Хороший (глава 2)

Часть 1

Дача Ершовых, точно зачарованный солнечный остров, пленила Даню окончательно. Небывалое дело: он с лёгкостью просыпался раным-рано! Целые дни проводил в компании Радмира: вместе они работали в саду, устраивали частые лесные прогулки, помогали тете Кате по хозяйству. Вечера посвящали тренировкам: на грифе Данила появились первые блины, а ел и высыпался он вдосталь. Так что через пару недель стали видны первые результаты. Выяснилось это случайно.

Раздевшись перед сном, он потянулся за телефоном на старинном трюмо и увидел себя в зеркале. Ошеломлённый паренёк в отражении из-под соломенной чёлки оглядывал окрепшие плечи, руки. Пресс было видно и раньше - из-за худобы. К тому же прочертились линии грудных мышц. Тело сделалось более мужественным. Теперь - Даня мысленно признался в этом - принадлежи оно кому-то другому, вызвало бы у него влечение. До чего же странно было видеть себя привлекательным! Данил поклялся выкладываться на тренировках без остатка. Результат того стоил.

Вот в окна второго этажа топлёным маслом влилось летнее утро. Однако хорошее настроение Данила пошатнулось: на завтрак семья Ершовых собралась не вся. По словам тёти Кати, Радмир накануне взял кутят Эльбы, посадил в коробку и отравился раздавать знакомым. Желающих было трое, все в разных уголках дачного посёлка. Как видно, он просто не успел обойти всех вовремя. Его тарелка со стулом пустовали.

Когда же со стола убрали, Данил обнаружил себя не у дел. Тётя Катя возилась на кухне, дядя Миша чинил что-то под капотом белого джипа - никакой помощи им не требовалось. Девчонки запёрлись в своей комнате. Из-за высокой двери скучно по-наставнически раздавался голос: женский без возраста, но с идеальным произношением снова и снова твердил фразы на немецком. Григорий Афанасьевич лёг отдыхать. А вместе с ним, казалось, задремал под зноем и весь дачный посёлок. Тогда Даня собрал карандаши с бумагой в синюю папку. Отправился в лес делать эскизы.

Устроился на песчаном склоне под соснами. Вначале набросал близкую реку, потом несколько домиков на другом берегу. Но летний жар успел разморить, и Даня отложил рисунок незаконченным. В тени смолистых медных стволов улёгся на песок. Лениво глядел из-под полуприкрытых век вдаль. Там плыли празднично-белые облака, похожие на дым далёких пушек. Ветер гладил верхушки деревьев, потом легко летел куда-то.

Время остановилось. Данил не чувствовал его хода. Сомлевший, запустил пальцы в тёплый песок и был неподвижен. Ни мыслей, ни желаний - только тело отзывается ласковому миру. Вот прохладный камешек в песке под правой ладонью. Мирно гудят пролетающие мимо пчелы с пасеки. Вот чуть пахнуло в лицо свежестью реки. И снова жарко...

По тропе из леса он возвращался с чувством приятной опустошённости. Изредка смахивал чёлку со вспотевшего лба, прижимал к боку папку. Вспомнив, каким вкусным бывает молоко из холодильника в такую жару, чуть ускорил шаг. Калитку бордовых ворот распахнул уже по-свойски. Навстречу из коттеджа вышла тётя Катя: одной рукой держала свёрнутое полотенце, другой упирала в бок кастрюльку с кашей.

- Как раз вовремя! Радмирка вернулся, скоро обедать будем. Он в душе пока моется, - кивнула куда-то в глубину тенистого сада. - Отнеси ему, пожалуйста, а то мне Эльбу кормить.

Ещё охваченный приятным летним безмыслием, Данил принял бежевый рулет полотенца. Побрёл к зарослям смородины. Там в густой зелени стояла деревянная будка летнего душа, вся тёмная от влажности. Внутри слышался шум воды. Даня на ходу погладил полотенце: ему хотелось оказать Радмиру эту услугу. Хотя бы мимолётно прийтись кстати.

Заранее улыбаясь, он перехватил папку с полотенцем поудобнее, свободной рукой потянулся к дощатой двери, чтобы постучать. Замер.

Оконце будки было непрозрачным. В планках крестообразного переплёта сидело матовое стекло. Оттого все расплывалось за ним в неясные очертания. Да только одно стёклышко в переплёте заменили, должно быть взамен разбитого, на обычное. Сквозь эту прозрачную преграду Даня увидел.

В сумерках будки по стенам колыхались блики. Посередине стоял полубоком обнажённый Радмир. Смывал пену с тёмных волос. Полуденное солнце падало на него из отверстия для душа наверху, отражалось от мокрых досок пола: атлетическую фигуру Радмира с поднятыми руками охватил волшебный ореол воды и света. Точно божество, купался он в самой летней благодати. Брызги летели солнечными искрами.

Данил сглотнул пересохшим горлом. Опустил голову. Лишь через минуту постучал. Шум воды в будке затих. Скрипнуло - в приотворившейся двери показалось мокрое лицо Радмира. Он утирался ладонью:

- Даня? Тоже помыться хочешь? Бли-и-ин, я всю воду, наверное, спустил!

- Не, я это, полотенце тебе, вот, возьми.

- А, спасибо! - Радмир кивнул, мимоходом слизнул каплю с верхней губы, шире приоткрыл дверь. - Но, если будешь мыться, заходи. Воды не хватит, так ещё натаскаю.

- Не-не-не! Я пойду, там помочь надо. Вечером помоюсь, - пряча взгляд, Даня заторопился прочь от душевой будки через сад. Судорожно тискал папку, боялся оглянуться.

В беседке - укрытой от мира пологом дикого винограда - он спрятался. Стоял неподвижно возле пустующих ротанговых кресел. Напряжённо глядел в пол. Стоило закрыть глаза, и вновь, как наяву, представала прежняя картина: округлая линия светлых мускулистых ягодиц, перетекающая в узкую талию, а затем - разворот могучей спины, плеч. Дрожание света на стенах. Крепкие, облитые водой руки, вскинутые к голове.

Увиденное случайно - будто украденное сокровище - остро волновало, не оставляло места ничему другому. Одержимый этими мыслями Даня, наконец, выбрался из беседки и украдкой шмыгнул на второй этаж коттеджа. Запёрся в отведённой ему комнате.

С обеда и до самого вечера Данилу стоило больших усилий делать вид, будто ничего не произошло. Он был рассеян, за столом не услышал, как к нему обратился дядя Миша - все только посмеялись. Случайно пролил на белую футболку вишнёвый сок. Пришлось переодеваться. Когда позвонили родители из Малайзии, отвечал невпопад.

Тщетно Даня понадеялся развеяться на тренировке: близость Радмира и само пребывание в его комнате так взбудоражили, что он сбивался со счета при каждом подходе.

Когда настало время укладываться спать, Данил забрался под прохладную простыню с досадой на весь минувший день. Сегодня он показал себя неловким, глупым. А ведь поначалу так хотелось быть со всеми в этом доме наравне - своим! Вдобавок он стыдился собственной скованности: вот предложил Радмир помыться вместе - зачем было так сбегать?! Ответил бы спокойно и ушёл. Так нет же...

Вспомнилось минувшее утро. Песчаный склон под соснами и облаками. Даня поскорее завернулся в умиротворяющие видения, не замечая, как наплывает на них сон.

Вот уже идёт он к даче, кругом светло, ветер шелестит листвой каштанов. Однако внутри ворочается беспокойство: чего-то важного нет рядом, нужного. Да ведь это пропала папка с рисунками! Надо поскорей найти её, во что бы то ни стало.

В коттедже Даня обходит безлюдные комнаты, ищет. Все попадаются заколки, ежи расчёсок, чужие стоптанные туфли, пустые флакончики духов - ненужный сор, который даже выкинуть не жаль. Летнее солнце в окнах, кругом душно. Как вдруг Данила озаряет: папка спрятана вовсе не здесь!

Он выбегает в сад. Среди зелёных смородиновых зарослей находит душевую будку. Распахивает дверь и слышит:

- Заходи.

Данил вступает в сумеречный мокрый рай. Нагой Радмир улыбается, распахивает объятия. Прижимает к себе - точь-в-точь как при первой встрече. Даня, уткнувшись лицом в мускулистую грудь, задыхается от жаркого счастья. "Нашёл! Нашёл, нашёл!". Целует неистово загорелую кожу, стонет и едва не плачет - так долгожданно это мгновение, что он не в силах вместить происходящее. До слез боится потерять.

- Какой же ты хорошенький, - раздаётся над ухом.

Внезапно сон начинает таять. Даня всеми силами цепляется: "Нет! Все взаправду! Пожалуйста! Ещё немного!". Хочет удержаться за Радмира.

Поняв, что происходит, Данил вывалился из сна, как из коробки. Испуганно сдёрнул простыню прочь. Напряжённый член давно высунулся из белых плавок. Уже содрогался, выплёскивал толчками тёплое на живот. Даня, приподнявшись на локтях, моргал в темноте мокрыми от слез глазами, тяжело дышал. Оглушённый и потерянный, пережидал покорно, пока тело явит свою волю полностью.

Член немного расслабился. Медленно опустился на живот в тёплые следы сна. Ещё большой, упругий. Данил утомлённо откинул голову на подушку. Вздохнул. Нужно было что-то делать.

С большой осторожностью повернулся, включил лампу на прикроватной тумбочке. В её желтоватом свете понуро оглядел себя. Шепнул короткое ругательство. Из рюкзака пришлось достать полотенце, чтоб вытереться насухо. Следом Даня занялся тщательным осмотром постели. По счастливой случайности простыню удалось не запачкать. Вот был бы позор.

С некоторым облегчением Данил выключил свет и снова лёг. Всматривался в тени листьев на потолке. Это далеко внизу у коттеджа мягко светили садовые фонарики. Изредка раздавались сухие щелчки, неясные шорохи - звуки незнакомого дома. Потом сквозь них он расслышал мерное тиканье напольных часов в коридоре. Повернулся на бок, шмыгнул. Прижал руки к груди. Даня понял, что уже тоскует по минувшему сновидению.

Часть 2

Когда с дневными хлопотами было покончено, одно ротанговое кресло вынесли из беседки для Григория Афанасьевича. Поставили в тени под сиренью. Теперь старик, сидя в нем, спал. Рядом на краешке мангала лежала его пачка крепких сигарет и коробок спичек.

Чуть поодаль на пластиковом стуле расположился Данил. Часто поглядывая на спящего, он тихо-тихо скрёб карандашом по бумаге. Когда штриховал, раздавалась длинная череда шорохов. Когда же выводил линию, звучала совсем короткая, отрывистая. Из этой графитной азбуки Морзе на листе все отчётливее проступало изображение. Григорий Афанасьевич на нем был ещё крупнее, казался величественным старцем - морским царём или воеводой.

Данил, поглощённый работой, не различил шагов позади.

- Можно посмотрю, как ты рисуешь?

Радмир приблизился настолько, что можно ощутить спиной его тепло.

- Да, конечно.

На несколько минут установилась тишина. Дане льстило внимание, тем более всё складывалось и на бумаге. Но после событий минувшей ночи он боялся встретиться с Радмиром взглядом. Боялся выдать себя случайным жестом или какой-то мелочью. Как хорошо быть занятым сейчас!

- Повезло тебе: деда здесь может просидеть до самого вечера. С таким натурщиком даже перерыв успеешь сделать.

- Не. Надо спешить. Скоро солнце изменит положение. Потом все тени лягут по-другому.

- О! Я об этом и не задумывался никогда, - Радмир уважительно хмыкнул. - Значит, решил увековечить нашего дедушку. Отлично выходит, правда. Но почему не маму с папой или Нику с Ликой?

- Их тоже напишу, если разрешат. Но... м-м-м... - Даня замялся, решая, стоит ли говорить. - Понимаешь, если взять младенца - он весь гладкий. Обтекаемый как бы. На нём мало теней, мало фактуры что ли. Поэтому, если честно, Нику и Лику мне будет не интересно писать. Тётя Катя и дядь Миша все время заняты... - художник умолк.

- А я? Тоже гладкий и не интересный?

- Наоборот. Ты накачанный. На тебе много теней.

Невысказанное желание повисло в воздухе. Оно было уже здесь, вот-вот. Но Даня молчал. После вчерашнего - предложить Радмиру быть натурщиком? Тотчас впереди привиделась незнакомая жизнь: бешено яркая, властная. Если Данилу не хватит сил справиться с нею, она раздавит.

Молчал и Радмир. Не хотел? Думал о другом? Почему он ничего не предлагал? Ведь Дане тогда не приходилось бы выбирать самому!

Тут появилась Эльба. Худая, понурая овчарка обнюхивала землю. Порой поднимала голову и смотрела на людей, будто ждала ответа. Затем снова принималась бродить неподалёку, искать.

- Можно я тебя напишу?

Рот произнёс это сам. Забухало - в груди, в ушах.

- Конечно, я с самого начала ждал, когда предложишь.

- Завтра удобно будет?

На самом деле, Данилу хотелось приступить сразу. Пускай даже рисунок с Григорием Афанасьевичем останется незаконченным. Однако всё складывалось так быстро и хорошо, что страх принудил медлить.

- Договорились. Завтра.

Ночью прошёл ливень. Когда вышло солнце, тёмная влажная земля прогрелась, и теперь будто дышала. Омытые трава и листья сделались ярче. Само небо после грозы прояснилось необыкновенно.

Данил тщательно наточил карандаши. Ходил по комнате, несколько раз вынимал и снова убирал бумагу в папку. Густая карамель времени текла тягуче. Тем более, в назначенный час приступить к рисованию не удалось.

Эльба пропала. Тётя Катя обнаружила утреннюю кашу в эмалированной кастрюльке нетронутой. Звала, вместе с Никойиликой разыскивала овчарку по всему участку. Напрасно. Тогда прочёсывать дачный посёлок отправился Радмир. Не было его долго.

Наконец он вернулся, ведя собаку на поводке. Эльба от кончика хвоста до самых ушей оказалась перемазана грязью. Плелась, виновато опустив морду. Тётя Катя разохалась, тут же поручила Никеилике подключить садовый шланг, чтобы отмыть беглянку:

- Где пропадала-то?!

- Мам, она по кутятам скучает. Не ругай Эльбу.

- Да знаю я. Ночью вон под дверь пришла: ни мне, ни отцу спать не давала. Значит, сбежала кутят поискать? - тётя Катя со шлангом в руках вздохнула, дожидаясь, пока пойдёт вода. - Глупая, глупая ты наша собака! А чумазая-то какая!.. И как? Нашла?

Радмир тоже вздохнул:

- Нашла. Одного. Которого я баб Маше оставил. Подкоп под забором сделала, чтоб на участок забраться. Там ещё клумба с тюльпанами была.

Он деланно откашлялся. Похоже, рассказывать не хотелось. К тому же держался он как-то боком, всё время отворачивался.

- Короче, баб Маша говорит, испугалась очень, когда Эльба вылезла.

Зажурчала вода. Тётя Катя стала поливать овчарку из шланга, смывая грязь:

- Эх ты! Удрала. Ничего хозяевам не сказала. Соседям напакостила. И не собака вернулась, а поросёнок настоящий.

Мокрая овчарка подавленно стояла, не двигаясь, пока её мыли. Стало вдруг очень заметно, насколько она отощала за последнее время. С шерсти на траву и дорожку текла мутная вода. Тётя Катя смягчилась:

- Эльбушка. Ты кутят своих не ищи теперь. Тоскуешь, знаю. Но, клянусь, мы хорошим людям отдали! Не абы кому. Щеночки у новых хозяев будут расти, дом охранять. Их там кормят, любят. Не сбегай снова, пожалуйста. Ладно? Вон сколько Радмирке пришлось тебя разыскивать.

- Да нашёл я быстро. А вот яму надо было закапывать, клумбу опять в порядок приводить, - он махнул рукой. - Короче. Утром Серёга на машине разворачивался. Баб Маша в это время пыталась Эльбу выпроводить, стала ворота открывать. Она ж глуховата половину - двигатель не услышала.

Тётя Катя отвлеклась от мытья овчарки:

- Господи!

- С ней все хорошо, хорошо! Но калитку снесло, и бампер у Серёги помялся.

- Та-а-ак. Чего лицо прячешь? Ну-ка, повернись.

Радмир подчинился. На левой скуле у него краснела ссадина. Он неловко прикрыл её ладонью.

- Сына, поранился? Откуда это?

- Да Серёга не хотел калитку чинить. Типа баб Маша сама виновата раз глухая. Ну я и пошёл к нему поговорить.

- Ясно. Эльбу отмою, надо будет ссадину обработать. А бабе Маше скажи потом, мы ей все восстановим. Вечером отец вернётся, объясню.

Радмир вдруг легко рассмеялся:

- Незачем! Калитку мы вместе с Серёгой починили.

- Вместе? Он же вроде не хотел?

- Поговорили, - Радмир весело потёр кулак. - И захотел. Он сам по себе классный, правда! Просто ему надо иногда напоминать, чтоб по- человечески себя вёл. Столько лет дружим как-никак. Знаю.

Радмир больше не отворачивался. Должно быть, он ждал маминого беспокойства, суеты. Но едва всё утряслось, как привычное расположение духа вернулось к нему. Даже подмигнул Дане.

- Напоминатель, - проворчала тётя Катя, заканчивая с купанием овчарки. - Скажи девочкам, чтобы йод вернули. Они брали кукол мазать.

- Зачем? Лечили?

- Нет. Это, видите ли, у кукол загар такой. Средиземноморский.

После мытья Эльба отряхнулась и пошла следом за хозяйкой к сараю, где в кастрюльке дожидалась каша. Радмир тронул Данила за локоть:

- Теперь я весь в твоём распоряжении.

- А ссадина?

- Да ну, само заживёт. Так мы начинаем?

- Конечно! Давай прямо сейчас, - Даня захмелел от смелости. - Лучше всего будет в моей комнате. Там свет из окон хороший, да и вообще.

Подъем на второй этаж не запомнился. Вдвоём они вошли, закрыли дверь. Радмир вдруг смешался, будто не Данил, а он был гостем здесь. Оглядывался по сторонам, не прикасался к вещам. Парнишка напротив был полон решимости: поставил стул посередине комнаты, забрался на постель с ногами и раскрыл папку. Шелестя чистой бумагой, сказал:

- Снимешь футболку?

Тот послушно стянул её через голову, бросил на спинку кровати:

- Будешь рисовать по пояс? Или штаны тоже снять?

- Снимай, если не против.

Радмир скинул спортивки, затем избавился от носков. Теперь он стоял перед художником почти обнажённый. На нем остались только чёрные боксеры. Загорелый, мускулистый парень открыто встретил взгляд Данила:

- Руководи мной, мастер. Я не знаю, как правильно позировать.

- Просто садись. Главное, чтоб удобно было.

Скрипнул стул. Радмир устроился на нем, свободно откинувшись, и вольным движением заложил руки за голову. Даня подобрался. С преувеличенным вниманием принялся точить карандаш:

- Сможешь долго так просидеть? Затекут ведь.

- Я иногда сплю так. Нормально. Начинай.

Это было именно то движение, которое Даня видел в душевой. Пылая лицом, он попытался успокоиться, настроиться на рабочий лад. Усилием воли поднял взгляд. Принялся внимательно рассматривать Радмира. Уже нельзя было ни стесняться, ни спешить: ошибка, допущенная в самом начале, могла впоследствии загубить всю работу.

Сейчас Радмир был полностью открыт, доступен глазу. Свободно раздвинуты крепкие ноги, свет из окна ложится на литой пресс. А эти руки, заложенные за голову - чего здесь больше: уязвимости или доверия сильного? Покорности, чтоб сдаться в плен? Или нарочитой неги, которая сама пленяет смотрящего?

Данил бы охотно поддался тому восхищению, с каким разглядывают произведения искусства. Чтобы образ Радмира запомнился возвышенным и чистым. Но ссадина на коже - след недавней драки - все, все меняла. Кричала красным: вот живая плоть, она горячая, в ней бьётся жизнь! Даня с трудом дышал, наморщив лоб. Нельзя поддаваться, нельзя. В смятении стал выводить первые линии.

Вначале руке недоставало твёрдости. Затем штрих за штрихом он сам не заметил, как увлёкся. Вдруг оказалось, что выбирать - не нужно! Ведь ярко передав только лишь одну грань, он не выразит Радмира целиком. А потому: и уязвимость, и сила. И пленный, и пленитель.

Данил сбился единожды. Когда черед дошёл до боксеров. Объёмный бугор под чёрной тканью заставил карандаш дрогнуть в воздухе. Но эта минутная слабость быстро прошла, ведь последние линии тренированных ног уже требовали выписать их на бумаге.

Заштриховав оставшийся участок, Даня оглядел работу и шепнул:

- Готово.

Радмир тут же потянулся со стоном. Рассмеялся:

- Ты прав! Затекли. Ну-ка, давай, поглядим, как получилось.

Часть 3 (последняя)

Раздетый, он двинулся к парнишке на постели. Устроился совсем близко - плечом к плечу. Даня едва дышал. Не смел пошевелиться в ожидании приговора его самой-самой лучшей работе. Что теперь будет? Сдержанная похвала? Недовольство? Или снисходительно подбодрят, лишь бы не ранить? Данил приготовился к худшему. Тем более, улыбка Радмира изменилась.

В ласковом голосе звучала грусть:

- Дань... Я тут лучше, чем на самом деле.

- Неправда! - всё кипевшее внутри внезапно выплеснулось признанием. - Ты лучше, чем я могу нарисовать!

В смятении от собственных слов, Данил тотчас отвернулся, обхватил себя руками - сковал запретом. Однако было поздно.

Радмир встал. Надел носки, спортивные штаны, футболку. Пока он шуршал одеждой, Данил сидел неподвижно. Вот он - худший ответ самому себе, которого и представить было нельзя. В груди сделалось тесно.

При первой встрече Радмир показался вершиной, которой никогда не достичь. Никогда не стать таким же - вровень. Но пропасть между ними, на самом деле, была непредставимо глубже: Данино искусство оказалось неспособным эту вершину даже отразить по-настоящему.

Карандаш выпал из пальцев на покрывало. Радмир уже оделся. Сейчас он выйдет, закроет за собою дверь, и всё закончится. Закончится и сам Данил - как человек с мечтой, с опорой на любимое дело. Незачем было так долго выбирать профессию и вуз, сотни раз взвешивать, терпеть подначки от друзей, вглядываться в будущее. Какая разница?

Радмир задержался. Склонившись, обнял его.

В кольце горячих рук Даня захныкал. Стыд смешался с отчаянием, а тяга к парню сделалась непереносимой. Хоть слово, всего одно слово поддержки, и Даня сумеет собрать себя заново, жить дальше! Только бы знать, что этот особенный человек шагнул навстречу. Он с тобой. За тебя.

Радмир погладил по спине:

- Спасибо, что видишь меня таким.

Не успел Даня опомниться, как тот отпустил и бесшумно вышел.

Дверь в комнату осталась открытой.

С наступлением сумерек притихший Данил спустился со второго этажа. Он передумал тысячу мыслей, глядя на графический рисунок. Требовалось усилие, чтобы вернуться в реальность.

Ужинать Ершовы решили на свежем воздухе в беседке. Никаилика уже носили тарелки туда, тётя Катя с кухни весело гремела кастрюлями. Даня тоже занялся сервировкой, но был медлителен. То встанет на пути девчонок с ложками в руках, то примется раскладывать салфетки, а следом вновь соберёт их в стопку.

Он не запомнил ни вкуса еды, ни того, что ел на ужин. О чём говорила семья за столом? Данил погрузился в себя. Был молчалив.

Опомнился через несколько часов в прохладе сада. Побелённые стволы яблонь светились из темноты, ветер шелестел листвой. Впереди над зарослями смородины высилась душевая будка: чернела прямоугольником на полотне тёмно-синего звёздного неба. И Млечный путь, и садовая дорожка вели к ней. Как к древнему храму. Даня приблизился, осторожно потянул дверь.

Чернота. Внутри тепло, немного душно. Здесь пахнет мылом и сыростью. Он переступает порог - слышен скрип. Двигается крошечными шагами, на ощупь, с колотящимся сердцем.

Вот Данил встаёт на заветное место. С закрытыми глазами медленно поднимает руки и обнимает воздух. Замирает так. Дышит. Прислушивается: как бытие здесь отзовётся в глубинах души?

Радмир. Его имя рождается на кончике дрожащего языка. Но в последнем аккорде имени эта дрожь становится трепетом. Радмир. Не идеальный фантом - Даня видел красную ссадину, вполне человеческую. Но красивый настолько, что мечты о нем истончаются до грёз. Радмир. Радость мира? Или тот, кто миру рад? А может вновь: выбирать - не надо?

Под веками стало светлее. Даня мигом выскользнул из будки. Бесшумно прикрыл дверь с чуткостью преступника. Только потом понял: это всего лишь зажглись садовые фонарики. Вернуться он не осмелился: быть застигнутым в момент такого единения с собой - хуже смерти.

Больше прежнего охваченный мыслями о Радмире, Данил побрёл в беседку. Снял обувь и с ногами забрался в его кресло. Гладил правый подлокотник, словно живое существо - ротанг хранил тысячи прикосновений Радмира.

В груди ширился простор. Настолько большой, великий, что Даня отстранённо удивлялся: как внутри все это умещается? Неужели именно в нем?!

- Надо бы нам прогуляться.

Радмир в летнем спортивном костюме стоял у входа в беседку. Лицо скрывала тень девичьего винограда. Даня кивнул, спустил ноги и принялся обуваться. Когда все мысли предельно сосредоточены на одном человеке, его появление рядом - лишь вопрос времени.

Вдвоём они вышли из ворот в поселковую ночь, оставив дачу позади.

Под фонарями роилась мошкара. Уже без утайки Данил разглядывал Радмира. Тот был задумчив. Казалось, собирается с мыслями, чтобы заговорить. Но медлит. Такой высокий, сильный - чего ему бояться?

Засмотревшись, Даня споткнулся на пути.

- Держись.

Радмир сам взял за руку. Даня сжал его горячую ладонь. На душе сделалось так легко, что следом и тело будто потеряло в весе. Если хорошенько оттолкнуться, то впервые земное притяжение отпустит. Сам ветер - холодный после вчерашнего дождя - бодрил, мягко подталкивал в спину. Даня закоченел на грани счастливой невесомости.

Вот на окраине магазинчик, дремлющий под жёлтым фонарём. Неподалёку большая лужа. От лампы наверху в ней пляшут золотые блики.

Обогнув лужу, повернули обратно. В лицо веяло сыростью с реки. От избытка переживаний и ночной свежести Даню начало знобить. Теперь он держался ещё ближе к Радмиру - тот пылал живым жаром. Точно внутри него, как в печи, горел ровный огонь.

Впереди показалась дача. Как вдруг парень остановился:

- Эй, ты чего дрожишь? Замёрз?

- Н-нет, я н-норм.

Не слушая сбивчивых бормотаний, Радмир взял его за плечо, потом приложил пальцы к щеке, ко лбу:

- Ты же ледяной весь. Ну-ка, давай в дом.

- Н-нет, Радмир! Пожалуйста, п-пожалуйста, ещё хоть чуть-чуть!

- Заболеешь ведь, если не согреешься. Пойдём скорее.

Даня засопел. Неужели Радмир считает его настолько хрупким?!

Усилием воли выпустил горячую руку и отступил на шаг. Со всей твёрдостью, на которую был способен, произнёс:

- Не пойду. Я хочу с тобой, здесь быть.

Радмир оглянулся на жёлтые окна коттеджа. Потоптался на месте.

- Ладно. Пошли, тут рядом. Только, чур, недолго.

У соседских ворот громоздились кусты калины. Под ними - как в гроте - ютилась низенькая лавочка. Радмир устроился на ней. Расстегнул куртку спортивного костюма. Нетерпеливо похлопал по коленям:

- Садись.

Стоило Дане забраться, как он тотчас обхватил его с двух сторон тёплой курткой. Привлёк к себе, сказал в полголоса:

- Холодный какой... Ну, так лучше?

Данил поёрзал, высвободил руки. Их лица были совсем близко.

- Можно? - дрожа, обнял Радмира за шею.

- Давай, грейся.

Даня прижался к нему тесней. Ткнулся носом в воротник, вдыхал и вдыхал. Радмир пах горячим и сухим запахом, напоминавшем о заводах, автомобилях, оружии. Немного кедровой смолой. Наверное, это был след лосьона после бритья.

Дане не верилось в происходящее, настолько чудесным оно предстало. Разве возможно оказаться ближе, чем в минувшем сне? Да. Ведь сквозь футболку сердце теперь бьётся о самого Радмира.

Среди шелеста листьев послышался тихий смех:

- Данька, Даня! Какой же ты хорошенький! С ума можно сойти, - пальцы растёрли озябшую спину до жара, потом зарылись в волосы на затылке. - Положил бы тебя в карман и унёс с собой. Чтоб всегда - рядом. Эх, вот бы ты был моим братишкой...

- А давай? Я буду. Я хочу!

- Да, только тебе ведь нужен вовсе не старший брат и даже не друг.

Голос Радмира звучал буднично. Однако Данил дрогнул. Осознал: прямо сейчас он сидит на коленях у взрослого парня. Да еще так откровенно тянется к нему, льнёт.

Опалённый стыдом, Даня тотчас разомкнул объятия, попытался встать. Следовало немедленно уйти, спрятаться в комнате. А еще лучше - не появляться вовсе. На свет. Никогда.

Радмир не отпускал. Тогда Данил рванулся изо всех сил. Но так и не сумел освободиться: мускулистые руки оказались стальным обручем, который невозможно разжать. Путь к бегству отрезан.

- Я отпущу. Только дай договорить. Пожалуйста.

- Да всё уже, - просипел Даня, мучительно отворачиваясь. - Чего теперь говорить. Ты же понял.

- Верно, - Радмир кивнул. - И повторю: мне хочется, чтоб ты был моим братишкой. Не кто-то другой, а именно ты. Такой как есть.

Ветер прошумел калиной, снова сделалось тихо.

Данил обмяк. Уткнулся лбом Радмиру в плечо. На выдохе закрыл глаза.

Что-то сдвинулось в душе. Что-то большое. По-настоящему важное.

Первый человек, узнавший правду, принял настоящего Даню целиком. Благодарность за это граничила с покорностью. Попроси сейчас Радмир о чем угодно - пуститься на преступление, стать героем, умереть или спасти кого-то - Данил сделал бы это без колебаний. Какой же поступок совершить в его честь, ради Радмира? Вот бы попросил!..

- Всё? Не будешь убегать?

- Не буду.

- Хорошо. Давай тогда устроимся получше.

Радмир стянул спортивную куртку. Накинул Дане на плечи - совсем тёплую, большую. Гладил задумчиво по спине, порой хмыкал собственным мыслям. Видя такое его спокойствие, Данил нашёл смелость спросить:

- Ты давно понял?

- Догадываться начал, когда рисунки увидел. Но убедился только сегодня.

- Вот же палево, - Даня нервно рассмеялся. - Ничего больше не буду никому показывать.

- Эй, эй! Нет! Это самое худшее, что ты мог решить!

Радмир отклонился назад, стремясь заглянуть в лицо. Даже встряхнул легонько. Данил впервые увидел его испуганным.

- Почему?

- Через рисование ты выражаешь себя! Никогда этого не стесняйся, слышишь? Даня, поклянись показывать свои работы другим людям.

- Но тогда все тоже поймут. Догадаются, как и ты. Разве нет?

- Пусть. Это не самая высокая плата за право быть настоящим.

- Ну... ладно. Клянусь.

Радмир поднялся со скамейки. Поставил Даню на землю. Отбрасывая длинные тени, вдвоём они пошли к даче на тёплый свет окон.

страницы [1] [2] [3]