Школьные дни в Париже. Письмо 5. Серия: Эротические письма

Глава публикуется с сокращениями.

*****

ПИСЬМО 5

Моя дорогая Этель!

Со времени моего последнего письма у нас случился промежуточный «продленный уик-энд», то есть короткие каникулы, длившиеся с утра субботы и до вечера вторника. [обычная практика в английских школах, когда ученики разъезжаются по домам; такой уик-энд включает в себя, кроме субботы и воскресенья, либо ещё и пятницу, либо понедельник – здесь и далее прим. переводчицы] К моему большому удовольствию, Эдит очень любезно попросила свою тетю, графиню, написать мадам, и спросить разрешения, могу ли я провести каникулы у них. Приглашение было с готовностью принято, поскольку настоятельница заверила меня, что графиня — известнейшая дама самого лучшего парижского светского общества.

Учитывая то, что рассказывала мне Эдит, меня это скорее позабавило, но тем не менее я с радостью уехала в субботу утром вместе с ней, не забыв тщательно упаковать самые нарядные из моих новых платьев и шляпок, чтобы носить их на воскресной службе, а также два вечерних платья с очень низким вырезом, чтобы надевать их к ужину.

Графиня, удивительно молодо выглядящая как для своего возраста, приняла нас очень любезно, хотя и напустила на себя вид grande dame. [великосветская дама (фр.)] Эдит утверждает, что ее внешняя молодость полностью объясняется «макияжем», но если это так, то ее горничные должны быть удивительно искусны, — хозяйка легко может сойти за тридцатилетнюю, а ее утонченная корсетами фигура выглядит совсем по-девичьи. Кстати, говоря о фигурах, очень любопытно заметить, как сильно отличаются формы француженок от англичанок. Два главных отличия заключаются в том, что грудь, которую английские девушки носят почти в естественном положении, француженки с помощью корсетов всегда подтягивают вверх, так что она выступает совершенно прямо, нисколько не свисая вниз. Это очень привлекает внимание, особенно в вечерних платьях, которые, таким образом, выставляют на обозрение гораздо бóльшее количество «лакомых сисечек», даже если вырез у них расположен не ниже, чем у английского платья.

Очень забавно наблюдать за тем, как мужчины не сводят глаз с хорошо наполненного décolleté corsage, [декольтированный корсаж (фр.)] ожидая момента, когда какое-нибудь движение владелицы вперед выставит на обозрение их жаждущих взглядов маленькие шаловливые сосочки груди. Теперь я научилась выставлять или прятать их по своему усмотрению, причем такими легкими и незаметными движениями, что у мужчины создается впечатление, будто я все это время совершенно не замечаю того, что он так пристально их разглядывает.

Еще одно различие в фигурах француженок и англичанок заключается в том, что в Англии женщины всегда стараются спрятать «животик» как можно больше, а корсеты шьют так, чтобы он, по возможности, был скрыт от посторонних глаз.

В Париже же выделяющийся животик вызывает такое же восхищение, как и крупный «задок», и так же, как мы носили «турнюр», [принадлежность женского туалета, имеющая вид подушечки, которая подкладывалась под платье ниже талии для придания фигуре пышности (по моде конца XIX века), а также сама широкая юбка, предназначенная для ношения с такой подушечкой] чтобы придать последнему неестественно упругий вид, так и некоторые француженки носят спереди небольшую «подушечку», если их ventre от природы слишком плоский.

Даже мне забавно замечать, как сильно изменилась моя собственная фигура, поскольку дополнительное давление на талию, вызванное моими тринадцатью с половиной дюймами корсетной шнуровки, конечно же, привело к расширению плоти ниже талии, и она, поощряемая формой корсетов, теперь заметно выделяется — такая округлая, налитая и упругая, что когда ты увидишь меня в следующий раз, ты подумаешь, что под нижней частью корсажа у меня находится мяч для игры в футбол. На самом деле он настолько заметен, что боюсь в Англии люди могут подумать, что я enceinte, [в интересном положении (фр.)] но здесь это считается изысканной красотой, особенно у мужчин. Более того, Эдит утверждает, что нет ни одной части тела девушки, которую мужчинам было бы так приятно целовать, как ventre, особенно если он упругий и округлый.

Во всяком случае, я заметила, что взгляды и графини, и двух ее сыновей с большим одобрением устремлены на мой чуть выпирающий животик, который, будучи выставленным напоказ благодаря очень облегающему платью, только подчеркивал линии, ведущие к теплым впадинам моей «киски».

Беседа была очень вежливой, и мне посчастливилось настолько произвести впечатление на хозяйку, что она разрешила своим сыновьям сопроводить нас с Эдит вечером в Comédie-Française. [Известнейший в мире французский классический репертуарный театр, основанный в 1680 году декретом короля Людовика XIV. Носит неофициальное название «Дом Мольера»].

Однако идея отправиться в этот классический театр никому из нас не понравилась, и вместо этого мы провели первую половину вечера, наблюдая за неприличными танцами в Moulin Rouge, а вторую половину — в Folies Bergère, [Мулен-Руж (фр. Красная мельница) — классическое кабаре в Париже, одна из известнейших достопримечательностей французской столицы; Фоли-Бержер (фр. Пастушка Фоллис) — знаменитое кабаре и варьете в Париже, пользующееся большой популярностью] где откровенные попытки многочисленных cocottes возбудить чувственность разных присутствующих мужчин меня очень позабавили.

Оба кузена Эдит к тому времени уже отбросили всякую сдержанность и рассказывали нам всевозможные истории о разных блудницах, которых мы встречали.

Они обратили наше внимание на одну из них, которая была, по-видимому, весьма неравнодушна к юным мальчикам, но обнаружив, что ей трудно удовлетворить эту милую похоть, дама прибегла к оригинальному способу — каждый день она отправляла себе множество телеграмм.

Надо сказать, что в Париже телеграммы всегда доставляют адресату почтовые разносчики лично в руки. Когда один из них стучал в дверь и ему говорили «входите», он заставал ее полулежащей в длинном мягком кресле, в одном лишь тонком шелковом халате, который, будучи специально расстегнутым спереди, распахивался при малейшем движении, позволяя юноше полюбоваться ее открытой куничкой и оголенной грудью. После нескольких мгновений созерцания этих прелестей, как правило, не требовалось особых уговоров, чтобы побудить его снять штаны и предоставить в ее распоряжение свой юный мужской «орган».

Если мальчик оказывался новичком в искусстве порока, ее наслаждение, конечно, было еще больше, ведь для развратной женщины нет бóльшего удовольствия, чем научить юного невинного мальчика всем способам удовлетворения чувственной страсти и сделать его адептом разврата.

На следующее утро я позавтракала в своей спальне и стала одеваться к церковной службе, естественно, выбрав для этого самые красивые вещи.

Спустившись вниз, я обнаружила, что меня уже ждут, — графиня была поражена таким, как она выразилась, «видéнием прелести», и поначалу, казалось, потеряла дар речи. Но затем, подняв наши вуали, она одарила меня долгим страстным поцелуем, который вполне дал понять, насколько изящество моей фигуры возбудило ее «лесбийские чувства». Всю дорогу в церковь и всю службу она не сводила с меня глаз, а когда мы вернулись домой, она тут же увела меня в свою спальню, где распорядилась подать для нас обоих второй завтрак.

Эдит и два ее кузена понимающе улыбнулись, зная, что должно было произойти, но не стали жаловаться на то, что им придется обедать втроем.

Графиня с помощью своей горничной быстро разделась, и на ней остались только чулки и камиза. Затем девушка принялась раздевать меня, и я уже начал расстегивать свои длинные перчатки, когда хозяйка остановила меня и приказала прислуге:

— Оставьте шляпку, перчатки, туфли, чулки, корсет и нижнюю сорочку, но все остальное снимите!

Когда все было проделано, то, признаюсь, мой образ, отражавшийся в зеркале, выглядел необычайно распутно. В таких нарядах мы позавтракали, нам прислуживала горничная, явно искушенная в любовном искусстве, которая постоянно наполняла наши бокалы шампанским.

После перекуса хозяйка дома вместе с горничной уложили меня на кровать и, задрав мою сорочку, на французском языке стали рассыпаться в комплиментах моему животику, бедрам, киске, нежно поглаживая меня в четыре руки, проникая в самые потаенные уголочки моего тела.

— Никогда, еще никогда — расточалась в уверениях графиня, — один только вид юной девочки не вызывал у меня такого возбуждения!

Вскоре я смогла ответить ей комплиментом на комплимент, сказав, что еще никогда меня так искусно не целовали, не ласкали и не трахали пальчиками, — и при всем этом было очевидно, что горничная наслаждалась этой сценой почти так же, как и мы.

К изумлению графини, в самый разгар этой «сверх-лесбийской» сцены в комнату вошла Эдит, но вскоре всем своим видом девушка показала, что она совсем не шокирована, и вполне оценила сладострастную природу представления, поскольку сразу же разделась и очень скоро присоединилась к веселью с настолько неподдельной искренностью, которая доказала, что она тоже не новичок в искусстве разврата.

Вскоре она что-то шепнула горничной, та вышла из комнаты и вскоре вернулась, приведя за собой двух сыновей графини, — и оба были совершенно обнаженные!

Поскольку мне впервые в жизни довелось видеть вживую голого мужчину, можешь представить, с каким большим интересом я смотрела на них и рассматривала их вздыбленные «члены», и, несмотря на сладострастные сцены, в которых я уже принимала участие, это зрелище вызывало новый прилив чувственности в моем теле, заставив меня возжелать, чтобы эти мальчики «повалили» меня на кровать или на chaise-longue [низкий диванчик, кушетка (фр.)] и хорошенечко «оттрахали». Впервые я поняла, как сильно изменилась с тех пор, как покинула старую добрую Англию, и почувствовала, что чувство стыдливости покинуло меня окончательно, а огонь моих животных страстей разгорелся до такой степени, что отныне я должна буду удовлетворять эти страсти любой ценой.

Поэтому, подобно юной развратной «блуднице», я полностью отдалась мальчикам, которые, несмотря на притворные уговоры графини, очень скоро оказались сверху на нас с Эдит, и когда их могучие «стержни» мягко заскользили в наших пульсирующих кисках, оказывая все большее и большее давление, когда мы обхватывали их своими обтянутыми чулками ножками, я впервые осознала превосходство работы настоящего творения природы над безыскусным «тыканьем» в себя искусственным фаллосом!

Наслаждение от этого первого настоящего «совокупления» еще более подчеркнула графиня со своей горничной, которые своими нежными пальцами и жгучими поцелуями всячески усиливали наши развратные ощущения чувственной похоти.

По окончанию этого действа, когда я увидела, какое сильное удовольствие получает графиня от «долбежки» спереди и сзади двумя своими мужественными сыновьями, мои предрассудки против «инцеста» почти полностью растаяли. На самом деле мы с Эдит были вынуждены потом признаться, что необычайная развратность этого похотливого представления доставила нам дополнительное наслаждение и заставила нас возжелать такого же обращения со стороны молодых людей, — что они, конечно же, с удовольствием и сделали!

А я, со своей стороны, должна добавить, что никогда не забуду тех неземных ощущений, которые вызывало во мне трение этих двух «инструментов» о тонкую перемычку, разделяющую два моих интимных канала, когда они оба работали у меня внутри. В конце концов, от нахлынувшего на меня необычайного удовольствия я просто упала в обморок!

Когда все уже были основательно измотаны нашим очень «религиозным» воскресным днем, мы надели самые нежные и воздушные négligés, [женский домашний халат, легкое домашнее платье (фр.)] а затем спустились к роскошному ужину, обильный стол и вина которого как нельзя лучше подходили для того, чтобы взбодрить уставшие от чувственных удовольствий тела.

[...]

На следующий день нам сообщили, что до обеда вставать не надо, но после завтрака Эдит пришла разделить мою постель со своими кузенами, поскольку ее тетя захотела отдохнуть, и принесла с собой прекрасную книгу, которую графиня любезно одолжила ей специально для моего блага.

В книге рассказывалось об одной даме из высшего общества, у которой после смерти его отца рождается сын, и, имея сильное отвращение к мальчикам, она решила воспитывать ребенка как девочку. Так продолжается до тех пор, пока ребенок не превращается в семнадцатилетнюю светскую барышню, чьи длинные блестящие волосы и прекрасное лицо делают «ее» настоящей красавицей, в которую безумно влюблены все молодые люди.

В то же время мать побуждает «ее» думать только о нарядах и развлечениях, и пока она наслаждается роскошью самых дорогих корсетов и деликатнейшего нижнего белья, «ее» единственной бедой является то, что она не может получить «свои» вечерние платья с модным низким вырезом, поскольку, несмотря на использование массажа и прочих хитростей, бюст отказывается становиться таким полным, как «ей» хотелось бы.

Исходя из этого, легко понять, что возникновение всевозможных рискованных и сладострастных сцен рано или поздно стает лишь вопросом времени. Все начинается с того, что горничная, одевающая «мадемуазель», испытывает неистовое желание к этому симпатичному мальчику, а вид быстро растущего «члена» которого, окаймленного темными завитушками волос, заставляет ее трепетать от чувственности, когда она каждое утро и вечер одевает своего подопечного или, тем более, помогает ему во время купания.

Сама «мадемуазель» с удивлением обнаруживает, что зрелище других девушек, в чьи спальни ее, разумеется, пускают только в раздетом и полуобнаженном виде, заставляет ее «член» пульсировать и напрягаться, чего «она» никак не может понять.

Все это, естественно, заканчивается тем, что горничная открывает «ей» тайну, и рассказывает, для чего предназначен этот маленький симпатичный «инструментик», и, поэкспериментировав с горничной, нетрудно догадаться, что «она» очень скоро пробует играть в ту же игру с некоторыми из «своих» подруг. Естественно, те находят что-то восхитительно пикантное в контрасте между изящной женственной внешностью этой элегантной «девушки», обладающей, тем не менее, той «единственно необходимой» штучкой для того, чтобы играть роль мужчины.

В книге есть и несколько очаровательных сцен, в которых молодые люди, с которыми «она» постоянно кокетливо флиртует, пытаются уговорить ее прийти к ней в спальню и «потрахать» ее, от чего она всегда со смехом отказывается.

По моему мнению, эта «перевернутая наизнанку» история, когда мужчина, считающий себя девушкой, всегда одет по высшей женской моде, носит самые изысканные камизы, корсеты, перчатки и чулки, которые только может произвести Париж, просто восхитительна!

Кульминация наступает, когда однажды один из любовников, более смелый, чем остальные, проникает в «ее» спальню и застает там «свою возлюбленную» на своей собственной сестре, «трахающую» ее самым непристойным образом. Сначала он приходит в ужас, полагая, что речь идет о «лесбиянстве», но когда видит, что маленький изящный «член» — настоящий, а не искусственный, то удивляется еще больше, и уже ничего не может понять.

После этого следует объяснение, которое заканчивается тем, что «любовник» обещает хранить тайну и предлагает взять этого женственного мальчика с собой в Париж, чтобы насладиться некоторыми из многочисленных развратных удовольствий, которые легко найти тем, кто знает, как ими наслаждаться.

«Мальчик» остается слишком женственным во всех своих вкусах, чтобы отказаться от женского платья, тем более что ему доставляет самое пикантное удовольствие, когда его продолжают пылко любить мужчины, все еще считающие его девушкой.

Далее среди своих подружек он создает «литературное общество», договариваясь встречаться раз в неделю друг у друга дома. Однако реальная цель общества — это «ебля», если уместно использовать такое грубое, но очень верное описательное слово. И вскоре он доказывает им, что если он и является девушкой по одежде и вкусам, то его мужской «инструмент», во всяком случае, является весьма могучим, — каким он и должен быть, чтобы удовлетворять похоть дюжины или более девиц, только что достигших того возраста, когда утешение чувственных желаний становится почти настоятельной необходимостью. Ведь девушка в этом возрасте подобна сучке в течке, и если она не может заполучить мужчину или дилдо для удовлетворения своих плотских вожделений, то это может серьезно сказаться на ее здоровье.

«Литературное общество» вскоре превратилось в салон и заняло удобное помещение, роскошно обставленное, с библиотекой самых пошлых книг на нескольких языках, а стены были увешаны картинами с самыми развратными сценами, какие только можно себе представить, — среди которых была и серия картин, посвященных «скотоложству», многие из которых, моя дорогая Этель, были воспроизведены и в той самой книге. На одной из них изображена прекрасная девушка, которую наполняет «член» огромного сенбернара, а над другой девушкой, лежащей на очень узкой кушетке, нависает осел и «долбит» ее гигантским инструментом размером со скалку.

Уф, дражайшая моя Этель, это было очень длинное письмо, и надеюсь, что я не слишком шокировала тебя, описав столько неприличных сцен.

Кстати, хочу дать тебе один совет. Когда будешь пробовать ласкать себя, обязательно займи место перед большим зеркалом, чтобы можно было наблюдать за действиями пальчиков в куничке, а также за движениями своего тела. Это придаст дополнительную пикантность твоей «мастурбации», а если при этом ты еще и почитаешь какую-нибудь развратную книжку, то будет еще лучше, ведь таким образом ты почувствуешь себя особенно приятно и «возбужденно», что позволит тебе бурно «кончить».

Всегда твоя любящая

Бланш