Новости (глава 7)

Часть 1

Подкатегория: без секса

Папа и Серёжа разминулись, как в комедии, на несколько дней. Тем летом отец трудился в Ленинградской области, где шло сооружение новой компрессорной станции на Выборгском газопроводе. И хотя эта область не значилась в списке регионов, в которых президент Медведев ввёл в начале августа чрезвычайное положение, мама все равно с тревогой, выражавшейся то в придыханиях, то в заламывании рук, смотрела вечерние выпуски новостей, опасаясь, что торфяные пожары могут охватить и район строительства. На Москву тем временем опустился густой торфяной туман, который на экране выглядел как угольная мгла, из-за которой в репортажах заметно опустевшие улицы столицы стали похожи на заставку из Сайлент Хилла, а на лицах попавших в кадры людей появились медицинские маски, которые снова стали привычным зрелищем через десять лет.

Очищенное от лишней мебели жилище, в котором мама заботливо укрыла югославскую стенку шторами в тон обоев, стало походить на музей-квартиру, по которому мама с энтузиазмом напрашивавшегося на чаевые экскурсовода водила напряжённых риелторов и приценивающихся покупателей. Текст экскурсии к какому-то моменту успел выучить даже я: да, дольше трёх лет в собственности, без обременений, без залога, прописаны три человека, ТСЖ, а не управляющая компания, долгов за оплату коммунальных услуг нет, собственником стала через наследство, приватизировали квартиру в девяностых. Покупатели были обычно двух типов: либо семейная пара, в которой вопросы чаще всего задавала жена, а мужа интересовал только порядок расчётов, либо какой-нибудь мужчина на дорогой машине, интерес которого к недвижимости был явно инвестиционным.

Мама с аккуратностью, ожидаемой от школьной учительницы, вносила имена и телефоны визитёров в свой блокнот, как в классный журнал, и исправно звонила им через несколько дней, чтобы узнать, не приняли ли они какое-нибудь решение. Я же имён не запоминал, едва связывая посетителей с днями недели, в которые они появлялись, но после того, как просмотры участились, я стал различать их по степени раздражительности посторонних запахов, которые они приносили: табачный шлейф, который пытались скрыть то мятной жвачкой, то освежителем воздуха из салона машины, пышный аромат выпечки, спрятанной в лоснящемся от жира бумажном пакете, нейтральный мужской парфюм, перечный настолько, что приходилось гадать, не обрызгали ли обладателя по пути из баллончика, и тошнотворный запах чужого пота, который тем летом был везде, хоть в транспорте, хоть в продуктовых, хоть в раздевалке бассейна.

Я думал, что, пока Серёжа отдыхает с родителями у родственников, я как следует отосплюсь, но в первый же день после его отъезда я проснулся по привычке в рассветную рань и понял, что уже не смогу уснуть. Велосипед я оставил в покое, да и в баскетбол в такое время играть было не с кем, но пробежки я не бросил. Без Серёжиной машины я остался прикован к своему району, который очаровал меня красотой своей утренней пустоты. Казалось, что специально для меня шумное шестиполосное шоссе превращалось в тихую, перекрытую улицу, которую я с хулиганским азартом перебегал на максимальном ускорении в неположенном месте, обгоняя на другой стороне сердитую хозяйственную машину, которая зачем-то поливала растрескавшиеся пересохшие клумбы, встречал невыспавшихся собачников с мятыми лицами, не все из которых тогда ещё были приучены к тому, чтобы убираться за своими питомцами. Небо висело над головой тяжёлой бескрайней гладко-синей наковальней, по которой всегда молотило раскалённое солнце, из-за чего мне приходилось прятать под футболку плеер, чтобы хоть что- то разглядеть на его отсвечивавшем экране. Я выучил район маршрутами для пробежек, измерял время вывесками магазинов, трещинами на асфальте, изображениями на рекламных плакатах, поворотами, перекрёстками, светофорами. На длинном маршруте я оббегал старую хоккейную арену, чтобы избежать рассыпающихся, как старый мел, ступенек, летел вниз по аллее с памятниками до трамвайных путей, пытался отдышаться в тени крошечной двухэтажной деревянной избушки с голубоватыми белилами на первом этаже, покупал пол-литра воды в надутой пластиковой бутылке, горячий лаваш к завтраку в окне кирпичной стены крохотного домика и минут двадцать возвращался домой тихими дворами с голыми клумбами в палисадниках.

Папу я застал дома вот так, вернувшись с пробежки: мама решила, что время прилёта почему-то московское, и мы ждали его на несколько часов позже, подарив ему бесценный шанс сюрприза.

- Тебя что, голодом морят, что ли?

- Да он почти ничего не ест и целыми днями бегает! - запричитала мама, которую подобное предположение возмутило.

- Куда бегает? - удивился отец.

- Да просто бегает. Спортсмен!

- Ну ладно. Главное - не увлекаться. Как говорили в училище, солдат, помни: зарядка - друг, а спорт - враг!

Мама с привычной улыбкой на радостном лице закатила глаза, как делала она всякий раз, когда отец вспоминал своё инженерное училище, и ушла на кухню, а я последовал за отцом в пустынную гостиную смотреть, как он разбирает багаж с подарками, которые всегда привозил нам и всем своим знакомым из командировок. Ему потребовалась моя помощь, чтобы открыть толстый пластиковый чемодан с ссадинами на углах, молния замка которого грозилась разойтись в нескольких местах сразу. Внутри были рассыпаны крошки от каких-то выборгских кренделей, которые папа неряшливо завернул в пакет; маме достался новый смешной чайник из радужной керамики со сломанным при погрузке носиком, а мне - шкатулка, превращавшаяся в шахматную доску с рыцарскими фигурками, стилизованными, по-видимому, под какой-то исторический период Выборга (я тогда плохо представлял, что вообще такое Выборг). В чемодане остались сложенные, как контрабандистские золотые слитки, плитки шоколада с латинскими буквами в названиях, бутылки каких-то наливок, завёрнутые в носки, как в бронежилеты, резные шкатулки, шитые из льняного лоскута игрушки, которых испугался бы даже Чаки, пакеты для приготовления какого-то напитка, похожего на глинтвейн, и, конечно, магнитики, которые были рассыпаны по всему чемодану, как ракушки или камушки после отдыха на Черном море.

Проще всего было бы назвать чувство, которые я испытывал, обнимаясь с вернувшимся отцом, стыдом, но в том чувстве все ещё было больше смущения, тревоги, волнения из-за того, что я будто скрывал от родителей какую-то новую, существенную часть своей жизни, чем простого страха из-за того, что я якобы сделал что-то позорное, о чем скоро придётся их уведомить. Другая проблема была в том, что даже в самых смелых размышлениях я не мог вообразить, что именно мне надо им сказать, ведь я и раньше не отчитывался перед ними всякий раз, когда занимался сексом. В тот момент тайной мне виделся именно сам Серёжа, а не то, что я стал заниматься сексом с другим парнем.

За тем, как мне его не хватало, было интересно следить. О том, что мне станет недоставать секса, я поначалу даже не беспокоился, ведь раньше я, бывало, месяцами без него обходился и поэтому несколько недель его отсутствия думал перенести спокойно. Но всего через несколько дней после его отъезда я начал лезть на стены, когда воспоминания о его прикосновениях, о шорохе ветра в листьях, который смешивался с его шёпотом, о том, как я искал во вкусе его поцелуя сладость газировки посреди табачной горечи, и о том, как после оргазма я забывал самого себя, пускай на мгновение, в душной еловой темноте ночи, стали вставать у меня перед глазами везде: в транспорте, в магазине, на кухне, на пробежке. Серёжа не помогал моей попытке оформить членство в клубе воздержания: мы не обменивались фотографиями, потому что это тогда ещё не вошло в моду, но его сообщения из Америки постоянно заканчивались рассуждениями о том, что он сделал бы со мной, если бы я был рядом.

Одно из самых взволновавших меня открытий того периода - это порно. Серёжа скинул какое-то видео в личном сообщении с подписью "хочу так", и ничего особенного в самом видео не было, но я помню тот момент в моей комнате, когда при приглушённом мигающем свете компьютерного монитора на меня вдруг свалилось это виртуальное яблоко озарения, и я понял, что в интернете есть гей-порно, что его так же просто найти, как и обычное порно, которое я раньше смотрел, и что я могу сделать это прямо сейчас. Трудно было вообразить более подходящий момент для такого открытия, чем когда Серёжа был на другом конце света за океаном, но в каком-то смысле мне повезло, что с гей-порно я познакомился позже, чем с гей-сексом, потому что тяжело было отделаться от ощущения какого-то несовпадения того, что я видел на экране, и того секса, которым успели позаниматься мы с Серёжей. Однотипные, словно в выставочной секции шведской мебельной фабрики, дизайны студий или кабины мужских туалетов, похожие на декорации к "Бегущему Человеку", были так непохожи на те места, где мы с Серёжей вынуждены были искать уединения, пока не имели собственного жилья, что мой первооткрывательский интерес к гей-порно угас почти так же стремительно, как вспыхнул.   

Часть 2

Чат с Серёжей я проверял по утрам, вернувшись с пробежки, и казался себе счастливейшим из людей, если удавалось застать его онлайн - тогда наша переписка походила на разговор, который мы тратили на обмен шуточными оскорблениями, на перечисление дел дня, на рассказы о всякой чепухе или на обсуждение планов о том, как потратить остаток лета. В его впечатлениях от техасской Америки было столько восторга, что иные августовские ночи я проводил над ещё школьными учебниками английской грамматики, которые мама заимствовала для меня в библиотеке, в надежде подтянуть собственный английский, которому, конечно же, требовалось не лёгкое обновление, а полноценная перепрошивка.

В конце его поездки я начал чувствовать разлуку сердцем. Мне стало не хватать утренней улыбки на его опухшем с утра лице, тяжёлого топота за моей спиной во время пробежки, раздражающей и угрожающей сломать динамик музыки из его наушника, его замечаний о технических характеристиках проезжавших мимо машин, его рассуждений о фильме, который мы только что посмотрели, того, как он держал меня, пока я пытался, стоя на одной ноге, завязать шнурки, того, как он открывал для меня бутылку с холодным пересахаренным чаем на баскетбольном корте, того, как он, подвозя меня до дома, закрывал дверь машины на замок изнутри, чтобы я не мог выйти, не попрощавшись с ним как следует. Но главной приметой настоящей любви я тогда считал то, что Серёжа был первой мыслью, которая сама собой появлялась утром в моей голове, пока я прятал взгляд от солнечных лучей над старым кирпичным заводом и разрастающейся, как крепнущий бетонный экзоскелет, новостройкой.

***

То, что покупатели на квартиру нашлись после фотосессии, достойной журнала домашнего интерьера из киоска "Роспечати", мама считала своим личным триумфом, хотя никакой связи между работой фотографа и сделкой, которую пытались согласовать родители, конечно же, не было. Отец, всегда недоверчивый ко всему, что касается смены прав собственности, спугнул, по мнению мамы, парочку покупателей из-за того, что относил проекты договора купли-продажи (которые во всех местах за исключением стоимости и адреса много лет спустя казались мне просто нагромождением статей, скопированных из Гражданского кодекса) на экспертизу юристу в своё научно-производственное объединение. Помню, что слово "ипотека" тогда казалось каким-то экзотическим, и покупателей, которые при просмотре намекали на то, что покупку хотят оформить через банковский кредит, отец почти сразу же отметал, потому что его смущало то, что платить за объект и становиться собственником будут разные люди; ещё он настаивал на оплате именно наличными, а не банковским переводом.

Сделка в итоге оформилась "матрёшкой": покупатели, которых мы нашли (семья с двумя отпрысками), которой для того, чтобы сниматься в рекламе магазина игрушек, не хватало только скалящегося от радости ретривера или лабрадора, продавали свою квартиру людям, которые, в свою очередь, продавали свою квартиру; мы тоже с вырученных денег сразу покупали две квартиры: двухкомнатную для родителей и студию в доме шестьдесят третьего года постройки у цирка для меня.

Я не выбирал именно эту студию для себя, но настоял, чтобы с вырученных от продажи квартиры денег родители закрыли кредит, который брали, чтобы оплатить моё обучение. После погашения кредита и покупки их квартиры выбирать уже не приходилось, и та студия была единственной, которую они могли позволить себе купить. Двадцать девять метров общей площади, зато с балконом, и большая загадка в придачу: понять, как вообще такая студия появилась в таком старом доме.

Из-за того, что Серёжу я постоянно держал в уме, я относился к предстоящему переезду в отдельную квартиру как к счастью, которое боишься спугнуть; от одних фантазий о том, что у нас с Серёжей будет свой дом, хотелось бежать вприпрыжку под самую быстробитную музыку. Из-за этой эмоциональной нагрузки в сердце почти не осталось места лёгкому чувству тоски, которого нельзя было избежать, когда расстаёшься с домом, в котором прожил больше десяти лет. Сам дом, впрочем, не был вместилищем трогательных воспоминаний: мы переехали туда через полгода после смерти дедушки, когда я уже ходил в школу. Помню, что с любопытством путешественника я следил за тем, какими непривычными стали виды за окном, когда, чтобы добраться до дома, приходилось садиться на другой троллейбус, чей номер мама заботливо писала на обратной стороне цветного проездного билета, то василькового, то салатового, то кораллового, спрятанного в прозрачный пластиковый чехол.

В тот день, когда мы должны были совершить сделку, я вышел на улицу раньше, потому что не мог уже слушать бесконечные переговоры мамы и папы о том, все ли документы в порядке и все ли свидетельства и паспорта на месте, и окинул взглядом двор, в котором вырос: посмотрел на площадку у подъезда, где мы с усердием чертили рассыпавшимися мелками клетки для игры в девять камешков, на двери камеры для мусора, об которую мы, ничуть не брезгуя, должны были "застучаться" в "московских прятках", на разбитые на ровные участки палисадники у дальней пятиэтажки, где я в первый раз поцеловал девочку, на спортивный городок, где мы с ребятами соревновались в подтягиваниях, когда толком ещё не умели подтягиваться и пытались, надрываясь, сделать "подъем с переворотом", на небольшое поле у бетонной песочницы, где мы играли в лапту и вышибалы, на железный стол с неудобными жестяными скамейками, на котором раньше летом сидели бабушки и дедушки, игравшие в домино или в карты, на скрипучие качели, тяжёлые и угрожающие, на которых мы пытались сделать "солнышко", на щель между домами, где вставало солнце, и на другую щель, где оно садилось, на спрятанное за углом дома крыльцо магазина "Кулинария", в котором мы покупали сухарики, глазированные пирожные и газировку. От ощущения чего-то необратимого дыхание сбилось, но тут же поправилось, потому что будущее было полно самых добрых надежд.

От самой сделки мне запомнился только полный вони и наличных денег центр регистрации, в котором, несмотря на в прямом смысле многомиллионные обороты средств, не работал кондиционер. На лицах многочисленных участников сделок было выражение не то испуга, не то тревоги, не то нервного ожидания, особенно когда в цепочку сделок кто-нибудь опаздывал. Риелторы выглядели куда более уверенными в себе и делились на тех, кто терпел пиджак даже в такую погоду, и тех, кто нарядился, как отдыхающие на пляже в Анапе из времён моих школьных поездок в Краснодарский край.

Моё присутствие было необходимо, потому что когда-то меня прописали, за неимением других опций, в квартире дедушки - ещё до приватизации, и поэтому при оформлении квартиры в собственность я получил какую-то долю. Я относился к продаже легкомысленно и беззаботно, предпочитая шататься по переполненным коридорам, похожим чем- то на один старый корпус нашего университета. Пытаясь надышаться тёплым, но хотя бы свежим воздухом, я прильнул к открытым настежь окнам с осыпавшимися деревянными рамами в небольшом зале у стойки регистрации, который был похож, из-за больших часов на стене, на зал ожидания на вокзале. Из кривого увесистого экрана диктор новостной программы бубнил что-то про то, как скажется на хлебозаготовках распоряжение председателя правительства, запрещающее экспорт зерна из России до конца года из-за небывалой засухи и страшных пожаров. И когда нотариус в треугольных полуочках в металлической оправе, сидевших декоративно низко на её переносице, спросила меня, понимаю ли я условия договора, которые она только что со скоростью Тины Канделаки прочитала вслух всем участникам сделки, я кивнул, потому что в её вопросе слышал только одно: понимаю ли я, что мне и Серёже теперь будет где вместе ночевать, когда он вернётся из Америки.

***

За первую неделю апреля температура в городе взлетела с минус пяти до плюс пятнадцати; мне запомнились смешные виды прохожих в распахнутых меховых пальто и пуховиках-одеялах, которые люди не решались убрать в шкаф, не доверяя такому внезапному потеплению. Питер спешно украшали к международному форуму и к надвигающемуся чемпионату мира, возводя какие-то цветочно-клумбовые конструкции вдоль крупных шоссе и бронируя рекламные щиты для демонстрации символики чемпионата - кубка со спрятанным за тремя стёклами космосом. У магазина купцов Елисеевых появился волк Забивака с футбольным мячом на носу, которого я утром заметил по пути на завтрак. За окнами "Мечтателей" лучилась Фонтанка, по-весеннему полноводная, вся в переливах солнечного света и с рябившим отражением Шереметевского дворца. Я слышал, как за одним столиком спорили о том, какую станцию метро откроют раньше: Новокрестовскую, Беговую или все же Театральную, на что почтенного возраста дама заявила, что никакой Театральной станции метро не существует, что всё это мистификация, чтобы похищать деньги, а всякий, кто думает иначе, круглый дурак.

Часть 3 (последняя)

На работе начались настоящие проблемы: налоговая подводила итоги проверок, не принимала корректировку нашей отчётности и требовала в сжатые сроки оплатить всю сумму начисленного нам НДС, несмотря на то, что заказчик денег нам не перевёл, а просто принял поставленные ему товары и работы и отразил это в своей отчётности. Наша попытка спасти от ареста материалы, инструменты и строительные средства сыграла с нами злую шутку: не став тратить время на розыск наших производственных мощностей, суд стал накладывать обеспечительные меры прямиком на денежные средства на расчётных счетах компании, в том числе на те счета, с которых сотрудникам перечисляли зарплату. Профильное управление финансового департамента играло с налоговой в кошки-мышки и постоянно открывало новые счета, чтобы успеть начислить зарплату, и поэтому задержка выплат происходила в случайном, лотерейном порядке, и не подчинялась никакому расчёту, а походила на какое-то реалити шоу из нулевых.

Даже когда проблемы стали очевидными, никакого общего решения никто не искал; каждый надеялся, что именно его аванс или зарплата будет начислена в установленный срок, и неприятности всё ещё обсуждали полушёпотом в курилке, у кофейного автомата, немного посмелее - в многочисленных рабочих чатах в WhatsApp. Эта анемия сотрудников, которых только в питерском офисе было несколько сотен, шокировала, хотя были среди нас и те, кто действовал агрессивнее. Парфен, которому не перевели зарплату и которому нужно было содержать неработающую после родов жену и маленькую дочь, оформил обращение в инспекцию труда и сам готовил судебное заявление. Полина, Кристина и я, не раздумывая, решили разделить полученные авансы на четверых и помочь Парфену, но Полина предупредила нас, что она увольняется, и что эта акция солидарности разовая.

Довольствуясь богатством разблокированных по собственному решению воспоминаний, я просыпался за полтора часа до своего обычного будильника и, покормив попугаев, добегал по чертёжно ровным советским улицам мимо грузинской церкви до мрачного дома купца Полежаева, и оттуда - на север, по безлюдной Новгородской улице, над которой клубился густой и пушистый, как сахарная вата, молочный дым теплоэлектростанции (из-за которой вся эта улица казалось какой-то хозяйственной пристройкой к старому Невскому) до сада Смольного, а обратно - либо по ещё молчащему Суворовскому, либо по уже гудящей Синопской набережной, где в реке торчали кинжалы треснувших льдин и где глаза слезились из-за порывов хлёсткого ветра.

Однако проблемы на работе угрожали сорвать и мою поездку в Москву к Серёже, и я оказался выдернут из состояния ностальгической неги, в которой пребывал, считая дни до того, когда можно будет уже забронировать билеты на Сапсан. Более того, я не очень понимал, как лично мне могло пригодиться умозаключение, которое пришло нам с друзьями в головы на Семимостье после лекции. Предположим, что кто-то специально устроил фирме, в которой я работал, проблем, чтобы потом взять денег за их решение. Но денег за решение проблемы этот злодей (или злодеи) будет требовать не с меня, не с Волкова и даже не с председателя правления, а с собственников. Я не понимал, что я мог бы сказать собственникам, даже если бы мне удалось как-то напроситься на встречу; на ум приходили только какие-то оправдания за то, что проблемы по контракту - из-за уволившегося Вани, а не из-за меня. Но мне это никак не помогало и не гарантировало бесперебойное начисление зарплаты, которую до поездки в Москву ещё предстояло получить трижды.

Волков потерял терпение на совещании, которое случилось незадолго до того, как в России в первый раз попытались заблокировать Telegram. В тот день заметка о неприятностях в нашей компании появилась в одном местном "анонимном" Telegram-канале, и позже её перепечатали несколько профильных отраслевых Telegram-издательств, добавляя идиотскую подводку про "источники, близкие к руководству одного из управлений". В заметке было больше выдумки, чем фактов, которые можно было проверить, почти не было ссылок на цифры или документы, но она привлекла много внимания из-за того, что тема подготовки России к чемпионату мира пользовалась читательским спросом. Угрожая всем присутствующим "уголовными" последствиями в том случае, если служба безопасности установит факт разглашения данных, составляющих коммерческую тайну, Волков обвинил меня и мой отдел в срыве работ на объекте из-за провальной, бездарной и саботажной по своей сути предконтрактной экспертизы, и обещал сделать нас со-ответчиками в случае судебного поражения.

Мои попытки хоть как-то связаться с исчезнувшим Ваней не давали никакого результата; он закрыл на замок Инстаграм и либо добавил наши номера в чёрный список, либо вообще сменил свой номер. Но я ухватился, от безнадёжности всего предприятия, за эту заметку в Telegram-канале, в описании которого были почтовые адреса двух журналисток, которые его вели.

Первые два или три моих письма остались без ответа; для четвёртого письма я создал почтовый ящик на таком же сервере, что и у журналистов (почему-то у всех них был protonmail), зарегистрировал его на другой номер и написал, что работал в компании, о которой у них недавно вышла заметка, и обладал доступом к документам, которые лучше объясняли бы происходящее и трудность того положения, в котором находился объект строительства незадолго до старта чемпионата. Чтобы письмо не выглядело таким пустословным, я добавил во вложение некоторые сканы и фотографии налоговой отчётности и писем налоговой инспекции, заботливо закрасив самую важную информацию.

Переписка все равно не заладилась, и Ксения принялась с часовыми интервалами присылать письма, в которых объясняла, что она не совсем журналистка, что у неё нет никакой редакции, где можно было бы провести встречу, что личные встречи с источниками вообще не в правилах её новой работы, и что Telegram-канал на то и Telegram-канал, что позволяет публиковать заметки, основанные на информации, добытой цифровым путём, что бы это ни значило. На всякий случай мы обменялись контактами.

В тёплый, но пасмурный понедельник меня разбудило сообщение от Серёжи. Он спрашивал: "Ты там в порядке?" - и писал, что Telegram в России начали зачем-то блокировать и что связь держать будем через WhatsApp.

"А почему я всё ещё могу читать сообщение о блокировке Telegram в Telegram? - спросил я, прикрепив издевательский стикер. - И чего вообще переживаешь?" - добавил я.

"Ну мало ли, - написал он. - Вдруг чемпионат перенесут или ещё что начнётся?"

"Конечно, Серёга. От блокировки мессенджера до отмены международных соревнований с закопанными миллиардами как от любви до ненависти: один шаг".

"Не умничай, а?"

Как будто опасаясь, что после успешной блокировки связь со мной нельзя будет установить вообще, Ксения написала тем же вечером и предложила встретиться в каком-то кафе у кинотеатра "Родина". Я решил прогуляться пешком по освободившемуся от снега городу, чтобы разносить новые кроссовки, которые берег от межсезонной грязи. Мне нравилась ранняя апрельская весна, которая пахла пылью, вонью высохших реагентов, от которых на асфальте оставалась химическая стружка, тёплым северным ветром, - словом, та весна, когда звуки первой грозы и благоухание черёмухи, яблони и сирени - это ещё предвкушение и нетерпеливое ожидание. Питер в это время просыпается от зимнего спокойствия; в город возвращаются туристы, а в центр - люди, которые зазывают тебя на экскурсии по рекам и каналам, в Петергоф и Гатчину, по закрытым крышам и запертым парадным.

Ксения оказалась миловидной полноватой девушкой со стрижкой до плеч, очками в дорогой оправе и ногтями розового оттенка - настолько яркого, что больно было смотреть. Она ждала меня в винном баре, который был спрятан в подвале. За столом, кроме бокала белого вина, сидел ещё невысокий, но крепкий мужчина с рыжей бородой, о котором меня не предупредили.

- Надо же, вовремя, - сказала она, не поздоровавшись.

- Такая редкость?

- Ой, да конечно. Не на госслужбе же, у нас все опаздывают. Ну, садись, рассказывай. Выпить хочешь?

- А это кто? - спросил я, кивнув на парня.

- Охранник мой. Так, на всякий. Вдруг ты буйный.

- Телохранитель что ли? Как Кевин Костнер?

- Кто? - поморщился парень.

Я попросил чашку кофе, бутылку минеральной воды и положил папку с документами на стол.

- А что рассказывать? Я бумажки принёс, как договаривались.

- И сколько хочешь за бумажки? - улыбнулась она.

- Денег?

- А чего ещё?

- Денег не надо, - махнул я.

- Интересно.

- Хочу, чтобы вы рассказали, что вы об этом знаете.

- Я всё, что знаю, пишу у себя в канале.

Я подождал, пока сахарный кубик развалится в горячем кофе, и открыл шипучую минералку.  

- Но у Вас в Вашем канале много неточностей, и если бы я был низкого мнения об анонимных каналах в целом, то я бы сказал, что там и вранья хватает. Но так как я высокого мнения о представителях... вашей профессии, то я уверен, что это не вранье, а поверхностная проверка всех материалов перед тем, как, что называется, сдать номер в печать. Либо... выдаёте информацию дозированно.

- Ну, на грубости и оскорблениях мы далеко не уедем, - она отставила бокал с вином, как будто это я её угостил.

- Я не хотел Вас оскорбить. Давайте я попробую сформулировать мои переживания так, чтобы вам всё стало понятно. Я работаю там. Я простой сотрудник по найму, и никаких других источников дохода у меня нет. У меня есть квартира, которую я снимаю и за которую надо платить каждый месяц, попугаи, которых надо кормить и возить в ветеринарную клинику на стрижку клюва, отпуск, который я уже спланировал. У меня есть такие же коллеги. Мы все хотим знать, что нам делать, в очень простом смысле: искать другую работу или переждать эти... проблемы. Это всё, что нам нужно знать. Денег нам за эти бумаги никаких не надо.

Она посмотрела на своего спутника, который пожал плечами и развёл руками.

- А что вообще в коллективе вашем говорят про эту... проблему?

- Да что говорить? Начались задержки с выплатой зарплаты уже. У меня в отделе тоже. Ропщут, конечно, но многие там по пять лет, и всё им до этого нравилось. В пятнадцатом году после обвала рубля им знаете как быстро зарплаты подняли?! ДМС, опять же, есть. С этим заказчиком давно работаем, и никогда проблем не было. И сейчас, говорят, настоящих проблем нет, говорят, что их кто-то создал искусственно, чтобы деньги за решение взять.

- Тут дело не в деньгах, - она разочарованно покачала головой. - И никаких решал тут тоже вроде бы нет. Уважаемые люди разное говорят.

- Например?

- Говорят, что вас хотят купить, а собственники упираются.

- А кто купить хочет?

- Ну как кто? Заказчик ваш.

- Я не понимаю, - растерялся я. - А зачем заказчику покупать своего подрядчика? Так вообще бывает?

- В этом городе, Игорь, бывает, что и слоны летают.  

страницы [1] [2] [3]