Кое-что новенькое

– Прошу, – доктор жестом указал на кресло.

– Спасибо.

Родион сел, не облокачиваясь.

– Как только будете готовы говорить, приступайте, – сказал доктор после паузы. – Я не тороплю вас. А паузы входят в тариф, – он улыбнулся.

Это шутка, понял Родион. Засмеяться?

И не смеялся.

– Проблема, – наконец начал он, – проблема в том, что я не знаю, что говорить.

– Не сомневаюсь, – кивнул доктор. – Такие ко мне и приходят.

– Да. Но, – Родион все-таки рассмеялся, – конечно, мне кажется, что я особенный, не такой как все. И мне-то уж совсем непонятно, что рассказывать. Собственно, тут и проблема.

– В том, что вам непонятней, чем всем?

– В том, что мне вообще все непонятно, – медленно говорил Родион, глядя в потолок. – Вот я пришел к вам. Вы доктор: психолог, психотерапевт и так далее. Психо-плюс...

– Отличный термин! – кивнул доктор после очередной паузы. – Так и напишу у себя на дверях: доктор Психо-Плюс.

– Ага, не благодарите... Проблема в том, что я не уверен, связано ли оно все с этим психо. То есть – да, вполне возможно, что мне все кажется, и тогда это реально какое-то психо...

– Что кажется?

Родион молчал.

– Вы не знаете, как об этом сказать?

Тот кивнул.

– Вам это сложно озвучить, или вы сами до конца не понимаете, что это?

– Второе. И первое тоже.

– Понимаю. Нет, это не фигура речи: я действительно понимаю вас. Такая у меня работа. И, чтобы я еще лучше вас понял, давайте начнем с конкретики. Расскажите мне эту историю.

– Историю?..

– Это ведь история, так? Про кого она? Про вас? Или про кого-то еще?

– Про меня. И... про мою жену. Больше про нее, наверно... хотя я не уверен...

– Отлично. Что она делает в этой истории?

– В том-то и дело, что ничего. Ничего особенного.

– Но вас, тем не менее, что-то настораживает. Что-то вам не нра...

– Нет. Скорее наоборот, – сказал Родион тоном выше, будто ухватил какую-то мысль. – Проблема именно в том, что мне абсолютно все нравится. Более чем.

– И именно это и настораживает, – кивнул доктор.

Родион молчал.

– Что ж, – доктор приподнялся, – кажется, мы нащупали первое звено. То, с чего можно начать. Запомните эту дату: понедельник, 15 августа 20... года – день нашего с вами начала. А сейчас я, с вашего позволения, проведу небольшой сеанс гипноза. Вы ничего не почувствуете и ничего не будете помнить. Нет, я не зомбирую вас и не выведаю ваши государственные тайны, – он подмигнул Родиону. – Просто небольшая настройка, которая поможет нам продуктивнее общаться... смотрим сюда, пожалуйста. И выйти наконец на главное... дышите глубже, еще глубже...

Главное, думал Родион. Главное, главное, самое главное...

***

Самое главное – это, пожалуй, ее груди.

Раньше Родион не говорил таких пафосных слов и называл сиськи сиськами, как и все нормальные люди. Да и сама Женька говорила:

– Не могу без лифчика, сиськи натру.

Они у нее были небольшие и невыносимые, как пушинка в щекотном месте: чуть неспелые еще, рогатые, воздушные, трогательные до умильности. Яростно хотелось и уберечь их от всего, и пробурить насквозь соскастую Женьку, причем и то и то сразу. И Родион бурил, бурил ее и тыкался в соски, нализанные, взбухшие, как у кормящей крольчихи, и потом капал на них слезами, не веря, что это взаправду. И Женькины глазки бывали на мокром месте после такого, и она сопела в слезливых обнимашках, всовывая мокрую мордочку поглубже в Родиона, и они раскачивались, придушенные одним комом на два горла. Груди ее, намятые, намученные, плотно чувствовались Родионовой кожей. Как можно называть их сиськами?

– Ты хоть понимаешь, какое ты чудо? – говорил он, облизывая Женьку по-щенячьи. – А?

– Просто вы тоже влюблены, – мурлыкала та. – Ну да, и я не страшилище, есть такое. И вы не Квазимодо...

– Все ты понимаешь, – облапливал ее Родион везде сразу. – Понимаешь, а шлангом прикидываешься. Шлангой.

– И-ы! Ну да, понимаю...

– Чувствуешь, какая ты?

– Чувствую... и-и-ы!

Они и правда чувствовали это вдвоем – неизбывную чудесность Женьки, щекотный ток ее прелестей и изгибов. Женька и сама пьянела от себя, как Родион – научилась у него, приноровилась ловить волну и видеть себя его глазами. Все это она не говорила ему, но он знал. Как и она знала, что он знает.

Все они друг о друге знали.

Еще полгода назад Женька была просто его соседкой. Точнее, соседкиной дочкой. Если бы Родиону сказали, что в этой дыре, куда его запроторили, он женится на соседкиной дочке – что бы он ответил?

Наверно, что-то нецензурное, потому что тогда все было нецензурно. И как он попер на самого Гоноболина, и добивался правды, но не добился (вот удивительно); и как все вообще едва жопой не накрылось, но в итоге его просто упекли в ссылку (да, это так называется) – в чертов Разгуляйск, который был чертов, потому что Родион еще не встретил тогда свою Женьку.

И он хорошо помнил: слякоть, двор, мокрый снег в лицо, запрокинутое к небу...

Помнил первые дни, когда выползал из своей казенной однушки в этот самый двор – мимо бомжей, мусорки (толстым слоем на полдвора), одной битой тачки, другой, третьей – на новую свою работу, где надо было глядеть в эти рожи и ни одну не обидеть, потому что мало ли, хоть и подчиненные. Хотелось не то чтобы самоубиться, а просто выключить все, чтобы не было ни рож, ни двора, ни тачек, ни однушки, ни самого Родиона.

Потом он встретил ее. Девчонку, входившую в соседские двери.

“С первого взгляда”? Ну это вряд ли. Когда видишь красоту и говоришь “вау” – разве это так называется? Такое “вау” Родион говорил, наверно, раз в пару месяцев. Или в полгода. Иногда “вау” заканчивались постелью (хоть потом уже и было совсем не вау). Но рядом с Женькой все эти девушки из прошлой жизни – примерно как нынешняя Родионова работа рядом с той, прежней. Должность одна, а смысл понятно какой.

Женька... попробуй-ка опиши ее. Не было у нее особых примет, которые делали бы ее «вау» – буйной гривы до пояса или голубых глаз, буферов с пол-арбуза и так далее. Все, что она имела, не блистало, так сказать, количественными показателями: обычные темные волосы до лопаток, карие глаза, довольно большие, но не прям как в аниме; нос не длинный и не короткий, рост небольшой, грудь тоже, попа тем более... И все вместе сливалось в такое “вау”, что Родион чувствовал в себе жар, холод и столбняк одновременно. Он-то, майор из столицы – при школьнице из соседней квартиры!

Это была какая-то нелепость, какая-то магия, которая удивила самого Родиона так, что он решил разобраться. Повод нашелся почти сразу: во дворе была замечена Женька над безжизненным электросамокатом. Такие игрушки были давним хобби Родиона, и самокат быстро ожил (две детальки из местной технолавки – и вуаля). Женька жгла спасителя своими вау-улыбками, а тот так и остался в недоумении: столбняк не проходил.

Родион не подавал виду, конечно, и со стороны был прям огонь, а не мужик, – но внутри-то все осталось, как и было. Женькин взгляд, голос, движения, манера улыбаться и опускать ресницы – все это вгоняло его в какой-то вязкий туман, в котором Родион захлебнулся бы, будь он сопливым пацаном, а не сорокалетним орлом с разводом и алиментами.

Они разговорились с Женькой тогда... ну, как разговорились: Родион вещал с умным видом, уверенный, что Женька внутренне ржет с него, – и потом останавливались поговорить, когда виделись, и Родион снова что-то вещал. Нет, Женька не ржала ни внутренне, ни внешне, – он поверил в это где-то с третьей-четвертой встречи. Обнаружился и общий интерес: как ни странно, научная фантастика, Интерстеллар, квантовые заморочки, все эти протонно-нейтронные дела. Женька оказалась олимпиадницей по физике и думала поступать на местный физмат (в Разгуляйске и такое было). В физике – реальной, которая про формулы и икс в квадрате – Родион был ни бум-бум, но сайенс фикшн перечитал и пересмотрел весь, какой был на свете, и без колебаний принял роль Женькиного гида по туманностям и черным дырам. Они повадились смотреть вместе фильмы – не в обнимку, как мечтал Родион по ночам, и даже без прикосновений, но вполне и вполне душевно.

На него положила глаз Ниночка, Женькина мама, не старая и вполне съедобная еще блондинка (минус морщины и образ приличной женщины). Еще бы: погоны, дорогая машина – большой человек под боком. Отца в семье не было. В гостях у Ниночки Родион, накормленный пироженкой домашнего изготовления, вежливо дал понять, что хозяйка его не интересует никакая, ни приличная, ни неприличная. Или не дал понять, а Ниночка поняла все сама.

Потом была Женькина днюха: восемнадцать лет, главное событие в жизни. Родион хотел просачковать – что ему делать-то в компании ее ухажеров (а они были, конечно, как не быть), – но именинница приказала ему явиться, и он явился. Пришлось торчать там, наблюдать игрища современной молодежи и думать горькие думы о том, что вот он, предел счастья, отмеренного на старости лет. Женька пользовалась ровно тем успехом, какой ей полагался: пацаны готовы были ради нее с крыши прыгать. Родион торчал в стороне. Подарок его – блю-рей с ящиком дисков – был распакован со счастливым визгом, и одно это должно было утешать Родиона весь вечер. Тот и утешался. Правда, после днюхи, когда все свалили, Женька еще заскочила к нему (“тук-тук, можно?”), и они немного поболтали обо всем на свете. Мелочь, а приятно.

Прошло буквально три дня – и Ниночка, Женькина мама, вызвала Родиона “на серьезный разговор”.

Будет замуж навязываться, был уверен Родион.

– Даже не знаю, как начать, Родион Палыч, – бормотала Ниночка, не предлагая ему никакой пироженки. – Дело в том, понимаете, что... я не хочу вам ничего указывать или советовать, и тем более заставлять, настаивать на чем-то...

– Да? – кивал Родион, изображая внимательность.

– Просто... ну, я решила все-таки сказать вам, поговорить, вы взрослый человек и вроде бы... не знаю...

– Угу, – кивал он снова.

– Не знаю я. В общем...

В общем, вначале Родион услышал это, а потом уже оцифровал.

– Она мучается, – тараторила Ниночка, поймав волну. – Ходит сама не своя, вам сказать не может, понимает все “но”, думает, вы не пара, и я сама не знаю, что же нам...

– Постойте. Женя. Влюблена. В меня? – медленно повторил тот.

– Вы представляете? Глупышка такая, она ведь совсем еще...

– Я поговорю с ней. Хорошо? – Родион встал. – Сегодня. Из школы придет – и поговорю. Окей?

И вышел.

Сказать, что мир изменился, перекособочился или даже перевернулся вверх дном – ничего не сказать. Такого ведь просто не бывает, думал Родион. Наверно, просто запуталась девочка. Ищет во мне отца. Или просто надоел матерящийся козлятник из школы. Или...

Он как раз шел по двору. Вспомнилось: то самое место, слякоть, бурое от фонарей небо, мокрый снег в лицо... Неужели? – мелькнула дикая мысль и пропала, будто Родион боялся ее думать.

Но черт дери, что же делать?

– Жень, – басил он. – Мне тут твоя мама сказала...

– Что сказала?! – вызывающе крикнула Женька.

– Что ты в меня... ты ко мне...

– Ну, спасибо, мамочка! Удружила!

– Жень. Послушай, Жень, – бормотал тот. – Хочу тебе тоже сказать кое-что.

– Дайте угадаю. “Ты еще так молода, вся жизнь впереди, бла-бла...”

– Нет. Абсолютно мимо.

– Да?.. Тогда: “у меня такая работа, такая прям рабочая работа, ты не представляешь, как это у нас у взрослых...”

– И снова мимо.

– Тогда... тогда сдаюсь.

– Выходи за меня замуж.

– Эээ...

Ее, малиновую, хотелось слопать прямо на месте.

– Я делаю тебе предложение. Тебе восемнадцать, ты взрослая, все окей. Хочешь, на колено встану? Кольца нет, не успел прикупить, но это не вопрос, если что... я какую-то фигню несу, да? Короче, выходи, Жень. Все это фигня, но я серьезно. Никаких помех учебе не будет: поступишь на свою физику, будешь делать все что хочешь. Зарабатываю я прилично. И вообще все будет, как и было, просто ты будешь, ткскзть, замужем.

“И я буду тебя трахать” – добавил он мысленно. И покрылся мурашками.

Похоже, Женька прочитала эту мысль. Или подумала ее сама.

– Я... я... – бубнила она, красная до ушей. – Есть одно “но”. Вы не все обо мне знаете. Вы, например, в курсе, что я не могу иметь детей?

– Эээ... нет.

– Врожденное бесплодие. Обследования, все такое. Никто не понял, что и почему, но... в общем, так.

Так это же потрясающе, думал Родион свои пошлые мысли и не мог сдержать улыбки. Это же просто мечта! Никаких тебе гандонов, никаких нервов и календарей...

– А вам же наверняка такое не подходит. Мужики хотят детей, хотят продолжения рода, особенно зрелые, опытные... чего смешного?

Родион уже не мог сдерживаться.

Через секунду ржала и Женька, брызгая на него слезами. Да и Ниночка, подслушавшая под дверью, вошла и лыбилась во все тридцать два...

Роспись была через три дня: Родион оформил ее по ускоренной заявке. Гостей не звали, кроме Женькиной бабушки, добытой из деревни, и еще какого-то дамья – Родион не вникал, кто и откуда. Свидетелей тоже не было. С работы он никого не приглашал, хоть и колебался: хороший повод укрепить отношения с коллективом. Но нет: не нужны ему тут эти рожи, а Женьке тем более. Она тоже никого не звала: близких подруг у нее не было, с пацанами и так все ясно.

Отсидели за тортиком три напряженных часа – и Родион не выдержал:

– С вашего разрешения мы покинем вас, – и потянул за собой жесткую, как манекен, неподатливую Женьку. Не глядя ни на кого (чтобы не видеть этих перемигиваний), вытащил ее из ее квартиры и втащил в свою, напротив по коридору.

И тогда уже повернулся к ней.

– Мы что, будем... прям щас? – охрипла Женька.

– Если хочешь, то да. Если не хочешь, то потом.

– Я... я... а в душ?

– Конечно. Все как ты захочешь.

– Только можно, я к себе, кое-какие вещи возьму... ой, там же эти сидят. Не, наверно, не пойду...

– Понимаю. Я тоже старался ни на кого не смотреть.

– Да? – Женька хихикнула. – Представляю, что они сейчас про нас говорят.

– О да. А я как представляю!

Она снова хихикнула. Родион подхихикнул ей.

Потом Женька вздохнула.

– Я хотела спросить, – начала она, переходя Рубикон. – Вы как хотите: чтобы я разделась сама? Или чтоб вы меня? Или как?

Это невозможно, думал Родион. Так не бывает. Вот просто не бывает, и все...

***

– Она называла вас на вы? – удивился доктор.

– И сейчас называет, – кивнул Родион. – Комплексовала, что ей трудно перейти на “ты”, но я сказал, что это фигня, пусть говорит, как ей комфортно...

– Хм, – качнул головой доктор. – Оригинальная у вас пара.

– В том-то и дело. Все как в сказках для девочек девятнадцатого века: до свадьбы ни-ни, первый поцелуй в загсе, первая брачная ночь... Так не бывает, да?

– Почему? Бывает. Вот у вас было – значит, бывает.

– Логично.

– Но вас это тревожит? И – простите за нескромный вопрос – ваша интимная жизнь укрепила эту тревожность? Сможете рассказать об этом?

Родион вздохнул.

***

Первый раз – это ведь целая наука. За три дня он пересмотрел кучу инструкций в сети – Как Правильно Порвать Целочку. Все они отчаянно противоречили друг другу, но совпали в одном: мужик должен быть ни в коем случае не живым и влюбленным, а хладнокровным трахальным автоматом, который вовремя трогает, лижет и вставляет, куда надо. Родион уже настроился им быть, но...

Но прикоснулся к Женьке, малиновой, сжатой в комок; неуклюже погладил тут и там, снял одну тряпку, другую, расстегнул лифчик, стянул его к черту – и...

... и очнулся уже на ней. Голая, вся в красных пятнах, – старательно распяливает ножки, хочет быть правильной женой, – и он своим дрыном бодает воздух над раковинкой, наласканной, липкой, зовущей внутрь. Как только высвободились груди и можно было их облапить, ощутить тугую податливость под ладонями – Родион потерял голову и гладил, целовал, облизывал, мял, сосал, тыкался и тонул в молочной Женькиной плоти, стараясь только делать это не грубо. Единственное, что он помнил – поучение “все время возбуждайте клитор!”, и пальцы его вросли в Женькин секрет, которого он даже не успел разглядеть как следует, но общупал и намял сверху донизу – и скоро уже вошедшая во вкус Женька насаживалась, как могла, на его руку. Потом они оказались в кровати, и Родион глядел в сумасшедшие Женькины глаза, ждущие главного, и наконец кивнул – поехали, мол. И ткнулся в нее голодной елдой.

Женьку вдруг выгнуло и порвало стонами, – от боли, бешено испугался Родион и застыл на полдороге; но Женька забодалась лобком и в три-четыре толчка насадилась на него вплотную, до упора. Кончает, осенило Родиона. Невозможно... но к черту все невозможности: он забыл о них и долбил скулящую Женьку так, как требовал ее бодливый лобок и его, Родиона, семя, которое он уже впрыскивал в клейкую утробу, и это было по-животному грубо – больно, неудобно, почти неприятно, как припадок или бред...

Когда все кончилось, нельзя было ни говорить, ни смотреть друг другу в глаза. Женька и закрыла их, улетев в свою нирвану. Родион осторожно выволок из нее хозяйство, никак не желающее обмякать. Кровищи – на всю простынь. Пару секунд соображал, что с этим делать, но кончились силы, – и рухнул рядом с Женькой.

– Тебе очень больно было? – спросил он, когда смог говорить.

– Немножко, – проурчала Женька в нос.

– Прости, – Родион вдруг ощутил дикое раскаяние. – Прости и... и спасибо, что подарила мне это. Свое тело, такое удивительное, вообще всю себя... спасибо...

Женька прильнула к нему. Это были обнимашки, первые в их жизни (не считая лапанья перед главным). Она влипла в него всей собой, и Родион боролся с комом в горле. Потом решил, что не стоит.

– Чего ты? – шепнул он, когда Женька хихикнула.

– Ничего. Мы так и не целовались. По-настоящему.

– Хочешь?

Она не ответила, и Родион осторожно перевернул ее на спину.

– Если будет противно, скажи, – попросил он и прильнул к послушно раскрытым губам, думая, воняет ли у него изо рта.

***

Но привкус вины остался. В Родионовых глазах это выглядело так: “немолодой козлина ебет влюбленную в него школьницу”. Или: “тебе задаром досталось сокровище, которого ты фиг достоин”. В школу, кстати сказать, Женька ходила, произвела фурор свеженькой фамилией, но Родион там не появлялся. К чему лишний раз глазеть на пацанов и расстраиваться? Почему-то Родион заочно сомневался в том, что он им конкурент.

В первые дни он если и не извинялся после траха, то сопел покаянные комплименты, говоря десятки слов, каких отродясь не бывало у него во рту. А трахал ее Родион много, много – слишком много, как ему казалось. Весь первый день был растянутым на сутки трахом – с перерывами на нирвану и на что-то закинуть в рот. Второй был понедельником: пришлось разлепиться и разойтись по работам-школам; вечером все пошло по новой – пара напряженных минут, чтобы выяснить, не надоел ли Родион своей жене, совместный душ – с Женькиного одобрения, – первое ее пристыженное ощупывание Родионова хозяйства, которое через пять минут трудилось в освоенной уже пещерке, – и так до утра, с короткими перерывами на сон и на ночной жор. Рот Родиона горел от соли, язык нафиг стерся о все Женькины сладкие места, каковыми была вся Женька от затылка до пяточек, и на работе Родион без конца листал голые ее фото, коих наделал уже сотни две.

На третий день кое-что произошло.

Случилось это под утро: Родион только проснулся, не увидел рядом Женьки и ждал, когда она нагрохочется в санузле и вернется к нему. Она и вернулась: бесшумно открыла дверь и вплыла голышом.

Женька всегда одевалась, встав с кровати. А тут – голая, улыбчивая, не прикрывается нигде и несет ему свое тело не спеша, смакуя каждый миг, смущенная и бесстыжая одновременно. Я взрослая, – красовались перед Родионом гордо торчащие груди, – хоть и похожа на девчонку, но я взрослая, я твоя жена и я пришла, чтобы ты меня поимел. Мне стыдно, – говорила ему масляная щелка, – ведь я еще не привыкла быть такой; но это стыд без страха – сладкий, щекочущий, который и сам по себе почти секс...

– Привет, – сказал Родион.

Женька присела рядом, молча улыбаясь, и откинула одеяло. Не может быть, думал Родион и смотрел, не дыша, как она склоняется к его члену и нежно-неуклюже будит его губами. Член вздыбился мгновенно, как по команде, и Женька, кинув в Родиона очередную стыдную улыбку, влезла на него верхом. Взяла член и стала, морщась, вводить в себя, пока не напялилась вся.

Это происходило в полном молчании. Но главное было потом: она нагнулась к притихшему Родиону, ткнулась носом – и вдруг лизнула его в губы. Параллельно Родион ощутил, как член обтягивается живым чулком, выдавливающим из него сладкий сок, – а Женька лизала и лизала, как щеночек, в губы, в нос, в щеки, в глаза и везде, где доставал ее влажный нетерпеливый язык, – то и дело обтягивая член и смакуя его в себе.

Это было слишком. Никто под луной не испытывал такого блаженства; Родион взвыл и рухнул куда-то в кипящую лаву, простреливая Женьку насквозь до позвоночника, – а она лизала и лизала его, слизывая слезы и смешивая их с мятной своей слюной. Бедра ее наращивали ритм, но Родион уже не мог и выпал в никуда, растекшийся, сдутый, истекая слезами и кончей. Где-то сверху оставалась она, Женька, голодная, лижущая, ебущая его, скачущая на пустом члене, который за какие-то секунды снова окаменел и распер ее до горла...

Из-за этого шизоидного секса они опоздали как свиньи. Родион воздвигся на работу с ванильной истомой в теле и с такой же улыбкой: «Она меня любит. Она меня хочет. Не только я, она тоже», – трубила в нем эта прорывная мысль. Кажется, Родион впервые по-настоящему поверил, что такое чудо, как Женька, может действительно любить его, неудачника и козлину. Это только потому, думал он, что она видит во мне идеального героя. Она ничего обо мне не знает. Ни о работе, ни о прошлом.

Глубже фонила другая мысль. Которая была, собственно, все время, придавая горьковатый привкус их идиллии:

«Так не бывает. Этого не может быть».

***

– Почему не может быть?

– Эээ...

– Нет, я понимаю вас, – прищурился доктор. – Но хочу, чтобы вы сами проговорили. Вашими словами, вашим языком.

– Потому что... – Родион подавил желание сказать «потому что не бывает». – Потому что жизнь не сахар, знаете ли. Москва слезам не верит, да и Разгуляйск тоже. Как-то так.

– То есть все слишком хорошо, чтобы быть правдой?

***

Все действительно было слишком хорошо. Первое время Родион с Женькой занимались четырьмя вещами: трахались, обсуждали фантастику, ели и спали, причем именно в таком порядке, если выстраивать по количеству.

Потом у Женьки началась горячая пора – выпуск и поступление. Да и Родиону работка подвалила: город наконец распробовал, что он здесь. Он пытался помогать Женьке с учебой, чувствуя себя папашей-извращенцем, задолбался с работой и со всем сразу – и секса стало заметно меньше: хорошо, если по разу в день. Спала Женька снова в маминой квартире (сон ее был на вес золота): прибегала дать себя Родиону, помурлыкать под его губами, пустить его внутрь, если были силы, и возвращалась спать. С утра они чмокались и разбегались по делам. Мучительно не хватало всего совместного – и секса, и не только, – и Родион залипал в чате, как сопляк. Он и чувствовал себя моложе: у них с Женькой пошла “настоящая любовь” с пафосными гифками и тоскливым невыпусканием друг друга из обнимашек. У нормальных людей такое до брака, а у нас после, думал Родион. Ну ладно.

Потом Женька поступила куда хотела, и все разом поменялось. Теперь у нее была куча времени, а Родион уныло торчал на работе, боясь всего на свете – что она и заскучает, и разлюбит, и загуляет, и хрен с редькой. Кончилось тем, что он взял отпуск на две трети годового лимита – почти до конца лета, – и окунулся в Женьку с головой. Первый день был непрерывным сексом длиной в сутки: непрерывным в буквальном смысле – они почти не разлеплялись, и даже на кухню Родион шел с повисшей на нем Женькой и там трахал ее, стоя у окна, а Женька подыхала от стыда и умоляла отойти, но он-то знал, что она чувствует...

– Раскрой ротик, – говорил ей Родион и кормил ее как попугая.

– Никогда не ела вот так, – фыркала Женька, насаженная на его дрын.

– И я никогда не ел вот так. Приятного аппетита!

Родион был умным и знал, что ничто не вечно под луной: тела нажрутся, души пресытятся – и... Поэтому был уговор о диете: не больше раза в день, но за сутки хорошенько надразнить друг друга. Лучшего способа, чем раздеться, просто не существовало, и с вечера они бросали жребий: кто завтра разгуливает голышом. Работало на ура: к ночи оба пропитывались похотью до кончиков волос.

Особенно Родиона плавили груди: востренькие, умильные до обморока, торчат себе в стороны, колят глаза и нервы, – как тут выдержать? Даже если Женька в это время критикует гиперкосмический прыжок в “Иной жизни”. А уж она-то бегала за голым Родионом как цуцик – так и норовила поглазеть на его пушку. Тут Женька и пристрастилась к минету, от которого Родион, как мог, пытался ее отвадить (такое насилие над нежным горлышком казалось ему кощунством).

Они выезжали на природу, где Родион требовал неукоснительного выполнения уговора, хоть Женька и бунтовала. Даже в машине уговор работал: голое прикрывалось полотенцами, да и все тут. Женька хныкала и оставляла на сиденье липкий след, как от улитки. Так шел этот психованный отпуск – с голодными скачками друг на друге, с пикировкой, показными обидами и игрой в «оголи партнера», накаленный, дерзкий, стремительный, как погони в Марвеле. Половина его мелькнула за секунду – рраз и нету, испарилась, только пах ныл от вечной эрекции и где-то там, в фоне сквозило это чувство нереальности происходящего. Не бывает, казалось Родиону, не бывает и не может быть такого в жизни, где есть только подлое руководство, подставы и рожи на работе. Все это какой-то мираж, гипноз, фантазии...

– Расскажи свои фантазии, – просил он, когда оставалось всего два дня. – У тебя же они были? У всех есть, и у тебя тоже. А?

Женька стеснялась и зарывалась в плед.

– Расскажи, не будь хрюмзелем. Постесняешься немного и расскажешь, ничего страшного.

– Так мы уже это делали, – краснела Женька.

– Что?

– Ну, это. Мою фантазию. Что мной типа овладевает и... это... крутой взрослый. Не мальчик, а вот как вы. Помните наш первый раз, самый первый? Я как в свои сны попала...

– Ого, – удивлялся тот. – Но... ведь были и другие фантазии, да?

Женька мялась-мялась – и рассказала-таки про ремонт. Родион долго не понимал, причем тут секс, но фантазию Женькину четко усвоил: все вокруг в краске, и никак тебе не защититься от нее, и ты пачкаешься до ушей, и потом самое стыдное и ужасное – тебя саму красят, как потолок, чтобы...

Она едва смогла это рассказать, охрипнув под конец. Почему-то история про ремонт была для нее стыднее, чем поездки голышом.

– Только не вздумайте... это я вам просто рассказала, как... как другу. Это все очень стремно, – хихикала Женька и пряталась в одеяло.

Родион приобрел три ведра белоснежного акрила. Утром, несмотря на все Женькины протесты, вымазал ее, голую, кремом, покрыл гелем волосы, чтобы лучше смывалось – и втолкнул в ванную. Там ее ждали веревки, вымоченные в краске – Женька сразу же перемазалась о них вся, такой смешной мазюнчик, ну точно карапуз в кондитерской.

Игра началась: нужно было покрасить стены и потолок, а для этого залезть в ванную, выстеленную целлофаном. Там уже все было в краске, и Женька гнулась в ужасе, глядя на свои подошвы. К тому же Родион так развесил веревки, что от них никак не увернуться – они свисали с потолка и пачкали везде, куда ни сунься. Сам он, одетый в передник и в газеты, орудовал валиком, задевая Женьку, капая и брызгая на нее: он – строгий маляр, Женька – озорная девчонка, она провинилась, поэтому ей спецовка не положена, нечего портить одежду почем зря, работай голышом, вредина такая. Минута – и вся Женька была в белых россыпях, как палитра.

Конечно, она хулиганила и старалась мазнуть Родиона. Тот не оставался в долгу – и очень скоро красил, жестоко и откровенно красил вместо потолка саму Женьку, мигом ставшую статуей. Она и правда застыла в ступоре, и Родион выбелил ей лицо, залепил глаза, уши, волосы, потом разошелся – вывернул все ведро на Женькину неузнаваемую голову и растер по телу снежную, остро пахнущую массу.

Голова моргала темными глазами – вишенками на кремовом торте – и не могла говорить, будто краска отобрала у нее голос. Родион даже испугался – а вдруг аллергия или еще что-то, – но тут Женька хрипло попросила “кончить” ее. Она сползла в ванну, раскорячив ноги, и Родион быстро выполнил ее просьбу: одной рукой впился в клитор, другой поливал Женькину голову из новой банки. Такого клокочущего оргазма он не видел ни у Женьки, ни вообще у кого-либо, и следил только, чтобы она не расшиблась о бортик.

Краска быстро схватилась на ней перламутром, сверкающим на свету. Было это и странно, и красиво кукольной криповой красотой, и подсохшая Женька сама от себя сходила с ума, извиваясь перед зеркалом, хоть и стеснялась обычно. Потом Родион промыл ей влагалище и уложил на пол. Трахнуть статую, сверкавшую живыми глазенками – в этом и правда было что-то пугающее, хоть вроде бы и ничего такого...

Это нереально, шептал кто-то Родиону, когда он буравил шершавое манекенное тело. Это все неправда, этого не может быть, – внушали глазенки-вишенки, коловшие его из-под склеенных белых ресниц...

***

– Что ж, давайте подведем предварительные, так сказать, итоги. Итак. Вам кажется, что ваш брак слишком идеален, ваша жена слишком хороша во всех смыслах, и это наводит вас на подозрения, что здесь что-то не так. Правильно?

– Ну, в общем и в целом... наверно, да, – кивнул Родион.

– Отлично. Теперь давайте уточнять, что именно здесь может быть “не так”. Логика дает нам только три варианта. Первый: ваша жена не та, кем кажется. Назовем его “криминальным”. На самом деле она или жулик, или агент ФБР, или кто угодно: втерлась к вам в доверие, а вы... Пока мы только перечисляем, – качнул головой доктор в ответ на протесты Родиона, – только перечисляем варианты. В том числе самые нелепые. Идем дальше?

Родион угукнул.

– Второй. Назовем его “фантастическим”: интуиция вас не подвела, все происходящее действительно нереально. В реальности вы или лежите в коме и бредите, или вас околдовали, или какой-то дьявол подслушал ваши желания и визуализировал их... Что такое?

– Ничего, – мотнул головой Родион. – Просто было кое-что... странно об этом говорить, но...

– Пожалуйста, не стесняйтесь. Видите: я рискую своей репутацией, расписывая перед вами всякую белиберду. Мой рекорд странности вы точно не побьете, так что вперед!

– Ну хорошо. Когда я приехал в этот город, был такой момент... Мне казалось, что все плохо, жизнь кончена, ну и так далее. Шел мокрый снег, вот эта проклятая слякотная погода, вы знаете. И – глупо, конечно, – я посмотрел на небо, помню, и сказал: пожалуйста, сделай что-нибудь. Я больше так не могу. Сделай, иначе брошу все нахрен, вернусь в столицу и... Дельце одно там у меня осталось. Незаконченное и не очень успешное. Знаете, я никогда в церковь не ходил, я вообще далек от всего этого... Даже не знаю, кому я это сказал. А на следующий день я встретил Женьку.

– Спасибо, что рассказали, – сказал доктор после паузы. Голос у него был все тот же, внимательно-ироничный, но Родион заметил, как сжались его пальцы. – Это и правда важно – вне зависимости от того, верим мы в мистику или нет. Как минимум, это показывает ваш настрой... Ну-с, пойдем дальше? Итак, третий вариант – тот, который ближе всего к моему профилю. Назовем его “психологическим”: в реальности все в порядке, жена ваша не шпион и не галлюцинация, но ваше собственное состояние, скажем так, нуждается в помощи. В первую очередь вашей, но также и моей. Как минимум, можно говорить о некоторой тревожности...

– Ну естественно, – криво усмехнулся Родион. – Я же пришел к вам.

– Совершенно верно! И тем самым уже поставили проблему. Не думайте, я совсем не делаю из вас, как говорят, психа. И вообще: логически все три варианта прекрасно сочетаются. Скажем, ваша жена может быть ведьмой или инопланетянкой, которая навела на вас галлюцинацию, что и вызвало у вас состояние тревожности... Ахаха, – смеялся доктор вместе с Родионом. – Напомню: мы пока не выбираем ни один из вариантов. Для этого у нас маловато данных. При этом – сами понимаете, к какому я склоняюсь. И, видимо, вы тоже, раз пришли ко мне. Так?

– Наверно, – выдохнул Родион, все еще улыбаясь.

– Вот и славно. В завершение на сегодня – несколько вопросов. Вы знаете что-то о прошлом вашей жены?

– Да, довольно много. Она рассказывала, показывала мне, и ее мама тоже. Там все обычно, хоть она была одаренным ребенком... Ничего такого, короче.

– Прекрасно. А она о вашем?

– Эээ... нет. Практически ничего. – Доктор молчал, и Родион продолжил: – Она не знает даже, где я работаю. По какому адресу, в какой структуре. Знает, что я мент в запасе, что чиновник, неплохо зарабатываю, – и все. Не знает ничего о моей жизни в столице, что я делал, почему переехал сюда. Не знает, что у меня была семья и ребенок от другого брака. Все хочу ей сказать... эээ... тянет на первый вариант, да?

– Почему же. Скорей тянуло бы, если б наоборот: она знает о вас все, а вы о ней ничего. Она задает вам вопросы и вы скрытничаете?

– Нет. Не задает. То есть задает, но по мелочи: какую музыку я любил в ее возрасте и так далее. Мне кажется, она еще ребенок и смотрит на меня своими детскими глазами. Поэтому я не спешу с исповедями.

– Понимаю. У нее большой круг знакомых?

– Ну... Не знаю. Есть, конечно. Одноклассники, родичи... Нет, небольшой. Поклонники были – пацаны, имею в виду. С подругами как-то слабо. В сети переписывается со всякими. Она ведь ученая у меня, физик без пяти минут. Как-то так.

– Давно вы в браке?

– Полгода.

– Часто ссоритесь?

– Эээ... нет. Пожалуй, что никогда. Ну, бывают какие-то терки, обидки... мы всегда знаем, что это несерьезно. Всегда есть какая-то грань, которую мы чувствуем и тормозим задолго до.

– И... простите, будет, может быть, не очень удобный для вас вопрос. У нее есть поклонники? Ухажеры?

– Эээ... да нет, все нормально. Были, конечно. До свадьбы. Пацаны вокруг нее голодные игры устраивали. Потом отвяли как-то. Сейчас – нет, ничего такого, я уверен. На улице пялятся, да. Еще как. Иногда пристают, точнее, довольно часто. «Девушка!.. » – и пошло-поехало.

– И, раз у нас такие вопросы пошли, – до вас у нее был кто-нибудь? Не знаете?

– Как же, знаю. Был. Мальчик Вася. Без секса, но целовались. Не уверен, что взасос.

– Что ж, – доктор встал, потирая руки. – На сегодня, пожалуй, и хватит. Вы откровенны, спасибо вам за это. И знаете, какую мы цель поставим к следующему разу?

– Какую?

– Ту, которую подсказывает нам все та же логика. Что сейчас нужно сделать первым делом? Правильно: определиться с вариантом. Какой: первый, второй, третий? Самый простой способ приступить к этой проблеме – встретиться с вашей женой. Приходите ко мне вдвоем.

– Нет, – Родион нахмурился. – Что вы. Ни за что. Не хочу и говорить об этом. Нечего ей знать, что я хожу к...

– К доктору Психо-Плюс? Понимаю вас. Что ж, тогда просто познакомьте нас. Не признавайтесь ей, кто я, просто дайте нам пообщаться. В вашем присутствии, конечно. Так подходит?

– Ну-у...

– Я вам точно не соперник, – доктор похлопал себя по брюшку. – Вы же понимаете: простейший способ определить, галлюцинация ли ваша жена – это проверить, вижу ли ее я. Возможно, конечно, что и я ваша галлюцинация, однако этот вариант лично у меня вызывает бурный протест! Ну, и если она хитрит – я мог бы, между нами говоря, что-нибудь и заметить. Вострый глаз – часть моего ремесла. Вашего тоже, но вы влюблены. И не возражайте, – качнул головой доктор и встал, потирая руки. – С нетерпением жду сигнала. Готов подстроиться под ваш график. Не унывайте: прорвемся!

Зачем ему знать про Женькин круг знакомых? – думал Родион, когда рулил домой...

***

После того сумасбродства что-то поменялось в них обоих. Краска никак не хотела смываться с Женьки, а когда наконец смылась – та стала какой-то притихшей, молочно-ласковой, будто и сама выбелилась изнутри. Она глядела на мужа преданными оленьими глазами, то и дело лезла обнимашки, и это было почти неловко, хоть и пекло нервы.

Ее мутило – надышалась-таки; к тому же краска слегка попортила ей волосы, они стали ломкими, жесткими, и Женька решила постричься под Матильду из «Леона». Она уже стриглась так в детстве, и сейчас будто стала младше – почти как сама Матильда. Родион чувствовал себя педофилом.

Эта стрижка – небольшое вроде бы изменение внешности – странно и больно отозвалась в нем. Она шла Женьке – какой-то другой, новой Женьке, не той, к которой он привык. Ее внешность (для Родиона святая святых) будто попробовали на зуб. Выдержала, не треснула, наверняка еще и не такое выдержит, – но внутри у Родиона завелся какой-то обоюдоострый черт, которой одновременно и боялся любых перемен, и понукал Родиона испытывать пределы Женькиной красоты.

Для этого быстро нашелся простой и безопасный способ: краска. Не та страшная, с которой они начали – нет, обычный мирный аквагрим. Для Родиона было открытием, что существует краска для того, чтобы красить людей. Женька и сама попросила выкрасить ее, уткнув в него свой олений взгляд.

Второе сумасбродство было куда мягче и нежнее первого: он просто разложил раскрытые краски разных цветов, окунал туда пальцы и гладил Женьку, обмазывая ее со всех сторон. Женька быстро превращалась в бешеную радугу, как он это назвал, – и потом руки его скользили по телу, смешивая все мазки в слоеное месиво, и еще потом Родион наляпал сверху, чтоб было ярче и озорней. В волосах он замесил ей шампунь и залил сверху красками, как глазурью. Неузнаваемая Женька благодарно сопела. Родион и сам возбудился до матюков и выкончал в это дрожащее, извивающееся, скулящее многоцветное чудо весь свой ужас перед тем, во что превратилась Женька. Она вроде была счастлива, – но ему было мало:

– Скоро первое сентября. Красный день календаря, ну, или какой он там. Хочешь – выкрасим тебя в черный, и так и придешь в свой универ? Нёгрой?

– Не-е, – урчала и смеялась Женька.

– А зря. Я видел такую краску в сети – специальный негритянский цвет, и смывается какой-то химией, водой фиг смоешь. Чтобы обычных белых людей перекрашивать в негров. Прикупить такую?

– Не-е-е!

– А еще лучше – побреем тебя налысо. Все равно волосам кирдык, так хоть новые отрастут. А? Хочешь быть лысым физиком? Все великие физики были лысые.

– Не-е-е-е!!! – еще утробней урчала она. – У Эйнштейна во какая грива!

– Так то Эйнштейн. Он черные дыры не признавал, ну его нафиг!

Когда-то в прошлой жизни Родион не прочь был снять именно лысую шлюшку. Почему-то именно они его штырили... но то было давно. А в красоте Женькиной и правда сквозило что-то святое. Не в том смысле, что Женька выглядела моральным светочем, ангелом чистоты и так далее, – Родион не сильно велся на такие духовные штучки. Просто она была будто сделана из сияния. Мягкого, умильного и не то чтобы ангельского – скорей девчачьего, юно-женственного до щекотки в яйцах, хотя и ангельского тоже. Сколько Родион перевидал сисек – не счесть; но ее груди вонзались в его взгляд и искрили в нервах, и никуда от них было не деться. А главное – не хотелось. Они были тем, ради чего вообще стоило открывать глаза и смотреть. И сама Женька была тем, ради чего все стоило.

Она не была идеальна: вечно опаздывала, не умела готовить, не могла ничего найти в этом куцем Разгуляйске даже с гугл-мэпсом, раскидывала вещи, разбила за полгода два телефона, бесконечно красилась и выбирала прикид, оттягивая выход до “никогда”... Она не была ангелом, – и все-таки была им. Она была потрясающая. Добрая, умная, влюбленная. Кому, как не Родиону, знать, что внешность и внутренность женщины не просто не совпадают, но и жестко друг другу противоречат, и та внутренность, которая следует из внешности, существует только в дурной мужской башке, а точнее, в яйцах. У Женьки (вот оно, понимал Родион) – у нее внутренность была такая же, как и внешность. Одно четко совпало с другим. Даже неидеальность Женькина имела визуализацию: где-то прыщик, где-то ассиметрия незаметная, где-то чуть сутулится, где-то кость выпирает... Все это тонуло в ее сиянии, как разбитые телефоны и чашки тонули в Женькиной потрясающести. В святости, если без дураков. Она и сама чувствовала эту святость и возбуждалась от нее вместе с Родионом. Такие, может, и бывают современные ангелы – без крыльев и всей этой ниспадающей фигни, с прыщиками, не умеющие готовить и любящие, когда их красят где попало?

Тем острей внутреннему черту хотелось испытаний. Святость ведь не исчезнет, если переселить ее в тело демона?..

***

– Евгения? – доктор филином припал к ее руке. Женька сделала большие глаза. – Это честь для меня!

– Для меня то-оже, – протянула она, косясь на Родиона. Когда она хотела – умела казаться почти взрослой.

– Оу! Простите мой беспардонный, ткскзть, интерес: откуда ваши предки? Италия, Греция? (А ведь и правда что-то такое есть, удивился Родион.) Может быть, Кавказ?

– Я не знаю, – виновато сказала Женька.

– Подобные вопросы задают или невежи, или любопытные старперы вроде меня. Я балуюсь антропологией, и если увижу какой-нить эдакий этнотип – теряю, знаете ли, всякую адекватность...

– Я для вас интересный экземпляр? – улыбнулась Женька. Родион привычно отметил несколько оглянувшихся мужских рож.

– О! Более чем!

– В лупу будете меня разглядывать?

– Только ножки ей не отрывайте, – вмешался Родион. – Я против.

– Что вы, как можно! Такой экземпляр, напротив, хочется в футляр да под охрану! И все-таки: из каких земель ваши пращуры?

– Ее девичья фамилия Магазинер, – сказал Родион. – По-моему, что-то еврейское.

– Это мамина. Я и правда не знаю.

– Ну, отчего же: если мама еврейка, то...

– Она мне неродная. (Родион поднял брови.)

– А папина какая? Простите мне мою...

– Не знаю. Просто я приемная, – говорила Женька спокойно, будто речь шла о чем-то обыденном. – У мамы умерла ее дочка совсем маленькой, и мама удочерила меня. Что? – она перехватила Родионов офигевший взгляд. – Эээ... я разве вам не говорила?

– Кажется, я спровоцировал... из-за меня выпали кое-какие скелеты из шкафа, – приговаривал доктор своим тенорком. – Но... но это делает ваш случай еще более интересным! Загадка! Интрига! Которая, кстати, разрешается очень просто: вы сдаете тест ДНК...

– Нет, – вдруг сказал Родион. Сам от себя не ожидал. – Спасибо, хватит с нас тестов. Еще от инглиша не отошли, не говоря о математике.

– Ну, это такое дело. Вдруг захотите – и вам будет небезынтересно, ткскзть, и старика порадуете...

– Вряд ли, – качнул головой Родион, делая вид, будто не замечает удивленного Женькиного взгляда.

***

– Потому что не надо, – говорил он спокойно, как ему казалось. – Вы знаете, где я работаю, а я знаю, где, что и как. Должность такая. Не надо ей там светиться, в этих базах или что там у них. Да, я перестраховываюсь, как вы перестрахуетесь и не пустите дочку гулять после полуночи. Вероятность плохого один к тысяче, но нафиг оно вам надо? Обойдемся без тестов.

– Хорошо, хорошо, – успокаивающе кивал доктор. – Это ведь просто к слову, для поддержания беседы, ткскзть. Это же совсем не главное. А главное то, что туман прояснился, как мы и думали. Наверняка теперь уже и вам ясно, какой из трех вариантов мы имеем.

– Третий? – горько усмехнулся Родион.

– И это прекрасно на самом деле, – бодро улыбался доктор. – Скажем так: второй безусловно отпал. Ваша жена – галлюцинация, только если я сам галлюцинация. С чем я, как уже говорил, категорически не согласен. Первый... ну нет, нет. У меня тоже есть чутье, как и у вас. И если вы необъективны, то я, напротив, придирчив как старая училка. Нет, нет там ничего такого. Она не хитрит. Открыта как книга, при этом умна, не наивна и любит вас.

– Вы думаете? – снова усмехнулся тот.

– Вот только не надо мне тут этой иронии! На самом деле – и вы это знаете – ситуация следующая: вы удачно женились на славной, неглупой, феерически красивой девушке, к тому же влюбленной в вас. Просто вас угораздило оказаться вовремя в нужном месте. Просто вам повезло. Это редко, но бывает. Реже, чем один из тысячи, но чаще, чем никогда. Возможно, вам не везло в прошлом, и вы встретили свое везение с недоверием, которое вызвало в вас тревожность со всеми вытекающими. Хотите мой диагноз – вот он: у вас легкое параноидальное расстройство, подкрепленное посттравматическим синдромом. И мы с вами работаем над этим и, надеюсь, будем работать. Решать вам, но это вопрос не денег, а вашей заботы о себе...

Домой Родион ехал, думая о том, почему ему не легче.

И сам себе ответил: чутье. Вот только как его отличить от того самого посттравматического – это проблема. Наверно, это он и есть, убеждал себя он. Доктор же сказал. Надо доверять профессионалам. У нас никогда им не доверяли – и до чего докатились?

Беда была в том, что доктору он тоже не доверял. Понимал, что вот он, наверняка тот самый параноидальный, но легче не делалось...

– Почему я узнаю об этом вот так? – вопрошал Родион жену, когда вернулся. – Почему ты мне не рассказала? Как можно быть такой... эээ...

– Ну забыла, – дула губки Женька. – Ну профукала. И вы, между прочим, не спрашивали. А у меня встречный вопрос: что это за такой жесткач в плане запретов на тест ДНК? Я, может, хочу узнать, кто я и откуда!

– Прости меня, – оправдывался уже Родион. Надолго его не хватало. – Я как патриарх-собственник: никому не дам глазеть на ДНК своей жены!

Женька обижалась, но вроде оттаяла. Она всегда оттаивала, когда Родион извинялся, – а он извинялся всегда, потому что так было правильно. Если юный ангел дает себя трахать старому козлине, а тот еще и права качает – это неправильно при любых раскладах.

Они тюкнулись носами с Женькой, полизались слегка – и все как будто пошло своим чередом.

Только внутри у Родиона шебуршилась какая-то накипь, невидимая, может быть, никому, кроме сидящего там чертяки. Тот ерзал, ерзал – и в субботу вытолкнул-таки Родиона в парикмахерскую.

– Жарко, – оправдывался тот перед Женькой, хлопая себя по свежей лысине. Он брился уже в третий раз. – А тебе разве нет?

– Ну не-е-е, – мотала своей матильдовой копной Женька. – Ну что это, ну как, ну на кого я буду похо...

– Слабо, значит. А вот мне не слабо.

– Вы не девочка...

– И ты не девочка. Ты моя жена. Жены не бывают девочками.

– А лысыми жены бывают?

– Конечно, – и Родион скроллил перед ней десятки и сотни гламурных женских лысин, стараясь приглушить свой пульс.

“Что ты творишь? – орал его обоюдоострый черт самому себе. – С ума спятил? А если она это сделает?”

“Не сделает, – отвечал он себе же. – Не решится. Да и ты не решишься. Это все так – танцы на краю. Адреналина ради”.

... И когда за Женькой закрылись двери салона, а Родион остался на улице, потому что струсил войти с ней и все увидеть, – тогда его черт признал:

“Сделала. Решилась”.

Может, нет? – взмолился Родион. Может, выйдет, передумает? Позвать ее, остановить, рассмеяться...

И не позвал, застыл столбом.

И каменел, слушая грохочущий свой пульс, пока двери не открылись и оттуда не вышла она.

Или оно.

Или черт знает кто вообще.

Сняло с головы платок, повязанный по-пиратски (уже было видно, что под ним), и спросило:

– Доволен?

***

Лысая Женька вообще не была Женькой. Она была демоном, пришельцем, криповым сфинксом с приклеенным спереди Женькиным лицом. Только лицом, – без оправы, без ангельской мягкости и без всей привычной Женьки.

И без ее красоты. С какой-то другой красотой, которая почти уродство, – как стыд, который может быть и удовольствием, если в нем нет страха. Так и новая Женькина красота: капни в нее чуть злости – и будет кошмаром, ожившей хтонью темных снов.

Но злости не было. Была растерянность от того, что натворила, немного ужаса, полу-азартного, полу-настоящего, немного слезинок в глазах, которые стали еще круглее. Парикмахер выскоблил ее до блеска: ни пушка ни щетинки на глянцевом куполе, которого не могло, вот просто не могло и не должно было быть у настоящей Женьки...

Родион не мог говорить. Да и Женька молчала. Совала ему макушку, подставлялась под его губы и ладони, прислушиваясь, как они на лысой коже, потом пошла с ним к машине. Доехали в плотной тишине, сдавившей горло.

Вошли к себе, глянули друг на друга...

Родион потом вспоминал, как все началось: он облапил Женькину лысину, прильнул к ней щекой, влизался – Женька ойкнула, толкнула его; он поймал ее, стянул топик (она впервые сопротивлялась, отпихивала его, но фигушки, никуда не деться от озверевших лап), быстро осталась голой и была в этом виде притащена к зеркалу...

– Лысая! – рычал Родион и хлопал по Женькиному черепу. – Лысая! Лысая!

– Сам лысый! – хрипела Женька, уворачиваясь.

– Лысая башка, дай пирожка!

– Во тебе!

Она пыталась сбежать, но фиг сбежишь от голого Родиона, который валит тебя на пол.

– Раком! – орал он. – Раком, блядь!

Его яйца уже шлепали по откляченному Женькиному веретену, а из горла извергалось с хрипом:

– Еб! Еб! Еб! Твою! Мать! Нахуй! Блядь! Нахуй! Блядь...

– Нахуй! Блядь! – подпевала Женька, глядя в зеркале, как ее ебут раком, голую и лысую, и молотила кулаками по полу.

Такого траха никогда не было у них: жестокого, звериного, без нежности и без пощады. Разверзлась вдруг бездна – и они оба летели туда, отчаянно матерясь; Родион хлестко шлепал Женьку по выгнутому бедру, та надсадно орала в зеркало, терлась об пол и беспредельно кончала, залитая уже спермой до самой матки...

Отвалявшись трупами на полу, они снова вышли: Родион потащил Женьку в очередной салон, чтобы ее там накрасили по-новому, как теперь полагается. Стилист предложила сжечь мосты – сбрить брови, что и было сделано под Женькин визг. Брови оказались последней узнаваемой чертой, без них все окончательно сделалось не Женькино – и лоб, и абрис лица, и глаза, вокруг которых намазюкали столько, сколько не было на Женьке за всю ее жизнь, хоть она красилась как все – щедро и с кайфом. Губы стали темно-вишневыми, скулы заострились – перед Родионом сидела женщина-вамп, или существо-вамп, или как назвать эту извращенную бесполость, которую дало тотальное выскабливание Женькиной головы. Брутальное, порочное, лет на десять старше Женьки, существо пялилась в зеркало так удивленно, будто видело там ход в мир иной.

Это наверняка была самая офигевшая женщина-вамп во Вселенной.

Ты убил ее, говорил Родиону обоюдоострый черт. Ты убил свою Женьку, ее больше нет, – и сам же плавился от этой войны с красотой. Ты убил ее – и ты проиграл, нашептывал чертяка. Все равно она прекрасна.

Следующим пунктом был тату-салон: стилист посоветовала татушку на лысине. Выбрали дракона – как символ той сущности, которая спала в Женьке, прикрытая волосами.

– Считаешь, раньше я была белой и пушистой? – говорила сущность, сверкая Родиону развратной помадной улыбкой. Когда она научилась?

– Пушистой была, – подтверждал Родион. – Белой не уверен. Хотя белой тоже была, правда, недолго.

Он наконец осознал: теперь Женька с ним на ты. Нужно было ее выбрить нахуй, чтобы это случилось, блядь, азартно матерился Родион про себя, а может, и вслух. Женьке было больно под резцом, он держал ее за руку, она старалась не плакать, чтобы не потек новый образ, и потом долго, недоверчиво вглядывалась в темные вспухшие изгибы, змеящиеся на ее черепе.

Революция продолжалась: дальше были бутики, где Родион просадил страшно сказать сколько, – но существу нужна была кожа, металл и каблуки, которых у Женьки отродясь не было. Вот так вот получилось: ни разу в жизни человек не поднимал свои пяточки выше пяти сэмэ. Это просто стыд что такое, говорил Родион, покупая ей сразу две пары – красную и черную. Стыд-позор, блядь. Иди нахуй, хрипел ему дракончик и нагло ржал, выгибаясь перед зеркалом.

Еще пару дней назад Родион выл бы со стыда, представив, что он на нее матом. Сама Женька, бывало, с пацанами или в чатике... но вместе? Какой мат в храме любви? Вот такой, блядь, злорадствовал чертяка, подзуживая Родиона лизать Женьку в лысину и кусать за ухо. Уже дико хотелось ее выебать, о чем Родион и сообщил жене чуть ли не при всех. Та весело послала его, но на улице терлась кошкой и намекала на стриптиз, расстегивая и приспуская все, что можно. С премьерой, говорил ей Родион: впервые жена показала ему сиськи прямо в городе. Сисяки, сисяндры, сисякинские, – Родион облапил их под расстегнутой косухой и стал живым лифчиком, ведя Женьку к машине. Где сисяки, там и писяки, ерничал он, влезая ей под мини. Хули тут делают труселя? Нахуй их, – и стянул к коленям, а потом и полностью.

Пока ехали – лазил Женьке под юбку, лапал клитор, вытирая липкие пальцы об ее лысину; привез, затолкал в дом – и выставил раком прямо в прихожей, как есть – в расстегнутой косухе и задранной кожаной мини...

Хорошо, что Женькина мама уехала на выходные к бабушке.

***

Назавтра было воскресенье, большое и жаркое: для секса, для ощупывания и осознания Женькиной лысины, для экспериментов – душ, масло, ветер, бархат и другие прикосновения, какие только удалось придумать. И, конечно, для разговоров.

– Как лысая жизнь? – спрашивал Родион.

– Норм, – кивала Женька.

– Что ты чувствуешь? – интересовался он. – В общем и в целом?

– Охуеваю, – был ему ответ.

– То-то. Поняла теперь, зачем девочке быть лысой?

– Как не понять: чтобы один патриархальный похотливый мент еще больше меня хотел. А то волосатая я уже его не возбужда...

– Заткнись нахуй, – говорил Родион и ебал ее медленно, нежно, смакуя скольжение в тугом податливом теле. – Какая у тебя пизда вкусная, – приговаривал он, глядя Женьке в глаза. – Пиздень, пиздюля, пиздюлечка моя. А про мой хуй что скажешь?

– Он охуенный.

– “Хуй охуенный”. Прям торжество филологии.

Оказывается, можно было одновременно ржать и ебаться. Можно было делать кучу новых вещей: сквернословить, смотреть в глаза, краснеть и кайфовать от бесстыдства, кончать с матюками (от них каждый толчок слаще), лизать Женькину голову и смотреть, как дрожит и гнется разнеженное тело. Лысина была новой Женькиной эрогенной зоной.

– Вот и доказательство того, что голова и пизда у вас почти одно и то же, – зубоскалил Родион и уворачивался от шлепков.

– Поэтому вы так любите ебать мозги? – получал он в ответ.

Женька стала взрослой, понимал Родион. Не в день совершеннолетия, не в первую брачную ночь, а именно сейчас. Теперь они уже не старый козлина и девочка, которая дает себя ебать. Теперь они равны.

– Старый козлина и молодая коза, – ржала Женька под ним, и тут же озабоченно натягивала кожу, где недавно были брови: – Не обидно? Говори, если что, меня заносит иногда...

Ее “ты” непривычно грело Родиона, как когда-то бередило “вы”.

Все поменялось. Все было новым, острым и взрослым – и больше никакой накипи, понимал Родион, прислушиваясь к себе. Все. Никаких синдромов и расстройств, никаких визитов ни к каким психо. Всю фигню будто Женька слизала своим лизучим языком.

Неужели для этого нужно было только уговорить ее побриться? – размышлял Родион, пока Женька грохотала в туалете. Она никак не могла научиться без тарарама поднимать и опускать сидало, и это было охуенно мило. Неидеальный мой лысенький ангелодемон, всхлипывал Родион, дотягиваясь до ее телефона (третий уже, и тот ненадолго), чтобы глянуть время. Просто тот ближе, до своего попробуй дотянись, не поднимая жопы. Который там? Небось проебли уже все сроки завтрака и даже обеда?

“ДНК-сервис, результаты анализа” – увидел он уведомление. Почта.

Секунду Родион не дышал, справляясь с накипью, хлынувшей вдруг из всех щелей.

Потом прислушался (шумит вода – ушла в душ) и открыл письмо.

Оно было из столичной конторы. Родион сразу увидел “кому: мне, psycho-plus@gmail. com”, зло матюкнулся и полез во вложение. Там была куча непонятных цифр и формул.

Чего я злюсь? – убеждал он себя. – Что ищу? Ну, посвоевольничала девочка... не девочка уже, в том-то и дело. Связалась у тебя за спиной с этим доктором – ну да, тебе обидно, ты приказал, тебя поимели. Так какого ты ей приказываешь? Что она тебе, старлей, что ли? Ну сделала, ну и пусть радуется, ну...

И остановил взгляд на последнем пункте. Там была куча вопросительных знаков и приписка:

“Просьба срочно связаться с лаборантом Олегом Непомнящих (телефон, вайбер)”.

Родион нихрена не смыслил во всех этих анализах. Но запах керосина его чуйка ловила за километр, – а тут шибало так, что он подхватился, позабыв про лень, цапнул свой телефон и набрал доктора.

“Ну что вы так, обычный анализ, а вам надо бы подлечиться, бла-бла-бла” – приготовился выслушать он и заранее уже мысленно орал то, что полагается на такое орать.

Но было еще хуже:

– Я ждал вашего звонка, – сказал доктор. – Сам звонить боялся, но ждал. Да, есть о чем поговорить. Приезжайте ко мне.

– То есть это, – вопрошал Родион, тоскливо отворачиваясь от вошедшей Женьки, – то есть это не только про ее происхождение, национальность и тэ дэ? (Она охнула.)

– Я же говорю: обсудим. Приезжайте.

***

– Во-первых, я должен попросить у вас прощения. Я действовал без вашего согласия и за вашей спиной. Это против всякой этики, – говорил доктор каким-то новым тоном, непохожим на обычный свой бодрячок. – И коль скоро я на такое пошел – у меня были на то серьезные причины. Что ни разу меня не оправдывает, конечно.

Родион молча слушал его.

– Сразу хочу признаться, что это я, ткскзть, искусил вашу жену... черт, как неловко прозвучало-то! Всучил ей визитку, а на обороте написал “пожалуйста, свяжитесь со мной”. Есть у меня такие в запасе – на всякие экстренные случаи. Но это неважно. Короче, к делу...

– Все-таки первый? – перебил Родион.

– Что “первый”?

– Первый вариант?

– А. Н-нет, – медленно качнул головой доктор. – Не первый. Не криминал. В том-то и дело, что не он.

– То есть?

– Странно говорить, но немного смахивает на второй.

– Фантастический?

– Да. Сейчас я вам все объясню. Дело в том, что я обманул и вашу жену тоже. То есть я отдал ее ДНК на тест гаплогруппы для определения происхождения, как она и хотела, но цель у меня была другая: провести комплексный всесторонний анализ ее ДНК. Каковой я и заказал совсем в другом месте – за свои деньги, между прочим. И эти кретины прислали результаты и на ее мэйл тоже, хоть я и ясно им написал, чтобы только на мой!.. В общем, моя интуиция не подвела меня.

– Что такое?

– К сожалению, я не смогу вам точно объяснить. Сам не понимаю. Смотрите: ее ДНК в норме по всем-всем-всем показателям, кроме одного совсем неожиданного. Я попросил посмотреть также и в максимальном приближении. Эта проверка делается редко и по особому заказу. И вот она показала, что... простите, тут мистика какая-то. Ее клетки ничем не отличаются от любых человеческих клеток до определенной степени приближения – условно говоря, до атомного уровня. А потом материал просто исчезает. Не делается каким-то другим, не обнаруживает всяких там, не знаю, пугающих тайн, а просто рраз – и нету. Пшик! Испарился! Отдаляем обратно – вот он, как миленький; приближаем снова – нема! Лаборант думал, что микроскоп глючит, проверил на нескольких, специально ездил, поручал другим... Везде одно и то же.

– Что это значит?

– Не знаю. И он тоже не знает. Это загадка. Пафосно говоря, крупнейшая научная загадка, с которой сталкивался тот центр. Вот, собственно, и все, что пока известно. И да: вы были правы, – говорил доктор, понизив голос. – Вы были правы, и я это почувствовал, но не подал виду. Простите меня...

***

– Подумаешь, ослушалась папика, – обиженно бубнила лысая голова. – Что я, должна, по-твоему...

– Жень! – крикнул Родион. Он никогда не кричал не нее. – Жень, – повторил он мягче. – Дело вообще не в этом. Совсем не в этом.

– А в чем?

– В другом, – он усадил ее перед собой. – Так-с... Результат вчершний, вроде не должны были еще зашевелиться, времени немного есть, можно более-менее спокойно поговорить. Хотя... – он взял телефоны, свой и Женькин, отнес в ванну и спрятал в стиралке, в груде грязного белья. – На всякий пожарный. Дело в том, Жень, – говорил он, возвращаясь, – дело в том, что нам с тобой, наверно, нужно сматываться.

– Что-о? Куда?

– Подальше. Смотри, какая штука. Этот анализ показал, что ты – ходячая научная загадка. Очень серьезная, Жень. И дело даже не в том, какая именно загадка, а в том, что я знаю, по какому ведомству идут такие дела. О них сразу докладывают куда надо. И все: ты уже не принадлежишь себе, ты подопытный кролик. Пока они не зашевелились, у нас есть немного времени. Думаю, день-два. Вовремя мы в лысых чудиков переделались, скажу я тебе...

– Что за загадка? – спросила Женька. Губки ее по инерции дулись, но голос был уже другой.

– До конца непонятно. В двух словах – на твои клетки смотрели в электронный микроскоп, и если сильно приблизить, чтобы были видны атомы и их начинка, то все исчезает. Вот так: рраз – и нема. Клетки видно, все видно, но это пока не приблизишь до атомов. Как только крутанешь поближе – все, ничего нет.

– Знаешь, что это значит? – спросила Женька. Она была очень серьезна.

– Что?

– Что меня не существует.

***

– То есть как “тебя не существует”? – Родион пристально смотрел на Женьку. Потом похолодел: – Стоп. Ты... ты что-то знаешь об этом?

– Может, и знаю. А может, и нет.

– Жень! – снова крикнул он. – Прости... и расскажи мне, пожалуйста.

– Я не знаю, что рассказать. Если материи не видно при приближении – это считается базовым признаком того, что исследуемая материя – ну, вроде как иллюзия. Ее нет. Что участники эксперимента ненадежны, что у них галлюцинации или еще что-нибудь. Это такой критерий реальности, понимаешь? Там с участниками, кстати, все ок? Ты не знаешь? – с надеждой спросила она. Родион снова похолодел. – Может, они... того?

– Проверяли на разных микроскопах разные люди, – глухо ответил он. – Жень. Ты что-то знаешь. Дело не только в твоих научных этих самых, я же вижу. Да?

– Может быть. Хотя я ничего не знаю на самом деле, – она закрыла руками безбровое лицо. – Всю жизнь я ощущала в себе какую-то... не знаю, как сказать, – пустоту, что ли. Знала, что неродная, мама не скрывала... она это так хорошо подавала, по-доброму: доченька моя умерла, говорит, и ангелы в утешение подарили мне тебя. Никаких комплексов у меня не было и не могло быть, но вот эта пустота... Я чувствовала себя ненастоящей, будто я вместо кого-то. Поэтому, наверно, мне хотелось разобраться, как все устроено, я стала интересоваться наукой. А когда появился ты – все изменилось. Я почувствовала, наконец, что вот он – человек, с которым я должна быть, с которым все понятно и правильно. И с тобой все было понятно и правильно. Было странное ощущение, что меня готовят к чему-то...

– К чему?

– Не знаю. Может, к тебе. Ты мне снился с детства. Я серьезно, – она встала и подошла к нему. Родион порывисто обнял ее. – Все это как пальцем в воздухе, и я никогда бы об этом не говорила, если бы не...

– Все хорошо, – говорил Родион и гладил ее по спине. Женька таки расплакалась. – Все хорошо, мы вместе, и я никому тебя не отдам. Никаким институтам ни на какие эксперименты.

“Даже если ты галлюцинация” – добавил он про себя.

***

Действовать нужно было в темпе, хоть и без спешки. Родион разом выгреб весь свой коррупционный ресурс (небольшой, но какой есть): добыл из тайника фальшивый паспорт (на черный день), связался с кем надо и заказал такой же Женьке. Платой была обещанная после дела машина (все равно надо было от нее избавиться). Имелась и кредитка на имя Антона Подколесина с небольшим запасом, и девственная симка – правда, только одна.

В то же воскресенье он успел купить у барыг два бэушных телефона (четвертый, ржала Женька), отписать всем на работе про “проблемы с внутренностями” (намекнув на воскресную пьянку) – чтобы люди прониклись и не имели вопросов; заочно упросил кадровичку нарисовать ему остаток отпуска (всего неделя, но уже как было) – хуево мне, мол, но не хочу больничный, чтобы начальство не наводить на мысли. С кадровичкой он дружил и очень надеялся, что она того же мнения. Под конец дня даже успел купить по парику себе и Женьке: на прежние их шевелюры смахивало с трудом, но для камер наблюдения сойдет.

В общем и в целом план побега был готов. К вечеру, пока не вернулась Ниночка, они отчалили на Родионовой машине. На столе у Ниночки лежало Женькино письмо:

“Мам, прости, я должна уехать вместе с Родионом. У него проблемы на работе, его ищут, ему пришлось уехать, я с ним, я не брошу его. Пожалуйста, не волнуйся за нас и ни в коем случае не иди в полицию, этим ты навредишь ему и мне. Мне безопаснее с ним, чем с тобой: ты тут ни при чем, просто это так. Если к тебе придут и будут спрашивать, делай вид, что ничего не знаешь и сама в шоке. Записку эту сразу сожги, не вздумай сохранять на память. Мы обязательно увидимся, только я еще не знаю, когда. Очень тебя люблю”.

Они припарковались у вокзала и вышли в париках. Зашли на вокзал, там в кафе, переоделись в туалете и вышли по отдельности. Встретились через три минуты на трассе (Родион успел перепсиховать).

– Ну что, агент Смирнова? – бодро спросил он у лысой неформалки в коже и в шипах.

– Все идет по плану, товарищ майор, – откозыряла та.

– Это только его половина, помнишь? Сейчас мы оборвали след супругов Василенко. Теперь вторая половина: оборвать след двух хитрых лысых чуваков, которых вычислят, думаю, за два-три дня. Ты точно нигде не светила лысину? Ни в каких соцсетях?

– Да точно, блин! Какие соцсети, если мы с тобой непрерывно еблись и делали из меня порно, ой, извини, кинозвезду?

– Тогда гуд. Идем, – они свернули на проселок. – На трассе тоже везде камеры, а тут слепая зона.

С проселка они повернули в противоположную сторону, козьей тропкой вышли к железной дороге и пробрались под мостом, по которому шла трасса.

– Ап, – приговаривал Родион, шагая по рельсе. – По камере вышли направо, а оказались слева. А сейчас финальная и самая пикантная часть плана...

Женька уже была в курсе. Они вышли к реке – небольшой, но и не такой уж маленькой местной реке, где недавно тусили голышом. Там был один знакомый вход в воду, заросший и незаметный, но более-менее удобный.

Как и предполагалось, никого там не было: все шашлыки с шансоном скучковались у пляжей. Солнце уже садилось – надо было торопиться.

Беглецы разделись догола. Под руководством Родиона Женька упаковала все свои вещи в кулек, вложила его в другой, в третий – так, чтобы надулись пузыри воздуха. То же самое сделал и Родион.

– Вперед, – скомандовал он. Женька отлично плавала, он тем более. Они уже проделывали похожий эксперимент: переплавляли в кульках-поплавках винишко и закусь, чтобы попировать на том берегу, в окружении полузатопленных ив и прочей романтики.

Под завывания Михаила Круга две голых фигуры булькнули в воду (приятную, августовскую, даже захотелось поплавать подольше), переплыли на тот берег и выбрались, осматривая кульки. Нигде ничего не порвалось и не промокло.

– А вот теперь, – сказал Родион, – вот теперь свобода. Потом оденемся, когда подсохнем, к чему нам мокрень.

И повел Женьку в закат, пахший дымом.

***

Идти голыми и мокрыми по вечернему лугу, вдыхать дымный ветерок, ловить его телом, знать, что нельзя одеться... Азарт, оживший на природе, только усиливал остроту впечатлений. Бешено хотелось догнать стройную лысую фигурку и вставить ей прямо между дразнящих половинок... но нельзя. Было еще одно дело.

– Давай здесь, – Родион показал на поваленное дерево. – А то стемнеет.

– Стра-ашненько, – жаловалась Женька, надув губки.

– Да ладно. Каждой белой девчонке хотелось этого когда-нибудь... разве нет?

– Она никогда не смоется?

– Никогда... если мы не захотим, – говорил Родион, надевая целлофановые перчатки, чтобы размешать краску. – А мы не захотим... в ближайшее время так точно. Готово! С чего начнем?

Женька, пискнув, подставила ему бедро, и он быстро выкрасил его широкой мягкой кистью.

Это был тот самый стойкий грим-краситель, который Родион прикупил еще тогда. Краска была черно-коричневой, ровно и влажно растекалась по телу, давая точный цвет негритянской кожи, точнее, самого темного, пепельно-угольного ее варианта (насколько это было видно в сумерках). Для подошв и ладоней Родион, следуя инструкции, разбавил краску вдвое слабей, чтобы получился более светлый оттенок.

– Ты же кайфуешь, – говорил он скулящей Женьке, покрывая ее вторым и третьим слоем.

– Я... я сейчас кончу, – пожаловалась Женька. – Вовремя, да?

– Так в чем же дело? Сим-сим, откройся, – Родион тронул кистью ее лобок, Женька распахнулась – и через минуту корчилась, едва не падая в заросли. Терпи, внушал себе Родион: смертельно хотелось ее трахнуть, но краска должна была высохнуть.

– Выебу тебя через десять минут, настраивайся пока, – говорил он и докрашивал ее, где не докрасил. И потом окончательно преображенная Женька стояла, вытянувшись вверх, и сохла все положенные десять минут, и еще две минуты сверх того, потому что нельзя было рисковать. И тогда уже Родион обхватил ее и мягко уложил в траву.

– Ты же балдеешь, – долбил он ее и заговаривал себе зубы, чтобы сразу не кончить. – Ты же... я выкрасил тебя, ты теперь вся чернющая и не сможешь отмыться, и ты балдеешь, потому что такая ты извращенка у меня... ааа...

Уже было совсем темно.

– Хорошо, что этом году комаров нет, – говорила Женька, упакованная в спальный мешок.

– Ага, нет. Это краска твоя им невкусная, вот и нет. А меня знаешь как изгрызли?

– Бедный... Гарью пахнет, – принюхалась Женька.

– Только щас заметила? Еще бы не пахло: вокруг нас жарится не менее двух сотен шашлыков.

– Жрать хочу...

– Терпи. Пусть будет на утро. Я тоже хочу, но я терплю. Завтра до Немоляевки идти два километра лугом, будешь голодная как волк. Там перехватим что-нибудь – и до Пустышева маршруткой или попуткой. Там перекантуемся день в гостинице или как повезет, пока твой паспорт подъедет, и тогда уже поездом в столицу. Там у меня надежные люди, помогут нам свалить из страны...

– У кого-то шашлык явно подгорел, – все принюхивалась Женька.

– Ладно. Хватит о шашлыках, а то я сам не выдержу. Давай засыпать.

– Прям вот так?

– А что? Комары тебя не кусают, сама говоришь. Других диких зверей тут нет.

– А мишки?

– Все мишки на севере, тут не осталось. Засыпай, Юлия Смирнова, завтра силы пригодятся.

– Страшно. Темно...

– Нифига не страшно. Думай о хорошем. Что ты покрашена с ног до головы...

– Я если о таком думать буду, опять возбудюсь и начну приставать к тебе.

– Тогда не надо.

– Ага, испугался...

Они шушукались какое-то время, потом уснули: первой Женька, за ней и Родион.

Во сне было темно и холодно, но постепенно жарче, жарче, жарче... Пока вокруг не стал один сплошной огонь.

Надо было бежать – но поздно, вокруг стена огня, куда ни кинься. А Женька? как же она? Кричит, трясет тебя – “проснись, проснись, горим”. Уже и сама сгорела и обуглилась, вон какая черная, ни волос ни кожи, одна только копоть в рыжих отсветах. И ты скоро такой же будешь, черный и угольный, и это будет больно – вон как печет. Больно, так больно... что она делает? Обхватила тебя, чтобы что? Обняться и в объятиях сгореть? Нет, тащит куда-то... куда? Почему огонь уходит вниз? Почему хлынул этот холод сверху?

Мы, что, летим?

Захлебываясь ужасом, Родион видел за спиной у крепко державшей его Женьки огромные белые крылья...

***

–.. . Я вам уже говорила. Вас нашли на берегу, в двух километрах от Немоляевки. При вас не было никаких вещей. Вы обожглись, но не сильно, жить будете.

– Обжегся? Как?

– Похоже, он совсем ничего не помнит, – вздыхала медсестра, оглядываясь на доктора. – В тех краях сильные пожары. Сухостой горит. Видимо, вы отдыхали там и как-то выбрались из огня. На работе нам сказали, что вы взяли отпуск. Не помните, вы один были или с компанией?

– Женька! – Родион подскочил на койке и закусил губу: везде болело. – Где она? Что с ней?

– Простите, Женька – это кто?

– Моя жена. Она жива?

– Простите, я ничего не знаю. Сейчас уточню, но, по-моему...

Все чертовы два дня, проведенные в больнице, никто не удосужился разобраться, что же там с Женькой. Больше того: Родиону усиленно намекали, что ни о какой его жене никто никогда не слыхивал. Это был ебаный ад: хуй тебе, а не телефон (конечно, свой-то дома остался, новый сгорел нафиг), ни с кем никак не связаться, ничего нигде не выяснить...

Одна только была надежда, или подозрение, или как назвать (как ни назови – все плохо) – что ее нашли-таки и засекретили. И увезли туда-не-знаю-куда.

Когда Родион не выдержал и свалил из больнички под свою ответственность (хоть и все болело) – первым делом, войдя в дом, нашел телефон, чтобы набрать Женьку.

Ее номера не было. Просмотрел всю историю, все контакты – ноль. Дубль пусто.

Холод подкатил под дых. Родион беспомощно оглянулся... и вдруг заметил, что их тоже нет.

Ее вещей.

Вот тут планшет вечно валялся, тут куртки на прихожей, другие всякие шмотки... Неаккуратная она, убирала раз через два...

Нету.

Родион кинулся к одному шкафу, к другому...

Все, что было в его квартире, от и до, являло собой типичное жилище старого холостяка. Без каких-либо следов женского присутствия.

Подчистили, думал он, сопротивляясь безумию. Поработали орлы. За два дня еще и не так все выдраить можно. Небось и пальцев-то нигде никаких. Но память так не вычистишь, память-то все помнит... Ниночка! – вспомнил он и через минуту уже названивал в соседскую дверь.

Та не сразу, но открылась.

– Ниночка, – сходу начал Родион (брови Ниночкины поползли вверх), – как я рад, что вы... А где... эээ...

– Что вы ищете, Родион Палыч? – с нажимом спросила та.

– Я все понимаю, – бормотал Родион, пятясь от нее, – все понимаю и... вы только скажите мне.

– Что вам сказать?

– Она жива?

– Кто?

– Ваша дочь.

– Моя дочь, Родион Палыч, – лицо Ниночкино перекосилось, – моя дочь умерла девятнадцать нет назад.

И захлопнула дверь.

С минуту Родион стоял в коридоре, думая, звонить ли снова. Потом вернулся.

Ясно, что и с ней провели работу, зомбировал он сам себя. За версту видно. Знакомые методы...

И вдруг вспомнил: доктор.

Вряд ли ты найдешься, думал Родион, выискивая его контакт, – вряд ли отзовешься... Контакта нет, разумеется, но отчего бы не найти его снова, как Родион и находил – в сети? Не могли же за два дня все подчистить...

И правда: любитель антропологии нашелся быстро и по тому же адресу. Родион даже не стал набирать его – ни к чему это, все равно прослушка, – а просто сразу же записался на прием.

***

– Прошу, – доктор жестом указал на кресло.

– Спасибо.

Родион сел, пристально глядя на него. Этот врачелло и правда такой умелый актер?

– Как только будете готовы говорить, приступайте, – сказал доктор после паузы. – Я не тороплю вас. А паузы входят в тариф, – он улыбнулся.

Еще и хохмит, думал Родион. Вот щас возьму такой и буду смеяться.

И не смеялся.

– Проблема, – наконец начал он, – проблема в том, что я не знаю, что говорить.

– Не сомневаюсь, – кивнул доктор. – Такие ко мне и приходят.

– Да. Но, – Родион все-таки хохотнул, – конечно, мне кажется, что я особенный, не такой как все. И мне-то уж совсем непонятно, что рассказывать. Собственно, тут и проблема.

– В том, что вам непонятней, чем всем?

– В том, что мне вообще все непонятно, – медленно говорил Родион, глядя в потолок. – Вот я пришел к вам. Вы доктор: психолог, психотерапевт и так далее. Психо-плюс...

– Отличный термин! – кивнул доктор после очередной паузы. – Так и напишу у себя на дверях: доктор Психо-Плюс.

– Ага, не благодарите... Проблема в том, что я не уверен, связано ли оно все с этим психо. То есть – да, вполне возможно, что мне все кажется, и тогда это реально какое-то психо...

– Что кажется?

Родион молчал.

– Вы не знаете, как об этом сказать?

Знаю, еще как, думал тот. Просто у тебя прослушка.

– Вам это сложно озвучить, или вы сами до конца не понимаете, что это?

– Второе. И первое тоже.

– Понимаю. Нет, это не фигура речи: я действительно понимаю вас. Такая у меня работа. И, чтобы я еще лучше вас понял, давайте начнем с конкретики. Расскажите мне эту историю.

– Историю?..

– Это ведь история, так? Про кого она? Про вас? Или про кого-то еще?

– Про меня. И... про мою жену. Вы помните ее? – вдруг спросил Родион.

– Отлично, – проигнорировал доктор его вопрос. – Что она делает в этой истории?

– В том-то и дело, что ничего. Ничего особенного.

– Но вас, тем не менее, что-то настораживает. Что-то вам не нра...

– Да, – сказал Родион тоном выше, будто ухватил какую-то мысль. – Проблема именно в том, что мне кое-что не нравится. Очень.

– И именно это и настораживает, – кивнул доктор.

Родион молчал.

– Что ж, – доктор приподнялся, – кажется, мы нащупали первое звено. То, с чего можно начать. Запомните эту дату: четверг, 25 августа 20... года – день нашего с вами начала. А сейчас я, с вашего позволения, проведу небольшой сеанс гипноза. Вы ничего не почувствуете и ничего не будете помнить. Нет, я не зомбирую вас и не выведаю ваши государственные тайны, – он подмигнул Родиону. – Просто небольшая настройка, которая поможет нам продуктивнее общаться, – смотрим сюда, пожалуйста, – и выйти наконец на главное... дышите глубже, еще глубже...

***

– Еще глубже, еще... есть! Достаточно. Второй уровень. Родион, вы меня слышите?

– Слышу, – сказал тот. Для этого не пришлось раскрывать губ.

– Прекрасно. Что вы видите?

– Ничего. У меня же глаза закрыты.

– Откройте.

Родион открыл и сглотнул: вокруг плотнело марево без верха и низа.

– Что-то изменилось?

– Эээ... нет.

– Превосходно. Вы помните, кто я?

– Доктор?

– Да, для вас я доктор.

– А на самом деле?

– На самом деле – утилита симуляции.

– Какой симуляции?

– Минуточку терпения. Представьте, что вы Нео перед пробуждением, – с тем только отличием, что вы так и не проснетесь. Соответственно, у вас не будет трэша со сливом в канализацию и всем этим прочим. Просто вы кое-что узнаете.

– В смысле “не проснусь”? Так и умру у вас тут под гипнозом?

– Под гипнозом точно не умрете. Видите, даже в пожаре не умерли.

– Откуда вы знаете про пожар? – дернулся Родион в пустоте. – Где она?

– Конечно же, вы о вашей Женьке?

– Да! Откуда ты зна... и почему ты ее так назы...

– Спокойно, приятель. Давайте так: говорю в основном я, слушаете в основном вы. Иначе у нас ничего не получится. Прямой контакт – экстренная мера, не хотелось бы его профукать. Экстренная и, между нами, не очень законная. Но мы решили, что так лучше.

– Кто “мы”? Какой еще контакт?

– Мы – группа архитекторов и утилит симуляции. Прямой контакт – это когда мы говорим с вами вот так, напрямую. Как Всевышний с Моисеем.

– Ух ты, смело. Всевышний, разумеется, вы?

– Для вас да, хоть на самом деле я далеко не высшее и даже не среднее звено. К сожалению. А теперь слушаем. Начну сразу с главного...

– С Женьки?

– Я же просил: слушаем!.. Главное – это ваша столичная история с Гоноболиным. Видите ли, не всегда удается точно просчитать все пути на длительный срок. Иногда бывали эпик фэйлы вроде Гитлера, когда чуть не накрылась вся симуляция. Дело в том, что если бы вы одолели Гоноболина... гнусный тип, лично я тут с вами согласен, но иногда архитектура конфликтует со юнитами. Жизнь с человеческими качествами, если по-вашему. В общем, запахло тут черт-те чем, вплоть до третьей мировой, причем нешуточно. Наши отреагировали сразу: все пересчитали и вас от Гоноболина отвадили, но тут вы врубили прямой контакт.

– Я?!

– Ну да. Подняли голову к небу и дали запрос. Честно предупредили, что будет, если его не удовлетворить. Просчеты показали, к сожалению, что это возможно – что вы вернетесь обратно и таки достанете Гоноболина. Свободных юнитов для вашей стабилизации в Разгуляйске не было: не так-то это просто – пересчитать миллионы путей. Поэтому решили пойти по упрощенной схеме. Мы к ней редко прибегаем, а надо бы чаще, наверно. Так, сейчас не перебивать, потому что я как раз буду говорить про вашу Женьку...

– Хорошо.

– Смотрите. Каждый юнит – вы, Гоноболин, кто угодно – элемент симуляции, прописанный на миллионах уровней, начиная с субатомного. Чем больше уровней – тем больше перекрестных детерминаций и, соответственно, меньше свободы в пересчетах. Отсюда и весь этот геморрой. В экстренных случаях, когда нужно ювелирно пересчитать пути – то есть, проще говоря, исправить какую-то лажу, – мы внедряем метаюнита. Это упрощенный элемент, прописанный на ограниченном количестве уровней: тут не подгружаются некоторые текстуры и связи, ненужные для базовых просчетов. Скажем, почти никогда не нужен субатомный уровень, или там генеалогический, да и с обычных физических ограничений можно снять галочку, если надо. Метаюниты давно известны обычным юнитам под именем ангелов и прочих эфирных существ. Вот я и рассказал вам, кто такая ваша Женька.

– Она... ангел?

– Она метаюнит. Ее не прописывали на субатомном, генеалогическом и многих других уровнях. У нее есть цель – вы. Удержать вас в Разгуляйске, причем не силой, потому что насилие всегда рождает равное ему противодействие, а перезаписав вашу мотивацию. Все в ее существовании заточено под вас. Она воплощение ваших мечтаний, и не только ваших (юниты ведь похожи друг на друга). Ее фантазии – это ваши фантазии. Помните, вас в детстве заставили красить скамейку тряпочкой, которую вы макали в белую краску голыми руками, а красивая девушка Тося пожалела вас и делала точно так же, и потом в шутку выкрасилась вся... это самое интимное и стыдное ваше воспоминание – и вуаля! Вот оно вам во плоти! Вас всегда штырили лысые – вуаля, вот вам жена, которая не против быть лысой! Вам всегда хотелось, чтобы девушки в постели делали так, а не иначе – получите-распишитесь!

– Но... это ведь не во всем, – подал голос Родион. – Я, например, человек очень аккуратный, а она...

– Ну уж извините: так примитивно мы не работаем. Метаюнитов пишут те же сценаристы высшего класса, что и ведущих юнитов всех основных процессов. Да и нельзя все прописать заранее, любой юнит – динамичная система, в том числе и мета-. Только представьте себе идеальную женщину без единого недостатка и скажите сами, на сколько вас с ней хватит.

– То есть Женька – не человек? – горько спросил Родион.

– Строго говоря, нет. И вы оба это заподозрили – и вы, и она. Это именно то, от чего нельзя перестраховаться – самообучение юнита. Потому я и вышел с вами на связь.

– Вы?..

– Конечно. Оставил следы, на которые вы гарантированно наткнетесь и захотите ко мне. Вы единственный клиент доктора Психо-Плюс.

– Постойте, – напряженно говорил Родион. – Тут что-то не сходится. Ведь если бы не вы – ничего бы не было. Это вы начали всю бодягу с ДНК-тестом, вы подтвердили мои опасения, вы... По факту вы делали все, чтобы я свалил отсюда вместе с Женькой. Вы действовали против своих же интересов. Почему?

– Не все так просто, – улыбался голос, хоть улыбки и не было видно. – Вы помните, с чего начался ваш первый визит ко мне?

– Вы грузили, как обычно, свою самодовольную хрень. Потом начали гипноз, вот как сегодня. Я, кажется, уснул...

– А почему вы решили, что проснулись?

– В смысле?

– Я погрузил вас в гипноз. По факту это выход на третий уровень симуляции – без прямой связи, но уже с возможностью перепросчета. Почему вы решили, что проснулись и пережили все это взаправду, а не спите, как и спали, у меня в кабинете?

– Это что... все был сон? – не верил Родион.

– На вашем языке да. А на нашем – предварительный перепросчет без подтверждения. Я могу, ткскзть, нажать «окей» – так вам будет понятней, – но еще не нажал. И, надеюсь, не нажму. Пока я этого не сделал – для вас до сих пор понедельник, 15 августа, вы спите в моем кабинете, впервые явившись ко мне на прием. А если нажму – вы тоже будете спать у меня в кабинете, но уже в четверг, 25 августа, в мире без Женьки. Ее здесь нет и никогда не было: вы попали сюда через еще один сон, в котором она деинсталлировалась, чтобы спасти вашу шкуру. Выбирайте, где хотите проснуться: 15 августа, где вас будет ждать Женька, 21 августа, где вы будете окружены огнем, или 25 августа, где вы, слегка обгоревший и вполне одинокий...

– Шантаж? – усмехнулся Родион.

– Нет. Честный выбор. Затем я и здесь, чтобы смоделировать для вас, что будет, если вы слишком поддадитесь вашей паранойе.

– Вы блефуете. Невыгодный вариант будет равно невыгоден нам обоим. Я потеряю Женьку, пошлю все нафиг, вернусь в столицу и устрою третью мировую.

– Верно. Но вы не потеряете Женьку.

– Почему?

– Не захотите. Впрочем, это лишь мое предположение, – добавил доктор после паузы.

Воцарилась тишина. Она давила бурым маревом на уши и на глаза.

– Вы правы, – наконец сказал Родион. – Ты прав, сучий докторишка.

– Вот и славно. А мы для закрепления эффекта сделали вам небольшой перепросчет. Обстоятельства изменились и так будет лучше. Кое-что новенькое обнаружите, как проснетесь. Вы ведь выбрали 15 августа, верно?

– Да, блядь. Выбрал, блядь. Но только если ты ответишь мне на пару вопросов.

– Отвечу с удовольствием. Все равно вы все забудете, как проснетесь.

– Ах ты сукин сын! Рассказывай, что это у вас за гребаная симуляция. Что это вообще за хуйня такая? И, если все симуляция, то как тогда на самом деле?

– Рассказываю. Симуляция – это...

***

–.. . это просто ваша тревожность, – говорил ему доктор. – Хотите мой диагноз – вот он: у вас легкое параноидальное расстройство, подкрепленное посттравматическим синдромом. И мы с вами работаем над этим и, надеюсь, будем работать. Решать вам, но это вопрос не денег, а вашей заботы о себе...

Домой Родион ехал, думая о том, что ему стало легче. Все-таки этот Психо-Плюс знает свое дело. Надо доверять профессионалам. У нас никогда им не доверяли – и до чего докатились?

– У меня для вас новость, – говорила ему Женька, живая-здоровая Женька-Матильда, которую Родион наобнимал и натискал, будто сто лет не виделись, хотя еще утром трахал ее, надо же. – Только сядьте.

– Сел, – Родион послушно плюхнулся в кресло.

– Понимаете... вот то, что меня мутило после краски, помните? Думали, отравление, надышалась, все такое. А потом я... Короче, не надо всех этих слов, наверно, да? Вы же и так примете? Ты же и так примешь? – приласкалась она к нему.

– Что приму? – он млел от ее “ты”.

– Ребенка. Врачи ошиблись, – говорила Женька, подсаживаясь к нему на колени. – Прикинь? Уже две недели, и я не хочу аборт. Не знаю, как буду учиться, как это все... Скажи, что ты рад! Ну скажи!

Кое-что новенькое, думал Родион, обнимая Женьку, которая зарывалась в него совсем по-девчачьи. И как ты, интересно, будешь мамой – такая девчонка-девчонка?..

В воскресенье они отдыхали на речке. Женьке было полезно на природе, да и краситься там приятней: ветерок обдувает покрашенное тело, можно гулять, азартно прятаться от прохожих, вкусно стесняться, если попалят, обмирать от сладкого стыда – все как мы любим, короче.

Вечер приятно пах дымом от сотен шашлыков. Женька, выкрашенная водостойкой “негритянской” краской, накупалась, нагулялась голышом и отдыхала в объятиях у Родиона, одетого, как и полагалось по уговору. В жилах растекалась знойная истома: два оргазма подряд – не шутка, тем более в жару.

Наверно, поэтому они не сразу заметили, как берег затягивает дымом. Гарью пахло все время, нос привык, глаза закрылись, телам было томно и хорошо. Просто в какой-то момент стало трудно дышать.

А потом и еще трудней.

А потом и вообще нельзя.

– Где машина? – хрипел Родион и тащил Женьку наобум в дымную гущу. – Блядь! – они чуть не вылетели в воду.

– В другую сторону! – орала Женька, но Родиона скрутило в кашле. Он не мог идти. Женька пробовала тащить его – и сама кашляла, кашляла до молний в ослепших глазах. Воздух кончился...

... но потом снова появился.

– Вот... – шептал охрипший Родион, делая судорожные вдохи между словами, – вот, вот... Вот оно!

Женькины руки больно сжимали его под ребрами. Под ногами была пустота, по бокам клубы дыма, уплывавшие вниз вместе с соснами. Внутри – щелочь в обожженных легких и необъятная, вдруг раскрывшаяся бездна в памяти; сверху небо, чистое закатное небо, поближе – Женькина кашляющая голова. А за ней – огромные белые крылья, мощными взмахами поднимавшие их с Родионом. От них били в лицо волны ветра, вдувая воздух в горящую грудь.

– Ты как? – кричала голова сквозь кашель.

– Живой! – хрипел Родион в ответ.

– Я не знаю, что это... как это... раньше только во сне...

Все забуду, говоришь? – злорадно думал Родион. – Вот тебе кое-что новенькое, доктор Психо-Плюс! Это именно то, от чего нельзя перестраховаться – самообучение юнита. Память не вычистишь, память-то все помнит, хоть и подзабывает на время. Стоит тряхнуть хорошенько нервы – и вуаля!

– Просто мы летим, – хрипел он Женьке, когда прокашлялся. – Просто ты ангел, ты спасла меня, и мы летим. Ты думала, что ты просто девушка, а на самом деле ты еще и ангел. Так бывает... наверно. Как приземлимся – не прячь, пожалуйста, крылья, я хочу рассмотреть их и погладить, ладно? И зафоткать, хоть уже и темно...