Юрьев День

В прошлый раз рассказ о начале карьеры Сашеньки Коловоротова, хоть и молодого купчика, а имевшего понятие рассказали о его нежданном приключении. Не стал папенькины капиталы он трогать, да транжирить, как познакомился с блядченками из старухиного бардака и прикипел к ним всей душой. Старуха оказалась бабой понятливой, притон мало кому указывала, так что Сашенька стал хозяином полновластным. По зиме Агриппина Перфильевна, так старуху звали, где-то застудилась, начала кашлять и к февралю свезли ее на погост. Хозяйкой шалмана стала егоза Юрка. Вот тут-то и начались главные Сашеньки приключения.

Чтобы много не тратиться на метресок, Сашенька сообразил приглашать в гости приятелей, таких же молодых и беспутных купчиков. Деньги те платили исправно, девкам хватало, потихоньку и у Саши проснулся интерес к делу. Старушечью лачугу продали за бесценок приезжему портному из Житомира, а девочек переселили в новый розовый дом с мезонином, стоявший как раз на углу Преображенской и Троицкой, напротив ресторации господина Лаврова.

Чтобы не вызывать недовольства у околоточного, на заборе дома появилась вывеска: «Швейная мастерская. Шитье. Белье и кружева. Вязание для дам». Для отвода глаз с утра девицы сидели с шитьем у окошка и гоняли чаи из ведерного самовара, главная жизнь начиналась к вечеру, когда по одному или по двое к нарядному домику начинали подходить мужчины. За вечер их бывало не очень много, 5—6 человек. Но этого было вполне достаточно, чтобы девки ни в чем не знали нужды, так как гости были из купцов. Привлекало и то, что для ценителей, в доме всегда находилась паратройка целочек, да и остальные шлюшки уже поднаторели в играх с мужчинами. Раз в неделю в дом заходил доктор Мюглер, специалист по стыдным и женским болезням. Так что приятели Саши не боялись подцепить какую-нибудь заразу.

К ночи в комнатах уже вовсю бурлило веселье. Номера для свиданий были наверху, туда то и дело поднимались парочки. Комнатенки соединялись между собой дверьми, а если кому в голову приходило объединиться, то лучше всего для этого подходила Женькина горница.

Анютка — хоть и потеряла невинность, но от блядченок не отходила. Ума разума набиралась. Больше всего сдружилась с Юркой и Женькой. Те ее и приспособили к минетному промыслу. Вторая целка — Варька — та пошла по пути Женькиному. Вначале по бабьи, спереди давать навострилась, а уж как во вкус вошла, так и задницу подставлять приохотилась.

Для избранных гостей в маленьком закутке Сашенька организовал некий «синескоп», в начале чуланчик сей служил для некоторых гостей, которые перебрав хмельного засыпали пьяным сном, а домой их доставить не было возможности. Но через какое-то время, послушав рассказы доктора нашего о том, как он организовал наблюдение за своей воспитанницей Галчонком, купчик тоже решил не отставать. Жилка папашина, да и купеческая сметка в молодце играла. Пораскинул умом, решил, что можно и на этом руки погреть. Всякие гости к нему захаживали. Однажды пристав самолично пожаловал, поболтали о том, о сем. Пятидесяти рублевую 

ассигнацию, будто нарочно Сашей на столе оставленную, как бы между делом в пальцах покрутил, покрутил, а в карман брючный и отправил. Спросил только не бывают ли у него какие-нибудь проходимцы из варнаков, которые на Царя батюшку замахиваются. Здесь Саша честно ответил, как на духу, мол, нет и не заходят, а ежели кто и объявится, то он тот час об этом сообщит.

Эта беседа с приставом подтолкнула Сашу устроить комнату для наблюдений. Пригласил плотника, который за три рубля и пару мерзавчиков «Смирновского столового вина №29» организвал все в влучшем виде. Теперь это стала вполне уютная комнатенка с удобным мягким креслом, столиком, на котором всегда была выпивка и закуска. Ценитель такого развлечения мог, совершенно не опасаясь быть разоблаченным, наблюдать за тем, что делалось в соседних комнатах. Для этого был приглашен инженер-путеец Лавриненко, большой дока в оптике и камерах-обскурах. Он колдовал более двух недель, труд его был также оценен в полной мере. Хитрая система зеркал, объективов и чего-то еще, в чем Саша так до конца и не разобрался, позволяла в полной мере любоваться играми девок с клиентами.

Вот и на этот раз в тайную комнатку степенно прошествовал местный околоточный Гавриил Степанович, мужчина дородный и семейный. Его тайным увлечением было заходить пару раз в неделю и наслаждаться, не опасаясь быть кем-то застигнутым. Он развалился в кресле, расстегнул тесный вицемундир, налил в очередную рюмку «шустовской», залпом выпил и аппетитно захрустел яблоком.

В комнате с розовыми занавесками его любимица — Дуська принимала клиента. Чтоб не тратить времени, девка скоро раздевается и лезет в кровать. Ласки, объятия, поцелуи или слова любви не нужны, у избранника ее, приказчика Степана Варваркина член длинный и тонкий, постоянно торчит кверху, за столом все время закидывал ногу на ногу, чтобы скрыть «торчуна», который пузырил брюки.

Дуська сразу хватает его в руки, ловко лезет на него, сопит, елозит, чтобы головка способнее заправилась в «нутро» и быстро-быстро начинают дергаться. Анютка, на правах воспитанницы, сидит рядом, на них посматривает, а пальцем указательным, шельма эдакая, себе под юбкой чешет-наяривает, чтобы во вкус поскорей войти, если вдруг мужчинка захочет ее. Дуська сама как-то призналась, что ей слаще любиться, когда на них смотрят. Анютка и рада, глаза большие по блюдцу, пальчиком себе внутри оглаживает, проворно, да ловко, поэтому сладко ей делается быстрей, чем подруге с кавалером. А они любятся, уже не обращая внимание на девчонку. Дуська визжит, задницей дергает, глаза закатывает, руками за сиськи хватает, сильно, что иногда кожу обдирает. Она этой премудрости от Юрки научилась, уж больно клиентам нравилось, когда девка, будто от их силы мужской начинала верещать, да всякие курбеты выкидывать.

Они вдругорядь приходили и заказывали только ту девицу, которая под ними так верещала. Варваркин ее старый знакомец, натешился быстро, но так как заплачено за весь вечер, то уходить не торопится, лежит на спине, курит, девки болтают между собой про всякие глупости.  

Дуська несешно подмывается над тазиком из белого фаянса, Анютка ей помогает, льет воды из кувшина, потом подает полотенце, чтобы вытереться и вытереть мужские причиндалы гостя.

Из любопытства Степан спрашивает Анютку про первого жениха, который нарушил целку, девицы принимаются хохотать.

— Вот ежели вы спросили, так и сами догадайтесь, да вы его знаете...

— Так что, неужели и здесь Александр Порфирьевич успели? Вот действительно умелец, надо же. А кто бы мог подумать... Ну, ладно, ты хоть расскажи, как это у вас все было. Как сладились-то?

Весело хихикая и перебивая друг-друга, Дуська с Анюткой рассказывают, как Саше досталось в первую ночь нарушать целку, не самому, а с помощью девок-товарок. Глаза мужчины разгораются от похоти, рассказ его раззадорил, он уже тянет к себе Анютку. Дуська, на которую перестали обращать внимание, надувает с обидой губы и спрашивает:

— А вы сюда чего пришли, сударь? Сикуху слушать, так она вам до утра будет баки втирать. Ей бы только поболтать, а до всего остального дела нет. Молода еще и понятия не имеет к настоящему ебливу-то. Вот ежели хотите, то можете сзади полюбить, а сикуха пусть подумает, сможет она так али нет. Тем более что за нее и не уплочено вовсе. Накиньте десяточку, глядишь и заладится дело-то. А за бесплатно никто и не бзднет.

Девица принимается хохотать своей, как ей кажется тонкой шутке, Анютка ей вторит.

— Да что это я с вами разболталось. Вы ведь со мной еще толком-то и не побалова-лись, по вашему обнакновению.

Дуська сама, без просьбы, встает на четвереньки, смазывает мужчине маслом конопляным головку члена и выгибает навстречу половинки задницы пухлой, как бы приглашая проследовать внутрь. Это оказывается делом нелегким, несмотря на дружные усилия, ничего в начале не получается. Довольная неудачей Анютка весело смеется и принимается дразнить товарку:

— Кто бы говорил, хвастать мастерица, а как до дела дойдет, чтобы в жопку принять, так сразу и в кусты.

Обозленная Дуська недовольно бормочет, но не успокаивается, ниже пригибает голову к постели, любовник, сует палец в зад и начинает шевелить внутри. Девка шире раздвигает бедра, выпячивает ягодицы и головка наконец-то проходит вглубь. Дуська сначала охает и причитает, что, мол, больно, но это так, для виду, чтобы мужчинке понравиться больше и раззадорить его. Потом член проскакивает раз, другой, третий. Дело заладилось и через пяток минут они уже быстро и дружно заканчивают.

Проворная Анютка уже птичкой легкой упорхнула вниз и так, взахлеб, рассказывает об этом, потешая гостей.

После Дуська и Степан отдохнули, Анютка вернулась, принесла вина и закусок, выпили, закусили. Развалясь в на перине Степан лениво пускал к потолку кольца дыма папиросного.

— А вот скажи-ка, Анютка, за три целковых в «очко» дала бы? Али нет?

Приказчик знал, что девчонка падка на деньги и решил над ней подшутить. Молоденькая блядченка с ответом не задержалась.

— А то. За трюльник любая в задницу даст. Нашли о чем спрашивать.

— А Дуська вон говорит, что 

ты с заднего крыльца, так вовсе девица не пробитая. Может дашь? А я тебе, так и быть, троячок отвалю. От щедрот своих...

Анютка проворно встала на кровати «раком» и задрала на голову подол платьишка и нижние юбки, оголоив тощий девчоночий задик. Дуська, чувствуя наживу, тот час засуетилась, помогая юной товарке к встрече нежданного гостя, который обещался взойти, но не через парадное, а словно ночной тать, с «черного» хода. Приступили к подготовке нового действа, Дуська вновь взяла немного масла, намазала Анютке сзади, не удержалась и из озорства сунула палец прямо в «очко», девчонка было визгнула, вывернулась. А развратная наставница, зашлась в хохоте:

— Это только палец, а что будет, когда туда «елдаком» полезут? Неужели также вопить будешь? Ты уж лучше сразу откажись и не давайся.

Дружок сердечный, тем временем не принимал участия в проказах девичьих, а просто смазал головку «Ильи Муромца» тем же маслицем, «корень» у него уже налился, но не имел такого могучего и крепкого вида, как у хозяина блядченок — Сашеньки Коловоротова.

Анютка в начале хотела лечь, товарки блядские говорили, что так будет поспособней, но пришлось-таки стать задом и опереться на край кровати, представляя как «он» вопрется сзади. На правах наставника Степан сказал, чтобы та выгнула насколько могла зад, Дуська подтолкнула худенькую девчоночью жопку ему навстречу. Мужчина уверенно, по хозяйски, взял ее за бедра, развел в стороны, головка уперлась меж ягодиц в «очко».

Делая вид, что желает помочь, а скорее из озорства, Дуська взяла в руки «Муромца», охнула и языком прищелкнула, мол, давненько не держала такого тугого, да крепкого, как в этот раз. Мужчина недовольно заворчал, сделал движение, потом еще одно, проталкивая головку, но та упрямо не шла. Тогда двумя руками еще шире развел ягодицы девчонки и «меч» с трудом полез внутрь. Девчонке было больно, она задергалась, принялась визжать, но тихонько, так как голова была уткнута в подушку.

— Больно? Ты не молчи. Это ведь дело такое, потерпишь, а потом сзади все нарушишь. Болеть будешь — сдавленным голосом спрашивал Степан, продолжая начатые движения — может быть не стоит дальше-то? Так и быть, я тебе троячок вдругорядь отдам...

— Нет — пропищала бывшая целка Анютка, проходившая суровые семестры университета блядского — . Я потерпл-юю-ююю... Ужо и не такое терпела, когда в первый раз-то рушили целку...

Он вновь приставил «елдака», нажал на скользкое отверстие. Низко опустив голову, девица сделала встречное движение, раскрывая проход и помогая головке войти внутрь. Степан на секунду приостановился, как бы передохнув перед делом, затем плавно погрузил орган до конца. Девка честно призналась потом, ничего, кроме боли, по первоначалу, не испытала, но жадность и любопытство были сильнее, так что она приняла «его» на всю глубину.

— Ну, а теперь как?  — спросил друг сердечный, еще раз толкнул низом живота, боль потихоньку стала исчезать, а плавные движения доставляли Анютке больше и больше удовольствия. Степан несколько раз вынимал «корень», но потом с не меньшим жаром 

запускал обратно. Одновременно левой рукой он натирал ей «кучерявку», да и «секиль» без внимания не оставлял. Упругие, еще по детски щупленькие ягодицы возбуждали его, сопя от удовольствия, жадно вдыхал аромат тела, дешевых духов и помады, которых девка не жалела, намазывая на лицо, чтобы казаться чуть-чуть постарше. Анютка уже вовсю вертела бедрами худыми, ягодицами терлась о лобок мужчины, приказчик, ухватив ее за незрелые еще груди, чувствовал, как отвердели соски под пальцами. На правах старшей товарки Дуська руководила:

— Давайте же, миленькие, кончайте, кончайте вместе! Не томите, эвон трочун какой, никак малофейку-то не сольет! А ты животто надувай, надувай, не бойся не обсерешься,  — но почему-то действо не кончалось так как она хотела. С приказчиком действительно случилось то состояние, которое девки называли «сухостой».

Анютка, повинуясь указаниям Дуськиным принялась было вертеть ягодицами, даже не вертеть, а неистово вращать ими, плотно удерживая внутри одервеневшую часть тела мужчины, ускорила движения, опять начала стенать и кричать. По телу пробежала судорога, перестав дергаться, она рапласталась на кровати, все так же принимая в себя «меч-кладенец» Степана, который никак не хотел успокоиться и выходить наружу из горячей теснины Анюткиного зада.

Грудки ее были невелики, но твердые соски уж набухли земляничкой, на коже спины ее выступила испарина, она издала долгий прерывистый вздох, будто после тяжелой работы. Ее глаза были закрыты, лицо, перемазанное румянами и помадой кривились от боли — принимать толчки жопкой было все-таки больно. Она застонала, еще раз прижалась к Степану тоненьким своим еще детским тельцем. Потянулась было, чтобы повернуться и обнять кавалера, но тот продолжал ее безжалостно сношать, быстрее и быстрее двигая членом. Анютка опять потянулась, напряглась, неожиданно крепко прижалась и вдруг со стонами и вскриками прнялась упрашивать:

— Сильней, сильнее, миленький! Еще, еще, разоче-е-е-к!  — и опять затряслась, жрожью мелкою, заметалась по кровати под телом мужским. Стиснула ноги, извернулась и, просунув назад руку правую, сама не понимая для чего это делает, принялась мошонку и яйца Степановы пожимать, так что приказчик все таки выплеснул ей в жопку горячую влагу из глубин тела. Отвалился в сторону, тяжело дышал. Протянув руку взял стакан с вином и до конца, не отрываясь, с удовольствием выпил. Анютка стала на колени и прижала к губам руку его.

— Вот уж спасибо, миленький Степан Никифорович. Никогда бы не удумала, что со мной такие чудеса случиться могут. Девки болтали, что сладость это с мужчинками любиться, да только я им не верила. Думала они нарошно говорят, чтоб потом надо мной посмеяться, будто я глупая или убогая какая...

Она протянула руку и погладила устало повисшего «борца», тронула пальцами, стала гладить его, тискать нежно, пожимать дружески, бормоча какой-то только ей понятный вздор.

— Погоди, батюшка. Я тебе сейчас в ответ сладко-сладко сделаю. Вдругорядь опять ко мне придешь, к другим девкам или к Юрке противной заходить не будешь. Она нежно поцеловала натертую, покрытую слизью головку елдака, потом еще и еще.  

Сначала приказчик хотел было ее оттолкнуть, так как чувствовал себя пресыщенным и усталым, как вдруг действительно ощутил некоторое волнение в теле, кровь быстрее и веселее заструилась в головке, она начала надуваться.

— Экая ловкая, черт, а не девка — ... мелькнуло в голове, а Анютка уже осмелев и вовсю освоившись, лизала по стволу «солоба» его горячим языком, щекотала, облизывала, забирала в рот и сосала словно ярмарочный леденец на палочке, сосала, сосала без передышки. Так что густая струйка семени брызнула ей меж губ весьма скоро, чему Степан вовсе даже не противился. Ловкая Анютка даже не отшатнулась, наоборот, крепче всосала «елдака» в рот, чтобы до конца испить последнее, высосать жадной пиявкой всего мужчину до капельки.

Наблюдавший за этой сценой из потайной комнаты Гавриил Степанович, побагровев лицом, расстегнул тугой воротник мундира, но от картины живой не отрывался. Протянул руку, нашарил рюмку с коньяком, залпом выпил и крякнув, поставил на стол.

— Вот ведь чего шельмы вытворяют! Ничего нет святого!  — закрутил он головой, пора было возвращаться к благоверной женушке Пелагее Фоминичне, с которой состоял в браке и прижили троих очаровательный детишек. Подергал шнур звонка, чтобы вызвать кридорного. А он уж тут как тут. Федька-шельмец, проворный, глаза вороватые так и бегают, рожа блудливая, через руку салфетка перекинута:

— Чего-с изволите?

— А что это ты за моду взял, скотина, спрашивать. Будто сам не знаешь. Пришли ко мне эту, как ее. Фу, ты, черт, совсем из головы вылетело...

— Мадемуазель Полину желаете? Которая по хранцузскому могет? С проглотом?

— А коли знаешь, так зачем спрашиваешь? В морду захотел? А, храпоидол?

— Никак нет-с! Сей секунд доставим, в наилучшем виде! Не извольте беспокоиться!

И через несколько минут в дверь комнатки тихонько постучали. В освещенном дверном проеме стояла небольшого роста девица, в тесном гимназическом платьице, коричневого цвета, которое ни чуточки не скрывало и не стесняло ее выпирающие груди. Узкий черный лаковый поясок туго стягивал талию, плтье сбоку немного распахвалось, будто случайно, чтобы желающие могли увидеть черные сетчатые чулочки, обтягивающие толстые икры. Девица медленно подошла к околоточному, покачивая тугими бедрами плотно обтянутыми тканью платья, присела в книксене, жеманно опустив глаза, будто в стеснении теребила край черного форменного фартука.

— Как маленькая мамзелька себя чувствует?  — пальцы околоточного будто пара толстых сосисок коснулись ее щеки.

— Голова, немножко болит и внизу, ну, вы знаете, где пися...  — также глядя в пол еле слышно заборомотала девица.

— Моя сладкая, эта болезнь поправима, сей секунд коньячку выпьешь и все как рукой снимет — мужчина улыбается, плотоядно глядя на ее бедра и налитые грудки. Он чувстввует обжигающую тягу молодого женского тела, вполне доступного для него. Сердце колотится, в предвкушении утехи плотской, а увиденное в соседней комнате никак успокоения не прибавляет. Руки гладят, ласкают ей плечи, податливую, словно у котенка, спину.

— Может у тебя там и не болит вовсе?

— Где?  — притворяясь непонимающей отвечает девица, включаясь в игру давно ей известную.

— А 

вот здесь,  — внезапно Гавриил Степанович бесцеремонно, но настойчиво лапает ее за лобок,  — я-то знаю, что когда ты смотришь на мужчинок, у тебя тут начинает гореть и будто огнем жечь: Вот здесь, иль не прав я?

Бесстыдные мужские пальцы задирают подол платья, приспускают панталончики и сразу находят то, что искали, сжимая гладенько выбритый пухлый лобок, который девка ежедневно выбривала, чтобы казаьбся совсем невинной.

— Вот здесь? Верно? Отвечай, негодная! А то прикажу выпороть или запереть на хлеб и воду в карцер. Вместо того, чтобы учиться и радовать послушанием, да прилежанием родителей, учителей своих, ты здесь изображаешь больную. Не на того, милочка, напала!

И Гавриил Степанович принимается бранить ее нехорошими словами, которые сам не решается произносить, когда рядом супруга или детки. Эти грязные матерные слова, постыдные, за которых взрослые детей обязательно должны наказывать.

— Вот сюда пальцы положи! Да не жмись, не жмись! Чуешь, чем я тебя накажу?  — околоточный берет ее ладошку и кладет на брюки, там где в паху уже выросла здоровая «шишка»,  — ты грязная, испорченная девчонка, тебе не место в гимназии!  — продолжает он, хотя бесстыдная рука девицы как бы в ответ уже проворно мнет вздрагивающий член. Все это она делает молча, боясь произнести даже словечко, строго выполняя указания мадам Жоржетты, которую Сашенька специальн о держал в доме, чтобы девицы от нее ума-разума набирались. Это с ее легкой руки гулящая малолетка в девичестве своем недолгом Матренка, преобразилась в «гимназистку» по имени Полина. Старая сводня мадам Жоржетта, которую самою-то несколько лет назад звали в публичном доме купчихи Носовой просто Нюрка, знала толк в том, как угодить мужчинам, особенно тем, кто уже перевалил на пятый десяток.

Им нравились невинные молоденькие девицы, да только где же их для бардака столько наберешь? Вот и пришлось учить всяким премудростям молоденьких шлюшек, одевая их то в гимназическое платье, то просто в детское бельецо. Доход у Сашеньки сразу возрос, клиентов прибавилось. По вечерам стали подъезжать и коляски, своих пассажиров они правда высажвали за пару домов от мастерской, но это маленькое неудобство не смущало визитеров.

— У других девиц и мыслей таких нет, когда смотрят на учителей или другимх мужчин. А ты, лахудра, от горшка два вершка, вон что удумала! Грязная, отврат-и-и-тельная дев-чонка!,  — толстые пальцы мужчины сильнее жмут податливое девичье тело.

Гавриил Степанович дышит шумно и тяжело, начатого дела не бросает, чувствуя ответные прикосновения продажной девки. Он жарко целует ее в губы, хотя это и возбраняется с публичными девками, но сердцу не прикажешь. Девица окончательно вошла в роль невинной гимназистки, которую наказывают строгий папаша. Гавриил Степанович чувствует пахнущие помадой жадные как у пиявки губы, которые тот час присосались к нему, ее горячий язык, в ответной ласке, проникший ему в рот. Твердый, быстро вращающийся он облизывает изнутри щеки, двигается вглубь.

— Эвон чего выдумала... Будто не я ее, а она меня еть собирается,  — думает про себя околоточный.

— Ну-те-с,  

барышня, открой-ка ротик, да пососи, что тебе добрый папенька даст — бормочет Гавриил Степанович, задыхаясь. Цепкие пальцы девицы посильнее прижали плоть Гавриила Степановича.

— Это ты верно решила, дочурка! Щупай, щупай! Что, хочется «его» в рот-то принять?...

Ладонь шлюшки сжимает вовсю торчащий член, сильнее оглаживая его. В голове мужчины клубится рой мыслей, он никак не может выбрать, что бы такого-эдакого предложить, конечно она пососет у него, забавно французишки дело это греховное называют «минетом». Никуда девица не денется, для этого и приставлена, но настроение у него умиротворенное, домой еще не скоро. По сему он решает немножко пошалить. Гавриил Степанович чувствует шелковистую мягкость женской плоти, рука сползает вниз, расширяя податливо раскрывшуюся и уже мокрую насквозь щелку. Негнущимися толстыми пальцами больше сдавливает нежную плоть продажной девицы, освобождая наружу уже немного распухшую головку ее «похотника».

— Сейчас доченька будет сосать сладкую штучку у папеньки: Ведь хочешь? Ты отвечай, не скрытничай!

Он с удовольствием смотрит, как мамзель проворно достает из прорехи брюк уже вовсю торчащий член и, высунув язык острый, да горячий, принимается медленно, будто леденец, облизывать головку. Горячий и шершавый язык быстрее и быстрее скользит по обнаженной плоти Гавриила Степановича, прерывистое дыхание и сопение, перемежающееся чавканием, девицы сильнее раззадоривает полицейского.

— Ты глаза — то не закрывай! Ты смотри, смотри на меня, да говори, чего — б еще хотелось! Не молчи! Вот так пр-а-а-вильно,... Поленька,  — одобряет он, когда девица широко раскрыв рот вбирает его член на всю длину.

Чтобы было удобнее, девица встала на колени перед ним, смотрит подняв голову вверх, удерживая за раздувшейся щекой член. Причмокивая, с удовольствием глубже засасывает его в рот, а получив в глотку пульсирующее мужское естество, удерживая его подальше от зубов, она превращается в глазах Гаврииила Степановича из беззащитного и кроткого существа в охваченную страстью фурию. С непередаваемым наслаждением хозяина над покорной и беззащитной рабыней, он не торопясь поднимается на гребень близкого наслаждения. Не прекращая сосать, девица берет в ладонь нежную кожу мошонки, перекатив там яички, но как только ей почудилось, что Гавриил Степанович от ласки ее опрожнится спермой, отпускает член из плена губ и рта, принимается лизать оголившийся живот полицейского, всем своим видом как бы говоря:

— Чего еще, батюшка? Все что пожелаете. Может хотите, я вам все показывать театр буду. Будто вы доктор, а я лечиться от хвори к вам пришла — девица прекратила движения и сидя на полу предано, по собачьи, смотрит на «повелителя». Она уже досконально знает прихоти полицейского, уж очень он любит изображать из себя врача по женским болезням. Гавриил Степанович довольно щурится и кивает головой. Брюки суконные он поддернул вверх, немного прикрыв торчащее естество, готовясь принять участие в спектакле.

Девица встает с колен, отходит немного вглубь комнатки. Положив руки на широко раздвинутые бедра, приподнимает подол сорочки нижней, чтобы он смог лучше рассмотреть, просунув руку под панталоны, и пальцами ловко двигает за тонким батистом. Всем видом 

как бы говоря о страдании, которое с ней приключилось между ножек. Похотливо глядя в глаза, капризным голоском маленькой девочки спрашивает.

— Господин доктор, Гавриил Степанович, а что у вас там, в брюках? Мне так интересно поглядеть онемело от стояка-то? Вы снимите порткито, снимите скорей, дайте хоть одним глазком взглянуть, сильно я ндравлюсь али нет. Эге-ж! Эвон какой длинный, да толстый стал! Будто поросенок, я думаю, он во рту не поместится. Вот ежели бы им вы меня лечить взялись — мечтательно спрашивает она.

Гавриил Степанович вновь одобрительно кивает, возбужденный член торчит толстым бревнышком. Одной рукой, кулаком, двинул по нему вверх-вниз пару раз, будто собираясь мастурбировать.

— Чудо какое! Покажите еще разик, как это выходит ловко! Я хочу, чтобы вы «елдак» ишшо поддрачили, да так, чтоб я видела. Давайте скорее. Я сызмальства обожаю смотреть, как это делают, с самого детства.

В ответ околоточный медленно двигает пальцами вверх и вниз по всей длине члена. В ответ, девица, облизнув пересохшие губы, пальчиками начала двигать будто в ответ с движениями руки полицейского.

— Вам это шибко ндравится? Да?

Он молча кивнул головой, продолжая начатые движения, чувствуя, как семя вскипает в яйцах, готовой в любой момент выплеснуться.

Держа член зажатым в кулаке, но несколько ослабив натиск, чтобы не излиться преждевременно, он подвинулся ближе, чувствуя острый запах возбужденной бабьей плоти, услышал хлюпающий звук ее пальцев, которые дрочили блестящие от выступившей слизи пухлые губы влагалища. Она продолжала мастурбировать в нескольких вершках от его лица. Опустившись перед ней на колени, чтобы было получше видно, он бы мог кончить и, не прикасаясь к девкиной плоти...

Все это время Полинка так и не вынимала руку из преддверия влагалищного, двигая мокрыми от выделений пальцами по надувшимися розовым губкам влагалища, иногда то, погружаясь полностью внутрь, то, щекоча вокруг уже оттвердевшего «похотника». Она дразнила, возбуждая Гавриила Степановича больше, как бы спрашивая, не хотел бы он потереть возбужденной головкой «залупы» меж набухшими и влажными губками ее.

Девица поднесла ко рту мокрые пальцы и, облизнув с них влагу собственную, это был как бы приглашающий жест. Гавриил Степанович продолжал удерживать и поглаживать торчащий член, сюжет требовал продолжения. Строгим тоном он спросил:

— Ну, что там у тебя там рассматреть надобно?  — Полина, поднявшись на маленькую скамеечку, повернулась к нему спиной и руками раздвинула расширяющийся просвет худеньких бедер своих.

— Смотрите сами, мне ведь ничего не видно...

Худенькие еще ягодички, уже по бабьи круто расширялись от узкой талии к пояснице, покачивались перед лицом мужчины.

— Потрогайте попу, погладьте ее. Мне там почему-то больно и страшно жжет,  — фантазировала развратная шлюшка.

Завороженный раскачивающимся перед лицом видом женского тела, Гавриил Степанович протянул к нему руку и положил ладонь на упругую мякоть. Оглаживая шелковистую поверхность ягодичек, Гавриил Степанович ощутил нарастающее напряжение в члене, он погружал пальцы в упругость тела девицы все сильнее и сильнее чувствуя нарастающую волну похоти в теле своем.

Девица же, будто в ответ, протянула руки назад 

и, захватив голову, склонившегося мужчины, притянула его лицо к заднице. Продолжая сжимать потный и жирный затылок рычащего от похоти мужчины, она лицо его глубже и глубже погружала в расщелинку ее зада.

Как бы кондратий с ним не приключился... Уж больно разохотился мужчинка, пора начинать,  — деловито подумала про себя девица и проятнула руку к столику, где стяла склянка с кремом. Зачерпнув на ладошку, размазывала по члену мужчины прохладную маслянистую массу.

Шевельнув худенькмими бедрами, пристроивла заметно опухшую головку торчащего члена к коричневой розетке ануса.

Член был большим и ей пришлось, повращать задницей, чтобы ловчее принять в себя долгожданного гостя. И через пару минут «елдачино» полностью погрузился меж вертлявых худыхи ляжек девченки, двигаясь в горячем и скользком плену. Напряжение в паху нарастало и Гавриил Степанович, обхватив девицу за бедра, старался протолкнуть член поглубже.

— Правильно, папаша: Лечите, лечите мою жопку!  — задохнувшись, верещала девка, стоны ее и призывы, смешанные с натужным сопением и кряхтением мужчины, заполнили комнатнку Проворно насаживаясь на член, Полинька даже не пыталась вобрать его до конца, но двигалась побыстрее, чтобы мужчина наконец-то облегчился, только вот облегчения не наступало. Околоточный уже достаточно сегодня потрудился, да вдобавок выпитый коньячок давал себя знать. Извержения семени не наступало. Девка поняла, что может лишиться не только денег, но и здоровья, так как полицейского уже забрало во всю и он, не обращая ни на что внимания насаживал ее на всю длину «елдака»

Из последних сил, она сжала мышцы прямой кишки, как учили товарки по стыдному ремеслу, засунув скорее себе во влагалище указательный палец, она прижала сильнее неугомонный член. Такого полицейский выдержать не смог. На мгновение замерев, он с протяжным стоном пролился горячим ручьем спермы, наполняя ею зад девки. Желанный оргазм обрушился на тело, ставшего на мгновение как бы чужим и непослушным. Закончив начатое, Гавриил Степанович отпустил девку и высвободил член наружу. «Страдалец» его распух и покрылся мелкими ссадинками. Времени, да и желания рассматривать его не было. Он посидел немного в кресле, выпил еще пару больших рюмок коньяка, закурив принялся одеваться. Девчонка еще раньше молча оделась и выскользнула неслышной мышкой. Денег заработать на полицейском не удалось, может быть еще кто-нибудь соблазнится. Вечер был в самом разгаре...

Через пару дней Гавриил Степанович проснувшись рано поутру, отправился в туалет. Первые капли мочи доставили некоторое беспокойство, мочиться было больно и неприятно. Вернувшись в спальную, он сел на кровать рядом с безмятежно посапывающей спуругой, и какое-то время сидел, тупо уставившись в пол.

— Вот тебе, бабушка и Юрьев день...  — неужели придется опять идти к доктору по стыдным болезням Семенкину, рассказывать что и как. А тут, наверняка, его благоверная еще масла в огонь подольет. Ведь утром, после этой курвешки Полинки из бардака купчишки Коловоротова, он был особенно нежен, точнее два раза, со своей благоверной... Мда... Веселенький денек предстоял...