Дикие пальмы (Дневник друга). Из сборника Дневник проститутки

Часть 1

Подкатегория: без секса

Нечасто проверяя почту, я был весьма удивлён, когда у себя в ящике обнаружил письмо от человека, с которым достаточно давно, если судить по современным меркам, не виделся.

Не могу обозначить жанр данного произведения, но почему-то в определённый момент мне показалось важным и, что самое главное, возможным опубликовать в сети дневник, полученный мною по электронной почте. Данный текст полностью состоит из очень незначительной по объёму части оригинального дневника, остальное я посчитал слишком личным и затрагивающим интересы ныне живущих людей. К сожалению, приходится признать, что события, изложенные в тексте, имели место в реальной жизни, всё изложенное здесь не является вымыслом или чей-то фантазией. Поскольку отрывки взяты из разных периодов жизни, то части имеют разную стилевую окраску и порой кажутся бессвязными.

Я в полной мере осознаю и несу ответственность за то, что выдержки из дневника публикуется без согласия членов семьи и автора. Текст публикуется через месяц после того, как из Украины пришло официальное сообщение от правоохранительных органов о гибели автора этого дневника.

Изначально отрывки не были объединены каким-либо названием. Дикие пальмы - рисунок автора, подаренный мне два года назад.

Начало

Сейчас мало кто помнит (и таково свойство человеческой памяти), что в день, когда я родился, шёл дождь. Её руки пахли мылом, настоящим земляничным мылом - сейчас такое не встретишь на прилавках магазинов. Медсестру звали Надежда, от белизны её халата веяло чем-то только что утерянным, чем-то близким и тёплым, и я, щурясь, слезящимися глазами, смотрел на неё, не отрывая взгляд. Она была невысокого роста и достаточно коренастая, своим телосложением напоминая мужчину, с крепкими жилистыми руками. Она твёрдо ступала по кафелю в туфлях на низком каблуке, не обращая внимания на значительный шум, от которого ещё долго звенело в ушах. Она принесла меня к другим новорождённым и положила у самого окна. Форточка была закрыта, но мне казалось, что здесь холоднее, чем в других частях комнаты. Дождь прекратился, и в воздухе стоял лишь запах осени. Тёмные, наполненные дождём осенние тучи и ветер, игравшийся ветками растущей под окнами берёзы, - вот и всё, что я мог тогда видеть. Когда мне стало совсем холодно, я закричал. Это был первый в жизни крик о помощи.

Наверное, у кого-то было счастливое прошлое, полное солнечного света и тепла, и многим хочется вернуться в него, как к сказочному эльфу. Я не хочу ничего вспоминать. Точнее сказать, стараюсь всё забыть. Мало интересного можно найти в борьбе с юной беспомощностью, в невкусной еде садика, в первом наказании, в бесконечных кошмарах, в которых снилось одно и то же, в константности посещения школы, маршрут в которую напоминал своим постоянством муравьиные тропы, в первой смерти в семье, когда начинаешь понимать что-то очень важное, когда заражаешься какой-то бесконечно глубокой, неземной грустью. Потом снова драки в школе, перевод из одного учебного заведения в другое, и снова попытки что-то доказать - всем или самому себе. Всё это глупо. Всё это уже тогда казалось мне чем-то бессмысленным, удалённым от настоящей жизни на сотни миль. Той жизни, которая лежит между мирами: когда ты не здесь, не погружён в рутину и ещё не там, не в жизни "над головами".

Свой первый дневник, написанный в школьные годы, я сжёг после окончания учебного заведения. Помню, как он догорал вместе со всеми школьными фотографиями. Огонь забирал у меня самый тяжёлый груз, который мне не хотелось тащить за собой дальше по жизни. После последнего звонка я вернулся домой, закусил на скорую руку парой бутербродов, собрал всё, что меня тяготило, в рюкзак и пошёл на территорию старого заброшенного завода - наследие СССР, таких немало разбросано по просторам страны, и у каждого найдётся в городе что-то подобное. Заброшенные, полуразрушенные здания всегда навевают какие-то особые чувства: ощущение ускользающего времени, ощущение бессильности что-либо изменить, остановить ход всего вокруг. Но в таких местах становиться легче: своими старыми стенами, своей простреленной навылет крышей, через которую видно небо, они забирают, даря взамен какую-то особую благодать, все твои страхи, всю немощность. Здесь ты осознаёшь себя частью этого огромного мира, этой супер пружины, однажды взведённой могучей рукой золотоглазого Коперника. И если кто-то находит в окружающем нас мире гармонию и красоту, то я, оглядываясь вокруг, вижу смерть и разрушение, гибель всего. И если эти могучие здания, эти муравейники, некогда живые, с могучими стенами и запредельной высотой цеховых потолков, даже если они погибают в этом ходе жизни, то важен ли этой вселенной крик такого ничтожного муравья, как я?! Я песчинка, рождённая во Всём и во Всём умирающая...

На третьем этаже я развёл небольшой огонь в сложенных кирпичах, выпавших из стен, исписанных граффити, словно наскальными рисунками, и непонятными изречениями различных маргинальных элементов, и отдал огню то, что он должен был забрать. Полагаю, ночью здесь довольно опасно, но днём можно посидеть на крыше, познавая гладь горизонта. С высоты всё кажется мелким и незначительным. Всем знакомо это чувство, которое позже, взрослея, мы путаем с другим, пытаясь взобраться по карьерной или социальной лестнице на вершину пирамиды, на вершину этого мира.

Первая встреча

Мне кажется, это был первый летний месяц. На небе красовалось яркое солнце. Сезон кваса и мороженого, прогулок по ночам без страха замёрзнуть. Я сидел на ступеньках лестницы, ведущей к стадиону, и игрался в какую-то дурацкую игру на мобильнике. Я ждал его. Услышав "привет", я оторвал взгляд от телефона и поднял голову. Передо мной стоял 19-летний парень, в кучеряшках на его голове запуталось солнце. Я обожаю его волосы. Они всегда пахнут чем-то приятным, чем-то до боли знакомым, аромат из далёкого прошлого. Я люблю запускать пальцы в его волосы и создавать беспорядок на его голове, близкий к хаосу, долго лаская руки в длине локонов. Это был первый наш день. По-настоящему наш, ещё не поделённый между мной и им.

Сон

На улице шёл дождь, в окно стучали огромные капли летней грозы. Я проснулся от удушья, мне нечем было дышать, не хватало кислорода. Я тонул - это последнее, что запомнилось мне перед тем, как я проснулся. Словно из глубины, пытаясь ухватиться за обманчивую надёжность воды, я шарил рукой по темноте, теряя длину пальцев во мраке и находя их лишь в отблесках молний далёкой, уходящей грозы. Бессильный преодолеть толщи воды, сдавившей грудную клетку, я уходил на дно, всё глубже и глубже погружаясь в холод бездны. И лишь частицы солнечного света, пробивающегося на глубину и сквозь пальцы протянутых к спасению рук, были видны, словно свет далёких звёзд ещё дарил надежду, тихо шептал: "Ты жив"...

Мне каждую ночь снится море, каждую ночь мне слышится крик чаек и протяжные песни китов, словно голоса из другого мира, с других планет.

Первая ночь

У тебя бывает чувство предопределённости? Как будто знаешь всё наперёд. Всё так узнаваемо. Словно воспоминания сна. Да, словно всё это уже снилось. И вот ты проснулся и ждёшь, ждешь того, что должно произойти. Первая утренняя чашка с кофе, уехавший без тебя автобус, серые лица, бегущие облака, непотушенная сигарета, его рука. Нежная бархатистая кожа. Я так люблю прижиматься к нему, но он так редко позволяет мне его обнимать. В ту ночь, когда он обнял меня и прижал к себе, я трепетно замер, словно последний, ещё не опавший с дерева лист, боясь вздохнуть. Словно что-то великое решалось здесь и сейчас, во мраке комнаты. Но я был уже слишком далеко, в глубоком космосе, среди неблизких планет. Моё сознание мчалось в бесконечную даль. Увидевший небо станет другим - непременно.

Та ночь... Я никогда не забуду её. Одна судьба, одно дыхание на двоих в терпкой темноте комнаты. И мне казалось, что так будет всегда.

Выход

21 марта 2002 года я принял много чего и лёг спать. Мне кажется, ещё была водка. Возможно, я умер тогда в своей постели в доме родителей от передозировки. Возможно, всё это - лишь продолжение какого-то странного сна, и нет ни меня, ни тебя. Всё закончилось тогда. В тот странный день. Из всех дней, что я прожил, реальны лишь те, что я провёл с ним.

После показа

Стрелка на часах застыла на полпути от двойки к тройке, время сжалось в комок и застыло где-то в сердце апельсиновых фонарей этой звёздной безветренной летней ночью.

Я стою в двух остановках от дома и беззвучно кричу в темноту. Из глаз градом катятся слёзы. У меня нет сил, у меня больше нет сил. В бессилии я даже не могу сжать ладонь в кулак. Кеды словно вросли в землю, тело напоминает один сплошной синяк. Оно уже не повинуется мне. Но мне нужно идти. Шаг, ещё шаг, ещё один шаг... Я знаю, что всё это, вся эта боль скоро закончится. Всё когда-нибудь заканчивается. Всё имеет начало и имеет конец.

Нирвана

Крымское лето. На небе нет места для облаков, тишина поселилась в усталых ветвях виноградной лозы. На привокзальной скамье, исписанной несдержанной "мудростью" молодёжи, спит кот.

Электричка из Симферополя в Евпаторию, полчаса пути позади... Его глаза были цвета моря, удивительно голубого, удивительно глубокого. Умные, со смешинкой, усталые, с огоньком первой ночной звезды где-то в самой глубине, глаза малыша, впервые смотрящего на мир с восторгом и восхищением. Мир, пока ещё удивительный. Мир, пока ещё огромный и манящий за собой...

Я постоянно смотрел на него, мне казалось, что он знает что-то важное. От желания узнать это, увидеть мир его глазами замирало сердце. Я думал, что это самый счастливый человек на нашей планете, который сидит напротив меня, он манил своей обманчивой близостью, и стоило в любой момент лишь протянуть руку и дотронуться до него. Его простая одежда, его морщинистое лицо, крепкая шея и плечи - сложение человека, добывающего себе на пропитание тяжёлым трудом. Его руки цвета морского песка, с глубокими порезами от лески на пальцах и рёбрах ладоней. Он был спокоен, он был умиротворён. Он был подобен морю - огромному, глубокому, бесконечному. Рядом с ним я представлял себя дельфином, скользящим по морской глади, разрезающим морскую волну. Мне не хотелось быть ничем иным. Моё сердце билось в бешеном ритме, вторя колёсам на рельсовых стыках. В тот момент я был абсолютно уверен, я точно знал, что всё так и есть, что всё так и было. Я ощущал соль на своих губах, чувствовал своими плавниками морскую прохладу, видел всполохи заходящего солнца на морской глади. Моё сердце переполняла бесконечная радость и любовь ко всему на свете. Я и этот огромный мир; мне кажется, что мы - едины. Мне кажется, что я люблю его.

Часть 2 (последняя)

Восьмая нота

Женщина подошла к сцене с большим букетом недорогих, но гармонично подобранных цветов и протянула их мне. Я наклонился к ней и взял букет одной рукой, но она не спешила разжимать пальцы. Невольно я так и остался стоять, наклонившись к ней, а она всё смотрела в мои глаза, и мгновения превратились в вечность. Аромат букета окутал меня, и голова закружилась ещё сильнее. Казалось, что я сейчас потеряю сознание и упаду прямо на неё, но вдруг она отпустила цветы, и, поднимаясь, я бросил на неё беглый взгляд - она всё так же смотрела в мои глаза в попытке понять, где же тот загадочный мир, где рождается музыка. Это был отчётный концерт, это был и мой день.

В школьные годы я впервые услышал музыку Чарли Паркера. Это очень, очень сильно меня впечатлило. Но ещё больше меня поразил этот инструмент, от которого веяло фантастической завершённостью. Своей неприкрытой мощью и немыслимым количеством клапанов он переворачивал все представления о музыкальных инструментах, и когда мне представилась возможность записаться на подготовительные курсы, ни минуты не раздумывая, я стал играть на саксофоне. Сакс - самый хулиганский инструмент, бросающий вызов всему миру музыки, всему миру.

Преданность

Это было моё проявление духа, неотделимое от вожделения и желания ему принадлежать.

Горе тому, чьё счастье так зависит от другого человека. Он - первый солнечный луч, первые капли дождя, я хочу, чтобы он всегда был первым. Он смеётся, смеюсь с ним и я; он грустит, и моё сердце в тисках у грусти. Лишь поборов себя, мы сможем полностью быть соучастны жизни другого человека. Всё остальное - ложь. А теперь, теперь его нет рядом, и мне так холодно, и я уже не уверен в том, что моё дыхание способно растопить хоть пару снежинок. Мне так его не хватает!

Прости.

Океан звуков

Среди всех ночных шумов самый громкий - шум моего сердца. Летними ночами я открываю окна и впускаю в дом звуки ночного города. Под ласковой крышей тьмы весь мир преображается, становится иным. В двух кварталах от меня проносится полицейская машина, чуть дальше, в центре, гоняют байкеры, потом шум уходящих поездов, поскрипывание стрелки привокзальных часов, чуть ближе шум реки, слышно, как вода бьётся в сваи мостов, а за пределами города, на аэродроме, самолёты разогревают свои мощные двигатели. Шум то наступает, то затихает во тьме. По улицам разлит монотонный гул фабрик и заводов, многочисленных станков, подвывающих друг другу в унисон. Звуки взлетают и опускаются, летят за облаками и падают с высоты, спешат, сомневаются, цепляются за шпили антенн и свет фонарей. Я погружаюсь в звуки, в ощущения, бывшие сегодня рядом, они всплывают, как память о дневных встречах, о случайностях, но сейчас уже нет защиты дня. И, оставаясь в одиночестве, это эхо не кажется таким далёким. Никого и ничего не осталось рядом. Они ушли. И лишь шум сердца отталкивает все прочие. Настоящее, прошлое... Одинокий нарушитель тишины в океане ночных звуков.

Взгляд с обложки журнала

Тебе покупают сигареты, напитки, кормят тортами и сочным манго, с тебя не спускают глаз, не оставляя ни на минуту без присмотра, тебе подбирают одежду - самую лучшую, самую дорогую. Каждый день стрижка, семь или двенадцать укладок, литры шампуня, воска, снова шампунь, потом проходы, бесконечные проходы, от которых болят ноги, сводит в судорогах от усталости мышцы, и это повторяется снова и снова. Твоё появление вызывает восторг и навязчивое копошение вокруг тебя, словно ты разбудил пчелиный улей, только и ожидавший твоего появления. Это похоже на сказку из тех книг, где на обложке нарисован маленький принц в изящном палантине, а поверх - воротник "жернов" с кружевной отделкой. И ты купаешься в этом счастье, не замечая бег времени.

А после показа... после показа всё заканчивается. В одно мгновение, словно кто-то навсегда повернул ключ в захлопнувшейся за твоей спиной двери. И ты, ещё не в силах что-либо понять, просишься обратно, в этот уголок счастья, бьёшься, стучишь кулаками в дверь. Но все проходят мимо, даже не замечая тебя, и "стреляют" на выходе последнюю сигарету из пачки, купленной для тебя вчера. Проходят долгие дни, полные слёз и душевной пустоты, пока однажды ты снова не начинаешь слышать шум дождя, идущего за твоим окном.

Я не хочу возвращаться в модельный бизнес. Хватит!

Ты один из тех, кто действительно достоин жалости и сострадания.

***

Как опускается солнце в океан - видел когда-нибудь? Дикие пальмы на берегу и кокосовые орехи, плавно покачивающиеся на волнах. Ветер, такой нежный ветер, с привкусом соли и умиротворения.

Небо Барселоны на шпилях Саграды, зной города и тесноту улочек; морщинистые руки мариниста, сплетения виноградной лозы - видел?

Шаг механизма, мерный шаг часового механизма, вторящий щебетанию старой пишущей машинки...

Первый снег на улицах Осаки. Глаза солдата, уходящего на войну. Птицы-пророки, кружащиеся над тобой. И словно всё рушится и снова обретает формы.

Восемь углов больничной палаты-одиночки с ужасным свойством превращать секунды в Бесконечность Бессмысленного Бытия.

Партизанские тропы и чуткий сон постового в час перед восходом солнца. Никогда так не спал ты, не так ли?

Капли влаги на белоснежном оперении ангелов...

Ты видел?

Вот и всё

Приехав в Крым, я остановился в Большом Атлеше. Эта мысль мне показалась весьма удачной. Дом, в котором я жил, был достаточно комфортабельным, хоть и далеко от моря, но хозяйка была со мной дружелюбна(впрочем, по зиме в этих местах рады любому заезжему) и денег запросила мало, что для меня было особенно важно, потому как деньги для человека без дохода ценнее раз в сто, чем для тех, кто их зарабатывает.

Первые дни, просыпаясь достаточно поздно, я только тем и занимался, что ходил вдоль побережья, проводя время среди скудной крымской природы. Люди в это время года и в этих местах - редкие гости. Санатории пустуют, и берег мёртв. Крымская природа напоминает марсианские пейзажи; фиолетово-синие тучи, наступающие с моря, полные дождя и сомнений в реальности лета, готовы были в любую минуту зацепиться своим грузным брюхом за выступающие прибрежные скалы.

Постоянно дул ветер, и было чертовски холодно. Я возвращался обратно в дом и долго ещё отогревал посиневшие руки рядом с батареей. Дверь в комнату плохо запиралась, и хозяйская кошка норовила постоянно что-то стащить из еды. Каждый день приносил новые потери. Впрочем, трёхцветная чертовка платила по счетам: оставалась на ночь у меня и, как только гас свет, засыпала в моих ногах. Иногда я думал, что это лишь очередная её уловка с целью узнать местоположение еды, но, по правде говоря, ей отлично это удавалось узнать и без подобных хитростей.

В субботу, поехав в Черноморск для того чтобы купить недельный запас еды, я встретил старика. Он возвращался из магазина домой, и в руках у него была сумка, до краёв набитая хлебом. Не думаю, что она была очень тяжела, но старик согнулся в три погибели, и ноги еле-еле несли его обратно. Мне стало нестерпимо жалко его. Предложив свою помощь, я проводил старика до самой бухты Очеретай, и, невольно разговорившись по дороге, я рассказал ему о том, что делаю в Крыму поздней осенью.

Иногда я долго смотрел на него, на старческие движения, полные усталости, на его заплатанную одежду, на морщинистые руки. Даже довольно простые хлопоты по хозяйству отнимали у него часы времени. Бывало, намаявшись до самого обеда с одним только завтраком, он бросал всё; стоя в проходе, резко взмахивал рукой и садился на стул, чтобы выкурить сигарету.

Выслушав мой рассказ, он принял обратно сумку с хлебом и, уже было обернувшись, сказал, что я могу жить у него, если захочу. Так я и переехал к старику.

В бухте находилась лодочная станция, уже давно заброшенная, в которой и жил старик, присматривая за лодками, чтобы не растащили всё вконец. С комфортом пришлось распрощаться, но теперь я засыпал и просыпался под шум набегающих волн, под шум моря. В станции был один источник тепла, он же источник тёплой пищи, а для нас и центр всей вселенной - старая буржуйка, местами уже изрядно прогоревшая. Иногда приходилось выбирать между выкуренной сигаретой и несколькими строками, написанными в дневнике. Холод сковывал даже мысли, и не спасали ни перчатки, ни свитер, ни старый плед, впрочем, такой же дырявый, как и стены станции. Проснувшись посреди ночи, я шёл к печке, чтобы немного запастись теплом, прислушивался к дыханию старика, пытаясь понять, жив ли он, да так и засыпал на едва тёплых кирпичах под треск дров посреди лунного света, посреди моря.

В начале ноября стало совсем холодно, и однажды днём пошёл снег. Первый снег. Я стоял на берегу, как и прежде, в своём лёгком осеннем пальто, уже без перчаток, опрометчиво подаренных старику, и смотрел на то, как из мраморных туч на гладь воды опускаются белые хлопья. Ослепительно белые, они безмятежно парили в небе и погибали, едва коснувшись воды. Спустившись к морю, я упал на колени и стал собирать снег руками, даже не понимая зачем. В тот момент мне казалось, что пространство рук может дать ему ещё хоть пару минут жизни.

Я был наивен, как и в тот день, когда встретил Его. Мне казалось, что наше счастье будет вечно, что мы сможем преодолеть любые невзгоды. Что, засыпая, я буду просыпаться рядом с ним. Завтрак в постель, ужин в городских ресторанчиках или кафешках, путешествия на край земли, его рука в моей руке. Глупые фильмы в кино, и мы в последнем ряду, походы по магазинам, вечерние посиделки у друзей. Его смех, его весёлый прищур глаз за чёлкой, его дыхание, стук его сердца... Я не хочу умирать, но жизнь без него не имеет смысла. Я правда не хочу умирать, мне одиноко, холодно и страшно, и даже нет сил, чтобы остановить слёзы.

В следующей жизни я буду китом, огромным голубым китом, разрывающим толщу вод океана в бесконечных путешествиях по бескрайним глубинам. Их крик как голос с других планет, словно плач вселенной, их грациозность подобна мягкости воды. И я знаю, что буду гоним сотней китобойных судов. И когда мою плоть будут рвать на куски чудовищными гарпунами, в глазах будет всё та же любовь, которой не хватило на то, чтобы остаться с вами.

страницы [1] [2]