Лёшкины университеты (глава 15)

Часть 1

Понимая, что уже глубокая ночь, и "Татарин" наверняка хочет спать, Артём начал говорить, стараясь быть немногословным, желая передать только саму суть происшедшего. Однако, чем больше он говорил, тем сильнее нагружал свой рассказ массой различных деталей, имевших весьма отдалённое отношение к делу, таким образом неосознанно пытаясь оправдаться, что его проигрыш был не просто стечением необъяснимых невероятных обстоятельств, а каким-то неизвестным и подстроенным ему "Муслимом" разводняком. Когда Артём закончил, в сушилке воцарилась мёртвая тишина. Артёму даже на секунду показалось, что "Татарин" уснул. Пытаясь разглядеть сидящего в темноте "Татарина", он слегка приподнялся, вглядываясь в темноту, но тщетно. Не зная, как поступить дальше, после непродолжительного молчания, Артём тихо поинтересовался:

- Андрей, ты спишь?

- Нет, - ответил тот.

Артём опять замолчал. Он вдруг остро почувствовал накрывающую его с головой волну стыда от всего, того что, происходит с ним в последнее время. Ему было некомфортно и по-особенному противно. И виной тому служил даже не бездарный проигрыш в нарды "Муслиму", который стал всего лишь следствием излишней самоуверенности самого Артёма. И не последовавшая за проигрышем паника, вызванная обвалившимся на него чувством безысходности в связи с невозможностью рассчитаться по долгам. Отдалённо всплывшая в памяти картина из подвала, когда он, так и не сумев отбиться от "Вади" и его подельников, оказался крепко связанным, лежащим на ящике со спущенными штанами, находясь в одном шаге от самого ужасного падения в своей жизни, которое только можно было представить, тоже уже не грузила его. А вот всё вместе, сложенное в единую цепочку событий, именно это заставляло Артёма краснеть, ненавидя себя, потому что казалось ему настолько диким и невероятным, что он отказывался верить в то, что это происходит именно с ним и сейчас. Не так ему рисовалось его пребывание за забором, когда он впервые переступил порог тюремной камеры. Совсем не так. И вот теперь это молчание "Татарина". Оно убивало Артёма окончательно. Понимая, что говорить всё равно что-то надо, он вздохнул и произнёс:

- Ты, наверное, устал? Пойдём спать.

- Идём, - согласился "Татарин" и поднялся.

Уже в дверях он остановился, посмотрел в темноте на Артёма и сказал:

- Ты знаешь, есть лох по жизни, а есть по принуждению, но и в первом и во втором случае это всё равно лох.

- Не начинай, Андрей, - вздохнул Артём. - Мне итак хуёво от всего этого.

- Так я и не начинаю, а просто констатирую, - "Татарин" потянул дверь на себя и, выйдя из сушилки, пошатываясь пошёл спать.

Он действительно очень устал за день, поэтому, как только его голова коснулась подушки, "Татарин" моментально провалился в глубокий, тяжёлый, алкогольный сон. Чего нельзя было сказать об Артёме. Он ещё долго не мог заснуть, раздираемый противоречивыми мыслями относительно того, что имел в виду "Татарин", выходя из сушилки, когда говорил про "лохов". С одной стороны, конечно, его замечание было справедливым, но почему тогда он вообще никак не прокомментировал сам проигрыш Артёма? То есть не кричал, не упрекал его ни в чём, не пытался учить или стыдить. Отсутствие реакции "Татарина" на его рассказ было для него самым непонятным и мучительным. Проворочавшись почти до рассвета, Артём, так и не сумев для себя объяснить поведение "Татарина" и не понимая, как ему теперь в связи со всем этим вести себя дальше, сморённый окончательно своими тяжёлыми раздумьями, задремал. За решётчатым окном было видно, как от раннего предрассветного света медленно начинают просвечиваться контуры затянувших ночное небо туч, а налетавший время от времени ветер срывал остатки листьев с медленно покачивающихся растревоженных почерневших деревьев. До "подъёма" оставалось всего два с половиной часа...

А ещё через несколько дней "Татарин" вручил Артёму требуемую сумму.

Когда Артём брал деньги, он невольно почувствовал мелкую дрожь в пальцах от волнения. Спрятав деньги в карман, он поднял на "Татарина" полные благодарности глаза и еле слышно проговорил:

- Спасибо, Андрей! Я обязательно верну.

- Вернёшь, конечно, "Ерёма", куда ты денешься? Но одним "спасибом" сыт не будешь, - улыбнулся он. - Я тебе помог. Выручил. Может, и ты мне чем-нибудь поможешь.

- Блин, "Татарин", ты же знаешь, всё что в моих силах! - вспыхнул Артём.

- Знаю. Знаю... Поэтому и хочу поговорить с тобой о деле.

Артём постарался изобразить на лице максимальное внимание, и это развеселило "Татарина".

- Ты чё, "Ерёма"? Расслабься. Я хочу предложить тебе, как денег поднять не хуёво, а ты аж напрягся весь.

- Да нет. Просто слушаю внимательно, - смутился тот.

- Ну слушай... <...>Если всё без проблем начнёт работать, поднимем столько баблосов, что выходить ещё отсюда не захочется.

- Ну, не думаю, - улыбнулся Артём, - всё таки воля есть воля. Здесь один вид проволоки на заборе уже грузит. Чо уж говорить об остальном: дубаках, воспетах, преподах.

- Ну так-то хуй поспоришь, конечно, - согласился "Татарин", - но я к тому, что можно и пребывание здесь сделать весьма нехуёвым.

- Ну, глядя на тебя, охотно в это веришь, - Артём решил сделать "Татарину" комплемент, который судя по всему тому пришёлся по душе.

- А то, - расцвёл он довольно. - Потому как шарить надо, "Ерёма". Вот и ты в движения подтянулся. И для тебя теперь всё в цвет будет. Так что не кисни больше по пустякам. Главное, вести себя правильно и с правильными пацанами общаться, тогда всё пучком пойдёт.

- Хорошо! Я всё понял. Можешь на меня рассчитывать - пообещал тот, - спасибо тебе, "Татарин", ещё раз.

И пацаны, распрощавшись, разошлись по своим делам: Артём искать "Муслима", чтобы отдать проигрыш, а Татарин к Лёшке за деньгами из общака для задуманного.

Часть 2

Когда Артём нашёл "Муслима" и протянул тому деньги, было видно, что последний даже несколько растерялся от того, что Артём так быстро сумел решить свою проблему. Не пересчитывая протянутые купюры, он просто небрежно сгрёб их в руку и затолкал себе в карман брюк.

- Молодец! - похвалил "Муслим". - Слово держишь. Не расстраивайся, ты реально круто играешь. Не повезло просто. Расписку твою я тебе верну сегодня в столовой. На обеде. Сейчас она не при мне. Сам понимаешь, таскать её я с собой не буду.

- Понимаю. Ок. До обеда значит. Да я и потом я не расстраиваюсь, - ответил Артём, - впредь умнее буду. А ты чего не пересчитываешь?

- А на фига? - удивился "Муслим". - Я тебе доверяю. Не будешь же ты меня разводить. Вроде сидели за одним столом. Бухали. Я же своё обещание сдержал, и никто ничего про это не знает. Думаю, что и ты не будешь бока пороть. Ты ж пацан правильный.

Артёму хоть и была приятна похвала "Муслима", но всё равно осадок оставшийся после проигрыша не давал ему покоя. И дело было даже не в проигранных деньгах. Он при любых раскладах вернёт их "Татарину", как только появится такая возможность. Скорее всего, в нём говорило растревоженное самолюбие и осознание того, что его на ровном месте банально развели на деньги. Артём снова вспомнил слова "Татарина" о лохах, которые тот сказал ему тогда в сушилке, и вздохнул. Лохом себя Артём, конечно же, не считал, но теперь такой досадный поворот судьбы его реально напрягал и расстраивал.

- Тогда всё? Без претензий? - спросил он, возвращаясь обратно из своих невесёлых раздумий.

- Та какие могут быть претензии? - рассмеялся "Муслим". - Всё гуд, "Ерёма". Чо уж тут ещё скажешь.

- Ну ок. Пойду я дальше тогда по делам, - Артём развернулся и пошёл по направлению к складам. А "Муслим" ещё какое-то время смотрел ему в след, грея рукой в кармане брюк переданные Артёмом деньги. Настроение у него было отличное.

Отличное настроение было и у "Михея". После последнего разговора с "Туристом" он решил не откладывать в долгий ящик вопрос с вербовкой шныря и, быстро собрав всю необходимую информацию о всех, кого припахивали убирать в административном корпусе, остановился на одном из пацанов по кличке "Чуня". Это был пухловатый пацан, с блестящим сальным лицом, трусливо бегающими глазами и вечно шмыгающим носом. Пацаны рассказывали, что стучал он в своё время безбожно, и информация текла из него, как вода из дырявого ведра. Сначала это всех забавляло, и пацаны даже, прикалываясь на "Чуней", подсовывали ему всякие небылицы, о которых тут же становилось известно администрации, но вскоре эти забавы всем надоели, и когда терпеть эту сочащуюся информационную диарею стало невозможно, "Чуню" решили проучить раз и навсегда. Тогда то его и забрали на административный корпус наводить порядок. Жил он тоже отдельно от всех в комнатке "приежки" с другими такими же своими собратьями по несчастью подальше от основного контингента.

Выманить "Чуню" для разговора оказалось не так уж просто, так как он старался лишний раз не покидать без надобности пределов административного корпуса, чтобы не оставаться без контроля воспетов. И "Михею" даже пришлось пуститься на небольшую хитрость, чтобы вытащить "Чуню" на разговор. Во время последнего приёма у штатного психолога Ирины Сергеевны, или Ирочки, как называли её пацаны, таращась больше на упругую, сжатую узкой белой блузкой грудь нежели слушая замысловатые психологические заключения, "Михей" обмолвился про свой давний конфликт на почве личной неприязни с ещё одним воспитанником и назвал фамилию "Чуни". "Ирочка" пообещала в конфликте разобраться и попросила воспета привести "Чуню" к ней в кабинет. Затащить того в пыльную подсобку находившуюся под лестницей, где хранились швабры с вёдрами и лопатами, после разговора с психологом было для "Михея" делом нескольких минут. Приложив слегка "Чуню" кулаком, он сбил того с ног и поставив на колени велел:

- Замри, сука! Иначе живым отсюда хуй выйдешь!

"Чуня", скованный ужасом, стоял, затаив дыхание, боясь пошелохнуться. Как он ни старался петлять, избегая встречи с пацанами, но теперь, стоя на коленях посреди вонючей, пыльной, пахнущей мокрыми половыми тряпками подсобки, он испытал реальный страх за свою жизнь. Тем более что перед ним находился не кто-нибудь, а "Михей", который мог сделать с "Чуней" всё что угодно. Осознавая, что он попал, "Чуня" жалостливо заскулил:

- Отпусти меня, "Михей", пожалуйста. Я всё сделаю для тебя.

- Сделаешь. Сделаешь, - усмехнулся "Михей", прислушиваясь к звукам в коридоре. Не услышав ничего подозрительного, он подошёл к "Чуне" почти вплотную и стал расстёгивать ширинку на брюках.

- Не надо, "Михей", прошу, - ещё сильнее заскулил тот.

- Что не надо? - "Михей" медленно, пальцами перебирал пуговицы на ширинке брюк.

- Я прошу тебя, "Михей", - "Чуня" готов был разреветься.

- Тебя, сука, пацаны давно в параше утопить хотят. Вот я им сейчас и помогу это сделать. Сначала обоссу тебя, потом ты отсосёшь у меня, а когда воспеты узнают, что ты загашеный чухан, то отправят на отряд, потому что такого чухана вонючего в свой кабинет никто больше не допустит.

Услышав о своих невесёлых перспективах, "Чуня" внезапно обхватил "Михея" за ноги и уткнувшись в них головой, затрясся в рыданиях:

- Я прошу тебя, "Михей"! Умоляю, не надо.

- Фу блядь! Отпусти ноги, пидор! Сейчас соплями мне все брюки измажешь! - "Михей" брезгливо задвигал ногами, пытаясь освободиться от "Чуниных" объятий. Ему было противно. Если бы тот не нужен был ему для реализации задуманного с "Туристом" плана, то он непременно избил бы этого чухана ногами прямо тут и сейчас. В какой-то момент "Михей" даже испытал острое желание смачно плюнуть тому в лицо, но сдержался, а вместо этого зацепил большим пальцем руки резинку своих трусов и демонстративно вытащил наружу из расстёгнутой ширинки член. Увидав это, "Чуня" ещё крепче сжал "Михею" ноги.

- Отпусти, сука, ноги, я тебе сказал! - прошипел "Михей" и с силой оттолкнул "Чуню" от себя. Разжав на секунду руки, "Чуня" потерял равновесие и рухнул на пол. "Михей", воспользовавшись моментом, поставил свою ногу ему на грудь и, пригнувшись, проговорил:

- Ты, сука, пидор, даже не можешь себе представить, какое я испытываю желание обоссать тебя прямо сейчас. Ты знаешь, что с тобой будет, если тебя к пацанам вернут? К тем самым пацанам, на которых ты, пидор, стучал?

"Чуня" лежал и не шевелился.

- Отвечай, сука! Хули ты молчишь? - "Михей" как можно сильнее надавил "Чуне" ногой на грудную клетку.

Ему даже показалось, что там внутри у него что-то хрустнуло. Но "Чуня" лежал, замерев, боясь пошевелиться, только сопли и слёзы были размазаны по его круглому, перепачканному пылью блестящему лицу.

- Ну так как будешь вину замаливать?

"Чуня" опять в полголоса что-то пробормотал с пола невнятное насчёт того, что готов на всё, лишь бы "Михей" его отпустил, и "Михей", понимая, что наступил момент психологического перелома, убрал ногу и велел тому подниматься.

Часть 3

- Слушай меня сюда, чухан, - велел он, когда "Чуня" встал, - если хочешь всё исправить, у тебя есть только один единственный шанс, это помочь мне в одном деле. И тогда я попробую с блатными добазариться, чтобы они не убивали тебя к хуям собачьим и не чморили.

"Чуня" часто-часто заморгал глазами.

- Ну так что? Готов братве помочь? Блатных выручить? Тебе это зачтётся потом.

- Да, - выдавил из себя "Чуня", сглатывая образовавшийся в горле тугой ком. - Я сделаю всё, что ты скажешь. Только прошу, не трогайте меня. Я не виноват. Меня заставляли.

- Кто тебя, суку такую, заставлял? Сколько пацанов вон сидит, никого не заставили, а его заставили.

"Михей" отправил член обратно в трусы и застегнул брюки.

- Воспеты, - ныл "Чуня, - они обещали, что опустят меня, если я им рассказывать не стану.

- И ты повёлся на эту голимую хуету?! Ладно, слушай сюда, никто тебя трогать не будет. Слово пацана! Но за это ты должен оказать мне услугу.

- Какую?

- Свою обыкновенную. Будешь стучать.

"Чуня" зарделся, но, не до конца понимая, к чему именно ведёт "Михей", посмотрел на того заискивающе и аккуратно уточнил:

- А на кого надо воспетам стукануть?

- Я тебе дам, блять, воспетам! - замахнулся "Михей", и "Чуня" сжался. - Будешь мне стучать на воспетов.

"Чуня", услышав последнее, поднял на "Михея" полные удивления глаза и переспросил:

- Это как?!

- Жопой об косяк! К кому ты вхож в кабинеты?

- Ну... Ко многим...

- К "Мюллеру" тоже подпрягают?

- Чаще всего, - "Чуня" снова опустил глаза.

- Мне нужно будет, чтобы ты всё запоминал, что происходит в этих кабинетах. Кто из пацанов туда ходит? Как часто? Какие бумаги лежат на столе? Что там написано? Любые мелочи, даже если они тебе покажутся беспонтовыми. Бумажки в мусорных вёдрах и прочая хуетень. Понял?

- Да, - тихо ответил "Чуня", радуясь про себя, что ничего большего "Михею" не требуется.

Когда тот только начал разговор, он очень боялся, что "Михей" заставит его что-нибудь украсть у воспетов или устроить какую-нибудь другую подлянку. Но теперь, когда он узнал, что от него требуется, то вздохнул с облегчением и после секундного замешательства и аккуратно заметил:

- Но мне трудно отлучаться из админкорпуса.

- Найдёшь, как свалить, когда надо будет. А если что, то я и сам тебя найду. И не вздумай, сука, петлять. Помни, если я сумел тебя сейчас достать, то и другие достанут рано или поздно. И если не дай боже, ты выйдешь отсюда и побежишь меня вкладывать мусорам, ты отсюда реально на волю живым уже не выйдешь, имей это в виду. А если и выйдешь, то один хуй тебя там достанут и тогда тебе пиздец будет реальный. Лучше сам, блять, сдохни. Так что у тебя без вариантов.

- Ты что, "Михей"! Я и не думал... Я тебя понял. Ты только помоги мне перед пацанами как-то.

- Я же сказал, не будешь тупить, будет всё нормально. Будешь хуйнёй заниматься, пеняй на себя.

"Чуня" замолчал. Вдруг в коридоре послышались чьи-то шаги. "Михей" прижал палец к губам и подошёл к фанерной дверце. В коридоре кто-то глухо кашлянул, кого-то позвали, а затем шаги стали быстро удаляться, и вскоре всё смолкло.

- Пора валить отсюда, - тихо сказал: "Михей", - так ты меня понял? Всё фильтруешь. Кто ходит. Как часто? К кому? Что пишут мусора в кабинетах? Пометки там и прочая хуйня. Всё что сумеешь узнать. Не будет результата, пеняй, сука, на себя. Я пошёл. Позже найду тебя.

"Михей" подошёл к двери, прислушался и, не услышав ничего подозрительного, уверенно открыл дверь и вышел из подсобки, быстро-быстро направляясь к выходу со школы. Следом за ним выскользнул и "Чуня".

К этому времени "Михей" уже нисколько не сомневался, что тот будет делать всё, что от него требуется и вскоре у них с "Туристом" будет полная информация и про "Татарина", и про остальные движения, которые происходят у воспетов с пацанами. Однако в отряде, куда он вернулся, чтобы рассказать "Туристу" об успешно реализованном плане внедрения своего информатора в админкорпус, его ждало неприятное известие. А именно то, что бывшего казначея Цвана "Доната" в спешном порядке отправили в городскую больницу. Сначала, конечно, "Михей" не придал этому всему значения, однако когда он встретился с "Туристом", то тот уже не скупясь в выражениях и красках, представил ему всю картину происшедшего.

- "Татаринские" штучки. Чувствую, - зло сказал он.

Михей" помолчал несколько секунд, а потом заметил:

- Не похоже. Да и потом на хуй ему связываться с этим "Донатом". Не его уровень.

- Ну, значит, по его наводке, - не мог успокоится "Турист", - очевидно же.

- А что говорят, Серёга?

- Та в том-то и дело, что никто ни хуя толком не знает. Говорят, что приступ какой-то у него был и срочно пришлось госпитализировать. Но ведь это хуйня полная по ходу. Я так думаю, что "Татарин" общак забрал, а потом просто, чтобы показать нам всем, какой он неебически серьёзный пацан, "Цвановского" казначея прессанул. Плюнул типа нам всем в лицо. Типа ему похуй на нас. Что хочет, то и творит.

"Михей" помялся.

- Хуй его знает. Может быть. Но тогда получается, что, если по наводке, значит, у него кто-то есть, кому он может такое поручить?

Теперь пришло время задуматься "Туристу".

- Блять, вообще ни хуя не айс, если так. Получается, пока тут мы бегали, он порешал все свои вопросы и ещё каких-то обмороков под себя сколотил.

- Не знаю. Не знаю, - покачал "Михей" головой, - пока понятно только то, что ни хуя не понятно.

- Это да, - вздохнул "Турист" грустно, - было бы больше информации, тогда уже можно было бы говорить о чём-то наверняка.

- Скоро всё будет! - загадочно улыбнулся "Михей".

- В каком смысле? - не понял "Турист"

- В прямом.

- Ты что, стукача заслал? - догадался он.

- Угу, - "Михей" растянулся довольной улыбкой.

- Красавчик! Вот это дело! Думаешь не соскочит?

- Та куда ему скакать-то? - усмехнулся "Михей". - Далеко не ускачет. Я ему популярно объяснил все его незамысловатые перспективы. Думаю, он проникся.

- Это ахуеннчик! Но, сука, "Донат". Интересно, что бы "Цван" сказал по поводу всей этой херни. Его же тоже, наверное, ни хуя не греют на киче, как и нас.

- Его-то как раз и греют, думаю, - предположил "Михей", - правда, не мы. Вот что обидно. И реально было бы прикольно сейчас узнать, как он разрулиливал бы всю эту хрень, которая у нас тут творится.

То, что "Цвана" "грели" и без них, "Михей" не ошибся. Имея авторитетного в кругу воров и "бродяг" отца, "Цван", находясь на тюрьме, практически ни в чём не нуждался. Но отсутствие "грева" от тех людей, которых он ставил "смотрящими", уважал их, считал за правильных пацанов, делился с ними последним, удивляло его с каждым днём всё больше и больше. И не то чтобы такая ситуация его сильно раздражала или доставляла неудобств, просто он испытывал угнетающее чувство предательства со стороны своих бывших приятелей, которые или не поняли того, что он им пытался донести или просто возомнили себя неизвестно кем. А донести до них "Цван" хотел одну простую истину о том, что, помогая попавшим в беду пацанам сегодня, которым, может быть, и помощи уже больше ждать было неоткуда, ты по сути помогаешь самому себе, завтра, потому что абсолютно неизвестно, как твоя жизнь сложится дальше и в какие стены тебя занесёт судьба. И вот тогда уже говорить за тебя будут не ты сам и не те, кто сможет тебя поддержать, хотя это по-своему тоже будет играть свою роль, а твои поступки, что более важно для того, кем ты будешь жить дальше: человеком или изгоем.

Часть 4

Однако при любых раскладах, которые только можно было допустить, "Цвану" всё равно до конца не верилось, что его пацаны могли вот так просто забыть о нём. Общение по "дороге" с попавшим сюда "Храпом" тоже ничего не прояснило, потому что, во-первых, "Храп", не желая искушать судьбу, "объявился" сразу, после чего и загремел в "гарем" со своими порядками и правилами, а во-вторых, он и сам толком не знал, что происходило вокруг и почему он тут оказался. Да и общаться с таким контингентом для правильного пацана было западло, пусть даже и в целях выяснения каких-либо серьёзных вопросов. Тут складывалась парадоксальная ситуация. Кран в умывальнике, например, который отводился для "опущенных" трогать было западло. Вещи их трогать было западло. Курить, докуривать, пить с ними и так далее - западло, а вот трахать, касаясь тела или передавать через них "братве" грев, считалось вполне нормальным и допустимым. Да и к тому же, как уже Выяснилось, "Храп" сам то толком сказать ничего не мог, кроме того что постоянно гнал на "Мюллера" и пытался убедить "Цвана", что всё, что с ним произошло, чистой воды подстава. Но от этого всего час от часу было не легче. Погружённый в свои раздумья, "Цван" лежал на шконке, завесившись простынёй, и дремал, пытаясь понять, как ему поступить дальше.

- "Цван", - постучал к нему парняга по кличке "Балу", - где бак? индюшки заварим.

- У "коровы" посмотри! Вроде воду им недавно черпали, - ответил "Цван" привставая.

- Ок. Давай подтягивайся к нам.

"Цван" не ответил, а опять опустил голову на подушку. Всё происходящее ему не Нравилось, и надо было что-то решать однозначно. Он решительно отодвинул Занавеску, отделявшую его от остальной камеры, поднялся и, нащупав под шконкой Тапочки, опустил в них ноги.

- Слышь, "Балу", а кто там из толковых откидывается скоро, не знаешь?

- Чего не знаю? Знаю. "Варлам" из пятой.

- Это "Варлам", который ментам кровь портил?

- Ага. Умник, блять. Его пацаны профессором назвали.

- А чего снимается?

- Та там хуй поймёшь. Толи с терпилой договорились, толи адвокат в суде всё порешал, в общем, хуй проссышь, но на свободу выходит вертухаям на радость, ментам на горе. А что? Передать что-то надо?

- Угу. Надо маляву на волю скинуть, чуваку одному за забор.

- Та, какая это воля, если за забор? - удивился "Балу".

- Ну, там-то воли однозначно больше, чем здесь, - усмехнулся "Цван",- ну так что? Сумеет он мульку передать?

- Да не вопрос! Для тебя, "Цван", сам знаешь, всё что угодно.

- Ну и славно. Сейчас замучу.

И "Цван", взяв ручку стал сочинять "Туристу" письмо. "Турист" был первым, о ком "Цван" подумал, так как именно на него делал в своё время серьёзные ставки. И теперь молчание "Туриста" расстраивало "Цвана" больше всего. "Цвану" не хотелось верить в то, что он настолько ошибался в "Туристе", чтобы тот вот так просто мог от него отмахнуться после всего того, что "Цван" для него когда-то сделал. Стараясь многое не расписывать, он в двух словах изложил суть своих претензий, после чего намёками дал понять "Туристу", как сделать так, чтобы ответ быстрее попал обратно и, закончив, свернул "маляву" в трубочку и передал её "Балу".

- Вечером дорогу замутим, - сказал тот, пряча её себе в карман, - сейчас палево.

Затем, взяв в руки пачку чая, он, глядя на то, как закипает вода в кружке, сообщил:

- Всё! Сейчас закипит.

"Цван" потянулся, взял сигарету со стола и закурил. К "дубку" на запах чая стали подтягиваться и другие сокамерники.

Пока суть да дело, "Татарин", размышляя, над тем, как бы подстраховаться, чтобы задуманный им план, который сулил в будущем неплохой подъём денег с участием "Ерёминого" брата, можно было реализовать без каких-либо происшествий, забрёл на "промку", где столкнулся с "Муслимом". Тот при виде "Татарина" улыбнулся. Была середина дня. Работа в цехах находилась в самом разгаре. Стоял шум от визга столярных станков и непрекращающегося стука молотков. Вокруг в синих робах, перепачканных столярной пылью и стружками, сновали пацаны, перетаскивающие с места на место то доски, то какие-то деревянные заготовки, то оконные рамы. "Татарин" при виде всей этой рабочей суеты скривился и кивнул "Муслиму" головой в сторону, отходя подальше от этого производственного шума. Скрывшись за складом готовой продукции, где было сравнительно тихо, плюс растущий кустарник калины удачно скрывал "Татарина" от посторонних любопытных глаз, он, осмотревшись по сторонам, выдохнул и полез за сигаретами.

- Привет, "Татарин", - "Муслим" протянул тому руку, вытаскивая левой рукой предложенную "Татариным" сигарету из пачки. Подкуривая, он покосился на цеха.

- Чего? Стремаешься? - спросил "Татарин".

- Да не стремаюсь. Воспеты какой-то план поставили нереальный, вот приходится своим пизды давать, чтобы шуршали быстрее. Только раслабишься и оставишь этих обмороков без внимания, они норовят хуй забить на работу.

- Понятно. Что у тебя интересного?

"Муслим", слегка отвернувшись в сторону, запустил руку куда-то в брюки и, пошарив под подкладкой, вытянул оттуда белый прямоугольный бумажный свёрток, завёрнутый в полиэтиленовый пакет, и протянул его "Татарину".

- Это что? - "Татарин" удивлённо приподнял бровь.

- На общее, - ответил "Муслим", заправляясь и приводя себя в порядок.

- Ясно, - "Татарин" довольный стал прятать пакет себе в курточку и тут же спросил: - "Ерёма" тебе деньги отдал?

- Да, "Татарин", всё по чесноку. Часть я тебе на общее вон вернул.

- Часть? - улыбка сползла с лица "Татарина".

- Ну да, - невозмутимо ответил "Муслим.

- А остальное?

- Какое остальное?

- Так, "Муслим", не еби мне мозги. Где бабки, которые тебе "Ерёма" передал?

"Муслим" в один момент стал серьёзным.

- Подожди, "Татарин", ты что, мне предъяву выкатить хочешь?

- Причём здесь предъява? Мы же "пряника" развели на бабки по договорённости, значит, надо бабки вернуть.

- Стоп, "Татарин", давай с тобой эту тему обсудим, - "Муслим" стал серьёзным окончательно, - я смотрю, ты реально мне собираешься что-то предъявить, так вот чтобы у нас не было непоняток я хочу прояснить ситуацию.

- Ну давай проясним, - стараясь казаться спокойным, сказал "Татарин", чувствуя, как в его груди горячей волной медленно нарастает раздражение.

- Ты обратился ко мне с просьбой поиметь "пряника". Ты сделал его смотрящим у себя в отряде, и я тебя поддержал. У тебя там, видимо, какой-то свой интерес. И я не лезу в твои расклады. Ты мне помог подняться, и я по-своему тебе благодарен, поддерживаю тебя всегда и везде, но тут совсем другая тема. Тебе нужен был "Ерёма" для каких-то своих дел, и ты его получил. Но я-то тоже должен с этого что-то поиметь? Я ведь тоже рисковал.

- Та не гони, рисковал, - саркастически усмехнулся "Татарин".

- "Татарин", не начинай. Не заставляй меня вот эти качели запускать. Общаемся же ровно. Так что давай без этих "гони", не "гони". Не на стрелке. И если я тебе говорю, что рисковал, значит, рисковал. Он играет вполне себе нихуёво.

- Я вижу, как нихуёво, что ты больше трёхсот "бачей" унёс с общака.

"Татарин" специально старался сделать акцент именно на последнем слове, но "Муслим" сделал вид, что не заметил этого и просто пропустил замечание "Татарина" мимо ушей.

- Сядь сам с ним поиграй! - спокойно предложил он. – Ты, "Татарин", пиздец какой интересный. Ты и "Ерёму" поиметь хочешь, и меня, и ещё при бабках своих остаться. Вот пошли ради прикола спросим у пацанов, если такая тема была бы у них, кто из нас прав тогда?

Часть 5

Идея посвящать ещё кого-то в такие скользкие дела, как у них с "Муслимом", была для "Татарина" неприемлема. Понимая, что тот деньги отдавать не собирается и дальнейший разговор на эту тему был бессмысленным, чувствуя, как его внутреннее раздражение начинает переходить в глухую злобу, "Татарин", пытаясь успокоить себя, тяжело вздохнул и, тем не менее, стараясь не опускать свой статус, смерил "Муслима" долгим, тяжёлым взглядом и сплюнул в траву.

- Ну раз ты не хочешь возвращать "общаковые" деньги обратно, то так тому и быть.

- "Общаковые" или нет, я этого не знаю. Начнём с того, что они просто честно выигранные. Бля, "Татарин", хорош, а? Ведь у нас всегда всё ровно с тобой было, на хуй вот на ровном месте всё это перечёркивать. Да ещё из-за "пряника" какого-то. Он же один хуй тебе баблосы вернёт, и положишь себе их потом на общак спокойно. А так я чувствую, что ты меня нагреть хочешь. Как-то неправильно это. Я же на общак отстегнул с выигрыша, так что всё по понятиям.

- По понятиям. По понятиям, - закивал "Татарин" головой.

- Выяснили? - "Муслим" как-то искоса, с едва улавливаемой хитрецой посмотрел на "Татарина", и тот уловил этот его взгляд.

- Да, выяснили. Чего тут выяснять-то? Выиграл бабки - получил. Просто я с общака их взял и пацанов не спросил. Так в принципе не делается. Пацаны должны добро дать, чтобы кто-то за проигрыш общаковыми деньгами рассчитался. А если разрешение у всех спрашивать, то и объяснять придётся, что за дела. Опять же "Ерёма" в фуфлфжники скатится и пиздец ему приснится. А это никому не надо. Пацан он вроде не хуёвый. И получается, что или мы весь расклад должны дать или между собой "Ерёму" топить, а тут и то и другое хуйня полная с последствиями.

- А кто тебя просит рассказывать-то? - удивился "Муслим". - Это наша с тобой тема. Больше об этом знать никому и ни надо. А "Ерёма" когда тебе бабки вернёт, кинешь их в общак - и всё. Кто там тебя проверять станет?

- Тоже верно, - согласился "Татарин" и, меняя тему разговора, неожиданно спросил, - тут скоро кой-чо подогнать Обещают, ты как?

- Норм. Закинулся бы. А что по деньгам?

- Х. з. Вроде вполне по нашим ценам.

- Ну если цена реальная, то я возьму.

- Хорошо, "Муслим". Допизделись. Пойду я. Столько ещё геммора всякого.

"Татарин" только собирался было уходить и даже развернулся в сторону общаги, как "Муслим", словно вспомнив, что он хотел сказать что-то важное, слегка хлопнул себя по лбу ладошкой и воскликнул:

- О, бля! Чуть не забыл. Помнишь, ты на сходняк приводил парнягу. Представил пацанам, что тот вроде как у "Цвана" бабки держал?

"Татарин" остановился и развернулся в сторону "Муслима".

- Ну. Донат или "Донателло" вроде поганяло.

- Угу. На больничку его отправили в город.

- В город?! - "Татарин" сделал удивлённое лицо.

- Да. Говорят, что приболел сильно, но пацаны, которые у нас на больничке лепилам помогают, рассказывают, что "опустили" его, и жёстко так, что просто пиздец. Правда, никто не может понять, кто и за что. "Турист", говорят, весь чёрный от злости. Его отряд. Да ещё вот так со стороны кто-то, даже его в известность не поставили, по беспределу. А он смотрящий. Обещает найти и наказать беспредельщиков.

- Ну-ну, - усмехнулся "Турист", - бог в помощь, как говорится. А по поводу того лошка. Судьба по ходу. Если суждено, чтобы тебя на хуй натянули, то никуда уже от этого не пропетялешь, сколько не бегай.

Он пристально посмотрел на "Муслима", и тот даже в какой-то момент почувствовал прокатившуюся по телу дрожь от исходившей от "Татарина" угрозы, которая улавливалась в этом хищном и цепком взгляде. "Неужели его работа?! - промелькнула в его голове догадка. - Хотя на хуй он ему сдался-то? Общак он ведь забрал у него, да и не стал бы он опускаться до какого-то там лоха".

- Наверное. Судьба она такая. Никогда не знаешь, где и чё тебя поджидает. Тем более здесь. Каждый за себя.

- Это ты верно, "Муслим", заметил, - согласился "Татарин", - каждый сам за себя. Не мешай другим, и всё будет ровно у тебя. Ладно. Пошёл я.

Слова о том, чтобы "не мешать другим" неприятно резанули "Муслиму" слух. Он ещё долго стоял на месте, глядя в спину удалявшемуся всё дальше и дальше в сторону общаги "Татарину". На какое-то мгновение ему стало страшно.

Проходя мимо административного корпуса и чувствуя в кармане брюк деньги, "Татарин" интуитивно бросил свой взгляд на окно кабинета "Мюллера", которое по обыкновению было наглухо зашторено. Скользнув взглядом по оконной раме, он поймал себя на мысли, что "Мюллер" давно его к себе не вызывал, но хорошо это или плохо, "Татарин" не знал, однако понимал, что чем чаще он будет "греть" последнего деньгами, тем спокойнее может быть в отношении всех своих вынашиваемых планов. Он на секунду представил себе, как "Мюллер" сидит в кабинете, согнувшись над столом и листая чьё-то дело, мысленно комбинирует свои одному ему известные мусорские подлянки. Но "Татарин" ошибался. В это самое время "Мюллер" сидел в кабинете Валентина Ивановича и, ковыряя ногтем отстающую снизу от столешницы полоску шпона, рассеянно выслушивал скучную речь своего начальника насчёт пошатнувшейся дисциплины. Ему было скучно, а сам монолог Валентина Ивановича отдавала пасторской кислостью и пыльным нравоучительством. "Мюллер" слышал это уже всё много раз и поэтому безразлично рассматривал узоры на обоях кабинета. Присутствующий тут же отец Дмитрий, наоборот, льстиво смотрел в глаза директору, с подчёркнутым вниманием ловя каждое его слово. Отчитывая своего заместителя по воспитательной работе, Валентин Иванович не скупился на эпитеты с какими-то витиеватыми сравнениями и в конце концов сам запутался в том, что говорил, и вернулся к тому, с чего начал, а именно к последним событиям, которые произошли в их учреждении:

- Последние два случая вообще заставляют серьёзно задуматься о результативности вашей работы, Сергей Витальевич!

- Да что вы? - с издёвкой в голосе протянул "Мюллер".

- Не поясничай, Сергей, - попытался тот одёрнуть его.

- Ни на секунду не пытаюсь. Просто мы имеем дело с тем, о чём я вас некогда в этом самом кабинете и предупреждал. Вся эта идея с перемешиванием отрядов, ставкой на актив была изначально обречена на провал. Сколько мы их тут не будем мешать между собой, результат будет один и тот же: разборки, драки, изнасилования. Система.

- Значит, мы должны ломать эту систему. Иначе нас на хер отсюда всех погонят. Ты сам посмотри. За несколько дней два вопиющих случая. Ты знаешь, сколько мне пришлось врача уламывать, чтобы оформить всё как воспаление лёгких? На пацанах живого места не было. Ещё ментам вон проставляться вечером поеду, чтобы не дёргали и не копали. Плохо всё это закончится. Плохо. Ни к чёрту такую работу.

"Мюллер" пристально посмотрел на своего коллегу, но промолчал. Говорить или спорить на тему того, каким образом должна выстраиваться система воспитания в учреждении, он давно уже ни с кем не хотел, так как не видел в этом смысла в силу полной противоположности взглядов на сам подход в воспитательном процессе. "Мюллер" ждал только одного: когда наконец произойдёт что-то такое из ряда вон выходящее, что нынешнего директора наконец-то попросят уйти, и он уже со спокойной душой займёт его место и наведёт тут в конце концов настоящий порядок.

Часть 6

А Валентин Иванович между тем продолжал:

- Мало у нас информации. Плохо мы работаем. Твоя, Серёжа, недоработка. Мы должны знать каждый шаг этих зверёнышей. Мы должны знать, чем они дышат, о чём думают. Мы должны знать то, о чём они ещё даже не успели подумать. А у нас получается наоборот. Вместо того чтобы устанавливать правила, мы живём по их правилам и боремся с последствиями.

- Потому что мы не до конца эти правила принимаем, Валентин Иванович. У нас какая- то половинчатая установка.

- Брось ты, Сергей, свою демагогию. Твоя теория не работает. Делая ставку на так называемых блатных, ты тем самым поощряешь их на беспредел и неподчинение режиму.

- Это каким же образом? - удивился "Мюллер".

- Не валяй дурака. Сам знаешь, что всё происходящее это борьба за положение.

- Так в этом и весь смысл, - усмехнулся "Мюллер" - "разделяй и властвуй". Чем больше между ними срачей, тем меньше у нас головной боли. И главное, что они будут чувствовать свою зависимость от нас. Представьте себе такую ситуацию: вот они мочат друг друга, дерутся, опускают, лезут вверх по пищевой цепи и только ради того, чтобы понравиться нам, администрации, потому что именно мы можем дать им то, что никто больше дать не сможет. Волю тут, за забором. И вот когда кто-то там самый дерзкий из них добивается положения, расчистив себе дорогу, мы его "раз и на матрас". И опять срачи, драки за лидерство. Хотя они и так тут постоянно происходят.

- Это путь в никуда, - покачал Валентин Иванович головой, - мы должны перевоспитанием заниматься, а не поощрять их систему. Мы должны выбивать им из головы эту девиантность, а вместо этого получается, что мы пытаемся возглавить все эти их одноклеточные движения.

- Именно, - согласился "Мюллер", улыбаясь, - именно возглавить. Не давай им ничего. Лучше возьми у них часть их ноши и неси вместе с ними - это будет для них лучше всего, если только это будет по вкусу и тебе самому. А если тебе хочется дать им не больше милостыни, и заставь их к тому же вымаливать.

- А я согласен с Валентином Ивановичем, - внезапно сказал отец Дмитрий, - "Любовь да будет непритворна; отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру".

- Я что-то говорил о любви и добре? Я несу людям дар, - усмехнулся "Мюллер" и, повернув голову в сторону отца Дмитрия, спросил, - и потом, что вы сейчас, имеете в виду? "Зло" "Добро", что вы вкладываете в эти понятия? Это же субъективно оценочная категория. Сколько в мире религий было уже за всё существование человечества? Сотня? Две? Три? И сколько себе подобных люди калечили, направляемые руками своих же жрецов во имя добра и веры? - "Мюллер" махнул рукой, начиная раздражаться. Ему был неприятен этот разговор. - Если вы согласны с Валентином Ивановичем, то было бы больше толку, если бы вы мне рассказывали, что там эти обмороки шепчут вам на исповедях. Вот тогда бы мы и повоевали с ними во имя добра и света.

Отец Дмитрий сделал вид, что обиделся и, раздув свои бледноватые обвисшие щёки некогда красивого лица, с напускным пафосом в голосе проговорил:

- Никогда я не нарушу тайну исповеди. Исповедь это таинство покаяния в грехах, кои есть грязь, и исповедь призвана отмыть её с невинной души кающегося.

- И не только, - усмехнулся "Мюллер".

Отец Дмитрий, понимая, к чему клонит "Мюллер", вспыхнул.

- Мне эти ваши оскорбительные намёки, Сергей Витальевич, уже порядком надоели.

- Так я же ничего не сказал, - развёл тот руками, - это вы тут оба на меня накинулись, обвиняя во всём, что только можно!

- Никто тебя ни в чём не обвиняет, Сергей, - сказал Валентин Иванович, всем своим видом показывая, что это мини-совещание подходит к окончанию, - я просто в очередной раз хочу тебя предупредить, чтобы ты не заигрывался в свои игры, так как пострадаем все мы. Делай больше ставку на актив. Надо, чтобы именно активисты были основными нашими союзниками в борьбе за дисциплину и порядок.

- Да активисты сами себя за западло считают. У них между собой срачей и беспредела куда больше, чем среди блатных.

- Вот и пресекай их. А я поехал, буду пробовать замять последний случай, - директор встал и отодвинул стул в сторону, после чего посмотрел на отца Дмитрия и спросил, - вы кажется, о чём-то хотели просить меня отец Дмитрий?

Выходя из кабинета, последнее, что услышал "Мюллер", это просьбу отца Дмитрия об организации кружка хорового церковного пения. Ему стало смешно, и, боясь рассмеяться прямо в кабинете, он быстро вышел в предбанник и закрыл за собой двери. Вернувшись к себе, он взял сигарету из пачки и подкурив подошёл к окну, дёрнув на себя форточку. Директор порядком его уже начинал раздражать. Конфликт интересов, несовместимость взглядов, отношение ко всему происходящему - всё это выводило "Мюллера" из себя, и сдерживаться с каждым таким совещанием ему становилось всё труднее и труднее. Надо было что-то решать немедленно, не откладывая, но сначала...

Он вернулся к столу, решительным движением растёр в пепельнице окурок затем снял трубку с внутреннего телефона и, позвонив на вахту, распорядился:

- Приведите ко мне Татаринова.

После чего погрузился в чтение лежавшего у него на столе дела.

"Татарин" же, вернувшись к себе в отряд, попал на так называемую пересменку. Пацаны вернулись с работ, переодевались и готовились к обеду, а затем к занятиям в школе. Все сновали кто в умывальник, кто в сушилку к шкафчикам, кто за полотенцем в расположение. Те, кто уже переоделся и привёл себя в порядок выходил на улицу. Двое пацанов, заправляясь прямо на ходу, увлёкшись каким-то весёлым рассказом, подошли к входным дверям, но, увидев вошедшего "Татарина", замерли на месте как вкопанные, не решаясь идти дальше. Тот остановился и осмотрелся. Прямо в коридоре около стола с дневальным и висящими на стене распорядком дня, стенгазетой и какими-то приказами, он увидал "Егорёшу". Тот стоял, упёршись в стол и активно, жестикулируя свободной рукой, что-то рассказывал стоявшему неподалёку пацану. Брюки на "Егорёше" были приспущены, а поверх них небрежно болталась выпущенная наружу майка. Майка была хоть изрядно помятой, но выглядела белой и свежей. Вообще во всём виде "Егорёши" чувствовалась некая уверенность в себе и претензия на лидерство. Одного опытного взгляда хватило бы, чтобы с уверенностью определить "забуревший" "Егорёшин" вид. Единственное, что портило эту его самоуверенность, так это пожелтевшие синяки и ссадины, оставшиеся после драки с Лёшкой. Увидав "Татарина", "Егорёша" замер и даже непроизвольно дёрнул рукой, чтобы заправить майку в брюки, но "Татарин" кивнул головой в сторону каптёрки и коротко сказал:

- Пошли!

В каптёрке находился только "Ганс". Он сидел за столом и что-то писал.

- "Ганс", выйди, нам потрещать надо, - сказал "Татарин", подходя к столу.

"Ганс", нехотя прерывая начатую работу, поднялся и, не проронив ни слова, вышел в коридор. "Татарин" взял пальцами листок бумаги, над которым работал "Ганс", посмотрел его и положил обратно. Это была какая-то ведомость о расходе банно-прачечных принадлежностей. "Татарин", присаживаясь на табурет, кивнул "Егорёше".

- Падай давай. У нас времени децл.

"Егорёша" сел напротив "Татарина" и молча стал рассматривать стены. Он не мог смотреть "Татарину" в глаза. Вернее, мог, но тут же отводил свои глаза в сторону, под этим тяжёлым "Татаринским" взглядом.

- Красавчик, - неожиданно похвалил "Татарин", доставая из кармана переданный "Муслимом" конверт с деньгами.

"Егорёша" вздрогнул от неожиданности, но похвала "Татарина" была ему приятна. Он улыбнулся.

- Рассказывай давай, - велел "Татарин", - а то скоро на обед строится.

- Да чё тут рассказывать? - смущённо пожал плечами "Егорёша".

- Всё и в подробностях. Я хочу знать все мелочи.

Часть 7

"Егорёша" помялся.

- Ну чего. Даже не знаю. Пацаны его в подвал заманили. Тот, который там досками и бумагой в рулонах забитый.

- Заманили?

- Ну у меня кент в "бригаде" из отряда этого лоха, он ему что-то там наплёл, ну он с ним и пошёл.

- А дальше? - "Татарин" почувствовал нарастающее возбуждение

- Ну что дальше? Дали пару раз в бороду и заставили в рот взять. Потом загнули раком и выебали.

"Егорёша" произнёс это с таким спокойствием и безразличием в голосе, будто для него это было будничной и рутинной работой. Чего нельзя было сказать о "Татарине". После слов того, про "дали в рот", он почувствовал, как у него моментально вскочил член. В одну секунду в штанах стало ужасно узко и тесно. Он поёрзал на табуретке.

- И чо он сам в рот взял?

- Да нет, - усмехнулся "Егорёша", - куда там. Выёбывался, "Цваном" пугал. Пацаны его по ебалу приложили несколько раз, даже зуб выбили, а потом на колени поставили. Я первый был. Завафлили ахуенно. Его даже стошнило в конце.

"Татарин" глубоко задышал. Член предательски ломило. Ему захотелось дать в рот кому-нибудь немедленно, прямо сейчас, в эту минуту.

- А в жопу когда ебали, орал?

- Не. Мы ему рот тряпкой заткнули. Мычал, пиздец. Кровища пошла. Потом ногами отпинали. Жопу заставили лизать. Короче, всё как ты просил. Думаю, он реально это запомнит на всю свою оставшуюся жизнь. Когда с больнички вернётся, наверное, вообще его не будет видно и слышно. Если вернётся, конечно.

Не в силах больше сдерживаться, "Татарин" рукой поправил торчащий под брюками член в более удобное положение. "Егорёша" увидав очертания "Татаринского" хозяйства, которое внушительным размером проступало через ткань брюк, выгибаясь на сторону, невольно отвёл взгляд в сторону. К нему пять вернулось, навязчивое опасение, что "Татарин" начнёт склонять его к тому, чтобы он взял у него в рот. Однако опасения "Егорёши" были напрасными. "Татарин", раскрыв конверт, отслюнявил несколько денежных купюр и протянул их "Егорёше". Но к его немалому удивлению, тот отказался их брать.

- Не, "Татарин", спасибо, - сказал он, - мне бы пацанов подогреть. Водка, сигареты, хавчик... С бабками чо мне делать? Бегать искать где что брать? Если нужны будут, я к тебе обращусь.

- Ну ок. Как скажешь. Вечером после ужина найди меня, я тебе нагрею всем, чем ты попросил. Только смотри аккуратно со своей братвой. Особо не палитесь, потому что с воспетами мне вопрос решать дорого, и это я буду с тебя вычитать.

- Да ладно. Не маленькие, - усмехнулся "Егорёша", поднимаясь, - ну, тогда до вечера?

- Угу. Скажи дневальному, чтобы какого-нибудь пидорка мне сюда загнал. Только по шустрому, пусть метнётся. Если до обеда не успею, после обеда он сам у меня сосать будет.

"Егорёша" уже взялся за дверную ручку, посмотрел в сторону "Татарина", оскалился злой улыбкой и вышел в коридор. А уже через несколько минут в дверь постучали. Открыв двери, в каптёрку неуверенно зашёл один из отрядских "опущенных" пацанов.

- Давай, давай подгребай. Не стесняйся, - приободрил его "Татарин", вставая из-за стола и расстёгивая свои брюки. - Двери только закрой.

Пацан провернул за собой дверной замок и дополнительно щёлкнул ещё шпингалетом, после чего подошёл к "Татарину". Тот осмотрелся по сторонам, взял полотенце с "Ганса" кровати и кинул себе под ноги. После чего сел обратно на табуретку и приказал:

- Соси давай! Не торопись, но чтобы к построению на обед успели.

Пацан взялся за резинку "Татаринских" трусов и потянул их вниз. В ту же секунду оттуда пружиной, ударив пацана по носу, выскочил стоявший уже во всю член. Пацан на некоторое время даже отпрянул, но "Татарин" взяв его за затылок рукой, подтолкнул головой ближе к своему члену, приговаривая:

- Хули ты очканул? Хуя что ли не видел никогда? Давай, яйца полижи немного и соси.

Но не успел пацан взять "Татаринский" член в рот и сделать несколько поступательных движений головой, как вдруг до их слуха донёсся шум, открывающейся входной двери, после чего, громкий мужской голос позвал дневального, велев тому срочно разыскать "Татарина" и отправить его к заместителю директора по воспитательной работе.

- Блять! - выругался "Татарин" и уже даже взялся было одной рукой подтягивать трусы вверх обратно, но прислушавшись к движениям в коридоре, опустил руку обратно и приказал замершему на коленях пацану:

- Продолжай давай. Только, сука, быстрее. Один хуй сюда никто не зайдёт.

Сразу после обеда, когда пацаны уже выходили из здания столовой строиться на крыльце, к "Татарину" подошёл воспет и, взяв его за рукав, повёл в сторону.

- Руку-то отпусти, я сам пойду, - дёрнул плечом "Татарин".

- Я тебе, блять, дам сам, - выругался воспет, однако руку опустил, подтолкнув, правда, при этом "Татарина" легко в спину. Зайдя в административный корпус, "Татарин", ступая по мягкой приятной красной ковровой дорожке, подошёл к кабинету "Мюллера" и постучал. В туже секунду он обернулся и увидел спину пацана, усиленно драившего подоконник губкой с мыльной пеной. Было видно, что пацан старался изо всех сил. Руки его ходили живо то вверх, то вниз. Острые лопатки, выступающие через сукно форменной курточки, время от времени то отчётливо появлялись, то пропадали. Это был "Чуня". "Татарин" только хотел было отпустить в адрес шныря какую-то непристойную колкость, как в ту же секунду из- за двери пригласили входить, и он потянул дверь на себя.

- А, это ты, "Татарин", ну заруливай, заруливай. Заждался уже тебя.

"Татарин" аккуратно, стараясь не шуметь, прикрыл двери за собой и, тихо ступая, подошёл к столу.

- Присаживайся, - кивнул "Мюллер" на стул.

"Татарин" оглянулся и, достав из кармана конверт, положил его перед "Мюллером" на стол, после чего сел на предложенный стул. Даже не осмотрев содержимое конверта, "Мюллер" сгрёб его в шухляду стола и вопросительно посмотрел на "Татарина".

- Ты чего мне тут устроил?

"Татарин" удивлённо раскрыл глаза.

- Ты мне, блять, глаза не выкатывай, на хуя ты беспредельничаешь не по делу?

- Сергей Витальевич, да не в жизнь! - "Татарин" приложил руку к груди.

- А кто двух пацанов опустил? На больничке вон порванные лежит. Мне уже доложили, что это твоя идея.

- Да врут! Чес слово врут, Сергей Витальевич. С чего бы мне беспредельничать? Один если верить, пидор был, а второй лох, который мне вобще на хуй не впёрся.

- Откуда ты знаешь, что лох? - "Мюллер" хитро посмотрел на "Татарина" поверх очков.

- Так, а кто же он ещё, если дал себя вот так опустить? - не растерялся "Татарин".

- Его избили. Зуб выбили. Зверьё вы какое-то, а не люди.

"Мюллер" постучал карандашом по столу и, меняя тему разговора, спросил:

- Как в общем дела? Общак я так понял у тебя, раз "Цвана" казначей уже на больничке.

- Общак у меня, но я никого не трогал, - продолжал отпираться "Татарин".

- Трогал не трогал, это уже такое. На общак кого поставил?

"Татарин" помялся.

- "Татарин"?

Тот заёрзал на стуле.

- Давай колись. Мы же тут не в игрушки играем?

- Та ну. Зачем он вам. Я долго такого подбирал. В глаза не бросается. Овца. Но башковитый.

- Башковитый, а овца. Так не бывает "Татарин". Если умный, то есть за что беспокоиться, учитывая, что про тебя такого не скажешь, - усмехнулся "Мюллер".

"Татарин" попытался сделать вид, что обиделся и даже поджал губы. "Мюллер" сделал вид, что не заметил этого.

- Так кто он?

- Я не знаю, - выдавил из себя "Татарин".

- Не знаешь, кто тебе бабки считает? - "Мюллер" удивлённо изогнул правую бровь.

- Знаю, конечно, - поправился "Татарин", - я не знаю, как его фамилия. "Малой" и "Малой". Вроде Лёшей зовут. А так хуй его знает. На лицо знаю, а по фамилии на хуй он мне нужен.

- Понятно, - сказал: "Мюллер" вставая и подходя к большому металлическому шкафу, доставая ключи из кармана, - сколько уже с вами тут обмороками работаю, никак не могу привыкнуть к тому, что люди порой даже не знают, как зовут друг друга. Как собаки. Одни клички.

Он выбрал ключ на металлическом кольце связки и открыл им большую металлическую дверь. Та неприятно скрипнула и раскрылась.

- А чего? Так удобнее. Погоняло есть, значит пацан. Да и потом фамилия что скажет, а погоняло до хуя, что может о человеке сказать. - ответил "Татарин" на замечание "Мюллера".

- Да ты психолог прям, - улыбнулся "Мюллер" и сгребая в охапку стопку папок поднёс их к столу и положил перед "Татарином", - давай, показывай мне казначея своего.

Часть 8 (последняя)

Понимая, что "Мюллер" не слезет с него и рассказывать всё равно придётся, "Татарин" стал брать папки по одной и всматриваясь в фотографии пацанов, которые были приклеены на твёрдых картонных обложках, откладывать их в сторону. Где-то на десятой папке он наткнулся на Лёшкино дело. "Татарин" какое-то время подержал папку в руках вглядываясь в фото и проходящую через дело полоску и протянул её "Мюллеру".

- Этот.

- Коротков?

- Получается да. Фото его. А что за полоса? - кивнул "Татарин" на папку.

- Повышенное внимание. А ты говоришь овца, - "Мюллер" взял Лёшкино дело в руки и положил его на свой стол. Остальные папки он вернул обратно в шкаф и закрыл тот на ключ. Вернувшись на своё место, он сел в кресло, отложил папку в сторону и внимательно посмотрел на "Татарина".

- Начинаются серьёзные дела, и ты не должен меня подвести, - внезапно сказал он. Сказано это было как-то по- особенному чётко и тяжело. "Татарин" почувствовал, как по его спине слегка покалывая, медленной волной прокатились мурашки. Уточнять, что именно "Мюллер" имеет в виду, он разумеется не стал, а просто сидел и молчал ждал, что тот скажет ещё. "Мюллер" помолчал какое-то время, смотря куда-то мимо "Татарина" погрузившись в свои мысли, а затем простучал по столу пальцами, словно обдумывая что-то, и сказал:

- Беспредела подкинь. Но, без фанатизма. Актив пока не трогай. Пусть они шуршат, но место им обозначь. На общак увеличь сборы, если кто-то будет залупаться, скажешь мне, будем решать. От меня что-то надо?

"Татарин" задумался. Что можно было просить у "Мюллера" сейчас? Решить проблему с "Туристом"? Ну так проблемы пока, как таковой не было. "Турист" даже не путался под ногами, а просто игнорил "Татарина". "Муслим"? Наказать или проучить? Так "Татарин" уже решил для себя, кто этим займётся. Не придумав ничего особенного, он пожал плечами и неожиданно сам для себя попросил:

- Там это... "Пряник" ваш по семье тоскует. Может свиданку ему замутите?

- Какой пряник?

- "Ерёма", которого вы мне пристегнули.

- А... Еремеев. А чего он сам ко мне не обратится?

- К вам обратишься, - усмехнулся уголком рта "Татарин", - он достал уже просто меня по ушам ездить. Ну и там если свиданку ему замутите, чтобы на входе особо не шмонали.

- А ещё что тебе? - улыбнулся "Мюллер". - Ты "Татарин" наглей, но меру знай.

- А чего наглей то? Ну пронесёт он сигарет, может бухла какого-то пару бутылок. Прям преступление такое великое. Итак тут этого добра крутиться до хуя, - произнёс "Татарин" и осёкся.

"Мюллер" вопросительно посмотрел на него, а "Татарин" поняв, что сморозил что-то не то, покраснел.

- Ну давай давай, наваливай дальше, раз уж начал. - стал его подначивать "Мюллер".

- Да я не то имел в виду. Я имел в виду, что в принципе если захотеть, то достать можно. Но опять же не всё, да и не сейчас. Вон какую духоту по зоне кинули, пацаны задыхаются в край. Не свиданок, ни курить, ни побухать.

- Ну а ты как думал? Это вам не пионерский лагерь. Насчёт сигарет подумаю. Какие брать? Попроще?

- С хуя ли попроще?! Берите если что мальборо.

- Мальборо? Пацанам? - удивился "Мюллер". - Широко живёшь, "Татарин". На долго ли тебя так хватит.

- Пацанам? - улыбнулся тот. - На хуй надо было. Себе конечно же. Остальные не заработали пока.

- Ох, смотри "Татарин", аккуратнее, - покачал "Мюллер" головой. – Ладно, иди. Будут тебе сигареты и свиданка.

"Татарин" поднялся поблагодарил "Мюллера" и вышел из кабинета.

"Чуня", отмыв подоконник, возился уже около шкафов в предбаннике, протирая на них пыль и обтирая горшки с цветами мокрой тряпкой. "Татарин" бросил на него взгляд и спокойно пошёл дальше к выходу. "Чуня" ещё какое-то время смотрел ему вслед, а затем принялся дальше тереть цветочный горшок стоявший на полке.

После ухода "Татарина" "Мюллер" открыл Лёшкину папку и полистал страницы. Глядя в неё и не находя ничего особенного, он внезапно поймал себя на мысли, что ему что-то не даёт покоя. И вдруг он вспомнил! Полистав календарь на столе, он в ворохе исчёрканных простым карандашом страниц нашёл подчёркнутую несколько раз фамилию Коротков и, встав, подошёл к сейфу. Открыв сейф он достал объяснительную "Гвоздя" повертел её в руке, вернулся к столу, где напротив фамилии Коротков еле надавливая карандашом написал слово "Казначей", после чего снял трубку с телефонного аппарата и набрал вахту. Спросив, чем заняты сейчас отряды, он попросил после окончания занятий привести Лёшку к нему на беседу, а затем, отправив Лёшкино дело и объяснительную "Гвоздя" в тумбочку стола, встал и вышел из кабинета. В предбаннике, наткнувшись на "Чуню" он велел тому:

- Протрёшь у меня пыль с полок и выбросишь мусор из корзины, я скоро вернусь.

"Чуня" изобразив на лице полную готовность и подчинение, кивнул головой и зашёл в кабинет "Мюллера", замерев на некоторое время в дверях. Пацаны не любили и боялись этого кабинета. Идя сюда никто не знал наверняка, с чем ты выйдешь обратно. Всё на них наводило страх: и массивный стол "Мюллера" и металлические шкафы, о которых рассказывали, что в своё время "Мюллер" буквально швырял в них с воспетами неугодных пацанов головами. А висящие на стенах картины и портреты Достоевского с Дзержинским просто вселяли в пацанов животный ужас. С ними были связанны отдельные истории. Бывалые пацаны рассказывали, что если "Мюллер" или кто-то из находящихся в кабинете воспетов просил поправить эти картины или портреты, то это было нужно лишь для того, чтобы пацан поднял руки. После чего следовал ужасный по своей силе и боли удар носком с набитым в него песком по почкам, от чего многие пацаны теряли сознание прямо у стены. Ещё некоторые пацаны рассказывали, как их били по голове толстыми томами комментированных кодексов. Это называлось у воспетов: "усваивать криминальный кодекс". Одним словом не хороший был кабинет. Аккуратно ступая по поскрипывающему полу "Чуня" подошёл к столу "Мюллера" и под участившиеся удары сердца, посматривая то и дело на дверь стал изучать сам стол, пытаясь найти на нём хоть что-нибудь интересное. Но тот был пуст. Ни бумажки, ни записки, ничего. Затаив дыхание, "Чуня" попробовал дёрнуть ящик стола, но и он был заперт на ключ. Тогда он подсел к мусорной корзине и заглянул в неё. Порванные бумажки не представляли никакого интереса для него, так как они были или мелко порваны или просто пустые и скомканные в такую себе бумажную снежку. "Чуня" достал из кармана пакет, перевернул в него содержимое корзины и поставил корзину на место. Осмотрев стол ещё раз и не найдя ничего из того чтобы, хоть как-нибудь, могло заинтересовать "Михея", он хотел уже было начать убирать пыль с полки, как вдруг его внимание привлёк раскрытый настольный календарь. Удивил "Чуню" не столько сам календарь, сколько то, что раскрыт тот был на давно прошедшей дате. Посмотрев на страницу, он прочитал подчёркнутую несколько раз "Мюллером" фамилию Коротков и стоявшую тут же пометку "казначей". Каким-то внутренним чувством "Чуня" почувствовал, что это должно быть что-то очень важное, поэтому, проговорив про себя несколько раз увиденную фамилию, он убедился в том, что запомнил её, и принялся за уборку дальше.

После занятий, когда пацаны, выходили из здания школы и строились у крыльца, чтобы идти в сторону общаги, переодеваться и готовиться к ужину, "Татарин" подошёл к "Ерёме" и, улыбнувшись сказал:

- Готовься. Скоро свиданка тебе будет.

- Откуда знаешь? - удивился тот.

- Сон увидел, - засмеялся "Татарин".

- Не, "Татарин", я серьёзно.

- Так и я не шучу, - стал в одну секунду серьёзным "Татарин", - говорю, приснилось. А сны у меня вещие. Так что готовься. Начинаем наши дела делать. Брата предупреди, с ним свяжутся.

Он ещё хотел что-то сказать, но вдруг заметил, как к их отряду подошёл дежурный воспет и что-то быстро сказав Лёшке, взял того за рукав и повёл за собой в сторону административного корпуса. Артём перехватил взгляд "Татарина" и удивлённо спросил:

- Куда это он "малого" потащил?

- Хуй его знает, - пожал "Татарин" плечами. - Не нравится мне что-то это всё.

Однако закончить свою мысль он так и не успел, так как в ту же секунду прозвучала громкая команда отрядам строиться и выдвигаться в сторону общежития.

страницы [1] . . . [6] [7] [8]