Новости (глава 5)

Часть 1

О том лете трудно вспоминать из-за того, что в моей памяти могут храниться почти поминутные, как в документальных хрониках, описания ссор и других неприятных моментов, но на месте счастливых недель и месяцев я там без дополнительных усилий могу найти только какие-то невнятные аудиовизуальные следы впечатлений, смесь музыки, света, цвета и самого трудноизвлекаемого, но самого дорогого - запахов. Напряжением эмоциональных и умственных сил всё же удаётся проникнуть туда, где все драгоценные воспоминания на месте, просто спрятаны, укрыты, будто на случай кражи со взломом.

***

Вечером после киносеанса я возвращался домой как медвежатник, надеясь, что мама уже ушла спать и что она не проснётся из-за скрипа двери. Но она всего лишь дремала в огнях телеэкрана на кресле в заставленной вещами гостиной, пытаясь не выпустить из сонных рук телефон и пульт.

- Какую же дрянь ты смотришь, - пошутил я погромче, чтобы её разбудить.

На её возмущение было весело и страшно смотреть; она поставила мне в вину то, что я задержался на почти шесть часов, что она уже не знала, что думать, что она уже думала звонить моей старосте, из-за чего я расхохотался.

- Моя староста такие... мероприятия не посещает.

- Потому что девушка порядочная, сразу видно! Не то что некоторые. Ты весь красный, - она покачала головой и зачем-то пощупала лоб. - Игорь, я же говорила, много не пить!

- Это загар. Я купаться ходил.

- Я тебе дам загар! Так. Чтобы завтра же перевёз вещи.

- Послезавтра? - переспросил я нарочно и удрал в свою комнату.

Спальня, в которой я всего несколько дней назад не мог уснуть из- за волнения, где я места себе не находил, прокручивая в голове варианты в попытках угадать, захочет ли Серёжа попробовать что-то большее, чем в наш первый раз, показалась очень странной. Все вещи были на своих местах в привычном, уютном для владельца беспорядке, но я сам изменился так, что чувствовал себя посторонним в собственной комнате, как посетитель в любимом музее.

Я вернулся домой победителем, который хотел на стены лезть, преисполненный счастья от того, что всё получилось, что Серёга был не против и что он не просто был не против, но и даже потащил меня в кино после поездки, потому что хотел побыть со мной ещё дольше. Вспоминать о собственной неуверенности и переживаниях было почему-то стыдно.

Я не стал тогда включать компьютер, потому что сил не было даже убрать вещи с пола, но помню, как зажужжали сообщения в моем телефоне, когда Серёжа, видимо, не дождался меня в контакте. Хоть я уже засыпал, я не смог не потянуться за телефоном, чтобы открыть папку с входящими; и я потом много раз буду вот так тянуться за ним в темноте, когда тишину будет тревожить жужжание оповещений об смс, и пару раз даже сшибу с тумбочки стакан с водой.

После той поездки на вечеринку началось то, что можно было бы мелодраматично назвать нашим медовым месяцем. Тогда мы были друг у друга, у нас была его машина, никаких забот и город, в котором мы в первый раз вдвоём встречали лето.

***

Серёжа, который, по моим расчётам, должен был отсыпаться весь следующий день, позвонил следующим утром ещё до того, как мама подняла меня на завтрак, и напомнил, что готов помочь с перевозкой вещей. Мама стала второпях искать ключи от гаража и от дачи, а на моё замечание о том, что эту дачу надо было не закрывать на замок, а, наоборот, держать открытой и доплачивать грабителям, пригрозила мне тем, что я проведу там остаток лета.

Мне нравилось то, как она была поглощена этой купеческой суетой, потому что из-за этого мне доставалось меньше её внимания. Хоть я и не вышел в тот день на завтрак в футболке с надписью "я, кажется, влюбился в Серёжу", мама умела распознавать перепады моего настроения даже из менее широкого эмоционального диапазона, и поэтому казалось, что она сама скоро поймёт, что что-то случилось, как бы я это ни скрывал. Мне не нравилось это по двум причинам. Разумеется, хотелось это "скоро" оттянуть до какого-то более удобного для меня момента, который, конечно, никогда таким не стал бы, но было ещё одно переживание. Дело было не в страхе быть непонятым или отвергнутым и не в чувстве стыда. Мне не нравилась сама мысль о том, что я должен как-то обсуждать Серёжу с мамой, потому что хотелось, чтобы он был только моим, чтобы родители никак вообще его не касались и чтобы моё чувство к нему принадлежало только мне. Я не могу это более чётко и внятно сформулировать; возможно, дело в том, что я был единственным ребёнком в семье и вырос под избыточной, как мне казалось, опекой родителей, и в Серёже я почувствовал какую-то возможность от них сепарироваться.

Пока я с музыкальным звоном соскребал со дна стеклянной банки растворимый кофе и обшаривал холодильник, мама бегала по захламлённой гостиной и думала, как лучше сфотографировать комнату так, чтобы она была похожа на фотографии с сайта какого-то модного агентства недвижимости, о котором ей рассказала подруга.

- А у него большая машина? - поинтересовалась она, когда я уже мыл посуду.

- Грузовая фура.

- Ой, сейчас получишь!

- Обычная легковая машина. Мы отвезём тогда коробки в гараж, а разобранный стол и стулья - на дачу.

- Комод тоже хорошо было бы увезти...

- Мам, ну куда мы его? На крышу, что ли? Чтобы как в "Пункте назначения", но с югославской мебелью?

- Каком пункте?

- "Пункт назначения". Ужастик такой, там во второй части югославская мебель вылетела из грузовой машины, и случилась большая авария на шоссе.

- Какую же дурость снимают, - пожаловалась мама. - Это вы вчера смотрели?

- Нет. Вчера был боевик какой-то про спецназ.

- Боже! - покачала головой она.

День был ещё жарче, чем любой из выходных, такой, что в первый раз за лето пришлось задёрнуть шторы на кухне. Две толстые мухи, сидевшие на подоконнике, ничуть не испугались и почти не шевелились, словно обездвиженные солнцепёком, и казалось, что о сияющий блеск автомобилей  на парковке можно было обжечься взглядом. Я стал блуждать по комнате и ванной в надежде отыскать шорты и майку, которые куда-то исчезли, а мама делала какие-то пометки на коробках противно скрипящим чёрным маркером, отказываясь верить в то, что он давно уже высох.

Серёжа заявился где-то к полудню, в чёрных спортивных штанах, белой футболке и с коробкой расплавившихся конфет "Fererro rosche", которые казались тогда дорогими и достойными того, чтобы дарить их на 8 Марта или на День Учителя.

Я закатил глаза, когда увидел его на пороге с этими конфетами, будто ничуть не уставшего, и кинулся сжимать и трясти его руку так долго, как только мог, пока мама осторожно не выглянула в коридор, словно я заводил в дом собаку без поводка.

- Мама, это Серёжа. Мой шофёр Серёжа, это Елена Витальевна, моя мама.

- Ну ты скажешь! - покачала головой мама. - Спасибо, Сергей, что помогаете.

- Можно просто Серёжа, - он как-то неуклюже протянул ей конфеты и замер у порога, не давая мне закрыть дверь. - Здрасьте.

- Спасибо за конфеты, Серёжа, и спасибо, что помогаете. Вы извините, что мы вам отдохнуть не дали... Надо просто Игоря знать, он же если сразу не сделает, то он никогда не сделает, и придётся мужа ждать, а он в командировке.

- Да никаких проблем. Какой план?

- Может быть, чаю?

- Жарко, - ответил Серёжа. - Может, на обратном пути?

- Давай перетаскаем коробки сначала, - вмешался я. - В багажник и на заднее сиденье. Их отвезём в гараж, они точно поместятся. А потом мебель, если не влезет в гараж, отвезём на дачу. Можешь не разуваться.

- А где дача?

- Ну, там не дача, а одно название, - предупредила мама. - Мы люди простые, у нас пряники, как говорится, неписаные. По западной дороге до Ключевого, и там Игорь покажет.

- И расскажет, - добавил я.

- Так, не балуйся, а? - попросила мама.

- Игорь, который не балуется, это как корова, которая не мычит, - заметил Серёжа и прошёл в гостиную.

Он сделал это слишком уверенно для человека, который якобы был у нас дома впервые, - а мне очень не хотелось, чтобы мама узнала, при каких обстоятельствах он бывал у нас в прошлый раз.

Первые и самые тяжёлые коробки мы спускали на лифте, где в попытках обменяться оплеухами и пинками мы так расшатали кабину, что она остановилась.

- Корова, которая не мычит? - смеялся я.

- А я твой шофёр?

Мы поставили коробки на пол, и Серёжа стал нажимать кнопку первого этажа, чтобы перезапустить кабину. В тишине ожидания мы уставились друг на друга, и я увидел своё покрасневшее не от тяжести коробки лицо в отражении.

- Ты голову мыл сегодня, - заметил Серёжа, запустив мне руку в волосы.

- Это вообще хорошая привычка. Ты тоже мог бы.

- У тебя волосы шампунем пахнут. Вкусно.

Кабина поехала вниз, а вместо напрашивавшегося поцелуя Серёжа наградил меня щелбаном. Мы выдернули из любительской клумбы в палисаднике (похожей по размерам на самострой) кирпич, с которого посыпались на землю крошки песка и какие-то муравьи, и подложили его под дверь. Из-за душного зноя, от которого не спасали даже густые вихри облаков, мы быстро вспотели, и Серёжина машина с медленным кондиционером показалась спасительным оазисом.

С зелёными светофорами нам везло больше, чем с буднично свободными дорогами: те, что вели к отцовскому гаражу, начали вроде бы ремонтировать весной, но бросили на полпути, и улицы, по которым мы ехали, выглядели так, будто бы их готовили к каким-то раскопкам.

Часть 2

Это было моё первое нешкольное лето в родном городе, лето, когда из-за Серёжи и его машины, в которой, возможно, я провёл больше времени, чем в собственной комнате, я открывал для себя город, где прожил восемнадцать лет, и в котором вроде бы уже не должно было остаться ничего нового. Но новое было: я впервые увидел свой город спящим, когда на тёмных невзрачных улицах с хот-дог киосками на остановках потрескивает жидкий жёлтый свет фонарей, видел пустые ночные парковки у гипермаркетов, на которых оставляют следы от шин горе-гонщики, а ребята в распахнутых багажниках слушают музыку через AUX-переходники и курят кальяны, видел жуткие, скрытые от посторонних глаз тупики рядом с парками и заброшенными стройками, куда пытались пристроиться такие же машины, как наша, в которых людям надо было побыть одним. В шумящих и буйных компаниях, которые кормились перед рассветом после пьяной танцевальной ночи в единственном тогда на весь город круглосуточном фаст-фуд ресторане, куда иногда заезжали и мы с Серёжей глубокой ночью, можно было узнать кого угодно, от чиновников городской администрации до одноклассников.

Пока по радио ругались Эминем и Рианна в своей новой песне, я решил задать Серёже вопрос о самом важном.

- Серёга, а у тебя тоже встаёт хуй, когда ты меня трогаешь?

Серёга скорчился в непонятной эмоции.  

- Ну бывает.

- Ну просто у меня прямо от прикосновения. Ты вот руку мне в лифте когда...

- Какой пиздец, - захохотал Серёжа. - Боже, я создал монстра нахуй. Так, а почему гараж так далеко от дома?

Я немного расстроился из-за того, что он сменил тему.

- Да это от дедушки гараж остался. Где был. Не выбирали.

- Ты как вообще? Отоспался?

- Нет. Ещё бы спал. Ну и отдых, конечно...

- Лучший отдых - после которого хочется спать, - Серёжа изрёк мудрость, достойную статуса на его странице.  

Отцовский гараж принадлежал территории обширного когда-то гаражного комплекса или кооператива, который после девяносто первого года стал медленно таять; в проталинах, обступавших оставшиеся гаражи то с одной, то с другой стороны, появился небольшой жилой дом, несколько железобетонных торговых центров, шиномонтаж и автомойка, и неряшливый ряд киосков, в которых можно было купить стряпни в дорогу. Я обжёгся тогда о нагретую солнцем дверь и громко выругался, уронив ключи, и ругательство звонко, как мяч в пинболе, отразилось от дверей других гаражей. Внутри пахло пылью и землёй, скучал чёрный отцовский "Опель", а на полках пылились какие-то стройматериалы и инструменты. После того, как мы составили коробки по бокам машины, стало понятно, что мебель всё-таки придётся везти на дачу.

Обратно домой за мебелью мы вернулись другими дорогами, и потратили куда больше времени, чтобы как-то упаковать все, от чего мама хотела избавиться, и не разбить при этом окна в Серёжиной машине. Путь на дачу пролегал по удобным широким дорогам; переехав мост через искрящуюся на солнце реку, Серёжа быстро увёл машину на почти пустынную объездную дорогу, которая облегала аэропорт, выкатился в какую-то промзону, о существовании которой я раньше даже не подозревал, и вернулся на западный тракт у долгостроя, который не так давно наконец-то превратили в магазин шведской мебели. На какое-то время мы вернулись в городскую черту, к автобусам-гармошкам, рогатым троллейбусам и другим машинам, а потом, переехав, как в сказке, трамвайные пути, по которым давно уже не ходили никакие трамваи, направились к Ключевому.  

За окном пронеслась конечная остановка, которая до этого встречалась мне только недружелюбной надписью на табличках маршруток и автобусов, а вскоре мелькнул и знак о том, что мы покидаем черту города.

Мы свернули с федеральной трассы в дачный посёлок к реке, где на крошечных участках были раскиданы дачи, которые раздавали работникам советских предприятий: этот посёлок был очень непохож на тот, где жил Серёжин друг. В нем так и не изжили худшее из наследий той эпохи - унылое единообразие, проявляющее себя не только в одинаковых цветах и однотипных конструкциях домиков, похожих издалека на голубятни, но и в неразличимости самих улиц, из-за чего нам пришлось дать несколько кругов по посёлку, пока я звонил маме, чтобы она напомнила адрес.

Машина, как всегда, едва разместилась на пятачке перед калиткой, на которой висел несимметрично большой, как в старых компьютерных играх, замок.

- Тихо тут у вас, - заметил Серёжа.

- Может, из-за жары все превратились в кабачки? - предположил я, пытаясь найти какой- нибудь камень, чтобы калитка осталась открытой.

На участке буквально ничего не было, кроме пустовавшей теплицы в крайнем левом углу, грядок, высохших до пепельно-серого цвета, и огромного чана, на пересохшем дне которого копошились рассерженные осы. В доме была небольшая прихожая, из которой можно было попасть в кухню, а следом - в спальню. Дача могла сойти за заброшенный гостевой домик, который был меньше, чем некоторые квартиры- студии.

- Это, конечно, не дом твоего друга, - предупредил я, отперев дверь, - но...

- Игорь?

- А?

- Ты считаешь, что я думаю, что у всех дачи, как у Саши?

- Да я просто...

- Расслабься, - он врезался в меня стульями. - Куда ставить?

- Давай на кухне оставим. В спальне... там почти нет места.  

Пока мы таскали мебель из машины, я объяснил ему, что дачей после смерти дедушки никто всерьёз не занимался и что мама летом иногда приезжала сюда, пытаясь вырастить какие-нибудь цветы к первому сентября, но почти всегда про них забывала.

- Ну всё? Всё сделали?

Серёга стоял посреди захламлённой теперь кухни, с гордостью осматривая результаты наших трудов. Он светился в струях пыли, которые подсвечивало жаркое солнце. Мама в прошлый раз, по-видимому, оставила какую-то жестяную банку незакрытой, и в сухой теплыни бил в нос смолисто-цветочный, сладковатый запах сушёных чайных листьев.

- Ну вроде бы всё, - кивнул я.

- Ну наконец-то, блядь, - он схватил меня за футболку с почти запальчивым и агрессивным нетерпением, которое чуть не сбило меня с ног. - Заёбешь!  

- Чем?

- Взглядами своими. И запахом тоже.

Когда он меня целовал, то у меня будто пропадала способность к периферийному восприятию: весь мир превращался в его прикосновения, его давление, его попытку полушутя заломить мне руки или прижать к себе так, чтобы в поцелуях мне перестало хватать воздуха. Спокойный, уверенный, весёлый, целеустремлённый, он вскоре терял контроль, потому что я был ему нужен, нужен настолько, что ему было все равно, что мы на пахнущей чаем и специями запущенной даче. Помню, как его резкое дыхание на моем лице казалось просто обжигающим в раскалённом воздухе.

Мокрые, словно после хорошего забега, мы пытались потом уместиться на скрипучей пружинной кровати, которая из-за нашего общего веса прогнулась капелькой почти до самого пола.  

- Блядь, может, пожить с тобой тут? Сосал бы мне до конца лета? - с мечтательной интонацией, достойной куда больших планов, прошептал он.

- Серёга, иди нахуй. Тут канализации нет.

- Ну, на речку будем ходить мыться.

- Ага, и в туалет на улице ходить.

- Ради такого... можно и потерпеть.

- Нет! - почти взвизгнул я. - Это вообще самое мерзкое, что тут есть. Я как-то начал бояться темноты и взял, короче, вечером с собой фонарик. Лучше бы я в темноте сходил! Потому что я при свете фонарика увидел всех насекомых, которые там прячутся ночью!

- В смысле "всех"?

- Там пауки разные, и не маленькие, как обычно, а мохнатые прям, ещё там какие-то осы или шершни ебучие, какие-то то ли трясогузки, то ли ползучие двухвостки, и ещё существа, которые я даже не знаю, как называются...

- Так ладно, жить мы тут не будем.

- Но тут есть прикольное место, - вспомнил я.

- Твой рот? - спросил Серёжа, после чего ему пришлось держать меня за руки, чтобы я ему не наподдал.

- Поле с подсолнухами. Мы туда ходили на звезды смотреть.

- Хочешь сходить? - Серёжа встал с кровати, из-за чего меня подбросило на пружинах.

- Ну, можно, - задумался я. - Только надо маме что-нибудь соврать тогда...

- Скажи, что тебя пауки за жопу покусали.

Часть 3 (последняя)

Мы проторчали на даче до вечера, занимаясь наведением порядка: набирали воду из колонки в ведра, а потом переливали в чан во дворе, подмели пол и вытерли пыль, где смогли. Никакой прогулки по полю не получилось: тени быстро разлились, когда всё ещё яркое солнце скатилось за крыши дачных домиков, но вскоре за тем местом, где должно было быть подсолнуховое поле, поднялся столб света, будто бы солнце покатилось вспять. Оказалось, что рядом с дачным посёлком открылось какое-то новое сельхозпредприятие с искусственными теплицами и что никакого подсолнечного поля по соседству больше не было, а свет, поднимавшийся в небо, как зловещие огни какой-то крепости из "Властелина Колец", был излучением этих самых теплиц.

Серёжа, как будто в компенсацию за это индустриальное уродство, купил мне на обратном пути мороженое, издевательски выбрав эскимо, а не стаканчик, несмотря на мои просьбы. Мы ехали домой по уже облитой темнотой дороге, которая вела к огнистому силуэту города.

- Серёга? - заговорил я с какой-то ребяческой неуверенностью.

- А?

- А что нам теперь делать?

- Ну, я тебя сосать научу, - пожал он плечами. - Потом можно попро...

- Сука. Профессор отсоса из школы чародейства и волшебства нашёлся, - засмеялся я.

- Минус сто очков тебе за злословие.

- А почему это ты профессор?

- Ну не ты же, - хмыкнул он. - У тебя есть потенциал, но его надо раскрыть.

- А у тебя было раньше? С парнями? - не смотря на него, спросил я.  

- Не так, - он сделал музыку потише. - Но у меня был друг в школе, с которым мы вдвоём выебали одну бабу. Ну как выебали. Это она нас выебала. Летом. Он к себе с ночёвкой позвал, и она тоже пришла. Мы тогда пива наквасились, ну и... Она вообще это всё спланировала, и она с ним обсуждала даже.

- А он?..

- Он согласился, потому что он её очень хотел. А она больше хотела меня. Ну и она по приколу типа попросила нас помериться хуями, ну и мы... побаловались немного.

- И всё?

- Что "всё"?

- Ну это твой... единственный раз?

- Ну, дрочил ещё раньше с другом. Он ко мне тогда тоже с ночевой пришёл, "Обитель зла" проходить.

- На зомби дрочили, что ли?

- Игорь, а что за допрос-то?

- Ну, мне просто интересно.

- Любопытной варваре...

Наверное, при обратном проигрывании тот разговор тоже кажется частным случаем общей проблемы, которая тянулась потом через всё наше общение. Мне часто не хватало какой-то определённости и понимания его позиции, понимания того, как он вообще пришёл к тому, что я ему понравился, а Серёжа не слишком любил это обсуждать. Но когда мы оставались без одежды, заподозрить его в какой-то неискренности было невозможно, поэтому я какое-то время не сильно из-за этого переживал.  

- А что за паника с вещами? - он быстро сменил тему.

- Мы квартиру продаём. Ну вроде как.

- А куда переезжаете?

- Да непонятно пока. Мама все разменять хочет эту квартиру на две, агентство там какое-то модное нашла, но рано пока говорить.

- А тебе они планируют оставить одну из этих новых двух квартир?

- Ну как бы да.

Серёжа облизнулся так, что мне захотелось самому стать агентом по недвижимости, чтобы побыстрее продать эту нашу старую квартиру, чтобы у нас появилось какое-то место, где мы могли бы быть вдвоём, смотреть кино, играть в приставку, ночевать.

Тем вечером мама не отпустила его домой без чаепития, и он смешно трогал меня за ногу под столом, пока она пыталась распечатать расплавившиеся конфеты, которые за день в холодильнике застыли и слиплись с обёрточной бумагой. Я проводил его тогда до первого этажа и долго целовал перед дверями в подъезде, пока нам не послышались чьи-то шаги.

***

Выборы восемнадцатого года, никому тогда не казавшиеся ни знаковыми, ни интересными, проводились в конце марта в застрявшем в зиме городе: снег, успевший ещё несколько раз выпасть и утрамбоваться в несколько археологических слоёв, подтаял накануне вечером и хорошенько замёрз за ночь. Солнце с утра было привычной сияющей кляксой за пористой серой плёнкой облаков, но к середине дня распогодилось. На улице с ободранными фасадами, где располагался избирательный участок, было непривычно видеть очередь из людей, у которых тоже, как у меня, были открепительные удостоверения: много мужчин в почти одинаковых тёмно-синих или чёрных коротких куртках, женщин в длинных пуховиках, иногда с полными пакетами продуктов. По суворовскому проспекту, как в "Джипперс Крипперсе", ездил автобус, призывавший петербуржцев проголосовать. Мне тогда показалось, что я был самым молодым в очереди на участке. Школьный двор превратили в какую-то небольшую ярмарку, где продавали выпечку, раздавали белые, синие и красные шарики, многие из которых почему-то тут же лопались, и даже что-то разыгрывали в какой-то лотерее (к сожалению, не главный пост).

Я с нетерпением ждал, когда сойдёт снег: хотелось начать бегать, чтобы успеть привести себя в форму перед поездкой в Москву. О Серёже я в те дни думал постоянно, и это было тяжело с чем-то сравнить. После того, как он уехал, мне не удавалось прийти в себя где-то полгода, но потом я сумел взять себя в руки, вернуться в университет и спасти сессию, которая по всем прогнозам должна была закончиться моим отчислением, открыть для себя ребят с моего, а не с Серёжиного курса.

Мне удалось вытеснить его в какое-то изолированное хранилище памяти, туда, где он вроде бы оставался целым и сохранял всю красоту своего образа, но откуда он не беспокоил меня больше и не мог напомнить мне о боли расставания. С каким-то юношеским максимализмом я удалил нашу переписку в контакте, чтобы нечего было перечитывать, даже если сильно захотелось бы, и расстался с несколькими его толстовками, опуская их в ящики сбора вещей одной благотворительной организации с драматизмом Роуз, которая кидала бриллиант в океан в конце "Титаника". До сих пор не понимаю, на каких таких внутренних силах это табу на воспоминания о нем проработало столько лет, но помню, как в семнадцатом году я испытал настоящее чувство освобождения, когда вечером одного дня понял, что я в первый раз забыл про день его рождения...

После того, как мы договорились о встрече, мы оба молчали, как будто боялись спугнуть друг друга любым разговором, но я разрешил себе вспоминать то, какими мы были, когда встретились, и меня затопило эмоциями, словно в голове треснула дамба. Я как будто снова влюблялся, но теперь не в него, а в нас обоих, в того себя, более искреннего, более доверчивого, более увлечённого, готового следовать за тем чувством, куда бы оно ни привело.

Проверяя утром по пути на работу очередь в сносную кофейню, я вспоминал, как однажды моя кухня чуть не взлетела на воздух, когда мы в первый раз с ним варили кофе в турке: закипевший напиток перетёк за края и потушил газовую конфорку, пока мы играли во второй "Uncharted". Замерзшие и полуразрушенные баскетбольные кольца в голом Овсянниковском саду напоминали о ранних утрах, которые мы проводили за игрой в мяч на корте у его дома, а тележки в супермаркете - о том, как мы по очереди швыряли какую-нибудь замороженную смесь в тележку трехочковым - проигравший должен был готовить ужин.

Утром после выборов я с удивлением выяснил на работе, что никто в отделе не ходил голосовать, хотя не так это было и удивительно. По редким комментариям о деятельности сотрудников отдела по работе с персоналом, которые пытались каким-то образом популяризировать голосование, можно было судить о брезгливом и пренебрежительном отношении народа ко всей этой предвыборной карусели.

- Я вообще половину людей на этих выборах не знаю, - призналась за обедом в пиццерии Полина. - А за Явлинского голосовал ещё мой прадедушка, царство ему небесное.

- Господи, как это ужасно звучит, - с какой-то грустью рассмеялся я.

- Да уж как есть. Это было бы смешно, если бы не выглядело так жалко. Стыдно настолько, что противно туда вообще ходить.

- Там было весело! Я вот пироги купил и канцелярский набор в лотерее выиграл, - я похвастался ручкой с триколором.

- Сука. Не выборы, а поле чудес какое-то, - зажмурилась Полина. - Кстати, о чудесах. Ты был на выходных на сайте Арбитражного суда?

- Я только так и провожу выходные. Что за вопрос? Конечно, не был.

- А ты зашёл бы, поискал нас по ИНН.

- И что бы я там увидел?

- Что не только этот подрядчик подал на нас в суд. Подали ещё два, и даже несколько субподрядчиков, и сам заказчик выкатил встречный иск.

- А субподрядчики-то вообще каким боком там встроены? - растерялся я.

- Судья разберётся.

- Да уж. А это вообще обсуждают?

- Где? На Кузнечном рынке?

- Блядь, в компании у нас.

- Слухи, что поругались с подрядчиком, ходят, просто из-за выборов про них как будто забыли. Не думаю, что кто-нибудь не в профильном управлении вообще следит за этой историей.

- А когда счета заморозят в рамках обеспечительной меры по искам и зарплату станет невозможно платить, станут следить?

Полина мечтательно уставилась в окно и застучала ногтями по столу, как в ASMR-видео.

- Может, уволиться?

- Может, - я пожал плечами, не отвлекаясь от пиццы с пепперони.

- А ты будешь увольняться?

- А ты одна стесняешься, что ли?

- Блин, Игорь, я же серьёзно спрашиваю. Ты мне помог на этом месте освоиться в своё время, я к тебе прислушиваюсь.

- Я хочу подождать, - признался я. - Ты брала отпуск на майские?

- Да.

- Советую отменить, чтобы у тебя больше было дней отпуска для компенсации в случае увольнения.

На работе не удалось зайти на сайт Арбитражного суда: Парфён и Кристина встретили нас с такими лицами, будто кто-то умер.

- Ваня уволился, - сообщил Парфён, сжимая антистрессовую мини-подушку. - На тебя вышел приказ, теперь ты исполняющий обязанности главы отдела. Поздравляю?  

страницы [1] [2] [3]