Холоп

Часть 1

Алексей Николаевич Иванов, двадцати лет от роду, стройный и симпатичный брюнет возвращался в родовое имение на летние каникулы. Он учился в столичном университете, и, хотя звёзд с неба не хватал, был на хорошем счету, так как учился прилежно, а в обхождении был весьма приятным и любезным молодым человеком.

У въезда в усадьбу его поджидали родители, сестра и прислуга. Когда дрожки подъехали ближе, из толпы дворовых слуг выскочил высокий стройный парнишка с копной светлых волос. Он ловко схватил лошадей под уздцы, поглаживая и целуя их потные морды. О, да это же Ивашка-драная рубашка, с которым они частенько играли в прошлом. Как же он вытянулся и возмужал, просто не узнать в нём чумазого парнишку. От прежнего Ивашки осталась только белая кудрявая голова, да глаза - синие, как бездонные озёра.

"Чёрт, как же он оказывается хорош, просто красавчик, и почему я раньше не замечал этого? Где он прятался от меня до сих пор? Вроде на конюшне. Надо будет перевести его к себе в услужение", - подумал Алёшенька.

Как только он сошёл с экипажа, на шею кинулась сестрица Варвара и тут же принялась целовать да обнимать, что-то рассказывая, мешая ему должным образом поприветствовать родителей. Вареньке в этом доме всё позволялось и прощалось. Она недавно вышла замуж за немолодого вдового предводителя уездного дворянства и теперь приехала погостить в родительскую усадьбу на время каникул любимого брата.

Сразу после свадьбы Варенька взяла власть в доме мужа в свои руки и стала строгой хозяйкой большого имения. Мужу было недосуг заниматься хозяйством, поэтому всем заправляла она. Сидеть без дела скучно, поэтому она выискивала повод для наказания слуг. Не дай бог, девка прольёт воду или уронит что-то, её тут же высекут розгами под строгим присмотром госпожи, которая любила наблюдать за поркой. Хозяйка наслаждалась моментом соприкосновения розг с нежной кожей и получала огромное удовольствие от вздрагиваний и стонов.

В родовом имении Варвара развлекалась с милой простоватой игрушкой по имени Ивашка, регулярно подтрунивая и издеваясь над ним. Дерзкий парнишка никак не хотел подчиняться, и уже много раз розги становились наглецу уроком.

По приезде молодого барина помощника конюха и стремянного Ивашку перевели в господский дом камердинером. Хозяйские дети раньше запросто играли с Ивашкой, теперь всё изменилось. Камердинера допускали только одеть или раздеть молодого барина, полить воды на руки при умывании или потереть спинку при купании. Вот и все обязанности. Казалось бы, не работа, а мечта, но на самом деле она оказалась гораздо сложнее прежней, ведь поблизости всё время находилась молодая госпожа, которая придумывала одну пакость за другой.

С лошадьми Ивану было гораздо спокойнее, по крайне мере, он всегда понимал, чего они хотят, а если разговаривал с ними ласково или гладил бока, лошади махали головами и касались его своими мягкими губами, нежно целуя в благодарность за ласку. Лошади гадили в стойле, но божьим тварям так положено по природе, и Иван не брезговал убирать за ними, а вот за господами ходить оказалось намного сложнее. Невозможно понять, что творилось в их головах, особенно в голове у молодой госпожи, которая гадила не так безобидно, как лошади.

Любимой забавой Варвары было опрокинуть подносимое ей питьё. С того самого момента, как однажды в жаркий день ей приспичило попить морсу и она случайно узрела возмужавшего давнего друга, жажда просто замучила её. Она всегда звала именно Ивашку, и когда тот услужливо, с поклоном подносил ей питьё на подносе, выбивала из рук то поднос, то стакан. Много раз Ивашка падал от ловко подставленной подножки, и каждый раз Варвара громко смеялась, а потом требовала строго наказания за разбитую посуду. Ивашка всегда покорно сносил несправедливость, не смея перечить или спорить. Нет, животные так подло себя не ведут, потому-то он и любил лошадей больше, чем людей.

"Какой же этот Ивашка противный, хоть бы раз возмутился или закричал, когда его секут. Только губы сожмёт, и ни звука, ни стона, словно даже не дышит", - злилась Варвара, а его покорность распаляла её ещё больше. Она просто сходила с ума: "У- у-у, чертяка лохматый! Сколько же можно над ней издеваться? Секут его, секут мерзавца, и всё впустую, а ей нужно всего лишь, чтобы он ползал перед ней на коленях и молил о пощаде. Пуркуа па? Разве это сложно?"

Вечерами Ивашка, сильно скучавший по лошадям, выводил их по очереди и объезжал по манежу, устроенному на большой поляне за господским особняком. Алёшенька наблюдал за выездкой из окон своей спальни, и от одного только вида Ивашки у него внизу возникало приятное томление. Он так привык к этому зрелищу, что ждал его с нетерпением весь день с раннего утра.

Алёша смотрит, как Иван выводит лошадь из конюшни, аккуратно вкладывает удила и накидывает узду, поглаживая ей лоб и шею. Он целует лошадь прямо в губы, а она отвечает, касаясь повсюду своими подвижными губами со смешными торчащими волосками. Так они милуются, волнуя и будоража нутро Алёши, которому очень хочется оказаться на месте лошади.

Сирота Ивашка вырос на конюшне, а потом парнишка работал форейтором - кучером, сидящим верхом на одной из запряжённых лошадей, и настолько наловчился в выездке, что обходился без седла, только уздечкой. Лошади охотно подчинялись его воле, выполняя все команды, передаваемые толчками ног, бёдер и движением рук, с намотанными на них поводьями.

Наездник лихо вскакивает на спину лошади, ложась поперёк, а потом устраивается поудобнее и словно врастает в неё во время объездки. Сначала он пускает лошадь шагом, потом обнимает за шею и, ударяя босыми пятками в упругие бока, переходит на рысь и галоп. Ивашка прижимается к шее лошади и поглаживает её шелковистую гриву, а Алёша в своей спальне представляет, как трётся наездник своим сокровенным о холку и как подрыгивает у него в промежности упругое естество, когда крепкие ягодицы стучат по лошадиной спине. Ему очень хочется самому оказаться под Ивашкой, чтобы они соприкасались, ударялись, шлёпались друг о друга голыми телами, и холоп тёрся о него своим огромным елдаком размером с треть аршина.

Продолжая подглядывать за тем, как Ивашка совершает ритмичные движения, Алёшенька возбуждается, дрожит, и на лбу у него выступают капельки пота, а вздыбленный член начинает требовать немедленной разрядки. Он поспешно задёргивает шторы и продолжает подсматривать в узкую щель. Руки сами собой лезут под тесные панталоны и начинают привычные движения в такт ударам ягодиц о спину лошади. Сначала они двигаются в одинаковом темпе, затем Алёшенька начинает частить, опережая наездника, потом ещё, и ещё быстрее, и наконец он кончает свой бешеный галоп брызгами в заранее приготовленный батистовый платок.

Алексей потерял невинность давно, в университете стал находить и любить себе подобных богатеньких юнцов, но теперь сирота Ивашка, выросший с прислугой в их родовом имении, затмил собой всех бывших любовников, потому что никто не мог так сильно возбуждать его одним только своим видом.

Утром Ивашка как всегда поднялся в спальню молодого господина с кувшином воды для умывания. Ничего не предвещало беды, но она подкралась незаметно вместе с молодой госпожой.

- Мон ами, экскюзе муа, Алекс, я кажется знаю, кто трогает твой о-де-Колон, - Варя аж подпрыгивала на месте от возбуждения, так была рада разоблачению вора. - Братец, ты только принюхайся к этому мерзавцу. О волёр!

Братец внимательно смотрит не на мерзавца, а на сестру. Он просто не узнаёт её, так сильно изменились манера поведения, разговора и даже внешность сестры. С тех пор, как она вышла замуж и стала управлять домом мужа, превратилась из капризной избалованной девчонки во властную и жестокую фурию. "Анж а леглис, э диабль а ля мэзон" (ангел на людях, дома чёрт).

- Эй, дурень, а ну-ка, подойди сюда, - громко подзывает Варвара растерявшегося слугу, который только и ждал подходящего момента, чтобы поскорее улизнуть.

Ивашка подошёл и склонил в услужливом поклоне льняную головушку, как его учил дворецкий.

- Алекс, мон шер, ты чувствуешь парфюм? Чуешь, как благоухает этот монстр в соплях? Как же ты посмел, мерзавец, лапать своими грязными ручищами вещи господина? Подойди ближе, дурак! - говорит она, всё время принюхиваясь и шевеля ноздрями, как сивая кобыла.

Ивашка сделал ещё пару шагов вперёд и склонился теперь чуть ли не до земли. Что ей нужно от него? Опять она задумала очередную коварную фиглю. Ивану не привыкать. Если бы госпожа только унижала, но сейчас она обвиняет его в воровстве. Нельзя допустить, чтобы молодой господин считал его вором. Иван не выдержал наговора и отчаянно замотал белой кудрявой головой, отрицая лживое обвинение. Накануне Варвара сама со смехом брызгала ему на волосы и одежду о де Колоном, хотя он уворачивался от брызг. Теперь госпожа лжёт, выставляя его вором. Как пить дать - опять его высекут. Разве это жизнь? Ни дня без порки.

Часть 2

Когда вечером Ивашка так и не появился на выездке в манеже, встревоженный Алёша пошёл искать своего слугу на конюшню, и то, что он увидел сначала повергло его в шок, а потом привело в бешенство. Его желанный Ивашка лежал на земляном полу, слегка прикрытом сеном, лицом вниз с вытянутыми над головой связанными руками, а прекрасное белое тело, которое он до сих пор толком не видел, было полностью оголено. Как она посмела!?

Раскрасневшаяся взмокшая Варвара хлестала Ивашку вожжами по спине и ягодицам. Каждый удар оставлял на теле блондина яркие красные полосы.

- Не сметь! - закричал Алексей, перехватывая руку сестры, занесённую над Иваном. Не удержавшись, он отпустил ей звонкую пощёчину.

Варвара растерялась, но не отступила, только гневно посмотрела на брата, помешавшего ей получать удовольствие:

- Жё нэ компран па (я не понимаю), что с тобой, мон шер!?

- Гадина. Une sale pute (грязная потаскуха)! - гневно прокричал Алёшенька, заметив дьявольский похотливый огонь в глазах сестры.

Этого ему показалось мало, и он добавил презрительно:

- Да ты просто распутная девка - вот ты кто! Отныне я презираю тебя!

Он всё понял по её горящим глазам. Алёшеньке давно знаком этот обжигающий огонь вожделения, поэтому ревность сразу захлестнула его: оказывается, пока он тайком подглядывал за Ивашкой, не решаясь действовать открыто, сестрица бесстыдно домогалась его камердинера. Так вот к чему были все эти нелепые придирки и обвинения. Одна только мысль о том, что они успели переспать, приводила его в бешенство.

- Завтра же, слышишь, прямо с утра ты уедешь к мужу. Или я всё расскажу родителям. И чтобы я тебя больше не видел! - кричит Алёша на сестру в сильном возбуждении.

Его трясёт от гнева, глаза горят, а руки дрожат. Варенька не узнаёт братца, она даже представить себе не могла, что так дорога ему. Он так сильно злится из-за её недостойного поведения. Как же иначе можно объяснить этот гнев?

- Вон отсюда! - закричал Алёша, окончательно распалившись и указывая резким движением руки на дверь.

Варвара вздрогнула, развернулась и убежала, недовольно поджав губы.

Тут только Алёша заметил управляющего, который стоял в углу понурив голову, комкая в руках свой картуз. Глаза управляющего опущены, словно ему стыдно за то, что здесь произошло.

- Как ты посмел, не уведомив меня, наказывать моего камердинера? Отвечай!

Окрик и гневный взгляд молодого барина заставил управляющего задрожать, и он затараторил, оправдываясь и заикаясь:

- Алексей Николаевич, не извольте гневаться! Каюсь, виноват-с! Но не по своей воле, был принуждён-с, ибо барыня соизволили самолично наказать Ивана за дерзость. Велели молчать и никому не докладывать. Алексей Николаевич, помилуйте-с старого преданного слугу, - управляющий сначала склонился в три погибели, но сообразив, что на фоне унижения хозяйского камердинера этого будет недостаточно, грохнулся на колени.

Барин подумал немного и сухо распорядился:

- Отцу ничего не докладывай. Всего этого не было. А сейчас ступай.

Барин развязывает верёвки, ощупывает холопа, проверяя цел ли тот и как сильно пострадал от побоев, потом начинает оглаживать плечи и грудь. Большие синие глаза настороженно распахнулись, внимательно вглядываясь в лицо молодого господина.

- Господи, как же ты хорош, как статуя античная - белая, гладкая, вся выпуклая. Под тряпками твоими этого не видно. Чудо как красив! - восхищается барин и никак не может наглядеться. - Чёрт тебя подери, Ивашка! Да с тебя можно лепить Давида или Аполлона, ну, по крайней мере - юного Антиноя. Ты же вроде сирота? В тебе точно есть благородная кровь, не может простой мужик быть таким прекрасным. Уж не папенька ли согрешил со своей крепостной, а?

Иван ничего не понимает и ошалело смотрит на барина. А молодой господин проводит, едва касаясь пальцами по высоким скулам, неспешно разглаживает золотистые брови, очерчивает указательным пальцем профиль и наконец проводит большим пальцем по губам чумазого холопа, словно распечатывает секрет.

- Боже, как совершенны черты лица, чистая греко-римская классика, симметрия редчайшая, а в глазах можно утонуть, такие синие. Чертяка синеокий! Не хочешь меня уважить?

Барские губы осторожно прикасаются к верхней губе, потом к нижней - покусывая и засасывая, а напоследок страстно всасывают в себя целиком неподвижные застывшие в страхе губы. Юркий язык раздвигает их, проникает внутрь и начинает хозяйничать, всё обследуя и изучая.

У подогретого побоями Ивана после такой глубокой ревизии вырывается тихий стон и тяжелеет естество, но он не спешит отвечать на господскую ласку - всё ещё страшится.

"Ух, чертяка черноглазый, что же он творит? - думает Иван и тут же восторгается: "А барин-то, могёт! Да ещё как! Вот она кака ласка барская, ако их розги горячие".

"Ох, дьявол синеокий, какой же ты сладкий!" - думает Алёшенька, продолжая активно вторгаться языком в холопский рот.

"Господский язык, ох, что он творит?" - успевает подумать Ивашка, а сам нюни (губы) распускает, облизывается, да глаза блаженно закрывает от удовольствия.

"Чёрт, чёрт подери этих господ, етить их всех и в хвост, и в гриву! Не согласен я играть в ваши игры!" - думает он в следующую минуту, внимательно вглядываясь в лицо молодого барина, силясь понять, что тот задумал. Наверное опять его - простофилю разыгрывают. Ох, дождётся егойная несчастная задница нового наказания. Ивашка останавливается и недоверчиво смотрит на возбуждённого Алёшеньку.

А тот не собирается играть со своим слугой и всё оглаживает его голое тело да смотрит восхищённо словно пьяный.

- Господи! Дал же Бог елду холопу, не просто дал, а одарил, не меряя, целой третью аршина, - говорит барин восхищённо, поглядывая на добротное хозяйство в густых золотистых зарослях, а у самого губы с руками так и чешутся поскорее всё это добро обмерить.

Ивашка уже совсем ничего не понимает, он словно проваливается в сон, потому что наяву быть такого не может. В этом сладком сне молодой барин набрасывается на своего слугу как голодный и жадно обсасывает губы, покусывает соски, буквально зацеловывает, а барские руки так и шныряют повсюду - оглаживают и ласкают. Скромный забитый слуга побаивается барина и сначала только подчиняется, но затем начинает активно отвечать на ласки и срывает с молодого господина всю одежду. Оба оказываются друг перед другом полностью обнажёнными.

Барин опрокидывает Ивашку навзничь на стог сена, и его губы начинают порхать, медленно спускаясь вниз: сначала шея и ключицы, потом гладкая выпуклая грудь с крепкими вытянувшимися от ласк сосками. Над пупком кончик языка упирается в головку, но он почему-то не спешит приласкать и обсосать её, словно барину доставляет удовольствие дразнить холопа. Разве барин не видит, как головка распухла и изнывает от желания? Горячие губы скользят мимо и спускаются вниз по стволу возбуждённого окрепшего естества, торчащего над дорожкой из золотистых волос.

Барин продолжает мучить Ивашку, заставляя замирать от сладкой пытки, лукаво поглядывая исподлобья. Наигравшись с мошонкой, покрытой редкими золотыми волосками, он опускается ещё ниже и начинает водить пальцем между ягодиц, нежно массируя упругое колечко. У притихшего Ивашки вырывается громкий стон, а Алёшенька только ухмыляется. Когда его горячий язык раздвинул тугое колечко и проник внутрь, ошеломлённый Ивашка вскрикнул и выгнулся дугой, он ещё ни разу не пробовал такого отъявленного злодейства. Что это барин вытворяет? А Алёша продолжает орудовать юрким языком, водя им по кругу и внедряясь вглубь маленькой пульсирующей дырочки.

Скоро барский язык сменили ловкие пальцы и начали тереть и надавливать на скрытый внутри бугорок. Как громко стонет и извивается холоп, прямо как уж на сковородке! Алёше доставляет огромное удовольствие наблюдать за дрожащим и изнывающим от желания холопом.

- Ивашка, знал ли ты об этом источнике наслаждения, скрытом внутри? Отвечай! - строго любопытствует барин, внимательно всматриваясь в лицо Ивашки.

- Ей богу, барин, не ведал ни про какие источники! Ох, паче чаяния они сладки! - кричит обезумевший от ласк слуга.

И в самом деле, откуда мужикам знать анатомию? Потрахали друг друга грубо и остервенело, излились во все мыслимые отверстия, вот и вся недолга. А шустрые умелые пальцы молодого господина всё трут и мнут заветный бугорок, доводя холопа до одури. Слишком сладкая пытка. Как только барин обхватил свободной рукой набрякший елдак и начал посасывать головку, Ивашка охнул и поддался вперёд стремясь проникнуть поглубже в глотку. Однако, сделав несколько движений, не выдержал и взмолился:

- Алексей Николаевич, родненький! Не извольте гневаться, мочи моей нету терпеть! Барин, миленький, невмоготу боле, позволь излиться, - жалобно захныкал холоп, - позволь, барин, позволь!

Часть 3

Только Ивашка потянулся к своему вздыбленному члену, чтобы наконец излиться, передёрнув пару раз привычными движениями, как барин больно шлёпнул холопа по рукам и развёл их в стороны.

- Ишь ты, какой шустрый. Нет, Ивашка, не смей! Не спеши, дальше будет только лучше, - ответил барин, выпуская изо рта блестящий, изнывающий от желания излиться елдак и крепко сжал его основание.

Ивашка давно уже не был девственником и перетрахал втихаря всю прислугу обоих полов, но от необычных ласк барина просто обалдел. Его дрочёный по- всякому уд жаждал проникновения и желание было столь велико, что холоп забылся в сладкой эйфории, резко перевернул барина на живот и вторгся в него одним рывком привычно грубо и глубоко. Барину было не впервой принимать, он покорно раздвинул ноги, прогнулся в пояснице и получил от дерзкого проникновения хоть и болезненное, но ни с чем не сравнимое удовольствие. Оба громко застонали.

"Что это я - болван - делаю?!" - промелькнуло в голове у Ивашки, а кол его похотливый, плевать хотел на всякие мысли в голове, он словно зажил своей отдельной жизнью сам по себе, продолжая ритмично и размашисто проникать в холёное барское тело, которое ничуть не возражало, а наоборот, покорно привстало на четвереньки, выгнулось по-кошачьи гибко, оттопырив попку, касаясь головой пола, ну, и ягодицы барские тоже, знаемо дело - сами по себе стали поддаваться навстречу бёдрам и подмахивать. Барин наконец получил то, о чём так долго мечтал, подглядывая за выездкой лошадей.

Верховая езда без сбруи научила Ивана сливаться с партнёром воедино и всё понимать без слов. Они ощущали друг друга, как единое целое, отзываясь на каждый стон, вздох или едва заметное движение. Умелый наездник ударялся бёдрами о ягодицы барина, шлёпая по ним большой волосатой мошонкой с крупными мудями, при этом он не забывал оглаживать, целовать и покусывать спину.

- Не останавливайся, Ивашка, быстрее, ещё быстрее. Глубже, глубже давай! Переходи уже на галоп! - нетерпеливо приказывает барин.

Холоп ускоряет темп и, крепко схватившись за талию, начинает остервенело всаживать в барина свой натруженный елдак.

Вот уже наездник запыхался, по лбу и груди его ручьями стекает пот, он сбросил скорость и стал двигаться медленнее. Зато ритмичность и глубина проникновения стали гораздо совершеннее - завершёнными, доведёнными до последнего миллиметра под разными наклонами. Крепкий кол плавно скользит до самого основания, пока мошонка не шлёпает по ягодицам, а когда идёт обратно его удерживает от выскальзывания наружу головка, увеличенная словно набалдашник.

Алёша быстро поймал заданный темп и начал ритмично подмахивать, сжимая ягодицы и мышцы внутри себя, словно старался выцедить из елдака все соки. Слаженно, красиво ярились молодцы. Каждый сосредоточенно делал своё дело, и каждый через некоторое время ощутил внутри себя негу, разлившуюся по всему телу предвестником оргазма. Барин начал реагировать так страстно, что наезднику пришлось затыкать ему рот, иначе он своими криками разбудил бы всю усадьбу.

- Всё! Ивашка! Больше не могу, сейчас кончу, - прохрипел наконец барин.

И откуда только у холопа взялась смелость? Он барина совсем не слушает и продолжает гарцевать сзади, всё время наклоняясь, продолжая ласкать вспотевшую спину и "гриву".

- Можешь, барин, ещё как можешь! Ты погодь с кончой! Как вы мне давеча говорили, Алексей Николаевич? Ты токмо потерпи, миленький, дальше будет лучше, - издевательски прошипел Ивашка прямо в ухо и грубо заломил барину руки за спину, не позволяя прикоснуться к готовому излиться члену.

Он с силой надавил большим пальцем на точку в промежности чуть пониже мошонки и тоже сумел отсрочить извержение. Несколько раз размашисто шлёпнув руками барина по ягодицам, Ивашка задрал их повыше, и Алёшенька тюкнулся мокрым от пота лицом прямо в грязный колючий стог сена. Барин лежит и не смеет перечить своему холопу, который так разошёлся, словно его подменили.

Как так вышло, сам того не ведает, но словно по волшебству Иван преобразился, приосанился, стал грубым и жестоким. Войдя в образ, он с большим удовольствием останавливал ярню и, не вынимая наружу елдака, размашисто шлёпал барина по ягодицам, обзывая уничижительными и бранными словами.

- Ах ты блудяшка бредкий! - шипит холоп на барина, награждая его увесистым подзатыльником, а тот только стонет, да улыбается блаженно.

- Ещё, давай ещё, Ивашка, не останавливайся, шлёпай сильнее, будь пожёстче, да сквернословь позлобнее, - требует барин.

- А ну, погодь! Закрой свою темницу брыдлую, чувырло пердодроченный! Забью до смерти, аки псовку бессоромную! - частит Ивашка и с силой вжимает лицо барина в стог.

Холоп так вошёл в роль, так разошёлся, что в пылу страсти грубо схватил барина за волосы и резко оттянул голову назад, заставляя его сильно выгнуться и полностью подчиниться. От такого грубого обращения Алёшенька сразу поплыл, сладкая волна оргазма захлестнула его, он закричал в голос от удовольствия, огнём опалившим всё тело, и сжал ягодицы с такой силой, что остановил резкие размашистые движения крепкого холопского елдака, захватив его в плен, отказываясь выпускать наружу. Иван сразу почувствовал судорожные спазмы внутри барина, приятно обволакивающие его горячую, полную напряжения плоть, и начал обильно выплёскиваться сам.

Животная страсть - дикая и необузданная - толкала их в этот момент слиться воедино, каждой клеточкой смешаться, объединиться всеми возможными способами. Алёша повернул голову, оглядываясь назад, сильно выпятил губы, и Ивашка тут же накрыл барина своим мокрым от пота горячим телом, прижался плотно, жадно впиваясь в подставленные губы. Они остервенело вгрызались друг в друга, проникая и соприкасаясь языками, проталкивая их дальше и глубже, пока волны оргазма не стихли.

- Господи! Как же хорошо-то! - донёсся пришибленный шёпот обалдевшего Алёшеньки откуда-то снизу, из-под распластавшегося на нём Ивана.

- Алексей Николаевич, не извольте гневаться, я это... давеча погорячился в пылу страсти, хватил лишку дубина стоеросовая. Простите великодушно, барин, - виновато промямлил Ивашка.

- Молчи! Молчи, Ивашка, не смей портить момент своими холопскими выходками. Мне всё понравилось, даже очень. И не вздумай сейчас вынимать из меня свой елдак, не смей шевелиться! - приказал барин строго, и они пролежали так ещё некоторое время молча, щека к щеке, взмокшие и усталые, но до невозможности счастливые.

- Барин, голубчик! Я-то ни-ни, даже не думал вас ослушаться, но уд-подлец обмяк и сам собой сдаёт позиции, опять же соки, обильно излитые внутри, стремятся наружу, вот он - негодник супротив вашего приказу и выскользнул наружу, мерзавец.

Алёшенька млеет и блаженно улыбается, слушая оправдания Ивана. Никогда ещё он не был так счастлив, хотя и лежал придавленным тяжёлым телом своего холопа, с налипшими травинками из стога, растрёпанный и перепачканный, весь мокрый от пота и кончи - собственной, вылившейся белёсой лужицей под живот, и Ивашкиной, продолжающей обильно стекать по промежности и бёдрам.

- Вы же не хухря какой замызганный, Алексей Николаевич, лягем рядком, и я вас оботру маленько, - продолжал суетиться Ивашка, заботливо обтирая барина своей рубахой, вытаскивая из барских волос застрявшие травинки и соломинки.

- Какой же ты красивый, Ивашка, - здоровенный, косая сажень в плечах, сам мускулистый с гибким станом, весь в золотых волосах, словно зверь какой дивный в лесу пойманный да лаской приручённый. Превозмочь тебя в крепости объятий или осилить в ярне нет мочи, а в соитии с тобой такая скрыта сладость, что и не высказать. И очи твои, что озёра бездонные: всмотришься в цвет их лазоревый, словно прохладной ключевой воды напьёшься. По сердцу ты мне пришёлся, Ванечка, просто бальзам на душу долгожданный.

- Алексей Николаевич, миленький, и ты мне зело люб, да не умею я выразить словами, что внутри чувствую, вы уж сами, барин, за меня сообразите складно, будто бы я это вам сказал.

- Ах, хитрец, ну и плут, - рассмеялся барин, притянул к себе и расцеловал холопа, лежащего рядом, - может велишь за тебя ещё чего поделать? Конюшню почистить или, может, по хозяйству помощь нужна? А может, кого подрюкать из прислуги вместо тебя?

- Не извольте беспокоиться, барин, дрюкать я и сам горазд. Полно вам, Алексей Николаевич, изгаляться! Вам бы всё подтрунивать да подымать меня на смех, я же в другом смысле. Я к вам со всем почтением, но грамоте совсем не обучен.

- Да не изгалялся я вовсе. Даже не знаю, что мне в тебе больше нравится - лицо, телеса или елдак с мудями. Редкое сочетание природной красоты. Эх, Ваня, Ваня, тебя бы с малых лет грамоте да манерам обучить - дивный эталон мужской красоты из тебя получился бы. Надо будет заняться с тобой самыми простыми основами наук, обучить мало-мальски чтению и счёту. Станешь мне помощником и наперсником.

Часть 4 (последняя)

С той ночи эти двое начали регулярно заниматься азбукой и выездкой. Днём читали по слогам, вечером в поле за барским особняком катались на лошадях, а ночью у них начиналась другая выездка - в спальне барина или на сеновале у Ивашки. Для Алёшеньки эти тайные встречи стали самыми желанными, ведь только с синеглазым дьяволом у него получалось кончать без рук, а для Ивашки барские ласки оказались во сто крат слаще всех, испробованных до этого. Барин умел принимать, тут с ним никто не сравнится, потому что ни у кого из дворовой прислуги не было такой открытости и проникновенности, чтобы так деликатно понимать, глубоко принимать и обходиться с большим достоинством. И это всё не о чувствах.

Странное дело: как только у них начинались интимные скачки эти двое тут же, не сговариваясь, менялись ролями. Алёшенька с большим удовольствием становился покорным холопом, а Иван в жизни простодушный и тихий, сразу делался властным, грубым и жестоким господином. Но жестокость эта была такой сладкой и желанной, что Алексей Николаевич готов был всем пожертвовать, только бы Ивашка был с ним почаще и пожёстче.

Однажды барину вздумалось осуществить свою давнюю фантазию и пойти глубокой лунной ночью на реку купать лошадей. Ивашка стращал Алёшеньку, мол, ночью на реку итить никак нельзя, в это время там анчутки (бесенята) купаются да с русалками хороводят. Утащат на дно в ил и залюбят там до смерти. Но барину зело приспичило етиться в реке ночью, он ни в какую: хочу, да и всё тут.

Любовь в воде - особое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Хотя делаешь всё то же самое, выходит как-то по-другому - необычно. Может, это потому что на волнах качаются звёзды, и огромная луна расплывается серебристой дорожкой, по которой медленно гуляют лошади. Они тихонько ржут, покусывая спины и бока, заигрывают друг с другом, теребя холки. Вся округа пропахла свежескошенной травой, и ароматы разнотравья смешиваются с запахом спелых яблок из близлежащих садов, пьяня и кружа головы.

На берегу Алёшенька встал на колени перед холопом и начал жадно облизывать его уд. Сначала прошёлся губами вдоль и поперёк, потом поласкал самые чувствительные места - дырочку и уздечку. Заглотил, выпустил изо рта и залюбовался: уд дрожит, блестит и светится в лунном свете словно живой. Стоило кончику языка слизнуть прозрачную капельку с головки, как уд зашевелился словно змей, готовый к выпаду. Его упругое и крепкое тело увеличивалось, слегка покачиваясь, росло на глазах будто по волшебству. Алёшенька по лицу себя им гладит, восхищается нежностью бархатистой кожицы, кончиком языка проводит по вздувшимся венкам, целует головку прямо в глазок и шепчет:

- Как ты прекрасен в лунном свете, словно сказочный Василиск! Яви свою силу и ети меня так, чтобы лошади позавидовали!

- Полно тебе изгаляться словами, барин! Ты мошну приласкать не забудь, мудя нюнями покатай, - благостно улыбнулся Ивашка, потом вдруг сразу изменился в лице, будто что-то вспомнил, взвился, схватил за волосы покорного Алёшеньку и требует. - А ну, погодь! Как следоват ублажай, тварь на сучьих ножках! Борзо лижи муди, етить твою мать, баламошка глуподырый, паскуда дрюканая, иначе рот твой ветрогонный вмиг порву!

- Эх, жаль, Ивашка, грамоте ты не обучен, из тебя знатный писатель-народник получился бы.

- Кто позволил тебе, ёнда архибрыдлая открывать свой воняльник? А ну, закрой своё жерло многодрюканное и не раскрывай, пока я сам тебе - поганцу не велю, - Ивашка больно бьёт барина по губам, потом грубо надавливает на челюсти, заставляя открыть рот, и проталкивает в глотку до самого упора свой слегка опавший уд.

Ивашка долго елозит им, несмотря на слёзы, выступившие на глазах Алёшеньки, и скоро уд снова увеличивается, превращаясь в хорошую дубину с большой красной булавой. Холоп достаёт её из глотки и наотмашь хлещет барина по щекам и губам, тот только тихонько сопит, не смея поднять глаза или подать голоса, да нюни выпячивает, стараясь попасть ими под сочную головку.

Потом Алёшенька как-то умудряется снова заглотить выросшую на глазах дубину, буквально натягиваясь на неё до самого основания. Ивашка внимательно наблюдает за ним сверху и не верит своим глазам: восхищается тому, как молодому господину удаётся справиться с его огромной елдой.

Барин плавать не умел, поэтому далеко заходить не стали. Алёшенька обвил руками крепкую шею любимого холопа, стоявшего почти по горло в воде и сразу начал насаживаться сверху. Большая крепкая булава Ивашкиной дубинки упёрлась во вход и долго не хотела проникать внутрь, хотя на берегу холоп долго разминал отверстие поплёвывая и просовывая в него сразу все пальцы, затем растопыривая их. Видно, все слюни водой речной смыло, да от прохлады растянутая дырочка сжалась. Алёша стал подпрыгивать и с силой насаживаться на крепкий елдак. В первые мгновения, когда крепкая дрочёная булава наконец проникла в него, расширяя проход, Алёша почувствовал резкую боль, и никакая красота вокруг не могла сравниться с сильными ощущениями в его заднице.

Со временем боль смылась, утекла вместе с тихой речной водой, и их обоих стали накрывать волны удовольствия. Ивашка стоял в воде, широко расставив ноги, как Колосс Родосский до землетрясения, и поддерживал за бёдра подпрыгивающего на нём Алёшу. Прохлада и блаженство обволакивали их со всех сторон. Рядом фыркали лошади, лунный свет освещал их гладкие мокрые спины, и никому не хотелось выходить из воды на берег - ни людям, ни лошадям, ни анчуткам, притаившимся на дне.

У барина уже посинели губы, да зуб на зуб не попадал, а он всё прижимался к большому тёплому холопу, не собираясь выпускать его из объятий.

- Ого-го-го-го!- закричал он на всю округу, запрокидывая голову вверх, любуясь звёздным небом.

Лошади разом подняли головы и прислушались, прядая ушами.

- Иго-го, - тоненько заржал в ответ молодой жеребец, слегка потряхивая мокрой гривой.

- Алексей Николаевич, страсть как люблю тебя, но в одном вы плохи, барин, - меры вы не ведаете. Ведь мы оба кончили, и орали вы уже как оглашенный, так, что всю округу всполошили, чего же дальше-то бутусить? Было всё, как вы хотели - красиво и возвышенно. Побарахтались вместе со звёздами и лошадями, опять же воней всяких цветочных с ближнего покоса нанюхались, пора и почивать. Холодно же, не ровён час, простудитесь, барин, - он отнял руки от господской задницы, аккуратно оторвал его руки со своей шеи и бережно поставил Алёшеньку на дно.

- Осторожно, барин, не поскользнитесь, ил тут, что твои сопли или конча, такой склизкий.

- Мон шер (милый), вечно ты самый возвышенный момент умудряешься испортить своими мужицкими экзерсисами. Ах, мон амур, мон анж (любимый)!

- Можете монать и материть меня всяко-разно, барин, как вашей душеньке угодно, но захворать я вам не позволю, - продолжал бубнить Ивашка, тщательно растирая барина пушистым полотенцем.

Когда он одевал Алёшу, прислуживая словно за маленьким, несколько раз незаметно перекрестил и коснулся губами лба, проверяя, не простыл ли тот в прохладной речной воде и нет ли у него жара.

- Дрочёный (балованный) ты мой, любый, - нежно поцеловал он Алёшеньку в макушку, подсаживая на лошадь.

Потом на сеновале они всё повторили, и раскрасневшийся, изрядно помятый барин с довольной улыбкой заявил:

- Ты мой, слышишь, ты только мой! Я никому не позволю унижать или любить тебя. Отныне никто не должен лицезреть тебя таким, каким вижу я в самые сладкие моменты. Слышишь меня?! Даже просто нагим никто, кроме меня, тебя больше не увидит. Понял?

"Да ну тебя, барин, не пошёл бы ты к черту лицезреть его елду", - подумал про себя Иван, привыкший к свободным отношениям между дворовыми. Он обалдело смотрит на барина, глупо хлопая васильковыми глазами, потому что совсем не понимает сути требований молодого барина.

- Я не стану тебя сечь, Ивашка, просто сразу убью, если ты изменишь мне с кем-нибудь. Теперь понятно?

- Ага, уразумел я, что вы со своей сестрицей - два сапога пара. И чего вы до меня докопались? Неужто, любый мой, сумлевается во мне? Странные вы оба, ей-богу, хрен редьки не слаще. Но твой хрен, барин, самый сладкий, так зачем же мне искать кого-то другого? От добра добра не ищут.

Когда лето закончилось и настало время возвращаться в столицу на учёбу, Алёшенька уговорил родителей отпустить камердинера Ивана с ним, чтобы тот жил с другой прислугой в особнячке, который ему снимали на время обучения. С тех пор друзья никогда не расставались, даже после того, как молодой барин женился и завёл детей.

Со временем Иван Николаевич превратился в видного, статного, молчаливого дворецкого в усадьбе своего друга Алексея Николаевича. Он так и работал на барина, хотя давно получил вольную. Остался бобылём, не захотел заводить семью. Ну, не любил дворецкий людей, он больше любил лошадей, и частенько его лукавые синие глаза зажигались ярким таинственным светом от скачек, которые они с барином устраивали по ночам в спальне дворецкого.

страницы [1] [2] [3] [4]