и, конечно, я не могу это вписать в брачный договор. Исключительно имущественные права и обязанности. Режим совместной собственности и так далее.

— Так и не вписывай, — уже начинает он меня подбешивать своей непонятливостью. — Я вообще не собираюсь его заключать, договор. А эта бумажка, над которой ты второй день бьёшься, просто условность.

— Ни один нотариус её вам не подпишет, — тяжело вздыхает он.

— Вася, твоё дело составить. Остальное — моя забота. Только будь добр, когда зайдёт вопрос о детях — а он обязательно зайдёт — вот тогда и поясни Виктории со всем свойственным тебе тактом и профессионализмом, что пункт о детях вписать нельзя.

— Но это так и есть, — испуганно поднимает он глаза, слегка навыкате из-за толстых линз очков.

— Поэтому я буду настаивать, что в случае развода они останутся со мной, а ты всё популярно и объяснишь девушке, как мы договаривались.

Закончить диалог мы успеваем как раз вовремя. Марина лично заводит в кабинет Вику.

— Моя дорогая, — пододвигаю стул. — Это Василий Вениаминович, наш юрист. И он любезно согласился внести любые твои пожелания, которые я не учёл, в брачный договор, — кладу я перед ней бумагу, — но против которых, конечно, я могу и возразить.

— Как романтично, — вздыхает она и поднимает лист.

Её руки заметно дрожат, поэтому Вика снова кладёт его на стол и почти утыкается носом в строчки. Слежу, затаив дыхание, как она шевелит губами, как округляются её глаза, когда доходит до телесных повреждений, и как едва растягиваются в улыбку губы в месте, где указано о запрете принуждения к сексу. Мне кажется, я учёл всё, что только могло прийти в её затуманенную книгами о властных властелинах голову. Кроме вопроса о детях. Собственно, на это и было рассчитано.

— Дети останутся со мной, — заявляю я безапелляционно после небольшой вводной перепалки на эту тему.

— Я не согласна, — возмущается она.

— Простите, Александр Юрьевич, — покашливает юрист, перебивая мою гневную тираду, что я обеспечу им более сытую жизнь и уверенное будущее. — Если ваша будущая супруга против, я не могу вписать этот пункт.

Я умолкаю, давая ему слово.

— Это нарушает права одной из сторон, — его вкрадчивый тихий голос действует на Вику как успокоительное. — Поэтому, я считаю, вопрос о детях следует исключить совсем.

— А если беременность? — краснеет Вика, обращаясь исключительно к юристу. — Тогда впишите пункт об обязательной контрацепции.

Я прячу улыбку, прикрыв лицо ладонью. Именно этого я и ждал. Что она захочет обезопасить себя любыми возможными способами, в том числе и от этого. Ни секунды не сомневался, что не захочет детей. Но я привык думать дальше, чем на пару недель нашего фиктивного брака, поэтому решение вопроса, будем ли мы предохраняться и как, предпочитаю оставить за собой.

— Простите, Виктория Викторовна, но брачное законодательство не предусматривает внесение таких требований. Вы вправе решить это со своим супругом устно. Закон не может заставить ни одну из сторон пить какие-нибудь таблетки или делать хирургические операции. Это я вносить тоже не буду. У вас есть ещё возражения?

— Да, — берёт она себя в руки быстрее, чем я ожидал. — Я хочу оставить свою фамилию. Я могу добавить этот пункт или тоже должна просто договориться со своим будущим супругом?

Юрист смотрит на меня беспомощно. Да и я признаться не ожидал. Отказаться от гордой фамилии Берг в пользу своей неблагозвучной Побединой? Эта девушка не перестаёт меня удивлять. Но и бесить, к несчастью.

— Да ради бога, — развожу я руками. Злюсь. Что-то царапнуло, зацепило. — Оставляй себе свою фамилию. Я не возражаю.

Юрист что-то вписывает ещё. Тщательно, словно первоклассник, пока мы обмениваемся с Викой взглядами. Рассерженный — мой и ещё более гневный — её. Да пожалуйста! Я и всего-то хотел как лучше. Но с этой сумасшедшей как с теми немцами. Что для неё хорошо, то для моего мозга — смерть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И то, как отчаянно она сопротивляется возможности забеременеть, почему-то тоже задевает. Она не хочет мою фамилию. Она не хочет от меня детей. Да, ещё молодая. Да, этот брак ненастоящий. «Но что же тогда тебе от меня надо, Виктория Победина?» Ни за что не поверю, что только постель. Хоть оно мне, конечно, и льстит, но она никого кроме меня и не знала. Да и я не настолько самовлюблён в свой великолепный член. Может, деньги? Смешно. Это точно не про неё. Как и любая выгода, и все другие материальные блага.

Я в смятении. В растерянности. В непонятках. Чистый азарт, вредность и упрямство? Ну, тогда она действительно ушибленная на всю голову. Наверно, поэтому меня и тянет к ней так невыносимо, как к родственной душе. Когда-то я тоже был таким. Правда, моим азартом нагло пользовались, а вот её безбашенность попала в хорошие руки.

— Если вы со всем согласны, будьте добры поставить вашу подпись, — протягивает Вике документ юрист.

— И что, с этого дня он уже вступит в силу? — сомневается она.

— Нет, нет, брачный договор вступает в силу только с момента государственной регистрации брака, — вещает тезисами юрист.

— И его регистрации у нотариуса, я ведь правильно понимаю?

— Конечно, — кивает юрист и протягивает бумаги мне.

Я ставлю свои подписи на обоих экземплярах.

— Можешь один оставить себе. Вдруг ещё что-нибудь захочешь вписать, — великодушно двигаю документы.

— Спасибо. Сомневаюсь, что стоит ещё раз беспокоить юриста. Тем более, он всё равно впишет лишь то, что нужно тебе, — встаёт она. — Ну или то, что тебе безразлично. Спасибо, Василий Вениаминович, — кивает она юристу. — Простите, мне пора на работу.

— Вика! — мне приходится выбегать за ней в приёмную, так быстро она исчезает. — Да стой ты!

Рывком разворачиваю её за рукав. И снова ничего не понимаю.

— Что опять не так? — теряюсь я в догадках, глядя на её опущенный в пол взгляд. Поднимаю лицо за подбородок, заставляя на себя посмотреть. — Что?

— Я не знаю, — отворачивает она голову, потому что глаза её снова блестят от слёз. — Не знаю, Алекс. Всё так. Прости, мне правда некогда. Я отпросилась ненадолго.

— Водитель тебя отвезёт.

— Это лишнее, — вырывается она и даже делает шаг.

— Хорошо, я сам тебя отвезу, — вдруг понимаю я, что не могу это так оставить.

— Нет. Встретимся на свадьбе, — оборачивается она и грустно улыбается. — Я буду в белом платье.

— А я, — начинаю я говорить и вдруг понимаю, что не так. И понимаю, что нужно сделать.

— Марина, найди-ка мне сегодня на вечер коня, — прошу я секретаря, когда Вику с боем, но всё же удаётся засунуть в машину к Михаилу.

— Кого, простите? — первый раз в жизни понятливая расторопная девочка смотрит на меня с удивлением.

— Коня, — почему-то пытаюсь я показать руками. Ну, обычного коня. Желательно белого, но если не будет, то любого. Гнедого.

— Хорошо, — наконец кивает она. — Не то, чтобы я хотела это знать, но меня могут спросить для каких целей и…

— Марин, не тупи, а? — возмущает меня её смущение. — О чём ты вообще думаешь? Короче, план такой, — присаживаюсь я на краешек стола.

В конце концов, она же тоже девушка. Вот пусть и подскажет мне, закоренелому цинику, как сделать что-нибудь действительно романтичное.

Эх, гулять так гулять!

45. Виктория

Ну вот что я ему могла ответить? Что я не конченая дура? Понимаю, что это фиктивный брачный контракт? Что зря старался? Зря наряжал в очки этого бутафорского юриста? Да первая же ссылка в поисковике популярно объяснила мне, что такое в России брачный контракт. И я, конечно, ждала исключительно защиты от имущественных притязаний. Но именно об этом там и не было ни слова.

В чём вообще тогда был смысл этого фарса? Зачем играть в эти непонятные игры? Мог бы как пещерный человек притащить меня в ЗАГС, поставить печать, а потом на плечо — и в койку. Если в этом смысл. Так нет.

Зачем растравил мне душу этими кольцами, платьем, безумными поцелуями в примерочных?

Зачем на какой-то дурацкий миг я поверила, что всё это могло быть по-настоящему?

Вынудила мужика жениться, взяла на «слабо», а теперь ещё требую соблюсти условности? Что-то я определённо разошлась не на шутку.

Но глухая, невыносимая печаль душит меня весь рабочий день.

Хоть и пытаюсь с головой погрузиться в документы. Хоть и приноровилась оставлять включённый в телефоне диктофон каждый раз, когда Надежде Андреевне нужно поговорить наедине.

Ничего в них не оказалось интересного, в тех разговорах. Личное. Её мама болеет, но Надежда Андреевна посочувствовала ей неискренне. «Нет, сегодня приехать не смогу, мам. Очень много работы. Может быть в субботу, — звучит в моих наушниках шуршание бумаг и холодный голос Наденьки, пока спускаюсь на склад, прослушивая запись. — Нет, замуж не собираюсь… Очень рада за неё… Третий сопливый спиногрыз — именно то, что сейчас нужно в однокомнатной квартире и на одну зарплату… Да, мам, конечно… Ну пусть свой туалет обклеит этими материнскими сертификатами. Ремонт-то ей всё равно сделать не на что…»

И в таком духе ещё минут десять. Удаляю без сожаления. И на душе становится ещё хуже: какая же она всё-таки злая и чёрствая, эта Наденька.

Только девчонки на складе немного поднимают мне настроение. Уж не знаю откуда они берут эти сплетни, но дружно рассказывают мне как орал на Надежду Андреевну Берг. А ещё, что она тоже предлагала ему выйти замуж. Подозреваю, что Ворона не так уж и любит свою начальницу. Раз информация из её кабинета разносится по всем этажам этого немаленького здания.

— Сказал, хоть волосок упадёт с твоей головы — и оторвёт ей руки, представляешь? — вручает мне пачку штрих-кодов, за которыми я и пришла, завскладом, пронырливая и жёсткая тётка в возрасте.

— Не представляю, — искренне удивляюсь я и замечаю, с каким интересом разглядывают меня теперь коллеги. Словно меня вдруг позолотой обсыпали. Ну как же, сам директор заступился! Знали бы они ещё, что… хотя о чём я? В таком коллективе сплетни разлетятся мигом: меняй фамилию не меняй. И хоть Виктория Берг, конечно, звучит, круче, но соображения у меня на этот счёт чисто практические: и сейчас свидетельство о браке нигде особо предъявлять не придётся, и после развода паспорт не менять. Всё моё при мне и никаких сложностей с документами на будущей работе.

— Ты там втягивайся быстрее, а то смотри, Надежда Андреевна не дура, — шепчет мне завскладом уже в коридоре. — Понимает, что дни её сочтены. Что всё равно её Берг уволит, раз уже и замену подыскал.

— Я на эту должность сгожусь вряд ли, — не понимаю, к чему она клонит.

— Ты, может, и не сгодишься, но ты там за ней следи. Она ведь постарается ему подгадить. Да и следы будет путать. Она тут, Вика, такое творит, чего никто не знает, — отводит меня под руку в сторонку завскладом и дожидается, пока коридор совсем опустеет. — Думаешь, мы торгуем настоящим бельём? Думаешь, покупаем его во Франциях да Италиях за евро?

— Но ведь там лейблы, всякие фирменные штуки, штрих-коды, наконец, — предъявляю я зажатую в руке пачку клеящихся бумажек в знак доказательства.

— Вот именно, что штрих-коды. Всё это заказывается, когда товар уже приходит. Из Китая. Бельё отдельно, вся эта упаковка с водяными знаками — отдельно. А здесь уже мы и фасуем, и клеем, и чего только не делаем.

— Но цены, — хлопаю я ресницами.

— Цены, — сокрушённо машет она рукой и подталкивает меня к лестнице. — Иди уже, цены. Думаешь зря там этот шухер в архиве? Всё, что надо и не надо, уничтожат. К тому времени как новый директор придёт, и комар носа не подточит, уверяю тебя.

— Так, может, Берг знает.

— Ага, — кивает она. — Он её по этим фабрикам возил. По итальянским. В Лондон на выставку. В Мадрид на распродажу или как там у них это называется. Вон магнитики у нас на холодильнике до сих пор висят с тех Мадридов. Спрашивается, зачем?

— Думаете, она его обманывает?

— А денежки себе в карман складывает, — шепчет она совсем уж тихо и прикладывает палец к губам.

Мимо пробегает продавец с местного магазина, а потом и Ворона с тирадой, что Надежда Андреевна заждалась, тянет меня наверх.

Негативной информации всё прибавляется. И изнанка этого бизнеса меня совсем не радует. Хочется бежать отсюда куда глаза глядят, и в то же время переживаю за Берга. Как ему вообще удаётся всё это контролировать и держать в руках? За всем следить, когда самым близким и то нельзя доверять.

Поэтому и держится он так одиноко. И вся его семья — два пушистых кролика.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Первый раз думаю о Берге как о хорошем человеке, которого я совсем не знаю.

Первый раз я ухожу минута в минуту по окончании рабочего времени.

Первый раз с Нового года слоняюсь по квартире, не находя себе места.

Как? Почему? Какого чёрта? Зачем вообще этот Берг что-то делает для меня? Я должна ему деньги. Я обязана ему своей безработицей. Я отдала ему девственность. Я выхожу за него замуж. Где-то среди всех этих утверждений должно быть что-то настоящее, что-то само звучащее не столь безумно, но объясняющее всё это безумие. Но как бы я ни старалась, я этого не нахожу.

Да, он мне нравится. Я просто умираю, когда он ко мне прикасается. Просто теряю и рассудок, и контроль, и ориентацию, и хладнокровие. И ясность ума, и достоинство, и сцепление с дорогой. И осторожность, и равновесие. Я теряюсь и сама. Плавясь, разрушаясь, погружаясь с головой в это чувство физического влечения, которому не могу противостоять рядом с ним. Только рядом с ним.

Он меня словно разбудил, лишив невинности. Но словно и наложил какую-то невидимую печать, заточил под себя. Нет, ещё не заточил. Я ещё только заготовка. И, кажется, понимаю, почему он так легко согласился на этот брак. Наверно, он чувствует себя немного творцом, лепя из меня женщину. Пробуждая, раскрывая, оттачивая на мне своё мастерство. Это ведь тоже сродни искусству: взять холодный металл, раскалить и выковать из него… что?

Что же он хочет сделать из меня? Или ему просто нравится, как из-под его молота вылетают искры?

Каким-то чудом выхватываю во мраке комнаты свет от экрана телефона. «А вот и он», — вырывается невольный смешок. Может, задать ему все мои неудобные вопросы?

— Ты уже дома? — ласкает слух его бархатный баритон.

— Дорогой мой, — хочу сказать с издёвкой, но голос предательски фальшивит. Откашливаюсь, словно в горле запершило, и просто вижу, клянусь, вижу, как он улыбается.

— Попробуй сказать «любимый», вдруг получится лучше, — подначивает он и смеётся.

«Любимый» — произношу я мысленно, и тёплая волна разливается внутри. Чёрт, как это волнует. Но я ни за что не произнесу это вслух. Потому что это неправда. Ещё неправда. «Любимый. Хм. Нет, дорогой мой, это нужно ещё заслужить».

— Выгляни, пожалуйста, в окно. А то я не знаю, слышно ли тебе, а у музыкантов уже руки замёрзли.

Что? Какие музыканты? Я откладываю трубку. Правда, звучит музыка. Живая.

В этой комнате балкон. Но я отдёргиваю штору и выхожу как есть, в домашней футболке, босиком.

Там, внизу, стоят настоящий белый конь и Берг с букетом. И на моё появление, заглушая соседских собак, взмывают серенадой скрипки.

Пронзительно. Остро. Головокружительно.

Не знаю, сколько я стою, не смея вздохнуть, не в состоянии говорить, пока музыканты играют словно не на скрипках, а на струнах моей души.

— Что это? — вытираю я слёзы, когда они замолкают.

— Это Шуберт, — кричит мне в ответ Берг и показывает на коня. — А это Донг. И он тоже ждёт тебя.

— Но зачем?

— Ты была права, — его голос слышат, наверное, во всей округе, — брачный контакт как-то не особенно романтично. И хоть я уже спрашивал, повторю. Ты выйдешь за меня замуж? Нет, не так, подожди, — поднимает он руку и слегка оборачивается, словно к кому-то прислушивается. Вижу в тени зябко кутающуюся в пальтишко Марину.

А Берг тем временем опускается на одно колено, зажимая в руках букет.

— Виктория, ты выйдешь за меня замуж? — повторяет он громко.

— Да, — шепчу я одними губами. Он поворачивается ухом, опять прислушивается, в этот раз ко мне. Я откашливаюсь и набираю воздуха в грудь: — Да, Алекс!

Музыканты разражаются аплодисментами, и набежавшие зеваки, и вылезшие на балконы и в окна соседи тоже хлопают.

— Отлично, — поднимается Алекс. — Значит спускайся. Тебя ждёт ещё прогулка на этом коне.

— Ты сумасшедший? — кутаюсь я в новую шубу, когда наконец оказываюсь возле него.

— Жаль, что на Донга мне сесть не разрешили. Сказали, что я сломаю ему спину, — словно не слышит он мой вопрос. — Но будем считать, что я твой принц на белом коне и спас прекрасную принцессу из заточения в замке. Держи! — вручает он мне букет.

Чисто инстинктивно я зарываюсь в него носом, а Берг вдруг замирает. Словно забыл, что хотел сказать.

— Знала бы ты, с какими чудовищами мне пришлось сражаться, чтобы всё это организовать, — подсаживает он меня в седло.

Я испуганно взвизгиваю, когда конь начинает двигаться. Но его тут же успокаивает стоящая рядом девушка.

— Ты когда-нибудь ездила верхом? — Берг забирает цветы, чтобы я могла держаться.

— Никогда, — признаюсь я, хотя с трудом соображаю. Я вообще словно пьяная, таким ненастоящим мне кажется всё, что происходит.

И музыканты затягивают ещё какую-то мелодию, когда конь начинает движение, подчиняясь поводьям, зажатым в руке Алекса.

— Зачем всё это? Алекс, зачем?

— Потому что я никогда этого не делал, — пожимает он плечами. — И знаешь, это здорово. Тебе будет о чём вспомнить. Да и мне тоже.

— Спасибо! — срывается мой голос от переполняющих чувств.

— Не за что. Обращайся, — улыбается он. — И знаешь, я скучал.

— Мы утром виделись.

— Ах, да, этот контракт. Кстати, — лезет он во внутренний карман пальто и протягивает знакомые листы. — Нотариус поставил свою печать.

— Правда? — разрываю я пополам документ одним медленным и широким жестом. Потом ещё пополам и ещё, и когда силы моих рук уже не хватает, подбрасываю над головой клочки бумаги. — Это мой тебе подарок, раз уж ты оказался настолько… — он склоняет голову, ожидая что я скажу, — великодушен.

— Ты ведь расстроилась? — вижу, что он ждал от меня другого слова, но, увы, я не нашла подходящего.

— Я расстроилась, да, — тяжело вздыхаю, не зная, что ему сказать. — Потому что всё это ложь. Я и сейчас расстраиваюсь. И, наверно, даже немного поплачу.

Я отворачиваюсь, потому что слёзы уже начинают меня душить.

Алекс молчит. Пока мы не спеша обходим вокруг дома, музыканты уже уходят. И только Марина всё так же топчется в сторонке под одиноким деревом с моим букетом.

— А знаешь, — Берг снимает меня с коня и всё ещё держит на весу, пока хозяйка Донга его уводит. — Это не совсем ложь.

Он ставит меня на землю, и я боюсь смотреть в его блестящие в ночи глаза.

— Немного, но это всё же правда. Потому что, — он приподнимает мою голову и не впивается в губы яростным поцелуем, а прикасается нежно-нежно.

— Потому что — что? — шепчу я, ловя его дыхание.

— Потому что не только секс, — сгребает он меня в охапку и в этот раз уже целует по-настоящему.

Я задыхаюсь. Я плыву. Я умираю в его руках.

— Увидимся на свадьбе, — отпускает он меня, всё ещё держа одной рукой, и открывает дверь подъезда. — Я помню, ты будешь в белом платье.

— Потому что ты… лучший, — бросаю я на него прощальный взгляд.

«Потому что ты — мой», — услужливо подсказывает сердце, но в этом я ещё не уверена.

46. Алекс

Не думал, что буду волноваться.

Я, Алекс Берг — каменная рожа, ледяная глыба, стою на улице возле ЗАГСа, и настроение такое, что впору закурить.

— Это точно фиктивный брак? — подливает масла в огонь Ефремыч. — Что-то ты как-то неважно выглядишь.

— Плохо спал. Да на работе неприятности, — пытаюсь отмахнуться, но от цепкого взгляда бывшего тестя не так-то легко что-то утаить.

— Что за неприятности?

— Опять копают под первый Айсберг. Проверка за проверкой. То пожарные, то Росздравнадзор, теперь муниципалитет на предмет законности покупки здания.

— Опять Громилов? — бывший тесть ловит суть происходящего на лету.

— Ну, а кто ещё? Никак не угомонится.

— Говорят, его папаша в кабинет министра метит, — скрещивает Ефремыч руки за спиной, провожая глазами подъехавший разряженный лимузин. Не наш. — Сейчас вот выборы пройдут, и если он правильно сделал ставку, то быть ему следующим Министром Спорта.

— Умный мужик, что уж. Толковый, — разодетая в белое упитанная невеста похожа на взрыв на ватной фабрике. Искренне сочувствую жениху и отворачиваюсь. — Жаль, Павлик пошёл не в отца. Уже вместо того, чтобы трахать всё, что движется, давно сидел бы в тёпленьком кресле какой-нибудь структуры да сопли своим детишкам подтирал. А он всё гоняется то за юбками, то за моим клубом.

— Но хватка у него бульдожья. Вцепился же, хер отступил за столько лет. Если бы я сам не помогал тебе с эти зданием, тоже напрягся бы, а так, — он сердечно похлопывает меня по плечу. — Не дёргайся! Вырулим, как всегда. Почему его, кстати, Гремлином прозвали?

— Потому что злой. Если не доведёт себя до белого каления, на ринг не мог выйти. А ещё потому что тупой. И с телефонами у него вечно были проблемы. Разобраться ума не хватало, и вечно они у него ломались.

— А да, он же ненавистник всякой техники. Ясно. Ну, вот и твоя, — кивнул он в сторону приближающейся машины. — Эх, купить себе, что ли, белый лимузин.

— Да купи розовый, чего уж там, — и хотел бы я улыбнуться, но только шумно выдыхаю и иду встречать «девушку своей мечты».

В небольшом кабинетике, куда нас заводят вместо пышного зала, Ефремыч ещё успевает отвесить своей старой знакомой парочку комплиментов. Не удивлюсь, если он и встречу успеет назначить, хотя, судя по его скучающему лицу, дамочка несколько вышла в тираж и его больше не возбуждает. А вот меня моя будущая жена, вцепившаяся в руку остренькими коготками, возбуждает так, что дышать трудно.

Не знаю, что такого сделали с ней в салоне, но она словно светится изнутри: сияет кожа, блестят волосы, лучатся глаза. И пахнет она так пьяняще — всё, что происходит вокруг, доносится до меня как сквозь дымку этого запаха и стук сердца, которое пульсирует не только в штанах, бьётся везде, грохоча и оглушая.

— Я же правильно поняла, что вам не нужна церемония? — обращается ко мне женщина.

— Да, совершенно верно, — киваю я в ответ на её растерянность и протягиваю паспорта.

— Просто не ожидала, что вы будете такими нарядными. Обычно, если это формальность, — она отодвигает стул, но сесть так и не решается, как и продолжить свою мысль, видимо, поймав Викин убийственный взгляд.

— Людочка, ну, ты коротенько, — косится на Вику и Ефремыч. Кроме него с нами в кабинете ещё Марина. Но я без неё в последнее время как без рук.

— Ну, хорошо, — соглашается Людмила. — В общем, властью данной мне муниципалитетом города объявляю вас мужем и женой. Кольца?

— А как же, — протягивает коробочку Ефремыч.

Чёрт, как же это оказывается сложно подрагивающими непослушными пальцами надеть такое крошечное колечко на такую же дрожащую от волнения руку.

— Теперь невеста, — подсказывает Людочка.

— Совет да любовь! А теперь молодые могут поцеловаться, — великодушно разрешает она. Бухается на свой стул, а я не могу, боюсь прикоснуться губами к этому неземному созданию, что не проронило ни звука с тех пор, как выпорхнуло из машины.

— Эй, — заставляю я поднять на себя глаза. — Уже всё закончилось. Иди сюда.

Её приоткрытый от волнения ротик манит. Розовенький, свеженький, сочненький, покрытый прозрачным блеском. Я касаюсь его едва-едва, но Вика сама перехватывает инициативу.

«Она моя!» — поёт где-то в груди, насвистывает весенними птахами, журчит талой водой. В моей душе — настоящая весна. А я безумный соловей, самозабвенно распевающий разбойничьи песни. Словно я ограбил судьбу на пару бочек рома и собираюсь напиться до беспамятства.

— Молодые, распишитесь, — остужает нас работник ЗАГСа, и мы нехотя отрываемся друг от друга.

Вика стыдливо опускает глаза в журнал. Вижу свежий румянец на её нежных щеках, пока она ставит свою закорючку. Ставлю рядом свою.

Два удара тяжёлым штампом в графу «семейное положение», внесённая прямо от руки запись, — и всё — мы женаты.

— Поздравляю! — пожимает мне женщина руку. Достаёт из принтера документ с водяными знаками и вручает поверх паспортов. — Свидетельство о браке советую заламинировать. Такая стала некачественная бумага — пару раз свернёте — и порвётся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Этот совет она даёт моей жене. Господи, жене!

— Спасибо, — улыбается ей Вика.

И, повинуясь царственному жесту вершительнице наших судеб, мы отправляемся прочь из её кабинета.

Вот и всё.

— Ну, что тебе сказать, Берг, — наклоняется ко мне Ефремыч, когда все уже перезнакомились, распили шампанское, сделали несколько снимков, а потом Вика с Мариной ушли обсуждать подробности фотосессии с фотографом. — Ты уверен, что это брак по расчёту?

— По принуждению, Игорь Ефремович, — улыбаюсь я, потягивая брют.

— Принудил девушку к сожительству путём бракосочетания? — хитренько посмеивается он.

— Она меня принудила, — делаю ещё глоток дерущего горло напитка. — Сказала: женись, а то не дам.

— Серьёзно? — пучит глаза бывший тесть. — И ты повёлся?

— Ещё как. В конце концов, я мужик или где? И вообще мы с ней вместе встречали Новый год. Как честный человек, я был обязан жениться.

— Фу, какая кислятина, — он выплёскивает на снег Мадам Клико и, отдав водителю пустой фужер, берёт меня по-отечески за плечи. — Ох, Саня! А знаешь, благословляю тебя на этот брак. Хоть ты и не должен спрашивать моего разрешения, а благословляю. Сердцем чую, это надолго. Видел бы ты со стороны как смотришь на неё.

— Знал бы ты, что я чувствую, — допиваю я одним глотком и тоже отдаю бокал.

— Догадываюсь, — смеётся он. — На Светку ты так никогда не смотрел. Да и Светка на тебя. А эта, — оборачивается он к Вике, — ведь вздохнуть с тобой рядом лишний раз боится.

— Сейчас несколько снимков в парке за зданием, — кричит нам фотограф. — Сначала одну невесту. А потом присоединяйтесь.

Я киваю, глядя не столько на эту обвешанную аппаратурой девушку, сколько на свою потрясающую жену.

Жену! Господи, наверно, я никогда к этому не привыкну. Если бы не Ефремыч, я уже плёлся бы за ней хвостиком, куда бы она ни направлялась. Но она скрывается за зданием, а я терплю занудствования бывшего тестя и нервно переступаю ногами. Бью копытом, как тот конь, не в силах устоять на месте.

Какой ресторан? Какая прогулка по городу? Я столько ждал, я извёлся. Зачем я её не послушал? На хрен нам это всё. В коечку! Я хочу с ней в коечку.

Новый лимузин. Новые толпы народу. И мой воспалённый воздержанием мозг цепляет краем глаза стройную фигуру парня. Стасик?

Не может быть. Я оборачиваюсь, разглядывая людей. Показалось. Да и что Стасику здесь делать?

Облегчённо выдыхаю. И, наполнив лёгкие новой порцией свежего воздуха, медленно, но всё же тяну Ефремыча туда, где нас ждут.

Туда, где она.

47. Виктория

— Не открывай рот, — командует фотограф. — Ты не съесть хочешь это дерево, а увидела белочку, шишку — что-то, что тебе понравилось.

— Всё, я больше не могу, — понуро опускаю плечи. — Я не фотомодель. Я устала. Я хочу сесть. А лучше лечь.

— Ой, какая слабенькая попалась невеста, — смеётся фотограф, меняя один аппарат с длинным, как телескоп, объективом, на другой, с трубой ещё длиннее, ещё тяжелее. — Давай последнюю парочку снимков, а потом муж возьмёт тебя на ручки, заодно и отдохнёшь.

Нет, я не придуриваюсь капризной принцессой. У меня правда нет сил.

Кто бы мог подумать, что этот салон так меня обескровит. Что после всех этих масок, пилингов, обёртываний, релакса в каком-то коконе я просплю беспробудно десять часов, а всё равно встану слабой, как только что вылупившийся цыплёнок. Пока с утра мои волосы парили утюжками, делали профессиональный макияж и приводили в божеский вид, я выпила несколько чашек кофе, но эффект получился странный. Теперь меня потрясывает, как от озноба, но усталость и вялость так и не прошла.

— Ну, давай вот ещё у камня, — командует фотограф. — Вы, кстати, дерево будете сажать? — этот вопрос она задаёт Марине, которая следует за нами по пятам. Худенькая, в тонком клетчатом пальтишке, с причёской шапочкой, как у пажа, и конопушками на носу она похожа на школьницу, но если бы не она, не её контроль и организованность, я бы точно и на укладку проспала, да и замуж выходить передумала.

— Нет, — отвечает Марина, пока сквозь моё туманое сознание пробивается мысль о том, что я уже замужем.

Я не успеваю понять, что чувствую, потому что вижу… Стаса, который идёт ко мне. Быстро, решительно, почти бегом. Нет, он точно мне грезится. Смотрю с недоумением на Марину, но она тоже его прекрасно видит, даже здоровается.

— Вика, — портит он, наверно, хороший кадр — так обречённо поднимается с колен фотограф.

— Стас?!

— Ну зачем? — наклоняется он, словно бежал марафон. Словно ему тяжело дышать. И на лице у него такая же мука, как после невыносимо тяжёлой дистанции.

— Может, отойдём? — озабоченный вид Берговской секретарши наталкивает меня на мысль где-нибудь скрыться. Правда, она же и показывает пальцем на беседку.

— Зачем, что? — спрашиваю я, пока мы огибаем карету Золушки, сваренную из металла, окрашенную в бело-золотой цвет и поставленную здесь специально для фотосессий.

— Зачем ты вышла за него замуж?

— Ты знаешь, зачем, — спотыкаюсь я, и Стас подхватывает меня быстрее, чем я врезаюсь в деревянное ограждение беседки.

— Я знаю. Но это даже не смешно. Какая жестокая ирония, — помогает он мне сесть. — Выйти замуж за человека и получить штамп в паспорте, который нужен, чтобы от него сбежать.

— Ты ломаешь мне мозг, — потираю я виски. И только сейчас замечаю каким несчастным, просто-таки безответно влюблённым взглядом он меня испепеляет. Я ничего не понимаю. — Ты отказался. А он согласился.

— Как тебе вообще пришло в голову ему предложить? — подскакивает он. И то, что мечется по этой беседке, как раненое животное, абсолютно меня запутывает.

— Как ты вообще узнал про эту свадьбу, — пытаюсь я цепляться за реальные вещи. Потому как этот страдающий на пустом месте Стас — что-то из разряда фантастики.

— Я не смог дозвониться. Приехал, и твоя соседка сказала, что за тобой прибыла машина в лентах и ты выходишь замуж. Я объехал три ЗАГСа, пока догадался заскочить в этот новый Дворец Бракосочетаний. К сожалению, — он без сил садится на лавочку. — К сожалению, опоздал.

— Простите, Владимир Дубровский, что прерываю, — заглядывает в беседку Марина. И насмешливый тон, которым она это говорит, меня обескураживает. Они не просто знакомы? Она обижена? Ничего не понимаю. — Там князь Верейский-Берг собственной персоной. Что-то мне подсказывает, эта встреча не закончится добром, если ты не уйдёшь.

— Марин, ну, отвлеки его, — устало опирается локтями на колени Стас.

— А зачем? — пожимает плечиками девушка.

— Пожалуйста, Марин, придумай что-нибудь, — смотрит на неё Стас умоляюще. — Я очень тебя прошу. Позволь нам договорить.

— Стас, да не о чем нам говорить, — поднимаюсь я, чтобы Марина не отвечала за то, в чём не виновата. — Ты просто продаёшь мою квартиру. А я его фиктивная жена.

— Ты так в этом уверена, что фиктивная? — поднимается и Стас. — Ты посмотри на себя. Это же он купил тебе платье, кольцо, шубу?

— Ну, он, — я пожимаю плечами, не понимая суть его претензий.

— Он сделал тебе предложение, которое слышал весь дом? Музыканты, белый конь, что там было ещё?

— Не важно, — отмахиваюсь я. Да уж, соседку явно впечатлило устроенное представление.

— Важно, Вика. Очень важно. Это выглядит по-настоящему.

— Не важно, как это выглядит. Это ничего не меняет, Стас. Да, ему захотелось сделать красиво, и что?

— А то, что у него на тебя серьёзные планы.

— Планы? Стас, не смеши меня, — меня и правда пробирает смех. — Сказала бы я тебе, какие у него на меня планы. Самые расписные. Но мы и до этого уже довольно близко познакомились, так что, — развожу я руками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А я бы женился на тебе.

— Серьёзно?

— Да. Именно серьёзно. И никакой Берг был бы тебе не страшен, потому что у тебя был бы я, — он делает шаг вперёд, и я распластываюсь по решетчатой стене — так он близко. Неправильно близко.

— Стас, пожалуйста, не надо, — в его безумные глаза страшно смотреть. — Уже всё решено.

— Нет, ещё не всё, — впивается он в мои губы, и я упираюсь и вырываюсь, но он такой неожиданно сильный, что только какая-то внешняя сила позволяет мне от него избавиться.

Увы, я не сразу понимаю — какая.

— Ты охренел, что ли? — Берг даже не орёт, но его ледяной голос звучит так, что у меня подкашиваются колени.

— Да пошёл ты! — выкрикивает ему в лицо Стас и тут же получает такой удар, что отлетает в угол беседки.

Маринка вскрикивает.

— Стас! — вскрикиваю и я. И всерьёз опасаюсь за его спину, которой он приземлился прямо на лавочку. Но от взгляда, которым одаривает меня Берг, я забываю обо всём. Цепенею. Словно покрываюсь льдом.

Стас встаёт. Из разбитой губы течёт кровь, он вытирает её рукой, и взгляд, которым он одаривает Берга, не предвещает ничего хорошего.

— Лучше не дёргайся, — предупреждает его Алекс.

— Алекс, — произношу я одними губами, но он словно слышит.

Даже не отталкивает кидающегося на него Стаса, просто отходит в сторону, не сводя с меня глаз, а Стас летит в проём и падает куда-то на землю к Маринкиным ногам.

— Алекс, — не знаю, что ему сказать. И прямо на моих глазах взгляд его словно гаснет. Темнеет, становится холодным, безразличным, жёстким.

— Пора ехать, — сообщает он безразлично. — Жду тебя в машине.

Я ещё вижу, как Маринка плачет, вытирая кровь, что течёт из разбитой губы Стаса, вижу, как Стас отмахивается от неё, пытаясь встать. Вижу растерянного фотографа. Бывший тесть Берга что-то кричит ему вслед, но он слишком далеко. Всё это я вижу, как в замедленной съёмке, и страшнее всего для меня спина Алекса, которая становится всё дальше и дальше. И я бегу за ним на своих высоченных каблуках, спотыкаюсь, падаю, встаю и снова бегу.

— Алекс!

Какой-то страшный, дурацкий, неправильный сон. Ведь только что всё было так красиво, волшебно, безоблачно.

— Алекс! — врываюсь я в длинный, как крокодил, лимузин.

И он, ни слова не говоря, подхватывает меня на сиденье и сжимает так, что дышать становится трудно. И его стиснутые зубы, и играющие желваки, и руки, зло срывающие с меня шубу, и частое шумное дыхание — всё это пугает меня и нестерпимо притягивает. Я знаю, что будет дальше.

— Алекс, — обхватываю его шею. И скользкое платье само ползёт вверх, пока я устраиваюсь на его коленях.

Он не целует, он терзает мои губы, набросившись, как хищник на жертву. Один бок обдаёт прохладным воздухом, когда он расстёгивает молнию, а потом всё платье через голову летит в неизвестном направлении, и я покрываюсь мурашками.

Он не говорит ни слова. Подцепив пальцами лямки, рывком сдёргивает вниз бюстгальтер. Теперь я в собственном белье, как в силках, а он стискивает грудь и грубо сжимает соски. Не дразнит — тиранит.

Я не пойму, мне больно или приятно. Я не знаю, хочу оттолкнуть его или обнять сильнее. Оторвать от себя эти причиняющие мне страдания руки, увернуться от ранящих губ… или умолять его не останавливаться. И пока я борюсь с ремнём на его брюках, его пальцы не ласкают, они собственнически лезут мне в трусики, заставляя сжаться всё внутри и бесстыже выгнуться им навстречу.

Он подвигает меня к себе, прижимая к твёрдому члену, и я сама начинаю об него тереться, пока его пальцы, доставшие со спины до всех нежных складочек, скользят вниз-вверх по промежности, заставляя выделять всё больше и больше влаги.

Невольный стон вырывается из груди, когда он начинает ласкать чувствительный бугорок. И я готова его принять. Готова душу продать, лишь бы он уже вошёл, но он снимает меня с коленей и резко разворачивает спиной.

Кружево трусиков трещит, разрываясь в клочья, когда он ставит меня на колени. Нет! Пытаюсь сопротивляться, вывернуться из этой унизительной коленно-локтевой позы. Но его рука придавливает меня к полу и единственное, что я теперь вижу — это радостный, в цветных звёздах узор ковра. А единственное, что чувствую — как упирается в меня его возбуждённый до предела член.

Небрежная ласка пальцами скорее похожа на проверку: готова ли я его принять. Да, я готова. Я хочу его, пусть и не так. И всё же стискиваю зубы, когда он входит. Яростно, мощно, жестоко. Не заботясь о том, нравится ли мне. Не беспокоясь о том, комфортно ли мне. Сразу на всю длину своего могучего органа. И сразу так глубоко, что от боли я вцепляюсь зубами в руку, а он вбивается клином, вгоняет в меня свой агрегат, подавляет силой, вонзается, вколачивается. Беспощадно. Методично. Сосредоточенно.

И единственное, чего я теперь хочу, — чтобы он быстрее кончил. Чтобы получил своё чёртово удовлетворение. Сбросил это напряжение, что кипит в нём, клокочет, бушует, неистовствует. Пусть уже от него избавится, выплеснет наконец, и угомонится.

Но он всё долбит и долбит, и конца края этому не видно.

— Алекс, — выгибаюсь я, чтобы он меня услышал.

Он на секунду замирает и, наконец, извергается. Дико, слепо дёргается несколько мгновений, и только сдавленно кряхтит, но больше не произносит ни звука. Резко выходит и размазывает между моих ягодиц вытекающую сперму. Садится прямо на пол и, схватив меня рукой, прижимает к себе.

— Добро пожаловать в семейную жизнь, моя дорогая, — шепчет он в ухо равнодушно.

И слёзы, горькие, безутешные, неудержимые, текут из моих глаз от обиды, но я нахожу в себе силы ответить:

— Добро пожаловать… любимый.

48. Алекс

А облегчение так и не наступило. Как и удовлетворение. Как и раскаяние за содеянное. Хотя знаю: был жёсток и даже жесток. Но… ничего.

Обида, ревность, злость — какие-то тёмные силы всё клокочут внутри. И не хотел делать ей больно. И хотел. Хотел, чтобы хоть немного ощутила, каково мне видеть, что её целует другой. Как это унизительно — чувствовать себя рогоносцем, как обидно раскрыться, пойти ей навстречу в её дурацких романтических мечтах и тут же получить удар под дых в лице этого ублюдочного Стасика. Самолюбие требует сатисфакции. Не извинений, не оправданий, не раскаяния, а кровавой мести.

Только это её «добро пожаловать, любимый» неприятно скрежещет в душе, как железом по стеклу. Да слепая ярость сменяется горечью.

— Отвези меня домой, — вытирает слёзы Вика.

— Нет, — меня больше не трогают её слезы. Меня ими не разжалобить, только больше разозлить. Как она могла! За моей спиной. Тра… с этим Стасиком. Не могу даже произнести то, что так услужливо рисует воображение. Разъедает грудь, словно глотнул серной кислоты.

— Пожалуйста, Алекс, отвези меня домой.

— Нет, — пересаживаю её на сиденье и встаю, насколько позволяет низкий потолок машины. — Приведи себя в порядок, а я пока поговорю с твоим любовничком по душам, если он ещё не сбежал.

Стараюсь на неё не смотреть, поправляя брюки. Жду, что Вика бросится на защиту своего хлюпика. Но она молчит.

Что, за себя страшнее? И никакого сострадания? Никакой безумной отваги?

— Что там у нас по программе? Ресторан? Вот в него и поедем. Ничего не изменилось.

Так и выхожу под её гробовое молчание.

Водитель курит на улице. Кивает на мою просьбу присмотреть. С неё станется — сбежит и глазом не моргнёт. Ефремыч беседует в сторонке с девушкой-фотографом.

— А где Маринка? — обращаю к нему свой вопрос.

— В машине, — показывает он рукой, но я и сам уже вижу яркие наклейки риэлтерской компании.

Рывком открываю водительскую дверь.

— Выйди-ка, герой-любовник. Потолкуем.

Зарёванная Маринка, оказывающая его подправленному профилю первую помощь, поднимает на меня испуганные глаза. Вот кому судьба этого самоубийцы небезразлична. И пусть мы это уже проходили, вижу, не успокоилась она. Любит его до сих пор. И что только находят девочки в таких жалких интеллигентишках кроме смазливой рожи? Она убирает руку с окровавленным бинтом от его губы, позволяя Стасику встать.

— Посиди здесь, — позволив Стасу выйти, предупреждаю я настроенную выйти Маринку и захлопываю дверь.

— Отойдём? — предлагает Стасик.

— Правильно, нечего девушке любоваться душераздирающим зрелищем жестокой расправы, — усмехаюсь я.

Но бить его, конечно, не собираюсь. Хотя от его ответной усмешки, словно он и правда не боится, сразу так чешутся кулаки.

— Ну, рассказывай, Станислав, что это было?

— Я люблю её, — впивается он в меня острым взглядом, как глупый комар в слоновью кожу.

О, мой бог! За что боролись на то и напоролись, называется. А я-то его просто корыстным считал, эгоистичным и честолюбивым, да к тому же педиком. А он

вон оно чё, Михалыч

.

— Кого? — на всякий случай уточняю я. А то заплаканная Маринка в его машине определённо не даёт мне покоя.

— Викторию.

— Вику?! И когда только успел, — засовываю руки в карманы. Но скепсис на моём лице его не останавливает.

— А ты? — усмехается он. — И я её тебе не отдам.

— Не отдашь? — что-то его внезапное слабоумие начинает меня бесить. — Ничего не попутал? Она уже моя. Моя жена. И ты уже проиграл, мальчик.

— Нет, — упирается он, как упрямый осёл. На что только рассчитывает? А ведь он казался мне умнее, проницательнее, но тут просто какая-то клиника.

— И я слов на ветер не бросаю, Станислав. Я тебя предупредил. Ты сделал свой выбор.

— Да плевать мне на эту карьеру, — разбитая губа опять начинает кровить, но он небрежно вытирает кровь рукой. — Плевать! Как вы мне все омерзительны. Как надоели, под каждого прогибаться. Самодовольные, пресыщенные, кичащиеся своим богатством царьки. Думаешь, раз у тебя много денег, так ты поймал бога за яйца? Считаешь, имеешь право мне указывать, с кем я могу общаться, а с кем нет? Кто ты вообще такой, чтобы я тебя слушался?

— А кто ты такой, чтобы я позволил тебе прикасаться к моей жене?

— К фиктивной жене, Берг, — вздёргивает он подбородок и нагло лыбится. — И я уже прикоснулся.

Я дёргаюсь в неконтролируемом порыве ещё раз отрихтовать ему табло, но лишь сжимаю кулаки. Ладно, он в курсе, что этот брак не настоящий. Возможно, Вика и поделилась с ним даже условиями этой сделки. Но, сука, в то, что она ему дала, я не верю. И даже если это неправда, желание его убить только усилилось. И убить не сразу — отрезать от него каждый день по кусочку, чтобы мучился, как я сейчас, представляя его с Викой.

— Ты врёшь, — усмехаюсь я равнодушно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А ты попробуй докажи обратное, — лыбится он ещё шире и сплёвывает потёкшую просто ручьём кровь. — Надеешься, она тебе признается? Так я намекну. У неё как раз на днях были месячные. Думаешь, откуда я это знаю?

Сука! Нет! Я убью его сейчас. С хрустом разминаю пальцы, представляя, как они впечатаются в его аристократическую рожу.

— И её квартиру, — смотрит он на мои руки так равнодушно, словно готов умереть и давно смирился с этим. — Ты не получишь её, Берг. Я нашёл на неё покупателя. И даже получил залог. Так что, извини, слишком самоуверенный Алекс Берг, но ты проиграл. Решил, что я обоссусь со страха? Решил, что пригрозишь, и завиляю хвостом? Отсоси!

— Идиот! — качаю я головой, не веря своим ушам. — Ну просто полный кретин! А для чего, по-твоему, я её покупаю? Ты думаешь, мне нужна эта халупа? Мне?

— А мне плевать.

Что-то неправильное звучит в его словах. Какая-то ложь. Режет слух, как фальшивая нота. Но не успеваю понять, что именно не так. Да и не хочу разбираться.

— Александр Юрьевич!

Если бы не тоненький голосок Марины, отхватил бы сейчас Стасик таких пилюлей, что ещё месяц ссал бы кровью. Но если он думает, что меня уделал — сильно ошибается. Я проиграл раунд, но ещё не бой.

— Александр Юрьевич, простите, — переминается она, боясь подойти. — Звонили из третьего «Айсберга». Там трубу прорвало с горячей водой прямо в зале.

— Твою мать! — разом забываю обо всём личном. Экстренно включается режим «руководитель». — Так пусть эвакуируют людей, вызывают аварийные службы, неужели и это должен решать я?

— Они вызвали. И «скорую». Есть пострадавшие.

— Да что ж такое! — тяжело выдыхаю. Просто напасть какая-то. То одно, то другое. — Вызывай срочно машину. Я еду. И охране позвони, пусть ни под каким предлогом не пускают внутрь прессу.

— Прости, Станислав, — ласково хлопаю хмурого парня по плечу на прощанье, — к сожалению, у меня дела. Твоя информация, конечно, занимательна, но ничуть меня не впечатлила. А ещё раз увижу возле моей жены, оторву тебе яйца. И если ты думаешь, что это очередная пустая угроза, то сильно ошибаешься. Хотя, если и на собственные яйца тебе плевать, твоё дело. Пока, Стасик!

Что-то не заладилось с этой свадьбой. На собственном банкете меня точно не будет.

Вика с Ефремычем беседуют возле машины. И она выглядит, словно ничего и не было. Ни следа слёз на лице. Почистила пёрышки и опять как новенькая. Как это издевательски звучит после откровений Стасика. Новенькая, чистенькая. Нет сил её видеть, нет сил на неё не смотреть. Коротко поясняю ситуацию. Даю распоряжения.

— Девушку доставьте, куда скажет, — это водителю. — Марина, ресторан отменяй, и ты на сегодня свободна. Ефремыч?

— Я с тобой, Сань. И вызову-ка я своих архаровцев. Пусть опытным глазом посмотрят. Что-то не нравится мне эта авария.

— Ну, давай тогда в машину, — открываю дверь. — Мишка подхватит нас по дороге. Марин?

Но она отказывается ехать с нами. Косится на курящего Стаса. Что же ты делаешь, дурочка? Только что я ей могу ей возразить? Пусть едет с ним, раз хочется горя хапнуть. Сколько уже я могу её спасать?

— Мне показалось, или Маринка как-то неровно дышит к этому Шуваловскому ублюдку? — мой бывший тесть остёр не только умом, но и на язык.

— А чему тут удивляться? — хмыкаю я, разглядывая уже неактуальные пропущенные звонки. Потерпят. Приеду, разберусь на месте. Набираю Михаила, даю указания ему.

— Маринка работала личной помощницей у его матери. А он, понятное дело, тоже там ошивался. Не знаю, что там было — не было. Свечку не держал,  — поясняю после звонка.

— Ты говорил, мамаша её совсем затиранила?

— Я Маринку потому и забрал. Наткнулся в подъезде. Рыдает. На щеке след от пощёчины. И до этого видел несколько раз, как эта престарелая стерва ей понукает. Тупая как пробка, но на генеральские денежки даже какой-то бизнес смогла организовать.

— Подстраховалась, — хмыкает Ефремыч. — Век любовницы не долог. А эта, видишь, дура не дура, а умудрилась ему и щенка родить, и денег отхватить.

— Он и до сих пор приезжает часто, — вспоминаю холёного отца Стасика — генерала в отставке. Они похожи. Та же стать, та же выправка, те же идеальные черты лица. И вспоминаю неожиданно Крошку, законную дочь того генерала Шувалова. Она мне своего сводного братца и порекомендовала в риелторы. Заехать её, что ли, по старой памяти навестить? Всем врагам назло. Она девица не гордая, уверен, примет. А то так тошно на душе, хоть вой. Брак не брак, а я в моногамности не подписывался.

На Вику даже не смотрю. Впрочем, и она на меня тоже. И кажется, что и в разговор не вникает, хоть ушки, уверен, на макушке.

Не знаю пока, что делать с этими душащими меня сомнениями, уж очень Стасик был убедителен. Но она — обижена. Я — зол. Я не прав. И она не права. И как теперь жить со всем этим — не знаю.

Не так представлял я себе этот день. Не так должна была начаться наша супружеская жизнь. Но когда с этой Бедой что было так?

Так, не говоря ей ни слова, и выхожу из машины. И на душе становится совсем погано. С ней — плохо. А без неё — ещё хуже.

49. Виктория

Урод! Скотина! Сволочь! Тварь!

Мозг выдаёт самые злые и обидные оскорбления.

Гад! Мерзавец! Козёл!

Когда слёзы высохли, первым желанием было — бежать. Куда глаза глядят, только подальше от этой машины. Подальше от Берга. Но потом появилась злость. И жажда мести. И хрен знает, что ещё. Стойкое желание его убить или покалечить. Вырвать с корнем всё его мужское достоинство и пусть живёт, как хочет.

Вот почему он такой? Почему?

Вращаю на безымянном пальце тонкое кольцо, пока огромная машина везёт меня домой. И каждый раз, натыкаясь на камешек, утопленный в гладком металле в квадратном углублении, зачем-то вспоминаю момент, когда Алекс надевал его на мой палец.

Я же видела, как дрожат его руки. Невозмутимый хладнокровный Берг волновался, как мальчишка. И этот его поцелуй, невесомый, нежный, боясь вздохнуть, с закрытыми глазами. Это было так похоже на правду, что я в неё поверила. Поверила, что небезразлична ему. Что он не просто развлекается со всеми этими конями, музыкантами, поцелуями, что он чувствует то же, что и я — невыносимую потребность, привязанность, зависимость. И дело не только в сексе.

И тут же он словно испугался, что дал мне слишком много, что раскрылся слишком сильно, обнажил душу. Тут же отстранился, разозлился и словно наказал меня за свою слабость. И дело даже не в Стасе, которого покалечить мало. Жаль, что они там друг друга не поубивали. Ревнивый придурок и полный дебил — достойная парочка быть прикопанными рядом.

Какого лешего вообще припёрся этот Стас? Зачем? Что вообще за дурость? Вопиющая глупость или какая-то подстава? Как расценить его поступок? Понимаю только, что не имеет он ко мне никакого отношения. Что-то доказывают они друг другу. А мы с Маринкой в этой игре — пешки.

Маринка! Чёрт побери! Меня словно бросают в прорубь. Ведь она же осталась со Стасом. И он сейчас со злости сделает с ней то же самое, что со мной Берг. Трясущимися руками набираю её номер.

— Марин, — выдыхаю, когда после десятка гудков она всё же отвечает. — Марин, пожалуйста, не езди сегодня никуда со Стасом.

— Почему? — сквозь её удивлённый голос слышу музыку и характерный для машины гул. Уже едет.

— Не знаю, как тебе сказать и поймёшь ли ты меня, но он сейчас наверняка зол и не в себе и лучше пусть напьётся в одиночестве, чем ты попадёшь под его горячую руку.

— Не понимаю о чём ты, — она явно избегает называть меня по имени. Значит, Стас рядом. — Но, извини, тебя это в любом случае не касается.

— Да, да, ты права, — чащу я скороговоркой, догадываясь, что она сейчас бросит трубку. — Можешь думать обо мне всё, что хочешь, только умоляю тебя: не оставайся с ним одна. Марин, пожалуйста, только не сегодня. Он умеет быть очень настойчивым, когда хочет, — не знаю я, как объяснить ей прямым текстом, что он легко может её изнасиловать и сделать ей куда больнее, чем мне Берг. Не знаю, поняла ли она меня, услышала ли, но она отключилась.

Чёртов Берг! Чёртов Стас! Ненавижу их обоих и не знаю, кого больше. Берга — за то, что он так легко отпустил Маринку, зная, что она неровно дышит к Стасу. Или самого Стаса за то, что он всё испортил.

Испортил. Всё! Ту пьянящую влюблённость, что я уже почувствовала к Бергу. И то неопознанное чувство, которому так отчаянно сопротивлялся Алекс.

Хрупкий хрустальный мост отношений, что он сам соорудил между нами, рассыпался со страшным звоном, когда вклинился Стас.

И что бы он ему не рассказал — не важно. Это ничего не меняет.

Не знаю, чего во мне сейчас больше — обиды или злости. Обиды, что Алекс ничего не стал даже спрашивать, просто нагнул и отымел. Или злости, что он так ненавязчиво дал понять, для чего он женился и кто в доме хозяин.

Только хрен он угадал! Пусть носится пока со своими властными замашками. Только времени у него в обрез. Но мне хватит, чтобы выпить столько его крови, сколько успею.

Хотел секса? Будет ему секс.

Хотел горяченького? Пусть хоть задымится в одном месте.

Ревнивый самец? Значит, будет и настоящий повод ревновать.

А потом пусть разводится. Мне плевать! У меня есть штамп. Есть план. Есть цель. И я к ней двигаюсь.

И, может, даже к лучшему, что ничего у нас не складывается: женаты мы или не женаты. А то раскисла бы, расслабилась на его широкой груди. К хорошему так быстро привыкаешь.

Но мне нельзя. У меня никогда и ничего не бывает хорошо.

Дома так привычно. Словно ничего и не было. Мерно тикают часы. Гудит старенький холодильник. Из крана в ванной капает вода.

Принимаю душ, переодеваюсь. Прячу в шкаф белоснежную шубу.

Словно всё по-прежнему. Только тонкая полоска металла на пальце напоминает, что я чуть было не поверила в возможность счастья. Увы, мне ничего и никогда не даётся легко. И пусть мой рыцарь на белом коне оказался не благородным пылким принцем, а бездушным королём, тираном и самодуром, я справлюсь.

И мне надо на работу. Пока Надежды Андреевны нет, сделаю скан обновлённой страницы паспорта, распечатаю все нужные документы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Нет повода откладывать. Нет причин и раскисать.

Уже по дороге на работу звоню Анастасии. И её бодрый голос, что не побеспокоила и всё в силе, вселяет уверенность.

Ворона приветствует меня равнодушным кивком. Она не спрашивает, зачем я пришла в выходной, я не интересуюсь, чем она так увлечена, воткнув в экран монитора нос, а в уши — наушники.

Включаю свой компьютер, который мне поставили буквально вчера, и искренне радуюсь пакету документов, что уже прислала Анастасия.

Работа на круизном лайнере привлекает меня больше всего. И меня берут не «горничной», а в программу для работы с детьми. Спортивные занятия, соревнования, школа цирка, игры, творчество и многое-многое другое.

Волнуюсь, пока заполняю документы. И все мои горести отходят на второй план. Меня ждёт целый мир! Шесть незабываемых месяцев на белоснежном лайнере. Средиземное море, Карибское, Атлантический океан, Багамы, Канары. Голова кружится только от названий. А перечислить все страны, где мне суждено побывать, — не хватит пальцев.

— Я оставлю тебе ключ? — отвлекает меня Ворона. — Просто закрой дверь и сдай его на вахту, если меня не дождёшься.

— Хорошо, — легко соглашаюсь я.

И только когда она уже уходит, обнаруживаю, что мой новый компьютер не подключен ни к принтеру, ни к сканеру.

Пытаюсь влезть в комп секретаря, но он что-то качает, и я боюсь не туда нажать и испортить Вороне просмотр какого-то свежего сериала.

Чертыхаясь, включаю агрегат Надежды Андреевны. На нём я уже работала, когда она показывала мне отчёты программы, доступные только администратору. Я даже пароль запомнила. Вот его и ввожу. Вставляю флэшку, и моё будущее горяченькими листами вылетает из гудящего принтера.

Сканер думает медленнее. И пока он там скрипит, жужжит, урчит и попискивает, воровато тыкаю по папочкам на рабочем столе Наденьки. Их немного, всё разложено с аптечной аккуратностью. Не знаю, пригодится ли, но на всякий случай копирую.

И меня посещают запоздалые мысли об аптеке и снова злорадные — о Берге. А может, пусть они ему нагадят? В конце концов, сам виноват, что допустил. Сам и Наденьку спровоцировал. Вот сам пусть и расхлёбывает. Да и что они ему могут сделать? Так, какую-нибудь мелкую пакость.

Я даже за себя не волнуюсь. Этот Гремлин вечно бахвалится своими сексуальными успехами. Думаю, и в этот раз распустит хвост, как тот павлин, перед Наденькой: найдёт он меня, трахнет. Да я и не скрывалась. Захотел бы — уже нашёл. Мог бы трахнуть — трахнул. А он отхватил по яйцам и трусливо меня уволил. Хотел, чтобы я сама перед ним ножки раздвинула? Стратег недоделанный.

Так и возвращаюсь домой — с папкой документов и нескончаемыми планами. Наивными планами мести, всем до кучи и воодушевляющими перспективами новой работы.

По дороге захожу в аптеку. Противозачаточными запасаюсь на все случаи жизни, как и наставлениями непременно проконсультироваться с гинекологом.

За окнами уже темно, когда дома глотаю какую-то волшебную пилюлю «от детей». И на душе становится тоскливо. Впрочем, с наступлением одинокого вечера у меня всегда такое настроение. Чтобы не скатиться в эту меланхолию, пытаюсь отвлечься фильмом, когда звучит звонок в дверь.

«Если это Берг, не открою» — даю себе установку, пока иду к двери.

Но это Марина. Заплаканная и трясущаяся от холода.

50. Алекс

Последние пожарные покидают фойе. И вид этого некогда нарядного, сияющего чистотой и роскошью помещения вызывает откровенное уныние. Грязь, лужи, копоть, раскисший гипсокартон, поломанная мебель — словно стадо бизонов прошло, а не три наряда людей в комбинезонах с красными полосами.

Кто бы мог подумать, что простой порыв батареи превратиться в стихийное бедствие. Что рядом непременно окажутся оголённые провода, и короткое замыкание превратит этот потоп ещё и в пожар, который вспыхнет прямо у меня на глазах. И несмотря на все усилия поглотит добрую часть помещения.

В тренажёрном зале, где началось это светопреставление, всё намного хуже. Но туда ещё раз подниматься сил уже нет. То, что лучший из фитнес-клубов придётся закрыть всерьёз и надолго, и так понятно, но то, что устранение аварии вызовет разрушений куда больше, чем сама прорвавшаяся батарея отопления, — неожиданно. И прискорбно.

Переворачиваю опрокинутое кресло и даже не сажусь — падаю, глядя на суету вокруг. Но кто что делает и зачем — уже не понимаю. Люди расходятся по домам. Голова гудит от этого шума, от запаха гари, от усталости, от голода. Машинально смотрю на часы: а ещё не так и поздно, почти одиннадцать.

И почти двенадцать часов, как я женат. Смешно.

Надо бы узнать у Ефремыча, приехала ли страховая, что говорят его эксперты и вообще последние новости, но сил нет. Просто откидываюсь на спинку и тупо смотрю в огромную стеклянную дверь входа.

Там, на улице, до сих пор толпятся зеваки. Пресса без конца передаёт в выпуски новостей последние известия. Поступило семь предложений дать эксклюзивное интервью, но я дал только одно, своей давней подруге. Нет сил даже взглянуть, как я там выгляжу. В грязной рубашке, мокром костюме, порванных на колене брюках — осматриваю я себя — наверное, эпично.

— Алекс! Господи, Алекс! — резкий звук голоса, разносящийся эхом в разгромленном фойе, и цокот тоненьких каблучков заставляют меня сначала поморщиться, а потом только поднять глаза. Вот и отдохнул. Только её сегодня для полного счастья не хватало.

— Ты откуда здесь, Надь? — встаю ей навстречу.

— Я включила телевизор, увидела — и сразу сюда, — виснет она у меня на шее, прижимается к груди. Я обнимаю её машинально. — Это просто ужасно. Ужасно, — причитает она.

— Это просто авария, Надь. Не катастрофа, не война. Просто очередной ремонт и всё.

— А люди? — задирает она лицо так, обнажая цыплячью шею, что, будь я вампиром, испытал бы большой соблазн впиться в неё зубами и даже, пожалуй, перекусить пополам, но, увы, вампиры ещё не проснулись.

— Пострадало десять человек. Девять отказались даже от госпитализации: просто испуг. Ожог первой степени только у одной женщины, оказавшейся на велотренажёре ближе всего к фонтану. Но у той подскочило давление, поэтому увезли.

— Но пресса, конечно, раздует, — так и держит она меня за талию.

— Такая у них работа, — убираю её руки. — Прости, мне надо наверх, там где-то Ефремыч ещё.

— Всего пару минут, Алекс, — останавливает она меня. — Пожалуйста. Нам надо поговорить.

— О чём, Надь? — вздыхаю устало, но всё же разворачиваюсь к ней.

— О нас, — натянуто улыбается она.

— Разве мы ещё не всё обсудили?

— Нет. Прости меня, я действительно была неправа, когда взъелась на эту девушку. И ты, конечно, имеешь право, — она оглядывается, но мы остались одни, — с кем хочешь и когда хочешь. Прости мне мою ревность. Но я люблю тебя, Алекс. Всё равно люблю. Давно. Всегда.

— Надь, пожалуйста, — пытаюсь я остановить её, пока не наговорила лишнего. — Сейчас не время и не место для выяснения отношений.

— Ерунда, — отмахивается она. — Когда бы я об этом ни заговорила, всегда будет не время. И, может быть, я покажусь тебе глупой, но я сделаю тебе предложение ещё раз.

Я пытаюсь её перебить.

— Другое предложение, — останавливает она меня рукой. Набирает воздуха в грудь. — Берг, сделай мне ребёночка.

— О, боже! Надь, — поднимаю её опущенное вниз лицо за подбородок. — Надь, я не могу.

— Да можешь. Что в этом такого? Мы спали десятки раз. Я не прошу жениться на мне. Не прошу даже признавать его. Просто хочу от тебя ребёнка — и это всё, что я прошу, — убирает она мою руку и заглядывает в глаза. Но не заискивающе, а упрямо. — Я научу твою девушку всему, что знаю сама, и уйду. Оставлю тебе этот бизнес, который поднимала, считай с нуля, одна.

— Я помогал тебе, чем мог, — не соглашаюсь я, хотя в её словах львиная доля правды. Я лишь прокатился с ней по миру, просто за компанию, придумала она всё это сама. Я вкладывал деньги.

— Нет, ты просто пользовался. Ты не согласился его мне продать ни на каких условиях. А теперь и вообще решил от меня избавиться. Хорошо, я уйду. Но пусть у меня будет хотя бы ребёнок.

— Надя, нет. Мне даже «Идилию» отдать тебе проще. И я отдал бы больше, чем пакет в двадцать процентов, но ты же помнишь, что это Светкина компания, и Ефремыч больше не позволил.

— Это Демьянов был против? — округляются её глаза.

— Да, Надь. Эту компанию открыла его жена, потом она перешла к дочери, потом ко мне. Он вообще был против её делить. Но на двадцати процентах я сумел настоять.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Так ты, выходит, сделал для меня больше, чем я думала? — усмехается она. — Так пусть подавится своей «Идиллией». Берг, пожалуйста!

— Надя, клянусь тебе, я не могу, — я даже складываю на груди руки в молитвенном жесте. — Очень тебя прошу, не уговаривай. Это не обсуждается. Это невозможно.

— Но почему? — упирается она лбом в мои руки и вдруг отстраняется, а потом хватает правую ладонь, на безымянном пальце которой блестит обручальное кольцо. — Не может быть.

— Да, Надя, да. Я женат. Женат.

И не знаю почему, но внутри вдруг становится так тепло и уютно от этого короткого слова, что губы невольно расползаются в улыбку. Только зря я улыбнулся.

— Нет, — лицо Надежды перекашивает злая гримаса. Она отбрасывает мою руку, как ядовитую змею. — Нет! Ты женился на этой нищенке? Эта тварь уже беременна?

— Осторожнее в выражениях, — стискиваю я зубы.

— Значит, беременная, — выдыхает она так, словно ей ударили в живот. — Сучка продуманная! Мерзавка! Уже и залетела. Быстро она. И ты так уверен, что это твой ребёнок?

Мнн… понимаю, к чему она клонит. Это мы уже сегодня проходили. Сейчас ещё Надежда будет пытаться смешать Вику с грязью, лишь бы убедить, что меня как лоха пасмурного обвели вокруг пальца. Почему все считают меня идиотом?

И я вдруг понимаю, в чём сфальшивил Стасик, когда убеждал меня, что любит мою жену. Во всём. Ни один из его поступков не был ей во благо. Разве так поступают любящие люди? Поцеловать её на глазах у мужа против её воли. Очернить. Отдать квартиру, которая — уверен — ей дорога, кому попало лишь бы позлить меня. Я бы так никогда не поступил, даже с нелюбимой девушкой. Даже из ревности, даже на зло. А уж с любимой…

— Она не беременная, — отвечаю я с опозданием на тираду Наденьки, прерывая её гневный монолог. И произвожу эффект парализующего лекарства.

Надежда открывает рот, но ни одного звука не издаёт. Пятится от меня и качает головой, словно я только что превратился в чудовище.

— И я…— пытаюсь я сказать, но слова застревают где-то в глотке.

Чёрт! я не знаю, как объяснить ей почему я женился. Я не знаю, как объяснить это даже самому себе. Потому что есть в этом что-то большее, что-то правильное, что-то настоящее, что-то, в чём мне пора, наверно, самому себе признаться… но я ещё не готов. Нет, не сейчас. Не сейчас.

Только так невыносимо жаль, что приехала не Вика.

51. Виктория

Милая, добрая, светлая девочка эта Маринка.

И сердце уходит в пятки, пока я снимаю с неё пальто. А с языка так и рвётся: «Ну, я же говорила!»

Только что бы я ни спросила, она сейчас не в состоянии ответить — так стучат её зубы.

Заворачиваю в тёплый плед. Отпаиваю чаем. Вытираю слёзы. Все вопросы потом, потом, если захочет ответить.

— Ты была права, — наконец выдыхает она. Я в ужасе закрываю лицо рукой. Чёрт! — Он как с цепи сорвался. И мне бы не поздоровилось, так он был зол, но я сбежала.

— Так о чём же плачешь? — с облегчением выдыхаю и отнимаю руку от лица. Эх, зря я это спросила: её губы опять предательски дрожат. — Я вернулась. Уехала домой, но не могла найти себе места. И вернулась. А он, дурак, напился. Разбил стеклянный стол. Весь изрезался.

— Идиот, — вырывается и у меня.

— Так и есть, — вздыхает она, передумав плакать. — Если бы я не приехала, наверно, истёк бы кровью. Перевязала, отвезла его в травмпункт. Там его зашили и отпустили домой.

— Так о чём же плачешь?

— Я люблю его, — и слёзы всё же снова текут из красных опухших Маринкиных глаз. — Думала, что разлюбила, забыла, но не смогла.

Обнимаю её за худенькие вздрагивающие плечики, глажу по спине, чтобы успокоить, но она вырывается.

— Он сказал Бергу, что любит тебя.

— Кто?! — не верю я своим ушам, но в ответ слышу только рыдания.

— Он сказал, что спал с тобой, — выдавливает она тонюсеньким срывающимся голоском.

— О, мой бог! — И какой-то новый страх сковывает сердце: если и Алекс принял это за истину, он больше не придёт. — И ты ему поверила?

Она согласно качает головой.

— А Берг?

— Не знаю.

— Убью этого Стаса, — рычу, и Маринка смотрит на меня с испугом. — А потом оживлю и снова убью. Марин, ничего не было. Клянусь.

— Да ты не обязана мне ничего объяснять, — вытирает она нос.

— Может, и не обязана, — закипает во мне новый приступ бешенства. — Но мы сейчас поедем и всё при тебе выясним, — подскакиваю я с дивана и начинаю переодеваться. — Прямо сейчас.

— У него были доказательства.

— Что?! — я замираю, натянув всего одну штанину.

— Он сказал, что у тебя были месячные.

— Вот урод, — не удерживаю равновесие и падаю прямо на пол.

Барахтаюсь, пытаясь подняться. И всё же встаю, потирая ушибленный копчик. Наверно, это смешно выглядит — Маринка робко улыбается. Зато это даёт мне время подумать.

— Наверно, он видел в ведре использованные прокладки, — строю предположения. Да и всё моё поведение, наверно, навело его на такую мысль: скованность, одёргивание одежды, эти невольные взгляды на стул, когда встаю. В общем, нетрудно было догадаться. Но чтобы использовать это как доказательство… Прибью скотину!

Набираю номер такси.

— Скажи мне адрес, — обращаюсь к удивлённой Маринке. И называю продиктованные улицу и номер дома.

— Я не поеду, — упирается она, бегая за мной по комнатам, пока я ищу то второй носок, то ключи.

— А зачем тогда ты приехала ко мне, если не за правдой?

— Я просто шла, куда глаза глядят, потом села в первый попавшийся автобус, а потом вдруг объявили «Алеутская» — и я вышла. Тоже машинально.

— Неудивительно, что ты так замёрзла, если шла сюда пешком от «Алеутской», — качаю я головой, но не сдаюсь. — Давай, давай, одевайся! Покончим с этим раз и навсегда. Пусть скажет мне в глаза, как он меня любит. И как любил, что собрал столько неоспоримых доказательств.

В квартиру Стаса звоним так долго, что я не на шутку опасаюсь, что придётся вернуться ни с чем. Но всё же он открывает. Заспанный, всклокоченный.

— Здравствуй, — обдаёт меня запахом перегара, когда я, не спрашивая разрешения, вламываюсь в дверь.

— И тебе не хворать, — критически осматриваю его перебинтованные руки, разбитую опухшую губу. Самоубийца. Отчаянный самоубийца. Это мысль, определяющая его характер, лишь мелькнувшая в беседке, теперь кажется вырезанной у него на лбу.

— Марин, — начинает он смущённо поправлять волосы, увидев вошедшую следом девушку. — Прости меня. Пожалуйста. За всё.

— Ты подожди извиняться-то, — оглядываюсь я в прихожей с шикарным мозаичным панно на полу, с рифлёными колоннами, которыми оформлены проходы. И облаками, придающими этим нарисованным сводам ощущение неограниченного потолком пространства. — Рановато ещё. Расскажи-ка нам лучше о своих чувствах ко мне. И о жарких ночах, которые мы, видимо, проводили вместе.

Он закрывает глаза. Тяжело вздыхает. И не мне, но Маринке явно кажутся эти секунды бесконечными.

— Это неправда, — именно на неё он и поднимает глаза. — Мне очень жаль. Но я был так зол, так раздосадован, что не придумал ничего умнее, кроме лжи, чтобы его задеть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Кого? — от взгляда, которым Маринка смотрит на Стаса, у меня по коже бегут мурашки. Она и правда любит его. Но хуже всего, что он это прекрасно знает.

— Берга, Марин, Берга, — он словно гипнотизирует её как кролик удава, заглядывая в глаза. Не удивлюсь, если она поверит в любую очередную ложь, которую он скажет, но я же не зря тут рядом ворон считаю.

— Берг-то здесь вообще при чём? — привлекаю к себе внимание.

— Вик, прости, но у меня с ним старые счёты. Сначала Маринка, которую он забрал и запретил и близко к ней приближаться. Потом подобный разговор о тебе. Он слишком много на себя берёт. И меня просто достало таким как он подчиняться. Таким, как мой отец, — он потёр своими свежими бинтами виски и болезненно сморщился. — Может, пройдёте?

— Думаешь, стоит? — кошусь я на Маринку.

— Отметим твоё замужество, — усмехается Стас.

— Да, кстати, мы же со Стасом заезжали в ресторан, — словно извиняется передо мной Марина, — и нам отдали с собой всё, что там уже успели приготовить. Александр Юрьевич сказал всё забрать себе, потому что он неизвестно, когда вернётся. Мы всё сюда и привезли.

— Почему неизвестно? — удивляюсь я.

— Там всё очень плохо. Электричество вовремя не отключили. Из-за воды случилось короткое замыкание, начался ещё и пожар. И он сам его тушил, — вид у Маринки такой несчастный, когда она рассказывает, глядя на моё ошарашенное лицо. — Я думала, ты знаешь.

— Нет, Марин, — мне словно нечем дышать. — Мы же поссорились. Из-за тебя, идиота, поссорились, — бросаю я гневный взгляд на Стаса. — Я и понятия не имела, что там у него происходит.

— Вик, прости, — переминается с ноги на ногу Стас.

— Марин, принеси что-нибудь попить, пожалуйста, — обращаюсь я к девушке, но не потому, что горло пересохло, а чтобы поговорить с этим камикадзе наедине.

— Прости, — блеет он, когда Маринка уходит.

— Заткнись, — обрываю я его на полуслове. — Что ещё ты рассказал обо мне Бергу? Про работу? Про квартиру? Про то, как мне нужна была эта печать в паспорте?

— Нет, нет, Вик, — отчаянно машет он головой и протягивает свои забинтованные руки, от которых я отмахиваюсь. — Об этом даже Марина не знает. Она — только про квартиру.

— Вот пусть большего никто не знает. Стас, я тебя очень прошу — не лезь. Не порти то, что по твоей милости и так трещит по швам.

— Ты всё же любишь его? — хмыкает он. И я собираюсь привычно уверенно возразить, но осекаюсь… а потом приходит Маринка.

— Я, кстати, нашёл покупателя, — сообщает Стас, пока я глотаю холодную невкусную воду.

— Отлично, — вытираю рот, возвращаю кружку. — Но давай мы завтра об этом поговорим, — я разворачиваюсь к двери.

— Ты куда, Вик? — останавливает меня Марина.

— Мне надо ехать. Очень. Правда, — вижу я её растерянность. — Созвонимся, — вкладываю я как можно больше уверенности в свой голос. — Счастливо оставаться!

Вот теперь ей точно нечего здесь бояться. И если она решилась, то её ждёт чудесная ночь с человеком, которого она любит.

А меня пусть никто и не ждёт, но я должна быть там. Там, где он. С тем, кто с этого дня зовётся моим мужем. С тем, кого я так неуверенно не люблю.

52. Алекс

— Александр Юрьевич, простите, — отвлекает меня охранник. — Там у входа девушка утверждает, что она ваша жена.

— Да, да, впустите, — рассеянно оглядываюсь я на Наденьку, уже устремляясь навстречу. Да какая к чёрту Наденька! — Вика!

— Алекс! — она обхватывает меня за шею, и я не в силах этому противостоять — этому пьянящему чувству счастья, что она здесь, со мной, рядом.

Прижимаю её к себе и целую. Целую жадно, не особо заботясь куда попадаю: в глаза, в лоб, в холодные с мороза щёчки и, наконец, ловлю её губы — тоже холодные, нетерпеливые и трепетные, такие любимые губы, такие бесконечно желанные.

Я, кажется, был зол. Мы, кажется, поссорились. К чёрту всё! Как невыносимо я по ней соскучился! Каким глотком свежего воздуха становится её поцелуй. Меня словно срезанный цветок поставили в воду, и я оживаю на глазах, расправляя листья, раскрываюсь, как поникший бутон. И мой поникший бутон в штанах тоже незамедлительно реагирует.

— Поехали домой, а? — с трудом, но отрываюсь я от её губ. Оглядываюсь. Что-то я забыл. Ах, да, тут где-то была Наденька. Но её, кажется, и след простыл.

— Уверен? — толкает эта несносная девчонка меня в открытую дверь кабинета администратора.

— Вика, это не то место…— пытаюсь я возразить.

— Ну, а чем здесь хуже, чем в лимузине, — осматривается она, уже снимая брюки. — Смотри, даже диванчик есть.

— И два окна. На улицу и в фойе, — уже вяло, но я ещё сопротивляюсь. Хотя что я могу противопоставить девушке моей мечты, к тому же без трусиков.

— Мнн, какой вид, — дёргает она регулировку жалюзи. И я наивно думал, что она закрывает их, пока расстёгивал брюки, но она, наоборот, раздвинула плотную занавесь совсем.

— Что ты делаешь? — в ужасе прижимаю я голую задницу к дивану.

— Создаю тебе незабываемые воспоминания о твоём браке.

— Там же пресса. Завтра нас покажут во всех новостях.

— Уверяю тебя: уже сегодня ты соберёшь рекордное количество просмотров в ю-тубе, — устраивается она сверху с таким проворством, что у меня замирает дыхание, — если будешь сопротивляться, я и свет включу.

— Они и так всё снимут, если не закроешь окно.

— Не закрою, — смотрит она с вызовом. Но если думает, что испугаюсь, то сильно ошибается.

— То есть лучше не дёргаться. Чёрт! — откидываю я голову на спинку дивана, когда она немилосердно обхватывает рукой напряжённую головку.

— Расслабься, Берг, получи удовольствие после тяжёлого трудового дня, — скользит её рука так настойчиво, что мне уже реально плевать: пресса там не пресса, Наденька не Наденька.

И я знаю, что эта чертовка делает — заканчивает то, что было в лимузине, но так, как хотела она. Подавляю желание сделать по-своему.

«Да, моя девочка! Пусть будет по-твоему!»

Да! Какая же она упоительно узкая внутри. Влажная. Сладенькая. Одуряюще желанная. Всё, нет больше сил терпеть эту пытку — подхватываю её под ягодицы. И больше не замечаю ни вспышки камер, ни скрип дерматина, ни судорогой сведённые мышцы. Я работаю как насос, что нагнетает давление где-то у меня в башке. И знаю, чего ещё мне так невыносимо не хватает для полного счастья. Задираю вверх её тоненький бюстгальтер, впиваюсь губами в один сосок, пальцами сжимаю другой.

Боже, как я её хочу. Меня сейчас порвёт. Кажется, я лопну, как перекачанная шина, если моя неугомонная сделает ещё пару таких движений, с оттяжкой, когда я выхожу из неё почти полностью, а потом погружаюсь до самого упора с хлопком. Не хочу её трогать там грязными руками. То как она стонет и выгибается, наращивая темп, и так доводит меня почти до исступления.

«Давай, моя маленькая! — сдерживаюсь я из последних сил. И при первой же её судороге, наконец, разряжаю обойму.

О, да! О, боги! Наверно, когда-то я всё же сделал что-то правильное в жизни, раз это заслужил. Может быть, в детстве перевёл старушку через дорогу. Или не зря кормил того бездомного кота.

«Да, моя девочка! Да!» — подхватываю я её за спину, радугой выгнувшуюся в экстазе. И эти разноцветные всполохи всех семи основных цветов калейдоскопом рябят у меня в глазах.

Она невероятна. Какой фиктивный брак? Какие договорённости? Я не отдам её никому! Ни за что! Никогда.

— А теперь скажи, — шепчу я, когда упав на моё плечо, она наконец выравнивает дыханье. — Было ли тебе со Стасиком хотя бы в половину так же хорошо?

Чувствую, как она напрягается. Нет, моя дорогая, легко нам не будет.

— А тебе с Наденькой? — поднимает она голову.

— Наденька похожа на дохлую лягушку по сравнению с тобой, — улыбаюсь я.

— А Гремлину нравится, — улыбается она в ответ. И встаёт как есть. И идёт к окну, хотя там, за ограждением, метрах в двадцати от нас, прессы явно добавилось.

— Гремлину?! — провожаю глазами её упругий зад, белеющий в слабом свете из фойе. Повторить что ли?

— Да. Павел Андреич так энергично пялил Наденьку прямо на столе в архиве и остался так доволен, что явно ради этого только и приезжал, — задёргивает она жалюзи к разочарованию собравшейся публики.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты о чём? — никак не могу я взять в толк, но желание продолжать акробатические этюды как-то пропадает.

— О том, что трахаются они регулярно, — сокрушённо качает она головой и начинает надевать свои вещи.

Я тоже натягиваю штаны и растираю сведённые мышцы, пытаясь осмыслить сказанное.

— И как давно?

— Ревнуешь? — смеётся она и уже полностью одетая садится на диванчик, тыкая в телефон. А потом протягивает его мне, развернув экраном. — Держи. Очень увлекательное видео. Надо разместить на том же канале, где нас выложат эти журналюги.

У меня определённо очень выразительное лицо. Я прямо чувствую, как брезгливо морщусь, глядя на то, как корчится Гремлин. Фу! И мне гадко, что я совался в ту же дырку. Мне вообще гадко.

— Огонь? — повторяю я, и Вика смеётся.

Нет, она, зараза, ржёт, но я всё равно слышу Наденькины неожиданные откровения. Замуж, чтобы прибрать мой бизнес? Что?! Нет, в принципе ничего нового, но то, как она это говорит, меня обескураживает. И дальше от откровений Гремлина уже не кровавой пеленой, чистой алой кровью наливаются глаза. Кровью Гремлина, которой я заставлю его захлебнуться, если с головы моей девочки упадёт хоть один волосок.

— И давно ты это записала?

— Там дата стоит. На этой неделе.

— Ты же понимаешь, что я его теперь сотру в пыль и развею её по ветру так, чтобы не только мокрого, никакого места от него не останется? — возвращаю я ей телефон. — Перекинь мне это.

— Знаю, мой тигр, — обнимает она меня за шею. — Но в твоё благоразумие я верю ещё больше.

— Посмотри на меня. Я со спущенными штанами под вспышками фотокамер. О каком благоразумии ты говоришь?

— Санёк! — отрывает нас от разговора голос Ефремыча.

Он явно стоит за дверью, но входить не решается.

— Идём, — встаю я первый. Поднимаю за руку Вику, но она, шалунья, ещё умудряется сорвать быстрый, но такой вкусный поцелуй.

— Какие новости? — открываю рывком дверь, придерживая Вику одной рукой.

— Мы закончили, но завтра поговорим. Я устал как собака, — грязный, измученный, уставший Ефремыч разворачивается к выходу. Подозреваю, что выгляжу так же плачевно. — Давайте, молодёжь, пока!

Он усмехается. А я удивляюсь. Очередной раз за сегодня. Смерив меня ненавидящим взглядом, его под руку берёт Наденька.

«Ну-ну!» — только и остаётся мне, что покачать головой, провожая взглядом, как они выходят, как садятся к Демьянову в машину.

Говорят, старый конь борозды не испортит. Но той ненасытной борозде, похоже, всё нипочём.

— Ну что, домой? — подхватываю я мою девочку и тоже тяну к выходу.

— Домой! — улыбается она.

Наконец-то домой!

53. Виктория

Шёлковые простыни засыпаны пожухлыми лепестками роз. Свечи оплавлены больше, чем на половину, и стоят с потёками воска на круглых боках. В ведёрке с давно растаявшим льдом — тёплое шампанское.

Нас здесь ждали. Только много часов назад.

— Можно я первая в душ? — топчусь нерешительно на пороге спальни.

— В этой квартире три душа и две ванны, — улыбается Берг, подавая мне свёрток шёлка. — Занимай любую.

— Это что?

— Это чтобы ты не ходила в моих рубашках, — ржёт он. — Хотя в них ты выглядишь не менее соблазнительной.

— Кто-то из твоих подружек забыл? — прищуриваюсь подозрительно.

— Конечно, буду я ещё ради нескольких недель фиктивного брака тратиться, — фыркает он и нагло занимает именно ту ванную, на которую я и нацелилась.

Интересно, ещё разок в душе для разнообразия он потянет? Или это жестоко?

Всё же щажу его. Голодный, уставший, измученный. Ладно, что я изверг какой. Хотя дни нашего брака и сочтены, но всё же измеряются неделями, а не днями. Дам ему передышку. И покормлю. Жена я или не жена, в конце концов?

Споласкиваюсь быстренько. Натягиваю сорочку на тоненьких лямочках и распашной халатик. Волшебные, невесомые, вкусно пахнущие свежестью. И пока Берг оттирает там свою сажу, с пристрастием заглядываю в холодильник.

— Это что?

Алекс появляется в махровом халате, когда я начинаю разбирать пакет, где в отдельных контейнерах сложены уже нарезанные продукты, насыпаны специи, налиты соусы.

— Еда, — вытирает Алекс капающую с волос воду. — Не люблю готовую. А это как бы и сам готовишь, и в то же время очень экономится время и на покупку, и на разделку, и на поиск рецептов. Вот видишь, — он вытаскивает красивый распечатанный лист с вензельками. — Рецепт. Всё расписано. Пошагово. Все контейнеры даже пронумерованы, если ты, например, по виду кориандр от кинзы не отличишь.

— Это одно и то же, — фыркаю я.

— Да ты полна сюрпризов, — разворачивает он листок к себе. — Что мы сегодня готовим? Тушёные баклажаны с мясом по-царски? Хм, — он потирает гладко выбритую щёку. — Ну, по-царски так по-царски. Итак, берём сотейник…

И то, с каким озабоченным видом он осматривает свою кухню, заставляет меня давиться от смеха.

— М-да, — снимаю я большую сковороду с прямыми боками. — Готовишь ты явно нечасто.

— Этим обычно занимается

моя девушка

, — хитро улыбается он и помогает включить плоскую плиту, пульт управления которой похож на приборную панель космического корабля.

— Ах, да, я помню, — подсматриваю я в рецепт в его руке, а потом беру со стола баночку под номером «один», с маслом. — Парнем её точно назвать нельзя. Она ещё кроликов кормит. Как там её зовут? Твою домработницу? Марь Иванна?

— Маргарита Алексеевна. И кстати, — вручает он мне лист. — Пошёл я посмотрю, как там мои пушистики. А ты готовь, не отвлекайся, — строго грозит он пальцем.

Но вместо того, чтобы уйти, засовывает голову в холодильник и чем-то там шуршит, хрустит, чавкает.

— Слушай, может, ну их, эти баклажаны, — захлопывает он дверцу. Изо рта у него торчит ломтик морковки, который он дожёвывает. — Там всякая нарезка есть. Фрукты. Нам хватит. Я и забыл, что уже так поздно.

— Да как скажешь, — переставляю я сковороду. Красная спираль под ней как по мановению волшебной палочки тухнет. — Я же понятия не имею, как ты живёшь. Может, для тебя готовить в час ночи — норма.

— Даже кроликам в такое время хочется спать, — снова открывает он холодильник и составляет на столешницу затянутые пищевой плёнкой тарелки.

Я складываю наш «сырой обед» обратно в фирменную упаковку. И пока убираю с тарелок плёнку, часть из них Алекс уже уносит в спальню.

— То ли дело, — разливает он по бокалам шампанское.

Маленький столик, установленный прямо по центру огромной кровати, пестрит закусками, но я смотрю не на него. На ссадину на скуле. На свежий ожог на правой кисти Алекса. На огромный синяк на бедре, что открылся в прорезь халата.

— Это что?

— Бандитская пуля, — запахивает он халат и протягивает мне фужер. — Не обращай внимания.

— Я серьёзно, Алекс.

— Это всего лишь след от огнетушителя, — поднимает он свой бокал. — Как-то я не ожидал, что отдача у него будет, как у гаубицы. Ну что, за нас? Как бы оно ни было, а мы сделали это.

— Сделали, — с тонким звоном встречаются наши бокалы. Я отпиваю большой глоток. — Мне кажется, нам надо поговорить.

— Можно, — неопределённо качает он головой. Без энтузиазма. А вот закидывает в рот крошечные канапе с палочек очень активно.

Нет, я не хочу настаивать. Для себя я уже всё равно всё решила. И то, что мы оба делаем вид, будто ничего не произошло, меня тоже устраивает. Нет желания скандалить. Нет сил его ненавидеть. И выяснять отношения тоже не хочу. Нет у нас никаких отношений. Просто фиктивный брак. Данное мной обещание. Мой невыплаченный долг. И моё неукротимое желание вернуть все эти долги и уехать. И ничто его уже не изменит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Только, как мне объяснили в аптеке, противозачаточные таблетки я начать пить уже опоздала, а того экстренного средства, что мне продали, хватит лишь на несколько дней. Нужны дополнительно презервативы, свечи, в общем, что-то на что Алекс должен дать добровольное согласие. И я во что бы то ни стало должна его уговорить.

— У нас остался один не внесённый в договор пункт, — всё же произношу я, когда шампанского осталось на дне бутылки и смелости во мне изрядно добавилось.

— У нас и договора-то не осталось, — усмехается Алекс.

— И всё же это придётся обсудить.

— Я понял, понял. И мой ответ: никаких противозачаточных, — Алекс забирает мой бокал, отставляет вместе со столиком и тянет меня к себе. Откуда только берутся силы у этого парня? — Мы не будем предохраняться.

— Будем, — пусть и не убираю я его руки, скользящие по голой коже под шёлк, но настроена очень решительно.

— Давай не будем? — меняет он тактику. Улыбается мягко и располагающе, засранец. И его губы шепчут мне в самое ухо. — Давай дадим нам шанс? Я клянусь, ты не пожалеешь.

— Правда? — покрываюсь я мурашками от макушки до самых пяток от его вкрадчивого голоса. От его прикосновений. От его запаха. Просто от его тепла, присутствия, дыхания. — Ты же вечно будешь сомневаться, твой ли это ребёнок.

— Просто скажешь мне, что он мой, и я тебе поверю, — играет он с мочкой уха языком. И я теряю равновесие даже сидя на кровати, на его коленях. Откидываюсь в его руках, а голова так приятно кружится.

— Нет, — звучит откуда-то издалека мой собственный голос.

— Да, — голос Алекса звучит из ложбинки на груди.

— Нет.

— Почему? — резко отстраняется он, и, подняв мою голову, смотрит в глаза. Плохо смотрит. Недовольно. Опасно. — Только не говори: потому что это ненастоящий брак. Забеременеешь — и он станет самым настоящим из всех настоящих на свете.

— Я не доверяю тебе, Алекс. А ты не доверяешь мне. Ты давишь, а я просто подчиняюсь.

— Я давлю? — аж подпрыгивает он на кровати. — Это же ты вынудила меня жениться. Так что, можно сказать, я тут сторона пострадавшая.

— Бедненький, — усмехаюсь я и тянусь за своим бокалом. — Давай не отступать от темы. Детей не будет. Но способ, которым мы будем предохраняться, можешь выбрать сам. Я соглашусь с любым твоим выбором.

— Я уже выбрал, — он встаёт. — И ты не согласилась.

Окно в этой комнате плотно задёрнуто, но он одним рывком раздвигает шторы. И долго стоит, молча глядя на ночной город, пока я мучаюсь с невыносимым желанием покаяться. Рассказать ему всё, чего он не знает. Про квартиру, про штамп, про работу.

Проклятое шампанское всегда делает меня невменяемой. Он же тогда не отпустит меня, даже если я ему не нужна. Из вредности. Из сволочизма. Назло. Просто потому, что может.

И я не знаю, как объяснить ему сейчас, в этой спальне, что у меня своя жизнь, а у него своя. Что мы никогда не будем вместе. Не потому, что нам плохо вдвоём. Потому, что не сможем. Поубиваем друг друга. Растерзаем в яростных вспышках темперамента. Порвём души в клочья, изранимся о шипы друг друга, но вместе всё равно не останемся.

Как бы нам ни хотелось — это просто физическое притяжение и ничего больше. Ну, или что-то большее, только добром это всё равно не закончится. Мы каждый сам за себя. И мы всё время словно по разные стороны баррикад.

— Алекс, — не выношу я больше этого молчания. — Нам хорошо вместе только в постели.

— И всё же ты приехала. Сегодня, — наконец поворачивается он. Но лунный свет ярче, чем от ночника в комнате — его лицо расплывается на фоне окна тёмным пятном. — После того, как я был так жесток. Или это ты просто в исполнение договора?

— Это не просто. Я волновалась. Я переживала за тебя.

— Прости меня, — он опускается на колени перед кроватью и тянет меня за ноги к себе. — Пожалуйста, прости. Я уже не понимаю, что во всём этом настоящее, а что поддельное. Где правда, а где ложь. Я сам себя не понимаю.

— Я волновалась по-настоящему, — глажу его по волосам, пока он пристраивает голову у меня на коленях, но «прощаю» сказать ему не могу.

— А я по-настоящему ревновал. Я и сейчас ревную. Невыносимо. Хоть это и глупо. И я уже боюсь тебя потерять.

— Это просто ночь, Алекс. Просто одиночество. И это просто слова. Завтра, с первыми лучами солнца, ты, как обычно, пожалеешь обо всём, что сказал. Разозлишься, что слишком раскрылся, и снова сделаешь мне больно.

— Да, ты права, — тяжело вздыхает он и встаёт. — Просто ночь. Просто одиночество.

Он молча задёргивает шторы. Молча поднимает с кровати столик.

— Ты права, дети — это перебор. Я дам тебе телефон врача, запишись. И мы вместе решим, как будем предохраняться. Спокойной ночи, Виктория!

— Алекс, — окликаю я его на пороге. — У меня ничего не было со Стасом. Он мне даже не нравится.

— Что же тогда ты в нём нашла? — усмехается он.

— Он очень помог нам с Ленкой. Оплатил операцию ребёнку. И я чувствую себя обязанной.

— Операцию?! — он даже разворачивается, так и держа в руках заставленный посудой столик.

— На глаза. Ленкиному сыну. На один глаз.

— Это он тебе так сказал?

— Нет, нет, не он. Он так и не сознался, — совсем не понятна мне его странная реакция. — Операцию оплатили анонимно. Но больше просто некому. Он один знал, и Ваньку видел, и с Ленкой говорил.

— Да он просто герой, — хмыкает Алекс. — Повезло тебе с ним.

— Алекс, мне жаль, что у вас с ним какие-то разногласия. Он тоже психанул, запутался, наврал. Но он совсем не плохой. Не такой плохой, каким тебе кажется. И Маринка его любит.

— Считаешь, что разбираешься в людях? Или это после пары бокалов шампанского ты такая проницательная?

— Ну вот опять, — тяжело вздыхаю я.

— Да, прости, не время для сложных разговоров. Тяжёлый и очень длинный день. Спокойной ночи!

И он ушёл. Опять ушёл. Оставив кучу вопросов и острое ощущение потери.

«Как два дикобраза мы тянемся друг к другу, чтобы согреться, но тут же колемся об острые иглы и разбегаемся в стороны». Не помню кто это сказал — Зигмунд Фрейд или другой жутко умный дядька. Только ни один из них всё равно не ответит мне: зачем? Зачем мы с Алексом тогда столкнулись?

Зачем вообще нам всё это? Зачем?

54. Алекс

Кто бы мог подумать, что эта взбалмошная девчонка окажется мудрее меня. Но она оказалась права, когда сказала, что нам обоим будет лучше, если всё останется, как есть. Просто договор. Просто секс. Просто живём вместе, пока не надоест.

Ради неё я выбросил всю романтическую подростковую чушь из головы и стараюсь быть взрослым. Как раньше. Хладнокровным, уравновешенным, порой безучастным. Непрошибаемым, циничным, временным в её жизни.

Так нам обоим проще. Мы не пытаемся строить отношения. Не предъявляем друг к другу никаких требований. Мы просто живём.

Секс ради секса, пока он доставляет нам удовольствие, — и больше ничего.

У меня даже получается притворяться. К третьей неделе этого безумного секс-марафона я даже втянулся изображать благоразумие. Делать вид, что мне всё равно. И за невозмутимостью каменного утёса скрывать всё, что творится у меня в душе.

— Укол? — равнодушно переспрашиваю я Вику в кабинете гинеколога. — Ты выбрала укол?

— Среди современных средств контрацепции — это пока лучшее предложение, — поясняет женщина в белом халате. Ухоженная, даже холёная, слегка надменная, неопределённого возраста.

Это не моя знакомая. Вика записалась на приём к участковому гинекологу. И я не стал возражать.

— Противозачаточный укол делается раз в три месяца на пятый день менструального цикла, — поясняет доктор по второму кругу, выписывая рецепт. — Всего четыре инъекции в год. И контрацептивный эффект выше, чем у других гормональных средств — до двух беременностей на сто женщин. При минимальных побочных эффектах и осложнениях.

— Девяносто восемь процентов, — подсчитываю я вслух и едва подавляю вздох.

Три месяца и никакой надежды. «Сколько денег надо дать этой прожжённой эскулапше, чтобы она согласилась сделать фальшивый укол?» — пищит в голове назойливым комаром. Да, я согласился со всеми Викиными условиями. Но так боюсь её потерять, что готов почти на всё. Почти.

Всё же хочу быть с ней честным, поэтому прогоняю эту нелепую мысль о подлоге лекарства. А ведь ребёнок мог бы всё изменить. Всё. Но три месяца! Почему она не выбрала какие-нибудь таблетки? Пропустила, забыла — и у нас есть шанс. Наверно, именно поэтому — почти стопроцентная гарантия.

— Да, очень высокая эффективность, — подтверждает доктор. Она протягивает бланк, даже улыбаясь, хоть и довольно неприятно.

— И никаких презервативов и дополнительных мер, — поясняет мне Вика в машине свой выбор, уже вертя в руках вожделенную коробочку с лекарством. — Ещё недельку подождать — и будет тебе настоящее счастье, без всяких резинок.

— Да мне и так неплохо, — подтягиваю я её к себе. — Если бы ты ещё места выбирала не такие экстремальные. В туалете ресторана мне ещё, скажем, повезло: крышка унитаза упала не на ногу. Но та собачонка в подъезде прокусила штанину насквозь.

— Но ты держался как герой, — смеётся она. — Даже когда её хозяйка нас почти спалила, всё равно довёл дело до конца.

— Я не мог оставить свою девушку неудовлетворённой, — шепчу ей на ухо, привычно пересаживая на колени. — Миш, припаркуйся где-нибудь в тихом месте и покури минут пятнадцать.

— В тихом месте? Фу, какой ты скучный, Берг! — морщит она носик и изгибается к водителю. — Миш, едем в ближайший торговый центр.

— Александр Юрьевич? — смотрит на меня в зеркало заднего вида невозмутимый водитель.

— Ну, в торговый центр, так в торговый центр, — соглашаюсь я, словно нехотя.

Три недели бесконечного безумия.

И каждый день эта богиня утреннего стояка начинает с разминки в постели. Душ, лёгкий завтрак, обязательная «мимими-терапия» с тисканьем двух пушистых кроликов. А потом мы едем на работу: она на свою, а я на свою.

Просыпаться с ней рядом уже удовольствие. Засыпать с ней рядом — неописуемое удовольствие. Но встречаться с ней на нейтральной территории в течение дня — такое изысканное удовольствие, что хочется залезть на Эверест и кричать: «А-а-а-а-а!» Кричать, пока не сорву голос.

Нет, я что-то, конечно, делаю. Какие-то простые вещи: управляю компанией, гоняю подчинённых, встречаюсь с партнёрами. Заключаю договора, решаю текущие вопросы, подписываю документы. Даже в спортзал хожу. Но это всё такие мелочи по сравнению с тем, что творится, когда мы остаёмся наедине. И всё сложное становится делать вид, что этот спарринг — чисто из спортивного интереса. Мне — сложнее.

Каждый день я проживаю с ней, как последний. Каждый день она устраивает такой отрыв, словно хочет отдать себя полностью и умереть. Каждый день словно ходит по краю. И я чувствую в ней эту беспощадность к самой себе. Этот крышеснос, безбашенный, безбрежный. Он сводит меня с ума, но я загнан в ловушку собственного эгоистичного предложения.

Скован правилами игры, которые сам же и принял.

Я женат. Но не знаю, как сказать своей жене, что, чёрт побери, я хочу большего. Наших детей. Наших внуков. Хочу прожить с ней долго и счастливо. Не так однобоко счастливо, как мы сейчас изображаем. А по-настоящему. Чтобы в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии. Что я сдохну, если она уйдёт. Потому что, чёрт побери, я люблю её.

Как я её люблю!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не знаю даже, как сказать ей об этом, чтобы всё не испортить. Не поспешить, не накосячить, не облажаться. Не знаю, как убедить, чтобы она поверила. Даже при малейшем намёке на чувства она тут же прячется, словно улитка в раковину. И тут же пресекает любые разговоры, когда я пытаюсь об этом говорить.

Она согласилась на секс — и у меня есть секс, двадцать четыре часа в сутки. Но я хочу целую жизнь. С ней. И пока она сама дала нам три месяца этим уколом, я воспользуюсь этим шансом, чего бы мне это ни стоило. Я попробую её убедить, что мы можем дать друг другу больше, чем просто секс. Что просто сексом это никогда и не было.

— Нравится эта примерочная? — затаскивает меня Вика в кабинку, схватив по пути первую попавшуюся тряпку.

— Ты же специально выбрала час-пик? — смотрю, как юбка медленно ползёт вверх по её бёдрам. — Чтобы вокруг было побольше народа?

— Конечно, мой дорогой, — шепчет она, справляясь с замком на моих брюках не глядя. — А ещё эту кабинку для инвалидов. Угадай почему?

Она разворачивается спиной и, выгнув спину, хватается за надёжно закреплённый на стене поручень.

— Это запрещённый приём, — выдыхаю я. Ну что я могу противопоставить этим чулочкам? И этим крепким ягодичкам, и этой полосочке бикини, которую она сама подцепляет пальцами и отодвигает в сторону? — Ну, иди сюда.

Я знаю, что она уже мокрая. Вижу эти влажные складочки, по которым ещё в своё удовольствие вожу скользкой, подрагивающей головкой. Знаю, что могу войти в эту узкую щёлку так глубоко, как захочу. И вхожу. И моя девочка уже не стонет от боли. Только от удовольствия. Смыкается на мне тугим кольцом, обхватывает напряжёнными мышцами и сокращает их в такт толчкам, пока я выплесну всё, до последней капли. Она так многому научилась за эти дни.

Оргазмом, тяжёлым, полновесным, мучительным, простреливает так, что болят стиснутые челюсти.

— Давай не будем ставить этот укол? — сажаю я её спиной к себе на колени, обессиленно упав на кушетку. Прямо так, как был, со спущенными штанами, с поникшим латексом, беспомощно свисающим с конца со всеми моими надеждами внутри. — Неужели тебе так плохо со мной? Неужели думаешь, что я вас брошу? Что отпущу тебя?

— Алекс, пожалуйста, — вижу, как стискивает она зубы.

— Девочка моя, — оставляю я влажный укус на её шее. — Ну, неужели ты до сих пор думаешь, что я кому-нибудь когда-нибудь тебя отдам?

— Алекс! — отстраняется она, недовольно и даже зло. — Ты смирился, что Маринка встречается со Стасом?

— Да, чёрт побери! Мы с ним поговорили, я даже извинился. Но при чём здесь это?

Вот. Она опять сердится и уходит от разговора.

— Ты поговорил с Надеждой Андреевной по поводу китайского товара?

— Я же объяснял тебе, что знаю всё это прекрасно. Я не нуждаюсь в её оправданиях. Ушла и ушла. Скоро найду нового директора, и забудешь её как страшный сон, — тоже злюсь. Умеет она сбить настрой. — Компания давно так работает, все эти французы с итальянцами всегда отшиваются в Азии, Пинкертон мой. Но, да, на всякий случай я все перепроверил ещё на раз. Ещё будут вопросы, мой дорогой исполняющий обязанности директора?

— А завскладом уволил? Ту, что так любила считать чужие денежки и распускала все эти грязные сплетни?

— Ты же сама набирала новую команду на склад, — поворачиваю я её мордашку, и пристально всматриваюсь, почуяв неладное. К чему она клонит?

— То есть ты сделал всё, о чём я тебя просила?

— И то, о чём не просила — тоже, ибо разбираюсь во всём этом лучше.

— Это неважное уточнение. Главное, ты сделал всё, как просила я, — фыркает она и встаёт. — Так зачем ты мне такой, Берг? Вот такой ручной, послушный, беззубый?

Я открываю и закрываю рот, как рыба на дне водоёма, с которого резко ушла вода. А эта зараза равнодушно достаёт из сумки влажные салфетки, одну из которых протягивает мне. Приводит себя в порядок, одёргивает юбку и поправляет в зеркале слегка поплывший макияж.

— Ах, так? — рывком надеваю я штаны, и сдувшийся латекс вместе с салфеткой бросаю в кучу какого-то мусора в углу. — Я, значит, стал твоим ручным зверьком?

— Да, мой дорогой, — улыбается она торжествующе.

— Безропотный? Покладистый? Терпеливый?

— Дрессированный, милый, домашний, — наматывает она на руку галстук, подтягивая меня за шею вниз. Я, конечно, сопротивляюсь — столетний дуб нагнуть легче. Но эта бестия тыкает меня острым ноготком в живот, и я поддаюсь — рефлекторно сгибаюсь. За что получаю благосклонный поцелуй в нос, как комнатная собачка.

— Угу, значит, хочешь поиграть? В подчинение? — спрашиваю я уже в машине. — Хорошо. Их есть у меня.

И перегнувшись к водителю, шёпотом сообщаю, куда мы сейчас едем.

55. Виктория

Чёрт, ведь знала, что играю с огнём.

Что он обидится, расстроится, разозлится. Что это несправедливо и даже жестоко по отношению к нему. Но того, что в качестве мести Алекс потащит меня в секс-шоп, никак не ожидала.

Не знаю, почему меня берёт оторопь в этом заведении. Вот делать Алексу приятно рукой за столиком в ресторане — мне не стыдно. Не стыдно вытирать испачканную руку об накрахмаленную салфетку, пока, прикрыв лицо рукой от внезапно появившейся официантки, он делает вид, что уткнулся в меню.

Но в этом месте воздух словно пропитан пошлостью и развратом. Мне нечем дышать и хочется поскорее выбежать. Хотя на самом деле пахнет всего лишь резиной и дешёвым пластиком, как в отделе игрушек на китайском рынке.

— День добрый, — вглубь довольно скромного по размерам помещения Алекс подталкивает меня в спину.

— Здравствуйте, — выходит нам навстречу из-за прилавка парень- продавец. Ни о чём не спрашивает, но вытягивается в струнку, готовый к любым вопросам.

Чёрт, ещё и парень. Мне и так здесь ужасно неловко среди всех этих резиновых фаллосов, ещё и одни мужики вокруг.

— Вы знаете, моей жене захотелось чего-нибудь пожёстче, — невозмутимо сообщает Берг. — Где у вас тут всякие кляпы, ошейники?

Он осматривается как ни в чём не бывало и даже по-хозяйски меня приобнимает, пока продавец идёт впереди нас и показывает на стеллажи.

Резиновые Зины с открытыми ртами, искусственные вагины, манекены в кружевных комбинезонах с прорезями в стратегически важных местах — с трудом подавляю желание прикрыть глаза рукой. И едва заметная усмешка Берга, ничем не прошибаемого Берга — достойная награда за мою жестокость.

— Вот, как раз то, что надо, — выхватывает Алекс с полки кожаную плётку и удобно вкладывает в руку. — Как ты там сказала? Ручной?

Он разворачивает меня спиной и легонько хлопает по попе прямо на глазах у продавца, словно примеряется. Сволочь! Я и возразить не успеваю.

— Нет, это слишком мягкая для тебя.

— Алекс, прекрати, — возмущаюсь я, натужно улыбаясь.

— А вот эта? — протягивает подлый продавец настоящий кнут.

Он рассекает воздух и тоже приземляется на мои ягодицы.

— Ай, — потираю я задницу. — Алекс! Прекрати, это уже не смешно.

Пытаюсь забрать это пыточное орудие, но он оттесняет меня, и сам его возвращает.

— Это чересчур жёсткая. Не хочу её покалечить. Она мне пока дорога, — оценивает он меня взглядом и с каменной рожей продолжает выбирать, небрежно покачивая висящие упаковки с яркими и очень красноречивыми фотографиями на упаковках.

— Есть вот такая, — продавец, и глазом не моргнув, протягивает следующий хлыст.

И у меня стойкое ощущение, что это заговор. Мужской заговор. И они откровенно надо мной издеваются. Оба.

— Во, эта в самый раз, — взвешивает Алекс в руке плеть с несколькими кожаными хвостами. — Дорогая, ну выбери и ты себе что-нибудь. Вон ту штучку со стразиком, — показывает он на анальную пробку. — Тебе пойдёт. Девочки любят блестящее.

— Сам себе её засунь. По назначению, — верчу я в руках на зло ему огромный чёрный фаллос, делая вид, что прикидываю, как бы он смотрелся в его штанах.

— Это ты себе сильно льстишь, если думаешь, что его потянешь, — усмехается Берг. А потом на полном серьёзе, прихватив свою плётку и выбранный мной гигантский фаллоимитатор, отправляется на кассу.

— Мы не договаривались ни на какие извращения, — преодолев все это унижение в магазине, шиплю я в машине, как раскалённая сковорода, заглядывая в пакет с купленными игрушками.

— Ну, а кто же виноват, что ты порвала контракт, — нагло лыбится Алекс. — Тебе не нужен домашний Берг. Но раз ты не любишь тех, кого сама приручила, я готов стать снова диким. Ради тебя — готов.

И столько горечи в его голосе. А ведь он правда так давно не обижался, что мне искренне жаль, если я перегнула палку. Хотела его разозлить после визита к врачу, но он лишь ненадолго оживился и теперь ещё больше сник.

— Прости.

— Мне не за что тебя прощать, — отворачивается он к окну.

— Я просто пошутила.

— Я понял. Я тоже, — он протягивает руку к пакету. — Если что, это всё не ко мне. Все эти игрушки.

— И уж точно не ко мне, — вздыхаю я с облегчением, хоть он и достаёт свою плётку. — Что тогда не так?

— Ну, что у нас может быть не так, дорогая? — рассматривает он кожаную рукоятку с интересом. И, нагнув голову, явно представляет, как и куда её можно использовать. — Мы же даже не семья.

— Очень прошу тебя, Алекс, не начинай.

— Разве я начал?

— А разве нет? Или доктора всегда на тебя так действуют?

— Ты выбрала укол. Почему? — всё же пробиваю я его броню, докопавшись до правды. И сама не рада, что добилась откровенности.

— Ты же всё слышал.

Ну, что ещё я могу ему ответить? Потому что выбрала самое надёжное? Потому что боюсь поддаться на его уговоры? Потому что вижу в его глазах то, о чём не могу даже думать и во что мне никак нельзя верить? Потому что сама глушу в себе это изо всех сил. Потому что боюсь, что он устанет, наиграется и остынет. Да что там! Этот укол… я просто думала, что у нас есть хотя бы эти три месяца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Забираю его плётку и, подтянув за шею к себе, отвечаю на его вопрос поцелуем. Или закрываю его рот поцелуем — тут уж как посмотреть.

Я не знаю, как сказать ему это:

«Не рви мне душу, пожалуйста! Не говори ничего. У нас нет на это времени. У нас и всего-то осталось две недели на двоих. Две недели, Алекс! — целую я его так, что он, кажется, сейчас снова попросит водителя остановиться и выйти. — Две последних недели. А потом я уеду. И ты забудешь меня. Может, не сразу. Но потом обязательно забудешь. Найдёшь другую сумасшедшую и будешь доводить до исступления своими поцелуями. И я тоже тебя забуду. А если нет, то всё равно очень сильно постараюсь тебя забыть».

— Миша, — отрывается Алекс, тяжело дыша.

— Почти приехали, Александр Юрьевич, — оправдывается водитель и только что не добавляет «потерпите».

Но я не настроена продолжать в машине или архиве, как когда-то Наденька. Я вообще не настроена продолжать, потому что хочу плакать. И не хочу, чтобы он это видел.

— До вечера, — разрываю я объятия и выскакиваю, не давая Бергу опомнится, едва машина останавливается.

Прислонившись головой к стене, слышу, как отъезжает его джип. И не знаю, сколько стою здесь, в коридоре за дверью, вытирая льющиеся слёзы.

Как я уеду? Как вырву его из своего сердца, когда считаю минуты до каждой новой встречи? Просыпаюсь ночами и часами не могу на него наглядеться. На такого красивого, сильного и одинокого. На того, ради которого я могла бы горы свернуть, предать, убить, умереть. Ради того, кто так отчаянно пытается меня удержать даже во сне.

Нет, нет, нельзя об этом думать! Нельзя оглядываться. Нельзя позволять себе мечтать. Нет, у нас всё равно не сложится.

Вытираю слёзы. Тяжело вздыхаю. Иду к своему кабинету.

Надо делать, что решила и не отступать. Не поддаваться этой слабости. Это сейчас он такой очаровательный, но на сколько его хватит? Наиграется, натешит своё самолюбие, заскучает и бросит. Сколько у него было женщин до меня? Сколько бурных романов? Пока ему нравится его новая игрушка, он влюблён, он счастлив, но настанет время и он потянется за новой. А старую сломает и бросит. Я не хочу быть сломанной. Я уйду сама.

— Виктория Викторовна, — встречает меня разъярённая Ворона. — Вас человек второй час дожидается.

— Ну, ты же напоила его кофе? Рассказала последние сплетни? Включила ему последнюю серию своего сериала? — задаю я в полной тишине вопросы, пока снимаю пальто. Не знаю, почему эту Ворону я тоже не уволила. Но мои дни тут всё равно сочтены, а новый директор пусть сам решает, нужна она ему или нет. Но о том, что я всё вижу и слышу, пусть знает.

— Вам кофе? — спрашивает она ледяным тоном.

— Нет, кофе не надо, — отказываюсь я, опасаясь, что Ворона в него плюнет. Вытащив из гнезда одноразовый стаканчик, набираю воды из кулера. — Купи, пожалуйста, бутылку минералки. И там, в магазине, собрали документы для бухгалтерии, их надо передать в центральный офис.

Открываю дверь в кабинет.

— Станислав!

— Привет, — отрывается от своего телефона Стас и, судя по его счастливой улыбке, которую он прячет, переписывался он с Маринкой. Встаёт, чтобы меня поприветствовать, а я, принимая его вежливое рукопожатие, думаю о них с Маринкой.

Хоть бы у них что-нибудь получилось. С Маринкой всё и так было понятно. Но вот то, что Стас к ней окажется неравнодушен, даже для Берга стало неожиданностью. Для чёртова Берга, который и между ними умудрился вбить клин. И всего лишь потому, что так решил он.

— Как дела? — ставлю на стол стаканчик с водой, бросаю сумку, но садиться не тороплюсь.

— У тебя или у меня? — улыбается он.

— У нас, — улыбаюсь в ответ.

— Не рисковал бы я на твоём месте такими словами.

— Хорошо, что ты не на моём месте, — возвращаю намёк. Стас мне нужен. Я рада за них с Маринкой. Ради Маринки. Но ту выходку на свадьбе я ему всё же не простила.

— Так и будешь стоять? — удивляется он.

Я киваю, а потом подкрадываюсь к двери и резко её открываю. Оглядываю с пристрастием пустую приёмную. С некоторых пор я научилась в этом офисе никому не доверять.

— Ну, рассказывай, — наконец сажусь я в бывшее кресло Надежды Андреевны.

— Вик, да особо нечего рассказывать. Ты мне скажи, к чему такая срочность. Я предупреждал, что мы и за март квартиру не продадим, но на дворе конец февраля, а ты уже торопишь.

— Стас, — вздыхаю я, — я и сама не ожидала, что всё решится так быстро. Мне говорили: заезд с апреля, но оказывается ещё месяц обучения, инструктажа, экзаменов. Через две недели я уже улетаю. А на следующей приедет Ленка с Ванькой. И мне деньги нужны.

— Так попроси у мужа. Уверен, он даст тебе даже больше, чем нужно. Всё, что угодно даст, — разводит он руками, типа не понимает в чём дело.

— Я не возьму у него ни копейки, — делаю большой глоток воды. Поесть мы так и не успели, и в горле пересохло. — Он мне ненастоящий муж — это раз. Я и так должна ему — это два. Ну, а в-третьих, не лезь не в своё дело. Пожалуйста!

— Вика, ремонт его машины покрыла страховка. Ты же видела: она как новенькая. Ты ничего ему не должна. Тебя даже за хулиганство не накажут, так как материальный ущерб уже возмещён. Да Берг и не подаст в суд на жену.

— Я знаю про страховку, Стас, — делаю ещё глоток. — Но мне плевать. Не хочу быть ему должной. Ни за что.

— Интересно, а свой штамп в паспорте ты как отрабатываешь? — усмехается он.

— Лучше тебе не знать, — смотрю в его нагло ухмыляющуюся, хоть и благородную рожу с вызовом. — А то он и с тобой сделает то же самое, если ты Маринку обидишь.

— Я за Маринку и сам его порву. И, кстати, можешь меня поздравить: я тоже работу в Штатах нашёл. И тоже на круизном лайнере.

— Серьёзно? А как же твоё риэлтерское агентство? — вытрясаю из стаканчика последние капли воды.

— Оно же не моё, — пожимает он плечами. — Я там всего лишь рядовой сотрудник. Так что, если повезёт, может, встретимся где-нибудь в порту. Ладно, Вик, я всё понял, — он встаёт, — покупателя твоего дожимаю.

Я непроизвольно морщусь — так не понравился тот толстомордый дядька, что приходил смотреть квартиру: хмурый, с обвисшими, как у бульдога, щеками и презрительно поджатыми губами — но мне выбирать не приходится. Об этом думать тоже нельзя.

— Договорись, если получится, чтобы я книги свои потом смогла забрать. Вещи мне есть у кого оставить. Но книги, — тяжело вздыхаю.

— Не переживай, — ободряюще кивает Стас. — Въезжать он сразу не собирается. И вообще, я так понял, хочет деньги вложить, пока рынок жилья упал. Так что, думаю, даже после поездки сможешь книги свои забрать.

Не знаю, успокаивает ли он меня или говорит правду, но пока его провожаю, мысли мои уже там, в заботах о своём имуществе и новой работе.

Первым делом звоню Лорке, в гараже у которой я и договорилась оставить вещи. Пришла пора с ней и встретиться.

56. Алекс

Новость, которая встречает меня в офисе, заставляет не просто сесть, а ещё и попросить у Марины водички.

— Игорь Ефремыч, ты точно хорошо подумал? — сделав пару глотков, я хоть говорить могу. — Я, конечно, понимаю, что не имею права задавать эти вопросы, но, прости, это же… Наденька.

— Да знаю я всё, Сань, — откидывается бывший тесть на спинку кресла и небрежно закидывает ногу на ногу. — Знаю, что за тобой она бегала, ещё до Светки. Знаю, что замуж тебе сама предлагала. Только, как говорят: дурной пример заразительный. Ты с бухты-барахты женился. И я решил не отставать.

— Что, уже и дату назначили?

— А чего тянуть? И вообще, знаешь, у нас на редкость всё хорошо, — довольно потирает он руки. — Ну, ты понимаешь о чём я. Давно я себя таким жеребцом не чувствовал. Так что, давай, — махает мне, — убери с лица это дурацкое выражение, поздравь старика, и перейдём к нашим баранам.

— Ну, поздравляю,

чо

, — со словами у меня выходит легче, чем с лицом. — И даже на свадьбу пригласишь?

— А ты надеялся отвертеться? — сверлит он меня пронзительным взглядом. И после долгой паузы, во время которой я видимо должен был осознать всю глупость своего вопроса, добавляет: — Мы вроде взрослые люди. Попробуй только не явиться! И приглашение обязательно пришлю. Свадьбы как таковой не будет. Так, соберёмся за городом. Не столько свои, сколько нужные. Кстати, отличный повод жену свою этому сборищу представить. Для информации: будет Громилов-старший, будет…

И пока он перечисляет фамилии, которыми обычно пестрят заголовки местных газет, я думаю о том, хочу ли я, чтобы мою жену полировали похотливыми взглядами все эти «сильные мира сего».

К сожалению, намёки Ефремыча прозвучали достаточно убедительно: хочу я или не хочу, а мне лучше появиться. Ибо если меня не будет на свадьбе Демьянова, значит, нет с ним больше тёплой дружбы, что связывала нас все эти годы. А «нужные люди» быстро делают выводы: ещё решат, что лишил он меня своей поддержки. И эта свадьба — именно повод упрочить своё положение и заручиться необходимой поддержкой, потому что Демьянов ничего не делает просто так.

Но Наденька! У меня никак не укладывается это в голове. Впрочем, я в Надежде никогда не сомневался: умна, хладнокровна, изворотлива. Только сумеет ли схватить за яйца этого прожжённого делягу?

— Ох, женщины, — тяжело вздыхаю вслух.

— Вам имя — вероломство, — продолжает мою мысль Ефремыч и улыбается. — Ты мне сегодня о делах дашь договорить? А то, смотрю, тебя моя свадьба больше чем меня разволновала.

— Ну, говори, — откидываюсь к спинке кресла, — что там с этой аварией?

— Нечисто там, Сань, — встаёт он и, засунув руки в карманы, начинает мерить шагами кабинет. — Трубу явно повредили. Но доказать ничего не получится. Там двояко. Могли и надрезать, а могли и нечаянно чем-то шваркнуть. Повреждение такое, что труба могла и вообще не рвануть. Но из-за того, что на улице похолодало, в бойлерной якобы добавили и температуру, и давление. И вроде как человеческий фактор. И причин для подозрения никаких нет. И для особого расследования тоже.

— Почему же у нас с тобой тогда они есть?

— Потому что «потому» кончается на «у», — потирает он волевой подбородок.

— Страховая открестилась.

— Я в курсе, — поднимает на меня хмурый взгляд. — Халатность не страховой случай. Только автомат при коротком замыкании тоже должно было вырубить. А он не сработал. И оголённые провода появились там как?

— Да, многовато совпадений для одной аварии, — запускаю пальцы в волосы. Тяжело вздыхаю.

— А ты видел те счета за ремонт? — прищуривается Ефремыч.

— Хм, видел, — непроизвольно дёргаю я головой, вспоминая цифры. — Я их подписывал. Опустошит меня эта реконструкция начисто. Да плюс общественный резонанс. Народ схлынет. Теперь наши клубы же якобы построены с нарушением норм безопасности.

— Да, да, — чешет он затылок, — вот что хуже всего. Сейчас проверки по всему городу начнутся. Но есть и плюсы, — поднимает он палец. — Можно, под шумок как раз кого не надо прикрыть. Хочу между делом с Громиловым это обсудить.

— Ну, клуб сына-то он точно не прикроет, — мне понятен ход мыслей Ефремыча. Он из всего умеет извлечь выгоду, неужели и в этот раз выкрутится? — У наших-то теперь репутация запятнана.

— Так и мы не пальцем деланы. Нам есть что ему предложить перед предстоящими выборами.

Ефремыча отвлекает телефон. Глянув на экран, он не отвечает, но начинает собираться.

— Ладно, Санёк, давай, до связи, — обнимает он меня уже натянув пальто. — И на свадьбу чтобы с женой! — грозит он пальцем и уходит.

Ну, с женой так с женой. Я как раз не против.

— Вик, ты не можешь не пойти, — хожу я за ней хвостиком по кухне, пока она что-то готовит. Что-то очень аппетитно пахнущее и без всякого рецепта.

— Странные вы люди, — взмахивает она ножом, и я притормаживаю, опасаясь попасть ей под горячую руку. — Ведь знаешь прекрасно, что со зла это твоя Наденька и всё равно ему потакаешь.

— Я не потакаю, — упираюсь локтями на стол и всё же ухитряюсь выхватить из-под тесака, которым моя девочка орудует, как заправский повар, кусочек морковки. — Просто кто я такой, чтобы ему указывать? Он же меня поддержал, когда я женился.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она смотрит укоризненно и продолжает резать овощи.

— И не важно, чем будет скреплён их брак. Хоть и таким же банальным сексом. Пока женилка работает, пусть женится на ком хочет.

Тесак угрожающе утыкается в доску.

— Что ты сейчас сказал? Банальным? — поднимает она на меня взгляд. — Банальным?!

Я успеваю уклониться от недорезанной морковки, которая пролетает в опасной близости от моей головы. Но целый град нашинкованных овощей, которые Вика отправляет мне вслед с доски, накрывает меня, несмотря на поднятые руки.

— Ах, банальным, — она рвётся стукнуть меня и оставшейся в руках доской, но между нами стол. И мы бегаем вокруг него, уворачиваясь по очереди от летящих предметов, которые некогда на нём стояли.

— У нас лучший в мире секс, дорогая, — делаю я, как заяц, прыжок вправо, когда мимо пролетает солонка, и даже успеваю ретироваться в коридор. Но там мне под ноги попадается кролик. Я торможу, чтобы его не задавить, спотыкаюсь и во весь свой исполинский рост растягиваюсь на полу.

— Вот теперь я знаю, зачем ты купил эту плётку, — настигает меня Вика, когда кряхтя, я уже поднимаюсь на четвереньки.

А я наивно думал, что она отстала, а она, оказывается, вооружалась.

— Чёрт! — ору я, когда это пыточное орудие попадает по ягодицам. А больно оказывается, даже через одежду.

— Будет тебе сейчас небанальный, — подгоняет она меня ударами, пока я двигаюсь к спальне. Подгоняет от души. Задница реально горит. Но у меня тоже есть план.

На пороге спальни я ловлю этот хлыст и, накрутив на руку, дёргаю на себя свою разбушевавшуюся доминанту. И вот она уже в кольце моих рук, связанная, захваченная в плен вместе со своей плёткой.

— Небанальный, говоришь, — кусаю я её в шею, прижимаясь спиной к кровати. — И что же мы будем делать?

— Будем тебя бить. По губам. За всякие плохие слова.

— Какая строгая девочка, — теперь я покусываю её маленькое ушко, но дай мне волю, я бы всю её съел.

И удивительнее всего, что мне даже не нужен секс. Я бы так и сидел, держа её в объятиях. Слушал, как стучит её сердечко. Чувствовал, как она вырывается. Как же это приятно знать, что всё твоё самое дорогое легко помещается в сомкнутых руках.

На кухне что-то кипит и сбегает из кастрюли. Плевать! Я не отпущу.

— Вик, — шепчу ей в ухо. — Родная моя…

— Алекс, — откидывается она на плечо. И как только у неё получается так: и требовательно, и умоляюще одновременно.

— Я знаю, знаю, мы договорились, но Вик…

— Алекс! Нет! — вырывается она с такой силой, что скорее от удивления я разжимаю руки.

И она подскакивает и убегает. А я так и остаюсь сидеть, ничего не понимая.

Почему? Вот почему? Любая девушка в мире мечтает услышать эти слова. Любая, но только не та, единственная, которой я их всем сердцем хочу сказать. Что, чёрт возьми, с ней не так?! Или со мной?

Нахожу её на кухне, заплаканную, с красными глазами.

— Вик, прости, — даже не знаю, за что извиняюсь.

— Какого числа свадьба? — она уворачивается от моих рук.

Я называю. Она думает, словно что-то считает.

— Хорошо, я поеду.

Опускаю голову, чтобы она не видела мою улыбку.

И я знаю, что сделаю на этой свадьбе.

Она больше не заставит меня замолчать. И больше никто и никогда не назовёт этот брак ненастоящим. Даже она.

57. Виктория

— Вика, прости господи, какая же ты упрямая, — качает головой Лорка.

Она качает и ногой, сидя на высоком барном стуле, и даже постукивает ногтями, переваривая мой рассказ о том, как я вышла замуж за Берга. И о том, зачем мне нужно оставить у неё на время кое-какие вещи.

— Если бы я только знала зачем, ни за что бы не согласилась, — недовольно пожимает она плечами. — Продать квартиру, чтобы отдать долг тому, у кого денег и так куры не клюют. Ты раненая во всю голову, подружка.

Она пытается укусить пиццу, но откладывает кусок, всё ещё не веря услышанному.

— И кому? Мужу! — потрясает она у меня перед носом пальцем. — Собственному мужу. Что вообще за хрень ты творишь?

— Лор, уже всё решено. Я получила залог. Подписала документы. И на днях приезжает Ленка. Если у них всё будет в порядке, я внесу эти деньги за операцию.

— А Берга попросить не пробовала?

— А много ты знаешь о том Берге? — начинает она меня раздражать своим «Берг, Берг, Берг». — Знаешь, что он трахнул меня в подсобке после того, как мне Гремлин за деньги ноги раздвинуть предложил? И в день нашей свадьбы в лимузине тоже — довольно жёстко. А после первой встречи так вообще выставил на улицу.

Я, конечно, утрирую. И он тысячу раз извинился. Но мне надо чем-то подогревать в себе эту ненависть. Эту жгучую обиду на Берга. Чем-то распалять в себе злость, чтобы не сломаться. И я вытаскиваю из памяти самые некрасивые моменты, потому что на войне как на войне.

— Ну, некоторые любят пожёстче. Слушай, а у вас вообще отношения, кроме секса есть? — хмурится Лорка и снова поднимает кусок пиццы. И снова кладёт обратно.

— Есть. Рабочие. После того, как я разбила его машину, он же меня пристроил в магазин к своей бывшей. К Наденьке, — смотрю я на неё выразительно.

— А, так это потому ты ей интересовалась? Потому, что она трахалась с Бергом?

— Нет, Лор. Потому что она трахалась с Гремлином.

— Гонишь?

— Может, тебе видео показать?

И, отсмотрев предъявленный ролик, лошадиное Лоркино лицо вытягивается ещё сильнее.

— Охренеть. Слушай, — бьёт она меня в плечо, и от её мускулистой руки я чуть не улетаю с высокого стула на пол. — А давай я это видео Идке покажу? Ты не представляешь, как она страшна в гневе, наша главбушка. Она Гремлину яйца точно оторвёт. До сих пор же всё надеется, что он на ней женится. И Наденьке рожу так расцарапает — ни одна пластическая хирургия не поможет. И будет блеять наш Гремлин, — произносит она последние слова тоненьким голоском. — И точно никому уже больше будет не страшен. И не нужен, кроме Иды.

Выходит очень смешно. Мы ржём и, стукнувшись стаканами с соком, наконец откусываем по куску пиццы. Но потом Лорка снова хмурится.

— А Бергу ты это видео показывала?

— Угу, — пожимаю я плечами, пока жую.

— Тогда я, кажется, точно знаю, где Гремлин так нечаянно поскользнулся, что ногу сломал.

— Гремлин сломал ногу? — перестаю я жевать, не веря своим ушам.

— Ага, — кивает она. — Пару-тройку недель назад. И лицом так прилично об асфальт приложился. До сих пор синяки не сошли. Ходит, важный такой, с гипсом и на костылях. Хромает. Но это даже к лучшему. Идке его догнать будет проще, — и Лорка снова ржёт и снова откусывает пиццу.

А я лишь сокрушённо вздыхаю и злюсь. Вот что за гад этот Берг! Ну, ничего не может решить как цивилизованный человек! Вот обязательно надо было как неандертальцу поступить? Избить, сломать ногу?

— Неужели Берг тебя намерено отправил работать к своей бывшей? — спрашивает Лорка с набитым ртом, но я разбираю.

— Ну, бывшая, скажем, разошлась так как раз от ревности. Это я потом уже поняла. А вот с работой он мне кислород конкретно перекрыл. Я не смогла устроиться в городе ни в один клуб. Вот и пришлось вкалывать у него в магазине.

— Берг?! — давится она соком. Я кидаюсь хлопать её по спине, пока она откашливается, а потом хриплым голосом повторяет: — Берг?!

— Ну, а кто ещё, Лор? — пытаюсь я стукнуть ещё раз, но она останавливает мою руку. — Мне на одном собеседовании открытым текстом сказали, что один влиятельный человек попросил о личной услуге. Если бы не сказали, я бы и понятия не имела, что ни в один клуб меня не возьмут.

— Это же Гремлин, Вик, ты чего? — снова кашляет она.

— Гремлин?! — пришла моя очередь удивляться.

— Конечно. Он же всегда так делает. Если кого неугодного уволил, то всё, обложит, как дичь собаками. Одна дорога — в «Айсберги», потому что Берг плевать хотел на такие личные просьбы его отца. А если человек с «Айсберга» уже пришёл к Гремлину, то тут правда всё, хоть на улицу.

И на вопрос про отца Гремлина Лорка щедро снабжает меня информацией, что тот без пяти минут министр. И власти у него скоро будет — хоть жопой жри.

У меня перед глазами список приглашённых на свадьбу к Ефремычу.

У меня в ушах пояснения Алекса, почему мы не можем не пойти.

У меня в голове неожиданно пояснившая картина того, как они все тесно связаны. И хоть Берг снова оказался ни при чём, приходит ещё более глубокое осознание и того, как сильно я не вписываюсь в этот мир. Мир богатых людей. Мир Алекса Берга.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но я сделаю последнее, что он просит — буду на этой свадьбе. Хоть она и перед самым отъездом. Зато не буду дёргаться, зная, что в одном кармане у меня билет на самолёт, а в другом — миллион двести тысяч, чтобы отдать их Алексу.

— Как там твой отец? — отрывает меня от раздумий Лорка неожиданным вопросом.

— Всё так же, — отмахиваюсь. — Пьёт. Гуляет, пока деньги есть. Потом ходит занимает. Получит — опять долги отдаст, остальное пропьёт и по новой, — медленно выдыхаю. — Наверное, это такая беда в моей жизни, с которой я никогда не смогу справиться. Получу деньги за продажу, хоть закрою долги за его квартиру. Ленка мне раньше счета присылала. Но потом у меня и самой с деньгами стало неважно. Там поднакопилось. Если получится, хочу ещё отца перед отлётом навестить.

Лорка слушает молча. Жуёт. И заказывает вместо сока по коктейлю. Гулять, так гулять!

— А с Бергом всё же ты так зря.

— Правда? — усмехаюсь горько, потягивая апельсиновый сок с текилой через соломинку. — Ну, раз ты его так хорошо знаешь, скажи, сколько продлился его последний роман?

— Вик, — морщится она. — Ну это же другое. Он, когда женат был, на других баб вообще не смотрел. А ты ему как раз жена.

— Сколько? — не даю ей отвертеться.

— Может пару недель, может, меньше, я что за ним слежу? — она всё же отмахивается.

— И как часто он заводил такие интрижки?

— Вика, — отставляет она высокий стакан и глядит на меня строго, как завуч в нашей школе. — Это — другое. Да, он баб менял как перчатки. И никогда это не скрывал. Но не на каждой женился. Он после той Светки еле выжил — столько крови она с него выпила. А он всё равно её не бросил — до последнего за неё бился. По клиникам возил, по знахарям каким-то. И после её смерти еле отошёл. Это потом уже он пустился во все тяжкие.

— А ты давно его знаешь? — тяжело вздыхаю. Так хотелось каких-нибудь неприятных подробностей про Берга, но я явно выбрала для этого не подходящую собеседницу.

— Давно. Мы вместе на заочном в институте учились. Вместе экзамены сдавали. Это, кстати, бывший тесть заставил его высшее образование получить.

— Демьянов?

— Он самый.

— Он кстати, на Наденьке женится.

И Лорка снова давится коктейлем.

— Вик, ты решила меня сегодня в гроб загнать своими откровениями? — откашливается она. И бармен любезно переставляет к нам поближе пачку салфеток. — Она ж ровесница его дочери.

— Да кого это сейчас останавливает.

Перед нами ставят ещё по одному «Санрайзу», теперь заказанному мной.

— Ладно, давай за тебя, Беда! Чтобы всё у тебя было хорошо! — поднимает стакан Лорка.

— Присматривай тут за Бергом без меня, — пытаюсь произнести радостно-равнодушно, но голос предательски срывается. — Береги. Смотри, чтоб никуда не вляпался.

— Может, ты всё же сама? — улыбается и она невесело. — Не женился бы он на тебе ни на «слабо», ни на спор, ни за какие коврижки, будь ты ему безразлична.

— Я ж Беда, Лор, — набираю в грудь побольше воздуха, чтобы хватило сил договорить. — Уверяю тебя, ему без меня будет намного лучше.

Она пожимает плечами, окончательно подрывая всю мою уверенность в правильности сделанных о Берге выводов. А затем торжественно вручает ключ от своего пока пустого гаража. Чертит прямо на салфетке схему как к нему проехать.

И как лучшие подруги, крепко обнявшись, мы с ней прощаемся.

Чтобы однажды снова встретиться. Только уже, наверное, не в этой жизни, где рядом со мной есть Берг.

58. Алекс

— Это самая тупая вещь, которую я делал в жизни, — ставлю свою подпись на последнем листе и брезгливо отталкиваю от себя этот договор купли-продажи недвижимости, как справку о своей невменяемости. — Ты же понимаешь это, Стас?

— Даже глупее, чем твоя женитьба? — лыбится он и разворачивает к себе открытый кейс с двумя миллионами рублей.

Именно столько денег Вика попросила наличными. Остальные я переведу безналом, когда будут готовы документы.

— Я ведь не посмотрю, что обещал Маринке тебя не трогать, — давлю эту сволочь взглядом. То, что для девочек между нами мнимое перемирие, ещё не даёт ему право распускать язык.

— Я шучу, Александр, шучу, — и бровью не ведёт этот самоубийца. — Но, если тебя это утешит, купить квартиру у жены, чтобы она стала вашей совместной собственностью, не самое глупое решение, что я видел.

— Да, по крайней мере не глупее того, чтобы вернуть покупателю сумму задатка на двадцать тысяч больше, чем он оставил.

Улыбка с его лица не сползает, но всё же тускнеет. Ибо заплатил он эти деньги тому красномордому мужику, которому хотел продать Викину квартиру, со своего кармана. И уж, конечно, ни о каких процентах со сделки разговор теперь тоже не идёт.

— Уговорить твою жену не продавать квартиру, увы, оказалось сложнее, — вздыхает он, но и это выходит у него издевательски. — Но, отдать тебе должное, ей с тобой очень повезло.

— Стасик, заткнись нафиг. Не сумел убедить, сиди не отсвечивай. Считать будешь?

— Обижаешь, — захлопывает он дипломат.

— Зачем ей столько наличных? — наблюдаю, как он щёлкает замками.

— Вернуть тебе долг. На операцию, ну и так, по мелочам, видимо.

— Видимо, — вглядываюсь в его идеальные черты, чтобы не пропустить ни единой гримасы. — Ты же в курсе: она считает, что это ты за первую операцию ребёнку заплатил.

Лицо его меняется до неузнаваемости. От самодовольной улыбочки к настоящему ужасу. Он уже встал, но сел на стул обратно, словно внезапно прозрел.

— Не может быть.

— Да, Стасик, да. Так что давай, продолжай изображать благородство. Неси свой крест с достоинством. Не упади в грязь лицом. И дипломат не урони, — поправляю накренившийся кейс.

— Чёрт побери, — расстраивается он не на шутку. — А я-то всё никак не мог понять, почему она ко мне так хорошо относится. Даже после всего. Чёрт!

Столько муки в его лице, как бы не прослезился, паяц несчастный.

— Платок? На ручки?

— Залепись, Берг! — мерит он меня ненавидящим взглядом. — Я правда не знал. Но, конечно, исправлю это недоразумение. Это же был ты?

— Я тебе исправлю, — опираюсь локтями на стол. — Не вздумай пасть открыть. Ты и так наворотил столько дел, что я до сих пор у неё прощенье не вымолил.

— Так сам виноват, — он снова встаёт. — Тебе бы манию величия полечить. И с Викой ты как собака с костью. И отпустить боишься, рычишь «моё», и что делать с ней в зубах — не знаешь.

— Стасик, не беси меня. Что-то ты разошёлся, — и правда почти рычу. — Я знаю, что я делаю. Там, в приёмной — охрана, парни проводят тебя до места. Где вы там договорились встретиться? Надеюсь, у неё дома?

— Да, у неё, — и не думает он уходить. — Всё ведёшь себя как недобитый царёк? А сам поговорить с ней про квартиру не пробовал? Без меня?

— А она со мной?

— Ты, бля, девочка, что ли, обиженная? — снова ставит он на стол дипломат, нависает над столом и гримасничает: — А она со мной? К чему эти игры, Берг, когда ты ведь за неё убил бы и не дрогнул.

— Вот спасибо за подсказку, я, наверно, прямо с тебя сейчас и начну, — вырастаю я из-за стола. Но он, скотина, худой, а ростом не ниже меня — посмотреть на него сверху вниз не получается. И хуже всего, что он прав.

— Хватит, Алекс, — отмахивается Стасик. — Ну, ударь, если тебе станет легче. Только знаешь, все мы время от времени ошибаемся. Но не все умеют признавать свои ошибки.

— А может, просто не все можно исправить? — язык у него, конечно, подвешен. Да и так он не дурак. Но друзьями мы станем вряд ли.

— Отпусти её, не порти ей жизнь, если тебе на неё плевать.

— А если не плевать?

— Значит сделай всё правильно, Алекс. Не разбивай ей сердце. Я, конечно, передам эти деньги. И фиктивный договор, пока настоящий зарегистрируют. И всё будет так, как ты скажешь. Пока. Но эту ложь она тебе не простит. Как и мне.

— Но ты-то привыкши, камикадзе, — усмехаюсь.

— Да, мне не привыкать. А у тебя так мало времени. Используй уже его с умом.

— Мало? — есть всё же в нём, как в смертнике, какая-то пронзительная убедительность, что хочется ему не только верить, но и послушаться. — А потом что? Расскажешь ей?

— Она и так узнает. Придут документы, в которых твоя фамилия. Придут деньги по безналу. Их тоже нетрудно отследить. И она не простит тебя за эту ложь уже никогда.

— И откуда же ты такой умный задним умом? Дело уже сделано, Стасик. И это твоя задача — позаботиться, чтобы она не узнала. Пока. А потом я сам разберусь. Деньги она не отследит. А с документами, будь добр, чтобы комар носа не подточил. Это ты так хорошо разбираешься в женской психологии, неужели на собственных ошибках? — выхожу я из-за стола и просто оттесняю его к выходу. Надоел. И без него тошно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— У меня есть сестра, Берг, если ты не забыл.

— А, так вот откуда ноги растут! Решил сразу за всех обиженных мной женщин вступиться?

— Дурак ты, Берг! Просто мозгами пошевели: сколько тебе лет? Думаешь, вечно будешь скакать как постельная блоха из одной кровати в другую? От одной бабы к другой? Присунул пару раз, безделушку подарил и свободен? Обольщать очередную юную красотку?

— Всё, парень, я уже выслушал достаточно, — открываю дверь. — Давай, Стасик, хватить трепать языком. Делай свою работу. И желательно не попадайся мне лишний раз на глаза. Марин, зайди, как проводишь своего парня.

Хлопаю дверью. Вот падла! Всё настроение испортил.

«Блоха! Сколько тебе лет!» — размахиваю руками. Только толку! Уже завёлся. Надо было сразу его выставить, а не слушать. Но думал, умное что скажет. Что-то, чего я не знаю. А вместо этого только испортил себе настроение и всё.

Набираю знакомый номер. Хоть голос её услышать. Так тоскливо теперь на душе.

— Ты на работе?

— Нет, еду на встречу, а потом на вокзал за Ленкой, — я так редко звоню, что голос у моей девочки удивлённый.

— Чёрт, твоя подруга приезжает сегодня? Я и забыл. Надеялся, ты уйдёшь с работы пораньше.

— Что-то случилось? — теперь в её голосе тревога.

Да, чёрт побери! Да, случилось! Я скучаю. Я люблю тебя. Я хочу тебя обнять и не думать больше ни о чём.

— Алекс? — переспрашивает она.

— Нет, нет, ничего. Просто хотел услышать твой голос. Ты как? — знаю, что продажа этой квартиры далась ей непросто, но мне жаловаться всё равно не будет, хоть и переживает.

— Хорошо. В такси тепло. На улице солнышко. Пахнет весной.

— А зачем такси? Я же сказал взять мою машину.

— Спасибо. Но это ни к чему.

— Да, действительно, — развожу руками, хоть она и не видит. Ей ничего от меня не надо. Плевать, что она моя жена. Плевать, что мы живём вместе. Она даже вещи свои ко мне не перевезла. А зачем? Мы же временно вместе. Я ей никто. У меня даже права голоса нет.

— Я буду поздно. Не жди меня к ужину.

Ещё один условный ритуал. Ужин вместе. Разговоры ни о чём. О погоде. О работе. О всяких глупостях, безобидный и нейтральных.

— Хорошо. Поужинаю с кроликами, — я привычно шучу. Она привычно улыбается. И единственное, на чём мне удаётся настоять, так это на личной машине, которая отвезёт и заберёт их с вокзала. — До встречи.

— Пока, — она первая бросает трубку.

Чёрт!

Пролетев весь кабинет, телефон разбивается об стену. Почему всё так чудовищно неправильно? Так катастрофически несправедливо. Да, я был не прав. Но я уже тысячу раз попросил прощения. Этого ублюдочного Стасика она простила. А меня — нет. Почему?

Не знаю сколько времени извожу себя на работе. Но там хоть дела заставляли отвлечься.

Ужин в одиночестве просто невыносим.

Ношусь как раненый зверь по клетке, прислушиваясь к каждому шороху, выглядываю вниз на каждый подъезжающий автомобиль. И, вылакав бутылку вина, всё же забываюсь беспокойным тревожным сном.

Без неё.

59. Виктория

— Как же я соскучилась! Как же быстро он растёт! — тискаю Ваньку, пока Ленка осматривается в Берговской машине, присвистывает, косится недоверчиво на водителя.

— Подожди, Беда, появятся свои — и будешь говорить: когда, наконец, они вырастут?

— Это ещё не скоро, — отмахиваюсь я, хотя её слова невольно и заставляют задуматься.

Пора бы уже укол ставить, а у меня даже месячные ещё не начались. Подсчитываю в уме даты. Нет, всё в порядке! Облегчённо выдыхаю. Тётка в аптеке сказала, что после приёма любого посткоитального средства может быть сбой цикла — это нормально. А у меня ещё даже не задержка.

— Ни хрена себе шмотки, — кидается Ленка рассматривать мой новый гардероб, едва мы переступаем порог квартиры.

— Ну, да, он щедрый, этот Берг, — мнусь. Как-то неловко перед подругой, что я теперь хорошо одета.

Алекс ничего не хотел слушать, скупая всё, что мне подошло. И я соглашалась, чтобы он не угрожал мне шопингом в Милане.

— Хорошо, что у нас с тобой один размер, — приглашаю Ленку широким жестом на примерку, когда, приняв душ и отдохнув с дороги, она снова облизывается на одежду, шмоточница. — Бери всё что хочешь. Мне всё это вряд ли уже пригодится.

Ленка начинает робко, с самого простого, но потом в ход идут даже вечерние платья. Она дефилирует по старенькому ковру, шлёпая задниками больших ей туфель на каблуках. А мы с Ванькой аплодируем. И малыш, хлопая зажатыми в моих руках ладошками, улыбается шире меня.

Да, то, что сделал для него Стас, я, наверно, никогда не смогу оплатить. Это — бесценно. За это, наверное, я его и простила. И даже сумела помирить с Алексом. Теперь у него есть Маринка. И я ловлю себя на мысли, что словно подвожу итоги. Расстаюсь со старой жизнью. Плачу по счетам. Возвращаю долги.

Но как же трудно мне это даётся. Особенно рядом с Алексом. Его внезапный звонок и такая тоска в голосе всё не дают покоя.

— Ты какая-то грустная. Случилось что? — Ленка забирает Ваньку, уже вернувшись в свои растянутые треники.

— Нет, — уверенно мотаю головой.

Идём пить чай на кухню. Но, проходя мимо сумок, в которые я начала складывать вещи, опять останавливаемся.

— А это ещё зачем? — удивлённо разглядывает Ленка учинённый мной бардак. — Зачем ты вещи собираешь?

— Так меня не будет полгода. Мало ли что. Залезут, хоть ценного ничего нет, а перебьют, испортят, просто от нечего дела утащат — жалко. Вот решила на время к одной знакомой отвезти.

Так тяжело осознавать, что эта квартира больше не моя — не могу даже думать об этом. Не смогла и толком ничего собрать. Меня хватило только на бабушкин чайный сервиз и слоников.

Не могу Ленке и признаться. Не надо ей этого знать, будет потом винить себя всю жизнь. Я сказала, что деньги на операцию дал Берг. И от того, что всем приходится врать — на душе поганей некуда.

— Ну тоже верно, — устраивается Ленка на привычном месте за бабушкиным кухонным столом. — Ну, рассказывай. Как семейная жизнь?

— Лен, — отмахиваюсь. — Да какая она семейная. Развлекаю его как Шахерезада. Каждый день новая сказка. Стараюсь, чтобы не наскучить.

— Что прямо вот стараешься?

— А то! — посвящать её в подробности не стану. Как бы то ни было, а это касается только меня и Алекса. Между нами и останется.

— А чего тогда киснешь? Уезжать не хочешь? — раскусывает меня Ленка даже без наводящих вопросов.

— Не хочу, — знаю, что здесь бесполезно ей врать. Видит меня насквозь.

— А что, он прямо выгоняет?

— Издеваешься? Он детей хочет. И даже не знает, что я уезжаю через несколько дней. И про то, зачем мне печать нужна была в паспорте — тоже.

— А что ты любишь его, знает?

Я только качаю отрицательно головой. Нет смысла возражать. Люблю.

— Дура ты, Вика.

— Слушай, — ставлю перед Ленкой чашку чая. Даже не ставлю — зло бухаю на стол, разливаю и иду за тряпкой. В конце концов, лучшая подруга могла бы и поддержать. — Не ты ли мне говорила: не смей, вдруг он урод, будет насиловать, чуть не в цепях держать. А теперь я ещё и дура?

— А он тебя прямо в цепях, как постельную игрушку держит? — поднимает она кружку, чтобы я могла вытереть лужу.

— Нет. Но он сволочь, каких поискать. И я прекрасно понимаю, чем всё это закончится.

— И чем же? — бесцветно спрашивает она и накладывает на батон увесистый ломоть колбасы.

— Тем, что разобьёт мне сердце, — швыряю с размаху тряпку в раковину.

— Обычно такие истории заканчиваются свадьбой. Но раз вы уже со свадьбы начали… — она так аппетитно жуёт, что я половину слов разобрать не могу, но догадываюсь по смыслу: у нас вообще не должно быть никаких проблем.

— Лена, он наиграется и разведётся. Вот чем закончится моя история. И никаких детей! Потому что он пригрозил, что ребёнка заберёт. Я — никто и звать меня никак, а он даст ему и жизнь побогаче, и уход, и будущее. Считаешь, он не выполнит свою угрозу?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ужас, Вика, — качает она головой, подтягивая повыше на коленях мусолящего погремушку Ваньку, — Разную хрень я от тебя слышала, но такую, — округляет она глаза, — ещё ни разу. Умный, богатый, красивый мужик взял её замуж, пылинки с неё сдувает, детей хочет, а она… напомни мне, куда ты там собралась?

— На кудыкину гору, — подскакиваю я и, упрямо сложив на груди руки, ухожу к окну.

Там темно. Но там, где-то в центре залитого вечерними огнями города, в десятках километров, сотне обид и тысяче несказанных слов от меня есть Он.

Наверное, одиноко давится приготовленным для нас двоих ужином, а может, уже лёг один в холодную постель и, уткнувшись щекой в мою подушку, смотрит телевизор. Я знаю: когда меня нет, он всегда лежит на моей подушке, потому что делаю то же самое, когда его нет рядом — вдыхаю его запах, оставшийся на ткани, укрываюсь его половиной одеяла, тоскую и жду. Всегда жду.

И всегда невыносимо тоскую. По его рукам, по его голосу, по глазам, теплу. Шороху, что издаёт его щетина, когда он её задумчиво чешет. Мягкости, что хранят его волосы до утра. По его улыбке, которую он дарит мне спросонья. По каждому лучику морщинок в уголках его глаз. По каждой загнутой ресничке. По бездонной синеве его взгляда. По крутому излому его бровей. И больше всего по словам, которые он столько раз порывался мне сказать, но так и не сказал.

Ленка права: я что-то делаю неправильно.

Нет, я всё делаю неправильно. Но я как тот паровоз без машиниста — лечу на всех парах, и меня уже не остановить. Всё решено. Всё на тысячу раз обдумано. Я должна уехать, и обратного пути нет.

— Останься с ним, Вик, — режет меня без ножа Ленка.

— Я не могу, — качаю головой и вижу, как у моего упрямого отражения в окне блестят в глазах слёзы. — У меня виза, билеты, рабочий контракт. Другая жизнь. Своя. А у него — своя.

И сейчас я почему-то не могу найти ни одной причины почему, когда, зачем я так решила. Просто заучила эту мысль как аксиому, что мы с ним не пара, просто поставила цель, а значит в двух шагах от неё не могу отступить.

— Ладно, Лен, вы тут без меня, я думаю, разберётесь. Завтра утром заеду. Отвезу вас в больницу.

— Да,

едь

уже,

едь

, — поднимается проводить меня Ленка.

Уходя, слышу, как она щёлкает за моей спиной замком.

И такой же щелчок издаёт другая дверь, та, что я открываю своим ключом. Стараюсь не разбудить Алекса, но, когда тихонько забираюсь под одеяло, понимаю, что он не спит.

— Как там твоя подруга? — зарывается он лицом в мои волосы. Как всегда он зарывается, каждый вечер. Придвигает меня к себе, прижимается всем телом и придавливает тяжёлой рукой поверх одеяла.

Боже, как я буду без него засыпать? Как я вообще буду без него жить? Как ни старалась я не пускать его в своё сердце, но он проник, пробился, пророс корнями. Как ни старалась на него злиться, помнить плохое, но не смогла. Всё равно теперь придётся вырывать его из сердца с мясом.

— Хорошо. Завтра поедем в больницу, — и голос у меня до противного ровный и нейтральный.

— Познакомишь? — спрашивает он, хоть и знает ответ.

— А надо?

— Я всё же твой муж.

— Нет, Алекс.

— Ясно, — он даже не настаивает. — Всё то же «нет». Ты словно не замужем, а на вахте. Но она скоро закончится и ты, наконец, вздохнёшь свободно, — он хочет убрать руку, но я его удерживаю. — Неужели я тебе настолько противен?

— Нет, Алекс, нет, — закрываю глаза. Как хорошо, что он меня не видит. Как я ни пытаюсь сдержаться, а слёзы душат всё равно. — Ты мне очень дорог. Но ты же понимаешь, что как только мы начнём об этом говорить, как только нарушим наш уговор и попытаемся завязать отношения, наши дни будут сочтены.

— Почему ты в этом так уверена? — снова дёргается он развернуться, и снова я его не отпускаю.

— Потому что мы станем сами собой. Не стриженными ёжиками, а настоящими дикобразами. И всё! Порвём друг друга. Даже сейчас ты бесишься, когда мы об этом говорим.

— Я не бешусь.

— Ну, злишься. Какая разница. Ты начнёшь мне указывать. Будешь спорить. Станешь помыкать. Потом отыгрываться в постели. Потом ударишь — и на этом всё закончится.

— Я никогда тебя не ударю.

— Ну, значит, будешь давить, настаивать, злоупотреблять властью и силой. Что-нибудь обязательно придумаешь. Начнёшь изменять. Станешь врать.

— Про врать — это ты сейчас обо мне говоришь или о себе? — усмехается он.

— О нас, Алекс, — вырывается у меня, но я тут же прикусываю язык. Нет никаких «нас». — Очень правильное слово — никогда. Такое убедительное, точное. Вот давай и не будем об этом говорить. Никогда. Завтра трудный день. Надо спать.

— Никогда — это слишком долго. Но хорошо, — и снова он соглашается как-то подозрительно быстро. — Скажи, а за вторую операцию ребёнку тоже Стасик заплатит?

— Нет, у Ленки есть деньги, — даже я слышу эту фальшь в своём голосе.

— Ограбила банк? — усмехается он снова. — Помнится, прошлый раз ты готова была отдаться Гремлину за сумму куда как меньшую, чем требовалось на операцию.

— Ты напрашиваешься, — сама перекладываю я его руку, но теперь он не позволяет её убрать.

— Никогда, — улыбается он, пододвигаясь ближе.

И обнимает меня так, что у меня сердце останавливается.

— А, может всё же попробуем? — звучит в самое ухо его вкрадчивый голос. — Просто ради разнообразия? Это не страшно.

— Больно?

— Нет, — улыбается он. — Я просто начну встречать тебя с работы, дарить цветы, носить на руках. Или нет, к чёрту эту работу. Начнём с того, что поедем в отпуск. Купим какой-нибудь кругосветный тур, сядем на белоснежный лайнер и будем каждый день встречать утро в новом порту. Будем пить вино на итальянских виноградниках, есть устриц на французских фермах, вдыхать запах швейцарских сыров, закусывать бельгийский шоколад испанским шампанским. Будем лазить по руинам древнегреческих храмов. Поднимемся на Пизанскую башню. Встретим закат у подножья Акрополя и будем говорить, говорить, говорить. О наших чувствах, о наших отношениях, о нашем будущем, которое есть…— он замолкает, потому что голос его срывается, и он прижимает меня к себе так бережно и сильно, что сдержать рыдания не могу.

— Не надо плакать, родная моя, — его горячий шёпот и такая же мокрая щека на моей, залитой слезами. — У нас вся жизнь впереди. Я знаю, я совершил много ошибок, но эту я не совершу. Я не буду держать тебя против воли. Не буду преследовать. Не буду искать. Но прежде чем уйти, подумай: хочешь ли ты дальше жить без меня?

— Не хочу, — срывается с моих губ быстрее, чем я успеваю подумать. И больше, рыдая на его груди, прижимая его к себе, сказать я уже ничего не могу.

И только слышу его успокаивающий голос.

— Так поверь мне. Останься. И этот мир я положу к твоим ногам.

60. Алекс

Она такая беззащитная, когда спит. Нежная, хрупкая, тихая. Моя любимая отважная воительница.

Жалко её будить. Но завтрак у меня в руках стынет. Отставив его на тумбочку, осторожно прикасаюсь губами к нежному румянцу на Викиных щеках. Она даже не открывает глаза, но её руки обхватывают меня за шею лозой и тянут, тянут к себе со всей силы.

Очередное утро бужу её поцелуем. Очередной день безоблачного счастья, когда лёд наших отношений наконец тронулся. Очередная ночь, в которую мы спали так мало, что я искренне удивлён, когда после пары часов сна просыпаюсь таким бодрым и свежим, что готов петь и танцевать, а не просто готовить ей завтрак. И секс — это, конечно, хорошо, но душевная близость с моей девочкой окрыляет меня сейчас куда сильнее.

Про детство, про Лику, про Светку — я выложил всё, что она хотела знать. В моей жизни не так уж и много было интересного. Про армию, ринг, бои. Как открыл свой первый клуб, про татуировку на животе, что набил по дури, но словно поставил себе клеймо гладиатора на всю жизнь. Не знаю, что я ей ещё не рассказал. Разве что то, что ей пока не нужно знать. Да не сказал те самые три слова, что вертятся у меня на языке по сто раз на дню, но сегодня именно тот день, когда она их и услышит, и, надеюсь, увидит.

— С добрым утром, девочка моя, — шепчу ей в ухо, мурлыча от её запаха, от её утреннего тепла и волнующего дыхания. — Я принёс тебе завтрак.

— Завтрак? А что у нас на завтрак? — блестят её хитрые глаза из-под тёмных ресниц.

— Всего лишь кофе, джем, тост и всё, что ты любишь, в придачу.

Знаю, как ещё сердят её мои намёки, но всё же делаю упор на это «любишь». Жду, когда, смерив меня фальшиво сердитым взглядом, она устроится повыше на подушке, и ставлю перед ней столик.

— Это всё мне?

— Да, моя вредная принцесса. И карета тоже подана, — сажусь на кровать рядом с ней. Я бы сел и в ногах, и на пол, и лёг пузом на землю, как верный пёс. Я люблю её. Я расстелюсь ковриком, если ей захочется пройти, и не сочту это недостойным.

— А платье, корону, что там ещё? — улыбается она.

— Всё что угодно. Заберу у кого-нибудь платье, настучу по короне, захвачу дворец, расколдую мою упрямицу.

— Ну, иди расколдуй, — протягивает она руки. И это мой самый любимый момент — чувствовать, как она раскрывается. Как цветок из тугого бутона, обнажая нежную сердцевину со сладким нектаром. И её губы, пахнущие кофе и клубничным джемом, — самые желанные в мире… но мне пора ехать.

— Получилось? — смотрю на неё хитро из-под ресниц. — Ты больше не злая принцесса?

— Встретимся в салоне? — отпускает она меня.

— Да, моя искусительница, — под её смех пытаюсь уложить в брюках восставший член, привыкший к утренней порции удовольствий, но сегодня и правда некогда, как бы я этого ни хотел. — Пусть они там все сдохнут от зависти. Уверен, ты будешь самой красивой на этой свадьбе.

После тяжёлого рабочего дня встречаю её у салона, уже такой соскучившийся, что, несмотря на её возмущение, съедаю начисто весь блеск для губ, которым её щедро намазали. Сегодня я сам за рулём. Подсаживаю её на пассажирское сиденье.

— Подарки не забыл? — просовывает она свою ладонь в мою, когда машина уже начинает движение, и чувствую, что как бы ни храбрилась, а всё же волнуется.

— Да кому нужны там эти подарки. Сама знаешь, что это за свадьба. Но взял, взял, — ловлю краем глаза, как она хмурится.

— Что-то я нервничаю, — сознаётся она.

— Знаю один волшебный способ снять напряжение, — даже не глядя дотягиваюсь до края её чулочков. Сегодня на ней такое крошечное, такое скользкое серебристое платьице, что я уже жалею, что мы едем не домой.

— Неужели ты не переживаешь из-за того, что они женятся? — хмурая складка между её бровей не пропадает, и она убирает мою руку из-под платья.

— Дорогая моя, чтобы эта Наденька ни задумала, Демьянов не даст ей развернуться.

— Думаешь, переломает ей ноги, как ты Гремлину? — усмехается она.

— Знаю, знаю, как ты недовольна, — вздыхаю. — Мне правда жаль. Но в своё оправдание хочу сказать, что это был не я. Решение принял Ефремыч. Я был против. Но ни разу не жалею. Надеюсь, желание бегать за моей женой у него отпало раз и навсегда. А если нет, то я лично продублирую ему намёк ещё раз.

— И всё же это жестоко.

— Жестоко обварить ни в чём не повинных людей кипятком, — бросаю на неё короткий взгляд. — И это просто счастливая случайность, что никто не пострадал.

— Ты думаешь, Гремлин замешан в этой аварии? — она удивлена.

— А ты думаешь, если он похож своими кудряшками на ангелочка, так и ангел? Я думаю, в этом замешан его отец. Вот и его заодно предупредили. И слава богу, что ты сняла это видео. Думаю, Наденьку Ефремыч сейчас посадит на такой жёсткий ошейник, что будет она с тоской вспоминать то время, когда сама смела помыкать тобой.

— Подожди, — хватает она мою руку. — Отец Громилова, будущий министр, может быть замешан в этой аварии в клубе? Но Демьянов поставил его первым в список гостей на свою свадьбу? Это вообще законно?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Знаю, что ей не нравится мой неуместный смех, но ничего не могу с ним поделать.

— Девочка моя, это бизнес. И добро пожаловать в мой мир, — крепко сжимаю её руку. — Но это сначала страшно, потом, ничего, привыкнешь.

— Привыкну? Да я никогда не привыкну к тому, что каждый день ты уходишь на работу, как на войну, — и ногти её впиваются в мою ладонь ещё сильнее.

— Не переживай. Я со всем справлюсь. Особенно, если ты будешь рядом, — бешено разгоняется мой пульс от её неожиданных признаний. Она переживает за меня. Волнуется. Я ей дорог.

— А если нет?

Ох, не нравится мне её тон, но я понимаю, что она ещё сомневается. Ещё ничего не решила. Но я найду столько терпения, сколько понадобится. Выдержу, каким бы долгим и трудным ни оказался путь к её сердцу.

— А если нет, я всё равно справлюсь. Только мне будет во сто крат тяжелее.

— А знаешь, что, — вдруг коварно улыбается она. — Про какой бы волшебный способ снятия напряжения ты ни говорил, предлагаю им воспользоваться.

— Сейчас?!

— Да, — пожимает она плечиком, заставляя одним этим «да» подняться, как шлагбаум на зелёный свет семафора, всё, что так истомилось по ней в моих штанах. Я паркуюсь в первом же леске той загородной трассы, по которой мы едем. Опасаясь испачкать парадные туфли в весенней грязи, лезу на заднее сиденье, как медведь через малинник.

— Если ты не хочешь, то не обязана этого делать, — от неё после салона пахнет так, что меня колотит мелкой дрожью, пока я расстёгиваю брюки.

— Я хочу. Я безумно тебя хочу, — шепчет она, и то с каким нетерпением забирается на мои колени, говорит больше любых слов.

Я и дёрнуться не успеваю как на мне уже и резинка, и моя наездница.

— С тобой тоже, как на войне, — ловлю я её жадные губы. — И каждый раз, словно последний.

Она замирает на секунду, но больше не даёт сказать мне ни слова. Но всё что рвётся на язык — это только три слова, которые давно звучат, не замолкая, у меня в голове.

Я люблю тебя! Люблю тебя! Безумно люблю тебя!

61. Виктория

Парковка перед современным зданием, стилизованным под старинный особняк, в котором Ефремыч решил отметить свадьбу, до отказа забита дорогими машинами.

— Это точно свадьба или светский приём? — вцепляюсь в руку Алекса, пока идём к центральном крыльцу, уставленному живыми цветами в вазах и залитому ярким светом.

— Сути этого сборища название не меняет, — он как всегда невозмутим, собран, спокоен и так обворожительно мне улыбается. — Ничего не бойся, я с тобой.

«Легко сказать!» — хватаюсь за тонкую ножку бокала с шампанским, как за спасительную соломинку — в этом нарядном зале яблоку негде упасть. И я здесь лишняя, чужая, неуместная. Слишком простенькая. Чересчур невзрачная.

И зачем только я поддалась на его уговоры? Мы только вошли, а я уже жалею. И дурное, нехорошее предчувствие сжимает грудь. Или это просто тоска? Он просил меня поехать на этот праздник и не принимать решения до него. Ведь я сказала, что хочу уйти. Хоть и не сказала почему. И он обещал, что не будет меня держать силой, но дать ему шанс.

За эти дни так много всего изменилось между нами, что я ему почти поверила. И трижды набирала номер Анастасии, чтобы отказаться от своей поездки. И трижды так ничего и не сказала. Я не знаю, что мне делать. И чего я боюсь больше: поверить ему или не поверить. Надеюсь, этот вечер расставит всё на свои места.

— А ты говорил, что будут только нужные люди, — делаю большой глоток. В глазах рябит от блеска камней на шеях у дам, от роскоши и богатства, от красоты убранства зала. Но откровенно подташнивает то ли от страха, то ли от ядовитой концентрации высокомерия, брезгливости и лицемерия на квадратный метр помещения.

— Это и есть нужные, — осторожно разворачивает меня Алекс в сторону гардероба и помогает снять пальто, пока я неловко пристраиваю бокал на какую-то тумбу на кривых ножках.

— Алекс! — какая-то дородная дама в каменьях уже обцеловывает его пухлыми губами в обе щёки, пока я поворачиваюсь.

— Моя жена, Виктория, — представляет он.

— Очень приятно, — вяленько пожимает она мою руку своими перчатками и явно разочарованно хмыкает. — Не знала, что ты женился.

Распорядитель терпеливо дожидается, пока Алекс договорит, а потом провожает нас в специально отведённую личную комнату, где мы можем привести себя в порядок, отдохнуть с дороги на огромной двуспальной кровати. Ну, или заняться, чем душе нашей будет угодно.

Но моей душе угодно только поправить макияж, пока Алекс задумчиво изучает экран телефона.

— Кто была эта матрона? — пытаюсь держаться нейтрально.

— Забудь, сам не помню, как её зовут. Только её мужа. Она жена депутата, — отмахивается он. — Или он уже зам председателя Госдумы? Неважно. Готова?

— А ты знаешь всех в этом зале? — спрашиваю я, уже оглядывая помещение с небольшого возвышения со ступеньками.

— Да почти, — отвечает он и вдруг растерянно замирает.

— Что-то не так? — настораживает меня его озабоченное лицо, словно он увидел привидение.

— Всё так, — но отвечает он так рассеянно, даже на меня не глядя, что я пытаюсь понять: что или кто его так неожиданно взволновал.

— Кто эта дама в синем платье? — наконец, не выдерживаю я, когда проходит минута, другая, а он стоит как заворожённый, и глаз с неё не сводит. А я стою, как дура на подиуме, и сотни пар глаз разглядывают меня как любопытную зверушку в зоопарке. Ну, или ручную обезьянку, так уж я, наверно, нелепо выгляжу с великолепным Алексом Бергом.

— Прости, — наконец, отмирает он и подаёт мне руку, чтобы спуститься, — на какую-то секунду показалось, что это Лика.

— Та самая Лика?! Твоя первая любовь?! — вырывается у меня, наверно, слишком громко. Чёрт, и зачем только я расспрашивала его о бывших. Сейчас была бы в счастливом неведении и не дёргалась.

— Да, но скорее всего, я ошибся, — улыбается он очередной девушке-распорядителю, и мы отправляемся к нашему столику.

— Просто подойди к ней и поговори, — пытаюсь я проявить житейскую мудрость и быть ему другом. Хоть мне, конечно, и не нравится, что придётся нос к носу столкнуться с его настоящей первой любовью.

— Уверен, мне показалось, — берёт он меня за руку. И то, как смотрит, больше и не думая оглядываться по сторонам, меня немного успокаивает.

В конце концов, сейчас с церемонии уже приедут Наденька с Ефремычем. И хоть вечер и начался с неожиданности, я должна привыкать натыкаться на его подружек, и учиться это принимать, если хочу и дальше быть его женой.

— А кто ещё будет с нами за этим столиком? — показываю я на два пустых места напротив.

— Понятия не имею, — тянется он к табличке, стоящей на столе. Но на ней указан только номер и никаких фамилий. — Надеюсь, кто-то из хороших знакомых, — возвращает он картонку на место, — но зато вот это — столик жениха с невестой. Так что мы в отличной компании.

— Да, с Наденькой рядом всегда компания что надо, — я искренне улыбаюсь его улыбке. — Но рядом с тобой мне ничего не страшно.

— Так и должно быть, — шепчет он в самой ухо, склоняясь ко мне и бессовестно тиская. — Ты же моя жена, — оставляет он влажный след поцелуя на моём оголённом плече, — и самая красивая девушка в этом зале. Как я и обещал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А ещё ты обещал какой-то сюрприз. И что мы пробудем здесь недолго.

— Наберись терпения, — теперь его губы целуют мою руку.

И первый раз в жизни я сама себе завидую, вдруг осознавая, что он же мой. Этот шикарный Алекс Берг. Предмет зависти всех дам в этом зале, явившихся со своими напыщенными обрюзгшими мужичонками при деньгах и власти. Наверно, мне пора уже расслабиться и гордиться, что он всё же выбрал меня. И как бы то ни было, а меня не стесняется. Дорожит. Бережёт. И так явно демонстрирует своё неравнодушие ко мне.

— Добрый вечер! — отрывает нас друг от друга приятный женский голос. И пока Алекс подскакивает, чтобы пожать руку её полноватому пожилому спутнику, эта миниатюрная брюнетка не просто пялится на меня — умильно складывает на груди ручки. — Подумать только, какие голубки!

— Виктория, это… — мнётся Берг.

— Валерия, — протягивает она мне руку, кажется, спасая его из неловкого положения. — А это мой жених, Виктор Анатольевич.

— Можно просто Виктор, — целует мою руку её солидный спутник и тут же извиняется, и покидает нас.

— Выходишь замуж? — искренне удивляется Берг.

— Рада, что удалось тебя удивить, — смеётся она, обнажая великолепные зубы. Она и вообще вся какая-то ладненькая, ловкая, хорошенькая, как куколка.

— Вика, это сестра Стаса, — подзывает он рукой официанта, и тот ставит перед всеми по бокалу шампанского.

— Та самая, — начинаю я говорить, но осекаюсь, понимая, что это бестактно. — Простите, дочь генерала Шувалова?

— Да, моя милая, — улыбается она так, словно это не всё, и тут же подтверждает мою догадку, поднимая свой бокал. — И близкая подруга твоего мужа. Бывшая. Ну, за встречу!

Ещё одна бывшая? О, этот праздник явно удался. И моё настроение начинает портиться что-то слишком быстро, даже несмотря на второй бокал шампанского.

К несчастью, или к счастью, жених Валерии возвращается, и разговор уходит в какие-то политические темы, в которых я ничего не смыслю. А потом, наконец, появляются виновники торжества.

— С Крошкой всё уже давно в прошлом, — шепчет мне Алекс, пока стоя все приветствуют молодожёнов аплодисментами.

— А с кем ещё в этом зале, кроме Лики, Валерии и Наденьки, ты спал? — едва оглядываюсь я, просто чтобы он меня слышал. — Так, для информации. Чтобы, если в дамской комнате они вдруг начнут делиться секретами о тебе, я не чувствовала себя полной дурой.

— Какая разница, что было в моей жизни до тебя? — голос его звучит убедительно, только мне уверенности не добавляет.

— Но, если бы ты хоть предупредил.

— Если бы я только знал, что она здесь будет.

Заняв свои места, мы слушаем приветственную речь и благодарности, которые произносит Игорь Ефремович своим друзьям, что собрались поздравить его с таким неожиданным и счастливым событием. Говорит проникновенные слова и своей жене, называя этот день незабываемым. И я с ним полностью согласна. Вечерок незабываемейший.

— Надеюсь, вам понравилась компания? — улыбается Наденька, склонившись над нашим столиком, прежде чем занять своё место.

— Да, очень, — неотразимо улыбается ей Берг.

— Я старалась, Александр, — скользит пальцами по его плечу эта змея, а потом впивается таким страстным поцелуем в своего новоиспечённого мужа, что зал снова разряжается аплодисментами, свистом и улюлюканьем, а Ефремыч подхватывает жену на руки и делает вид, что хочет унести, но всё же приземляет на стул.

— Простите, друзья, — обращается он к собравшимся, дождавшись тишины, — Ничего не могу с ней поделать, такая неугомонная, — в этот раз зал разражается смехом. — Прошу, угощайтесь!

Музыканты начинают играть по мановению его руки какую-то весёлую мелодию. Официанты разносить горячее. А женщина в синем платье оказывается за столиком ровно за нами.

И то, что Алекс не подаёт вида, но чувствует её спиной, меня не расстраивает, а просто убивает. Даже с ним рядом я чувствую это напряжение между ними. И знаю, что как только представится возможность, он сбежит с ней поговорить. И хорошо, если просто поговорят. То, что он мне рассказывал про свою первую любовь, заставило меня ревновать даже заочно. А уж увидеть её рядом с ним — не знаю, справлюсь ли я.

Вечер набирает обороты.

Смех и голоса становятся всё громче. К микрофону всё время кто-то выходит произнести поздравительную речь и сделать подарок. Несколько пар уже выскакивали между тостами танцевать.

Вышел и Алекс поздравить своего бывшего тестя. И то, как прослезился Ефремыч, как крепко его обнял, не могло оставить меня равнодушной. Они так и дошли в обнимку до нашего столика. И Ефремыч, то ли от нахлынувших чувств, то ли действительно от счастья, то ли от выпитого, прослезился и на моём плече.

— Вот теперь, мне кажется, я тебя действительно понимаю, — ткнул он Берга в плечо, когда тот попытался в шутку меня отнять из его лап. — Теперь я тоже, наконец, счастлив. Виктория, — схватил он бокал у вовремя подсуетившегося официанта, — не представляешь, как я рад за этого охламона, — по-отечески ерошит он волосы Алекса. — Хочу выпить за вас. За вашу любовь. За ваше счастье. И очень надеюсь в скором времени понянчить ваших детишек.

— Игорь Ефремович, — шутливо отмахивается от него Алекс.

— Не начинаю, не начинаю, — снова портит ему причёску Демьянов. — Но я же тебе как отец. Так что внуков всё равно буду ждать.

Бокалы мелодично звенят столкнувшись. И я осушила свой до дна, прежде чем Алекс впился в мои губы поцелуем. Ефремыч ни за что не хотел отставать, пока он этого не сделает.

— Вот настырный, — наконец, занимаем мы свои места, и Алекс очередной раз поправляет свои взлохмаченные волосы.

— Ну, что, Берг, — подаёт голос Валерия, когда наши фужеры опять наполняют. — А моё пожелание-то оказывается сбылось.

— Какое пожелание, Лер? — непонимающе упирается в неё взглядом Алекс.

— Ну как же, — пожимает она плечиком и кивает жениху в ответ на его просьбу снова отлучиться. — Помнишь, ты когда уходил от меня последний раз. Ну, как обычно ты уходишь. Ни с того ни с чего. Обещаешь вечной любви, а потом трахаешь с душой, даришь какую-нибудь безделушку и уходишь. Навсегда.

— Лер, — металл в его голосе меня настораживает. — Ты пьяна.

— Ой, да ладно Берг, — Крошке всё нипочём. Она отмахивается, обливается шампанским, но даже не придаёт этому значения. — Не настолько, чтобы забыть, что я тебе тогда сказала.

— И что же ты сказала, — он сжимает под столом мою руку.

— Что ты скотина, каких поискать, — ржёт она пьяно.

— Ну, это не новость, — смеётся и он, но сжимает мою руку ещё сильнее, ожидая её откровений.

— Я тогда пожелала тебе вляпаться по самые яйца. Чтобы мозги набекрень и душу вон, — смеётся она, но переводит на меня взгляд, в котором и грамма того напускного веселья не остаётся. — И он-то похоже вляпался, а тебе, подружка, как? Нормально?

Я невольно сжимаюсь от страха. Она же сестра Стаса. Она наверняка всё знает.

— Что как? — с непониманием смотрит Алекс то на меня, то на Крошку.

А Валерия просто прожигает меня насквозь своими глазищами. И мурашки бегут у меня по спине даже от этого взгляда. О том, что именно она скажет, я догадываюсь почти сразу. Но уже ничего не могу предпринять.

— Ой, брось, Берг, — ещё раз обливает она скатерть шампанским. — Неужели ты не в курсе, что ей просто нужен был штамп в паспорте?

— Штамп? Зачем? — поворачивается он ко мне, ничего не понимая.

— Алекс, нет, это уже не имеет значения, — хватаю я его руку, которую он забирает. И откровенно блею, прекрасно понимая, как всё это по-дурацки звучит. Но на язык лезут только глупости. — Всё не так, как ты можешь подумать.

— А что я могу подумать? — пугает он меня темнеющей во взгляде синевой.

— Ей нужен был штамп, чтобы её взяли на работу заграницу, — выдаёт Крошка с глупым смешком. — Она сначала Стасику предложила. Но он отказался. А ты, дурак, согласился, — начинает она давиться от смеха. — Ой, дурак! Ещё и вляпался по-настоящему.

— Ты предлагала Стасу? — он встаёт быстрее, чем я успеваю его схватить. — Ты вышла замуж только ради штампа?

— Нет, Алекс, — поднимаюсь я. — Не только. То есть я не хотела.

— Не хотела, но тебе нужен был штамп?

— Да нет же! Алекс! — бросаюсь я к нему, но он отскакивает от меня, как от ядовитой змеи. На кого-то налетает спиной. Поворачивается, начинает извиняться. А потом пробирается между столиков к выходу так быстро, что я теряю его из виду.

— Алекс, подожди! — бегу я за ним. Но народу слишком много. И движение такое, что я всё время на кого-то налетаю, натыкаюсь на официантов, ударяюсь о стулья. — Алекс!

— Чёрт! — слышу я его гневный возглас сквозь шум.

И это последнее, что я слышу.

Пока я добираюсь к выходу из зала, его уже и след простыл.

62. Алекс

— Боже! Извини, — растерянно разводит она руками, пока по моим брюкам растекается холодное пятно.

— Лика?! — сейчас, когда она так близко, у меня уже нет сомнений. Она, конечно, стала старше и изменилась почти до неузнаваемости, но это она.

— Алекс?

— Я думал, мне показалось.

— А я тебя даже не сразу узнала. Ты стал таким, — разводит она руками с восхищением, но натыкается взглядом на пятно. — Надо срочно застирать. Это морс. Он сладкий и, думаю, красится.

— Да, да, сейчас, — что-то так всё путается у меня в голове, что я не могу даже сообразить куда идти.

— Пойдём, у нас в номере есть ванная, — тянет она меня в сторону комнат. И я не могу поверить, что это она, на секунду забывая почему так болит в груди. Всего на секунду. Нет, я помню.

Вика! Паспорт! Стас! Каким-то бешеным калейдоскопом крутится услышанное в голове, но я не могу сложить это в цельную картинку. Не могу поверить. Не могу сейчас об этом думать. Слишком больно. Не хочу верить. И не верить не могу. Поэтому и сбежал, чтобы всё не испортить, не наговорить глупостей, не сорваться. Опять.

Надо остыть, успокоиться, выдохнуть.

— Давай, давай, снимай свои брюки, я застираю, — закрыв дверь в комнату, как две капли воды похожую на нашу с Викой, Лика требовательно машет рукой. — Что ты как маленький! Я что, никогда мужика в трусах не видела? Я третий раз замужем.

Она исчезает в ванной, а потом кидает мне полотенце.

— Держи, если уж ты стал таким стеснительным, прикройся.

Брюки, конечно, промокли насквозь. Но трусы стирать я точно не буду, высохнут. Я подаю ей брюки, заматывая на бёдрах полотенце, чтобы хоть в него впитался этот проклятый морс.

— Помнится, ты вышла замуж за владельца какой-то маленькой компании, — прислоняюсь я к стене у двери, пока она там полощет мои портки.

— У-у-у, когда это было, — перекрикивает она шум воды. — Мы и прожили-то всего год. И я от него сбежала. Вернулась в родную деревню. Твоя бабушка, оказывается, умерла. Ты уехал. И я понятия не имела, где тебя искать.

— Ты сбежала от мужа ради меня? — прислушиваюсь я к её тяжёлому вздоху. И хочется верить, но этому признанию я был бы рад тогда. Сейчас слышу фальшь, словно она говорит то, что я хотел бы услышать.

— И да, и нет.

— Дело прошлое, — перехожу в дверной проём, опираясь на косяк, чтобы видеть её лицо.

И узнаю её черты, но и словно вижу впервые. От той хрупкой нескладной девочки с торчащими грудками не осталось и следа. И даже от той Анжелики, что округлилась, и, обретя кошачью грацию и повадки, почувствовала себе цену, — тоже. Теперь она тигрица. Выверенная мягкость, искусно маскирующая хищницу. Но сейчас я и сам давно охотник. Сейчас я вижу её насквозь.

— И куда ты подалась потом?

— Уехала в город, устроилась на работу в магазин. Вот за хозяина того магазина второй раз и вышла замуж. Родила сына. Берг, а у тебя есть дети?

— Нет, — моё равнодушие её удивляет. Но блеск в глазах разгорается ярче. — А у тебя сколько?

— Трое. Двое от последнего брака. Мой муж глава департамента муниципальной собственности.

— Вижу, как жена ты сделала неплохую карьеру.

— Да, — улыбается она благосклонно, подавая мне брюки. — Держи. Сейчас найду, где здесь фен. Высушим. Только иди сюда, он привязан к розетке.

Ожидаемо. Так обычно и делают в гостиницах.

— Трое детей, ну надо же, — разворачиваю брюки мокрым пятном вверх. — Старший мальчик, а потом?

— Две девочки, — улыбается она, но смотрит на меня так, что у меня всё внутри переворачивается. Чёрт, а она всё же не так и изменилась. Эта улыбка. Этот горящий взгляд.

Моя Лика. Не могу поверить, глядя в её бездонные голубые глаза, что это всё же она. И в одну секунду вспоминаю всё. Наши поцелуи в подворотнях, наш скрипучий диван, и как я тонул в этих глазах, и как мечтал, что мы всегда будем вместе. И эти губы, которые, наверно, так и не смог забыть.

Её губы, как тогда, словно припухшие от поцелуев. Они так близко, что хочется снова почувствовать их вкус. Вкус победы, юности, безбашенности. Вкус мечты. Я почти дотянулся, влекомый её магическим притяжением. Только это чужие губы. Не желанные. Не те. Не мои.

Чёрт! Вздрагиваю от звука включившегося фена. Брюки падают из рук. И Лика кидается вниз, чтобы их поднять, цепляется волосами за пуговицу на моей рубашке, дёргается, оступается, споткнувшись. И пока я её ловлю, пока вожусь с несчастной пуговицей, пока она смеётся, пытаясь мне помочь, это проклятый фен в её руках всё гудит и гудит.

И она близко. Она слишком близко, чтобы я не чувствовал, как бьётся ей сердце под тонкой тканью. Но слишком далеко от того, что уже могло бы меня воодушевить.

— Алекс! — вдруг прижимается она ко мне и наконец выключает этот проклятый фен, зажатый в её руке. — Мой Алекс!

Я сделал это машинально, бессознательно, механически — обнял её. Без души, без эмоций, без желания. Будь на её месте любая другая, наверно, я сделал бы то же самое — просто ответный жест. И точно так же ничего бы не почувствовал. Он неё пахнет незнакомым. Чужими духами. Чужой женщиной. Чужой жизнью. Не моей. И все её прелести — мимо кассы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лика, не надо, — отстраняюсь я и, не найдя спиной опоры, делаю ещё шаг назад, в открытую дверь, пока её руки безвольно не повисают, оставляя меня в покое. — Прости.

— Да ничего, — опускает она глаза. — Ты меня прости. Не знаю, что на меня нашло. Там, кажется, твоя жена.

— Что?

Но к тому времени как разворачиваюсь, в дверях мелькает только серебристая тень.

— Вика! — выскакиваю я в коридор как был, в носках, в полотенце, с голыми ногами. — Вика! Чёрт побери! Вика, стой!

Полотенце падает. Но между бежать за ней в трусах или всё же натянуть мокрые брюки, выбираю последнее.

— Да никуда она не денется, твоя жена, — фыркает Лика. — Давай высушим. От таких, как ты, не уходят.

— Ты просто не знаешь её, — наспех застёгиваю ширинку, на ходу засовываю ноги в туфли. — Даже не представляешь, на что она способна.

И она ещё что-то кричит мне в след, эта чужая женщина в синем платье. Я разворачиваюсь на ходу. Что? Встретимся? Взять её телефон?

— А знаешь, что, — возвращаюсь я. И она, видимо, не ожидавшая, что я вернуть, не успевает убрать с лица самодовольное выражение. То самое чувство превосходства, с которым она бросила мне в лицо своё последнее «прости». Которое я ей так и не вернул, кстати.

— Что? — улыбается она, пересекая комнату. — Передумал?

— Хочу сказать спасибо. Если бы не ты, я бы, наверно, так и не научился отличать женщин, которых можно купить, от тех, которых нельзя.

— Неужели такие есть? — усмехается она, открывая свою сумку.

— Представь себе, — улыбаюсь в ответ. — Только одна. Моя жена.

— Может, ты просто назвал слишком маленькую цену? — протягивает она свою визитку. — Позвони!

— О, Анжелика Ланская, — кручу в руках блестящий тиснением прямоугольник. — Какая красивая фамилия.

— Не такая красивая, как Берг, конечно, — скрещивает она руки на своей пышной груди. — Но я сейчас в стадии развода. Может, встретимся, поговорим.

— Заманчиво. Но нет, — рву я пополам её визитку и брезгливо бросаю в воздух. — Прости.

А потом ухожу.

Иди ты к чёрту, Анжелика Ланская! В этом мире есть только одна женщина, с которой я отныне хочу встречаться. Единственная женщина, что отказалась даже от моей фамилии. И что бы там ни несла подвыпившая Крошка, я как никогда уверен, что у моей Вики есть ответы на все мои вопросы. Правильные ответы. На всё, что бы я ни спросил.

63. Виктория

Недолго же ты искал, чем утешиться, Алекс Берг!

Чёртовы фары слепят. Если бы я знала, где сейчас нахожусь, я бы, может, и вызвала такси. Но в моём стареньком телефоне даже GPRS не работает. Да и не стала бы я его ждать, то такси. Пока найдёт дорогу, пока приедет, этот кобель уже натрахается со своей бывшей и прибежит отношения выяснять.

Поэтому иду по обочине, вытираю жгучие слёзы и голосую наудачу. Понятия не имею куда иду. Хотя какая разница! Кому я нужна? Пропаду без вести — туда мне и дорога. Ленка уехала, знает, что мне не до неё. Отец забеспокоится только, когда деньги приходить перестанут. А Берг… зачем я ему? Потешить своё самолюбие?

Честно говоря, в голове такая каша, что толком не пойму: я виновата или он виноват. Я обижена или он обижен. Но плевать. Мы вечно с ним что-то делим, выясняем, доказываем друг другу. А зачем? Когда и так всё ясно: как бы я его ни любила, как бы он ни относился ко мне, мы не сможет жить вместе.

К вечеру похолодало насколько, что мокрая от подтаявшего снега обочина снова покрылась коркой льда. Поскальзываюсь на тонких каблуках, падаю и, ударившись, теперь плачу, сидя на асфальте, ещё от боли и от обиды.

— Эй, дурища, ты не в ту сторону идёшь, — из остановившейся машины высовывается голова Валерии. — Садись, подвезу!

Да и пусть везёт. Я не гордая. Устраиваюсь рядом с ней на заднем сиденье, и даже нет желания что-то выяснять, пока её водитель разворачивает джип.

— Ты, прости, подружка, я спьяну вывалила, что не следует.

— Забей, — отмахиваюсь. — Рано или поздно он бы всё равно узнал. Хотя всё было совсем и не так, как рассказал тебе Стас. Но у вас, видимо, это семейное.

— Лезть не в своё дело? — она всклокоченная, с размазанной косметикой и явно ещё не протрезвевшая, но её, похоже, мало это беспокоит.

— И лезть, и всё портить, когда, казалось бы, уже всё наладилось.

— Неужели передумала уезжать?

— Вижу, брат мало что от тебя утаивает, — прячу заледеневшие руки под пальто. Пока мой любимый муж там развлекался, я и вещи свои забрать успела, и одеться. И хоть в машине тепло, меня всё равно колотит.

— Я за братишку глотку кому хошь перегрызу. А Берг его обидел. Про тебя только вот я не подумала. Но ты уж не держи зла. Я ж не знала, что у вас серьёзно.

— Забудь. Уже какая разница. Он там пялит свою бывшую. Ему уже не до меня.

— Это да. За ним свой огнемёт расчехлить не заржавеет. А знаешь что? Запиши-ка ты мой телефончик на всякий случай.

— Зачем? Организуем Клуб бывших Алекса Берга?

— Да мало ли. Только, я слышала, ты квартиру продала. Вернёшься со своей Америки, где будешь жить? Ну, и вообще вдруг какая помощь понадобится. Я теперь вроде как у тебя в долгу.

— Ну, говори, — хмыкаю я. Не помешает.

Забиваю в телефон продиктованные цифры, и до самого города болтаем об их со Стасом отце — генерале. О том, как они росли. Как защищали друг друга, особенно Стас Лерку, хоть он ей и младший, и неродной. И как до сих пор они дружны. От разных матерей, а, редкий случай, насколько держатся друг за друга.

— Вот такая сволочь наш папаша, — заканчивает она свой рассказ, когда машина останавливается у дома Берга. — Я же правильно тебя привезла?

— Да, спасибо, Валерия. Как раз соберу свои вещи. Да с кроликами попрощаюсь.

— Ну, удачи тебе подружка! — машет она рукой в открытое окно, и явно её не сильно беспокоят наши с Бергом проблемы. Хотя и показалась она мне обиженной, что он её бросил. Нет, не все женщины падают жертвами обаяния Алекса Берга. И это меня даже воодушевляет.

Вещей моих в квартире немного. И сборы недолги. Дольше пересчитываю плотно упакованные купюры, делю. Да никак не могу найти ключ от Лоркиного гаража. Вроде остался он в джинсах, но очередной раз достаю из них только квитанцию об оплате, которую мне выдали в кассе «Микрохирургии глаза», когда вспоминаю, что на встрече с Лоркой я была в других штанах.

— Маргарита Алексеевна, — нахожу домработницу на кухне. — Вы не видели случайно мои брюки?

— Надо подумать, — отрывается женщина от уборки. — Если вы их в ванной оставили, то скорее всего я их постирала. Посмотрите, они наверно, ещё сохнут.

— Чёрт, а там в кармане были ключ и бумажка, — расстроенно потираю висок.

— Не переживайте, Виктория, — охотно снимает пожилая и очень интеллигентная женщина большие оранжевые перчатки. — Я карманы всегда проверяю. Там у Александра Юрьевича чего только не бывает. Ничего не выкидываю. Вон там, в прихожей, комод, — показывает она пальцем. — В верхнем ящике лежит всё, что я изымаю перед стиркой.

Классная она всё же тётка! С воодушевлением открываю указанный шкаф. И правда, чего в нём только нет. Каких только мятых бумажек. Свою нахожу почти сразу. Засовываю в карман и ключ. Но интересно, что же тут есть ещё.

Разворачиваю одну потёртую — квитанция из химчистки. Ещё одна — записан телефон. Ни имени, ни опознавательных знаков, чей. А третья бумажка кажется мне до боли знакомой. «Принято двести семьдесят две тысячи». Широкая подпись Берга. И печать «Микрохирургии глаза». Не верю своим глазам. Достаю ту, что видела сегодня уже не раз. Только со своей подписью внизу и другой датой. И, всё ещё осмысливая, как у Берга могла оказаться эта квитанция, поднимаю взгляд на входную дверь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вика! Слава богу! — устало выдыхает он, словно бежал вверх по лестнице, а то и всю дорогу до дома. С него станется.

— Значит, это ты? — протягиваю ему квитанцию. — Ты заплатил за первую операцию?

— А что? — тут же натягивает он свою невозмутимо-насмешливую маску. — Ты уже всучила своему Стасику деньги?

— Он не взял, — не знаю, что хочу больше: плюнуть в него или обнять. — И ты молчал?

— А что я мог тебе сказать? Ты была так уверена, что это Стасик. Так восхищалась его благородством. Даже замуж за него собиралась.

— Я предложила ему сделку, просто фиктивный брак, — нет сил выяснять с ним отношения. Нет смысла спорить. Не хочу больше ничего. — Он отказался. А ты согласился.

— Так вот, значит, как ты сделала свой выбор?

— У нас с тобой тоже был договор. Если ты считаешь, что я его не отработала…

— О, нет, нет, — поднимает он руки. Только сейчас обращаю внимание, что в одной он держит небольшую подарочную коробку. — Ты отработала.  С лихвой. Боюсь, что я даже остался тебе должен. Столько было секса.

— Я тебе прощаю, — усмехаюсь в ответ.

Ну, собственно, вот и поговорили. Разворачиваюсь, чтобы забрать свои вещи. И пока хожу в комнату, Алекс так и стоит в прихожей. Не раздевается. Не проходит. Словно в гости к себе пришёл.

— Держи! — кладу на комод дипломат с деньгами.

— Это что?

— Это деньги, которые я тебе должна за разбитую машину. В общем, прости, что я тогда погорячилась. Сто шестьдесят четыре года — это слишком большой срок даже для меня.

— Вик, ну ты же знаешь, что я не возьму ни копейки. И машину я уже отремонтировал. И вообще всё это давно не имеет значения.

— Для тебя может быть и не имеет. А я привыкла отдавать свои долги. В общем, это твоё. И делай, что хочешь.

Подхватываю Галу, тщательно обнюхивающую мою собранную сумку, и иду прощаться с Маргаритой Алексеевной.

— Как уезжаешь? — теряется добрая женщина, но обнимает меня, стараясь не испачкать пеной со своих перчаток. — Удачи тебе, моя хорошая, куда бы ты ни собралась.

Достаю Лиона, спрятавшегося под табуреткой. В последний раз целую ставших такими родными пушистиков.

— Вика, не дури, — преграждает мне дверь Берг.

— Алекс, — боюсь поднять на него глаза. Боюсь подойти к нему ближе, чем на расстояние вытянутой руки, потому что, если он меня остановит. Если обнимет… — Отойди, пожалуйста.

— Я и не притрагивался к этой Лике. Просто она облила меня морсом, потом зацепилась волосами за пуговицу, Вик, — делает он шаг вперёд, но я предупреждающе поднимаю руку. — Вика, она больше никто, как и любая другая женщина. Кроме тебя. Ты нужна мне. Только ты.  И никто больше.

— Прости, что я не сказала сразу про этот штамп. Прости, что всё так вышло, но мне правда надо идти.

— Вика, — и всё равно он делает шаг вперёд и хочет что-то сказать, но словно никак не может найти слов. — Короче. Держи, это тебе, — протягивает он коробку.

— Это что? — и не думаю я её брать, усмехаюсь. — Тот самый сюрприз?

— Да, и это важно. Правда.

— Прощальный подарок? Ну-ну, Валерия очень популярно объяснила, как ты прощаешься. Спасибо, Алекс, — подхватываю свою сумку. — Не стоило тратиться. Прости, если что. И спасибо тебе за всё.

— Что, так и уйдёшь? — опускает он руку с невостребованным подарком.

— Да, как-то оркестр заказать не додумалась. Так что так и уйду. В тишине. Прощай, Алекс Берг!

Дверь оказалась даже не заперта. А сообщение о такси приходит как раз, когда я выхожу на площадку.

Алекс так и стоит в прихожей, не шелохнувшись, пока я жду лифт. И только перед тем как зайти в кабину, всё же бросаю на него прощальный взгляд.

Какой ты красивый, Алекс Берг! Жаль, что не мой. И очень жаль, что всё получилось именно так.

«Белый Ниссан, номер…», — читаю в лифте СМС-ку. Какая ирония. А у этой судьбы явно есть чувство юмора.

Засунув сумку в багажник такси, всё же оборачиваюсь к подъезду. И почему-то не удивлена, что Алекс вышел за мной на улицу.

— Вика, умоляю тебя, останься.

— Нет, Алекс.

— Пожалуйста! Я не знаю, как жить без тебя.

Не могу больше выдавить ни слова. Потому что он плачет. Потому что губы мои тоже предательски дрожат, и я больше ничего не вижу, кроме этих слёз, что текут из его глаз. Ничего не чувствую, кроме слёз, что жгут мои глаза.

— Пожалуйста, Вика! — опускается он на колени прямо в весеннюю грязь. — Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, Алекс, — с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься ему на шею. Только нельзя. — Но это слишком больно — быть с тобой. Да, прошлое не переписать. Но эти постоянные подозрения, ревность и сомнения ранят. Мне очень жаль, что мы так и не научились доверять друг другу. Очень жаль, что любая ложь способна нас разлучить, любое брошенное случайно слово — заставить в него поверить. Это убивает, что мы не можем сказать друг другу правду. И я не могу так жить, зная, что в любой момент ты можешь меня оттолкнуть. Из-за прошлого. Или ради другого будущего. Прости, Алекс. Пусть у нас останется только здесь и сейчас. Прощай! И, пожалуйста, будь счастлив!

Сама захлопываю дверь машины. И закусываю руку, чтобы не взвыть прямо в голос, как раненое животное, которому вырвали из груди сердце.

И я рыдаю, вцепившись зубами в руку, пока такси выезжает из двора, а он так и стоит на коленях. Мой гордый и покорённый. Мой сильный и такой беззащитный. Мой вспыльчивый и упрямый. Мой самый лучший. Мой родной, но так и не разгаданный.

Мой несокрушимый Айсберг. Мой непобедимый Гладиатор.

Мой любимый Алекс Берг.

Эпилог

— Ты откуда, Беда? — глаза у Ленки, открывшей мне дверь, такие, словно она увидела привидение.

— Может, пустишь, или мне потом прибегать? — подхватываю чемодан и, наконец, протискиваюсь в маленькую прихожую мимо застывшей столбом подруги.

— О, Вика, привет! — высовывается из комнаты Артур, приглаживая на ходу рыжие вихры. — А ты разве не в Америке должна быть?

— Должна бы, но вот, — развожу руками.

— Да погоди ты со своими вопросами, — приходит в себя Ленка, правильно оценивая моё плачевное состояние. — Видишь, человек с дороги. Надо напоить, накормить, потом расспрашивать.

Она вручает мужу Ваньку и даже для верности захлопывает дверь в комнату, чтобы нам не мешали.

На их маленькой кухне, в Ленкином халате, я отжимаю полотенцем концы волос, пока подруга суетится с кружками, чайниками, тарелками и слушает мой недолгий рассказ, как я оказалась в родном городке спустя неполных два месяца после отъезда.

— Как беременная? — со всего размаха шмякается она на табуретку и хлеб выпадает у неё из рук и катится по полу к моим ногам.

— Вот так, — вздыхаю я и подаю ей упавшие полбулки.

— Может, это какая-нибудь ошибка? А они там толком не разобрались, эти америкосы?

— Если бы, Лен, — отмахиваюсь. — Из-за этого и прервала контракт. Хотя я и инструктаж прошла, и экзамены все сдала, и тесты ни один не завалила, и даже почти втянулась. Но беременность и эта работа практически несовместимы. И я выбрала беременность.

Ну, а что я ей скажу? Да, это факты. Просто сухие факты. Так оно сложилось, если смотреть со стороны. Но выворачивать душу я ей не буду. Не могу. Не сейчас. Может быть, уже никогда.

— Господи, какая же ты всё-таки беда, Беда, — качает головой Ленка. Критически осматривает хлеб и швыряет с размаху в ведро. — Уже улетела, устроилась, но и здесь всё опять через одно место. И что, отправили домой?

— А какие варианты? — пожимаю я плечами. — Это указано в рабочем контракте. Это внесено в медицинскую страховку, про беременность, и они не имели права брать меня на работу с таким «диагнозом». Но я медкомиссию прошла перед визой не будучи беременной. Но раз такое случилось — списали на берег.

— И что теперь будешь делать? Есть какие планы?

— Да какие у меня теперь могут быть планы, Лен? Буду в школу устраиваться. Наверно, здесь. Куда мне ещё в моём положении? Впереди лето. Немного поработаю, может, хоть декретные получу. Считай, к новому году уже рожать.

— Да-а-а… уж… — тяжело вздыхает Ленка. — У отца была?

— Только от него, — утягиваю с тарелки кусочек сыра.

— И как?

На мой взмах руки, пока я жую, Ленка снова тяжело вздыхает.

— Посидели, поговорили, поплакали, — тянусь ещё что-нибудь взять и останавливаюсь опять на сыре. — А потом он денег попросил, в магазин сбегал и всё. Я там даже остаться не смогла. Там и прилечь негде, да и страшно. Антисанитария полная. Ничего, если я сегодня у тебя? Завтра те Авгиевы конюшни разгребать начну.

— Оставайся, конечно. Ты о чём, Беда? Живи сколько хочешь. Только знаешь, — мнётся подруга, а потом орёт во всё горло: — Артур! Сходи за хлебом!

— Так было же, — вырастает в дверях кухни её безотказный муж с ребёнком на руках.

— Уже нет, — показывает она на мусорное ведро, забирает сына и вручает мне.

И пока я нянькаюсь с Ванькой, Ленка возвращается и с гордым видом ставит передо мной на стол знакомый подарок.

— В общем, вот. И может, оно всё даже к лучшему.

— И что это? — смотрю я на коробку вроде как равнодушно, но душа замирает. Алекс. Боюсь прикоснуться к нарядной упаковке. Боюсь, что сердце выпрыгнет из груди. Да что там — боюсь даже смотреть в её сторону: она словно живая, пульсирует, искрится, дышит. Алекс!

— Короче, приезжал твой Берг, — садится Ленка важно. — Тебя искал. Просил передать, если вдруг появишься.

— Давно? — наверно, выдаю я себя с головой этой надеждой, но оно рвётся из груди само: «Он приезжал! Он искал меня! Он не смирился!»

— Сразу, как ты улетела, наверно, — чешет подруга затылок. — Или попозже. Там у них такое творилось, — качает головой Ленка. — Он сам-то особо не распространялся. Но я в новостях видела. Да и интернет гудит до сих пор. Короче, этот его бывший тесть, говорят, коньки чуть не откинул, прямо на собственной свадьбе.

— Ефремыч?! — не верю своим ушам.

— Да, бывший тесть. Ты-то сбежала, а там на банкете такое началось! В общем, Демьянов этот сейчас в коме. И не знаю, как уж там получилось, только всем теперь заправляет его молодая жена.

— Наденька?! — я ничего не понимаю. Трясу головой, но ощущение, что меня стукнули пыльным мешком, не отпускает.

— Да, сучка эта первостатейная. Наденька. «Айсберги» закрыли. Все. Вроде как там столько нарушений, что общественность до сих пор кипит. Какие-то добровольцы даже пикетом стояли с плакатами, требовали арестовать хозяина за то, что людей чуть не погубил.

— Берга?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И она ещё что-то говорит, но Ленкин голос доносится до меня как из другой вселенной. В голове так и не укадывается: клубы, Ефремыч, Наденька.

— Короче, Вика, ему там сейчас очень несладко. И не моё, конечно, дело. Живи сколько хочешь хоть у меня, хоть к отцу иди. Но, мне кажется, нужна ты сейчас своему Бергу больше, чем отцу, — пробиваются наконец в моё сознание её слова.

— Что же теперь с ним будет? — вырывается у меня невольно.

— Понятия не имею. Но меня просили — я передала, — показывает Ленка на стоящую коробку. — И ты уж прости, но я заглянула.

— Понимаю, — кошусь на подарок как на тикающую бомбу, но прикоснуться так и не решаюсь.

— Ты уж, пожалуйста, тоже загляни, — забирает она Ваньку. — А то знаю я тебя, сейчас швырнёшь в окно — и дело с концом.

Она замолкает и ждёт, пока я открою. А я жду, когда она уйдёт. Я не знаю, что там, но это такое личное, такое мне дорогое, что я не хочу открывать коробку при подруге.

— Ну?

— Лен, я не выкину. Обещаю.

— Смотри у меня, — грозит она пальцем и встаёт. — Никогда не видела, чтобы мужик так страдал. Хотя о чём я? Ты себя-то в зеркало видела?

— Мне можно, я вообще-то беременная, — вздыхаю я, пока она тянет.

Я вторые сутки в дороге. Третьи сутки не сплю. И второй месяц не нахожу себе места, потому что не могу без него. Меня словно поделили пополам. Я сама себя поделила. И с того дня, как уехала в том такси, словно и не жила. Пока не узнала. Прижимаю руку к животу.

— Значит, он не в курсе? — показывает Ленка глазами на мою руку, хотя могла бы и не спрашивать. — Ладно, оставлю вас наедине.

И она уходит, а у меня давит в груди, пока я открываю коробку.

На подставке, изображающей гладь океана, закреплён настоящий айсберг. Почти прозрачный, хрустальный, сверкающий гранями. И только внутри этой стеклянной голубизны что-то темнеет.

Аккуратно снимаю верхнюю часть. И нахожу бархатную коробочку в виде сердца.

Сердце Айсберга. Так вот какой он приготовил мне сюрприз! Но это не всё. В коробочке лежит кольцо. Почти такое же, как у меня на пальце, только сплошь покрытое камешками.

Надпись на своём кольце я обнаружила, только когда плакала над ним в самолёте. «

Это не только секс, потому что…

» — со всеми заглавными буквами и знаками препинания оказалось выбито по ободку.

«

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

», — написано внутри этого.

«Только ты мог подарить мне сначала обручальное кольцо, а потом помолвочное, — прикасаюсь я губами к стеклянной глыбе. — Только ты мог обещать, что не будешь меня искать, и не сдержать своё слово. Только ты мог заставить меня уехать, потому что держал, и вернуть, потому что отпустил. Только твой ребёнок мог быть зачат вопреки всему. Наверное, потому, что ты так его хотел. Потому что это — настоящее».

— Ты куда? — испуганная Ленка выскакивает из комнаты, когда я уже натягиваю туфли.

— А ты как думаешь?

— Возвращаешься? К нему?

Что я могу ей ответить? Возвращаюсь!

Это не только секс, потому что… Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

!

Только он мог оставить многоточие в конце первой фразы, потому что со мной никогда не знаешь, что будет дальше.

Потому что… ещё ничего не закончилось. Всё только начинается.

___

❤️

Продолжение истории:

«Гладиатор. Возвращение».

❤️

Ссылка:

Глава 1. Алекс

Кто она?

Сквозь приоткрытые веки силуэт женщины у окна кажется нереальным. Перед глазами всё плывёт и кружится.

— Вика? — это единственное имя, что я знаю. Единственное слово, что хочу произнести. Но с непослушных губ слетает только невнятный хрип.

— Алекс? — она совсем рядом, прямо у моей постели. Но я не вижу лица. Всё сливается: светлое, тёмное.

— Вика? — пытаюсь поднять руку, чтобы прикоснуться к ней, но не получается. — Вика!

— Меня зовут Полина, Алекс. Как ты себя чувствуешь?

У неё такой хороший приятный голос, у этой Полины. Но она не Вика. Болезненно морщусь. Эта дыра в груди, что осталась после ухода Виктории, всё ещё болит.

— Не знаю. Где я?

— В больнице, — её рука сжимает мою. Тепло. Даже приятно. — Тебя избили. Ты долго пролежал без сознания. Что-нибудь помнишь, Алекс?

— Было больно, — пытаюсь улыбнуться.

И всё ещё силюсь разглядеть эту Полину, но это труднее, чем кажется. Веки такие тяжёлые. И я так устал. Я хочу туда, где моя девочка. Снова в свои сны или в медикаментозные грёзы. Не важно. Там, где есть она, мне хорошо. Здесь — плохо.

— Алекс, — голос Полины, негромкий, но настойчивый, снова вытаскивает меня, словно из глубины, на поверхность.

— Мн-н-н, — это всё на что меня хватает вместо ответа.

— Ты помнишь, что с тобой произошло?

Да, я помню. Я знаю, чьи это были люди. Знаю, почему. И что убить меня не хотели. Просто отомстить, предупредить, чтобы не дёргался, но, кажется, перестарались.

— Это важно?

— Нет, но я нашла тебя уже избитым. И у тебя не было с собой ни документов, ни телефона. Повторишь, как тебя зовут?

— Алекс, — снова силюсь улыбнуться. Не знаю, выходит ли у меня. — Александр Берг.

— Вот и хорошо, — она снова пожимает мою руку одобряюще и встаёт. — Отдыхай! Если не возражаешь, я ещё зайду.

Я киваю. Или мне кажется, что киваю. Я пытаюсь запомнить её имя. Полина. Это же важно. Она, наверное, спасла мне жизнь. Только нужна ли мне такая жизнь?

— …

Горячим, горящим, влюблённым в тебя…

Запомни меня таким.

Читать продолжение тут (ТЫК!):

___

Самые новые книги автора:

❤️

СЧАСТЛИВЫЕ БЫВШИМ НЕ ПИШУТ

Ну вот и всё. Стоя на крыльце ЗАГСа, я сглотнула подступивший к горлу ком.

Вот и всё.

В сумке лежало свидетельство о расторжении брака.

В паспорте так и стояла фамилия Марка.

В душе зияла дыра.

...

— Двигаться? Куда? Зачем?

— Вперёд. Как после тяжёлой болезни, — он растёр мои руки, согревая. — По одному шажку, одному глотку, по вздоху за раз. Даже если не хочется дышать. И однажды ты вздохнёшь полной грудью, и разлюбишь.

— Разлюблю? Что значит разлюбить?

Думала, что это риторический вопрос, но он ответил:

— Разлюбить — это спокойно спать до утра. Не плакать. Не вспоминать. Не думать, где он, с кем. Разлюбить — это стать счастливой, — он пошёл к выходу, но обернулся. Я как раз взяла телефон. И он словно знал, что я так и сделаю. Улыбнулся: — Счастливые бывшим не пишут.

#развод, #бывшие, #взрослые неидеальные герои

Ссылка (ТЫК!):

Глава 1

Ну вот и всё.

Стоя на крыльце ЗАГСа, я сглотнула подступивший к горлу ком.

Вот и всё.

В сумке лежало свидетельство о расторжении брака.

В паспорте так и стояла фамилия Марка.

В душе зияла дыра.

Как всё зашло настолько далеко?

Я понимала и не понимала.

Не понимала, как за четыре года два любящих человека стали чужими.

Но понимала, что дальше мучить друг друга не было смысла: мы едва выносили друг друга и совсем перестали слышать. Жили в одной квартире как соседи: Марк своей жизнью, я своей.

Молчаливые рутинные ритуалы. Редкие встречи на кухне.

«Доброе утро!» — «Привет!»

«Я сварил кофе» — «На работе попью, опаздываю»

«Я приготовила ужин» — «Спасибо, уже поел»

Я не помнила, когда мы вдруг начали ссориться и почему не смогли остановиться, каждый разговор превращая в перепалку, а каждую перепалку — в выяснение отношений, но помнила, как в пылу очередной ссоры Марк резко развернулся:

— Чего ты хочешь от меня, Ань? Чего?! Что бы я ни сделал, тебе не нравится. Что бы ни сказал — ты обижаешься. Тебе не устраивает всё: моя работа, мои друзья, мои родные. Я устал видеть твоё недовольное лицо. Я просто устал. Мы словно бегаем по замкнутому кругу, и ничего не меняется. Просто ответь: чего ты от меня хочешь?

И я вдруг выпалила:

— Я хочу развода.

Он замер. А потом кивнул:

— Хорошо, давай разведёмся...

ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ (ТЫК!):

❤️

ПОЗВОЛЬ ТЕБЯ НЕ РАЗЛЮБИТЬ

Их роман должен был закончиться красиво, сказочно, правильно.

Но он вернулся слишком поздно…

Шесть лет назад она спасла ему жизнь, а он втянул её в крупные неприятности.

Шесть лет спустя они встретились. У неё пятилетняя дочь, у него того же возраста сын.

Но можно ли всё исправить, если не разлюбить…

Ссылка (ТЫК!):

ПРОЛОГ

— Мама, а почему мальчик плачет? — повернулась моя малышка.

— Не знаю, Анфис, — перехватила я руку дочери.

Сердце сжалось.

Мальчишка лет пяти, стоял один за металлической коробкой автобусной остановки и горько, тихо, по-мужски плакал. Смахивал скупые слёзы, вытирал о себя руку и скорбно вздыхал.

На остановке, куда мы пришли после прогулки по парку, стояла целая толпа народа, у палатки с разливным квасом — очередь, но мальчик прятался за пустые кеги — не хотел, чтобы видели его слёзы. Такой маленький, а уже настоящий мужчина.

Как ни тянуло подойти, обнять, утешить, я сдержала порыв. Остановилась поодаль, погладила по голове прильнувшую дочь, уважая право человека горевать в одиночестве, каким бы маленьким он ни был, готовая прийти на помощь, если вдруг понадобится.

Однако сердобольные нашлись.

— Малыш, а где твоя мама? — увидев мальчика, направилась к нему тётка, что подошла следом за нами. Потянула за руку, когда он упрямо отвернулся. — Женщины, чей ребёнок? — спросила громко, когда мальчишка вырвался.

Народ на остановке стал оглядываться, пожимать плечами.

— Нет, ну это же ненормально, такой маленький ребёнок и один, — возмутилась она.

— Да где эта кукушка, в конце концов? — столь же эмоционально воскликнул мужчина, что пришёл вместе с ней, обращаясь к женщине, торговавшей квасом.

Та отсчитывала сдачу и лишь вяло кивнула.

Увидев испуганный взгляд, я инстинктивно шагнула ближе к мальчику, чтобы защитить его от этой парочки. Конечно, вид одиноко плачущего ребёнка мало кого мог оставить равнодушным, но люди реагировали по-разному, а эти двое возмущались и нервничали, чем только пугали ребёнка.

Он тревожно оглянулся, готовый сбежать, когда из-за моей спины раздался мужской голос.

— Эй, ты чего? — обогнул меня мужчина, присел на корточки, заглянул мальчишке в лицо. — Ревёшь, что ли?

Ребёнок порывисто его обнял и разрыдался пуще прежнего.

— Ну-у, ты это заканчивай, — мужчина погладил его по спине, обхватив большой ладонью светлую головёнку, прижал к себе. Он и сам был немаленький: высоченный, широкоплечий. — Я же сказал: сейчас вернусь.

Мальчишка вытер слёзы, рвано вздохнул:

— Я думав, ты тоже потерявся.

— Не дождёшься, — взъерошил его непослушные волосы мужчина. — И Снежка найдём.

— А, так это отец, — сказал кто-то. — Ну явился, и слава богу!

Подошёл автобус, люди заторопились по своим делам, и только я застыла, как вкопанная.

Андрей? Не верила я глазам.

Не может быть.

Читать продолжение (ТЫК!):

❤️

Другие книги автора:

ДРУГ МОЕГО ОТЦА

18+

Робкая девочка, выросшая с бабушкой в нищете.

Суровый богатый мужик с опасным прошлым.

Да, он дрогнет,когда ему в подарок пришлют девственницу... а она... она и так знает кто он.

Но эта книга не только об ошибке, что он совершит.

Сокровища Третьего рейха. Потомки семьи Романовых.

История мужской дружбы, материнской нелюбви, предательства.

Детектив, большие деньги, тайны прошлого и на этом фоне...

два сердца, что рвутся друг к другу, несмотря ни на что.

Читать здесь:

❤️

ЧТО ЗНАЕТ ДОЖДЬ

18+

Каждый день с того злополучного дня, когда наши глаза встретились, я думала: если бы я не посмотрела на него тогда, не проснулась ночью, не увидела на кухне то, что увидела, а просто прошла мимо в туалет…

Пришёл бы он в тут же ночь в мою спальню? Сделал бы со мной то, что сделал? Оказалась бы я здесь, где у меня нет даже имени, только номер камеры и прозвище?

А может, всё началось ещё раньше? Как знать. Но в тот дождливый день меня угораздило заглянуть в его глаза и... всё случилось.

Читать здесь:

Конец