Пожарная команда

Итак, пятница, послеобеденное время, и я могу в этот дождливый день удалиться в уютный подвал, чтобы, наконец, снова там задержаться, чего я страстно ждал всю неделю. Надеваю свои рабочие, старые, зассанные пожарные штаны, всовываю свои немытые ноги в старые, затхлые и дырявые военные носки, чтобы, наконец, на них надеть чёрные, грязные резиновые сапоги. И можно уже начинать: пара больших глотков из бутылки пива, несколько сигаретных затяжек и вынимаю член. Несколько сильных движений вверх — вниз и он уже стоит, как дубинка.

Вау — настоящее вожделение, я безжалостно ускоряю движения, тяну и мну свою бритую мошонку, продолжаю дрочить над грубой, грязной поверхностью резинового сапога и так ещё больше вхожу в раж. Открывается ещё бутылка пива, и сигаретный дым медленно заполняет сырой подвал. Но я чувствую, что скоро должен отлить. Беру в руку свой армейский сапог и направляю свой фонтан в голенище, так, что слышно сладостное бурление. Только бы ничего не пролить, ибо тёплый бульончик дорогого стоит. Голой правой рукой я всё вожусь в моче, и при этом не перестаю дрочить свой возбуждённый член так, что с него только капает. Как раз в тот момент, когда я хочу поднести голенище сапога ко рту, чтобы выпить бульон, в нашей деревне завывает сирена, и это означает, что я должен немедленно прерваться, потому что, как член добровольной пожарной команды, я должен теперь поспешить на сбор.

Вообще говоря, я при этом не испытывал большой радости, тем более, что как раз хотел заниматься «другим» и уже слегка опьянел от пива. Но, несмотря на это, я быстро натянул старую рубаху и синюю рабочую куртку, сверху дождевую куртку пожарной команды и вскочил на мотоцикл. Брюки пожарника и резиновые сапоги были же уже на мне. По дороге к раздевалке я услышал, что мы должны ехать вниз к Фальтербауеру, там что-то случилось с коровами. Я тут же развернулся, потому что не хотел ехать на мотоцикле по крутой дороге вверх в деревню, чтобы потом не ехать вниз к Фальтербауеру. Я же знал, где находится двор, и думал, что буду там быстрее.

Дождь порядочно намочил землю, что, хотя и не сразу, облегчило поездку, грязь брызгала мне на сапоги, и я чувствовал, что снова возбуждаюсь, и у меня снова стоит, потому что резиновые сапоги в свежей, природной грязи были жутко вожделенной вещью. К тому же, я уже проявлял любопытство к молодому Фальтербауеру. Он теперь после смерти матери должен один содержать двор. Я его знал только зрительно, так как он был неразговорчив, когда приезжал в деревню. Но он был одним из тех чистокровных крестьян, которые к тому же ничего особенного не находили в том, что находились в гостинице со своим крестьянским барахлом, в грязных сапогах из конюшни или покупали в киоске сигареты — ему было всё равно, что о нём думают люди. Да — это тоже моя задача: по щебню, вымазанному коровьим дерьмом, в резиновых сапогах идти среди людей к конюшне через вонь навозной жижи, через ссаки из сортира, но проще пробежать, там, где сидят или стоят. Я ещё прошёл вглубь толпы, но увидел, что уже приехала пожарная машина.

Несколько позднее я тоже был там и узнал, что в открытую навозную яму упали два телёнка, и теперь их нужно спасать. Итак, огня нет, но есть деликатное участие в спасательной операции, которую всегда все хотят избежать. Все стоят кружком, без всякого плана, не зная, что сейчас делать. Потом я сказал, что нам, видимо, следует спуститься в навозную яму. Но никто меня не поддержал, так как мы пожарники и не можем одни вытаскивать скотину. Молодой Фальтербауер, который только сегодня привез навозную жижу — поэтому яма была открыта, уже отцепил трактором бочку с навозом, теперь пришёл с мотком каната и постукивал ломом. С их помощью мы должны были вытащить скотину из дерьма.

Как для нас, подъёмщиков, так и для скотины не было опасности, потому что слой навозной жижи в яме едва достигал 20 сантиметров. Довольно глубоко, подумал я и уже приготовился к спуску вместе с Фальтербрауном. Теперь я видел его прямо перед собой, когда он, сидя на краю навозной ямы, приготовился к спуску: среднего роста и довольно мускулистый, щетина усов, коротко постриженные волосы, накрытые грязным доярским колпаком, синий, совсем засранный, скорее мокрый, чем влажный комбинезон придавал ему ту изюминку, которая делала нас настоящими рабочими конюшни и, при этом, полностью заёбаными, как полностью изношенные сапоги.

Всё это находилось в полном согласии и не нарушало гармонии чудесного сосуществования конюшни и резиновых сапог. Больше всего мне хотелось бы тут же сигануть в вонючую дыру навозной ямы и облизать ему сапоги, которые теперь болтались туда-сюда в темноте открытой шахты. Но я же не мог этого сделать на виду у всех. Проклятье. Всегда эта оглядка на других, но, увы, с этим всё равно ничего не поделаешь. Широкие ленты и большой брезент были приготовлены, и молодой крестьянин с мешком жмыха первым влезал в яму. Всё пошло довольно быстро, и каждый теперь знал, что ему нужно делать. Я тоже оставался внизу и тут же почувствовал едкую вонь навозной жижи, которая здесь внизу ощущалась гораздо сильнее, чем наверху. Мне показалось, что я будто влез в переполненную дерьмом яму.

Оба телёнка, немного испуганные, оглядывались вокруг, но успокоились и, по видимому, обрадовались своему хозяину, который перед их мордами держал мешок со жмыхом. Сначала я просто стоял рядом и чувствовал на своих сапогах возбуждающую навозную жижу, не отваживаясь стронуться с места, так как не знал, как на это отреагирует скотина. Кроме того, едва ли я мог что-нибудь увидеть из-за яркого солнечного света, так как дождь прекратился. Фальтенбрауер уговаривал зверей, ласково почёсывал их по загривкам своей мужицкой ручищей, брал в руку немного жмыха, который они тут же слизывали с руки, и вытирал свои лапы об их хвосты. Вау, это не так уж и плохо, подумал я, и представил себя на месте зверей. Хозяин подходит сзади, поднимает телячий хвост и внезапно углубляется в коровий зад, и меня просто поражало его лицо в коровьей жопе, затем он вводит руку в задний проход телёнка и мурлычет, чтобы они успокоились. И, правда, телята на самом деле успокаиваются и, как бы, отдыхают от работы. Но, несмотря на это, что очень удивительно, я быстро нахожу общий язык со зверями, не сказав ни слова, так как теперь мы получаем сверху бечёвки и брезент и, насколько это возможно, погружаемся в навозную жижу.

Ну, наконец, вперёд за работу: я беру одну верёвку и пытаюсь протянуть её под телом телёнка. Для этого я, разумеется, должен стать на колени — чего я уже так долго жду — и тогда замечаю, как ко мне приливает кровь, потому что вожделенный груз навозной жижи течёт в мои резиновые сапоги, и я чувствую, как мои пожарные штаны медленно, но уверенно разбухают. Но я не мог начать дрочить и в данный момент предпочёл ничего не делать, но привёл в порядок свои мысли и должен был заняться тем, для чего я находился здесь внизу. Итак, я взял конец верёвки и хотел передать его в руку стоящего на коленях по другую сторону коровы хозяина, когда тот уже фактически подал мне свою обосранную коровой руку и схватил конец верёвки. При этом наши руки встретились, и он взял мою — может быть на короткий момент — в свою руку, так что я вообще растерялся и ещё больше вышел из строя. Теперь моё усердие полностью прошло, я схватил другую верёвку и отошёл. Первый телёнок был выгружен наверху, во дворе, и вся процедура теперь повторялась ещё раз.

Когда, немного позднее, мы снова поднялись наверх, дождь лил так сильно, что вся спасательная команда как можно быстрее спряталась в хлеву, чтобы, с одной стороны, позаботиться о скотине, а с другой, не совсем промокнуть. Эх, мужики, вы же выглядите, будто вас вытащили из сортира, закричали нам товарищи, и на самом деле на это не стоило обижаться. Ёмкость с навозом притупила наше обоняние, и наши шмотки выглядели так, как я их вымазывал, в моём представлении, в послеобеденное время у себя в подвале. Заходите! — мы идём в дом,...  на рюмку шнапса и пива — молодой Фальтербауер приглашает нас, так водится в деревне после успешной операции. Но, осмотрев наши сапоги, я сказал, что их нужно вымыть ещё раз, так как они все были в навозной жиже, а один пожарник предложил выстроиться в ряд и принять «душ» всей командой.

По команде все они вытащили наружу свои ссальные аппараты и по «Водному маршу» стали ссать на свои сапоги. Они, правда, не стали очень чистыми, но это была такая потеха! Я ей, естественно, наслаждался, но сам от этого отказался, так, что остальные участники этого не знали. У меня, конечно, немедленно встал, но под дождевиком этого всё равно не было видно, и не слишком долго продолжался этот фонтан. Теперь с победными завываниями мы направились к крестьянскому дому, который, впрочем, мало отличался и запахом, и внешним видом от хлева. В этом действительно не было ничего особенного, потому что все ходили здесь в грязных сапогах, и всюду была грязь. Каждый чувствовал себя чертовски хорошо, так как эта изначальная крестьянская грязь была невероятно родной. Здесь же каждый мог смело проявить свою мелкую неряшливость. Мы немного постояли кружком в странной большой кухне, ожидая ящика пива или бутылки шнапса.

Когда молодой хозяин, наконец, с ними появился, снова раздался вой и бутылка шнапса пошла по кругу. Откупорены первые бутылки пива, раскурены сигареты и рассказываются первые непристойные анекдоты. Каждый ищет место, кто отрыгнуть, кто пытается его перещеголять, а некоторые неслышно бздели из-под своих дождевиков, которые в этом пропитанном в навозной жиже, продымлённым воздухе кухни, конечно, не снимались. Весь сценарий был в высшей степени развязанным, и я не много знал о том, как там себя вести. С одной стороны, я больше всего хотел сбежать, с другой стороны, это нужно сделать так, как будто я только всецело занят поиском прохлады. К тому же в моих измазанных навозом пожарных штанах что-то чесалось, к чему бы на работе я для массажа прижал свой сапог. Но это опрометчиво — в деревне станут осуждать гомосексуальную дрянь — я теперь не хочу рисковать. Ещё одно пиво, ещё один глоток из быстро пустеющей бутылки шнапса — в лучшем случае нести довольно засаленную чушь, и, кроме этого, я и не знаю, что делать. Настроение становилось всё паршивее, и командир выдал распоряжение: кто первым пойдёт ссать, выебет спасённую тёлку. Ну да, не плохо, и я заметил, что приказ не вызвал большого возмущения. Наоборот: некоторые двигали своими задницами, показывая, как они ебут тёлку, и цокали языками. Я ещё не чувствовал большого желания отлить и ещё хорошо мог сдерживать свой жёлтый бульон. А кто родился в январе, выпей, выпей, выпей! — о-йе, это заводила, и они всё снова шутили, и так великолепно пьянствовали. Все развязано, во всё горло орали. Мы теперь сидим за столом на скамейках — два или три пожарника уже собрались уходить — молодой хозяин расцветает всё больше, даже поёт с нами и пьёт, как заправский пьяница. Он поставил пиво и по настоящему высосал его, потом глубоко отрыгнул, чихнул и открыл следующую бутылку. Временами наши взгляды пересекались — он сидел как раз напротив — а я всё думал, как следует расценивать его рукопожатие в навозной яме. После спасательной операции он, также как и все не мылся, и засохший навоз придавал его волосатым рукам невероятную силу.

Он снова перехватил мой взгляд, и что это означало? Под столом я уже почувствовал его резиновый сапог между своих ног. Что он хотел? Вообще-то он не выглядел гомиком, скорее наоборот. Может быть, он так быстро меня разоблачил? Я не знал. Он действительно прижал мою мошонку, теперь чуть-чуть подвинулся на скамье вперёд, затем он, видимо, хотел как-то дойти до моего хуя. Ну, хорошо, получи, старая мужицкая свинья! Я тоже подался немного вперёд и теперь со сладострастием ощущал его сапог на ширинке своих штанов. Я засунул одну руку под свой дождевик, расстегнул застёжку, а давление резинового сапога становилось всё сильнее. Я начал стонать, так это было приятно. Но этого никто не слышал, так как пение не прекращалось. Я взял его похотливый сапог в руки и засунул его глубже в ширинку. При этом я обходился с его сапогом, как с огромным резиновым хуем, обхватил его обеими руками и имитировал дикую дрочку. Но теперь мне нужно было отлить, я чувствовал дикое давление на мочевой пузырь. Что делать? Я стащил резиновый сапог хозяина и просто держал его под своим хозяйством. Я пытался занять правильную позицию, но нужно было ещё немного подождать, так как эта стоящий член не давал ни капли мочи. Вдруг, наконец, заклокотало. Не плохо, струю даже не слышно, льёт и льёт. А-а-ах! Полное облегчение! Я снова пододвинул ему полный мочи сапог, и он засиял, тут же его надев, и не моргнул и глазом. Это мой мужик, теперь это ясно. И в самом деле: он сделал мне то же самое, стянул мой сапог и нассал в него. Мы могли следить с облегчением за своими выражениями лиц, которые уже выражали нашу готовность наслаждаться вожделенным бульоном. Он улыбался во всё лицо и кивал мне в знак своего полного согласия. Я жадно искал свой резиновый сапог, шарил правой ногой, и: о-о-ох! Тёплая моча Фальтербауера пропитала мои старые армейские носки и, перемешалась с навозом! Там должен был получиться аппетитный супчик. Это же наивысшее блаженство. Я не переживу эту спасательную операцию, если всё это так и пойдёт дальше. Мне нужно следить за собой, чтобы больше так много не пить, а то я совсем вырублюсь и не смогу больше наждаться. Легко сказать, а как сделать. Пьянка за столом продолжала идти сама собой, запевались всё новые песни, но никто до сих пор не пошёл в сортир. У Герберта, сидевшего рядом со мной, были большие трудности с навигацией, и он сталкивал свою и мою бутылки с пивом. Пиво выливалось и текло по столу, как моча. Мы с жадностью слизывали эту пивную мочу. Наши лица прямо зарывались в пивном озере, и это было так приятно, что Герберт сливал остатки на стол. Остальные тоже хотели делать это вместе с нами и громко чавкать — аккомпанируя сильными рыганиями — слизывали со стола ячменный сок. Молодой Фальтербауер поднялся со своей скамьи, вытащил свой член, и начал ссать на стол и на наши лица. Эй ты, старая свинья, не надо, закричали остальные, но, в то же время, никто не прекращал лизать. Моча Фальтенбауера чудесно перемешалась с пивом, а мне теперь нужно добраться до своего члена и дрочить, иначе я не выдержу. Продвинувшись вперёд, я свалился со скамейки и приземлился под столом. На некоторых штанинах я видел маленькие и большие капли мочи, но моей целью был член Фальтенбауера, который сейчас опять сидит и одной рукой переваливает своего толстого болвана, с которого падают капли мочи на его сверхвозбуждающие штаны. Мне сейчас безразлично, что обо мне подумают другие, что он хочет, я лишь буду сосать этот хуй.

Я пытался как-нибудь встать на колени, но при этом выплёскивалась моча из моего правого сапога. Жаль, но с этой потерей можно смириться, принимая во внимание, предстоящую встречу с этим хуищем. Хозяин с готовностью полз мне навстречу, немного затхлый запах мочи и сыра шёл мне навстречу от его стоящего члена. Я с жадностью шёл к нему и с ещё большей жадностью взял его хуй в рот. То дрочил, то сосал, много раз наталкиваясь при этом на тяжёлый стол. А он продолжал пить пиво из своей бутылки и снова сплёвывал мне на затылок. Это продолжалось довольно долго, из моего рта уже текла слюна, но он не спускал. Но я уже больше не мог, и, в конце концов, снова сел на пол, совсем вспотев. В голове у меня всё крутилось. Я услышал пару шагов, потом Герберт начал ссать. Его моча с шумом лилась возле моих сапог. Внезапно мне стало так дурно, что я должен был немедленно блевануть. Но я не мог сдвинуться с места. Я лежал в своей блевотине, а меня обжимали сапоги Фальтербауера. И я начал их облизывать, при этом мне снова нужно было поссать, но в этот раз мне сжали кишку, я не смог сдержаться, и в мои штаны хлынул влажный вонючий поток жидкого дерьма. Ещё пара сильных дрочащих движений, и с возрастающей амплитудой, судорожным потоком из дырочки на кончике моей залупы начала вытекать мутноватая, густая сперма на покрытый коростой кухонный стол, на который я, наконец, бессильно лёг.