Наша восемнадцатая весна

Я открыл форточку. Легкий ветерок ворвался в комнату, приподняв и тут же опустив занавеску. Запах майского утра разнесся по всей квартире. Бывают такие моменты, когда запах, шелест листвы, чужие разговоры за окном пробуждают воспоминания, которые когда-то лежали тяжелой раной на сердце. Так устроен наш мозг: он старается забыть, стереть из памяти эти раны для того чтобы продолжать жить. Но они все равно остаются где-то глубоко в сердце, и в один момент появляются так реально, будто все это было только вчера. В такие моменты я вспоминаю тот май. Май в котором я был так счастлив.

***

Ночь. Пустое загородное шоссе. 120, 130 км/ч, я уже не слежу за скоростью. Мне 18 лет и я еду на своей собственной Хонде. Ну, конечно, не совсем на своей. Мотек мне подарили родители, как говорится, за хорошую учебу и примерное поведение. Видели бы они меня сейчас. Ну и откуда он взялся, этот придурок на тракторе. Без габаритов в полной темноте. Резко торможу, но поздно. Мотоцикл цепляет прицеп, руль выворачивается. Мгновение и я лечу на асфальт.

Кто-то приподнимает мою голову. Вокруг огни, переливаются разными цветами. И какая-то тишина, будто все это не со мной. Потом больница, заплаканные глаза матери. И диагноз: повреждение внутренних органов, переломы и т. д. Прогноз не ясен и предстоят долгие месяцы в больнице. Как мне стала ненавистна эта больница. Если бы я мог встать, я бы прямо так в бинтах и больниной одежде не пошел бы, побежал домой подальше от этих ненавистых стен.

Прошел месяц. Молодость брала свое. Организм не переставал бороться и вопреки прогнозам я уже мог вставать и даже иногда выходить в больничный дворик. Был май. Природа дышала свежестью. Но я был самым несчастным человеком. В свои 18, я, как старый дед, еле шаркая ногами, с трудом перебирался из палаты на выцвевшую лавку в больничном дворе. Я специально облюбовал самую дальнюю. Сидел на ней, закинув руки за голову, и мечтал о том дне, когда я вырвусь отсюда и окунусь в свою привычную, но уже такую далекую жизнь. Друзья, конечно, приходили. Но они были там, а я здесь. И от этого становилось еще тяжелее.

В один из дней я увидел на "своей" лавочке незнакомого пацана. Ему было примерно столько же лет, как и мне. Но он был какой-то бледный, худой и совершенно лысый. Я доковылял и сел рядом. Все это время он настороженно наблюдал за мной. Какой-то мужик проходил мимо, обернулся к нам и спросил:

- Пацаны, курить есть?

- Нет, - не сговариваясь, ответили мы вместе.

Мужик закашлялся и, ничего больше не говоря, пошел дальше.

- Пол легкого нет, а он курить, с упреком в голосе произнес мой сосед.

- А ты откуда знаешь?

- Так он в нашем отделении лежит. В онкологии.

Я посмотрел на него. Да теперь понятно откуда эта бледность и лысая голова. Я уже видел таких. Онкология, проклятая онкология.

- Миша, - протянул я свою руку.

- Дима, - пожал он мою руку своими прозрачными пальцами.

- Давно ты здесь? - спросил я.

- Этот раз нет. Неделю. А ты?

- Я давно. Второй месяц.

- А что с тобой?

Мне не очень хотелось вспоминать все, что со мной произошло. Но сейчас захотелось все рассказать. Димка молча слушал мой рассказ. Кое что переспрашивал.

- Счастливый ты... - произнес он, когда я замолчал.

- Счастливый?

- Да, - уверенно сказал он, - Смотри, ну пусть месяц еще. И ты совершенно здоров. Можешь дальше делать что захочешь.

- А ты?

- А я... - он грустно улыбнулся.

После этого раза мы стали встречаться каждый день. Меня тянуло к нему. Ни с одним пацаном и девчонкой мне не было интереснее, чем с Димкой. Он знал много историй, и пусть я понимал, что половина из них придумана или прочитана где-то, но все равно было интересно слушать его, быть с ним.

Однажды мы засиделись с ним до темноты. Говорили о чем-то. Наши глаза горели в темноте. Он был таким близким. Губы сами потянулись к нему. Я коснулся губами его шеи. Нет он не дернулся, не испугался этого.

- Мишка, - шепотом произнес он.

Его губы, мягкие, слегка солоноватые соединились с моими. Мы жадно хватали губами губы друг друга. Так человек, умирающий от жажды, хватает воду. Наши руки ласкали наши тела. Залезили в такие уголки, в которых еще никогда не бывали руки чужого человека. А мы и не были чужими, мы были одним целым на этой облезлой лавке, единственные на всей земле.

Каждый день я думал только о нем. Болезни ушли на задний план и начали отступать. Теперь я ни за что не ушел бы из больницы, пока здесь был Димка. Мы продолжали встречаться, но теперь нам не надо было даже разговаривать, мы могли часами сидеть рядом и просто молчать.

В один из дней Димка не пришел. Я пошел к нему в палату. Он лежал на кровати. Какой-то резко изменившийся за одну ночь.

- Димка, что с тобой? - склонился я над его кроватью.

- Хреново мне, Мишка, - он виновато улыбнулся, - Посиди со мной.

Я сел на краешек кровати. Его лысая голова вдавилась в подушку. Синяки под глазами резко выделялись на его бледном лице.

- Димка, Димка, мой Димка. Я сделал бы для тебя сейчас все, только бы не видеть тебя таким.

Я нагнулся и поцеловал его в щеку. Он улыбнулся. Я присел на корточки и положил голову рядом на подушку. И пофиг мне было, что подумают о нас.

- Ничего, Димка, все будет хорошо. Ты выкарабкаешься.

Я отвернулся. Я уже не помню, когда плакал до этого. И не от боли, а от такой же беспомощности, как и сейчас. Кулаком растерев слезы я взял его за руку и улыбнулся.

- Все будет хорошо.

Он умер. В конце мая.