Брат мой - враг мой. Из сборника Инцест рассказы брат и сестра

Часть 1

Земля неожиданно ушла из-под ног, и всё тело с силой электрического тока пронзило неприятное чувство свободного падения, которое и длилось-то всего пару мгновений. Быстрее этих мгновений носились только мысли, которые одна за другой предсказывали болезненное падение. Но они были ошибочны, одна за другой. Падение оказалось адски болезненным. Боль мириадами пчелиных жал, волчьих клыков и игл ежей вонзалась в тело, но не с той стороны, куда его клонила неумолимая сила тяжести. Боль вонзилась в правую руку, которая позже всего коснулась земли. Огненными языками она расползлась по всей руке от плеча до пальцев и закружилась волчком где-то посредине. В глазах потемнело, и множество маленьких фейерверков заблестело в темноте.

Врач констатировал перелом лучевой кости. Видимо, удача дрочила в кустах, пока я играл в волейбол...

Сочувственно отгремела медицинская сталь, успокоительно пахли бинты. Обнадёживающе звучали слова басовитого врача, и чем они становились короче, тем больше действий совершала красиво стареющая медицинская сестра.

Боль жарким солнцем иссушила полные воды моих эмоций. Врач уже чаще заглядывал мне в лицо, и его губы кривились в наливающейся улыбке. Тренер, прозванный нами безумным Максом за гиперопеку и почти суровую требовательность, сидел у стены на кушетке, которая для него ничем не отличалась от скамьи для запасных игроков. Впрочем, похоже, и гипсование для него ничем не отличалось от игры. Он беспокойно смотрел то на мою обрастающую гипсом руку, то на моё лицо, то на широкую спину врача, которая была так же неинформативна, как и его лицо, когда меня привезли в ближайшую больницу районного городка.

- Тебя как звать? - улыбка врача наконец разорвала чувственный изгиб его губ.

Было что-то притягательное в этом эскулапе. Одна постоянно ускользающая деталь в его внешности и в его действиях притягивала меня. То ли низкий голос, то ли хамоватая уверенность в складках вокруг глаз, то ли лаконичные движения рук, по-отечески вселяющие спокойствие.

- Митя, - бесцветно ответил я.

- В общем, Митя, раньше, чем до свадьбы заживёт.

Он нежно тронул меня за плечо и внимательно заглянул в лицо, чуть приосанившись, словно он не гипс накладывал, а только что подстриг меня. В этот самый момент в его умных глазах сверкнули бесовские огоньки. Не знаю, что должно было произойти дальше, мне показалось, что даже медсестра в какой-то момент почувствовала себя лишней. Но безумный, безумный Макс, некстати скрипнул кушеткой и спросил, едва размыкая спёкшиеся от напряжения губы:

- Долго будет срастаться?

Врач обернулся, словно только что обнаружив на кушетке тренера, и брезгливо, как непонятливому ответил:

- Четыре недели.

Четыре грёбаных недели!

Макс, всё ещё погружённый в свои мысли, словно виноватый в том, что из-за случайной подножки на меня упал капитан моей же команды, заботливо схватил меня за локоть, когда я сходил с крыльца больницы. Я посмотрел на его красивое мужественное лицо, преисполненное глупого сожаления, и с непонятной на кого обидой сказал:

- Я всего лишь руку сломал, а не сиротой остался.

Странно, что я отдёрнул руку, хотя почти всю смену я неуклюже добивался того, чтобы он чаще прикасался ко мне. А касания его были волшебны. Когда он подходил к нашей команде, он украдкой клал свою ладонь мне чуть выше поясницы и по очереди надавливал кончиком каждого пальца. Чувствуя на себе эту сложную партитуру, я отключался и не слышал того, что он говорил, и он повторял для меня почти каждую свою реплику. После разговора с ним я почти всегда уходил с лёгкой эрекцией.

В Тойоте директора спортивного лагеря, которая играла роль кареты скорой помощи, Макс положил мне руку на колено и большим пальцем поглаживал его, вычерчивая нежные вензеля. Чувствуя близкую эрекцию моего немаленького строптивца, я прикрыл промежность левой рукой, так как правая сломанная была на повязке и не могла прийти на помощь. Заметив это, мой безумный Макс переставил руку выше, почти на бедро, и снова заиграли кончики его пальцев.

Они играли и по возвращении в лагерь, но я их уже не чувствовал, когда узнал, что моя карьера волейболиста завершена...

Я смутно помню, как я вернулся домой. Все эти дни я чувствовал себя чемоданом, который переставляли из угла в угол и перевозили с одного места на другое, не спрашивая моего мнения, и не интересуясь моими желаниями. Да, я не мог делать что-то двумя руками также же бойко, как остальные, но меня оградили от всего. Если бы существовал стеклянный колпак в мой рост, уверен, меня бы посадили под него.

Когда всё становилось невмоготу, я стрелял у деда сигарету, мы перемигивались с ним, как заговорщики, и я уходил тайком курить за баню.

В один день к большому семейному обеду, устроенному по случаю какого-то пустяка, приехал мой сколькотоюродный брат с друзьями. Конопатая родственница, вот уже как двадцать лет выглядящая на тридцать, решила заботливо напомнить мне степень родства с братом. Эта степень сразу же возросла экспоненциально после фразы "брат мужа сестры тёти моей матери" и возвелась в квадрат после уточнения "то есть внук брата мужа моей двоюродной тётки". К счастью, конопатую родственницу очень быстро окликнули на кухню, и мы остались с братом одни. Он презрительно сощурил глаза, хмыкнул на мой гипс и спросил:

- Ты какой рукой дрочишь?

- Обеими, - съязвил я.

- Смотрите-ка, кто-то тут подрос, - иронично растянул брат и уже вполне угрожающе добавил: - Давай я тебе вторую руку сломаю, чем дрочить будешь?

Так всегда проходило наше общение с братом, сколько я себя помню. С годами менялся контекст, но эмоционально разговор оставался прежним и обязательно с угрозой членовредительства уже через пару фраз.

Впрочем, прошедшие с моего отрочества годы заставили меня по-другому взглянуть на брата. Я его больше боялся, чем любил или уважал. Меня всегда пугали его худоба, бесконечные ссадины на руках, очень коротко остриженные волосы, спичка или зубочистка во рту, которую он медленно, словно корова, не то жевал, не то переворачивал. Точно так же, как потрёпанный вид уличного кота неизменно говорил, что это тот ещё забияка. Но тело моё и мой мозг, омытые гормонами после полового созревания, открыли внутренний нюх, и я понял, что парни, подобные моему брату, меня чертовски привлекают.

Конечно, брат меня подкупал не столько своей внешностью русого деревенщины, сколько тем, что я описать не могу. Что-то было ещё кроме безапелляционной уверенности, наглости и бунтарства. Хотя и этого хватало, чтобы отдаться ему с потрохами. Особенно, когда на нём были тёмно-синие потёртые треники, сквозь которые порой нескромно выпирало его мужское достоинство, словно он и не носил трусов.

В старом блюдце с амбициями тарелки кис салат. Всё было в нём прекрасно, кроме чернослива, который я не выносил. Родственники и их друзья, которые тоже выдавали себя за родственников, с раскрасневшимися от жары и водки лицами облепили садовый стол, который был изначально квадратным, но благодаря останкам серванта, приделанных с обеих сторон, он приобрёл благородную прямоугольную форму.

Как же я не любил эти семейные обеды! Я всегда томился не столько родственниками, сколько их суверенным правом задавать неудобные вопросы о моей личной жизни. Но хуже всего было, то, что мои жалкие попытки ответов не умаляли их любопытства. Наоборот, к ним они приставляли новые вопросы, порождая чудовищную конструкцию, которую они ласково именовали задушевным разговором.

Я отнекивался почти от всего и уныло ковырял вилкой салат, тайком поглядывая на друзей брата. Их было трое. Наименее симпатичным был Гоша. Низенького роста, с большой головой и лошадиной физиономией, которая находилась почти на гране гармонии: будь его нос чуть длиннее или рот чуть меньше - и его можно смело помещать в кунсткамеру. На первый взгляд, он казался коренастым, но удивительно широкие для мужской фигуры бёдра упорно тянули эпитет, не иначе как бабский. Бабьего ему добавляли пухлые пальцы, и ещё то, что он беспрестанно мучил окружающих вопросами обо всём, что видел. Друзья его односложно, со скрытым раздражением, отвечали ему, надеясь, что повисающие паузы умерят его неудержимый вопросительный понос, но родственники обстоятельно и долго всё ему объясняли, обозвав Гошенькой.

Долговязый Ваня выглядел симпатичнее, хотя и был деревянной куклой на шарнирах. К удивительной подвижности его конечностей добавлялась беспрестанная улыбка, которая, кстати, ему шла. У него был неправильный прикус, и мне подумалось, что улыбка - это его нормальное состояние. Ваня был довольно волосат. Чёрные непослушные волосы выглядывали из-под ворота футболки, они длинными волнами покрывали его руки и даже немного карабкались по ребру ладоней. Он часто отрывисто смеялся, спешно прикрывая рот рукой, и всегда при этом смотрел на брата, словно спрашивал, можно ли ему смеяться.

Часть 2

Третьим был Егор. До знакомства с ним само имя Егор казалось мне нелепым, что так можно назвать только христовеньких. Но этот парень меня разубедил. Это был настоящий красавец, в котором каждый сантиметр его 185-сантиметрового тела был произведением искусства. Короткие светло-серые волосы не без руки мастера истончались на висках и плавно переходили в щетину, изливающуюся на красивые сильные скулы, которые при любом движении и под любым углом зрения выглядели эротично. Он был шерстист, как и Ваня, но волосы его были короткие и бравые, как подтянутые солдатики в строю. Пожалуй, эротичнее его скул были только песочные джинсы, которые почти до неприличия обтягивали его чуть ли не по циркулю очерченные ягодицы. Говорил он мало и неохотно, размыкая сдержанно мягкие мужские губы, за которыми прятались ровные белые зубы. В отличие от тощего брата, пухлого Гоши и угловатого Вани, Егор был мраморным ваянием.

Мне налили водки, которую я выпил залпом, не в силах более терпеть всеобщее сочувствие моей сломанной руке.

Обед, длившийся бесконечные три часа, наконец иссяк. Родственники и их друзья долго прощались, словно расставались навсегда. И тут, в суматохе прощальных поцелуев, пахнувших луком и водкой, кто-то придумал, чтобы я остаток дня провёл с братом, который, как это кстати, собирал друзей у себя. Егор и Ваня промолчали, а Гоша, которому до всего было дело, но так и не сумевший за обедом самостоятельно открыть ни одной бутылки водки, презрительно выдавил, когда мы садились в машину брата:

- Надеюсь, за ним не надо сопли подтирать?

- Не надо, - ответил брат, уничтожающе посмотрев на меня.

Перелом, почти забывший о своём существовании, неожиданно тоскливо заныл.

Брат жил на соседней улице, но он всегда ездил на старом мерседесе, бензин для которого он тайком сливал со служебных машин на своей работе. Оставшись без взрослых, он не считал себя более обязанным соблюдать со мной хоть какие-то правила приличия, не говоря уже о гостеприимстве. Когда друзья брата, повеселев, ушли в уже знакомый им дом, он обхватил своей жилистой рукой меня за шею и, глядя в сторону, процедил:

- Займи себя чем-нибудь и не путайся под ногами.

- Чем? - сдавленно ответил я, оглядывая его имение.

- Сними гипс и наложи снова, - ответил он. - Ты же будущий врач.

Он отпихнул меня и вальяжно пошёл в дом.

Через четверть часа парни собрались в баню. Я палил косточками черешни по цветкам ирисов и тихо умирал от тоски.

Спустя час на дорожке, шаркая сланцами и раскачиваясь в разные стороны, появился разморенный баней Егор. На его узких бёдрах, едва не спадая, повисло потёртое полотенчико, настолько короткое, что, сделай он шаг шире, я непременно увижу его член или полотенчико спадёт. Я заворожённо смотрел на это великолепное тело. Грудь его была плоская с крупными сосками. Живот, под диафрагмой впалый, но к лобку он эротично вздымался с милой ямочкой пупка посредине. Даже будучи влажным после бани, волосы по всему телу по-прежнему стояли ровными взводами солдатиков. В тот момент я понял, что я очень хочу этого половозрелого самца.

- С лёгким паром! - осторожно, без заинтересованности бросил я Егору.

Егор стеклянным взором глядя сквозь меня ничего не ответил. Он только вытянул руку, которая почти тут же упала в бессилии. Удивительно, как всего за час он смог напиться почти до бессознательного состояния. Он пятернёй держался за куст жимолости и хмуро оглядывал стол.

- Что-то нужно? - спросил я с ноткой раздражения, хотя в его состоянии это было излишне.

И снова он не ответил, но замотал головой и рукой, что, мол, ничего не нужно, но продолжал осматривать стол, возле которого я сидел. Тогда я совершенно расслабился и уже без стеснения сверлил взглядом его полотенчико, особенно в том месте, где нагло и вызывающе выступали очертания его члена.

Если бы не брат, который мог заявиться в любой момент, пусть и в таком же коматозном состоянии, я бы начал приставать к Егору, ничего не страшась. Но эти родственные 70 килограммов злости и сарказма, сидящие нагишом в бане, путали все мои планы.

В конце концов Егор собрал силы и показал жестом, что хочет сигарету. Я небрежно взял со стола пачку сигарет и неспешно подошёл к нему так близко, что в трезвом состоянии это было бы неприлично. Алкоголь, почти вырубив мозжечок Егора, мотал его голову по сложной траектории, которая в некоторых точках пересекалась с моей головой. Я до безобразия медленно вынул из пачки сигарету и зажал её фильтром в своих пальцах. Мои предположения сработали. Егор почти ничего не соображал и действовал инстинктивно. Он наклонил голову, ловя губами фильтр сигареты. С первого раза ему это не удалось, и мои пальцы прочувствовали щетину его подбородка. Я настолько был поглощён близостью к Егору, что нисколько не помогал ему. Во второй раз Егор схватил меня за кисть, чтобы направить её к себе в рот. При этом он оттопырил указательный палец, который я быстро, но осторожно взял в рот, сделав сосательное движение. Он поймал сигарету, но оставил мои действия незамеченными, чем окончательно меня раззадорил. Я поднёс к его сигарете зажигалку, но медлил прикурить. Тогда он отпустил бедную жимолость и обхватил мою ладонь. Склонив голову, он впустую затягивался, а я заворожённо смотрел, как напрягались его губы и плыли по щекам эротичные впадины.

Я уже был готов обхватить его за член сквозь полотенчико, когда из бани донёсся голос брата:

- Его-о-ор?

В испуге я повернул колёсико зажигалки и пламя, вырвавшееся наружу, опалило сигарету Егора. Он затянулся и выпустил клубы сизого дыма. Отпустив мою ладонь, он развернулся, но уже с первого шага не справился с равновесием и его угрожающе быстро понесло в клумбу. Я моментально обхватил его левой рукой за живот, и в этот самый момент с его бёдер спало проклятое полотенце. Две очаровательные парнишечьи ягодицы прижались к моим шортам. Егор даже не сообразил, что я спас его от падения в можжевельник. От моих попыток вручить ему полотенце он отказался и как есть голым поплёлся в баню. Я затравленным зверем смотрел на его голую попу и истекал слюной внутри себя.

Четыре пьяных парня. Четыре очень пьяных парня. Если они не угорят или не утонут в бане, то вскоре они завялятся домой и заснут крепким пьяным сном. Растолкать их будет очень не просто, а это значит, что я смогу... Я смогу... Я смогу с ними сделать почти всё, что захочу.

Я посмотрел на полотенчико и решил его не трогать, словно мы с Егором и не встречались.

Ввалившись в дом, я споткнулся о чёрный пакет с бутылкой виски и с ней устроился на втором этаже. Меня знобило от возбуждения, в которое привёл меня Егор, и, томясь ожиданием, я принялся ласкать сам себя.

Пьяная компания вернулась в дом спустя ещё час, когда забрезжил рассвет. Я слышал, как голосил Гоша, что- то спрашивая, но в ответ лишь хлопала дверь, раздавался топот ног да глухие удары, которые сотрясали стены дома.

Меньше всего мне хотелось столкнуться с кем-то из них, поэтому я спрятал виски под подушку и повернулся на бок, притворившись спящим. Я слышал, как кто-то грузно поднимался по лестнице, как долго и бестолково топали на втором этаже. Потом неожиданно резко распахнули мою дверь, постояли в тишине на пороге и уже осторожно прикрыли её. Через пару мгновений за стеной что-то громко упало. На первом этаже кто-то долбился в стену. Но вскоре всё стихло.

Я засёк время и продолжил глотать виски. Я понимал, что уже никто ко мне не заглянет, и стянул с себя трусы, продолжая ласкать свой возбуждённый член.

Всё шло по плану. Через десять минут послышался храп за стеной. Через три минуты я кончил петергофским фонтаном, нисколько не смущаясь того, что спермой я залил всё одеяло. Через минуту я уже курил в открытое окно, подохмелев от виски. А через четыре минуты я был готов идти к Егору.

Я открыл дверь своей комнаты и остановился на пороге. Тишину в доме разрывал храп пьяных парней. Храпели в соседней комнате и храпели снизу. Я с минуту колебался, разрываясь между желанием исполнить задуманное и страхом быть пойманным, хотя прекрасно понимал, что пьяный сон парней даст мне любую фору в случае, если что-то пойдёт не так.

Я оглянул свою комнату и решил отправиться к парням без трусов.

Сперва я осторожно заглянул в комнату по соседству со мной. На низкой самодельной кровати лежал совсем голый Гоша. Похоже, что именно он с грохотом упал на кровать. Его левая нога, согнутая в колене, осталась на полу, левая рука безжизненно свисала с кровати, а голова, не поместившаяся на подушке, притулилась у плеча, отчего Гоша наполнял комнату громким задыхающимся храпом. Без одежды его бёдра были всё также широки, но, надо отдать должное, что при всей непривлекательной наружности член у него был что надо.

Храп Гоши был для меня прикрытием, как тьма была прикрытием для домушника. Я побольше глотнул виски, который взял с собой, и зажмурился от горечи. Я вошёл в комнату, и с первых шагов почувствовал, как мой член, уже угомонившись после мастурбации, сильными толчками стал приподниматься. Ну, что с него взять? Увидел голого парня и по стойке смирно.

Я наклонился над Гошей и сдвинул крайнюю плоть с его члена. Из-под неё вальяжно вылезла крупная головка, которая почти тут же прикрылась плотью, стоило мне убрать руку. Я не планировал развлекаться с Гошей, поэтому отомстил ему за пренебрежение ко мне лишь тем, что медленно своим членом прошёлся по его губам, изрядно испачкав их своей смазкой.

Часть 3

После Гоши я нетерпеливо отправился на первый этаж. В голове плескались виски, мой член, уже взвинченный до предела, похотливо покачивался в разные стороны. Совершенно перестав стесняться чего-либо, при спуске с лестницы я завернул в первую комнату, из которой лился сочный храп.

В этой комнате с одной кроватью лежал Ваня, заложив обе руки за голову. Было весьма непривычно, что во сне он не улыбался. На нём были длинные семейные трусы с двумя глупыми пуговицами. Я подошёл к нему и как-то по-свойски сквозь трусы нащупал его член и несколько раз помял его. Нагло присев к нему на кровать, я принялся расстёгивать пуговицы, но они не поддавались. Плюнув на эту церемонию, я потянул за низ трусов. Ткань жалобно треснула, но трусы с Вани я стянул. Его член был огромен, как миниатюрный удав, но не красив, напоминая пиявку: толстый ствол с довольно узким корнем и маленькой головкой. Но чтобы его поднять и погладить необычно и вместе с тем приятно оказалось то, что для этого нужно было задействовать почти всю ладонь. Я также сдвинул крайнюю плоть и несколько раз пососал головку.

"Если получится с Егором, то вернусь к Ване и попробую заглотить его", - подумал я, с небольшим сожалением оставляя Ваню.

Во второй комнате на разных кроватях спали брат и Егор. При виде брата я оробел. Я никогда не видел его спящим и никогда не замечал, что во сне его лицо было совершенно другим: в носогубных складках не таилось презрение, тонкая линия губ выпрямлялась и опущенные веки придавали его лицу неожиданно грустное выражение, которое уже не карябало меня нескончаемый сарказмом и не грозило новыми переломами.

На брате были только трусы, которые удивительно далеко оттягивались его достоинством, словно там были спрятаны какие-то несметные сантиметры. Я бесшумно подкрался и склонился над ним. Брат сопел. В этот миг меня внезапно одолело жгучее любопытство: как же выглядит член моего брата, чьё очертание я созерцал несколько лет? Я сел подле него и долго смотрел на его серые застиранные плавки. Набравшись толики мужества, я запустил пальцы под резинку его трусов и потянул вниз. На паху вставали потревоженные волосы. Вот показался корень члена в венце лохматых волос, крепкий ствол... У брата офигенный член!

С тех пор, как я поступил в медицинский, тайные разговоры о том, как определить длину члена парня, которые гуляли среди пацанов, нашли своё частичное подтверждение в антропометрии, которую я буквально глотал в виде книг и научных статей. После этого я всегда оценивающе смотрел на парней, в том числе и на своего брата. И что же, я почти угадал: его член выглядел так, как я себе рисовал в своём воображении. В меру длинный и толстый, крайняя плоть коротка, чтобы полностью скрыть головку и достаточно длинна, чтобы оголить её. Головка крепкая, но не сильно большая. Этакий крепыш, картинка которого всегда заводила меня, где бы я ни находился. Я протиснул язык между членом и мошонкой и несколько раз провёл им до приоткрытой головки, которую очень нежно облизал.

С Егором дела обстояли сложнее всех: он дышал так тихо, что палец, сунутый ему под ноздри, едва улавливал движение воздуха. Его правая нога была отведена в сторону и согнута в колене, так что трусы стянуть не представлялось возможным. И ногу просто так не подвинуть, ибо правая ступня была заведена за левое колено. Радовали только крепкие руки, которые он положил под голову, пряча сильные изящные запястья.

Я потряс Егора за руки и, не дождавшись никакой реакции, сильно дёрнул его за нос. В ответ я услышал лишь едва уловимое сопение.

Вспомнив стеклянный взгляд Егора часом ранее, я не поколебался в решимости раздвинуть его ноги, так как это мне было удобно, прежде всего для того, чтобы снять с него трусы.

Я гладил красивые ноги Егора и смотрел на его вальяжно лежащий на яйцах член. С каждым движением руки я продвигался от щиколоток чуть выше, так что уже вскоре мои пальцы скользили по его бёдрам, а спустя ещё мгновения уже задевали его яйца. Затем мои пальцы скрывались в его мошонке, которая шевелила дремлющий член.

Увлечённый голым Егором, я не заметил, что на соседней кровати на меня смотрел брат. С таким злым выражением, которое я, пожалуй, видел лишь однажды, когда он много лет назад закусился с какой-то шпаной. Мои руки замерли не сразу, а ещё пару секунд гладили бёдра Егора, когда брат сиплым шёпотом сказал нараспев:

- Ты чего это, ёбаный хорёк, творишь?! - и дальше, словно жидкость, он стёк с кровати и приблизился к Егору с противоположной стороны.

В первые секунды я совершенно растерялся и не знал, что делать. Я даже не успел испугаться, хотя чувствовал, что густо покраснел. И только после этого как будто в лёгких закончился воздух, сердце тяжеленными редкими ударами начало бить меня изнутри. Я сглотнул и издал звук, больше походивший на скулёж.

- Ты чего творишь?! - снова зашептал брат, как мне показалось на весь дом.

Дальше - хуже. Он завёл правую руку за голову и сжал её в кулак. Ещё одно мгновение, и этот кулак прилетит мне в глаз. Не соображая, что я делаю, я метнулся к изголовью Егора и занёс свою загипсованную руку над его лицом:

- Одно движение и я разбужу Егора, - выпалил я во весь голос.

Рука, которая противно ныла после обеда, вдруг замолчала и налилась свинцом. Я ощущал, что Егору достанется по лицу сильнее, чем мне от брата. Пока брат медлил, - а мне казалось, что он говорил и действовал как в замедленной съёмке, - я оглядывал пути к отступлению, хотя путь был только один - перепрыгнуть через брата, оставив его один на один с разбуженным голым Егором.

- Только попробуй... - прорычал брат и костяшки его кулака нацелились на меня.

Неожиданно на помощь пришёл Ваня, который в это самое время решил то ли перевернуться на другой бок, то ли встать с кровати. На выходе из его комнаты полностью просматривалась наша, поэтому мы с братом метнули взгляд на Ванину комнату и, сообразив, что каждый из нас в проигрышной ситуации, опустили руки.

Наконец по звукам стало понятно, что Ваня встал. У нас была пара секунд, чтобы остаться незамеченными. Вставая с пола, брат догадался накинуть на голого Егора угол простыни, чтобы прикрыть наготу. В коридоре первая же ступень на второй этаж выдала нас, громко и противно скрипнув. Оставалось выбежать на крыльцо и юркнуть в заросли девичьего винограда.

Совсем скоро после нас пьяной походкой вышел на крыльцо совершенной голый Ваня. Я снова густо покраснел, потому как голым он остался по моей вине. Он схватился за плети винограда и довольный удобным местом стал мочиться. Я не знаю, сколько они выпили в бане, но Ване было очень трудно стоять. Со стороны это больше походило на упражнение вращения тазом. Его то резко тянуло вперёд, то он медленно западал назад, потом его по очереди клонило то вправо, то влево. Всё это время я пялился на его голые ягодицы, которые то изящно округлялись, то принимали сексуальную сливовидную форму. Этот маленький эротический нюанс вернул меня в русло. Я искоса посмотрел на брата, который, казалось, также как и я, увлечённо рассматривал Ванину попу сквозь пятерни лианы.

Закончив мочиться, Ваня повернулся к нам боком и принялся трясти свой исполинский член прямо на крыльце. Достаточно было тряхнуть им пару-тройку раз, но Ваня это делал с каким-то усердием, понятным только ему. Вскоре ко мне начала закрадываться мысль, что он будет дрочить. Я в лёгком недоумении уже открыто посмотрел на брата и прочитал на его хмуром лице похожее подозрение. Но запал у Вани наконец иссяк. Он несколько раз приподнял свой член, который каждый раз грузно валился вниз и на этом успокоился. Трижды переступив на одном месте, он вытянул перед собой руку и, наклонив тело вперёд, быстро ввалился в дом.

Брат прислушивался к звукам из дома и, мне казалось, смотрел себе под ноги. Но когда я опустил голову, выжидая момент выйти из-за кустов, я обнаружил, что брат смотрел на мой член.

Мне уже был знаком этот взгляд. По-моему, с этим взглядом, полным какого-то сожаления и вселенской грусти, брат во время обеда поглядывал на Егора. Особенно этот взгляд вспыхивал, когда Егор от чего-то отнекивался. И да, конечно, я помню этот взгляд на лице безумного Макса, когда после разговора с директором лагеря я в совершенной прострации раздевался в душе. Потянувшись за полотенцем, я обнаружил, что тренер смотрит на меня. Точно таким же взглядом.

И вот сейчас, когда опасность, казалось бы, миновала, мой пытливый ум начал ковать цепочку событий. Нежные, преисполненные грусти взгляды брата на Егора. Навязчивая мысль, что брат иногда почти лебезил перед Егором, по-своему, правда, по-пацански. Невыносимо грубые попытки оградить меня от Егора. Что же это выходит? Брату нравится Егор? Ведь будь ему всё равно, он бы поднял весь храпящий дом по тревоге, из-за того, что я пристаю к спящему Егору.

Брат скис, когда я поймал его взгляд на своём члене. Он отрешённо водил взгляд по листьям и молчал. Я смотрел на него и всё больше убеждался в мысли, что Егор ему неравнодушен.

- Признайся, ты сам хотел Егора? - совершенно невпопад я разорвал молчание.

Тогда он словно вышел из оцепенения и метнул на меня свои злые глаза. Он молниеносно схватил меня за сломанную руку.

- Бля-ять! - застонал я в голос.

Брат, не отпуская моей руки, второй закрыл мне рот:

- Не ори, сука!

В это время из дома послышался протяжный стон...

Часть 4 (последняя)

Мы сидели на крыльце и курили, по очереди прикладываясь к бутылке, которая уже давно перешла на сиплый фальцет, перекатывая заканчивающиеся виски. Брат, к моему удивлению, сам завёл исповедь о своей симпатии к Егору и о десятках несостоявшихся попыток сделать ему минет. Всегда всё шло по плану: ничего не подозревающий Егор напивался до потери сознания, засыпал четыре раза в трусах и раз девять без трусов, но брат не решался. Он смотрел на его роскошное тело, он наблюдал, как его член вырастал в утренней эрекции, но ничего мог сделать, а только глотал слюни и, в конце концов, отворачивался к стене.

- Почему ты не решался? - удивлялся я.

- Не знаю, - мрачно цедил сквозь зубы брат и медленно пьянел.

- Тогда давай это сделаем вместе, - предложил я.

- Откуда ты такой взялся? - в голосе брата проснулась злоба. - Сколько тебя помню, ты со стогом сена на башке гонялся за бабочками, а теперь, вот, наглый такой лезет хуй сосать моим друзьям.

- Вырос, - с ответной злобой отрезал я.

- Я вижу, - брат кивнул головой на мой член, обмякший в недовольном ожидании. - Слушай, а ты любишь всем совать или тебе нравится, когда тебе присовывают?

В его интонации зазвучала уже неприкрытая агрессия. Что ж, пусть так, по крайней мере уже не нужно делать открытие, что я гей.

- Что там в тебе? Пидорские гены, которые скачут, как вши, между родственниками, - продолжал он.

- Я младше тебя, так-то, - оскорбился я. - Если от кого мы и подцепили эти гены, то от твоего деда.

Брат хотел было возразить, но при упоминании своего деда отвернулся в той мимолётной и редкой для его людей нерешительности, за которую можно было зацепиться и залезть под железный панцирь. Про его деда по посёлку ходили легенды, наверное, уже с той самой поры, как дед научился держать свой член в руках. Говорили, что он не только трахал всё, что двигалось, говорило, ржало и мычало, но и всё то, куда можно было бы засунуть свой член.

- Я не знаю, что делать, - тоскливо сказал брат и спрятал лицо в ладони.

Я ему вкрадчиво рассказал, что Егор не проснётся в ближайшие часа четыре, даже если у него под ухом расположится симфонический оркестр. А делать нужно то, что хочется.

- Я тебе покажу, - сказал я примирительно и предложил ему допить виски.

Брат одним движением будущего алкоголика допил виски и, швырнув бутылку в кусты, поднялся со ступенек:

- Показывай, - пьяным языком ответил он.

Он в покорном ожидании смотрел на меня, слегка покачиваясь в стороны. Я посмотрел на его тело и мой взгляд невольно опустился на его трусы, всё также удивительно низко оттягиваемые достоинством. Брат, видимо, следил за мной и вдруг неожиданно для меня стянул с себя трусы и отправил их вслед за бутылкой.

Во второй раз я смотрел на его член, но теперь он казался привлекательнее, словно был готов к приключениям.

Я поднялся вслед за братом и осторожно на носках пошёл в дом. На пороге комнаты брат неожиданно обхватил рукой мою шею и шёпотом вперемежку с горячим дыханием сказал мне в самое ухо:

- Я тебе доверяю.

Неожиданный поворот событий, который брат устроил четверть часа назад, был окончательно пройдён. Я чувствовал член брата между своими ягодицами, его губы несколько раз коснулись моих ушей, его рука, столько раз сжимавшая меня за шею, теперь превратилась в наинежнейшее объятие. Не говоря уже о словах, которые он произнёс.

Егор лежал в той же позе, в какой мы его оставили, боясь быть застигнутым некстати проснувшимся Ваней. Я показал брату, что нам нужно встать по обе стороны кровати, но он не решался. Он смотрел на Егора и вдруг начал гладить мою руку. Я чувствовал, как этим сильным движением от плеча и почти до запястья он гасил своё волнение. Сам того не замечая, он вызывал во мне сильное возбуждение. Ещё пара мгновений, и я уже не смог бы ответить, кого я хочу больше брата или Егора.

Тогда двоих.

Я опустился над бёдрами Егора, скинул уголок простыни и взял в руки его мягкий член. Сдвинув крайнюю плоть, кончиком своего языка я начать лизать уздечку. Потом несколько раз глубоко заглотил его член и медленно вынул изо рта. Я снова показал брату, что ему нужно встать с другой стороны. Брат, не отрывая глаз от Егора, медленно обошёл его кровать и опустился на колени с другой стороны. Он нежно обхватил его член ладонью, закрыл глаза и стал широким движением лизать уздечку. Я убедился, что брат делает всё правильно, обильно смочил слюной средний палец и пропихнул его в анус Егору. Там, в тёплом нутре, я нащупал холмик простаты и лёгкими движениями начал её массировать. Брату уже ничего не надо было показывать. По- прежнему, не открывая глаз, от ласки уздечки он плавно перешёл к заглатыванию головки, а рука плавным танцем надрачивала ствол ещё неокрепшего члена.

Такая массированная атака вскоре дала свои результаты. Мы вызывали у Егора рефлекторную эрекцию. Его член набухал прямо на глазах, и вскоре для того, чтобы его ласкать, брату уже пришлось задействовать всю ладонь, движения его головы стали реже, но глубже, уже чаще он выпускал член изо рта, чтобы облизать его языком со всех сторон.

Убедившись, что стояк нам обеспечен, я оставил анус Егора в покое и присоединился к брату.

Наши языки, как змеи обвивали его член. Они то скользили по стволу вниз и выписывали круги на его яйцах, то поднимались круто вверх, где широким движением смаковали его головку. Иногда наши языки встречались и кроткими движениями скользили друг по другу. В какой-то момент мы оба сошлись на его головке, и меня потянуло поцеловать брата. И он мне ответил. Мы сплелись в долгом смачном поцелуе. Мы целовались, а потом один из нас переходил на головку, облизывая её, тогда как второй жадно смотрел и ждал, когда вновь можно поцеловаться.

Член Егора встал окончательно. Длинный, ровный, блестящий от нашей слюны, с литой головкой, он возникал перед нашими губами и внезапно исчезал, когда мы с братом целовались. Потом снова перед глазами всплывала крупная головка, которая попеременно тонула то в моих губах, то во рту брата. Но ещё мгновение, и член Егора окончательно остановился между нашими губами, которые свободно гуляли по всей его длине и сливались в сплошном тройном поцелуй на головке.

Мы были так увлечены друг другом, что не смогли предсказать оргазм Егора. Сперма выстрелила так неожиданно, что, казалось, мы оба вздрогнули, но, поняв, что произошло, с удвоенным усердием заработали языками и губами, лаская великолепный пульсирующий член.

Когда вся сперма была слизана, а губы вытерты взаимными поцелуями, я привстал и направил своей член на Егора, целясь в точку чуть ниже корня. После такого марафона кончил я быстро, заливая яйца Егора бурлящей спермой. Брат заворожённо смотрел на мои струи и сначала неуверенно, но потом с видимым удовольствием, начал растирать их по яйцам Егора.

Когда я выдавил из себя всё, я бессильным шёпотом сказал брату:

- Теперь ты!

Брат обвил ладонью своего крепыша и неспешно заработал рукой. Он не целился в Егора, как я, поэтому кончил ему в бедро шустрыми густыми струями спермы. Пока он в угасающем оргазме надрачивал свой член, я перегнулся через Егора и взял его член в рот. Терпкая горькая сперма мгновенно обволокла рот. Я с удовольствием, не меньшим, чем с Егором, облизал его член и снова поцеловал в головку...

К трём часам по полудню парни один за другим выползли из дома. За столом слева от крыльца они молча курили и пили минеральную воду вперемежку с поганым кофе. На губах Гоши белела засохшая смазка, которой я его измазал. Все молча поглядывали на его губы и даже щурили глаза, словно приглядывались, но никто не решался заговорить. Гоша сам иногда кончиком языка облизывал белёсые чешуйки, но ни о чём не подозревал. Егор блаженно молчал, он не улыбался, но в сощуренных глазах бродила улыбка.

- Ты чего такой довольный? - спросил его Ваня.

- Я ничего не помню, что было вчера, - глупо ответил он.

- Баню-то ты помнишь, - деловито спросил Гоша.

- Помню, - кивнул Егор. - Помню, как два раза парились, а после этого ничего.

- Самый трезвый был Митя, - с замашками следователя сказал Гоша.

- Я уснул до вашего прихода, - бросил я небрежно и отвернулся.

На этом разговор и погас.

Брат нас развозил по домам молча. Всё утро он прятал от меня лицо, и только по движению головы я понимал, что в нём шла какая-то борьба с самим собой. Всем хватало того, что Гоша опять говорил о том, что видит и чувствует, но в этот раз как будто бы про себя, не требуя ответов.

Брат завёз меня домой последним. Он зашёл во двор вслед за мной, и так же, как и ночью, он схватил меня за шею и прижал губы к моим ушам.

- Ты когда сваливаешь в свой Екатеринбург? - полушёпотом спросил он.

Меня передёрнуло от нахлынувших мурашек по коже, и от движения мужских губ на моих ушах, но мне достало чуткости распознать в этой внезапной нежности нотки лютой злобы, с какой брат ко мне ещё не обращался.

- В конце августа, - выдавил я.

Он не смотрел на меня. Глазами он шарил по окнам моего дома и как бы между прочим ответил:

- Не попадайся мне на глаза. Если увижу - руки переломаю. И держись от Егора подальше, - тут он заглянул мне в глаза, и я, как никогда раньше понял, что брат не шутит. - А что было ночью, забудь, как страшный сон.

Я думал, что сейчас он с размаху ударит лбом меня в глаз, но вместо этого он наигранно улыбнулся и громко крикнул:

- Здрасть, тёть Оль! Пройдоху вашего привёз.

На крыльцо вышла моя мать.

- От пройдохи слышу, - с издёвкой парировала она.

Брат отпустил меня и, выходя из двора, бросил:

- Пока, тёть Оль.

Мама улыбалась мне с крыльца.

- Привет, - просто и ласково сказал она и протянула ко мне руки.

Я сдержанно улыбнулся и подошёл к матери.

- Нагулялся? - спросила она, как спрашивала меня все двадцать лет.

Я уткнулся в её грудь и осторожно, чтобы не выплеснуть волны отчаяния, выдохнул:

- Ага!

страницы [1] [2] [3] [4]