Володькина командировка (Секс в командировке)

Крепко морозило перед Новым Годом. Ночью температура падала до двадцати пяти градусов.

— Тут беда приключилась нежданная

Вам такой не припомнить во-век

Как на старте взорвалась

Погубив больше ста человек.

Напевал вполголоса чернявый щуплый парень со следами оспы на щеках, терзая струны видавшей виды гитары с полустертой гэдэ-эровской картинкой.

— "Финн", не наводи тоску, Новый Год на дворе и дембель неизбежен!  — высокий и чуть сутулющийся от этого блондин, с досадой бросил нож, которым нарезал кольцами белую луковицу,  — Сбацай что нибудь веселое... Он вытер слезящиеся глаза.

— Отстань от него "Лапа", душевная песня... Пой "Финн"!

Это подал голос плотный, круглолицый младший сержант, валявшийся на, обитом черным дермантином, топчане, заложив руки за голову. Вместо подушки — свернутая рулоном, куртка утепленная. Он повернулся на бок на жестком ложе, подперев кулаком согнутой руки правую щеку. Его серые глаза повлажнели, отнюдь не от ядреного аромата лука. Недавно с "Финном", он же рядовой Миронов, побывали в казахстанской командировке. В Ленинске впервые узнали о катастрофе 24 октября 1960 года на Байконуре. Именно об этой засекреченной трагедии сложили солдатскую песню... В тот год он родился, а в день трагедии он прожил без трех дней месяц. Вот почему царапали душу немудренные слова.

— Потонула в огне степь ковыльная

И земля превратилась в ад

И огромное пламя всесильное

Пожирало советских советских солдат!

Голос певшего задрожал, стал чуть хрипловатым:

— А в ракете ужасное топливо

В основном кислород и гептил

И ребята пылали как факелы

Загораясь один за другим!

"Лапа" и младший сержант стали подтягивать. Скорбно звучали последние аккорды.

— На десятой площадке под плитами

Обгорелые парни лежат

Горем горьким, над ними убитыми

Тополя молодые шумят...

Побывали они на той братской могиле с неприметным обелиском. Вымахали тополя в бесплодной земле за двадцать с лишком лет.

Окончилась песня, но жизнь продолжалась. Сел и нашарил ногами в толстых шерстяных носках кожаные шлепки.

— "Лапа", кто картошку чистит?

— Секирко.

— Бля, нашел кого припахать!  — и добавил с ехидцей, растягивая слова,  — По-е-ли пиздо-пар-чи-ку... Он же спит на ходу!

— Да, ладно, Вовка... Бульбаш старательный, чистит без глазков. Схожу подгоню!

— Сиди гонщик! Пойду посмотрю как дела идут... Обед скоро.

Он накинул бушлат на плечи и вышел из "каптерки" на железную галерею, опоясывающую "покоем" антресоли над боксом ремонта и ТО. Здесь было холодновато, шел парок изо рта. Тепла не хватало для обогрева помещения в три этажа высотой, со стенами облицованнымыми до половины кафелем и цементными полами. А на дворе минус двадцать!

Внизу шла привычная суета, звон инструмента, голоса. Словно раскрыв жадные пасти, с поднятыми капотами стояли два тентованных "Урала". Вознесся на гидроподьемнике автобус ПАЗ-3201. Вишневый, только крыша и рамы цельных окон — белые, "северный вариант". Он выглядел диковинным южным цветком среди унылого хакки. Полноприводный красавец на шасси ГАЗ-6б — его любимец. Всеми правдами и неправдами, "достал" автобус год назад начальник автослужбы майор Голдырев. Между прочим земляк младшего сержанта. А земляк в армии это почти родственник!

Прибавилось "геморроя" — приходилось возить свое да чужое начальство, разные комиссии, на охоту и рыбалку... Зимой и летом. Сидят,  

пьют, жрут. Баб взвизгивающих лапают, а ты сиди и жди. Правда, накормят честь по чести, водки, вина и пива в ящиках без счета, а все равно "чужой на этом празднике жизни". Потом развози "тела" по квартирам и гостиницам, таскай на закорках. Случались и забавные проишествия. Раз два развеселых лейтенанта, "мальчики на побегушках" у лампасного чина, приволокли в автобус голою деваху. Миловидная, короткостриженная брюнетка лет тридцати. Пьяная в хлам да на июльской жаре ее развезло. Уложили на заднее трехместное сиденье. Один из офицеров ободряюще похлопал его по плечу: "Пользуйся, мол моментом" и хохотнув глумливо, кинул серебристый квадратик с импортным презиком... А у нее кольцо на безымянном пальце. Расплылись обвисшие, но еще привлекательные груди, а между раздвинутых ног горячее, мокрое месиво щели и слипшийся в подсыхающей сперме кустик лобка. Он брезгливо поморщился, пользоваться чужими "объедками" не хотелось... Заботливо перевернул женщину на бок, чтобы не захлебнулась. Правда, потом пришлось замывать за ней...

Вдруг он заметил бойца, притулившегося у могучего ребристого колеса "Урала", тайком покуривающего в рукав замасленного ватника.

— Колесников, душара припухшая! Ты что творишь?  — зычно гаркнул с галерки властный голос.  — Сюда, бегом!

Тот опрометью сорвался с места, гулко загремели сваренные из арматуры ступеньки лестницы. Застыл перед "младшим", тараща бесцветные, чуть на выкате, глаза.

— Колесников, чудо московское, тебя читать в школе учили!  — он показал рукой на большие надписи на беленой стене: "ОГНЕОПАСНО! КУРИТЬ — ЗАПРЕЩЕНО!"

Тот молчал, но в глазах на миг сверкнула ненависть и погасла. Мальчик из "хорошей семьи", отчисленный с первого курса института и угодивший в армию. Он ненавидел этих провинциалов, эту серость, а особенного этого тамбовского солдафона.

— Ты зенками не зыркай сучонок, я тебя на очке сгною!  — и добавил понизив голос.  — Напишу рапорт и переведут тебя в хозроту... Будешь до дембеля дагам трусы стирать. "Косяков" у тебя и без этого — во! Махнул ладонью над своей головой. На шум вышел из каптерки "Лапа", поигрывая ножом с наборной рукояткой.

— Что случилось, Вов? Опять это чудо накосячило?!  — Он замахнулся ладонью чтобы отвесить оплеуху.  — Надо поучить! "Младшой" успел перехватить его за запястье.

— Не бей! Он же стукач... На хрена нам под дембель проблемы! Доложу Голдырю, выпиздим в его из роты! А пока нарядами сгноим...  — Подмигнул Колесникову.  — Будем жить мы по уставу — завоюем честь и славу! Вали пока...

Тот поспешил ретироваться, правда, "Лапа" успел отвесить ему пинка — так, для острастки.

На галерке появился долговязый белобрысый парень с чугунным раздаточным бачком, полным очищенных желтоватых клубней.

— А вот и Секирко! Не прошло и полгода!  — Но гнев был уже выплеснут и "заводиться" из-за пустяков не хотелось.  — Неси скорее! Жрать хота...

Шкворчит, подрумянивается картошечка на сале да с лучком. Аромат щекочет ноздри. Вызывает обильную слюну солдатский "пиздопар". Так называют еду, которую готовят сами, взамен казенной: перловки — синей "шрапнели" или жидкой ячневой каши, цвета "детской неожиданности"... Вдобавок обильно сдобренных бромом. "Параша" — одним словом.

Вовка добавляет в сковороду пару листиков 

лаврового листа, накрывает крышкой.

— Это еще зачем!  — возмущается "Лапа", накрывая пластиковую столешницу газетами.

— Меня одна хохлушка научила... Приезжают каждое лето к нам на прополку.  — отвечал младший сержант, перемешивая картошку исходящую паром.  — Говорит, не умеют ваши бабы ни картошку жарить, ни ебаться... Так она своему человику жарит.

— А как она насчет ебли?  — Поинтересовался "Финн".  — Понравилось?...

— Во!  — Вовка расплылся в довольной улыбке и показал большой палец.  — Тело сдобное, как пышка, буфера — арбузы... А как начала подмахивать — думал улечу! Орала на всю посадку!

— Ну хватит вам о бабах, за стол пора...  — капризно протянул "Лапа", пластая розовое с мясными прожилками домашнее сальце.

— Эх, Лапочка, понимал бы ты в колбасных обрезках — работал бы на мясокомбинате!  — Ёрничал "младшой".  — Иди, "Трактора" позови...

Челябинец Тарарак был "черпаком", но был допускаем к "дедовскому" столу в уважение своего трудолюбия и познаний в технике. Особенно по двигателям. А исправно работающий движок — это экономия топлива, а значит — деньги! Двадцатилитровая канистра семьдесят шестого шла за трешку. Таксисты в конце года и за пятерку брали! В конце кварталов бензин по талонам исчезал, как по мановению волшебной палочки. Это в стране, где по всяким "дружбам" текли нефтяные реки!

В четыре ложки быстро умяли большую сковороду картохи вприкуску с салом. Пили обжигаясь из алюминиевых кружек, завареный до черноты дегтя, крепчайший чай. Умяли пару мягких батонов, с маслом и московской копченой — глянешь ломтик на просвет, а он цвета старого вина и запах одуряющий... Сытое тепло разлилось по телу. А когда человек сыт — он добрый. Пришел Секирко прибраться.

— Пошамай, бульбаш!

— Спасибо товарыщ, младший сержант... Закурыть бы...

— Какие проблемы! Возьми...

Белорус осторожно берет из протянутой пачки "Космоса" одну сигарету.

— Бери еще парочку, Бог троицу любит... Только не кури в боксе! Понял?

— Так точно, товарыщ младший сержант...

Когда он собирался уходить, Вовка остановил его и спросил, пристально глядя в светлые, цвета воды под весенним истонченным льдом, глаза.

— Скажи, бульбаш, у нас духам и молодым плохо живется в роте?

— Да, нэт...  — протянул неуверенно тот, моргая белесыми ресницами, ожидая в вопросе подвоха.

— Вас обкашивают в столовой, как в других ротах? Вас припахивают чужие деды и черпаки? А?... Курочат ваши посылки и трясут с вас деньги? "Мазута" живет как у Христа за пазухой, колеса кормят... Мы не шакалы, такова традиция. Не нами заведено... И ты будешь так жить. Год шурши, год — отдыхай... Главное, чтобы в расположении и парке был ПОРЯДОК! За косяк одного буду гонять всех! А там вы уж сами разбирайтесь, кто почем...

Секирко молчал, переминаясь с ноги на ногу, в тяжком раздумии: "Может он что натворил? Да вроде нет..."

— Почему никто не остановил этого недоделанного студента, когда он закурил в боксе, где кругом бензин и керосин?! Боитесь этого маменькиного сынка?

— Да нэт...

— Ну тогда воспитывайте прибуревшего сами, чтоб другие не страдали. Накройте одеялкой... Только по ебальнику не бейте... Ну, иди...

— Ну. Вовик, ты и педагог!  — с восхищением 

воскликнул "Лапа".  — Разрулил в момент...

— Педагог и педераст — слова однокоренные! Больше меня так не зови!  — Зло огрызнулся младший сержант, но увидя как заходили желваки на лице друга, продолжил миролюбиво,  — Не обижайся братан, держи кардан!

Тарарак вдруг поднялся и собрался уходить.

— "Трактор", ты куда?  — спросил его "Лапа" с удивлением.  — Всех дел не переделаешь...

— Нет, пойду. Спасибо за угощение, мне еще на "Урале" клапана регулировать...

Когда дверь за ним закрылась, подал голос, доселе молчавший "Финн":

— Хороший пацан, "Трактор", полгода вместе шуршали бок о бок. Помните "шур-шур"?

Волной накатились воспоминания, как сидя на корточках, драили линолиум с песком, хором повторяя: "шур-шур-шур!"

— Не слышу шуршания!  — орет рыжий сержант Равиль.  — Плохо шуршим, душары!

Шуршит сильнее песок, громче звучат голоса:

— Шур-шур-шур! Шур-шур-шур!

... Да были времена! Злорадная улыбка появилась на миг и исчезла в уголках рта Вовки: борзый Равиль дембельнувшись, выпал из электрички...

Тягостные воспоминания прервало появление запыхавшегося дневального:

— Товарищ младший сержант, вас вызывает майор Голдырев!...

•  •  •

Предвидеть будущего не может никто, тем более такого, которое надвигалось, пока еще незримо.

Майора Голдырева он застал в кабинете, склонившегося над картой, не умешавшейся на столе, с курвиметром в руках. На темени волосы сильно поредевшие...

— Товарищ майор, младший сержант Микульшин, по вашему приказанию прибыл...

Он махнул рукой:

— Иди сюда тезка.  — Это было признаком хорошего настроения и знаком, что можно обращаться по имени отчеству, а то и просто по отчеству,  — Ты дорогу в Ивантеевку знаешь?

— Да, Владимир Васильич, там в лесу недалече наша "точка"... Осенью в совхозе набирали, прямо с поля, картошку и капусту...

— Хорошо, хорошо...  — прервал он его.  — Поедешь туда в распоряжение директора тамошней школы-интерната, попутно захватишь подарки от шефов. Надо ребятишек в цирк свозить... Отправляешься на все праздники...

— Васильич, я же хотел на праздники домой смотать...

— Увы, тезка, служба... Я сам с первого на второе дежурным по части заступаю... Поставишь у связистов рацию и докладывай... Автобус в норме? Чтоб никаких канистр... Вот тебе новые талоны. Все...

Понятно с какими чувствами он покинул кабинет начальника автослужбы. Перспектива встретить Новый Год дома накрылась медным тазом! А всего то — ночь на поезде...

Мрачнее тучи вернулся в "каптерку".

— Что случилось, Вовка?  — спросил его, обеспокоенный видом друга "Лапа".  — Тут Томин бухла на вечер приволок...

— Командировка, бля! На все праздники... Будь другом, заправь автобус и чтоб душары все вылизали внутри и снаружи... а полежу. Так хуево на душе...

Обида всегда неожиданные мысли. Он отвернулся к покрашенной серой масляной краской стене и сделал вид, что задремал... "Финн" осторожно, чуть ли не на цыпочках, вышел...

Ночью куралесила с воющими стонами метель, лишь к утру присмирев. Дневальный поднял его спозаранку, когда еще не было намека на рассвет. От непорочной белизны снега стало шире и просторнее. Темными прямоугольниками выделялись ворота боксов. Прогоняя остатки сна, вместе с парковыми дневальными разгребал снег, чтобы распахнуть воротины, незлобливо ворча:

— Совсем духи опухли! Раньше снег надо почистить, а не дрыхнуть всю ночь...

Урчит мотор, стелется под ребристыми покрышками снежная дорога... Расплывается 

сзади белесая круговерть густых клубов выхлопа. Автобус выбрался из реденького облезлого лесочка и въехал в настоящий густой лес с елками. Морозный ясный день. Ярко синеет небо вызолоченное солнцем, которое слепит глаза. Осеребренные деревья стоят плотной стеной, будто солдаты в строю. Радостно играет на солнце иней. Автобус послушен левой руке, лежащей на рулевом колесе. Хорошая штука гидроусилитель, не надо напрягать мыщцы. Льется мелодия из невиденного им фильма "Крестный отец" в исполнении оркестра Поля Мориа:

— Та та-та-та...  — подпевает он вслух и тяжесть начинает спадатьс души. Тепло внутри — "северный вариант" Салон почти до потолка забит картонными коробками с гостинцами "шефов". На маленьком сиденье покоиться его сухпай с позвякивающими "добавками" от друзей, чтобы встретить Новый Год не "на сухую".

Так, без приключений, он добрался до Ивантеевки. Лишь пару раз включил раздатку, чтобы преодолеть переметы на открытых местах. Автобус взял их играючи, хотя сугробы были выше бампера. Снежный вихрь взметался спереди выше крыши, оседал на лобовых стеклах, без жалости прогоняемый мерно стучавшими "дворниками".

Школа-интернат располагалась на окраине. Бывшая усадьба посреди густого парка, окруженного высокой чугунной оградой на каменном фундаменте. Старинный двухэтажный особняк с бельведером, флигеля, сараи... Он осторожно миновал белые каменные столбы и накатом достиг высокого крыльца. Заглушил мотор и спрыгнул на скрипнувший под сапогами снег, разминая ноги. Поднялся по расчищенным ступеням и дернул на себя, поседевшую от холода, монументальную дверь. Румяная молодуха в синем халате, оторвалась от вязания, окликнула:

— Ты к кому солдатик?

— Мне директор нужен, Я — Дед Мороз и подарки вам привез!

— А Снегурочка где?

— Лещий ее знает, пошла на блядки и не вернулась... Где директор то?

— Иди по коридору до конца, там увидишь...  — она махнула рукой в сторону стеклянной двери справа от лестницы. В школе стояла тишина. Шли уроки. Коридор просторен и гулок

На двери темного дерева бронзовая табличка "Директор" с прорезью, где значилось Борейко Е. Д.

Екатерина Дмитриевна Борейко, 43-х лет, член КПСС, образование высшее педагогическое, директорствовала здесь уже третий год, после развода с мужем. Майор, вернее бывший майор, Борейко отбывал наказание в Н. Тагиле по очень "нехорошей", 117-й статье и она сочла за благо, от позора, уехать в сельскую глубинку. Шефом школы-интерната был номерной "почтовый ящик" Министерства среднего машиностроения, где председателем профкома была ее однокурсница и лучшая подруга Людмила Павловна Крюкова, она же "Милка-давалка" в бурной молодости обеих... А им было что вспомнить!

На школу-интернат будто пролился зототой дождь. Был сделан ремонт в классах и спальнях, обновили мебель... А новогодние подарки и билеты в цирк — сущие пустяки для оборонного предприятия. Был и свой транспорт, но Людмила Павловна чтила ст.65 КЗоТ, утв.  Верховным Советом РСФСР от 9 декабря 1971 г. поэтому позвонила в "в/ч" №... обеспечивающее испытания и транспортировку их "изделий". Командир охотно согласился, ведь военнослужащий обязан переносить "все тяготы и лишения"...

— Войдите!  — не поднимая головы сказала женщина, услышав стук в дверь.

— Товарищ директор, младший сержант Микульшин прибыл в ваше распоряжение!  — раздался бодрый голос.

Подняла голову, смахнув со лба непослушный локон.  

У порога ладный юноша в военной форме. Шапка с разлапистой, согнутой кокардой лихо заломлена назад и каким то чудом держалась на голове.

Отодвинув стул, вышла ему навстречу. Полноватая, но с прекрасной прямой осанкой. Темно-карие блестящие глаза под черными изогнутыми, будто нарисованными бровями. Черные густые волосы красиво завиты и уложены. Предусмотрительно повязанный, белый шарфик скрывал скрывал предательские морщинки на шее. "Катька-пончик" — таким было ее институтское прозвище. Более благозвучное, чем у подруги, которой она, впрочем, не уступала в темпераменте.

— Здравствуйте, жду вас нетерпением! И не надо так официально... Меня зовут Екатериной Дмитриевной... А вас, позвольте полюбопытствовать?

— Владимир.

— Вот и познакомились, Володя... Вы позволите мне вас так называть?

— Екатерина Дмитриевна, надо бы автобус разгрузить. Подарки от "шефов" вам привез... Один полдня проволандаюсь.

— Хорошо, хорошо, Володя. Сейчас организую...

Микульшин протянул ей накладную, которую она бросила на стол, даже не взглянула.

"А она ничего, простая, да и на вид — в самом соку!" — подумал парень, искоса поглядывая на женщину.  — "Поладим..."

Вообще-то есть люди, от природы наделенные талантом нравиться, внушать к себе доверие. Именно из таких и была Борейко.

Когда Екатерина Дмитриевна прошла к вешалке, он поспешил за ней и помог надеть пальто.

— Благодарю, Володя!  — одарила белозубой улыбкой.

— Застегнитесь, на улице холодрыга...

В его речи отчетливо звучало южнорусское "г".

— А вы откуда родом, Володя?  — полюбопытствовала она, пока шли по коридору.

— Из Мичуринска, бывший Козлов...  — пояснил он.

— О! Знаменитый город, хотя увы, не была... А правда у вас яблоки можно на улицах собирать, город-сад?

— Нет, но яблоневых садов в окрест много — совхозы, учхозы... Мичурин — рязанский, у нас и своих знаменитых хватает. Мы и до него своими антоновскими яблоками славились, а его последователи лишь скрещивают дубы с ясенем, строчат докторские и кандидатские, а антоновка исчезла... Повырубали, когда каждое дерево налогом обкладывали! Лишь отцы вкус и дух помнят...

— Однако! Не любите вы ученых людей, Володя...

— А-а... ну их!  — он досадливо махнул рукой.  — Автобус надо разгрузить да в салоне после прибраться...

— Ну об этом не беспокойтесь... Я вам Шуру с девочками пришлю. Быстро управитесь...

— Я что безрукий, Екатерина Дмитриевна!  — возмутился парень.

— Хотела как лучше...  — женщина осеклась и обиженно надула губу, как маленькая девочка.

Досадуя на свою бестактность, Володя искренне извинился. И вновь сверкнула белозубой улыбкой Екатерина Дмитриевна.

О каких занятиях может идти речь если в школу пришел автобус с подарками! Быстро организовали разгрузку — старшие передавали по цепочки, младшие крутились вокруг вишнево-белого красавца, трогали высокие ребристые колеса, заглядывали вниз... Путались под ногами, пока Екатерина Дмитриевна не шугнула их, "власть употребив". Раскрасневшаяся на морозе, в белом оренбургском платке она будто помолодела, стала еще более завлекательной. Когда окончили разгрузку, директор выразила желание осмотреть автобус внутри, хотя ничего необычного там не было. Знакомый для жителей сельской местности интерьер трудяги, мученика "дорог" ПАЗ-672. Только дверь одна, нет остекления на скатах крыши да окна цельные, без форточек. Главная фишка это шасси "шишиги" — ГАЗ-66, превратившего простенький 

автобус в "короля дорог", вернее бездорожья!

— Это северный вариант, двойное остекление, внутри теплынь!  — давал пояснения Володя. Порог был высоковат, а юбка узковата, пальто длинновато... Женщина распахнув полы, смело задрала подол и продемонстрировала полноватую, но красивую ногу с округлым коленом и удивительно тонкой щиколоткой. Выпуклость икр подчеркивали изящные черные полусапожки на каблучках с серебристыми цепочками. Но преодолеть порог все равно не удалось. Володя сглотнул слюну, смотрел на нее мальчишески радостно. Она еще больше раскраснелась, к морозному румянцу добавился стыдный.

— А как же мы будем сажать детей!  — воскликнула она удивленно.

— Извините, Екатерина Дмитриевна... Есть у нас свое усовершенствование, но я снял его... А пока разрешите, я вам помогу.

Не дожидаясь ответа, крепкие руки подхватили ее за бедра и вознесли ее на порог.

"Какой он сильный!" — подумала она, ибо была, как говориться, дамой в теле.

Екатерина Дмитриевна неторопливо прошлась по проходу между сиденьями, похлопала ладошкой по черному дермантину, присела на заднее трехместное, устало вытянув ноги.

Ох, устала...  — вздохнула она с некоторой долей кокетства.  — А сколько мест?

— Двадцать шесть...

— Хватит, первыми поедут пятнадцать пятиклашек и двое сопровождающих. Я и старшая пионервожатая Аничка. Жаль, нет в школе мужчин...  — она досадливо развела руками.  — Женский монастырь.

Она обратила внимание на коробку с его сухпаем:

— А это что забыли выгрузить?...

— Нет, это мой сухпай — тушенка, каша рис с мясом, галеты...

— Господи! Неужели мы вас здесь ненакормим?

— Так положено в командировке.  — он открыл коробку и извлек керамическую бутылочку рижского бальзама, преподнес ей и подкупающе улыбнулся.  — Разрешите вам преподнести, пока вместо цветов. Эх, знал бы, что здесь ТАКОЙ директор, захватил бы букет...

— Ой, Володя, цветы зимой такие дорогие! Спасибо за подарок! Вы такой славный...

— Екатерина Дмитриевна, есть знакомый ара, которому мы иногда подбрасываем цветы с поезда... Это сущий пустяк! Так что, цветы за мной...

Она глядела на него испытующе ласково, томно. Володя нравился ей все больше и больше. Ворохнулась озорная мысль: "А что если?... Немного расслабиться на Новый Год! И ничего, что вдвое старше..."

Екатерина Дмитриевна наморщила лоб в раздумье и сказала вслух:

— Где же мне вас разместить, чтобы вы хорошо отдыхали?  — решительно сказала, как отрезала,  — Вы будете моим гостем! Я живу во флигеле, есть отдельная комната, вам будет уютно... Ну, пойдемьте.

Она задорно улыбаясь стояла на пороге, а Володя перед ней:

— Ловите меня, Володенька!

Женщина спрыгнула, повисла на шее, так, что напряглись жилы и весело заболтала ногами. Смеясь, чмокнула в упругую щеку. Ей было совершенно наплевать, что из окна учительской, распологавшейся над крыльцом, на них смотрит весь "педагогический коллектив". Кто-то завистливо воскликнул:

Да-а... Повезло нашей Мессалине!...

•  •  •

Володя решительно толкнул дверь, которая мягко распахнулась. Зашарил по стене рукой в поисках выключателя. Свет вспыхнул ослепляюще-ярко, так, что он инстинктивно зажмурился. А когда распахнул веки — Екатерина Дмитриевна сидела в кровати натянув одеяло до подбородка и смотрела на него, голого со вздыбленным к животу членом. Крупная головка покраснела от прилива крови, напряженная плоть в голубых прожилках.  

Он не был картинно красив — плотный, но не толстый, мускулисто-мужественный, с порослю волос на груди и ногах... Беспокойство притаилось в женских глазах, складки пролегли с обеих сторон у рта. Она не кричала протестующе, не звала на помощь, а только умоляюще попросила:

— Потуши свет, пожалуйста...

Володя услышал шорох — она легла, двинулся к кровати. Нашарил край одеяло, нырнул в жаркую постель и стал гладить податливое женское тело, словно изучая. Рывком притянул к себе, близко к друг другу бьются сердца.

— Нет! Нет! Нет! Пожалуйста, не надо!  — тихо восклицала она, пытаясь отстраниться. Но это было невозможно, он цепко держал ее за талию. Она выгибалась, но бедер ни отодвигала, терлась мехом выпуклого лобка об его вздыбленный член и яички, перекатывавшиеся под кожей мошонки. При желании, рывком вперед крепких бедер она могла сбросить парня на пол... Если бы захотела! Потом сама охватила его полными руками, притиснула к груди, стала целовать, обнимая все крепче, судорожнее, вжималась упруго-пружинящим животиком. Целовала взасос, втягивая его язык в свой рот, захватывая, трепетно касаясь, как жалом, шершавым кончиком своего язычка... Потом оседлала парня, направив рукою звенящий от возбуждения член в себя, в чмокнувшую жаркую глубину.

— О-о...  — стонала женщина, толчками объединяясь с ним.

Володька растерялся, почуствовал стыдливый жар, прихлынувший к щекам. Впервые, не он, а его трахали. Не он был дирижером этого соития... Неукротимый жаркий ток пронизал его, член запульсировал изливаясь, гораздо раньше, чем предполагал. А партнерша продолжала наслаждаться с глухими стонами и вздохами, принялась взвизгивать все сильнее и сильнее, пока он не почувствовал ритмичное сжимание в горячей глубине ее тела. Под его ладонями задрожали, затряслись пухлые ягодицы.

Женщина упала на него, бормоча:

— Что ты? Тебе понравилось?

А Володька был готов разрыдаться от досады, но последним усилием воли сдержал себя...

•  •  •

Бывают минуты, которые неожиданно и необъяснимо кладут неодолимое расстояние между людьми.

... Но сожалеть было поздно. Избалованный и пресыщенный доступностью девочек из общаг Болшевской прядильной фабрики имени 1 Мая, Володька угодил в объятия опытной, зрелой женщины, которая не преминула пользоваться его молодым телом как угодно ей. Это был его решение: войти к ней, никто парня за хуй не тянул... Екатерина Дмитриевна позволила Володьке утолить первый пыл, а потом взяла руководство на себя. Она снова стала прежней Катькой-Пончик, словно вернувшись в полные несбывшихся надежд и обманчивых восторгов дни молодости. Да и общения с противоположным полом не было почти полгода. Борейко была несказанно рада представившейся возможности. Как-то интуитивно угадала подавленное настроение парня:

— Ну что Володенька ещё разок и баиньки... Силы остались?

Женщина внимательно посмотрела на юношу через прищур мохнатых ресниц, в голосе — воркующее волнение, предвкушение наслаждения. Она мелкими, частыми поцелуями проложила себе путь от шеи до мужского паха, принялась вылизывать липкий, полуопавший член, поочередно погружать в рот кожаные мешочки с яичками. Эта ласка была для Володьки внове. Он лишь постанывая, сопротивляться не было желания. Член твердел, наливаясь силой. Женщина прекратила его ласкать, вновь навалилась на 

парня. Губы впились в рот Володьке, её язык настойчиво проникал во внутрь... Он опять же впервые попробовал вкус собственного семени и женских соков. Было вовсе не противно. Войдя в раж, Екатерина Дмитриевна попыталась усесться промежностью ему на лицо. Тут он решительно воспротивился, не хотелось стать "пиздолизом". Взыграла мужская гордость — для него это было стать пидорасом. Опрокинутая на спину Екатерина Дмитриевна лишь обижено хмыкнула... Когда все кончилось, женщина отправила парня к отведённую ему комнату:

— Тебе надо хорошо отдохнуть Володенька, завтра трудный день — вечером в Москву поедут семиклассники, а днём нужно доставить на концерт в совхозный ДК нашу самодеятельность... Завтракать приходи прямо на кухню... Ну давай, спокойной ночи! Проводив любовника, Мессалина отправилась в ванную. Ноги подламывались в коленях, икры дрожали, влагалище было истерзано членом этого молодого кобелька, полыхало пожаром...

Екатерина Дмитриевна тщательно, с удовольствием помылась и обработала свои глубины, сетуя при этом, что не использовала гандоны.

"Совсем потеряла голову, мать.  — билась в голове назойливая мысль.  — Хотя паренёк вроде чистенький..."

Так успокаивала она себя, раздвигая длинными пальцами левой руки покрасневшие лепестки и направляя туда тугие струи из гибкого шланга душа. Благодаря стараниями подруги её совмещённый санузел был облицован гэдээровской плиткой, сверкал никилем и фаянсом, благоухал как цветущий луг в жаркий июньский полдень. Все материалы были списаны на ремонт интерната. "У речки быть и не напиться?"

Катя Шанцер родилась в Одессе. Темноволоса, кареглаз и телом смугла. На людях была сдержанна, казалась томной, апатичной, но внутри все волновалось, кипела раздражительная сила страстной, горячей женщины. Вдобавок — умна и независима, горда и самолюбива. В отношениях с мужчинами её возмущала традиционная подчиненность. Екатерина Дмитриевна искренне считала: нужно делать все, что сама находила полезным. Острота её ума, признанная всеми знакомыми мужчинами, иной раз умерялась удивительной наивностью о которой задают вопрос: до какой степени она не притворяется и не желает ли пополнить свой арсенал искусительницы? Как правило мужчины куда менее наивны, чем об этом думают женщины, но гораздо больше, чем полагают они сами.

Володька проснулся поздно. Скверно, невыразимо скверно было у него на душе, а погода наоборот — прекрасной.

День стоял ясный. Небо высокое и голубое-голубое. Сияло холодное солнце окрашивая позолотой парк. Ослепляя белизной, отсвечивал снег выпавший ночью, похрустовал под ногами, ровно и звучно, словно капуста под ножом умелой хозяйки. Здраво рассудив, что меню и размер порций школьной столовой, манная каша или творожная запеканка, не восполнят затраченных сил, Володька захватил жестянку рисовой каши с мясом. Из коробки сухпайка он достал плитку шоколада с голубоглазой девчонкой в косынке для установления контакта с работницами питания. Столовая школы-интерната находилась на первом этаже, а кухня, разделочные цехи и кладовые — в подвале. Завтрак давно закончился, девчонки-дежурные сноровисто протирали пластиковые столешницы. Интерьер столовой был схож с солдатской: длинные столы, лавки, в углу было оборудовано место для преподавателей и воспитателей. Володька прошел столовый зал, в раздаточной никого не было. Остановился в недоумении, не зная 

куда идти.

— Дядь, а вы кого ищите?  — осведомилась девчонка лет пятнадцати в белой косынке и фартучке с оборками.

— Да мне бы консервы разогреть, красавица...  — улыбнулся Володька, скользнув взглядом по точеной фигурке и миловидному личику, вспыхнувшем румянцем.

— Это вам сюда, на кухню...  — девочка указала на двустворчатую массивную дверь с грозной надписью "Посторонним вход воспрещён".

Кухня, отделанная метлахской плиткой была ярко освещена, у электроплит с алюминиевыми двадцатками и сороковками суетились женщины в белом. Никто не обратил на Володьку никакого внимания.

— Молодой человек, сюда нельзя заходить в верхней одежде...  — раздался сзади низкий сочный голос. Парень обернулся. Брюнетка, лет тридцати, в белом халате, Кокетливо улыбалась ему. Четко очерченные губы, большие выразительные серые глаза, прямые черные блестящие волосы. Она была моложе и привлекательнее Екатерины Дмитриевны.

— Мне бы вот... Разогреть...  — забормотал Володька, извлекая из кармана банку с голубой этикеткой.

— Ах, неужели мы не найдем чем вас накормить?  — искренне возмутилась брюнетка.  — Вы водитель, привезший подарки нашим ребятам, дорогой гость... Идёмте со мной... Я Юлия Павловна, Екатерина Дмитриевна не говорила обо мне?

— Нет...  — ответил ей парень, смущённый простым обращением и похвалой.

Колыша бедрами, женщина шла впереди. Она провела его в уютный кабинетик, обшитый деревянными панелями "под орех" и попросила минуточку обождать. Вскоре вернулась с подносом с яствами и принялась неторопливо расставлять. Движения её были грациозно-профессиональны. На большой тарелке от солидного ломтя жареного мяса, дразня аппетит, тянулись горячие струйки пара. Сверху переливался золотом и шипел лук, только что извлечённый из фритюра. Кусок мяса был обложен румяными ломтиками картофеля, запеченного в духовке, "по-крестьянски". Вместо хлеба — загорелые пирожки с янтарными боками. Вилка и нож были обернуты салфеткой. Володька бросил взгляд, в котором восхищение смешалось с любопытством. Брюнетка снова одарила его улыбкой:

— Приятного аппетита, кушайте на здоровье!

Удалилась цокая каблучками, чтобы не смущать парня.

Некоторое время спустя, убирая посуду поинтересовалась:

— Владимир, у вас есть время?

— До обеда я свободен...  — напрягся парень.  — После повезу ваших артистов в ДК и вечером снова в цирк... Что надо то?

— Да сущие пустяки... Кое-что забросить ко мне домой, я тут недалеко живу. Я отблагодарю вас...

— Какие благодарности!  — возмутился парень.  — Уважить хорошего человека, сейчас заведу и поедем.

— Ой, спасибо! Вы меня так выручите...

Когда автобус подрулил к пищеблоку, пожилой грузчик с опухшим сизым лицом затащил в салон два мешка сахара, мешок какой-то крупы и металлический контейнер с костями, не голыми, а с махрами сочного мяса.

— Это для моего Джека, милого песика — сказала Юлия Павловна и понизив голос поинтересовалась — Берём Васильича, чтобы помог выгрузить?

— Неужели у меня не хватит сил?  — заверил её Володька.  — Справлюсь.

— А я и не сомневаюсь...