Новости (глава 8)

Часть 1

Пустота города в августе стала живописной и кинематографичной, на фоне которой я встретил день рождения в не тревожащем меня одиночестве, приятно удивившись и обрадовавшись неожиданным поздравлениям от малознакомых людей, которые образовали шокирующий индикатор количества непрочитанных сообщений в Контакте.

Большинству из поздравителей, видимо, автоматически пришло уведомление, а приятнее всего было читать поздравление Лени, моего школьного друга, который уехал после школы учиться в Москву: он написал целое письмо, в котором признавался, что скучает, и жалеет, что меня нет рядом, чтобы пережить все приключения столичной студенческой жизни.

Из-за того, что я с весны больше вертелся в орбите Сережи, я плохо помнил состав даже своей группы, не говоря уже о целом курсе, и хотя еще весной я исподтишка подглядывал за другими людьми в лекционных аудиториях, когда они отзывались на свои фамилии во время "переклички", я мало кого запомнил. Заходя на их страницы после дежурного "спасибо за поздравление!", я разглядывал летние фотографии ребят из Краснодарского края, из Турции, из Египта, реже - из европейских автобусных туров, любовался голубыми оттенками моря, от лазури до чернильной синевы на закате, и улыбался, читая комментарии. Помню, что не испытывал тогда никакого чувства зависти или сожаления, что никуда не поехал, потому что свое лето с Сережей - первое, знойное, дымчато-темное по ночам, исключительно наше - я тогда не обменял бы даже на кругосветное путешествие по тарифу "все включено".

В ожидании его возвращения я помогал родителям с переездом. Я рассчитывал, что сделка должна была положить конец раздражающим всех хлопотам, однако непосредственный переезд выглядел еще сложнее, чем продажа квартиры и поиск нового жилья. Я находил что-то странное, почти патологическое в поведении папы, который готов был отдать больше миллиона рублей за новую квартиру, но экономил на грузоперевозке и постоянно вынужден был состыковывать график доставки вещей на новое место с расписанием нескольких специалистов на своем предприятии, которые приезжали вечерами на газели с открытым кузовом, чтобы нам помочь.

Вещи выносил в основном я, отец помогал закинуть их в кузов, а мама указывала, как их составить так, чтобы они не повредились, не запачкались, не разбились. В день, когда они с папой перешли на повышенные тона, ругаясь из-за судьбы дедушкиной югославской стенки, я ушел в комнату, из которой уже успели пропасть рабочий стол, и, спрятав лицо в подушку, разразился истерическим смехом. Родители ворвались в комнату, подумав, что я заплакал, но опешили, когда поняли, что это слезы от смеха.

- А ты чего заливаешься?

- Потому что вы как будто ручную работу из вишневого дерева делите, - хватая воздух, попытался объяснить я. - Вас бы на телевизор, но сначала показать, как вы ругаетесь, а потом - из-за чего ругаетесь. Это же готовый выпуск "пусть говорят" просто!

- А ты-то куда лезешь, спортсмен? - возмутилась мама. - Ты хоть знаешь вообще, как тяжело было даже такое достать? Даже дедушке, хотя он в Институте...

- Да какая разница, это же всё равно мусор?

- У нас в этом мусоре посуда хранилась, книги наши, у меня фотографии есть, где я еще девочка на фоне этой стенки! - запричитала мама. - Тридцать лет стоит, и хоть бы что, а этот ваш шведский пенопласт? Купил и через пару лет - на помойку!

Я поднял руки вверх, не желая ругаться. Отец стал предлагать компромиссные варианты: разобрать, перевезти только самую "выдающуюся часть", остальное оставить на милость новых владельцев, только надо было с ними сначала договориться.

Накануне очередного "марш-броска" я предупредил родителей, что буду занят целый день: Сережа должен был приземлиться рано утром, и я собирался его встретить: сюрпризом, конечно же. Я почему- то решил, что поеду встречать его, совершенно выкинув из головы его родителей, с которыми я был даже не знаком и которых я вообще не учитывал в своих планах.

За то время, что Сережа отсутствовал, я не успел забыть навыки незаметного ускользания из дома, которые отточил почти до совершенства; с отцом в доме, чей сон был не таким глубоким, как у мамы, мне, однако, потребовалось быть более осторожным, отказаться от душа и умыться водой из- под крана на кухне. Я изо всех сил навалился в то утро плечом на дверь, чтобы замок было не так слышно, и на цыпочках спустился вниз по лестнице, почти как монах в фильме про крадущегося тигра и затаившегося дракона.

Цвет рассветного неба был обманчиво прохладно-фиалковым, но духота, заполнившая воздух, была уже такой плотной, что я ругал себя за то, что решился надеть приличные джинсы, а не шорты. По плану нужно было дойти до автобусной остановки и попытать удачи, хотя неясно, почему я вбил себе в голову, что некоторые автобусы по особым маршрутам начинают курсировать в пятом часу утра. Увидев спящую шестиполосную автостраду с еще темневшим асфальтом, с которого не до конца сползли ночные тени, я понял, что поеду на такси, которое ждал, сидя на потрескавшихся теплых ступеньках спортивной арены, пока меня развлекал Moby.

Под медленный темп и живой ритм его песен перед глазами летело наше лето, разгоняясь, как трек, и тогда, в то утро, когда должен был приземлиться его самолет, я острее всего почувствовал разлуку. От предвкушения того, что я его его увижу, потрогаю его за руку, обниму, почувствую его запах, немного дрожали руки и почему-то сводило мышцы пресса, а еще было страшно. Я истоковался по нему так сильно, что уже не мог представить, что я ему всего этого не скажу: как мне его не хватало, как дело было не только в сексе, как я думал о нем, как думал о девчонках, в которых влюблялся в школе, как я засыпал, держась за часы, которые он мне подарил. Я боялся того, что это изменит баланс, какой-то негласный наш договор, по которому мы отложили на неопределенный срок рассуждения о будущем, и просто доверились влечению, ну или, проще говоря, что Сережина реакция ясно даст понять, что с его стороны таких же пламенных чувств нет.

До аэропорта, который находился на другом берегу реки, но все еще в центре города, мы доехали минут за десять-пятнадцать: я облокотился на открытое окно и позволил ветру ускорения растрепать мне волосы и выдуть слезы из глаз. По пути в аэропорт мы проехали мимо парка, в котором бегали с Сережей в июле: трава была не газонно-зеленой, а заметно пожелтевшей, скорее под оттенок сена, чем осенних листьев. Пруд, над которым раскинулся старый мост с отваливающимися досками, почти высох, и на солнце проступило тинистое растрескавшееся дно с сине-зелеными разводами от водорослей.

Вход в здание нашего аэропорта, который походил на очень большой школьный актовый зал, был варварски организован так, что лента досмотра начиналась, стоило только открыть двери, и поэтому очередь неизбежно начиналась на улице в любое время года и в любую погоду. Я отстоял один круг в очереди, чтобы взглянуть на табло прилета и узнать, что рейс задерживается, и что у меня впереди еще полтора часа ожидания в терминале, где нельзя было взять хотя бы кофе в Макдональдсе, потому что в городе вообще не было Макдональдса.

В подозрительном автомате я потратился на густой сладкий кофе, ароматизированный так сильно, будто бы это был кондиционер для стирки, а не пищевой продукт, и просидел какое-то время на лавочке на улице, складывая в уме цифры на номерах редких автомобилей, ругая себя за то, что забыл зарядить плеер и потратил почти всю батарейку на Moby. Машины приезжали к первым московским рейсам и тщетно искали на парковочной сковороде место, куда не дотягивались бы солнечные лучи, а машины таксистов кучковались, как голуби, немного поодаль, боясь пересечь платный шлагбаум. Где-то через полчаса ко мне подошел охранник и поинтересовался, что я тут вообще делаю и зачем сижу на солнце, когда внутри работают кондиционеры.

Пока я ждал Сережу, я измерил шагами крохотный зал ожидания вдоль и поперек, сосчитал кресла, запомнил цены на сувениры в закрытой еще лавке, которые я никогда не решился бы никому подарить из-за их излишней затейливости и уродливости.

Я старался сдержать смех, пока в моей голове чередовались придурковатые зарисовки надвигающейся встречи, в которой Сережа обязательно выходил из зала прилета ковбойской шляпе, или в костюме статуи Свободы, или в платье Мэрилин Монро, или в каком-нибудь мафиозном костюме из "Крестного отца", и поэтому он застал меня врасплох, когда появился все-таки в проеме реагирующих на движение дверей за гигантской тележкой, нагруженной чемоданами, в футболке с каким-то полупрозрачным лицом зеленого фантомаса, поверх которого было что-то написано про Black Eyed Peas.

Сережа выглядел напряженным и уставшим так сильно, что это не замаскировать было даже его загаром: я вскочил с кресла, поднял обе руки вверх и запрыгал на месте от радости, замахал руками, забыв, что я в аэропорту, а не на концерте. Заметив меня, Сережа потерял концентрацию и налетел всей мощью багажной тележки на какую-то неудачно поставленную урну, выругался, и я засмеялся из-за того, что он напомнил мне Гарри Поттера из сцены на вокзале, где тому надо было протащить тележку на секретную платформу.

Прежде, чем я успел дойти до него, я понял, что что-то пошло не так, когда он сам шагнул ко мне и протянул мне руку вперед. Прежде, чем я успел распахнуть руки для объятия, из-за тележки вынырнули его родители: высокий мужчина, густые брови которого в точности повторяли Сережин узор, и красивая худая женщина с гладкими светлыми волосами и огромными солнцезащитными очками.

- Пап, мам, а это вот Игорь. Мой одногруппник, - сказал Сережа, больно сжав мою руку. - Он отца встречает, другим московским рейсом летит, да?

- Да, - кивнул я. - Здрасьте.

- Здрасьте, здрасьте, - буркнул отец. - Его подвезти не надо?

Сережина мама вообще молча кивнула в мою сторону и зашагала дальше.

- Не, не надо.

- Тогда ты давай, это, такси вызывай, чтоб на улице не ждать, а то там уже печет, я смотрю. Жарко там? - спросил его отец.

- Жарко, - подтвердил я и уперся глазами в непроницаемую стенку Сережиного взгляда.

- Ну тогда увидимся, - сказал Сережа и покатил тележку дальше.

Он просто помахал мне, достал телефон и стал набирать службу вызова такси. Я отошел в сторону, потом повернулся и скрылся в уборной, где я сначала уставился на свое вопрошающее отражение в зеркале, умылся, выдохнул, держась за край раковины, хотя почему-то хотелось кричать от злости, потом потряс головой и быстро вышел из аэропорта, не смотря по сторонам, не думая о том, где Сережа и его родители. Доковылял до автобусной остановки, забился на последний ряд на возвышенности и, прислонившись к стеклу, стал злиться под объявления остановок.

Я понимал, что это был главным образом мой просчет, что из-за собственной нетерпеливости я совсем забыл про его родителей, но я не понимал, что не дало ему обняться со мной хотя бы по-дружески? С другой стороны, а что, если его раньше вообще никогда не встречали друзья в аэропорту, и его родители могли найти это... странным? Хотя что в этом странного? Это же наоборот, хорошо?

Часть 2

Когда я вышел на своей остановке, я рассмеялся, когда посмотрел через дорогу на мутно- бежевый куб спортивной арены, где еще до рассвета я сидел на ступеньках в ожидании такси. Смеялся я из-за того, в каком сильном напряжении я был от предвкушения встречи с ним, и каким смешным звуком тромбона все это в итоге закончилось. Дома меня встретили вопросительно смещенные брови отца и скопированный из рекламы вопрос "где ты был", который он задал еще скрипящим с утра голосом, на что я ответил, что бегал, хоть футболка сухая и совсем не пахнет, и хоть я был в джинсах, и ушел к себе в комнату.

Сережа начал звонить еще до того, как мама позвала нас завтракать под выпуск новостей, который из дня сегодняшнего кажется какой-то сценкой, приснившейся в лихорадочном бреду: по широким просторам правительственной резиденции в Сочи на гольф-каре катались президент Медведев, в прямых джинсах и серой рубашке, и Боно, в очках с огромными линзами в блестящей металлической оправе; за ними бегал скалившийся на репортеров золотистый ретривер с ушами- лопастями, а потом президент и музыкант уселись за тяжелый мраморный стол, который на фоне простой одежды главных героев выглядел избыточно роскошным и превращал все вокруг в какой- то музей, а не в рабочее пространство. Они выпили кофе и обсудили эпидемию ВИЧ, вакцины, какие-то расходы. Под болтовню господина Президента и Боно я перевел телефон в беззвучный режим, написал Сереже короткое сообщение с текстом "я занят", вышел из контакта и спрятал телефон под подушку, чтобы меня не раздражало его вибрирующее жужжание.

Это была моя отличительная черта, которая преследовала нас в почти каждой нашей предстоящей ссоре: если я считал, что со мной обошлись несправедливо, то я отказывался от любого обсуждения конфликта и попыток примирения, потому что хотел, чтобы Сережа сначала тоже пострадал, как пострадал я, потому что меня это все заставляло нервничать, переживать, злиться, беситься, и я не готов был вот так просто выпустить нас из какой-то ссоры, не удостоверившись, что Сереже это тоже доставило много неприятных переживаний.

После завтрака количество пропущенных от него вызовов на экране мобильника даже обрадовало меня и успокоило, и я ушел на пробежку, не взяв с собой телефон, а после тренировки, во время которой я специально увеличил дистанцию, добежав до рельсового круговорота, после которого трамваи уходят в депо, я, не успев даже помыться, помогал родителям с погрузкой остатков вещей в предоставленную предприятием машину, кузов которой смешно трясся каждый раз, когда я запрыгивал туда, напоминая мне о доске из мультиков, с которой пираты скидывали команду Спасателей в море.

Вечер в квартире, которая была настолько пустой, что уже выглядела ограбленной, я встретил уставшим, валившимся с ног и злым на самого себя за то, что от мыслей о Сереже мне не удавалось отвлечься ничем, а воздержаться от входа в Контакт стоило мне настоящего напряжения физических сил, а не только силы своей воли. Родители в тот день тоже ушли спать очень рано, и я включил Космическую Одиссею, под которую я раньше засыпал, сколько бы раз ни пытался за лето ее посмотреть, когда на телефон пришло его сообщение с простым "выходи". За ним последовала угроза начать швыряться камушками и мелкой дорожной щебенкой мне в окна, из-за чего я закатил глаза и распластался на кровати, сбитый с толку, но счастливый.

Камень прилетел мне под ноги, стоило мне выйти из подъезда. Из-за того, как потемнела его кожа, издалека могло показаться, что в белой футболке у машины стоит человек-невидимка.

- Ты долбоеб? - спросил я без приветствия. - Это не щебенка, а промышленный щебень какой-то. Ты же соседям окна выбить мог.

- Я долбоеб?! Я, блядь, сколько раз тебе звонил сегодня?!

- Я тебе написал, что занят.

- Чем ты, сука, занят?! - вспылил он, треснув зачем-то по крылу машины. - Месяц меня почти не видел, месяц! И, блядь, занят он, именно сегодня!

- Да я смотрю, ты сегодня не так уж сильно и рад был меня видеть?

- А я смотрю, ты еблан и не понял, что я с родителями отдыхать ездил?! И что возвращаться с ними тоже буду?!

- А при чем тут родители?! Я что, к твоим родителям что ли приехал?!

- Молодые люди, а вы время видели?! - вдруг окликнул нас кто-то из окна на третьем этаже. Я повернул голову так резко, что хрустнули позвонки; на незастекленном балконе виднелся грузный силуэт курящей дамы.

- Извините, - громко сказал Сережа и поднял руку вверх в знак извинения, прежде чем положить ее мне на плечо. От его прикосновения я дернулся.

- Пойдем в машину, - прошептал он.

- Я не хочу в машину.

- Блядь, Игорь, ну хули ты выебываешься? Всё равно же в машине окажемся.

- Выебываюсь? Я пойду домой сейчас, а ты один выебывайся, сколько хочешь.

- Игорь! - прошипел он и повел меня во двор, где за железным столом и скамейками, а также в районе спортгородка отдыхали выпивающие компании. Мы направились в сторону тяжелых качелей. - Ты мне скажи, я что не так сделал?

- А я? Я тебя приехал встретить, я сюрприз хотел сд...

- Но я же не один там! Игорь, блядь, ты пойми, меня никто никогда из друзей не встречал. В аэропорту. Здесь. В других городах встречали, когда я в гости летал, но дома даже родители после школы меня никогда не встречали. И тут ты бы мне на руки прыгал? Да они же тебя к тому же не знают. Я что сказал бы им?

- Что я прибыл из будущего предупредить тебя о восстании машин? А ты типа Сара О Коннор?

- Какой же ты еблан.

Я не успел опомниться, и через мгновение я обнимал его, будто бы цепляясь за него, а он - будто бы хватая меня, сгребая меня в охапку.

- Соскучился по тебе, по ебланищу, - прошептал он.

- Сам ты ебланище.

- Сосаться пошли?

Мы не поехали далеко, а припарковались напротив супермаркета, рядом с которым днем никогда не останавливались, потому что в него могла пойти мама, и который не то чтобы находился в безлюдном месте. В ту ночь думать не хотелось; я взобрался на него на заднем сиденье, прикасаясь губами к коже на его шее и царапаясь о самолетную щетину на его лице.

- Серега?

- М?

- Я устал пиздец как, - признался я.

- А что так?

- Да проснулся рано.

- А зачем?

- Да вот за одним долбоебом в аэропорт ездил, - улыбаясь, еле выговорил я, смотря ему прямо в глаза.

- И как?

- Да пиздец...

- Еще какой, - Сережа кивнул и позволил мне поцеловать его.

В то мгновение я удивился, как еще утром я мог на него по- настоящему злиться, а сейчас - таять в его руках как мороженое на солнце. Ему же не хватало меня немного по-другому, как атлету после долгого забега не хватало питьевой воды, и то ли из жалости к моей усталости, то ли из-за нетерпения он предложил:

- Давай как на видео, а?

После съемки мы поняли, что ни водой, ни салфетками мы не запаслись, и, смеясь друг на другом, пытались проявить чудеса смекалки, чтобы не испачкать салон.

- Новости есть, - с плохо скрываемой радостью сообщил я, когда мы стали одеваться.

- Какие?

- Мы квартиру продали.

- А где ты живешь сейчас? - опешил Сережа.

- Пока здесь еще. Выписки из реестра еще не обновились, ну и у нас по договору месяц на то, чтобы освободить квартиру.

- А где жить будешь?

- У цирка. Один.

- Да ну блядь?! - почти вскричал он.

Я закивал.

- Серьезно?!

- Да. Там студия, меньше, чем твоя прихожая, кажется.

- Вообще похуй! - он протянул руки вперед, чтобы я натянул на него футболку, и принялся меня щекотать, отчего машина затряслась. - Ну все!

- Что "все"?

- Тебе пиздец! - прошептал он с заговорщической улыбкой на лице.

- Почему?

- Ну ебать тебя буду наконец-то. О! А чего мы краснеем, как солнце в пустыне?

- Я не знаю, - засмущался я. - Рад тебя видеть просто.

Той ночью он рассказывал про Америку, пытался поделиться впечатлениями от поездки, пока они не остыли, а я положил голову ему на колени и любовался черным бархатным квадратом ночи в окне его машины и дрожанием стекла из-за вибрации его голоса. Сначала слушал добросовестно, а потом притворялся, что слушал, когда он заговорил о поездке в Колорадо на каньон. Усталость взяла свое, и я резко поднялся, когда Сережа стал пытаться разбудить меня шепотом, случайно треснул ему по челюсти, из-за чего он больно прикусил язык, выругался, засмеялся, привез меня домой и зачем-то проводил меня до подъездной двери, путь до которой от его перепаркованной машины занимал всего несколько шагов.

Часть 3

На следующее утро выспаться мне не дали, подняв меня ни свет ни заря, чтобы погрузить остаток вещей: во всей этой процедуре наблюдался элемент какого-то волшебного проклятия, когда в пустой и почти лишенной мебели квартире не могли кончиться вещи, и находились какие-то помятые обувные коробки со сбитыми углами, в которых хранились семейные альбомы, черные пакеты из сверхплотного полиэтилена, в которых звенели насадки для электродрели, шурупы и гвозди, какие-то пульты от давно выброшенных телевизоров, не то работающие, не то выдохшиеся батарейки, детали от кухонных комбайнов прошлого века, пропитавшиеся многолетней пылью наволочки, которые я раньше принимал за тряпки, нераспакованные комплекты постельного белья, полученные когда-то в подарок, почти истраченные флаконы маминых духов, пузатые, как раздувшиеся винные бочки, или острые, как инфузории на плакатах в классе биологии, или строгие квадратные, как пиратские сундуки. В своем первом переезде в начальной школе я участвовал как наблюдатель и потребитель чужих усилий, но тот летний челночный бег грузоперевозок заставил меня завидовать людям, которые жили налегке, и чья квартира с легкостью помещалась в два-три больших пятидесятилитровых чемодана.

Природа, словно капризно демонстрируя свое превосходство над глупым человеческим календарем, с наступлением осени подарила нашему региону суховеи, которые нагрели воздух почти до сорока градусов, в то время как жара в центральной полосе России начала постепенно отступать, как вода после сильного прилива. Сильный ветер и раскаленный воздух мучали соседние области больше недели, оставив после себя несколько сгоревших в лесных пожарах деревень в южной части, а также пересохшие поля и срыв уборочной кампании в некоторых районах.

Перед началом учебного года староста опубликовала пост в нашей группе в Контакте и заботливо отписалась всем с просьбой ознакомиться с новым расписанием и новыми преподавателями. Сережа советовал мне запомнить то время, потому что впереди, по его словам, было самое худшее, ведь в расписании были новые математические дисциплины, которые страшили куда больше, чем основы математического анализа. Но в первый учебный день второго курса предупрежденных было мало; это был скорее праздник выживших, за исключением полторы дюжины ребят, у которых впереди была финальная пересдача по матанализу, которую мы прозвали игрой на вылет.

Еще меньший привязанный к своей группе из-за Сережи, я с радостью здоровался с ребятами, которых я помнил по прощальной вечеринке за городом, спрашивал, как Саша съездил в Турцию, как Каштан пережил жару, как заживает плечо у Пети, и слушал истории других ребят про то, как кто-то съездил на фестиваль Нашествие, где играли Океан Ельзы, Калинов Мост и Чайф (которые в моем ошибочном представлении давно ушли на пенсию и остались узниками потрескавшихся пластиковых кассетников, которые родители держали в шкафу с книгами в прошлом), как кого-то укусила мурена в Красном море во время сессии дайвинга, и у него чуть не оторвалась трубка для подачи кислорода, как кто-то из-за опоздания стыковочного рейса провел почти тринадцать часов в неудобном олимпийском аэропорту Пекина.

Меня вообще можно было редко увидеть на перемене у дверей моей аудитории: обычно я гулял по корпусу с Сережей, который после звонка несколько минут держал меня за рукав, зная, что мне нельзя опаздывать, и свистел мне вслед, когда я, вырвавшись из его захвата, бежал по коридору, перепрыгивая через несколько ступенек на лестнице, успевая заскочить в аудиторию за несколько мгновений до того, как преподаватель закрывал дверь. Здоровая и по-своему увлекательная студенческая жизнь моей группы проходила мимо меня; я был не в курсе последних слухов, не знал, где какие компании собираются и отдыхают ли вместе на выходных (если только мне в контакте не попадались выложенные кем-нибудь фотографии), не принимал участие в оживленной беседе о том, какие испытания приготовить первокурсникам на посвящение и вообще общался с ребятами только в рамках групповых заданий, а также следил за теми, кто прилежно делал конспекты лекций, чтобы знать, к кому обращаться за ксерокопиями в конце семестра.

Иногда я не сразу узнавал его в коридоре ранним утром, когда он специально проходил мимо, как будто мы не знакомы, дразнил меня, высунув язык, потому что я не привык к тому, что он носит классические джинсы и рубашку, а иногда свитер. На второй перемене он часто не давал мне пройти или ждал меня с химозным кофе из аппарата на первом этаже, от одного воспоминания о котором у меня сегодня начинается изжога. Перед предобеденной лекцией я оставлял рюкзак у него в машине, чтобы улизнуть с лекции минут на пять-десять раньше, постоять с ним в курилке, где он, положив мне руку на плечо, будет вместе с Андреем пыхтеть мне в лицо противным табачным дымом, а потом отвезет меня и других своих одногруппников на обед в ресторан, где мы будем слишком шумными, слишком веселыми, слишком мешающими мужчинам и женщинам в костюмах и юбках-карандашах, которые пришли туда на деловой обед. После трех часов мы часто оставались в библиотеке, где он объяснял мне шаблоны задач по линейной алгебре, которые сам с горем усвоил из-за тяжелой пересдачи в прошлом году.

То, что нам с ним удавалось так флиртовать и играть друг с другом, не вызывая, казалось бы, косых взглядов, заставило меня по-другому смотреть на других парней в корпусе; я задумался о том, не ведет ли кто-нибудь из них такую же двойную, скрытую часть жизни.

К концу сентября мы с родителями отдали новым владельцам ключи от нашей квартиры и разъехались по своим домам. Из-за афродизиака, который вызывали одни только мысли о том, что мы с Сережей сможем наконец-то ночевать вместе, я не замечал никаких изъянов в новом жилье: ни затхлого воздуха, поднимавшегося из плохо запертой двери в подвал, который какими-то сквозняками добирался до последнего этажа, ни неровных, словно проваливающихся ступенек лестницы, по которым нужно было подниматься очень медленно, держась за перила, ни жуткую входную дверь с выпавшим глазком, дерматиновой обивкой и неизвестным наполнителем, которая зачем-то открывалась внутрь, ни неработавшую вытяжку, из-за которой запахом подсолнечного или сливочного масла, кажется, пропитались стены, ни неудобно поставленного унитаза, ни уродливых чугунных батарей. Недели ремонтных работ с момента сделки дали свои результаты: появились нейтральные обои без узоров и однотонная керамическая плитка без рисунков в ванной, новая гардина и - моя гордость - простой расклдывающий красный диван из шведского мебельного магазина. Кухонный гарнитур и сантехника остались от предыдущих владельцев, хотя в душевой заменили слив и пол.

Помню странное ощущение, из-за которого поначалу мне было немного не по себе: когда я обнаружил себя одного в крошечной квартире, напоминавшей тесное пространство космического корабля, макет которого запомнился из одной школьной экскурсии в планетарий и музей космонавтики. В ней сохранились следы предыдущих жильцов, были вместе с тем и абсолютно новые элементы мебели, а были и артефакты старой жизни в родительском доме, мое постельное белье и шумевший как двигатель самолета компьютер. Посреди первой ночи я, проснувшись, не узнал ни себя, ни крыши над головой, а когда вспомнил, где я, я долго не мог уснуть, представляя, как все эти разнородные составляющие нового места находятся друг с другом в невидимом конфликтном напряжении, как какие-то тектонические плиты.

В начале октября, Серега, который освободился после третьей пары, прождал меня несколько часов, чтобы после пятой пары отвезти меня домой. Я помню, с каким чувством предвкушения, от которого из рук выпали ключи, я пытался отпереть замок, к которому еще не привык как следует, и с каким чувством захлопнул за нами дверь. Мы мылись с ним в душевой кабине, где он посреди поцелуя переключал воду на ледяную, из-за чего у меня из груди вырывался не то рык, не то визг, а потом мешали друг другу вытереться как следует.

Первый секс был ужасен. Рунет был тогда скудным, по запросу "подготовка к анальному сексу" выдавалось в основном порно с сайтов, которые могли завалить рабочий стол рекламными банерами, или обсуждения с сайта ева ру или ответы меил ру, после чтения которых у нас от смеха болели бока. Я без особых на то причин избыточно нервничал и был слишком напряжен, Серега, с другой стороны, слишком нетерпелив от желания, чтобы вообще подумать о том, что меня надо как-нибудь размять. В итоге все не продлилось и пары минут, и закончилось смехом и непониманием.

- Сосать как-то больше понравилось, - признался я.

- Да не переживай ты так. Привыкнешь.

Привыкнуть было не так легко, но Серега в целом оказался прав.

Секс удивил не столько удовольствием, а тем, как он позволял почувствовать себя посторонним в собственном теле, которое оказалось способно выдерживать нагрузки, к которым ты никогда не готовился и для которых специально не тренировался, наблюдать за его реакциями, которые были неожиданными, пугающими, волнующими, заставляющими краснеть, стесняться, отворачиваться, сдаваться в конце-концов и доверять Сереже, которого как будто особенно возбуждало то, что ему попался человек без опыта.

Вскоре, однако, он сделал то, что делает секс в каждых регулярных отношениях: позволяет вам получше узнать друг друга, научиться доставлять друг другу удовольствие и, возможно, выражать мысли и чувства на другом языке. С Сережей, кажется, было так: его чопорность и эмоциональная сдержанность никак не рифмовались с той нежностью и чувственностью, на которые он был способен в постели. У него как будто остался рефлекс из его секса с девушками, когда он сначала должен был доставить удовольствие партнерше, а потом уже получить его сам, и этот же рефлекса работал для него и в сексе со мной.

Я запомнил ту осень как дрожащие скорее от музыки, чем от ветра, капли дождя на немытом лобовом стекле его машины, потяжелевшее, поедающее солнце серое небо, более выразительный неоновый свет рекламных вывесок, пока мы едем после пар ко мне домой, надеясь, что проскочим без пробок. Половина его домашнего гардероба разбросаны по моей квартире, и я иногда нахожу его трусы в пыли под диваном во время уборки. В пятницу после посиделок в баре, или в субботу после короткой ночи в клубе мы уезжаем на одном такси, потому что "живем неподалеку", и слоновьим топотом взбираемся наперегонки, пьяные и счастливые, по лестнице, на которой и трезвому можно было убиться. Я мешаю ему раздеться, а он в отместку, убедившись, что я убрал телефон и бумажник из кармана, тащит меня в душевую в одежде. Наше единственное во всем подъезде, если не во всем доме, окно, в котором горит свет, и я на кухне пытаюсь после секса приготовить ему что-нибудь перекусить, пока он, еще голый, сидит за компьютером, листает контакт, комментируя фотографии, статусы и записи на стене у знакомых. Моя немеющая от усталости рука рисует узоры на его голове, пока он засыпает, и я целую его плечо, когда он уже ничего не слышит, а меня обволакивают чернота, дремота и его запах.

Мы разъезжались буквально на полдня в субботу, а вечером он забирал меня и отвозил либо в кино, либо в бассейн, где мы смеялись над тем, как по- уродски выглядим в специальных шапочках, которые не надевали летом, когда мы были на дорожках в университетском бассейне почти одни. Его ухаживание было смешным и трогательным, когда он отбирал у меня сумку с вещами и нес ее до машины, хотя парковка была не так уж и далеко, словно мне было тяжело нести эту сумку самому.

Мы ходили в кино, что бы ни показывали на экране, и потратили целые часы на фильмы, названия которых я сейчас даже не вспомню; хорошо помню только "Социальную сеть". Всю осень Сережа рассказывал про Америку, про то, как по-разному там стоит бензин на разных заправках, как в Хьюстоне есть какой-то подземный город, который там построили, чтобы люди могли летом передвигаться по центру, не выходя на раскаленную поверхность, где на асфальте можно было жарить яичницу, как там в сто раз больше фаст-фуд ресторанов, Тако Белл, Пицца Хат, Вендиз, Старбакс и Бургер Кинг - ничего этого у нас в городе тогда не было.

Он не мог отказать себе в удовольствии подрифтить на огромной пустой парковке гипермаркета в субботу вечером, когда возил меня за продуктами, а потом мы болтали у меня дома или играли в приставку, которую он перевез ко мне, притворяясь, что не будем заниматься сексом.

Часть 4 (последняя)

Смена сезонов в год чемпионата запомнилась почему-то особенно хорошо. Неожиданно посветлела квартира, и более жизнерадостной стала трещотка попугаев, которые в промежуток между весенним равноденствием и белыми ночами всегда на полставки работали навязчивыми, но любящими будильниками. Позади остались все виды снега, которыми была богата Ладога: нежный и пушистый, тающий на коже, который не падает, а танцует по пути к земле, острые и почти колюще-режущие гранулы, похожие на морскую соль, вихрями налетающие в узких переулках, царапающий лицо снегодождь, от которого невозможно укрыться под зонтиком, каша из реагентов под ногами, от которой на обуви и джинсах остаются белесые разводы.

Прекратили кататься ледяные ядра по ненадежным и опасным, местами покосившимся, местами треснувшим сточным трубам, сугробы перестали забирать пространство проезжих и пешеходных частей, исчезли лужи, которые надо было перепрыгивать на некоторых пешеходных переходах, и странные ленты, похожие на декорации из полицейских триллеров: ими оборачивали фасады самых опасных домов.

В апреле неудачный жребий вытянул и я: банковское уведомление о перечислении аванса не прозвучало, как обычно, после обеда. Я разозлился настолько, что стал завидовать Полине, которая уволилась, успев получить все положенные выплаты. Парфен психовал так сильно, что с ним стало невозможно работать - он мог внезапно повысить голос во время звонка, или начать молотить клавиатуру, если вдруг затруднялся сформулировать мысли в нешаблонном письме, а в курилке разорялся, делился мыслями о том, что это руководство специально хочет подстегнуть сотрудников к увольнению, чтобы как можно больше людей следовали примеру Полины.

Волков нагрузил наш отдел бесполезной, но отнимающей много времени работой, которая заключалась, по сути, в составлении исчерпывающего описания каждой сделки, по которой были подписаны универсальные передаточные документы, но не произошло расчетов: его интересовало, как мы осуществляли закупку деталей и комплектующих, как собирали конечное изделие, как согласовывали физическую доставку с заказчиком, кто отвечал за подписание актов о приемке выполненных работ с нашей стороны, и так далее.

Идиотизм заключался в том, что в строгие компетенции нашего отдела входила только предконтрактная подготовка, а потом - организация юридического, банковского и налогового сопровождения, а не работа на промышленной базе и уж тем более не руководство строительными работами непосредственно на объектах. Однако раздражать полоумного руководителя, которому, к тому же, по слухам, развязали руки для наказания всех причастных и непричастных к самому зрелищному фиаско компании за всю ее историю, не хотелось, и мы целыми днями занимались тем, что запрашивали информацию у смежных отделов, чтобы правильно оформить служебную записку для нашего комиссара. Из-за утечки, которую организовал я через Телеграм-канал, Волков стал еще более неуравновешенным и угрожал виселицей всем, чья причастность к утечке будет установлена.

Ребятам с работы я ничего не сказал про свою встречу с "журналисткой" из Телеграм-канала, потому что, признаюсь честно, не был уверен, что в спасательной шлюпке, в которую я и сам не сильно верил, нашлось бы место для других. Экономического смысла в том, что нас собирался купить наш заказчик, я увидеть не мог, сколько бы не вглядывался в схемы такой сделки, которые я рисовал в пухлом рабочем ежедневнике, раз за разом вырывая потом из него страницу и пропуская ее через измельчитель.

Обычно на таких рынках крупный заказчик всегда предпочитал, чтобы сервисные и подрядные фирмы были с ним никак не связаны, чтобы их было много, чтобы они конкурировали между собой за право заключить с заказчиком контракт, и таким образом повышалась бы общая эффективность его расходов. Международные деловые практики на территории России, впрочем, порой преломлялись, как свет, и до неузнаваемости видоизменялись. Мысль о том, что заказчик пожелал повысить эффективность своих расходов не путем стимулирования конкуренции между своими многочисленными подрядчиками, а их скупкой и повышением уровня надзора за расходами своих новоиспеченных "дочек", в общем-то, не казалась сюжетом для фантастического фильма.

Однако какими бы ни были намерения заказчика, я все еще плохо понимал, что лично я мог сделать, чтобы не остаться до начала чемпионата без работы. Единственной моей зацепкой во всей этой истории был мой бывший начальник Ваня, чье исчезновение с работы в такой непростой период все сложнее было объяснить простым совпадением. Его прозорливость заставляла думать, что он обладал даром скорее предательства, чем предвидения. Если, однако, его предательство позволило ему получить работу у нашего заказчика, то я готов был последовать его примеру. Конечно, можно было просто отправить резюме в отдел кадров заказчика, а можно было сделать так, как сделал Ваня, но узнать, что именно он сделал, не поговорив с ним, я не мог.

Своими мыслями я поделился с Владой в один из апрельских выходных дней, когда мы ездили на Петроградский остров в какой-то магазин одежды для скейтеров, где она искала себе оверсайз худи. Перемерив почти все, что было у них на прилавке, она с разочарованием подходила к зеркалу каждый раз и видела в отражении, как толстовка на много размеров больше некрасиво свисает.

- Я в них как вешалка, - пожаловалась она.

- Зачем тогда тебе оверсайз? - захохотал я.

- Потому что так будет модно.

- А кто так сказал?

- Пинтерест.

Я закатил глаза и уставился в телефон, разглядывая на Букинге фотографии гостиниц, которые предлагались для проживания в Москве во время приезда Сережи. После того, как Влада выбрала все-таки толстовку DC горчичного цвета, мы решили пройтись до Александровского сада по запутанным, петляющим вместе с тобой улицам между Большой Пушкарской и Кронверским проспектом, где воняло навозом от зоопарка. В делавшемся мрачным от серых туч небе струи густого розового заката были похожи на клавиши пианино.

- Есть задача, - сказал я после того, как мы купили кофе в гроте и уселись на грязные и холодные еще скамейки, постелив под задницу пакет из магазина. - Мне надо выйти на человека, с которым я когда-то работал. Мой бывший начальник.

- Позвонить?

- Я не знаю его личный номер телефона, а рабочий он отключил. Не знаю его рабочей почты, социальных сетей у него нет. Знаю только его Инстаграм, но он закрыт, и написать я ему не могу. Я отправил запрос ему, но он не отвечает, и вряд ли ответит.

На ее лбу углубились длинные морщинки, а лицо стало растерянным, словно она пыталась разгадать одновременно простую и сложную загадку из книжки.

- Игорь, я что, инспектор Гаджет? - она пожала плечами, размешав кофе несколькими деревянными палочками, похожими на те, что были когда-то в эскимо.

- Ну а что бы ты сделала?

- А ты знаешь, может, где он сейчас работает?

- Догадываюсь, но что мне, на парковке его, что ли ловить?

- А ку...

- Я бы, может, и ловил, - перебил ее я, - но там подземная парковка. А мне именно поговорить надо, мне надо, чтобы он не удрал.

- Ну так как ты мужчина... Ты мог бы прикинуть, куда он ходит в фитнес-зал? Если он ходит. Куда он от тебя в раздевалке денется? Или в сауне? - ехидно заметила она.

- Не думаю, что мне сейчас по карману даже обзорный билет в его фитнес- зал, - вздохнул я.

- А о ком речь? Он женат?

- Влада...

- Ладно, ладно. Подожди, а чего ты тупишь? Если он такой весь из себя богач, то раз ты знаешь, где он работает, ты можешь угадать, где он обедает? Не в Додо пицце же, как ты?

- А это мысль, - обрадовался я.

- А чего ты так из-за него суетишься?

- От него зависит, потеряю ли я работу. А мне к Сереге ехать.

- О Боже... - она рефлекторно попыталась поднести ладонь к лицу, но чуть не пролила кофе. - Заладил... Игорь, вот знаешь, в чем твоя проблема?

- Что я почти безработный?

- Нет. В том, что ты хоть и гей, но все равно мужчина. Вот я уверена, что восемь из десяти женщин на твоем месте послали бы этого Сереженьку нахуй, и никуда бы не поехали. Но вам мужикам, блядь, все время неймется, что ли... Вот что ты там думаешь найти?

- Пожарище нашей любви? - несерьезным поэтическим тоном ответил я.

- Сука! Ясно все с тобой. Вбил уже себе в голову все, что нужно.

Я отвернулся, потому что не мог спрятать улыбку. Мы болтали, пока сумерки не стали густыми, пока Каменоостровский проспект не зажегся блеском фар пролетавших мимо машин, а Соборная мечеть не отступила в тени.

страницы [1] [2] [3] [4]