Бегство из Рима. Часть 3

Шёл страшный и голодный 1943 год. В Рим пришла война. Не там, где-то, в далёкой и страшной России, а здесь, в древней европейской столице, античной колыбели всей мировой цивилизации. Английские самолёты бомбили город ежедневно, сея разрушения и смерть в многовековом городе, который сник и почернел в трауре, как больной зуб. Множество разбитых и сгоревших домов, перепаханные взрывами бомб мостовые, отсутствие света и воды, неработающие магазины, ужасные цены на продукты, которых к тому же не достать, дерзкие уличные банды, грабящие по ночам и забирающие у людей последнее — всё это подтолкнуло Франческу к единственно правильному решению — надо было брать дочь — единственное и самое дорогое, что у неё осталось — и выбираться из города. Валить! Без разницы куда,  — лишь бы подальше отсюда. Куда-нибудь в деревню, там можно переждать... там можно выжить! Денег уже не было, она продала вещи и фамильные драгоценности, сменяла из на хлеб и консервы по грабительскому спекулятивному курсу всё ценное, что у неё было... Наконец ей удалось справить документы на выезд и разрешение покинуть город, который охранялся по периметру вооружёнными солдатами.

Сквозь толчею и неразбериху осаждённого беженцами вокзала они бежали с дочерью к вожделенной цели, подальше от голода и разрухи. С великим трудом им удалось продраться через толпу оборванных людей, через кордоны злобных, неприветливых солдат, через елейно сладкие, бездушно-приторные, липкие ручонки циничных и алчных чиновников, норовящих нажиться на чужом горе и безысходности... Как только они зашли в вагон и нашли своё купе, смертельно уставшая за эти дни Франческа буквально рухнула на дальнее, у окна, место и устало смежила глаза. Плевать, что ей пришлось пережить ради спасения себя и своей дочери, на что она пошла, стремясь вырваться из ненавистного теперь Города, плевать, что у неё из сумочки после последнего досмотра вдруг пропала инкрустированная шкатулка с последними фамильными драгоценностями и золотым брегетом (последний подарок мужа. Последнее, что от него осталось, что напоминало Франческе о нём) — главное, что они были уже на пути к спасению. Франческа осторожно надеялась на лучшее, на то, что все тяготы и лишения для них теперь закончились... Без денег, без планов на будущее, без всякой опоры и защиты... Но главное — они были живы и ехали навстречу новому повороту своей жизни, надеясь, что за ним будет непременно лучше, потому что хуже того, что они пережили, уже быть не может!

Перрон плавно сдвинулся в сторону и медленно побежал назад. Затем чуть быстрее, плавно унося фигуры солдат в выгоревших на солнце шинелях с черными, воронёными стволами винтовок, и неудачливых гражданских, которым не удалось влезть в этот поезд, какие-то разбросанные чемоданы, кучи мусора, горящие баки, грязные переходы, исписанные граффити стены, серые бетонные заборы с колючей проволокой... И вот ещё быстрее — вокзал и вспомогательные привокзальные постройки остались далеко позади, теперь за окном проплывали бесконечные рельсы с деревянными перпендикулярными им шпалами, насыпь из крупного щебня, захламлённые жидкие лесопосадки,  

плохо скрывающие сиротливо брошенные поля и пастбища и тревожные дымы на горизонте, напоминающие о неспокойном, военном времени... Франческа не заметила, как задремала,  — точнее провалилась в тяжёлый, плотный, как трясина, сон, болезненное забытьё...

Поезд увозил их на северо-запад, в Пьемонт, в благословенные альпийские предгорья с зелёными лугами и тучными стадами. Надеюсь, там удастся начать новую жизнь...

Виолетта расставила немногочисленные сумки и узелочки с нехитрым скарбом, что они забрали из квартиры, и села рядом с измождённой мамой, глядя в окно. Как всякий ребёнок (пусть и довольно большой уже, стремительно повзрослевшая в военное лихолетье) она скорее интуитивно поняла смертельную усталость матери, почувствовала близкую и неотвратимую беду и оттого присмирела, вела себя тихо и послушно... Она осмотрелась по сторонам.

В купе было довольно уютно — такой сладкий и бесконечно трогательный отголосок прошлой, довоенной жизни. Тёмно-ореховая деревянная обивка, мягкие зелёные кресла с комфортабельными подголовниками, оливкового цвета занавески с фирменными вензелями на окне, безупречно чистые полы, откидной столик... Будто попала в сказку! Добрую, довоенную сказку! Будто бы и нет войны вовсе!

Скоро за окном стемнело. Виолетта задёрнула шторы и включила свет. Электрический свет! Он наполнил купе каким-то радостным уютом и благостью. Девочка попыталась уснуть, сидя в кресле, рядом с матерью. Мерный стук колёс и монотонное покачивание вагона ласково убаюкивали, погружая в сладкую дремоту. Вдруг, уже засыпая, Виолетте показалось, что она услышала какой-то всхлип или плач, она настороженно прислушалась, неохотно отгоняя негу сна. Нет... Вроде тишина...

Наверное, почудилось... Или приснилось. И она опять смежила веки.

Вот опять. Теперь даже громче и явственней. Точно. Кто-то не то плакал, не то причитал, нашёптывая непонятные слова приглушённым голосом. Что это могло быть? Остатки сна рассеялись, как утренний туман под лучами палящего дневного солнца. Звуки доносились из соседнего купе, за тонкой перегородкой кто-то не то чавкал, не то всхлипывал... И всё это в напряжённой ночной тишине.

Виолетта попыталась вспомнить, кого она видела в этом самом соседнем купе, когда проходила днём мимо открытой двери. Кажется, там ехали четверо:  — Весьма импозантный господин с пышными усами, одетый в дорогой костюм, тщательно выбритый, в свежей рубашке — это уже шик по нынешним временам. Весь такой холёный и вальяжный. Наверное, занимал большую начальственную должность. Его снисходительная улыбка и величественная осанка вкупе с неторопливыми сановными жестами подтверждали догадку девочки. Напротив чиновника сидела шикарная дама лет сорока, очень красивая и ухоженная, в простеньком с виду платье с широким декольте, открывающим восхитительную грациозную шею и ключицы женщины и доходящем ей до колен. Тщательно уложенные рыжие волосы покрывала элегантная коричневая шляпка с жёлтым кантом, кокетливо сдвинутая набок. Виолетта ещё подумала тогда, что зелёное платье женщины весьма интересно и очень идёт ей, но сидеть в таком перед незнакомым мужчиной с обнажёнными коленками и открытой шейкой (причём сидеть очень близко, почти на расстоянии вытянутой руки!) не совсем пристойно! Точнее очень нескромно! Женщину сопровождали две девушки лет 20-22, скорее всего её дочери.  

Обе очень красивые (наверное, унаследовали красоту от матери) и юные.

И вот сейчас из этого вполне благополучного и респектабельного купе раздавались весьма странные звуки! Что бы это могло быть? Виолетта терзалась этим вопросом, испытывая одновременно и непонятный страх, и жгучее любопытство, и желание помочь, если требуется. Сна как не бывало! Виолетта тихонько встала со своего кресла, бесшумно вышла в тёмный коридор (там, в отличие от плотно зашторенных купе, свет не зажигали из соображений светомаскировки, или из экономии, или и того и другого. Девушка прислушалась. Да, звуки точно доносились из соседнего купе, причём слышны они были громче и отчётливей. Виолетта оглянулась по сторонам — в коридоре никого не было. Всё мирно спали, измученные тяжёлым днём и заботами.

Тёмный коридор прорезала яркая полоска света. Дверь соседнего купе была неплотно прикрыта, к тому же от легкой вибрации и качки она слегка приоткрывалась, съезжая назад. Девушка несмело подошла и заглянула внутрь.

Это было видимо VIP-купе, так как оно отличалось от всех остальных. Просторнее. Сиденья обшиты красным бархатом. Великолепная дама в зелёном платье и элегантной шляпке сидела по-прежнему на своём месте, на центральном кресле (из трёх на каждой стороне), по левую сторону от входа в купе, и неотрывно глядела с дьявольски обаятельной улыбкой на то, что происходило напротив. Именно оттуда доносились странные звуки и сопение. Но Виолетта пока не видела правой стороны. Кресло справа, рядом с красивой женщиной было пустым, а слева, у окна, её черноволосая дочь сидела на месте, но из одежды на неё оставались только ажурные трусики и лакированный чёрные туфельки на высоком каблуке. Левую ногу она поставила на проходящую по полу батарею отопления в защитном металлическом кожухе, а правую отвела в сторону, бесстыдно растопырив свои ляжки навстречу похотливым взглядам того вельможного господина, которого Виола видела утром. Она смело выставляла напоказ своё роскошное молодое тело без всяких признаков худобы или измождения, характерных для военного времени. Правой рукой она трогала свою киску, самоудовлетворяясь через тонкую ткань трусиков, томно закатывая глаза и покусывая нижнюю губу, а левой мяла свою грудь, теребила сосочек. Даже сидя она сохраняла грациозную осанку, держа спинку прямо.

Виолетта придвинулась ближе, и увидела вторую сестру. Та стояла, совершенно раздетая, нагнувшись к сидящему напротив господину и ткнулась в него своим поцелуем. Правой рукой при этом она достала из ширинки мужчины большой кожаный цилиндр с крупным округлым навершием и дергала его взад-вперёд. Из одежды на ней были только тонкие трусики, жемчужное ожерелье и серёжки. Платья и шляпки девушек лежали на столе. Виолетта инстинктивно отшатнулась, увидев такое бесстыдство. В горле у неё пересохло, странное томление разлилось по телу...

Она настолько оцепенела, что некоторое время не могла сдвинуться с места, вынужденно наблюдая за происходящим из тёмного коридора через приоткрытую дверь купе. Это было гадко, мерзко, отвратительно... Мамаша проституировала своих дочерей в угоду низменной похоти того господина напротив (надо же! А с виду 

он казался таким чинным, порядочным, благородным и даже несколько чопорным!), причём обеих сразу и сама наблюдала за этим противоестественным действом с глумливой похабной улыбкой, явно одобряя это развратное соитие и недвусмысленно желая поучаствовать.

Наконец девушка отделалась от первоначального шока и смогла вернуться на своё место, пока её саму никто не видел и не подумал, что она подглядывала... Что, якобы, это доставляет ей удовольствие... Хотя... Виолетта сама не понимала, что с ней происходит. Болезненный жар вожделения знойной истомой растекался по её юному неискушённому телу. Очень сильно хотелось чего-то, а чего — девушка не понимала. Она села в своё кресло, съёжившись и поджав ноги, завернулась в подаренную матерью толстую шаль, зарылась в неё лицом. Перед глазами снова и снова, как в калейдоскопе, возникали молодые изгибающиеся тела тех девушек из соседнего купе, их холёные груди с крупными коричневыми сосочками, обширные попы, изнеженные руки, гибкие талии, мягкие животы, бесстыдно раздвигающиеся ноги... А этот господин... Его цилиндр, торчащий из штанов, был намного больше, чем у Риккардо, и каждая из девушек хотела им обладать. Они то забавлялись с этим странным предметом руками, водя по нему, сжимая и разжимая ладонь, то целовали его, то брали его в рот, словно стремясь проглотить.

Внизу живота сладко ныла какая-то странная истома, обдавая промежность и всё тело девушки неясным томлением.

Виолетта посмотрела налево — мать тревожно и глубоко спала, прислонившись к оконному стеклу вагона. Справа от неё место осталось пустым, что весьма странно при такой давке на перроне и множестве желающих уехать из столицы. Внезапно она подумала, что сидит на таком же точно месте, как та красивая дама в зелёном платье из соседнего купе, которая подложила своих дочерей под высокого господина. Её мысли снова невольно вернулись в прежнее русло. Огромная головка, венчающая кожаный цилиндр того господина, блестела и лоснилась, словно покрытая лаком, когда он извлекал её изо рта кого-то из девушек. Но стоило ему только вонзить свой причиндал в податливое девичье лоно, как она сразу закатывала глаза, начинала стонать и извиваться от удовольствия. Вторая в это время целовала мужчину в губы, шею, грудь, помогала избавиться от одежды. Девушки позволяли мужчине всё — трогать себя в разных местах, вылизывать их самые сокровенные участки, демонстрируя при этом показное, нарочито преувеличенное удовольствие. Да и сами, не стесняясь, обхаживали язычками приподнятый и разбухший ствол, безвольно и аморфно висящий мешочек под ним, волосатую промежность и даже... (О, ужас!) и даже попу, пытаясь проникнуть как можно глубже, в самую середину между холмов.

Ближе к полуночи стоны в соседнем купе прекратились громким мужским вскриком и стало очень тихо во всём вагоне. Виолетта тут же уснула под мерный стук колёс.

•  •  •

Они поселились в провинции Кунео, неподалёку от Турина, на отдалённой от всех, затерянной в безлюдной глуши ферме. Просто сошли с поезда на самой конечной станции, а потом шли по грунтовой сельской дороге, насколько хватило сил как можно 

дальше, пока не упёрлись в полузаброшенный всеми забытый хутор, куда и попросились на ночлег. Хозяйка, гостеприимная добрая женщина Беатриче — радушно приняла их, накормила скромным ужином и уложила спать, сказав, что «утро вечера мудренее! Все вопросы порешаем завтра».

Утром все собрались за огромным столом, сиротливо напоминавшем теперь о прошлой, многолюдной, весёлой жизни, когда большая патриархальная семья усаживалась за него и для гостей всегда находилось место! За завтраком Беатриче (красивая черноволосая женщина лет 35-40, хозяйка фермы) рассказала, что её муж и старшие сыновья были мобилизованы и отправились на восточный фронт, в страшную холодную Россию, да видно там и сгинули — ни от кого нет известий уже около полугода. Братьев повесили фашисты здесь, в Турине, за связь с подпольем, родители умерли, не перенеся горя, и что остались они вдвоём с младшим сыном Алессандро, который остался теперь за главного в доме.

Виолетта исподволь разглядывала своих благодетелей. Мальчишке было лет 18 на вид, не по годам серьёзен и сосредоточен, с напускной грубостью и резкостью, которую выдавал за взрослые решительные поступки. Вот и сейчас, наскоро поев, вылез из-за стола, буркнув — «работать пора! », насупил брови и чинно зашагал прочь из кухни во двор.

— Он у меня повзрослел от горя и невзгод... Ему бы на речке играться, да на велосипеде гонять, а тут такое...  — Беатриче как бы извинялась за сына.  — совсем взрослый стал из-за этой войны проклятой. Единственный мужчина в доме!

Сама Беатриче была примерно мамина ровесница или чуть постарше, хотя жизнь в деревне при отсутствии всяких салонов красоты, фитнесов, маникюрных и спа-салонов конечно же старит. Ну, в смысле, заставляет выглядеть старше своих лет. Вчера вечером в темноте Виолетта почти не рассмотрела её, и вот сейчас как заново знакомилась. Статная, с крепкой, крестьянской талией и чуть полными бёдрами. Роскошные густые волосы всё норовили выбиться из-под платка на свободу.

— Не найдется ли у Вас какой-нибудь работы для меня с дочерью — Франческа кивнула на жующую Виолетту. Мы бы честно отрабатывали кров и кусок хлеба. Да и жить вместе по нынешним неспокойным временам проще и веселее.

— Ну конечно! Работы теперь везде хоть отбавляй! Мужчин, почитай, не осталось. Деревни стоят безлюдные, словно осиротевшие...

•  •  •

Франческа с дочерью остались на ферме Беатриче. Здесь они нашли, что искали — затеряный в глуши провинции покой и гарантированный кусок хлеба. А Беатриче была рада новым работникам, тем более таким покладистым и сговорчивым.

Однако бюрократические препоны военного времени нашли беглянок и в этой безлюдной глухомани. Согласно объявленному чрезвычайному положению, по которому жила вся страна, необходимо было в трёхдневный срок зарегестрироваться по новому месту жительства, иначе, если не доложиться властям, и факт незаконной миграции вскрывался карабинерами полевой жандармерии, то неизбежно следовало строгое наказание — и укрывающимся, и укрывающим,  — в виде тюремного срока и полной конфискации, а при отягчающих обстоятельствах — и смертной казни.

Вчера мать ездила в город, в местные органы власти. Вернулась мрачная, чернее тучи. Долго ничего не говорила... И 

потом выдала:

— Увы, дочка, я была сегодня у секретаря фашии — он лично занимается вопросами миграции... Напыщенный самодовольный петух... Договориться за нас двоих мне не удалось. Он хочет видеть тебя лично. И тогда уже примет решение о нашей регистрации.

— Ничего, мамочка, я справлюсь. Я ведь у тебя вполне взрослая и самостоятельная девочка!  — бодро ответила Виолетта, хотя у неё всё похолодело и сжалось внутри. Ей предстояло столкнуться с бездушным государственным аппаратом авторитарного фашистского режима, помноженного на провинциальный снобизм и непроходимую глупость какого-нибудь алчного тупицы. Она только представила, как мать просила это наделённое властью ничтожество, как умоляла его, как унижалась перед ним... И ей стало так невыносимо обидно за свою мать, так жалко её, что она разревелась и обняла Франческу.

«Тоже мне, «взрослая самостоятельная девочка! » — совсем ещё ребёнок ты у меня! Чуткий, отзывчивый, сопереживательный ребёнок! Прости, что я не уберегла тебя от этого жестокого мира! » — подумала Франческа, и из глаз её хлынули слёзы.

Так они и стояли, крепко обнявшись — мама и дочка — пряча друг от друга свои слёзы.

•  •  •

Виолетта отсидела длинную очередь в узком коридоре. Вначале она была полна решимости и негодования, потом злости, которая сменилась отчаянием и безразличием. Так, в состоянии полной апатии она вошла в кабинет местного чиновника, когда наконец подошел её черёд. Она только взглянула на хозяина кабинета и была поражена до глубины души — за большим столом, на кожаном кресле восседал тот самый попутчик из соседнего купе!!! Которого ублажали своими сдобными молодыми телами голые девицы! А их мамаша своей сальной улыбочкой и похотливым взглядом лишь разжигала в нём развратные желания, подкладывая ему своих голых дочерей, которые и сами были не прочь пошалить с таким важным господином! Так это он обладал властью над всеми въезжающими в провинцию людьми!

Какой просторный светлый кабинет! Обязательный для чиновников такого ранга портрет Дуче Муссолини в ореховой рамочке на стене, бронзовый бюст вождя великой германской нации зловеще взирал пустыми зрачками с высоты металлического сейфа в углу, флаги фашистской Италии и Республиканской фашистской партии. На обширном пустом столе — брошюра «закон "О полномочиях Большого фашистского совета" 1928 г. "верховным органом" партии и государства, при генеральном и административном секретарях».

Виолетта словно заново разглядывала этого статного мужчину средних лет, его дорогой костюм, ослепительно белый воротничок свежей сорочки, безупречно завязанный галстук, правильные черты лица, торчащие «ёжиком» густые короткие волосы и ершистые усы. Его, безусловно, распирало от собственной важности, от осознания своей безграничной власти, от лизоблюдства и лести подчинённых, от заискивающих улыбок и желания угождать его посетителей. Ещё бы! Его назначил не кто-нибудь, а сам федеральный секретарь, член Национального совета — совещательного органа при Национальной директории! И теперь этот беспросветный чинуша старательно лизал ему жопу, целуя в такие места, в которые приличные люди не целуют. А здесь, в своём уезде он был царь и Бог! Вытворял с людьми всё, на что хватало его извращенной фантазии.

— А! Милочка! Хорошенькая!  — бесцеремонно 

начал он — Пришла наконец-то! Умничка! А я тебя ещё в поезде заприметил! Тут мамаша твоя приходила... Просила... А зачем мне эта старая кляча, когда есть такой цветочек, никем не смятый?!?

Виолетту захлестнула волна обиды от его неприкрытого хамства.

— Меня зовут Маттео Джованни (Giovanni). Я здесь главный. Точнее, я здесь — всё! Перечить мне или возражать не советую. Плохо кончится. Я не угрожаю, нет! Предупреждаю!  — Маттео вышел из-за стола и подошёл вплотную к девушке, взял её за подбородок, поднял лицо, посмотрел в глаза... Он был высокий стройный мужчина. Чувственный рот тайного эротомана искривляла надменная ухмылка, а торчащие над верхней губой усы делали его высокомерие комичным.  — Предупреждаю, что бы ты по незнанию не наделала глупостей!

Так вот почему та мамаша в зелёном платье и изящной фетровой шляпке покинула его кабинет с таким победным видом! Она с дочерями обеспечила благосклонную расположенность к себе этого высокопоставленного вельможи ещё по дороге сюда, подсунув ему своих дочек-проституток, поощряя их групповой содом! Развратная шлюха!

— Сейчас пойдем в мою комнату отдыха — Маттео кивнул на дверь в левом дальнем углу кабинета — и я приму в дар твою нетронутую свежесть! Оприходую тебя на диванчике!

— Сегодня никак не получится. У меня месячные!  — соврала Виолетта и сама поразилась своей уверенности, своей бесстыдной смелости. Раньше она бы покраснела от таких слов с незнакомым человеком, а теперь произнесла их с вызовом, не стесняясь и не опуская голову.

— Ну что ж, значит потом придёшь! И документы мы твои тоже потом рассмотрим! Смотри, не откладывай надолго!  — Маттео мгновенно потерял всякий интерес, равнодушно повернулся и уселся на своё место.  — Следующий!  — громко выкрикнул он.

Девушка пулей выскочила из кабинета.

•  •  •

Алессандро складывал тюки сена. Было жарко, да и работа не из лёгких, так что он снял рубашку, оставшись с голым торсом, в одних брюках и ботинках. Виолетта невольно залюбовалась его сухим жилистым телом. Упругие мышцы, покрытые бронзовой, загорелой на солнце, кожей, напрягались, превращаясь в стальные узлы, когда он перекидывал очередную связку пахучего свежескошенного сена. Выступившие капельки пота покрывали его не по годам широкие плечи и развитую тяжёлым ежедневным трудом спину.

— Может передохнёшь? Умаялся, поди!  — Виолетта неслышно подошла к мальчику. Она обняла его сзади, прижавшись к натруженной рабочей спине своим нежным телом — под лёгким ситцевым платьицем у девушки больше ничего не было. Алессандро растерялся и замер, бросив очередной вьюк на землю.

— Ты по делу? Что-то срочное? Мне нужно работать. Других мужчин, кроме меня, в семье не осталось, ты же знаешь.  — неприветливо ответил мальчик.

— А ты мне и нужен, как мужчина!  — как бы не замечала его сурового тона Виолетта. Она помолчала, а потом с трудом продолжила:  — я вчера ходила в вашу джунту (местное правительство), к председателю. Он меня направил к секретарю фашии — мол, всеми вновь прибывшими, переселенцами и мигрантами занимается лично он. И вот эта противная мерзкая гнида недвусмысленно намекнул мне, что за регистрацию и выдачу 

документов (чем займётся он сам, лично!) я должна его... это самое... ублажить. Гадкое, похотливое животное! Ты бы видел, как он смотрел на меня, когда я вошла к нему в кабинет!

— И что ты хочешь? Чтобы я, простой крестьянин-работяга, фермер, разобрался с самим секретарём директории?  — спросил Алессандро, не поворачиваясь. Он млел от прикосновений девушки, от того, что ощущал под её платьем всем телом, от её упругой груди и мягкого животика, доверчиво прижимающихся к его голой спине. И хотел, чтобы это не кончалось!

— Нет, конечно. «Разбираться» не надо. Просто... Просто у меня ещё никогда не было... Ни с кем... Понимаешь? И я не хотела бы дарить свою девственнось этому алчному козлу. Я всё решила. Лучше я с тобой!  — Виолетта повернула мальчика за плечи к себе лицом — благо, они были почти одинакового роста — и смело поцеловала в губы. Алессандро впал в ступор, его губы не двигались, а рот не открылся навстречу страстному желанию девушки. Тогда она настойчиво поцеловала его ещё раз. И ещё! И так до тех пор, пока не добилась желаемого ответа. Он крепко обнял её. Виолу сводил с ума его терпкий запах горячего мужского тела, пусть и совсем юного. Его закалённые недюжинной работой стальные мускулы рано вынужденного повзрослеть мальчика, живо перекатывающиеся под бронзовой кожей. Его загорелые, крепкие руки, страстно стиснувшие хрупкие девичьи плечи. Его влажный от пота голый торс, к которому она нежно прижалась своей податливой мягкой грудью с мгновенно затвердевшими сосочками под легкой летней блузкой. Его не по годам ставшее серьёзным обветренное лицо с чертами мужества и благородства. Несомненно, он был красавчик — такие в посёлке нарасхват, любая девка готова бежать за ним, целовать его, раздвигать перед ним ноги. Хорошо, что он редко туда выезжал, и только по делам или на рынок...

Виолетта захлебнулась в его поцелуе, утонула в его сильных объятиях, унеслась в какую-то сказочную страну девичьих грёз. Весь мир закружился перед ней в невиданном ранее, волшебном танце. Земля медленно уходила из-под ног. Сено, трава, забор, деревья, сарай и коровник поплыли куда-то в сторону. И даже бездонное, пронзительно синее небо и ослепительно белые кучевые облака на нём завертелись, унося её сознание в неизвестную даль в вихре блаженства. Она почти не помнила, как он подхватил её на руки, покрыв всё лицо и шею поцелуями. Как Алессандро отнёс её в интимную темноту старой, сбитой из нетёсаных досок риги, как бережно положил на сеновал, заботливо подстелив под неё свою рубаху. Как освободил её от одежды — не полностью, только самые деликатные места. Как сношал её. Сперва осторожно и медленно, но постепенно входя в раж, не мог уже сдерживать свой бешеный порыв безумной страсти сладкого наслаждения, а потому коитировал покорно лежащую под ним девушку размашисто, сильно, уверенно.

Крепко обхватив нежный девичий стан сильными, дрожащими руками, Алессандро запихивал в нее на что-то твердое, скользкое и горячее. И это 

«что-то» вошло в её лоно, нещадно растягивая его, стало двигаться.

Виолетте не было больно, ей было странно. Отчего так сопит и тяжело дышит этот раскрасневшийся на ней мальчик? Он глубоко и настойчиво долбил где-то между ног чем-то твёрдым. Жар от него струился, как от раскалённой печи. Сквозь щели неплотно сбитых досок в прохладный полумрак риги проникал яркий дневной свет, ложась параллельными полосами на земляной пол, духмяное сено, на лицо девушки. Она повернула голову, но всюду торчащие былинки свежескошенной травы невыносимо щекотали её тонкую изнеженную городским, холёным уходом кожу. Виоле было хорошо, свободно, весело и почему-то смешно! Правда, её задорный смех был совершенно неуместен, и она уткнулась губами в напряженную шею Алессандро, стала целовать её или где-то рядом.

Девушка покачивалась на мягком, пахучем сене, под напористыми ритмичными движениями голого туловища, спрятавшись лицом в его потное плечо. Высокая крыша риги тоже покачивалась, и массивная деревянная балка покачивалась, и едва различимые в пыльной выси брусья стропил, и хаотично суетящиеся звездочки пыли в косых лучах солнечного света, проникающего снаружи, и прохладный сумрак, наполненный пряным запахом цветущего луга — всё покачивалось, погружая в тошнотворную приятную скованность... в сладкое оцепенение... в мучительное томление, словно в ожидании чего-то неизвестного, но очень желаемого и несказанно приятного...

Так щекотно... так сладко... так приятно...

Виолетта открыла глаза и повернула голову. Алессанро, стоя рядом, натянул брюки и застёгивал ремень. Девушка потрогала промежность. Там было липко и мокро.

Замерев, Виола смотрела на скупые очертания обрешётки и трогала свои покрытые чем-то клейким бедра. Низ живота немного болел, голова кружилась, и хотелось спать.

Юноша помог ей подняться с любовного ложа, отряхивая стебельки и травинки с её одежды и волос. Морщась, она встала и посмотрела вниз, раздвинув колени. Её пирожок сильно вспух, покраснел и болел от прикосновений. Ноги были в чем-то белом и скользком, похожем на клей, смешанным с кровью. На рубашке, которую Алессандро постелил под неё, осталось тёмное багровое пятно.

— Я застираю — сказала Виолетта — а то выбрасывать придётся.

— Я сам — отверг предложенную помощь Алессандро. Он взял рубашку и ушёл на речку.

Девушка осталась одна и хотела понежиться ещё немного, но тут в воротах появился огромный лохматый пёс. Их новые хозяева говорили, что у собаки добрый миролюбивый нрав, но всё равно выглядел он жутко, неприветливо, и даже угрожающе. Да и быть с ним наедине, вот так, без чьей-либо помощи, было для Виолетты ужасно. Она окаменела от страха. Пёс подошёл к их недавнему гнёздышку и тщательно обнюхал его. Особенно долго он задержался на том месте, где пролилась кровь девушки. Потом он подошёл вплотную к полуодетой Виолетте, вытянув свою страшную мохнатую морду с зубастой пастью. Его круглые чёрные зрачки, окружённые желто-коричневой радужкой глаз, зловеще уставились, не мигая, на девушку, словно он смотрел прямо в душу. Ещё мгновение и пёс со звериным рыком свирепо набросится на беззащитную девочку, сомкнув свои мощные челюсти на её нежном горле.  

А потом будет рвать её мягкую плоть громадными клыками, придерживая передними когтистыми лапами, упиваясь хищническим восторгом, пьянея от парного мяса и свежей, дымящейся крови...

Псина приблизила свою пасть вплотную к голой и такой уязвимой сейчас промежности Виолы, ткнулась своим влажным холодным носом в нежнейшую складочку, шумно потянув воздух ноздрями. Девушка явственно ощутила холодок на своей вульвочке, потом её обдало жаром выдыхаемого зверюгой влажного воздуха. А потом... Кобель лизнул её ТАМ своим горячим шершавым языком... Виола вся сжалась от невероятного страха, и вместе с тем ей было чудовищно приятно. Приятно было ощущать прикосновения грубоватого и довольно жёсткого собачьего языка, чувствуя свою критическую незащищённость, будучи полностью во власти этого страшного зверя. Её колотила дрожь обуявшего её животного ужаса, отчаяния, безвыходности ситуации и одновременно стремительно нарастающее тактильное волнение, которое непостижимым образом переводило её скованность и зажатость от близости жуткого зубастого чудища с огромными когтями, острыми клыками и неизвестными намерениями в дикое напряжение перед разрядкой.

Девушка от страха зажмурила глаза, сморщив и отвернув лицо в сторону — лишь бы не видеть это лохматое чудовище! Она почувствовала, как по её бёдрам непроизвольно, предательски и неконтролируемо побежал ручеёк — Виола описалась от всей этой жути. Пёс отпрянул назад от неожиданности, развернулся и побежал прочь, махая высоко задраным хвостом. А Виолетта стояла ни жива, ни мертва, после пережитой встречи, опираясь спиной о деревянную плохо оструганную подпорку. Ноги её подкашивались, а по голым ногам хлестала моча, растекаясь по земляному полу большой тёмной лужей.

•  •  •

Виолетта покорно пришла в назначенный день, дождалась, пока все посетители уйдут и коридор опустеет. Ну что ж... Пора... Она поднялась с жёсткой скамьи ожидания (намеренно жёсткой и неудобной, чтобы проситель и соискатели знали своё место и пропитывались пиитетом к кабинетным служащим, «мариновались» перед тем, как войти в кабинет.) Ноги предательски подкашивались. Виолетта с трудом налегла на дверь и переступила порог приёмной. Довольный, как кот, Джованни, окинул её беглым взглядом с головы до ног, похотливо ухмыляясь... Он просто упивался своей безграничной властью над беззащитной девушкой. Виолетта огляделась по сторонам — в углу стоял кожаный диван — и начала расстёгивать верхнюю пуговичку, направляясь к нему.

— Ты что, дура? Не здесь!  — резко рявкнул Маттео Джованни. (Giоvаnni, как было написано на табличке у дверей кабинета).  — А ну марш за мной. И он бесцеремонно схватил её за руку, потащил за собой через второй выход и комнату отдыха вниз по ступенькам. На первом этаже, когда лестница кончилась, они свернули направо, в темный плохо освещённый коридор с закрытыми дверями по обе стороны. Пахнуло сыростью и канализацией. Раздавался шум льющейся воды. «Там, наверное, душевые, туалеты, подсобки — догадалась Виолетта,  — впрочем, какая разница, где меня будет трахать этот напыщенный козёл». Наконец Маттео выбрал одну дверь, распахнул её, смело шагнул в непроглядную темень и властно потянул за собой девушку. Щелкнул выключателем и зажёг свет. Это была довольно просторная комната без окон с большой,  

ярко горевшей электрической лампой без абажура под самым потолком. Видимо раздевалка. Стены покрашены светло зелёной масляной краской примерно на высоту человеческого роста, а выше просто побелены, также, как и потолок. По периметру стояли металлические шкафчики того же светло зелёного цвета. Плюс ещё напольная стойка вешалка. Ближе к центру стояла односпальная кровать с панцирной сеткой, аккуратно заправленная свежим бельём. «Надо же!  — Обрадовалась Виола — хоть постель есть и довольно приличная, а то я уж боялась, что где-то в сортире по-скотски придётся»... Помещение раздевалки было чистым и опрятным, но каким-то неуютным, отталкивающим... Впрочем, какая разница? Пахло множеством мужских тел, бывающих здесь, и этот запах, по-видимому, никогда не выветривался.

— Раздевайся!  — коротко приказал Джованни девушке, и сам начал быстро снимать с себя одежду, аккуратно вешая её на рейл.

Виолетта сняла своё тонкое розовое платье, повесив его на свободный рожок, обернулась к стоявшей неподалёку кровати. На ней уже лежал на спине Маттео в полной готовности. Как она поняла? Да очень просто. Его цилиндр возвышался перпендикулярно телу и смотрел ровно вертикально вверх. Он не просто «встал» или «вздыбился», а вытянулся к потолку и стоял прочно и не шевелясь, как столб. Виолетта никогда не видела раньше эрекции, но тут же догадалась, что это она и есть... Та самая... Она впервые видела мужской половой член вот так, близко, да ещё и в таком боеготовом виде, а потому с любопытством принялась разглядывать его, позабыв даже о собственной наготе, которой ужасно стеснялась (она даже косички перебросила вперёд, тщетно пытаясь прикрыть этими двумя ленточками туго заплетённых чёрных волос свои упругие налитые груди).

У Маттео был большой... Большой и красивый... Гораздо больше, чем у Алессандро и уж тем более у Риккардо. Ровный, прямой... Сантиметров 18-20, наверное... Пропорциональный... Как же он поместится внутрь, такой огромный?  — в страхе подумала девушка. Толстый ствол (как раз в обхват её миниатюрной девичьей ладони) венчала массивная (но при этом не слишком выдающаяся за рамки гармоничной пропорции) головка. Неопределённого цвета. Она была одновременно и лилово-бордовой, гораздо темнее ствола, а то вдруг казалась светло-розовой... Да и кожа... шкурка... свободно ездила по стволу и цвет её менялся от бледно бежевого, когда была растянута, до тёмно коричневого, когда сыкалась складками над залупой. Виолетта настолько было ошарашена новизной и необычностью увиденного, что сама не заметила, как взяла в руки этот странный предмет вожделения, водила по нему пальцами, сжимала его, словно боясь потерять или выронить, играла с ним, одевая и раздевая, будто куклу... У основания пениса весь лобок был покрыт курчавой волоснёй, которая разбегалась, постепенно редея, по животу и ляжкам.

— Ты с такой мрачной рожей хочешь доставить мне удовольствие? Запомни раз и навсегда — сделай лицо повеселее, это же праздник плоти! На первый раз я прощу тебя за такое унылое табло, но, если это повториться — пеняй на себя. Я что тебя заставляю? Ты сама пришла доставить мне удовольствие. Вот 

и будь добра, делай это радостнее!  — рявкнул на неё Маттео. Он лежал, вытянув руки вдоль тела и наслаждался её неумелыми прикосновениями. Только усы топорщились от удовольствия! Виолетта натянуто улыбнулась.

— Ну вот, другое дело! Веселее!  — мужчина взял её руку, которой она ласкала его член, и начал сам задавать темп и амплитуду движений, мастурбируя её рукой, а сам вожделенно смотрел на висящие над ним колышущиеся сиськи.  — Вот так! Да! Так! Теперь возьми в рот!

Виолетта повиновалась и, широко раскрыв рот, забрала в себя губами раскачивающийся оголовок... Точнее, попыталась забрать. Он был слишком велик для её девичьего ротика и у неё получилось погрузить в себя только головку, да и то с третьей попытки. Кстати, он не был противен. Член у неё во рту... Он не был противен ей, как она думала вначале. Никакого отвращение Виола не испытала. Ещё в самом начале, собираясь на эту вынужденную случку... по принуждению... Виолетта твердо решила, что не доставит этому сластолюбивому извращенцу удовольствия своей юной чистотой и неопытностью... Он не увидит её слёз, не услышит мольбы и причитаний... И как бы противно ей не было, девушка решила не подавать виду... не показывать... А вот сейчас у неё во рту оказался его член, самая возбудимая его часть и она бы не стала утверждать, что это было отвратительно. А уж что с ним делать — сама природа подскажет! Виолетта жамкала переполненным ртом, осторожно пытаясь не задеть зубами, облизывала и посасывала... Маттео стонал от удовольствия. Значит, она всё делает правильно! Он положил одну руку девушке на затылок и стал насаживать её голову на свой причиндал, второй рукой гладил склонившуюся над ним Виолу по голой спине. Всунув несколько раз довольно глубоко и резко, так, что девушка поперхнулась и рефлекторно закашлялась, он притянул её за доступно висящую груди к себе и очень глубоко поцеловал, щекоча усами. Виола словно потерялась, чувствуя, как проник в неё язык Маттео, как он хозяйничает у неё во рту, как обрабатывает внутреннюю поверхность её щёк, губ, её язычок...

— Сядь мне на лицо — приказал мужчина. Виолетта подчинилась... Это было так необычно! Самые нежные, самые сокровенные части её тела оказались на лице у мужчины!!! Что он будет с ними делать? Зачем это всё? Неужели...

Виолетта почувствовала, как вначале её коснулись колкие усы, потом её вульва оказалась во власти бесстыдных и умелых губ, потом как его скользкий и настырный язык проник в самую середину, безжалостно расталкивая плотно сомкнутые девичьи половые губки и стремясь пролезть между ними, как в автобусе в час пик... Как ткнулся между булок нос Маттео... Боже, как бесстыдно! Как развратно и грязно должно быть это выглядит со стороны... Со стороны... А он ведь не закрыл дверь... А вдруг сюда войдут? Посторонние люди? И увидят её позор? Боже, как сладко!!! Как сладко он там... делает! Ну и пусть! Пусть войдут! Пусть увидят! Только 

бы он не останавливался! К чёрту всё! К чёрту позор! Плевать! Аааа!!! И как только Виолетта сняла мучивший её запрет и осторожность, как её захлестнула немыслимая волна чувств. То, что она испытала... это не передать словами... это не знаю, как выразить... с ней никогда раньше такого не было... Секунд 15-20, а может больше, она не могла сказать, девушка находилась в такой эйфории! Ярчайшая вспышка... затмение Солнца... Цунами... Стихийное бедствие...

Виолетта без сил уронила тело вперёд, едва успев выставить руки и опереться ими о кровать рядом с бёдрами лежащего навзничь Маттео. Её ляжки дрожали, как в лихорадке, а прямо напротив её лица вздымался эрегированный член. Джованни легонько подтолкнул её в затылок, не отрываясь от лизания её киски, впрочем, и Виола уже знала, что делать. Только теперь они были в позе 69 и отсасывали друг дружке половые органы. Второй оргазм девушка так и испытала, с членом во рту. Только задёргалась вся, непроизвольно вскидываясь тазом (и своей очаровательной округлой попкой) от переполнявших её чувств. Хорошо, что Матео твердо удерживал её жопу сильной рукой и не давал соскользнуть ягодицам и промежности со своего лица в припадке сладких конвульсий.

Что было дальше Виолетта плохо помнила, только отдельные сцены, как в калейдоскопе. Маттео крутил её по-всякому, меня позы, наклон, глубину и угол проникновения, частоту и скорость долбёжки, и т. д. Она напрасно боялась большого размера — мужчина был осторожен и ласков. Вначале он положил Виолу поверх себя и всунул просто между ног. Ствол натирал вульву, а головка торчала сзади между ягодичных холмов, как пронзившая насквозь стрела. Затем, когда она пообвыклась и попритёрлась, осторожно вставил внутрь, постепенно, неторопливо — сперва только головочку, потом половину длины, и вот уже девушка сама не заметила, как она азартно хлопает своими ляжками и голой попой по его животу и бёдрам! Она побывала и наездницей, и лошадкой, и собачкой!!!

Наконец Джованни притомился и мрачно буркнул ей:

— Сейчас буду кончать, приготовься!

Он соскочил с кровати, стоя подле неё на цементном полу босыми ногами. Виолетту развернул поперёк койки на спине с широко разведёнными в стороны ногами. Его громадный член шуровал в вагине девушки, как кочерга в топке, а левой рукой он ещё и поддрачивал ей клитор. От такого напора Виолетта оторопела, жадно хватая воздух глупо открытым ртом и беззвучно шевеля пересохшими губами. Когда ей оставалось совсем чуть-чуть, Маттео резко извлек из неё свой член, подхватил его правой рукой и принялся торопливо сдрачивать последние капли... Тяжёлый вздох... Несколько неподвижных мгновений абсолютной тишины... Всё... Он ещё встряхнул ставший гибким и податливым шланг, сбрасывая с него последние брызги, повернулся голой спиной, прошлёпал к вешалке, оделся, повернулся к девушке:

— Ты тоже одевайся! Чего разлеглась? Всё, свободна! Документы я сделаю, как обещал. Моё слово — кремень!  — и вышел из комнаты.

Девушка посмотрела на себя внизу — вход во влагалище сильно раскраснелся и был разворочен. Ей даже показалось, что зияющее отверстие парило 

и дымилось, но это лишь показалось. Светлые волосы лобка оросил дождь мужского эякулята и крупные капли висели, запутавшись в волосах...

Виолетте хотелось полежать, предавшись сладкой истоме, но мысль о том, что сюда могут войти в любую секунду заставила её подняться и быстро одеться. Ну вот. Вроде и всё. Словно ничего и не было. Причесаться бы. А то растрёпанная вся.

За ужином мать ничего не ела и всё время плакала, глядя на дочь. За столом было тягостно. Все молчали. Спать разошлись рано, практически сразу, как стемнело, завтра рано вставать.