Смущая небеса (повесть, глава 1) (Эротические повести)

Часть 1

Посвящается Мигелю Анхелю Хоппе

В то утро Малик вошёл в комнату родителей со словами:

- Двадцать тысяч, вот и всё, что мне от вас нужно.

Отец даже не высунул головы из-под одеяла. Мать, сидевшая с подносом завтрака на коленях, приподняла падающую на глаза обесцвеченную прядь волос двумя пальцами, сдунула с губ налипшие крошки тоста и ответила глухим со сна голосом:

- Только пять. У папы большие расходы на постройку теплицы. И ещё - ни в какой Степанакерт ты и шагу не сделаешь...

У Малика, в очередной раз столкнувшегося со снисходительным пренебрежением родителей к себе, иссяк всякий запас аргументов, поэтому он с силой пнул плетёную вазу, стоявшую возле зеркального столика матери. Отец тяжело заворочался в постели, сбивая ногами простыни и одеяла. Приоткрыв один глаз, он мутно взглянул на разъярённого сына:

- Слушай, в твоём возрасте я валялся до полудня в выходные. Какого чёрта ты поднялся так рано? Мы-то имеем право отоспаться после рабочей недели?!

Выругавшись про себя, Малик громко хлопнул дверью спальни и потопал по лестнице вниз, в столовую, где стоял телефон. Дрожащими от злости пальцами он накрутил номер Гио. Резковатый весёлый голос отозвался через мгновение на том конце городка:

- Эй!

Малик сглотнул подкативший к горлу комок, зябко повёл плечами - так случалось каждый раз, когда он слышал любимый голос, юный, с лёгкой хрипотцой в нижних нотах.

- Гио, это я... Ты сейчас только не сердись...

Малик сделал паузу, пытаясь определить характер молчания друга в трубке. И вот, наконец, раздался сдавленный смешок. Гио не стал дожидаться его исповеди и спросил:

- Они против? Не дают денег? Не отпускают?

Малик облегчённо выдохнул. Хорошо, когда за тебя говорят самые трудные слова!

- Да, Гио, понимаешь... Что теперь делать?

- Что делать? - голос друга слегка зазвенел. - Ехать, конечно. Я раздобуду денег на двоих, - и повесил трубку.

Малик, как всегда побеждённый, уныло поплёлся в сад, где в лучах раннего весеннего солнца сверкала и шумела листва больших инжирных деревьев. Там, в глубине зелёной чащи, его ждало надёжное убежище - заброшенная чайная беседка, увитая косматыми лапами плюща. Нырнув в подвешенный к потолку гамак, он закрыл глаза и стал проваливаться в забытье, убаюканный весёлой перепалкой птиц и мерным журчанием воды в каменном арыке...

Они познакомились с Гио в школьной столовой. Малик скучал, ковыряясь вилкой в стручковой фасоли, приправленной сладким морковным соусом, когда сбоку, звеня жестяным подносом, образовался невысокий смуглый парень в белой футболке с синей нашивкой 9 на груди. Он по-свойски расположился рядом с Маликом и, в отличие от него, с явным удовольствием принялся поглощать большую порцию овощного рагу. Иногда он приподнимал голову, и Малик видел его ясные карие глаза, опушённые густыми тёмными ресницами; несколько мимических морщин в уголках глаз придавали взгляду незнакомца смеющееся выражение. Отодвинув тарелку, Малик залпом выпил вишневый компот, промокнул губы салфеткой и хотел уже было встать, когда худая загорелая рука легла на его плечо и лёгким нажимом заставила опуститься на место.

- Посиди ещё минут пять, - сказал голос, который ему предстояло запомнить на всю свою жизнь. - Терпеть не могу есть в одиночестве.

Ошарашенный нагловатым поведением парня, который, очевидно, был младше его на год или два, Малик резко повёл плечом, сбрасывая лежавшую на нём ладонь, и поднялся, с яростью глядя в безмятежное лицо жующего юноши.

- Извини, если я веду себя странно, - отозвался, наконец, тот, обезоруживающе улыбаясь ровным рядом красивых полупрозрачных зубов. - Я не умею заводить друзей. Ты сидел один, а остальные вокруг в компаниях. Я новенький, только позавчера поступил в ваш лицей...

Малик против воли улыбнулся в ответ. Да, он один. Он ровно общается со сверстниками, но никого не подпускает к себе близко, понимая, что ничто не объединяет его с этой кучкой здоровых и счастливых юнцов и девушек, живущих вспышками одного дня, похожих на ярких бабочек-сезонниц, что перелетают с куста на куст, не помня точек своих отправлений. Этот тип, что предлагает сейчас свою дружбу, совсем ему не нравится, но он другой... В нем нет опасности, исходящей от грубых и самоуверенных приятелей Малика по баскетбольной команде, наоборот, в его словах и жестах есть какая-то неискушённость, прямолинейная искренность, которая выдаёт его с головой. "С ним будет нелегко, - подумал Малик, - но я останусь и посмотрю, что из этого выйдет". И он, пожав плечами, присел возле нового друга, притянул к себе блюдо с остывшими овощами, с прежним равнодушием вороша их вилкой, но теперь боковым зрением он неотрывно следил за своим соседом.

Гио, как он представился, вытерев руку о джинсы и протянув ее Малику, не переставал улыбаться краешком губ, пока Малик задавал ему банальные вопросы. Когда с полдником было покончено, они вышли в школьный сад, засаженный ореховыми деревьями, и провели ещё полчаса в компании друг друга. Гио много шутил, его речь пестрела дерзкими каламбурами, непривычными для здешних мест. Малик больше слушал, но иногда каким-то косвенным вопросом или подначкой Гио выводил его из затишья, вовлекая в общий разговор.

Ещё тогда Малик удивился тактичности парня. Обычно в среде выпускников каждый претендует на роль лидера, предпочитая говорить о себе и лоббировать собственные интересы и требования. Честно говоря, почти никого не интересует, о чём думает и что переживает его собеседник. Гио же расспрашивал Малика с неподдельным интересом, делал уместные замечания, пытался поднять ему настроение. Сам того не признавая, Малик получал настоящее удовольствие, купаясь в таком неожиданном внимании к своей персоне. Уже внимательнее приглядевшись к этому пареньку, он начал различать черты его лица, тона и полутени, составляющие уникальный облик того или иного человека.

Гио определённо принадлежал к категории тех юношей, что нравятся девочкам. При тонкости и зыбкости всех линий, формирующих его внешность, он обладал несомненной мужественностью, придающей особенный шарм его гибким и спонтанным движениям. Тёмная челка, падающая на бархатные глаза, делала его взгляд манящим, а нервный тонкий нос на узком смугловатом лице говорил о породе и эмоциональной организации своего владельца очевиднее, чем его речь и жесты. Он был худощав, но гармонично сложен. Узкая талия, развёрнутые плечи и длинные ноги выгодно компенсировали невысокий рост юнца. Но основной вклад в общее впечатление от этого парня делала его улыбка, открытая или смущённая, но всегда одинаково обаятельная.

Малик ещё не знал, почему он так откровенно разглядывает физию своего нового знакомого. После неудачного опыта отношений с девочкой из параллельного класса, вытекшего в фактическое насилие над своей душой и природой, он в панике осознал, что противоположный пол в сексуальном плане оставляет его холодным. Его раздражали легкомысленность, жеманство и избыточная эмоциональность юных красоток, с которыми проводили время его приятели по секции. Обвешанные разноцветными побрякушками, окутанные парами цветочных эссенций, они напоминали ему говорящих попугайчиков, от которых закладывало уши. Нельзя сказать, что он испытывал какие-то особенные эмоции и к представителям своего племени. Парни по команде в его глазах были толстокожими чурбанами, запрограммированными исключительно на удовлетворение физиологических потребностей. Отыграв положенное, он быстро закидывал форму в рюкзак и отправлялся домой. Не играй он так успешно, его поведение стало бы предметом бесконечных насмешек в школьной раздевалке.

Проанализировав свои чувства и поступки, он однажды пришел к неутешительному выводу, что да - его не привлекает секс, сам процесс совокупления с женщиной кажется ему рутинным. Надёжный друг, понимающий, чуткий и остроумный - вот кто ему нужен. Тогда было бы с кем поговорить, пошататься по взгорьям и ущельям, вообще можно было бы проводить много времени на свежем воздухе. Никто в лицее не разделял его любви к природе. Большинство жаждало ночных приключений в городе. Увитые дымком марихуаны, парни разъезжали по пустынным трассам в отцовских автомобилях, нарушая сонную тишь непристойными выкриками и грубым хохотом. Случалось, он один спускался в долину, проходя километры фруктовых рощ. Слава Богу, родители его были заняты исключительно своими взаимоотношениями, потому никто не препятствовал ему в его одиночестве.

Постепенно он свыкся со своим характером, научился жить в ладу со своими парадоксами. Его жизнь текла проторенным руслом, без быстрин и водоворотов. Но зеркальную гладь поколебал маленький камешек, брошенный извне, - Гио...

Часть 2

На следующее утро после их знакомства Малик проснулся с каким-то удивительным чувством сладкого томления в груди. Просторный куб его спальни был пронизан лучами тёплого майского солнца, прозрачные занавеси полоскались в струях весеннего бриза, из кухни доносилось немелодичное пение матери. Похоже, в то утро у всех было чудесное настроение...

Они вновь встретились в подъездной аллее, неподалёку от решетчатых ворот школы. Гио шёл один, серая футболка на нём была небрежно заткнута в потёртые узкие джинсы, за спиной болтался маленький чёрный рюкзак. Его узкое смуглое лицо золотили зеленоватые блики солнца, проникающие сквозь густую листву каштанов. Казалось, он был полностью погружён в свои мысли, но когда, подняв голову, встретился взглядом с замедлившим шаг Маликом, его лицо разгладилось, губы изогнулись в едва заметной улыбке.

Малик подошёл, но весь оставшийся до лицея путь они прошагали в натянутом молчании. В какой-то момент Малику стало страшно от того, что всё, что он нафантазировал себе ночью, сейчас обернётся глупой иллюзией, неоправданными надеждами. Что если у Гио и в мыслях не было связывать себя с ним такими прочными отношениями, на которые Малик рассчитывал, видя в них спасение от изнурительного одиночества, преследовавшего его тело и душу днём и ночью!

Уже заходя в фойе, он почувствовал на своём плече невесомую тяжесть руки Гио. Тот серьёзно посмотрел ему прямо в глаза и коротко бросил:

- После седьмого урока буду ждать тебя здесь.

Вздох оборвался на губах Малика, когда он, немного испуганный и счастливый, кивнул в знак согласия. Решительность Гио немного раздосадовала его, он почувствовал себя ведомым. Одновременно он был благодарен ему за активность, не сомневаясь в том, что природная робость в таких вопросах и была камнем преткновения на его пути к счастью.

После окончания занятий они встретились в обозначенном месте, перекинулись парой пустых фраз, а затем направились к автобусной остановке. В этот раз больше говорил Малик. Рассказывая о своей чудаковатой семье, он пытался рассмешить Гио анекдотическими подробностями, какими-то смешными перлами, которые то и дело выдавала его взбалмошная мамаша, но тот почему-то отмалчивался, скупо улыбаясь и пряча глаза. Наконец, они дождались автобуса, синего с белой полосой на крыле, и весь маршрут смотрели каждый в своё окно. Яркий весенний день будто потух для Малика. Всё шло не так, как он себе представлял. Что ему было делать с этим замкнутым парнем, который будто страдал от его присутствия рядом с ним?

Когда они сошли у Городского парка, Гио ушёл далеко вперёд, ничего не объясняя своему растерянному спутнику. Через несколько минут он вернулся, держа в руках два брикета мятного мороженого в серебристой фольге. Вручив одну упаковку Малику, он слегка улыбнулся и кивнул в сторону увитого густой зеленью павильона, за которым начинались аттракционы. Когда-то в нём, видимо, торговали соками-водами, но сейчас он был полуразрушен и пуст. Малик покорно последовал за другом, чувствуя, как в горячей ладони трещит подтаявшая глазурь ледяного лакомства.

Внутри всё утопало в зелёном мраке, от каменных плит пола поднималась прохлада, заползая под выбеленный хлопок школьных рубашек. Малик зябко повёл плечами. Гио, как ни в чём не бывало, поедал мороженое.

- Что-то ты без настроения сегодня, - Малик это сказал для того, чтобы разорвать порочный круг утомительных недомолвок. - Случилось что-нибудь?

Гио коротко взглянул на него, откусил большой кусок сливочной массы и помотал головой.

- Тогда почему ты не разговариваешь? - голос Малика предательски дрогнул.

Гио поднялся, отшвырнул скомканную в шарик обёртку в траву и ответил:

- Сегодня твоя очередь говорить.

Малику после этих слов сразу же расхотелось открывать рот. Гио сегодня открывался для него с новой стороны. Оказывается, он может быть настоящей занозой в заднице!

- Может, тогда вернёмся домой? - сухо спросил он, чуть прищурившись, как и всегда в случаях особого раздражения.

- Нет, - Гио резким прыжком взобрался на жестяной прилавок, отставленный в тёмный угол помещения. - Мне здесь нравится. Если тебе плохо со мной, задерживать я тебя не стану.

Малик озадаченно уставился на едко улыбающегося парня, прикидывая, в своём ли тот уме.

- Чего ты хочешь? Какой смысл торчать в этой дыре?

Оба вопроса повисли в воздухе.

Гио спрыгнул на землю и, подойдя к Малику, опять положил свою руку ему на плечо.

- Я просто хочу побыть здесь, - проговорил он, наконец, естественным, тёплым голосом. - И мне хорошо от того, что ты тут со мной сейчас.

Липкая волна поднялась в недрах живота Малика, захлёстывая своим гребнем краешек его усталого сердца. То, как Гио произнёс эти слова, простые и недопустимо откровенные, поразило его сознание. Никогда ещё парни в общении с ним не переходили чёткий рубеж дружеского равнодушия, установленный нормами мужского менталитета. Если кому-то и случалось сделать излишне ласковый жест в отношении товарища, то остальные тут же начинали громко кукарекать, делать недвусмысленные заявления и обмениваться скабрёзностями, вгоняющими провинившегося в стыдливый ступор.

Малик кашлянул, чтобы скрыть смущение. Только теперь он понял, что странное поведение Гио объяснялось его нервозностью и неуверенностью. Отсюда и бравада, которой он тщится замаскировать свои сомнения и комплексы. Глядя на то, как парень длинными пальцами шарит в заднем кармане джинсов, пытаясь выковырять оттуда мятую пачку сигарет, Малик, сжалившись, достал свои, аккуратно лежащие в нагрудном кармане рубашки, и протянул их другу. Оба закурили.

В сиреневатых клубах дыма бледное лицо Малика казалось почти призрачным, и Гио с ласковым любопытством рассматривал его правильные тёмные черты. Гио нравилась его светлая, не тронутая ножами бритвы кожа, припухшие розовые губы и мягкие карие глаза под блестящими полосками чёрных бровей. Нравились густые каштановые волосы, коротким шлемом венчавшие аккуратную голову. У его приятеля была хорошо развитая фигура: рубашка сидела на нём как влитая, а полукружья мускулистой груди проглядывали в глубокой прорези воротника как напружинившиеся крылья стальной птицы. Мы всегда восторгаемся физическими качествами, прямо противоположными собственным, и потому деликатному и гибкому Гио спортивная осанка и широкий разворот плеч друга казались образцовыми, достойными самых высоких оценок.

В отличие от Малика, Гио никогда не обманывался в своей сексуальной направленности, однако умело скрывал это, легко завязывая платонические отношения с девочками для обеспечения душевного комфорта и отвода от себя досужих подозрений.

Переехав с родителями в новый город, он и не надеялся на то, что изменит здесь курс своей жизни, но та случайная встреча в школьной столовой разворошила в его животе присыпанные золой едва тлеющие угли задавленной чувственности и душевного голода. Именно такого парня он представлял себе в мечтах душными ночами, ворочаясь во взбитых и распаренных жаром тела простынях. По наитию, свойственному большинству одиноких людей, он выделил его из толпы подобных, будто радаром уловил ответный сигнал, исходивший от отрешённой фигуры этого симпатичного парня. Сердце подсказало ему, что выбор сделан, а воззрившиеся на него усталые глаза незнакомца выдали его одиночество с головой.

Как и у Малика, первым чувством, посетившим его в первую же минуту их общения, было чувство безопасности и покоя. Потыкавшись для приличия друг в друга упрямыми лбами (мужское упрямство никто не отменял), они вынуждены были признать свое поражение и сдать сердца на волю вихревого влечения.

Так началась их дружба...

Часть 3

Поездку пришлось отменить. Возможность провести неделю вдали от родителей оказалась призрачной мечтой, несмотря на всю её прозаичность. В один из дней затянувшегося нервозного ожидания Малику позвонил Гио и совершенно будничным голосом сообщил другу плохую новость: несколько часов назад в центральном городском госпитале от обширного кровоизлияния в мозг скончался его отец.

- Ему пришло в голову развесить по стенам в гостиной иранские фрески, которые он заказал по юбилейному каталогу, - объяснил Гио голосом, лишённым всяких оттенков. - Я бы помог, сам понимаешь, но он не стал будить меня. Так и потерял сознание с гвоздями во рту...

Малик молчал, ошеломлённый услышанным. Он видел отца Гио. Это был молодой, физически крепкий мужчина лет тридцати шести, не больше. Он много улыбался, был приветлив и словоохотлив. Помнится, Малик ещё сравнил его со своим сложным отцом и с горечью признал поражение последнего.

- Ты как там? - наконец выдавил он из себя, лихорадочно подбирая в уме подходящие фразы. - Вы уже дома?

Гио кашлянул. Повисла небольшая пауза.

- Да, его уже перевезли... Знаешь, я не могу долго говорить. Похоже, мы никуда не поедем в этот раз. Маме совсем худо. Она держится, конечно, но это только на время похорон. Ты пойми, ладно? - голос Гио впервые дрогнул. - Ну, всё. Пока.

Малик положил трубку. Ему было не по себе от спокойного тона друга. Разве так чувствуют себя нормальные люди через пару часов после смерти родителей? Или это шок, защитная реакция организма?

Как бы то ни было, он решительно направился в комнату родителей. Открыл платяной шкаф: на костяных плечиках висели отцовские рубашки, чистые и отутюженные. Отец был придирчив в отношении своего внешнего вида, и это было основной головной болью матери, которая быстро утомлялась от частых стирок и сеансов паровой глажки. Небрежно перебрав пальцами дюжину вешалок, Малик выхватил из гардероба узкую чёрную рубашку, которую отец носил в очень редких случаях. Подойдя к зеркалу, он стянул с себя футболку. Отлично развитая мышечная масса позволяла ему носить одежду взрослого мужчины. Облачившись в это шёлковое подобие траура, он подогнал рукава, подтянул ремень на джинсах повыше, и был готов.

Когда он спускался по лестнице, мать, просеивавшая муку для мясного пирога, отставила сито в сторону и взглянула на него своим особым взглядом:

- С чего это ты разоделся в отцовские вещи? Красиво, конечно, но ты уверен в том, что ему это понравится? Я, знаешь ли, уже видеть не могу утюги и прищепки. Мне и для себя пожить хочется.

Малик смерил её холодным взглядом и сказал:

- А мне, знаешь ли, всё равно, если старый жмот расстроится. У Гио умер отец, ты могла бы позвонить и выразить соболезнование его жене.

Пока мать переваривала полученную информацию, Малик хлопнул входной дверью и направился к таксомоторной стоянке. Его мысли были ясными. У друга беда. Он будет там. Он поможет ему в меру своих сил. Всё остальное - вторично.

В небольшом одноэтажном доме, обнесённом позолоченной чугунной оградой, толпился народ. Узкий палисадник под окнами был уставлен длинными деревянными скамьями, крытыми обрезками старых ковров. Там и тут сидели старики и взрослые мужчины, негромко переговариваясь и нарочито кашляя. Женщины и священник собрались внутри дома, где покойного обмывали и готовили к соборованию. Несколько молодых женщин суетились в небольшой пристройке с торцевой стороны дома, где размещалась летняя кухня. В грохоте жестяных тазов и подносов, в дребезжанье склянок и столовой утвари скрадывались смешки и посторонние разговоры. В такие минуты только близкие испытывают искреннюю скорбь, остальные же отдают дань социальным нормам.

Малик обошёл палисадник, не обнаружив в нём ни Гио, ни кого-нибудь ещё из знакомых, и вошёл в дом. В прихожей было пусто, даже тихо. За большой сосновой дверью, ведущей в спальню, раздавался сдавленный плач женщин-родственниц и мерный речитатив священнослужителя. Малик в нерешительности потоптался на месте.

Наконец, скрипнула дверь в левом крыле дома. Это был Гио. Его бледное лицо было сосредоточенным, а встрёпанная голова была чуть запрокинута назад. Из глубокого выреза чёрной футболки торчала длинная хрупкая шея с набрякшей веной, которая пульсировала так, что даже при плохом освещении прихожей её было заметно с близкого расстояния. Гио не замечал Малика, и тот тронул его за плечо. Резко обернувшись, Гио непонимающе уставился на друга.

- Ты здесь? - его голос был хриплым, и только сейчас Малик понял, как он был неправ: конечно, Гио плакал, но прятал свою боль от окружающих. - Я не думал, что ты придёшь. Если честно, я совсем запутался. Что мне сейчас надо делать?

Малик коротко обнял его.

- Тебе ничего не надо делать, - твёрдо произнёс он, глядя в потухшие глаза приятеля. - В начальные дни траура жена и семья лишь принимают соболезнования. Об остальном хлопочут друзья и родственники. На кладбище тебя тоже не пустят.

Гио слегка улыбнулся:

- Всё-то ты знаешь. Говорил я, что ты старикашка.

Сдержанно улыбнувшись в ответ, Малик подтолкнул друга к выходу:

- Давай пойдём в сад. Насколько я помню, тебе придётся пожать руку каждому из мужчин, собравшихся там, после чего они выразят тебе сочувствие. Нелёгкое это дело, брат, но деваться некуда. Я постою рядом, чтобы тебе было не совсем одиноко...

Глубоким вечером, провожая Малика за ворота, Гио увлёк друга на несколько минут в вязкий мрак, под разлапистые ветви столетнего каштана. Его глухой шёпот был горяч и тороплив:

- Завтра из города возвращается мамин брат. Он будет жить у нас, пока всё не наладится. Мама совершенно не умеет жить самостоятельно. Боюсь, она не вынесет папиной смерти. Знаешь, ещё позавчера он говорил мне о том, что возьмёт меня в Грецию следующим летом. Была у него такая мечта: отправиться в круиз по Средиземному морю. Он всегда увлекался древностями. Мама протестовала, говорила о каких-то сбережениях, а он всё отмахивался от неё и твердил своё... Будто чувствовал...

Малик положил руку на плечо друга, сильно сжал его и сказал:

- Я понимаю, как тебе больно сейчас. Честно, не знаю, как бы я повёл себя на твоём месте, но выхода нет - придётся пережить эту беду. У тебя осталась мама. Ей без тебя будет совсем худо. Сначала поддержи её, а потом разберись со своими мыслями.

Гио положил пылающую сухую ладонь на руку Малика.

- Мама твоя ведь не работает, - продолжал говорить тот, чувствуя полную растерянность. - Кто вас будет обеспечивать?

Гио промолчал. Затем он снял руку с плеча друга, сделал короткий выдох, и его лицо, едва различимое в чернильном воздухе, приняло отстранённое выражение.

- Дядя поможет, - отозвался, наконец, он тем же голосом, каким говорил днём по телефону. - Для чего, ты думаешь, он переезжает к нам? У него в столице налаженный бизнес по сдаче в аренду помещений. Как-то он рассказывал о том, что может делать что угодно, а контора всё равно будет приносить ему стабильный доход. Он принципиальный холостяк, и мама - единственный человек, к которому он привязан на этой земле. Вот и пришло время позаботиться о любимой сестре. Как хорошо всё устроилось, правда?

Едкая горечь, скрасившая последние слова Гио, не укрылась от слуха Малика. Что-то внутри него оборвалась, оставляя за собой звенящую тоску и холод. Не в силах сдерживать накатившие эмоции, он одним резким движением притянул к себе худощавую фигуру, смутно белеющую в хаотичной тьме, словно маленький одинокий парусник, истерзанный в клочья беснующимся штормом. Пока он судорожно обнимал вздрагивающее, слабо протестующее тело, его сердце наполнялось новой кровью, оживало, пружинисто стуча в стенки вздымающихся рёбер.

Пересохшими от волнения губами он нащупал крупные слёзы на холодных щеках Гио, промокнул их, распробовав на вкус солоноватую горечь. Сейчас он понимал, что есть вещи целебнее правильных слов. По тому, как возвращалось тепло в глаза друга, по румянцу, загоревшемуся на его скулах, по ответным ласкам он определил, в конце концов, что гармония восстановлена.

- Помни, я всегда рядом, - сказал он на прощание. - Пока это зависит от меня, я рядом.

Гио слабо пожал его руку и пошёл в дом. Страх отступил. Нельзя сказать, что он был счастлив, но в душе его улеглись тёмные волны сомнений и отчаянья. Слова Малика укоренились в его памяти, как оберегающее заклинание. Он не один, а значит, он справится...

Часть 4

Дядя Гио, Аслан Луриа, был тем человеком, с которым парень впервые вошёл в мир запретных удовольствий. Тогда, казалось, всё произошло спонтанно.

Они всей семьёй отдыхали в Грузии. Отец снял на летний сезон туристический домик в высокогорной альпийской долине. С маленькой деревянной веранды открывался потрясающий вид на пронизанные лучами солнца зелёные холмы, обширные лиственные рощи и небольшой участок быстрого прозрачного ручья, огибающего плешивую горку, на которой чабан пас жирных кудрявых овец. Сделав из голышей, пакли и клеёнки некое подобие плотины, отец с дядей собрали большое количество текущей воды в том месте, где ручей раздавался вширь. И хотя это сооружение очень отдалённо напоминало бассейн, все с большой радостью проводили в нём добрую половину суток.

Лето было жарким, но не душным. Мужчины проводили время, собирая в пролеске хворост, ловя некрупную рыбу и раскуривая толстые пахучие сигары, которые предприимчивый дядя Аслан оптом вывез из Греции. Иногда они сражались в нарды, и в таких случаях Гио приходилось примерять на себя роль независимого хроникёра, заносящего данные о победах и проигрышах в ученическую тетрадку.

Время пробегало незаметно. Лениво и скучно тянулись погожие деньки, наполненные свежим воздухом и здоровым питанием. Мама выглядела довольной, похорошевшей: на бледных щеках горожанки пробился ассиметричный румянец, серые глаза заискрились энергией и озорством. Отец, глядя на неё, тоже подбирался, молодцевато втягивал небольшой животик и строил глазки.

Гио было смешно наблюдать за вторым дыханием, открывшимся у родителей. Ему часто приходилось слышать, что его мать с отцом - очень красивая пара, но в его разумении они были довольно-таки пожилыми для таких вот романтических выпадов. Вот дядя Аслан, напротив, казался ему образцом мужественной красоты и молодости духа.

Он был на год младше матери, и на тот момент ему было чуть за тридцать. Этот высокий смуглый мужчина с копной тёмных волос, прямым носом и мягкими зелёными глазами, опушёнными густыми чёрными ресницами, несомненно, пользовался успехом у женщин. Натренированные мускулы под гладкой загорелой кожей лоснились на солнце, длинные ноги, поросшие золотистым курчавым волосом, были постоянно напряжены. Он напоминал внешностью какого-нибудь римского бога-воителя - Гио видел что-то подобное в отцовских коллекциях репродукций из знаменитых музеев мира.

В то же самое время было в нём что-то такое, что на подсознательном уровне отталкивало юношу. Дядя Аслан был словоохотлив, слишком уверен в себе и дерзок. Гио не раз приходилось наблюдать за тем, как в ситуациях выбора между отцовым решением и решением Аслана о том, как провести день или чем заняться следующим утром, мать всегда склонялась в пользу брата. Отец, предприняв для приличия несколько вялых попыток настоять на своём, в итоге всегда соглашался с идеями шурина.

Гио доводилось видеть, с каким ироничным снисхождением отзывается дядя о достижениях его отца. Он поднимал на смех увлечение отца археологическими открытиями, его азарт коллекционера. Искусство и история казались ему пыльными ширмами, за которыми скрывается настоящая, земная жизнь со всеми её гедоническими радостями и шансами, и он искренне не понимал, как может муж его возлюбленной сестры тратить годы своей молодости на сбор ветхих ковриков, фресок и бронзовых нелепиц, изгвазданных патиной столетий.

Отец защищался, как мог. Он парировал дяде, что ему, по крайней мере, удалось достигнуть трёх основных целей миссии мужчины на земле: он-де построил дом, посадил целый сад деревьев и, что главное, дал жизнь сыну. В такие минуты Гио замечал, что стрелы отца достигают намеченной цели: ясный взгляд дяди медленно затухал, его красивые губы кривила ироничная усмешка, а длинные смуглые пальцы сплетались в нервическом зажиме. Он бросал несколько отводящих аргументов, но все они были неубедительны, поскольку уже сам голос дяди обесцвечивался, терял свою завораживающую властность.

- Почему он никак не женится? - спросил отец у матери, пока она охотничьим тесаком соскабливала с рыбы трескучую чешую на камнях за домом. - Дела у него идут успешно, квартира просторная - хватит на большую семью. Он прилично зарабатывает, хорош собой. Что ему мешает?

Гио замер у круглого слухового окошка, выходящего на задний двор.

В последнее время всё, касающееся дяди, вызывало в нём неподдельный интерес. Он не мог распознать сигналов, посылаемых ему неспокойным сердцем. Он испытывал одновременно физическую тягу и отвращение к этому независимому человеку. Ему нравилось, когда дядя был задумчив, почти грустен, но его бросало в ярость, стоило раздаться хоть одной ноте громкого язвительного смеха Аслана или словечку его гладкой самодовольной речи...

Не знаю, - ответила мать после долгой паузы. - Я не совсем его понимаю. Думаю, и никогда толком не понимала. Ты же знаешь, трудно разглядеть что-то за этой маской, которую он привык носить ещё с юношеских времен. У него нет проблем с женщинами. Тут сложно сказать что-то определённое, так часто он их меняет. А, может, наоборот - здесь-то собака и зарыта... Мне он ничего не говорит о своих планах. Носится себе, как ветер, по жизни и, кажется, никак не решится остепениться.

- Да уж, носится - то самое слово, - отозвался отец. - Откуда в нём столько энергии? Я, честно говоря, начинаю уставать от его компании. Может, разбавишь немного наше общение. Сходите куда-нибудь. Ты же хотела пособирать целебных трав, засушить какие-то букеты. А я тем временем отлежусь в гамаке, почитаю журналы, побуду с сыном, наконец.

Мать усмехнулась и бросила тесак в таз с холодной водой:

- Да уж, хоть одного мой братец добился своей неугомонностью: ты вспомнил о сыне!

Гио спускался к ручью, испытывая противоречивые эмоции. Ему срочно хотелось увидеть дядю, но он куда-то задевался с утра. Его разлезшаяся соломенная шляпа-сомбреро одиноко висела на нижнем сучке кизилового дерева. Каменистый берег реки был пуст. Прибывающая вода расшатала непрочную кладку плотины, и в некоторых местах недолговечное строение почти развалилось на куски. От всего веяло запустением и тоской. Вокруг в сонном полуденном мареве цепенела бурная природа. Даже ручей не звенел, а глухо рокотал, сдвигая камни.

Гио шёл к самой отдалённой излучине русла, срывая листья с низко склонившихся к воде ветвей тутовых деревьев. Вдруг вдали послушались мягкие удары, будто молотком стучали по древесине. Гио ускорил шаги. Высокий силуэт дяди Аслана замаячил в густой тени фруктовой рощи, террасами спускающейся к самому берегу. Оголённый по пояс, дядя укреплял в земле большую брезентовую палатку. Его мышцы ходили ходуном, движения казались яростными.

Гио нерешительно приблизился к нему и встал за спиной дяди, глядя на то, как крупные капли пота скатываются по его натянутому, словно тетива, гладкому хребту. Загнав колышек глубоко в землю и зафиксировав его деревянной втулкой, дядя резко выпрямился и, оглянувшись, улыбнулся Гио усталой улыбкой. Казалось, он ничуть не удивлён, обнаружив племянника подле себя. Его глаза были мягкими, а жесты ровными. Ничто не напоминало в нём прежнего Аслана-задиру.

- Тебя предки послали отыскивать меня? - спросил он, часто выдыхая воздух. - А я вот, видишь, продолжаю играть в пацана.

Он подмигнул Гио и ещё раз улыбнулся простой улыбкой, которая так шла ему.

- Нет, - откликнулся Гио чуть дрогнувшим голосом. - Я просто решил пройтись. В доме совсем нечего делать.

- Вот и я о том же, - подхватил дядя. - Потому-то я и здесь. Решил оборудовать себе новые апартаменты. Хижина, конечно, не фешенебельная, зато, как говорится, на самом лоне природы.

Гио улыбнулся и помог дяде укрепить последний фиксатор.

Чуть позже, сидя на замшелом бревне, выброшенном рекой на мелководье, они молча разглядывали результат своих трудов.

- Ты ведь не куришь? - спросил дядя, дёрнув племянника за мочку уха. - Но, думаю, ты бы не отказался распробовать настоящую кубинскую сигару.

Вынув изо рта раскуренную торпеду, он поднес её к самому носу юноши. Гио, закашлявшись от едкого дыма, отвёл руку дяди и покачал головой. Брать в рот эту толстую смолящуюся штуку у него не было ни малейшей охоты. Дядя понимающе усмехнулся и потрепал его по вихрастой голове.

- Молодец, - промолвил он, жадно затягиваясь. - Дрянное это дело, скажу я тебе. Слышал, что врачи говорят? Через курение организм стареет в два раза быстрее. Только мне наплевать на это.

Гио взглянул на поникшие плечи собеседника.

- Почему это? - спросил он. - Кажется, всё в жизни у тебя хорошо. Неужели ты хочешь состариться раньше срока?

Дядя Аслан слегка повернул к нему всё ещё молодое бритое лицо, сощурил вобравшие солнечный свет глаза и произнёс:

- В том-то и дело, что это только так кажется, брат. Мало хорошего в такой жизни. Вот твоим родителям всё удалось на славу.

Гио вспомнил постоянную пикировку дяди с отцом, и недоброе чувство вновь поднялось из недр его души.

- С чего бы это им повезло? - спросил он, старательно имитируя прежний тон дяди. - Ты же сам утверждал, что это бытовое, мещанское счастье не для тебя. Ты же свободная птица, не так ли?

Чуть запрокинув голову, дядя выслушал эту короткую тираду с привычной ехидной ухмылкой в уголках губ.

- А ты волчонок, оказывается, - обронил он чуть растерянным тоном. - Своих в обиду не даёшь. Что же ты молчал всё это время, пока мы с твоим родителем шпыняли друг друга?

- Это дело взрослых, - пожал плечами Гио. - Не думал же ты, что я буду защищать отца в его присутствии. Как бы он себя потом чувствовал?

Аслан ещё раз потрепал тёмные волосы парня.

- Стратег, - сказал он с добрым смехом в голосе. - Выждал момент и расквитался со мной без свидетелей... Да, я во многом не согласен с ходом мыслей твоего отца. Но у него есть главный аргумент, против которого у меня нет в рукавах козырей, и этот аргумент - ты. Ты самое лучшее, что могло случиться в его жизни.

Гио молчал, озадаченно переваривая откровенность дяди. Тёплая волна поднималась из глубин его живота: последняя фраза Аслана пьянила его слух. Он признательно взглянул в спокойное лицо дяди, тронул его за руку, сказав:

- Спасибо.

После, когда они собирали инструменты в запачканную землёй холщовую сумку, Гио спросил:

- И когда ты думаешь перебираться сюда?

Дядя на мгновение остановился, сбил пыль с ладоней и, обернувшись на палатку, ответил:

- Возможно, уже сегодня вечером. Устрою, так сказать, тестовый ночлег...

Часть 5

В доме ужинали рыбой. Гио нехотя ковырял вилкой золотистые ломтики, щедро припудренные сухими пряностями. От обилия рыбных и мучных блюд его мутило всю неделю. В конце концов, он пододвинул к себе салатницу и выложил на тарелку изрядную порцию томатов с огурцами. Мать участливо улыбнулась и плеснула ему в стакан вина, наполовину разбавив его водой. Дядя и отец молча пережёвывали пищу, изредка бросая многозначительные взгляды друг на друга.

- Я разбил палатку у реки, - вдоволь помучив зятя, обронил, наконец, Аслан. - Она не очень вместительная, так что вас я к себе не приглашаю.

Мать издала неопределённый звук, затем отложила в сторону нож и спросила:

- А ты уверен в том, что это небезопасно? Всё-таки вокруг горы, мало ли что может приключиться.

Дядя ухмыльнулся:

- Потому-то вам и будет гораздо уютнее здесь, за семью замками. Я же хочу сполна насладиться местной полудикой природой. Заночую сегодня там, если только москиты не обратят меня в бегство. В остальном же, думаю, мне ничто не угрожает.

В комнате воцарилось молчание, которое нарушал лишь мерный перестук столовых приборов. Ужин подошёл к концу...

Было около трёх часов ночи. В крошечной спальне, отведённой Гио, были растворены все окна, но жара не убывала. В сбитых простынях, покрытый с ног до головы липкой плёнкой пота, он ворочался в полудрёме, хватая пересохшими губами сухой воздух, поднимающийся от земли. Тревожный хор цикад в глубине двора не давал ему уснуть окончательно. Этот беспрерывный сверлящий звук проникал в его воспалённый мозг, будя в нём причудливые образы, сплошь тёмные, в огненных точках.

Водя беспокойными руками по взмокшему телу, Гио избегал касаться своего восставшего естества, но сладкая нега уже просочилась в его чресла. Часто пульсируя, его мужской орган стремительно увеличивался в размерах, в сведённых бёдрах появилась гадкая дрожь.

Окончательно проснувшись, Гио сел в постели, опустив пылающие ступни на дощатый пол. Потом медленно поднялся, нащупал лёгкие холщовые шорты, в которых пробегал весь день, поднялся на подоконник и, неловко задев ногой раму, спрыгнул в кромешную тьму сада.

Дорога к реке была пыткой. Гио натыкался на острые камни, колючки чертополоха вонзались в его босые ноги, несколько раз он перехватывал на теле жутких мотыльков и сороконожек, но неотступное желание толкало его вперёд, к густому ивняку.

Воздух у реки был расцвечен бликами луны в воде, видимость значительно улучшилась. Остроугольная крыша палатки чётко вырисовывалась на фоне блекнущего неба. Стараясь не шуметь, Гио сделал последние шаги, и вот его непослушная рука уже отводит тяжёлую брезентовую складку, за которой спрятана широкая металлическая молния. Разумеется, Аслан застегнулся изнутри, но Гио знает, что достаточно у основания бегунка остаться небольшому зазору, и молнию можно спустить лёгким нажатием пальца. Так оно и есть. Дядя не был особенно щепетилен в вопросах безопасности.

Вскоре Гио уже мог заглянуть в чрево палатки, но рассмотреть что-то в царящей там тьме было почти невозможно. Тогда он решил впустить внутрь немного призрачного света, исходящего от поверхности воды, и, широко распахнув края брезента, отошёл в сторону. Свет выхватил из мрака оголённую по пояс фигуру мужчины, разбросавшего руки и ноги на тёмной от пота соломенной циновке. Под голову Аслан подложил вещевой мешок. Полбутылки вина, грязный стакан и засиженная уховёртками пепельница дополняли эту спартанскую картину.

Гио скользнул взглядом по телу дяди. Его гладкая мускулистая грудь сильно вздымалась, а на впалом, покрытом лёгким пушком животе выступила обильная россыпь пота. Гио сглотнул возникший в горле комок, потряс головой, пытаясь развеять опасное наваждение.

Не было ничего удивительного в том, что его потянуло к мужчине, ведь подобные желания не раз возникали в его организме. Он сделал для себя неутешительное открытие: его не привлекают красивые девушки. Их легкомысленное щебетание и избыточная жеманность вызывали в нём глухую неприязнь, а глупая погоня за нарядами и побрякушками внушала стойкое презрение. Конечно, случалось, что на его пути попадались и другие, более сложные натуры, лишённые всякой женственности, бесцветные, как дождевая вода. Парадокс его души заключался в том факте, что, лишённые девичьей пестроты и наносного блеска, эти последние раздражали его куда интенсивнее стандартных версий.

Однако Гио умело контролировал своё поведение. Не желая ни в коей мере привлечь к себе недоброжелательное внимание сверстников, бравирующих сомнительными победами на личном фронте, он время от времени заводил ни к чему не обязывающие отношения с самыми смазливыми девочками лицея. Он даже принуждал себя целовать их на тёмных лестничных пролётах школы. Дальше этого дело не заходило, да и не могло зайти - кавказская мораль осуждает добрачный секс, особенно в таком возрасте. Пользуясь менталитетом своего народа, как ширмой, этой юный мученик проходил все круги ниспосланного ему ада с гордо задранной головой. Парни уважали его за независимость духа и острый, как шило, язык, а девушки послушно таяли под ледяным взором его бархатистых глаз.

Этот маленький, чётко отрегулированный им мирок, слаженно вертелся в суматошном вихре дней и ночей, оберегая внешний покой своего хозяина, но никак не исцеляя его одинокую израненную душу.

И сейчас, лаская взглядом распластанное у его ног тело, эту совершенную в своей лепке мужскую плоть, Гио не мог взять лишь один барьер своей совести, одно смущало его неприкаянную голову: это же брат его матери, родной дядя будит в нём вожделение!

Гио прикрыл глаза, прислушиваясь к барабанному бою, поднявшемуся в его груди. Он уйдёт, просто сбежит подальше от этого места... Мысли лихорадочно путались, дыхание сбилось. В глубине души он понимал, что не простит себе упущенной возможности соблазнить этого человека и утолить, наконец, снедающую его молодой организм жажду плоти. Такого шанса, когда время совпадает с местом, могло у него больше и не появиться!

Резким движением он высвободил из штанов напряжённый до боли член и с ненавистью уставился на него. Вот что оспаривает волю его совести! Несуразный комок мышц, сочащий безрассудную похоть, управляет в эту минуту его разумом! Гио взял его в руку, провёл пальцами по шелковистой коже. Все нервные окончания тела тут же отозвались на этот незатейливый жест. Сглотнув слюну, он сделал ещё несколько плавных движений...

Спасительная в своей наивности мысль пришла ему в голову: он сделает то, что хоть на короткое время принесёт ему облегчение. Ему и раньше доводилось заниматься рукоблудием, но сейчас это не будет отвлечённым актом. Мощный визуальный стимул прямо перед ним, всё произойдёт быстро и тихо. Высвободив губительную энергию, он сможет удалиться и привести свои эмоции в порядок. А завтра будет новый день, и буря, возможно, уляжется...

Вероятно, так бы оно всё и было.

Остервенело работая ладонью, Гио не отслеживал прогресс своего решения. Его горячечные глаза выхватывали из зыбкого предрассветного сумрака готовые детали, лишённые всякой фантазии и потому ещё более дурманящие. Усмиряя сорвавшееся дыхание, он только на мгновение сделал паузу, переведя замутнённые глаза с живота мужчины на его лицо. В эту самую секунду сердце покинуло его - приподняв голову на согнутой в локте руке, дядя Аслан в упор смотрел на своего племянника...

Обратный путь занял у Гио не более пяти минут. Он нёсся к дому, спотыкаясь о корни деревьев, западая в земляные ямы, хватаясь руками за гибкие стволы молодых вишен. Лицо дяди стояло перед его глазами. Только теперь ему стала очевидна вся катастрофическая нелепость произошедшего. Чувство стыда душило его: щёки так полыхали, что он инстинктивно подносил к ним ладони, а в запрокинутой голове маятником ходила одна-единственная мысль: "Узнают!".

Спустя некоторое время, уже в своей спальне, Гио сидел на кровати, покачиваясь на скрещенных ногах из стороны в сторону, будто кающийся буддистский грешник. Мылкая волна омерзения поднималась из глубин его существа, затапливая собой и частящее сердце, и замершую душу. Что будет? От дяди можно ожидать чего угодно... Гио живо представил, как во время очередного спора с отцом Аслан с едкой ухмылкой оборвёт хвалебную песнь зятя в честь сына, наклонится к самому его уху и шепнёт несколько судьбоносных фраз. А мать? Как смотреть ей в глаза, узнай она об извращённом влечении сына к её родному брату?

Так, в течение одного часа, на мир Гио опустилась непроницаемая пелена отчаянья.

Часть 6 (последняя)

Утро было ещё более мучительным. Сославшись на боль в животе, Гио отказался от завтрака. Мать принесла ему отвар из каких-то трав, который он, давясь от горечи, поскорее выпил, лишь бы избавиться от её присутствия в комнате. Обращённый на него взор, полный ласкового участия, мягкие руки и неспешная речь - всё, что составляло мать, - могло совсем скоро обратиться ледяным отчуждением. Когда мать, плотно затворив ставни, вышла, он подбежал к двери и прислушался. Из общей комнаты до него донёсся непринуждённый смех отца, по-утреннему хриплый и родной, звон чайных приборов, шум радио, а чуть позже - и тут парень весь подобрался, как проткнутый иглой паучок, - мелодичный бас дяди. Утихшая было паника вновь начала разливаться по жилам юноши. Различить отдельные слова было невозможно, а предполагать то, что, быть может, в эту самую минуту Аслан, сохраняя на лице маску отеческой тревоги, посвящает его родителей в шокирующие подробности ночного инцидента, было выше его сил. Вернувшись в постель, Гио накрыл голову подушкой и начал обратный отсчёт от тысячи до одного. Ждать - это всё, что ему теперь оставалось.

За обедом, от которого уже не было возможности уклониться, Гио обречённо дробил вилкой картофельные крокеты. Пока мать разносила горячее, он наполнил стакан до краёв неразбавленным сухим вином. Алкоголь позволил его мышцам немного расслабиться, мысли потеряли напряжённую стройность.

Дядя ещё не приходил, его ждали с минуты на минуту.

- Он всё обустраивает свой шатёр, - едко пошутил отец, укрывшись от укоризненного взгляда матери за развёрнутой газетой. - Скажи, пожалуйста, зачем ему понадобилась там лампа дневного света и этот прогнивший матрац, что остался от прежних жильцов. Разве он не высмеивал нашу тягу к городскому уюту? А как же обет спать на сырой земле и довольствоваться дарами матушки-природы?

Мать уже собиралась начать одну из своих привычных отповедей мужу-критикану, когда на крыльце раздался грохот жестяных вёдер, означавший возвращение дяди.

- Я принёс свежую воду, - сказал он, входя в комнату большим шагом. - Такая жара стоит, что вода за ночь зацветает.

Он сел за стол, прямо напротив Гио, и мать поставила перед ним тарелку с дымящимся жарким. Отец не прекращал чтение, отгородившись от домочадцев спортивной колонкой. Он был явно не в духе сегодня.

Не глядя на племянника, Аслан выплеснул в большую кружку половину оставшегося в графине вина. Осушив её, он взял кусок хлеба и разломил его пополам. Один из ломтей, более увесистый, он протянул Гио.

- Что это ты хлеб не ешь совсем? - спросил он каким-то высоким голосом, так что мать обернулась. - Как у нас в горах принято, а? Настоящий мужчина ест только хлеб, мясо и сыр и пьёт родниковую воду, если за вином далеко бегать.

Гио подавленно взял хлеб, стараясь не касаться пальцами рук дяди.

- Мой сын растёт нормальным мужчиной, - отозвался, наконец, отец, сложив газету и принимаясь за еду. - Совсем необязательно оставаться туземцем в доказательство своей мужественности.

- И то верно, - неожиданно согласился Аслан, многозначительно взглянув на племянника. - Пацан вырос хоть куда!

Казалось, сбываются худшие опасения Гио: дядя затеял с ним игру. Очевидно, он не намерен списывать случившееся на недоразумение. Нет, ему скорее доставляет удовольствие мучить полумёртвого от отчаянья юношу своими полупрозрачными намёками. Что же, по крайней мере, у него ещё есть в запасе время. Похоже, дядя не собирается раскрывать карты прямо сейчас.

Встав из-за стола, Гио поблагодарил мать и вышел во двор. Здесь, на самом солнцепёке, вино в его сосудах забродило ещё сильней. Покачиваясь, он прошёл на задний двор и, склонившись над старой угольной бочкой, выблевал в неё то немногое, что попало в его желудок за обедом.

Около часа затем бродил он без всякой цели окрест ближайших холмов, вдыхая в себя горький запах пожухлой травы и щелочные миазмы коровьих лепёшек. Крестьян не было видно. Загоняя на пастбища скот, они тут же возвращались к хозяйству. "Счастливцы, - думал Гио, - у них нет времени на праздные мысли, а ведь куда только они не могут завести!" Прокручивая в голове фразы дяди и его поведение за столом, парень изнывал от неопределённости. Что же будет дальше?

Ответ пришёл к нему вечером.

Гио развешивал на стальных проволоках выстиранные матерью клеёнки для сбора шелковичных ягод. Этот удобный способ им подсказали местные жители. Раз в три дня они с матерью растягивали под кроной шелковицы полиэтиленовые плёнки, а отец, взобравшись на дерево, энергично встряхивал его нижние ветви. Тугие зернистые ягоды густо сыпались в подготовленные клеёнчатые ловушки, избавляя сборщиков от необходимости ползать по траве в поисках терпкого лакомства.

Сейчас, растягивая в сумеречном саду слипшиеся целлофаны, Гио устало внимал щебету ночных птиц. Его голова отказывалась думать, после пережитых треволнений хотелось одного: спать, спать без конца! Он уже представлял, как зароется в прохладные белые простыни, точно в саван, и больше ни один раздражающий звук или шорох не проникнет в глухое убежище его спальни.

Закончив дело, он уже было повернул обратно, как вдруг на его плечо легла тяжёлая, будто каменная, рука Аслана. Смотря парню прямо в лицо, даже без тени улыбки на губах, дядя сказал:

- Я сегодня буду там. И ты придёшь. Понял? Без вариантов...

Некоторые моменты жизни напоминают смутные обрывки снов или деформированные детали одной мозаики, которые никак не складываются в цельную картину. Если бы Гио сегодня спросили о подробностях той злополучной ночи, он вряд ли бы смог собрать воедино хаотичные осколки впечатлений и чувств, испытанных им под брезентовым куполом походной палатки.

Что же это было? Нестерпимая боль сменялась трепетом и вязкой истомой в мышцах, дыханье то натужное, то частое и всхлипывающее исторгалось из его стонущего рта... Аслан оказался очень умелым мужчиной. Его руки, губы и язык без устали путешествовали по млеющему телу юноши, оставляя коварные метки в виде укусов и засосов в самых чувствительных местах. Кто бы мог предположить, что худенькое тело парня способно пробудить в этом великолепном самце такой неутолимый голод? Напружинив мускулы, Аслан вертел этим лёгким брёвнышком по своему разумению, проникая в каждое отверстие и насыщая его своими бурлящими соками.

Возможно, тут сказывалось двухмесячное отсутствие женской ласки, но внутренним чутьём Гио осознавал, что действия Аслана отнюдь не механичны, и то, что происходило в палатке, не было всего лишь суррогатным воспроизведением секса мужчины и женщины. Дядя откровенно наслаждался им: его жесты, надсадное хриплое дыхание и мутный от желания взгляд не оставляли повода для сомнения. Гио пугала звериная похоть дяди, металлическая хватка его рук, но и отвергнуть это тревожное счастье он был не в силах. Отдаваясь, он мысленно молился о том, чтобы это прекратилось и чтобы это не прекращалось никогда!

Наконец, был взят последний барьер: резкая боль пронзила парня сзади, и что-то большое и неотвратимое проникло в недра его покорённого тела, раздвигая перед собой мягкие ткани, будто огромный кровожадный червь...

По сорвавшемуся с губ от наслаждения стону дяди Гио понял, что битве пришёл конец. Тёплая жидкость заполнила его внутренности, и дядя, пару раз всхлипнув, перевалился на спину, подставляя под струящиеся в палатку лучи лунного света взмокшую грудь. Не чувствуя под собой ног, Гио с трудом поднялся, подобрал сброшенную в углу одежду и, не позаботившись даже о том, чтобы надеть трусы, выбрался наружу. Всё, чего ему хотелось в эту минуту, - это броситься в прохладные воды речки, смыть с себя подробности этой сладкой и разрушительной ночи...

Оставшиеся до конца отпуска дни семейство проводило на берегу ручья и в утомительных пеших прогулках по склонам холмов. Гио ещё две ночи провёл в палатке дяди. Родители вовсе не возражали. Дядя объяснил им, что у парня душа скаута и что ночёвки на вольной природе лишь закаливают его дух. Гио смущённо молчал при этом, а его шея постепенно заливалась бурой краской. В отличие от своего старшего родственника он не умел ещё так искусно состряпать очередную ложь. Но сладкая ноющая боль внизу живота блокировала его возмущённый рассудок, а плещущиеся в крови гормоны толкали парня на тропу запретных удовольствий.

Перед самым отъездом дядя отозвал Гио на задний двор и, убедившись в том, что их никто не подслушивает, высказался:

- Сейчас мы вернёмся в город, и ты обо всём забудешь. Классно было с тобой потрахаться, но я не по этой части, братишка. И ещё: пока ты окончательно не загубил свою жизнь, советую тебе свернуть на правильную дорожку. Поверь, с бабами ты словишь самый настоящий кайф... То, что между нами произошло, неправильно. Узнай твои предки о случившемся, не сносить нам головы! Ты же умница, надеюсь, других вопросов не будет?

Гио коротко кивнул. Значит, дядя сам боится огласки! Теперь уже не о чем беспокоиться. Они действительно вернутся домой, и он заживёт полноценной жизнью, в которой больше никогда не будет места однополым отношениям...

Окончательно успокоившись, Гио впервые за последние две недели взглянул Аслану прямо в глаза и, криво ухмыльнувшись, обронил:

- Меня это устраивает. Да, вот ещё что. Пойми меня правильно, но ближайшие несколько месяцев мы не ждём тебя в гости.

Автор просит присылать отзывы на super. rio2012@yandex. ru

страницы [1] . . . [4] [5] [6]