Весной сорок пятого. Из книги Проститутки за сорок

Часть 1

Было как-то непривычно, что нет стрельбы, что не взрываются снаряды. Женя проснулся от того, что лучи утреннего солнышка начали светить прямо в глаза; а ещё этот чарующий щебет соловьёв, жаворонков, чириканье воробьёв.

"Господи, неужели всё, неужели выжил?!" - про себя подумал парень. Хотя какой парень! И лет уже двадцать пять, да и три с половиной года войны что-то да значат. Для него главное, что победили, пусть это не была победа полная, бои ещё грохотали, до Берлина было рукой подать, но здесь, в Восточной Пруссии бои закончились, Кёнигсберг, что был километрах в сорока северней, взят, и красное знамя уже реет над развалинами бывшего рыцарского замка.

Женя слез с ящика под маскировочной сеткой. На календаре ещё только 11 апреля, но тут было уже непривычно тепло. Спать-то всяк было лучше под шинелью, но днём, если солнышко очень сильно припечёт, её уже мало кто носил.

- Доброго утреца, - поприветствовал его старик с обвислыми седыми усами.

- Доброго, Пахомыч, - радостно ответил Женя, стягивая гимнастерку и нательную рубаху. - Не польёшь?

- Завсегда полью, - приветливо ответил старик, взял ведро и стал медленно лить на плечи и шею парня, пока тот, фыркая от удовольствия, растирал ледяную влагу по своему неюношескому торсу, плечам, рукам, груди.

- Всё спокойно? - спросил Женя, вытираясь.

- Да как будто, - спокойно ответил старый солдат.

- Спасибо, Пахомыч.

Женя пошёл, в котелке ещё не остыла каша, так что позавтракал с аппетитом. Уже заканчивая, он увидел бегущего Сергея, "Серого", парня лет восемнадцати, призванного совсем недавно из освобождённой Белоруссии. Подбежав ближе, едва переведя дух, тот рапортовал:

- Товарищ старший лейтенант, там вас в штаб полка требуют. Говорят, срочно!

- И кто требует? - немного удивился Женя.

- Так позвонил майор, адъютант командира полка. Сказал, передай, мол, вызывают.

- А ты как там оказался? - провод телефона был протянут до холма - господствующей высоты, где стоял капитан Юнин.

Что делал у того его солдат?..

- Так я... это... просто...

Женя махнул рукой, мол, кончай. Скорее всего, Серый бегал к медсестре, Оле, там его и встретил Юнин. Вызова к начальству Женя не боялся, война отучила бояться всякой ерунды. Смерти - боялся, но страх накатывал после боя, а в пылу схватки этого не ощущалось.

- К скольки? - только и уточнил Женя.

- К часу. Там сейчас кто-то не то из штаба дивизии, не то из штаба армии.

"А это уже интересней!" - сам себе ответил Женя.

- Свободен, - коротко ответил он, отпуская гонца.

Сам же пошёл к своему вещмешку, достал награды и стал крепить их к гимнастёрке. Наград было, что кот наплакал - медаль "За боевые заслуги" и орден "Красная звезда", но раз начальство требует, да ещё когда их война закончилась, нужно быть при полном параде.

***

На попутке добрался до городка, где стоял штаб полка. На первом этаже, казалось бы, обычного, по местным традициям, дома, где разместился штаб, в огромной столовой на внушительном столе лежали кипы карт, карандаши, но не чувствовалось напряжения дней боёв, скорее наоборот. Все были улыбчивы, настроение было приподнятое. Все офицеры ходили не спеша, словно никуда не торопились.

Женя заглянул в соседнюю комнату, где за столом с рюмками чего-то прозрачно-коричневого, словно чай, сидело начальство. То, что в рюмках не чай, было понятно сразу - воротнички кителей расстёгнуты, на щеках играет хмельной румянец. А самое главное, там присутствовало всё начальство самой дивизии, к которой относился их полк. Начальник дивизии, генерал-майор, кряжистый мужик лет пятидесяти со жгучими усами, сидел на диване с высокой спинкой и спокойно взирал на царивший вокруг "творческий беспорядок". Рядом сидел замполит дивизии, лысый, словно бильярдный шар, и с носом-картошкой.

- Старший лейтенант Кулаков по вашему приказанию прибыл, - отрапортовал он непосредственному начальству.

Смех не смолк, а лишь притих. Командир дивизии, генерал-майор, пристально взглянул на парня. Подполковник Пантелеев, командир полка, подошёл и пожал руку. Рукопожатие было сильным, даже чересчур, словно подполковник боялся проявить слабость.

- Выглядишь молодцом, подтянутый, да и награды... есть... - Пантелеев призадумался, а потом обратился к политруку полка, тощему, с некрасивым мученическим выражением лица. - Федор Филиппович, а разве наградное на Кулакова не пришло?

Федор Филиппович, изрядно осоловев от буржуйского пойла, соображал медленно, так что на выручку пришёл начштаба полка, мировой мужик с вихрастым чубом и милыми ямочками на щеках.

- Представление ушло полтора месяца назад. Мне, по секрету, начштаба армии сказал, что к первомаю приказ выйдет, там и увидим! - и он лукаво подмигнул, мол, и нам кое-что будет.

Женя же стоял и не понимал, о чём они говорят, вернее, понимал, но старался не обольщаться. По всему выходило, что его боевые орудийные расчёты набили танков фрицев на орден Отечественной войны, но вот дадут ли...

- Ладно, это дело наживное, - сказал подполковник и, взглянув на начальника дивизии, словно спрашивая разрешения, продолжил: - Чего вызвали-то... Сам видишь, мы отвоевали, разгромили местное логово нацистских гадов, теперь мы тут за всё в ответе, а значит, нам надо налаживать жизнь. Нашу дивизию расформируют, - и он покосился на генерала, но тот сидел спокойно, в разговор не вступал, - многие вернутся к мирной жизни, но пока надо здесь всё контролировать, все ж таки мы власть, законная, хоть и оккупационная, и единственная, другой нет и не будет! Ты молодой, герой, член партии, что немаловажно, а кроме того, твой взвод сильно потрепали бои, едва половина осталась... Словом, есть мнение назначить тебя военным комендантом Вальдбурга. Пошли...

Пантелеев быстро встал и пошёл в столовую к картам на столе. Точку на карте нашёл быстро.

- Городок невелик, там и при фрицах тысячи две жило, сейчас меньше одной. Словом, налаживай жизнь, следи за порядком.

- Товарищ полковник, - начал Женя, когда начальник замолчал, - я высоко ценю доверие Родины, командования и партийной организации дивизии, но не владею навыками...

- Хм! Навыками! - начдив словно проснулся, вскочил, немного качнувшись, видать, выпили прилично, но поправился и немного мягче продолжил. - Скажешь тоже, навыки! А кто ими владеет, я? Но, понимаешь, для нас война закончена, а за Берлин битва только начинается, наши части пополняться не будут; жаль, что не перебрасывают на Берлин, ну да ладно, Ставке виднее... И потом, думаешь, одного тебя на такой пост ставим? Как бы не так! Майор Петров будет комендантом Ингберга, который и при немцах был чем-то на манер районного центра; вот ему и будешь подчиняться...

- Не пойдёт, - неожиданно встрял начштаба полка.

У Жени от сердца так и отлегло; молодец красавец, сейчас отобьёт парня, а то - военный комендант! А какой, к чёрту, из него комендант, да и не военный он по натуре, хоть и воевал, и командовал. Но тут улыбчивый подполковник возьми и продолжи:

- Если глава района майор, то подчинённый должен быть капитаном...

- Да? - генерал покосился на три звёздочки, что красовались на погонах, подумал. - Да, Алексей... голова! Надо будет повысить тебя, думаю, штаб армии против не будет, ну а Пантелеев, комполка, тем паче. Ты когда старлея получил?

- В ноябре прошлого года, когда к Восточной Пруссии подходили...

- Меньше полгода прошло, - задумчиво произнёс генерал.

- Ерунда, тем более что и война, героизм, да и политическая составляющая есть, - опять произнёс подполковник Алексей, его фамилии выпала у парня из головы, хоть он и знал всё начальство по званию-имени-отчеству.

- Вот-вот, - подхватил подполковник Пантелеев, командир полка, и сам мечтавший о дополнительной звёздочке; полком он командовал месяца три, предыдущего командира перевели с повышением, и вот теперь Пантелеев хотел тоже успеть полковником стать, ведь как там оно после войны будет - никто не знает. - И командир хороший, и товарищ отзывчивый...

- Хорошо, сам-то как, не против? - генерал перебил поток славословий.

Женя хотел уже отказаться, но тут в столовую вышел политрук дивизии, принимавший его в партию. Женя знал: такие решения без партийного одобрения не принимаются, да и как отвергнуть партийное доверие, так что, глубоко вдохнув, вымолвил:

- Служу Советскому Союзу!

- Вот и славно. Отбери человек пять в помощники и дуй в Вальдбург, осваивайся, а приказ заберёшь у Петрова, тебе всё равно через Ингберг придётся ехать, у него и транспортом разживёшься.

***

Отправиться к новому месту службы Женя Кулаков смог только через два дня, в субботу. До Ингберга добирались несколько часов, благо капитан Юнин дал полуторку. С собой Женя взял четырёх человек: Пахомыча, Серого, Егорова и Иванова, причём последний был и отважным, и умным, зря под пули не лез, да и других не пускал, но когда нужно было, мог и ДОТ собой закрыть, а такой сержант всегда на вес золота.

Майор Петров был уже немолод, лет пятьдесят, весь седой, уставший, но своё дело знал чётко.

- Транспортом обеспечу, но только туда. Там реквизируй у кого-нибудь авто. С бензином подсоблю, тыловики обещали завести горючее. Возьми оружия и еды. Перепиши всех жителей, надо будет организовать людей... У меня переводчик только один, как же тебе быть?..

- Немецкий я знаю, - неожиданно ответил Женя и смутился, будто он хвастает. - Немного, но, думаю, и я пойму, и меня тоже...

- Вот и чудно. Главное - соблюдение комендантского часа, всякая подстрекательская деятельность должна пресекаться, и ещё - нужно изъять оружие. Придётся обойти всех. Если найдёшь утаённое - расстрел.

Увидев немного ошарашенного парня, Петров пояснил:

- Это война, у неё, брат, свои законы, даже если стрелять перестали. Мда... Связисты обещали на днях протянуть провода - там обрыв линии, так что, если что - звони!

Часть 2

После столь сумбурного инструктажа Женя погрузился на "Студебеккер" и поехал по практически идеальной дороге.

Здесь, в Германии, многое поражало парня, правда, говорить об этом он не решался. И улицы городов и даже городков чистые, и домики аккуратные, и дороги хорошие. Спрашивается - чего ради они полезли на СССР, что, своего мало? Так вот теперь за то и платят.

Но в памяти всплыли жуткие картины вступления своих частей в Восточную Пруссию. Многих из тех, кого уважал до того безоговорочно, Женя уважать перестал и переступить через себя не смог. Враг - он зло и творит зло, но если ты освобождаешь от зла, разве можно ему уподобляться, вести себя так же. В начале войны Жене претило это поповское: получил в одну щеку, подставь другую. Но эти несколько лет войны его изменили. Он словно повзрослел, стал сдержаннее, мудрее, что ли. И нет-нет, да и начинали всплывать эти бабушкины фразы, словно из Библии: не судите, да не судимы будете. Умом, да и сердцем он часто с ними согласен не был, но порой именно они и были руководством к действию. Именно этого Женя страшился - что не сможет выполнить теперешнее ответственное задание, что проявит преступную трусость и слабость к врагам, ибо как их отличить от мирных жителей?!

Вальдбург был и в самом деле маленьким городком на небольшой равнине, где-то сбоку протекала маленькая речушка, над частными домиками с рыжими черепичными крышами возвышался шпиль кирхи. По странному стечению обстоятельств Вальдбург не пострадал от боёв, они словно обошли его стороной, и эта завораживающая бюргерская красота, практически идиллия, стояла совсем нетронутой.

- Вот суки, - процедил Иванов, глядя на красоту и становясь ещё мрачнее, - не жилось им спокойно.

Женя тоже мучился этим вопросом, но ответы были просты: бесноватый кровавый преступник, всё ещё живой, в сотнях километрах юго-западней, всё ещё отправлял стариков и парнишек в мясорубку войны, а значит отправлялись в неё и такие же, как он, простые советские парни и мужики, семейные и холостые. Они падали ранеными, погибали, но форсировали реки, брали высоты, штурмовали городки. Они воевали, чтобы никто больше не воевал, - по крайней мере, именно так Женя и думал.

В самом центре городка, прямо напротив кирхи, на центральной и, как оказалось, единственной площади находилась ратуша, где работал бургомистр. Собственно, несмотря на субботний день, он и вышел на крыльцо - высокий щуплый господин с аккуратными седыми усиками в виде тонкой полоски над верхней губой, над орлиным носом нависали очки в тонкой с желтоватым отблеском оправе.

- Герр Клюбер, бургомистр Вальдбурга, - немного церемонно представился он; так как Женя руки ему не протягивал, и он воздержался от излишне тёплого приёма. - Я полагаю, вы военный комендант?

- Да, - ответил Женя. - Старший лейтенант Кулаков.

Герр Клюбер окинул взглядом нового городского голову и, по всей видимости, составил весьма презрительное о нём мнение, но спросил о другом:

- Я должен вам передать дела?

Женя не знал, как нужно было вступать в должность, потому решил, что большого греха не будет, если тот всё расскажет и покажет.

- Что ж, - отреагировал Клюбер на утвердительный кивок. - Прошу, - и они вошли в маленькое и, как показалось Жене, ужасно неуютное здание.

Обход занял не более четверти часа, всё было осмотрено. Женя подметил, что ни в одном кабинете не имелось портрета Гитлера или нацистской символики, свастики там... "Небось, всё попрятали", - подумал Женя, уж больно мало походил герр Клюбер на антифашиста.

В центре второго этажа находился большой, в пять окон парадный зал, отделанный дубовыми панелями и картинами на рыцарские темы. Рабочие комнаты были на первом этаже. Кабинет бургомистра был справа от входа, перед ним находилась маленькая приемная в два окна, сам же кабинет, мрачный из-за таких же деревянных панелей, имел три окна.

- Это ваш кабинет, - сказал герр Клюбер и тут же уточнил, - здесь работали все бургомистры... Что ж, я вам всё показал, желаю удачи. Если потребуюсь, меня можно найти на Кёниг-Фридрих-Вильгельм-штрассе, 11.

Слегка поклонившись, старик удалился, оставив новую власть заниматься делами. И первым из них было проверить телефон, который, увы, пока молчал. Напротив окон, возле стены, стоял диван, довольно длинный, с высокой, обитой кожей спинкой.

- Я буду спать тут, - сказал Женя. - Один должен дежурить в приёмной, второй в холле, возле входа, ну а остальные на втором, контролировать площадь.

- Я в приёмной, - пробубнил Похомыч, решивший приглядывать за начальником и просто хорошим парнем, мол, как бы чего не вышло.

- Я в холле, - заявил Иванов.

- Чего это ты? Я тоже готов с врагом биться! - выпалил Сергей.

Назревала форменная перебранка, нужно было что-то делать.

- Стоп! - твёрдым командирским голосом заявил о себе комендант. - Значит, у входа будем дежурить посменно. Сегодня Иванов, потом Сергей, ну, и так далее...

Как ни крути, а ещё пара дней ушла на ознакомление с городом, его системами. Хорошим приобретением стал автомобиль в гараже, что находился позади ратуши, "Опель Кадет" серого цвета с чёрной крышей. Ну и, конечно, нужно было переписать всех жителей.

Женя решил, что не будет сидеть на старинном роскошном кресле, ему оно не к лицу, он будет сидеть сбоку. Неприятной неожиданностью оказалось то, что многие документы были набраны готическим шрифтом, а его без пол-литра разобрать было сложно, хорошо хоть печатные машинки были "нормальные".

Дня через три, как он вступил в должность, к ратуше подъехало два "Виллиса". Из первого, командирского, вылез толстый, но подвижный мужичок и направился в ратушу. Уже через пару минут весёлый толстяк впорхнул в кабинет.

- А пристанище ничего себе, на уровне, - не здороваясь, весело окидывая взором интерьер, ответил подполковник. - А чего не за столом, а как бедный родственник? - неожиданно, словно затормозив взором, уставился он на парня возле приступочка.

- Да я... как-то не по мне это, как-то... - начал Женя, с трудом подбирая слова. - По-буржуйски это как-то. Пруссачество.

- А-а, - настороженно выдохнул подполковник Мешков, замначальника тылового отдела дивизии. - Тогда это, давай я эти стулья возьму, а то нам в штабе сидеть не на чем, а у тебя тут такое добро пропадает? - Женя только кивнул. - Вот и отлично! - выпалил Мешков и с жаром пожал руку парню. - Кстати, я ж не просто так. Вот, привёз самолично. Поздравляю от имени нашей героической 5-ой армии, - и он протянул парню капитанские погоны, новенькие, так и сверкавшие золотым теснением.

- Служу Советскому Союзу! - выдохнув, одним махом ответил Женя.

- А это что? - и Мешков указал на диван.

Женя испугался, что оборотистый хозяйственник и диван в штаб уволочёт, потому чётко отрапортовал:

- Сплю я тут, чтоб рядом с боевым постом, всегда на службе.

- Какой пост? - не понял Мешков.

- Боевой... - повторил Женя, но уже не так уверенно.

- Ты ж комендант этого города, власть, поставленная советским народом, чтобы вся эта немецкая сволочь место своё знала, чтоб порядок тут навести, а живёшь, как бедный родственник, как приживалка. Поехали!

Не понимая, что происходит, но осознавая, что что-то очень важное, Женя побежал за прытким "колобком". Они сели в "Виллис" и покатили по улочкам городка.

Долго ехать не пришлось, остановились перед небольшим, но аккуратным домиком с палисадником, небольшим балкончиком над входной дверью. Мешков громко постучал. Дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина примерно лет пятидесяти в сероватом от копоти переднике.

- Что случилось? - спросила она по-немецки, но не успела и слово докончить, как Мешков вошёл в дом, легко отстранив её.

- Переводи, - властно сказал подполковник и в мгновение ока из милого и добродушного хапуги превратился в жёсткого руководителя, не терпящего возражений. - Это военный комендант Вальдбурга. Он разместится в этом доме.

- Но здесь живём мы, я и мой сын, - с нажимом ответила женщина.

Женя, краснея от неловкости, переводил.

- Да? - с деланой веселостью осведомился Мешков. - А в Сталинграде вы не жили? А в Киеве, а в Минске? Нет? Вот и я тоже вас не припомню, но ваших соотечественников это не останавливало, так что, если я услышу про саботаж решений советских властей, ответите по всей строгости военного времени.

Женщина осеклась, вся сжалась, боясь даже взглянуть на грозного начальника. А тот, утвердив свою власть над непокорным местным населением, подобрел, окинул гостиную взором.

- А тут ничего, очень даже мило. В общем, Кулаков, осваивайся, займи комнату получше - ты власть! И давай без этих интеллигентских штучек, - сказал подполковник и направился к выходу. - Да, заскочи на днях в Ингберг за обмундированием, а то всё в полевом шастаешь...

Вообще-то Женя завидовал тем, кто, как Мешков, мог командовать народом, ужимать, отправлять "куда надо". На фронте Женя большую часть времени не только "командирствовал", но сам, наравне со всеми рисковал, а не отсиживался в блиндаже. Да и потом, он ведь не собирался быть военным, война заставила. Потому, вместо аспирантуры на физико-математическом факультете, оказался в артиллеристах...

Что ж, выбора не было, придётся начинать быть комендантом всерьёз.

- Я стар... капитан Кулаков, Евгений, - представился он, чуть не перепутав своё звание; шутка ли, он только что узнал об этом.

- Ев-ге-ни-ий, - произнесла немка и тут же, словно опомнившись, тоже представилась. - Бригитта Штидт. Я живу с сыном, Вильгельмом, он сейчас наверху, - и она крикнула куда-то в глубь дома. - Вим, ты где?

Часть 3

Из глубины дома послышались шаги с лёгким отрывистым постукиванием, дверь отворилась, и в гостиную вошёл высокий худощавый парень, может, чуть помоложе Жени, с копной светлых, пшеничного цвета, но аккуратно подстриженных волос.

- Кажется, аналог Евгения в немецком - Ойген? - спросил он мягким голосом.

Он основательно хромал, потому опирался на трость.

- Где вас ранило? - спросил Женя; ему показалось, что иначе и быть не может - молодой красивый парень и так хромает.

- Под Минском, - сдержанно ответил Вильгельм.

Женя лишь кивнул, машинально подумав, что они не могли встретиться на войне, он воевал чуть севернее.

- Я осмотрю дом, - не то сказал, не то спросил новоиспечённый капитан, хозяева лишь кивнули, и он прошёл дальше, где, после маленького тамбура, находилась приличная комната в два окна с обоями тёмно-оранжевого цвета.

В глубине, в небольшом алькове стояла кровать, по стене два шкафа - книжный и платяной, меж ними диванчик, между окон стоял письменный стол, а над ним висел портрет напыщенного персонажа с подкрученными усами в странных доспехах, в шлеме с орлом. Женя сам из Ленинграда, потому, указав на портрет, спросил:

- Это царь Николай?

Фрау Шмидт удивлённо посмотрела на портрет, потом на капитана, потом снова на портрет, словно о чём-то думая.

- Нет, что вы. Это кайзер Вильгельм, Вильгельм II. Здесь жил мой отец, старый прусский офицер, он умер прошлой зимой, воспаление лёгких. Он обожал кайзера, - с гордостью рассказывала женщина; чувствовалось, что ей не так часто приходится общаться, а уж тем более рассказывать семейные истории, но она пока не знает, о чём лучше помалкивать. - Папа и убедил меня назвать сына в честь императора. Но, если вам не нравится, портрет можно снять, - спокойно уточнила женщина.

Женя осмотрел комнату - чистенько, всё прибрано, но чувствовалось, что здесь никто не живёт. Комната ему подходила. Может, на втором этаже есть пошикарней, но эта тоже неплоха, кроме того - близко от выхода, не надо стеснять жильцов, ну и, если что - выпрыгнул в окно и был таков.

- С вашего позволения, я расположусь здесь, а портрет и в самом деле лучше снять.

- Как скажет герр капитан, - начала фрау Шмидт. - Я совсем не против, но там, дальше, веранда, и там живёт мой сын... будет ли вам удобно?

Женя мысленно улыбнулся. Война приучила его спать тогда, когда есть возможность, и пусть грохочет канонада, пусть рвутся снаряды. Если суждено погибнуть - погибнешь, а нет... то и окоп сойдёт, чтоб прикорнуть на часик. Так что стук палки этого парня он как-нибудь переживёт.

***

Так началась его "мирная служба". Утром он отправлялся в ратушу, на службу и целый день решал насущные проблемы городка и волости. Вечером, около шести, он приезжал домой на служебном "Опеле", вернее, в тот дом, который теперь стал его, и они все втроём садились обедать. Ещё в школе он терпеть не мог жрать втихомолку, ведь это противоречило духу товарищества, а на фронте, само собой, всё вместе. Вот и теперь, пусть они вчерашние враги, пусть они воевали, но сейчас надо строить мир, а Женя, как настоящий большевик-интернационалист, верил, что все люди хорошие, нужно только вышвырнуть буржуев.

Правда, словно холодная змея, в душу закрадывалась поганенькая мыслишка, что при буржуях жизнь как-то более красиво выглядит - заасфальтированные ровные улочки, чистенькие домики, садики с цветами. Всюду красота и порядок, то, чего так недостает его Родине, то, что там днём с огнём не найдёшь. Мысли сложные, да к тому же - опасные, потому ими он ни с кем и не делился, даже со своими охранниками. Его команда осталась в ратуше, а Сергей заделался шофёром. Опыта у парня было мало, но он легко осваивал премудрость вождения, и, глядя на него, Жене тоже хотелось научиться рулить самому.

Не обошлось и без конфузов. Ещё в первый осмотр дома он обнаружил под лестницей маленькую комнатку - ванную комнату, возле стены которой стояла белоснежная лохань. Водопровод пока не работал, так что наполнить её водой, как обычно, было нельзя, но усердие всё превозмогает, и, натаскав холодной воды из колонки, пока хозяйка была в кирхе, он принял ванну - исполнилась давняя мечта. И всё равно, что было холодно, впрочем, не так уж и холодно, зимой ещё холоднее, зато каково - лежишь в ванне, расслабленный, откинув голову на край этой махины. У них в Ленинграде в коммуналке ванны вообще не было, ходили мыться в бани, плескаясь с шайками, а тут... Буржуйская роскошь затягивала.

И тут дверь распахнулась, и в ванную комнату вошёл Вильгельм. От неожиданности оба парня уставились друг на друга.

- Водопровод починили? - спросил он.

- Нет, - честно признался Женя и, краснея, стал вылезать.

Вильгельм улыбнулся кончиками губ и слегка отвернулся, но Женя видел, как немец рассматривает его нагое тело, его широкую натренированную спину и пах с каштановыми кудряшками.

Женя не знал, поделился ли Вильгельм забавной оплошностью русского с матерью или нет, но потом ещё пару дней краснел. Однако этот случай заставил Женю взглянуть на парня по-новому. Вечером того дня, когда он въехал в новое жилище, в глубине нижнего ящика письменного стола он нашёл фото Вильгельма в простой, тёмной от времени, деревянной рамочке. Это был портрет, и Вим, как его постоянно звала мать и редкие соседи, был в форме офицера вермахта, без наград, но ослепительно улыбался, выглядя невероятно счастливым. На обороте фотокарточки было написано: "1942". Женя хотел было отдать фото хозяйке, но забыл, а теперь всматривался в это светлое лицо, мечтая о прекрасном, но порочном и ужасно опасном, чем нельзя было поделиться ни с кем.

***

Очень шла Жене и новая форма, вернее, как новая - ввели-то её ещё в сорок третьем, но не в окопах же бегать в кителе с золотыми погонами и такими же пуговицами. А к ним ещё и прилагались тёмно-синие брюки, заправлявшиеся в хромовые сапоги, фуражка. Женька как себя в зеркале в комендатуре увидел - засмотрелся, аж стыдно стало, не по-мужски, словно тёмная сторона его натуры откуда-то вылезла и вовсю заявила о себе. Но тщеславие - а оно, как оказалось, бывает и у простого капитана-артиллериста - заставило надеть награды и пощеголять в таком виде. Пока шёл домой, каких-то четыреста метров, все уставились на новое начальство.

Фрау Шмидт была в восторге. Это поначалу она страдала от нежданного соседства, а потом поняла все выгоды от столь близкого расположения городского начальства, а уж когда её "постоялец" пришёл такой красивый, и вовсе возгордилась. А назавтра не преминула сообщить красневшему, словно рак, капитану, что горожанам очень понравился его подтянутый облик, красивая молодая стать.

Да и он сам ощутил себя в новом мундире по-новому, словно стал взрослее, основательнее. Воистину, мундир обязывает, делает человека подтянутым, дисциплинирует.

Мешков забрал стулья, конечно, в тот же день, под вечер, увёз "для нужд штаба", пришлось их заменить простецкими, зато теперь он сидел в центре стола, под портретом товарища Сталина.

А первого мая, аккурат к празднику, разлетелась радостная весть - Гитлер застрелился! Да, война всё ещё шла, шли бои за Берлин, и не только за него, но у всех было такое чувство, что осталось совсем немного, ещё чуть-чуть. Разумеется, в комендатуре слегка отметили оба события, но не так, чтоб сильно, по маленькой, чтоб и честь не ронять, да и бдительность сохранять, ибо, как учит товарищ Сталин, по мере улучшения ситуации обстановка только накаляется.

В тот вечер Женя долго не мог заснуть, в нём всё ещё бурлили радостные переживания. Он привык слышать шаги Вильгельма, который жил на застеклённой веранде. Она была добротная, тёплая, да и на улице уже стояло, может, и не летнее тепло, но пальто носили скорее по привычке. Да и потом - на веранде имелась маленькая печка, замёрзнуть было невозможно.

В этот вечер слышались не столько шаги, сколько шарканья, и пару раз падало что-то стеклянное. Женя не верил, что фриц сможет с ним справиться, но вот поджечь по пьяному делу дом, пусть и родной, в отместку за всё, очень даже способен. Именно оттого он и прокрался на цыпочках к двери на веранду. По счастью, попасть туда можно было из полутёмного коридорчика, что начинался от лестницы. Только возле двери Женя сообразил, что пистолет лежит возле кровати, да и его видок - в чёрных сатиновых трусах и белой нательной рубахе - был немного нелепым.

Фрау Шмидт всё убеждала его отказаться от походных привычек и перейти на пижаму, благо их в доме водилось много, но этот этап буржуйства он отодвигал, как мог, ведь в мирной, довоенной жизни таких излишеств у них в семье не было. Да и потом, делить пижамы с фрицем... Разум давал чёткий и ясный ответ - нет.

Так что одетый по-простому, он слегка надавил на дверь, по счастью, та была не заперта. В полумраке керосиновой лампы (шторы на больших окнах были задёрнуты) возле зеркала, держась за него, стоял Вильгельм, на нём был серый военный китель и, вероятнее всего, более ничего. Несмотря на полумрак, Женя не мог не восхититься его красивой фигурой, и даже покалеченная левая нога не портила картину. Неожиданно Вилли, как его про себя называл Женя, правую руку поднёс к промежности и стал ритмично дёргать - от себя и обратно.

Женя не был наивным дурачком, да и кое-какой опыт по интимной части у него был, пусть не от души - в одном воронежском селе, с красивой молодой вдовой. Сам бы он не стал, но парни из расчёта подзуживали, мол, "Ты мужик или нет? Слюнтяй! Размазня! А может, ты больной?". Больной... Он и впрямь порой считал себя больным, но недуг его был и не физический и не душевный, а, как он сам определял, нравственный.

Сейчас, смотря на красивого полуголого парня, который дрочил, любуясь своей красотой, Женя готов был признать, что влюбляется по уши. Да, пусть он враг, но то было вчера, да, пусть они расстанутся, но то будет завтра, а сейчас... Он запустил руку в сатиновые трусы и стал ласкать свою разгорячённую плоть, твёрдую, словно сталь, сочную, словно персик. Разум говорил, что он совершает огромную политическую и нравственную ошибку, да что там, несколько ошибок, но сил им противиться не было. Однажды Мишка Розенблюм, его однокурсник, изрёк где-то прочитанную сентенцию, совершенно неправильную для комсомольца: единственный способ бороться с искушением - это поддаться ему. И сейчас Женя просто отдавался во власть порока.

Часть 4

И тут Вилли выгнул спину, и на зеркало полетели белые капли. От неожиданного и потрясающего поворота событий Женя что-то задел, что-то лязгнуло. Вилли тут же обернулся на звук и увидел парня с рукой в трусах. Сначала в глазах немца промелькнул страх. Вряд ли он испугался из-за того, что его застигли со спущенными штанами, за онанизмом, ведь он уже взрослый, а вот китель... Матушка хотела его сжечь, но он не решился - то ли из-за страха, что свои вернутся и расстреляют как труса и предателя, то ли из-за сентиментальности и преданности мундиру, в котором отвоевал два года. И вот теперь его застукали. И что обидно - за всё это время он его ни разу не надевал, а тут самоубийство фюрера, очевидный конец войны, да и этот русский так призывно щеголял в своём мундире все эти дни, что разбередил старые раны.

Страх прошёл быстро, ибо он увидел, что русский вместо затвора пистолета дёргает свой член. Это было так необычно и так странно, ведь смотрел он на него, на немца, смотрел и дрочил. От удивления Вильгельм развернулся и предстал перед капитаном во всей своей красе. И тут коммунист - а Вилли точно знал, что комендант коммунист, - как-то легко скинул трусы, оставшись лишь в нательной рубахе.

Вилли быстро скользнул взглядом по его плоскому животу, по тёмной копне завитушек на лобке и стройному члену, по которому скользила рука парня. Он и не заметил, как его плоть воспряла и уже тянулась к врагу, как минимум, вчерашнему.

Подволакивая ногу, Вилли сделал пару шагов к парню, оказавшись практически вплотную к нему. Он протянул руку, и его ладонь легла на сочную от смазки плоть парня. Женя только выдохнул, по его телу пробежала дрожь, и он неуверенно, но коснулся пениса немца. Наверное, это выглядело немного наивно: в полутёмной комнате стояли два голых парня и мацали друг друга, но для них самих это было непросто...

***

Вильгельму всегда нравились парни, хотя нравились ему и девушки. До поры до времени он на часть своих пристрастий внимания не обращал, да и как не любоваться хорошо сложенными товарищами, когда вы, полуголые, занимаетесь спортом или чем-то общественно-полезным. Но настал день, когда он не смог не признаться самому себе - с ним не всё в порядке, ведь у него встало на парня, тот ему приснился, и сон был отнюдь не из приличных. Вильгельм даже закрутил роман с Магдалой, красивой девушкой из Вальдбурга. Разумеется, о близости и речи идти не могло, но они целовались, и это было приятно, приятно, да и только. А потом военное училище, где в душевых вокруг сновали сотни голых и красивых парней, от которых кружилась голова и которых хотелось ласкать. Но то были страшные и опасные мысли. Но тут началась война, вернее, войны, потом фронт. Но ещё до училища он познакомился с Рудольфом Зибертом, молодым студентом, родом из Вальдбурга, который и превратил его в мужчину; они занимались любовью на мягкой траве старого парка, для них не было ничего запретного, они познавали друг друга без стыда, пробуя всё. Увы, Руди был ветреный, верность была ему не знакома, ему нравилось сравнивать парней, свои ощущения с ними. Вильгельм ревновал не сильно, понимая, что вскоре уедет в Карлсруе, потому просто старался прочувствовать как можно больше, словно делал запасы любви. А Руди... его схватила полиция и приговорила к смерти. Хорошо, что Вилли уже был далеко и этого не видел, ведь студента повесили публично, на торговой площади столицы Восточной Пруссии...

***

То, что в СССР секса не было, Жене казалось само собой разумеющимся. Над нелепостью лозунга он и не задумывался, хотя мог бы, ведь его-то сделали родители, а без плотского это не получилось бы. Но Женя, истый комсомолец и активист, секретарь комсомольской ячейки факультета, о сексе даже не задумывался, хотя было всё: и член, вздыбливавшийся, когда не надо, и срамные сны, и мокрые трусы. Перелом наступил на последнем курсе. Он с товарищами мылся в душе после межвузовских соревнований, и у него встал. Сам он даже не обратил на это внимание, а Толик, мощный, но недалёкий, прям в лоб и спросил: "Что, петух, што ль?". А Женя и впрямь засмотрелся на одного из товарищей, уж больно тот был красив. "Идиот, что ли, или ты с кем-то трахаешься?" - пришёл на выручку Мишка, задав провокационный вопрос. "А-а, понял. Так ты, Кулаков, познакомился бы с Дунькой, твоей однофамилицей, сразу полегчает, а то и по ебалу схлопотать могёшь, гы-гы-гы". Тогда Женька многое не понял, потом выпытал у краснеющего, словно рак, Мишки и про Дуньку, и про петухов...

Наверное, Мишка обо всём догадывался, но молчал, ничего не говорил, и они дружили, как и прежде, а вот Женя про себя всё понял. Пелена с глаз спала, больше прятаться от правды он не мог, а правда эта была ужасна - он педераст, из тех извращенцев, кому мужики нравятся. Женя был честный парень и сам себе признался, и диагноз поставил со всей точностью, а поставив, запретил даже думать о плотском, вообще! Как бы там оно всё вышло, кто знает, а тут война. Ему, как молодому ученому, которого только-только в аспирантуру взяли, и не за красивые глазки, дали бронь, а в начале октября и вовсе отправили на большую землю. Но на большой земле сильной нужды в математиках не было, да и он сам попросился на фронт. Правда, гнать хорошего математика, да ещё и с прекрасным знанием немецкого в солдаты не стали, отправили в артиллерийское училище и за три месяца обучили на офицера. Так, с погонами младшего лейтенанта, он и попал в распоряжение 217-й дивизии 5-й армии Западного фронта.

***

Они стояли напротив друг друга, их ладони ласкали друг друга, они смотрели друг другу в пах. Словно боялись встретиться взглядом, словно могли не совладать с собой, хотя куда уж больше. И тут Женя ощутил приятное томление внизу живота, это чувство распространилось на всё тело и стало выплёскиваться прямо на живот и пах Вилли. Тот тоже стал кончать, но не столь бурно, украсив перламутром только кисть руки.

Подустав, Вилли сел на тахту, взял влажное полотенце и стал стирать с себя сперму. Женя стоял и чувствовал себя немного неуютно, словно он подсматривал в замочную скважину и его застукали.

- Вытри, - тихо произнёс Вилли, протянув полотенце, и Женя послушно вытер.

Немец достал сигарету и предложил парню. Женя пробовал немецкие сигареты - слабенькие, папиросы лучше; хотя мать и запрещала курить, считая, что это вредно, но на войне все курят, начал курить и он, не сильно, но курил, а сейчас отказался.

- Не очень смущает? - спросил Вильгельм, указывая на свой китель.

- Немного, - честно признался Женя, тогда немец просто снял его, оставшись совершенно голым и прекрасным.

Женька захотел поддержать товарища и снять рубаху, но что-то помешало. Но не смотреть на роскошного парня, не любоваться им он не мог, а любуясь, возбуждался.

- Хочешь ещё? - так же спокойно спросил Вильгельм, указывая на стоявший колом член капитана.

- Думаю, не стоит, - ответил тот и, встав, направился к двери, подобрал трусы. - Спокойной ночи, - произнёс парень и бесшумно закрыл за собой дверь.

Потом Женька ещё долго лежал, не мог уснуть, всё нюхал руку, вдыхал запах спермы.

***

Следующие несколько дней они с Вильгельмом общались только формально. Женя боялся поддаться этому самому искушению и потому старался реже видеться с парнем. Он рано вставал, поздно возвращался, объясняя, что много дел - войне-то конец. Дел и в самом деле было много, но они не требовали засиживаться в комендатуре. Хуже всего было то, что чем меньше он видел Вилли, тем сильнее в нём пылало желание, тем острее он чувствовал неудовлетворённость, неудовлетворённость всем - отсутствием близости, тем, что сам же и отказался, когда ему предлагали. Умом он понимал, что это форменное ребячество, но ничего с собой поделать не мог, не мог и не хотел.

Но в вечером восьмого мая он приехал на Зеештрассе немного позднее обычного и немного пьяный.

- Всё! Войне конец! - выпалил он фрау Шмидт, вышедшей в холл и немного удивлённой столь поздним возвращением жильца. - Завтра первый день мирной жизни!

Если бы Женя ушёл в тот день вовремя, а не задержался, как теперь у него повелось, он точно пропустил бы звонок от майора Петрова, которому, в свою очередь, позвонил кто-то из штаба дивизии. В общем, немцы капитулируют; там, в далёком, но таком важном Берлине - самое главное военное руководство. В эту новость не верилось, не верилось, что эта страшная и долгая война закончилась.

Фрау Шмидт прижала руки к груди, зажмурила глаза. Женя не мог знать, о чём думает эта женщина, радуется ли она или печалится, проклинает ли незадачливого вождя или молится о его душе или душах миллионов немцев. Да и не волновало его это в данный момент. Он был весь в предощущении конца страшной и кровавой полосы в жизни его страны, миллионов людей и его жизни тоже. Пусть для него она уже завершена, но осознание того, что где-то его товарищи (пусть он их совершенно не знает) погибают, сжимало всю душу, саднило сердце и нет-нет, да и заставляло корить себя за то, что он отлынивает от этой участи.

Есть не хотелось, они все в комендатуре немного выпили, но решили, что отметят завтра, когда будет официально объявлено - Германия капитулировала!

Фрау Шмидт тут же отправилась сообщать невероятное известие соседям, а Женя и Вильгельм сели в маленькой столовой, что с другой стороны гостиной, и просто выпили чаю, крепко, со старым добротным коньяком.

Вечером, когда массивные напольные часы отбили десять раз, молодые люди направились в свои комнаты. Женя лежал, смотрел в низенький потолок алькова и думал: "Выжил! Три года войны, пара пустяковых ран, но выжил, остался цел и невредим". О матери он думать себе запрещал - как она там, в Ленинграде. Пробовал писать, но ответов не было, решил, что не дошло, а о плохом думать совсем не хотелось, хотя по блокаду города рассказывали страшные вещи. Женя лежал и смотрел в потолок, пытаясь понять свои чувства - то, о чём мечталось так долго, сбывалось на глазах, но что-то внутри выгорало, что-то ломалось.

Часть 5

Дверь в коридорчик скрипнула, и в комнату вошёл Вилли. На нём была белая майка и белые длинные трусы. Он опустился на стул возле стола.

- Думаю, нам нужно переговорить... переговорить о том, что тогда случилось.

- Это была дурацкая затея, я...

- Я не считаю её дурацкой. Мне было хорошо, хорошо было и тебе, не понимаю, зачем отказываться...

- Это неправильно... - эмоционально возразил Женя, но тут скрипнула входная дверь, что означало - фрау Шмидт вернулась домой.

Пока Женя настороженно прислушивался к шагам хозяйки в холле, тому, как она поднималась наверх, он и не заметил, как Вилли скинул майку и спустил трусы, оказавшиеся возле его ступней. От неожиданности Женя остолбенел и нервно сглотнул.

- Возьми меня, - спокойно произнёс Вилли и, взяв безвольную руку парня, положил на своё горячее, возбуждённое достоинство.

Стоило капитану ощутить эту плоть в своей ладони, как желание вернулось. Да и потом, что такое желание? Желание - первый признак жизни, только те, кто мертвы, ничего не хотят. Да, этот акт любви не мог породить новую жизнь, но мог озарить светом его скромное существование. Кто знает, как сложится его судьба, представится ли ему такой же шанс ещё раз. Женя неожиданно понял, что не хочет состариться и сожалеть о том, что не познал плотских отношений с мужчиной, тех, о которых мечтал.

- Но твоя мать... - начал лепетать он, уже всё для себя решив.

Наверное, Вилли это почувствовал, потому просто потянул парня к себе.

"Единственный способ бороться с искушением - это поддаться ему", - промелькнуло у парня в голове, когда он забирался на колени к немцу.

Сильные руки обхватили широкую спину и стали нежно скользить по ней, даря невероятное наслаждение. Женя сам нагнулся, и его губы коснулись губ любовника, который ответил на этот поцелуй. Поцелуй был невероятно страстным, сочным, и делало его таким то чувство, которое они испытывали друг к другу. Да, это была не любовь, а вожделение, но это не было и простой животной страстью, которой охватываются насильники, которым всё равно, над кем надругаться - старухой или девочкой. Каждый из них осознавал, что их желание основано на взаимном приятии друг друга, согласии на близость, даже желании её.

- Давай я лягу, - прошептал Вилли, задыхаясь от сладости поцелуя.

Стоило Жене встать, как Вилли окончательно стянул трусы и скинул майку, оставшись совершенно нагим. Он осторожно лёг на живот, широко разведя ноги.

Трясущимися от волнения и предвкушения руками Женя снял трусы и осторожно забрался на парня. Его железный член проник меж упругих ягодиц и, невероятно сильно источая смазку, тёрся о промежность.

- Войди в меня, - попросил Вилли.

Женя желал этого и страшился этого шага. Ему казалось, что после этого дороги назад, к нормальности, как он это называл, не будет, что он чем-то похож на прародительницу Еву, которая, поддавшись искусителю, откусила с древа познания, а потом и Адама убедила сделать это, и их изгнали из Рая. Вот так и он, познав любовь с мужчиной, будет изгнан - неважно откуда, возможно, это будет самоизгнание, но он окончательно станет если и не чужим, то не своим точно, если не в политическом, то в моральном плане уж точно, ведь педерасты не советские люди, они гнилостные порождения буржуазного общества.

Но тут Вилли подвигал ягодицами, от зажатого меж ними пениса по всему телу Жени прокатилась приятная волна наслаждения, и он решился, решился стать таким, каков он есть, каким, вероятно, всегда был, каким будет в счастье и горести...

Направив член в маленькую впадинку, Женя ощутил, как головка пениса проскочила узенькое колечко и оказалась в мире тепла и неги. Он чувствовал, как напрягся партнёр, как это самое кольцо плотно сжалось вокруг члена. Женя нежно погладил широкие плечи парня, поцеловал того в щёчку, в мочку ушка. Парень стал расслабляться, и тогда Женя погрузил свой ствол любви до самого основания, пока его завитушки волос не коснулись попы парня.

Женя немного приподнялся на локтях и стал выводить пенис, но не до конца, а так, чтобы головка оставалась в анусе, а потом вновь ввёл его, но на этот раз чуть решительней. Вилли только охнул, а всё тело Жени пронзило приятное томление, которое, казалось, вытеснило воздух из лёгких, и нечем было дышать. Главное же - это ощущение было очень приятным, его хотелось повторять и повторять.

Обхватив Вилли за грудь, прижавшись к его спине, Женя начал двигать бёдрами - вверх, вниз, вверх, вниз. С каждым новым движением пенис скользил всё легче, Вилли уже не щурился, а просто глубоко дышал, прикрыв веки, и только повторял, нервно облизывая губы: "О, майн гот!". Женя тоже закрыл глаза - всё равно во мраке комнаты смотреть было не на что, зато можно было чувствовать, как по всему телу растекается сироп наслаждения, как все члены тела изнемогают от желания, словно после сильной тренировки.

Женя вошёл в раж, он не контролировал себя. Он будто не слышал, как ритмично скрипит кровать, как комнату оглушают звонкие шлепки ударов его бёдер об упругие ягодицы, он не слышал, как они с Вилли тихо стонут. Он просто сливался с парнем в одно целое - целое, коим они не могли быть в жизни, и потому что один русский, а другой немец, и потому что два таких парня не могли быть вместе, просто потому что не могли.

Наконец, Женя почувствовал, как из его паха начинает расти невероятно приятное, но очень сильное чувство, которое не было сил контролировать. Это чувство захватывало его всего, пока, словно волна, не накрыло с головой. И в тот же миг его пенис стал пульсировать и исторгать семя, которое очень легко стало выплёскиваться из ануса и стекать по промежности парня.

Женя провёл рукой по спине немца, по его бедру, ему вообще нравилось ощущать жаркое, страстное тело партнёра, ему нравилось то, что он только что пережил вообще, и это парень, немец, вчерашний враг, ему тоже нравился.

Женя запустил руку под парня и ощутил увядающий пенис любовника и большое мокрое пятно под ним.

- Всё в порядке? - спросил он, опасаясь, что сделал что-то не так, а может, ему хотелось услышать что-то приятное, и он услышал.

- Это было великолепно, ты... ты просто бог в любви!

Женя слез с парня, устроившись у стеночки. Он без утайки мог любоваться широкими сильными плечами парня, его упругими ягодицами, что возвышались, будто горы. Он мог любоваться парнем, и, главное, любовались им. Вилли слез с кровати и устроился на подоконнике. Он закурил, и табачный дым слабо наполнял комнату терпким запахом, так как парень старался выдыхать в широко открытую форточку. Главное же - это взгляд немца, не настороженный и не снисходительный, а заинтересованный. Будто он хоть и видит пришельца, но больше его не боится, даже наоборот, тот ему нравится, вот только признаться в этом нельзя, по многим причинам...

Женя встал с кровати и подошёл к парню.

- Хочешь? - и Вилли протянул едва ли искуренную до половины сигарету.

- Пожалуй, нет, - ответил Женя, и его руки коснулись плоского живота парня.

- Тебе хочется ещё? - с лёгкой улыбкой спросил Вилли.

- Да, - честно ответил Женя.

Вилли просто положил остаток сигареты в пепельницу в виде лебедя и подошёл к дверному косяку, опершись о него руками.

- Я готов, - коротко произнёс он, слегка "отклячив" зад. - Только, прошу, не очень быстро.

Женя прижался к парню сзади, обнял его. Он и в самом деле не спешил. Первый голод плоти он удовлетворил, теперь можно было и помедленнее.

Ему нравилось ласкать сильную грудь парня, его плоский живот, ему нравилось запускать кончики пальцев в завитки волос на лобке, наконец, ему нравилось скользить ладонью по пенису, с каждой секундой всё более твердеющему, нравилось массировать головку, такую нежную, сочную, нравилось проводить кончиком пальчика по прорези уретры и слышать томный выдох Вилли.

- Войди в меня, - еле слышно простонал Вилли и сам стал елозить пенисом приятеля по коже, направляя его к заветной лунке.

Член легко проник внутрь и сразу на всю длину, заставив хозяина затаить от восторга дыхание. Женя подхватил парня за бёдра, слегка поддерживая, не то Вилли быстро устал бы.

Член скользил мягко и ритмично, упругое кольцо сфинктера уже не так сильно давило, но всё же массировало головку, особенно когда Женя подавался назад и казалось, что пенис вот-вот выскользнет из уютной тёплой пещерки, но нет, он тут же влетал обратно и глухо ударялся лобком об ягодицы.

Вилли постанывал, с его губ слетало еле слышное: "Да, как хорошо!", "Сильнее, твёрже!". И если Женя улавливал призыв, то старался доставить парню удовольствия побольше, ну, и получить самому. Ему нравилось ласкать срамную плоть, ему нравилось, что сочный член любовника сладостно хлюпает у него в кулаке.

Особенно долго Женя выдержать не смог, потому вскоре разрядился в парня порцией спермы. Вилли отстал ненамного. Потом они ещё долго стояли и просто целовались, наслаждаясь ароматом губ, ощущением бархатистой кожи под ладонями...

***

Утром следующего дня Женя встал немного позднее, можно сказать, проспал, но при этом испытывал неописуемое чувство счастья, что наполняло его душу и тело. С тех пор парни нередко, когда фрау Шмидт шла спать, уединялись в "дедушкиной" комнате, отдаваясь друг другу.

Однажды Вилли предложил кое-что новое.

- Я делал это однажды, кажется, было здорово.

Он сидел на стуле возле письменного стола, совершенно нагой. Женя без задней мысли подошёл к парню, его стальной штык уже источал смазку любви. И тут Вилли подался вперёд и обхватил губами головку члена. Он ужаса и неожиданности Женя отскочил назад.

- Ты что! - едва не крикнул он.

- Не кричи, это приятно, хоть и необычно, - спокойно ответил Вилли.

- Это гнусно, это грязно, это... это... - Женя не мог найти нужное слово, в его голове всё перемешалось.

- Всё, чем мы занимаемся, можно назвать гнусностью, это лишь точка зрения. Иди ко мне.

- Нет! - словно маленький, прошептал Женя.

- Ойген! - твёрдо, но тихо произнёс Вилли; он всегда так делал, чтобы завладеть вниманием парня, к тому же слово "Еугени" ему не очень нравилось. - Помнишь, как ты испугался в первый раз? И что? Мы просто упустили время. Просто доверься мне...

Нерешительно, что теперь для него было нехарактерно, Женя приблизился к парню, и его слегка "увядший" член был заключён в плотное кольцо губ. И стоило Вилли провести язычком по головке, сверху и особенно снизу, как у парня словно дыхание спёрло, он и не подозревал, что это может быть так приятно.

А Вилли стал просто скользить губами по пенису, вперёд-назад, и шершавый язычок всё тёрся об уздечку, об упругий ствол. Иногда Вилли выпускал сочную плоть изо рта, тогда, придерживая её возле лобка, он просто теребил головку кончиком язычка, и от такого было не щекотно, наоборот, дух захватывало.

Женя стоял, словно по стойке "смирно", вытянувшись. Его голова была запрокинута, он стоял и просто постанывал. Его рук висели, словно плети, но управлять ими было сложно, ибо они сами собой стремились ласкать любовника, и тогда Женя запускал тонкие пальчики в короткие шелковистые волосы, в очередной раз стремился уложить чёлку.

За всеми этими приятностями он и не заметил, как в его паху зародилось приятное томление, которое вмиг завладело всем телом и стало выплёскиваться в рот немцу. Вилли всё проглотил, хотя пара капель и стекла с уголков его губ.

- Как? - спросил он ошарашенного приятеля.

- Я... я... - Женя просто не знал, что сказать, потому просто улыбнулся.

- Не хочешь? - спросил Вилли, потрясая своим сочным пенисом, который мог разразиться белым фонтаном в любую секунду.

Женя не был уверен, что ему этого хочется, но здесь, в этой комнате, они постоянно нарушали законы, любые. И всё ж таки на многое он был просто не готов пойти, потому он просто сел на корточки и стал дрочить Вилли. Пара-тройка скольжений кулака - и прямо на грудь коменданта полетели перламутровые капли, этот мужской сок. Трусом Женя никогда не был, потому подцепил одну капельку пальчиком и отправил в рот. Сперма оказалась, скорее, безвкусной, немного противной, но всё это было терпимо.

Часть 6 (последняя)

Дни плавно перетекали в недели, а недели в месяцы. В середине сентября листва на деревьях тут, в Вальдбурге, стала слегка желтеть. За это время на мундире капитана Кулакова появились ещё две медали - "За победу над Германией" и "За взятие Кёнигсберга". В своей должности Женя освоился, разобрался, и теперь она не вызывала у него страха и постоянного напряжения. Вот только стали появляться новые проблемы.

Ещё в июне лидеры-победители решили, что никакой Восточной Пруссии больше не будет, что эти земли войдут в состав СССР или Польши. Женя не знал наверняка, но однажды майор Петров сказал, что всех немцев вышлют в Германию.

Пересказывать эти разговоры Женя не решался, тем более что фрау Шмидт верила в лучшее, что они останутся дома, что однажды "русские уйдут" и что пусть всё не будет буквально так, как раньше, "но Германия останется Германией".

В начале декабря Женю вызвали в Кёнигсберг. Это было совещание с такими же комендантами маленьких городков. Выступал генерал-лейтенант, зам. военного коменданта Восточной Пруссии. Мордатый генерал с холодными глазками просто изложил информацию, что такие-то и такие-то города, в том числе и Вальдбург, перейдут Польше, что в начале конце января будущего, сорок шестого года там начнут формироваться органы власти Народной Польши, а всех немцем вышлют в Германию.

Домой, а именно так Женя называл дом фрау Шмидт, парень вернулся подавленным. С одной стороны, он должен был вернуться домой, к мирной жизни, хотя кто знает, что его там ждёт. Эти сказочные отношения с Вилли, это невероятное ощущение счастья, что наполнило его душу, словно вытеснили мрачные предчувствия о судьбе родных. Да, он знал, что его служба тут не навсегда, хотя... порой проскальзывала шальная мысль: а не остаться ли здесь, с Вилли, раз это будет СССР. Но это городок частью Советского Союза не будет, и, главное, Вилли скоро уедет далеко на Запад. А что тут делать без Вилли?

Рождество было куцее. Конечно, в холле поставили маленькую ёлочку, и Вилли её украсил. Жене выдали приличное довольствие, и фрау Шмидт сотворила праздничный стол. Она с сыном даже сходила в кирху, хотя семья особой религиозности не проявляла. Говорить фрау Шмидт о грядущем Женя не стал, а вот Вилли рассказал. Тот, как ни странно, воспринял новость спокойно, словно что-то такое предчувствовал.

Уже поздно ночью, при горевших в старинном канделябре свечах, они лежали на кровати совершенно нагие и пили вермут. В последнее время они стали спать вместе, Женя просто запирал комнату. Ему нравилось это чувство - рядом с тобой лежит любимый парень, ты его просто нежно обнимаешь, ласкаешь его сильную грудь, нежно трёшь сосок, становящийся плотным.

- Ты очень легко воспринял новость, - не то спросил, не то просто сказал Женя.

- К этому всё шло. После Великой войны - той, первой - мы потеряли Данциг, приличное количество земель. Тогда нам повезло, мы сохранились. Теперь всё иначе.

- Вы уже знаете, куда поедете?

- Бог его знает. Вроде бы где-то под Штутгартом жили родственники отца. Мы-то все отсюда, я имею в виду по матери...

- Знаешь, ты самое лучшее, что случилось в моей жизни за последние пять лет, - неожиданно выпалил Женя и покраснел.

- А ты в моей, - ответил Вилли и, поставив бокалы на столик, перевернулся на живот.

Их губы сомкнулись в сладостном поцелуе, их руки нежно ласкали тела друг друга.

- Я... я хочу сделать кое-что, - прошептал Женя.

Он уложил Вилли на спину, а сам, словно кот, свернувшийся в клубок, пристроился возле бёдер парня. Он обхватил пенис у основания, и тот возвышался теперь, словно обелиск. Не раздумывая, а то не решился бы, Женя обхватил головку пениса и стал её сосать, словно леденец. Он взглянул на Вилли и увидел, как тот приоткрывает рот от страсти и наслаждается ласками.

Женя не изобретал ничего нового, он просто повторял то, что уже много раз проделывал с ним его любовник. Сосать оказалось несколько тяжелее, чем думалось. С непривычки быстро устала шея, да и рот клинило. Но это всё равно был непередаваемый опыт. Головка, такая маленькая, теперь, казалось, занимает весь рот, но он легко обрабатывал её языком, легко скользил по уздечке. Ему нравилось нежно массировать упругие яички, плавно перекатывавшиеся в мошонке, ему вообще всё нравилось. Только теперь, с этим парнем, он понял, что в теле нет ничего срамного, что если всё происходит по любви и согласию, когда тот, с кем ты находишься, испытывает не меньшее, а может, и большее наслаждение, это и есть счастье.

Женя просто скользил по твёрдому, будто сталь, пенису губами, его язычок массировал тыльную часть члена, и это было счастье.

- Постой, я сейчас кончу, - простонал Вилли.

Женя легко выпустил член изо рта, и капли спермы, взмывая вверх, стали падать, запутываясь в кудряшках лобка.

Едва парень перевёл дух, Женя раздвинул ноги пошире, чуть приподняв левую (так, для удобства), и пристроился к промежности. Сочный, жаждавший любви пенис легко проник в анус, и капитан стал медленно двигаться внутри. Вилли ещё по инерции массировал свой пенис, слегка утративший стойкость, но сам он погружался в море неги и наслаждения.

Женя начал ласкать литой торс любовника, который, словно змей, извивался, и поршень любви раз за разом тёрся, надавливая на простату, и от этого Вилли был готов стонать в голос, потому, чтобы не издать ни звука, он закусил край одеяла. А Женя только усиливал натиск, его заводила реакция партнёра, ему нравилось дарить блаженство, он и сам получал от всего происходящего огромное наслаждение. Иногда он вбирал в себя и без того плоский живот и смотрел на то, как его пенис ныряет в грот любви, как головка то показывается, блеснув своей матовой поверхностью, то тут же исчезает в приятной глубине.

Наконец, подустав, Женя просто заработал бёдрами, как пулемёт, и вскоре почувствовал приближение оргазма. Наверное, он слишком сильно дёрнулся назад, так как пенис выскользнул из укрытия, и из него полетели капли, они плюхались на лицо Вилли, его подбородок, щеку, губы. Парни были ошарашены столь сильным концом их акта любви.

Уже очень поздно Вилли перешёл спать к себе, на веранду, а Женя остался лежать на кровати, совершенно голый и опустошённый. За эти полгода он прожил невероятно прекрасную и ни на что не похожую жизнь. Она была цветной, как, говорят, бывает кино. Но он понимал, что скоро ему суждено будет вернуться в чёрно-белую реальность. Там для таких, как он, нет места, там нет места такой любви - страстной, красивой, порочной и запретной. То, что они с Вилли встретились, было невероятным подарком судьбы, и Женя не знал, суждено ли ему встретить на жизненном пути ещё кого-то, такого же как он, или нет, или он, сколь бы не была длинна или коротка его жизнь, будет только вспоминать их с Вилли связь, их первую ночь в день победы, их последнюю ночь на Рождество...

Ему захотелось всплакнуть, но слёз не было. Он вообще был не из слезливых, вот и сейчас он просто смотрел в белый потолок; впереди была лишь неизвестность - что там его ждёт? Встав с постели, он достал из письменного стола фотографию Вилли, решил вынуть её из рамки, но так словно не поддавалась. Что ж, значит, она тоже поедет в его страну, по счастью, на ней никаких орлов и свастик не было.

***

15 января 1946 года, утром, Женя попрощался с фрау Шмидт, с Вильгельмом (разумеется, в доме), потом они с парнем дошли до калитки.

- Послушай, надеюсь, я не сильно вас стеснил... - неуклюже начал Женя.

- Брось, ты знаешь, что нет.

- Я... я тебя...

- И я...

- Я...

- Не стоит. Вон, кажется, едет твой автомобиль.

В дальнем конце улочки и в самом деле показался "Опель".

- Вилли, помни, о чём я вам говорил вчера. Не тяните, вам надо выбираться отсюда.

- Хорошо, - коротко ответил Вилли.

"Опель Кадет" плавно остановился возле калитки. В принципе, Женя ещё вчера перестал быть комендантом города, передав дела сменщику, кажется, вполне приличному тыловику. Тот, в благодарность, приказал отвезти бывшего начальника в Кёнигсберг. На земле снег лежал тонким слоем, Женя поплотнее запахнул шинель, сел в машину. Дверца захлопнулась, и зимний утренний Вальдбург в один миг проплыл перед его глазами. Ещё полтора часа пути - и он окажется в городе, который скоро переименуют (решение принято), правда, пока не очень понятно, в честь кого. Но как бы тут всё не переменилось, это город навсегда останется в сердце простого ленинградского паренька, а теперь уже мужчины, капитана Евгения Кулакова.

страницы [1] . . . [4] [5] [6]