Смута (глава 1)

Женили меня родители в 18 годков. Сам я вышел из семьи состоятельных сельских купцов, или, как потом нас назвали революционеры, кулаков. Девица была из соседнего сельца. Мой отец был чего-то должен её отцу. И меня ни о чём не спрашивали. Сделали всё как положено. Сватовство и всё, что за этим последовало, было делом обычным. Я, как бычок, молчал. Говорили какие-то свахи, нанятые моими родителями. Хотя я всё понимал, что происходит, меня и не спросили. А когда я сам спросил у отца, оказалось, что он и сам не рад, но должен её отцу много чего, а моя женитьба на его дочери убирает все долги и ещё и приданое даёт. Отца слушался беспрекословно. Да по-другому ничего и быть не могло. Даже старшая сестра только охнула, будучи с мужем у нас в гостях, узнав, на ком меня хотят женить. Я же, хоть и был довольно образованным по нашим тогдашним меркам - и писал, и читал, и арифметике был обучен, всё это воспринял с покорностью сына, хоть и не знал свою будущую жену совсем. На мой тихий взбрык, на ком мне жениться придётся, отец сказал: "Цыц. Сам знаю. А ты не противься. Вожжей отхватишь враз". А сам он ходил смурной. Видать, не хотелось ему своего младшого сынка в такой полон отдавать.

Невесту свою я увидал лишь на свадьбе. И охуел. Она была явно больна. Нет, не психически; хоть не уродлива и лицом, и фигурой, но не жилец, одним словом, и ребенка ей никогда не выносить. Бледная, с пустым взглядом, худющая. Свадьба по-тихому прошла.

Не знаю, о чём думали её родители. Но я к ней так и не прикоснулся. Через пару лет она умерла. И не из-за меня. Я хоть её и не трогал, но и не обижал. Да ей моё трогание и не нужно было, гнала от себя. Она сама всё понимала.

Наступил 1911 год. До Большой войны оставалось ещё 3 с половиной года. Отец сразу после женитьбы отделил мне в виде земельного надела и части прибылей от лавки наследство, и вместе мы построили дом. Тесть у нас в доме ни разу так и не появился. Тёща бывала. Но только молилась и плакала. И я в свои неполные 20 годков всё тащил на себе и в себе. А после похорон я, оставив отцу и старшей сестре на присмотр хозяйство, собрал котомку и ушёл в рекруты.

Армия мне показалась раем после того, что я перенёс. Тут кормили, одевали и давали место спать. Дома было хуже - ни пожрать, ни поспать нормально. У жены на обустройство быта сил просто не было. И никому, как оказалось, ни я был не нужен, ни она.

У родителей, конечно, всё было лучше. Но с ними я видеться не хотел. И никакая тоска не давила. Я понимал, что отец меня засунул в дыру собственного долга. Просто продал. И я это ему запомнил. А мать всегда была тенью отца. И может быть, была бы мне и рада. Но боялась отца. К ней, доброй маме, я относился хорошо, но зачем её пугать. Письма я ей писал регулярно. Хватит и этого. Да и не отпустят меня к ней съездить. Больно далеко я сейчас от неё. Да и отец... Не хочу его видеть. С сестрой и братьями тоже через маму в письмах говорил. Сестра обо мне сильно горевала, судя по маминым письмам. Да и братья отцом были недовольны.

Казарма у нас была без полов, земля и доски в проходе. Топилась она неплохо. Посреди казармы стояла печь, и назначался дежурный истопник. Печь была большая, с множеством печурок, где мы сушили форму, включая сапоги и портянки. Сама казарма была небольшая. Нас в ней помещалось примерно 20 человек. Койки деревянные в два яруса. Матрас, одеяло, твёрдая подушка. Нательное бельё. Сероватое, но спать в нём было тепло. Стирать его приходилось самим, вообще всё приходилось делать самим. Была какая-то "прачная для благородиев". Даже еда готовилась на кухне самими солдатами. А продукты покупали за жалование. Но я ничего об этом и не знал толком, на руки выдавали копейки. Остальное, как говорили, уходило в общий котел на еду и чего-то там ещё. Квартировались мы неподалёку от города; казармы стояли за речкой, как, впрочем, и весь военный городок. Их благородия офицеры и господин полковник жили в городе и в выходные не появлялись. Тогда всем управляли унтера - так мы их меж собой звали. В летние дни была лафа. Офицеров не найдёшь днём с огнём. Унтера и все старшие и по званию, и по годам нами сильно не интересовались. У них свои дела были. В город в выходные можно было ходить как хочешь, но обязательно сообщив о таком желании фельдфебелю, и надо было прийти вовремя в любом виде.

А мне всё время подзадуться хотелось, так что хоть вешайся. И руками не поможешь. Солдаты кругОм и всегда. А я молодой здоровый мужик, 20 годков, и хуёк немаленький, вот и маялся. И вот в воскресение отпросился у унтера для похода в город, а пошёл в лес с желанием подрочить вволю в кустах, чтоб никто не мешал.

Иду я, значит, по тропинке к старице - мы там летом часто купались всем взводом; это разрешалось вечером перед ужином. И вдруг слышу, что в глухих кустах, куда я и шёл, кто-то разговаривает. Подкрался... а это я умею - с отцом и братьями на охоту часто ходили, с ружьями, этому нас отец хорошо обучил. Браконьерили бывало тоже.

Смотрю: два унтера, один из нашей роты - это Смагин, а другой старшой унтер из соседней. Звание у него фельдфебель, а по фамилии Ромашин, но уж больно слово "фельдфебель" мудрёное, буду звать его старшой унтер. Так вот, лежат они за кустами на одеяле из казармы. Обоим мужикам уже лет по многу, у старшого так и усы уже седые. Да и сам седой. Наш тоже уже пожилой. Годков за 40 каждому. Лежат в одном исподнем. Я затаился, думал, они купаться пришли. А тут не знаю почему, но не было этих стервов комарей. А то ночью в казарме эти комари летали, спасу не было.

Тут наш налёг на старшого и стал его в обнимку целовать. В кустах только от меня их и видно было. А так там кусты знатные. От меня до них ну шагов 10. Затих я, даже дышать почти перестал, только чую, в штанах хуй встаёт толчками. И яйца прижимаются. А пошевелиться не могу. Услышат.

А унтера шевелятся. Наш старшого уже раздевает, и рубаху с него стянул, и кальсоны, да и сам раздевается. Рубаху исподнюю снял. А уж кальсоны ему помог старшой снять. Так голышом на одеяле и остались.

Вот сейчас уйдут купаться, тут-то я и подрочу и отползу...

Но нет. Они целоваться начали, а потом - вот срамота - как-то перевернулись и хуи давай в рот совать друг дружке и сосать. Я чуть не вскочил. Но удержался. Побоялся, и уж больно хотелось задуться... Лежал я и смотрел. А они там кувыркались.

А наш унтер уже на живот лёг, а старшой на него сверху. Смотрю: в жопу ему пичужку свою вставил и давай ебать. Наш только сопит. А старшой ебёт и дышит, как на полигоне, когда нас на атаку тренировали.

Тут я не выдержал, повернулся на бок и расстегнул штаны. Думал тихо всё сделать. Да хер там! Они меня услыхали и, пока я дрочил, забыв про всё на свете, меня по-тихому взяли. Пока я в себя пришёл, оказалось, что меня уже вяжут. С пыхтением и матами.

- Ну чё с ним делать будем? Может, в воду его?

- Нахуй. Тебе следствие нужно? Сейчас выебем его в жопу и в рот - сам будет молчать. Давай ставь его раком. И штаны с него сними. Ебать буду. Хотя подожди, давай-ка ему в рот насунем.

И тут у меня перед побитой мордой вылезла фельльд... Ну старшого залупа. И я услышал:

- Ну чё? Топить тебя, или лучше монпансье пососёшь?

Я был испуган и не понимал, что происходит.

- Пососу.

Хуй полез в рот. И мне пришлось сосать. Ничё страшного, оказалось.

Я опять почуял, что хочу задуться. Яйца опять поджались, а хуй встал. Я оторвался от хера и сказал:

- Руки и ноги развяжите. Убегать не буду.

Мне сначала ноги от ремня избавили, а потом и руки. Я продолжал сосать. Чуть погодя старшой выдернул хуй у меня изо рта и спустил. Даже на меня попало.

Его сменил наш унтер, вот у него хуй был и длиннее намного, и толще. Еле помещался во рту и никак не пролезал глубже, было больно и неприятно. Но он и не совал его, а скорее предлагал, да и кончил он быстро в сторонку.

- Ну чё, солдатик? - хмыкнул наш унтер. - Или ты мы тебя ебём, или ты утонешь. Да тебе по-любому пиздец, если чё скажешь в казарме али где. Ты понЯл?

- Да понял, понял. Я и сам с кем-нибудь задуться хочу. Только всё о бабе думал; ну и с вами, дык, того, в самый раз. А чё такое монтансье?

- Монпансье? А-а-а, да это леденцы такие сладкие разные... Деревня! - ответил наш унтер и беззлобно ухмыльнулся, как будто себя вспомнил.

Старшой потребовал:

- Лучше ты о себе расскажи.

Я поведал им всё, что я о себе помнил.

- Наш мужик, - сказал старшой. - Да, не повезло тебе с жаной. Но нихуя. Тут всё пусть ладно сложится. Не горюй.

Он оглянулся на солнце, сказал, что времени ещё дохуя, и спокойно растянулся на одеяле. Наш унтер погнал меня в воду и сам пошёл вместе со мной; сразу же к нам присоединился и старшой. Мы искупались и опять ушли в кусты.

На одеяле мне тоже место досталось. Старшой повернулся боком, и мне пришлось прижаться к его жопе и спине. Он повернул ко мне голову и сказал:

- Ты говорил, что задуть хочешь? Ну давай.

Я быстро согрелся, сбоку меня гладил наш унтер. Хуй у меня встал, и я забрался на старшого. Хуёк у меня не то чтоб велик, но и не маленький. В две мои ладони не помещается, когда стоит. А ладони у меня широкие... Придавил, нащупал дырку, он охнул и пропустил меня внутрь, я сунул на всю, он закряхтел и попросил потише. Внутри было горячо, и мой хуй ещё подрос и раздвинулся вширь, затрепыхался, старшой застонал, и я начал ебать. Двигалось туго, и я быстро выдернул и спустил ему на спину.

Наш унтер, глядя на всё это дело, залез на меня и вдул мне по самое, я даже не успел слезть со старшого. Жопа болела сильно, было пиздец как больно. Терпел. А куда деться? Да и сладко потом стало. Но ёрзал он по мне долго, спустил не вынимая. Было заметно, что он устал. Сопел, как паровоз на чугунке.

Старшой так и лежал не шевелясь. Тёплые шлепки нашего унтера через меня пришлись ему по нраву. Старшой ухал-ахал под нами. Когда мы слезли с него, он повернулся на спину, его хуй стоял, как кол, и им занялся наш унтер. Вздох-рык - и всё. Мой унтер двигает рукой по хую старшого, выжимая остатки молофейки и направляя залупу себе в рот...

Мы все заеблись и выеблись. Отдыхаем долго. Старшой встаёт, идет обмыться, мы вместе с ним. Возвращаемся. Развалились на одеяле и траве. Чуть не заснул уже. Чую, они зашевелились, и тоже поднимаюсь.

Старшой подзывает меня к себе. Подхожу. Он гладит меня по жопе и тянет на одеяло.

- Пошли. Выебу тебя на всякий случай ещё разок.

Наш унтер смеётся. А мне всё равно уже. Ложусь на живот и чувствую, что старшой, большой и тёплый, наваливается на меня сверху. Его хуй начинает пролезать мне в жопу. Больно. Опять терплю. Пролез - охуительно. Меня ебут, я выпячиваю зад; сладко. Тут меня переворачивают на спину, заваливают мои ноги мне на плечи, и седые усы наклоняются ко мне, и он целует меня в губы. Внутри поршнем ходит его хуй. Я весь вывернут почти наизнанку.

Ебля длится не знаю сколько - минуту-три-пять-десять. В часах я разбираюсь. Учили. Тока так и не понял сколько. Он спускает.

Наш унтер стоит рядом голышом и дрочит. Старшой слезает и перехватывает у меня над головой хуй нашего и начинает сосать... Наш не спеша опускается на колени, потом ложится и немедленно всасывается в мой хуй. Он вялый, но мои яйца переполнены молофьёй. Наш берёт его в рот, и на полувставшем я кончаю ему в рот, он сглатывает. Всё, роздых.

Лежим вповалку. Отдыхаем. Встаю, иду к воде. Она прохладная. Мужики рядом. Фелдль-фельдь... фу ты, язык сломаешь! - в общем, старшой нас выгоняет из воды, обсыхаем, одеваемся, и каждый отдельно идём в расположение полка. Сейчас будет ужин. Живот урчит, да и солнце сильно склонилось к закату.