Река

Река уходила месивом волн, ломилась через кусты, шумела. Сумерки сгущались, оседали, дали тонули в их серости.

Он взглянул на лес, темневший полосой метрах в ста пятидесяти, и подумал: «Далековато, но придется тащиться туда».

Она глядела на реку. Та заворожила ее, загипнотизировала. Ему показалось, что она сейчас шагнет к воде, и тронул ее за руку, повернул к себе. Серые бездонные глаза молчали. Сознание что-то писало на них, но почерком, который не разобрать.

— Пойдем, — сказал он ей. — Будем к лесу переносить вещи и байдарку. Видишь, как быстро темнеет, надо успеть, чтобы не копаться в потемках. Еще засветло и дров насобирать надо.

Взяли по упаковке и пошли. Шли по дороге, желтевшей глиной. Дорога полого поднималась вверх. В лес не углублялись: небольшая поляна между соснами, на краю леса, привлекла внимание, и они на ней остановились.

— Развязывай упаковки и доставай палатку, а я пойду перенесу остальное, — сказал он.

Ему не хотелось, чтобы она снова увидела реку. Он вытащил из байдарки вещи в непромокаемых мешках, отнес их повыше. Туда же волоком переместил байдарку, а затем перенес все на поляну. Над головой висела мгла, воздух был полон сумерек, и все казалось: вот-вот пойдет дождь.

Палатка стояла, над ней тент из полиэтиленовой пленки. Недалеко горел костер. Пламя костра — дымно-красное, плотное, тяжелое, если смотреть со стороны, а вблизи — желтое, вялое.

Они ужинали при его свете. Выпили немного и ели макароны с мясом. Потом он налил себе еще, она отказалась и пила чай.

Посидели, поговорили. Он подбросил дров в костер и сказал:

— Пойду посмотрю, что происходит на реке. Я вбил колышки на берегу, гляну: не затопило ли их. И он пошел к реке, а она — в палатку.

Одни колышки затопило, другие — подтопило.

Вода все еще прибывала. «Наводнение задержит нас, — подумал он. — Группа все поймет и особо беспокоиться не будет. Ей не придет в голову, что я допустил оплошность и вовремя не остановился. А ведь видел, как начала взбухать река и потащила мусор к берегам, а тут еще выскочили из пересеченной местности в низину с ее лугами, кустарниками и болотами, где потерять основное русло в разлившемся потоке воды особого труда не составляло».

Пошел дождь, мелкий-мелкий, как водяная пыль. Он подумал еще: «Может, это не дождь, а опустившаяся к земле туча, и теперь ее капельки кажутся дождинками? ». Поднялся по дороге, уже мокрой. Костер мигал рубиновыми углями, а фонарик в палатке светился желтым, свет пробивался наружу сквозь щель.

Остановился возле костра, прислушался. Шумела река, лес молчал. Постояв, пошел в палатку. Разделся, стараясь не шуметь, и забрался в спальник. Она уже спала. Вход в палатку оставил приоткрытым для свежего воздуха.

Ночью проснулся, сон как рукой сняло. Прислушался. Было тихо. От реки доносился все тот же шум, по тенту стучали капли — падали они с сосны, где собирались на иглах из капелек моросящего дождя. Влажный воздух заглядывал в палатку — заходя в нее, задевал вход, тот лениво шевелился. Иногда вздрагивал и издавал ломкий звук полиэтилен — его трогал поток воздуха, пришедший в движение. Капли стучали с нудной равномерностью.

Ее дыхания не было слышно, она спала спокойно. Но вот неожиданно застонала, и тогда он понял, почему проснулся: она и до этого стонала, и ее стон разбудил его.

«Снится что-то, — подумал он. — Наводнение, наверное. Она себя мужественно вела, пока они плыли, некогда было задумываться над тем, что происходило. Но опасность, находившаяся рядом с ними, пробралась в подсознание, и теперь, когда она уснула, решила выбраться из своего убежища, чтобы взглянули на нее хотя бы во сне». В темноте ее не было видно. Там, где она лежала, лишь смутно угадывался силуэт спальника.

Он услышал: она зашевелилась и затихла, потом резко вздрогнула и вдруг подхватилась. Дышала тяжело, учащенно. Он включил фонарик, свет разбрызгался по палатке. Она сидела и всхлипывала.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил он. Она, заикаясь от плача, ответила:

— Приснилось… так страшно… мы перевернулись, и я оказалась в воде, холодной, как лед. Грязный, мутный поток подхватил меня и потащил. Я тяну к тебе руки и не могу дотянуться, погружаюсь в воду, она вот-вот захлестнет меня.

В глазах слезы, и по лицу текут. Плечи вздрагивают, вид растерянный.

Он выбрался из спальника и присел возле нее, обнял за плечи, ладошкой вытер слезы с лица.

— Успокойся, — сказал ей, — это всего лишь сон. Ничего такого в действительности нет. Успокойся!

Всхлипывания стали судорожными, она никак не могла прийти в себя, прижалась к нему. Так они сидели некоторое время, пока она не начала успокаиваться. Он заметил, что спальник у нее летний, тоненький — значит, она замерзла, потому и говорила о холоде, о холодной воде.

Успокоившись, она подняла голову, виновато взглянула на него, показалась девочкой, маленькой, требующей защиты. В глазах блестели слезы. Он наклонился и неожиданно для себя поцеловал их. Заметив, что ее сомкнутые губы чуть приоткрылись, он их тоже слегка коснулся. Они не отпрянули — шевельнулись, будто позвали, и тогда он смелее притронулся к ним, почувствовал их соленость — от слез, а затем — сладостный аромат самих губ, которые тут же открылись больше и соединились с его губами. Он не мог оторваться от них. Вытащил ее из спальника, усадил к себе на ноги и продолжал целовать. Задыхаясь, она прошептала:

— Ты сумасшедший, совсем меня свел с ума!

И тогда он положил ее на свой спальник. Движением обеих рук стащил до колен рейтузы, колготки и трусики, а потом снял их полностью вместе с шерстяными носками.

Она смотрела куда-то в угол палатки, а он медленно овладевал ею. На лице у нее застыла не то улыбка, не то гримаса. Он видел: она прислушивается к нему. И вот она перевела взгляд на его лицо, остановилась на нем, а он никак не мог поверить в то, что случилось, это было как сон, и ему казалось, что вот-вот он прервется, и сильнее обнял ее. Она улыбнулась, и он снова стал целовать ее, но не страстно, а нежно, и в этой нежности — благодарность за то, что она есть и что она с ним.

Но вот она снова смотрит в потолок, голова запрокидывается чуть назад, веки прикрывают зрачки. Она зашевелилась Я под ним, пальцы впились в его тело, дыхание стало учащенным. Он почувствовал, как она обжала его там несколько раз, а потом ей стало недостаточно только собственных движений, и она прошептала:

— Ну, делай со мной что-нибудь!

И он очнулся от своих мыслей, ощущений и созерцания, и при его первом движении она застонала, забилась, как куропатка, пойманная в силки. Время потеряло свое значение и удивленно остановилось, Потом все ушло, уплыло.

Их заключила в свои объятия невесомость, где все легко, свободно, прозрачно. Она поднялась и вышла из палатки. Когда вернулась назад, ее ноги были холодными и мокрыми.

Забралась в его спальник, согрелась и снова зашевелилась. Обнимая и целуя его в губы, прошептала:

— Зажги фонарик. Я хочу видеть тебя. Я не дам тебе покоя до утра.

…После всего, что случилось, события потекли так быстро, что он не сумел рассмотреть их как следует. Финал оказался неожиданным. Кончился их весенний поход. Они еще встречались какое-то время, совсем недолго, и она сказал ему, что благодарна за все и что они должны расстаться: она выходит замуж.

Печаль разрослась, проникла в каждую щель его души, и там из нее оформилась, выросла грусть. Она встала, огляделась и пошла навстречу будущему, с тайной надеждой на лучшее.

Чувства, дремавшие в нем, проснулись. Он услышал их голос, он звал куда-то, чувствам что-то было нужно. Это было первое движение к неизвестному, туманному, но знакомому в сути своей. Оно волновало его и должно было определить все его поведение в дальнейшем.

Надежда расставила свои сети, и он попался в них. Он был не в состоянии размышлять, когда говорили чувства. Его нестерпимо потянуло туда, где, как он думал, надежда воплотится в реальность.