Жертва богу Аполлону

Он знал, что сегодня особенный день.

Его готовили к этому дню всю сознательную жизнь. И теперь осталось подождать совсем немного. Скоро это... произойдет. Он станет жертвой богу Аполлону.

Жрецы храма с малых лет говорили ему, какая это высокая честь. Честно говоря, он так до конца и не понял, что же это значит. Знал только, что необходимо много учиться, во всем слушать жрецов, тренироваться, дабы укрепить не только ум, но и тело.

И вот сегодня, когда ему исполнилось 18, за ним придут, а дальше...

Юноша отмахнулся от этой мысли, которая все равно не имела конца, потому как он и сам толком не понимал, что будет после этого «а дальше».

Наступил полдень. Он сидел на мягкой траве, греясь в лучах яркого солнца. Это же надо было родиться в день летнего солнцестояния! Самый долгий день и самая короткая ночь. Возможно, его последняя ночь.

— Кто же их разберет, этих жрецов?  — юноша задумчиво задал этот вопрос и рассеяно зарылся пальцами в сочную траву. Тряхнув каштановыми волосами, он оправил серую тунику, выгнулся и закрыл глаза, наслаждаясь теплом солнечных лучей. Сердце, несмотря на важность сегодняшнего дня, билось громко и размеренно в его молодой груди. Он медленно и не смеша вдыхал ароматный воздух, напитанный запахом цветов, теплой земли, ручья и летнего ветерка.

Кроме серой туники да кожаного пояса на нем ничего не было. Даже сандалий. Юноша задумчиво оправил ткань, которая едва ли доходила ему до середины бедер и согнул правую ногу. Стопа, проехал по траве, уперлась в землю. Юноша опять оправил тунику, потому что та задралась неприлично высоко.

— «Интересно, и почему это неприлично? »,  — рассеяно подумал он. Ему никогда это не объясняли. Говорили только, что его тело нельзя показывать посторонним, а то, что находится у него между ног, нужно постоянно прикрывать и желательно не касаться без особой нужды. Почему нельзя было касаться, и что это за особая нужда такая, жрецы не объясняли.

— Возможно,  — он выдохнул это слово, словно луг мог его услышать,  — сегодня мне многое станет ясно.

— Луциан!  — раздался негромкий, чуть надтреснутый голос откуда-то справа.

— А вот и они,  — тихо прошептал про себя Луциан, и сердце в его груди забилось быстрее.

Он встал, отряхнул тунику и поправил пояс. Всё-таки ткань была слишком коротка!

Жрец стоял поодаль, рядом с храмом Аполлона и смотрел на Луциана, пока тот приближался к нему. Старик был одет в красную тогу с золотым поясом. Его седые волосы поддерживал кожаный ремешок, а на морщинистом лице играла торжествующая улыбка.

— О, мой дорогой мальчик,  — жрец сделал шаг навстречу Луциану и заключил того в объятия. Луциан не испытывал особой симпатии к Катрасту, жрецу Верховного круга Аполлона, однако сегодня, очевидно, это было уже не важно.

— Приветствую вас,  — слегка поклонился мальчик. Его туника чуть сползла, обнажил часть ключицы и багровый сосок. Жрец улыбнулся и протянул руку, поправляя ткань, как бы случайно коснувшись большим пальцем соска.

От этого прикосновения Луциана бросило в 

жар, хотя он не понял, почему. Его никогда не смущали прикосновения кого бы то ни было.

— Сегодня великий день для тебя, Луциан,  — нараспев изрек Катраст, осматривая юношу с ног до головы,  — вот-вот начнется твое приготовление к сегодняшнему ритуалу, а пока я рад, что ты насладился этим дивным днем.

Катраст окинул взором луг, прилегающий к храму, и поманил Луциана за собой. Тот, пригладив тунику и поправив пояс, последовал за жрецом.

Храм бога Аполлона был одним из самых больших храмов во всей Греции. Он находился на горе Парнас, и здесь Луциан и провел всю свою жизнь. Город, раскинувшийся внизу, он мог лишь наблюдать с просторной террасы, где в погожие дни занимался риторикой, дипломатией, грамматикой, а так же игре на лире.

Пройдя черед длинный коридор, они попали в просторное помещение с несколькими дверями.

— Для начала тебя встретят жрицы, которые подготовят и омоют твое тело в купальнях,  — внезапно начал Катраст, остановившись посреди коридора и повернувшись к Луциану,  — после этого они проводят тебя в покои, где мы — жрецы — подготовим твое тело для самого ритуала.

— Каким образом?

Катраст как-то странно улыбнулся и облизнул губы.

— Мы усилим твою красоту.

Луциан нахмурился, ничего не понимая, но жрец уже продолжал:

— Ну а после у тебя будет вечерняя трапеза со священными явствами, а потом...

Катраст замолк, словно замечтавшись. Луциан вдруг подумал, что старик словно хочет побывать с ним и на том самом этапе, о котором так ничего толкового и не сказал.

— Скажите, жрец Катраст,  — внезапное волнение заставило юношу сказать это громче, чем того хотелось. Старик по-доброму прищурился,  — вы уверены, что я готов? Я так волнуюсь. Вы уверены, что...

— Мальчик мой,  — Катраст подошел к Луциану. Он взял его лицо обеими руками,  — я уверен, что ты готов. За годы жизни здесь ты показал, что достоин нашего бога. Твой ум, твоя душа, твое... тело...

При этих словах левая рука жреца опустилась на открытое плечо Луциана, а большой палец стал ласково поглаживать ложбинку над ключицей.

— Твое тело — все принесет богу Аполлону великую радость!

Луциан кивнул. От чего-то снова прикосновения старика вызвало в нем прилив жара. Да и вообще сегодня Катраст вел себя несколько иначе, и его прикосновения отличались. Только чем, юноша понять не мог.

— Пойдем.

И с этими словами Катраст повел его в купальни.

Дверь за Луцианом захлопнулась. В купальнях стоял жаркий пар, отчего лицо мальчика мгновенно покрылось испариной.

— Добро пожаловать, Луциан.

Юноша увидел, как к нему подошли четыре старухи, одетые в просторные балахоны без рукавов. Этих жриц он никогда не видел.

— Мы пришли из Дельф, чтобы подготовить тебя нашему богу,  — произнесла высокая худая старуха ближе всех.

Он лишь кивнул. Старухи, словно по сигналу, двинулись к нему и поманили за собой. Остановившись возле каменного бассейна, наполненного горячей водой, они, не сговариваясь, начали приготовления.

С него сняли пояс и тунику и легонько подтолкнули к бассейну. Погрузившись в горячую воду, Луциан глубоко вздохнул, а старухи, тем временем, прямо в 

одежде зашли в воду по пояс.

Они привели в порядок его волосы, слегка укоротив длину, вымыв и расчесав их, мягкими губками с мылом вымыли все его тело, бережно, но тщательно. Постригли ему ногти, а когда он вышел из воды, раскрасневшийся и чистый, отерли пушистыми полотенцами и указали на носилки у другой двери.

— Первая часть ритуала завершена. Теперь жрецы займутся следующей. Мы отнесем тебя к ним.

Луциан повернулся и посмотрел на лежащую на полу тунику, но старуха, что заговорила с ним в начале, отрицательно покачала головой.

— Нет. Дальнейший путь ты проведешь на носилках и без одежды.

Юноша коротко кивнул, прошел через купальни и лег в носилки из плотной ткани. Старухи тут же подошли и, взявшись за них, двинулись к двери, что вела в другую комнату.

Дверь, короткий коридор, где было холоднее, чем в купальнях, отчего распаренное тело Луциана покрылось мурашками, и вот новая комната, устланная мягкими коврами, с несколькими жаровнями, где его уже ждал Катраст вместе с тремя другими жрецами.

— Да начнется вторая часть ритуала!  — промолвил жрец, пока старухи опускали носилки, а Луциан слезал с них.

Он стеснялся своей наготы. Ему всегда говорили, что его тело должно прикрывать от нечестивых взглядов. Что это были за взгляды такие, Луциан так и не понял, но помнил эти наставления. И теперь, оказавшись обнаженным перед своими учителями, он чувствовал потребность прикрыться.

— Прекрасное создание,  — с придыханием прошептал Анхарад, невысокий и самый молодой жрец с золотистым ежиком волос на голове. Он, как и остальные, был облачен в красную тогу с золотым поясом.

— Верно, верно,  — согласился Мириас, жрец с черными, как смоль волосами, заплетенными в тугую косу. Седые пряди тут и там пробивались в его волосах.

— Бог Аполлон будет удовлетворен сегодня,  — словно завершая разговор, изрек Паниктос, жрец с аккуляром в правом глазу.

Луциан даже вздрогнул, когда они резко приблизились к нему. Каждый делал своё дело. Они подхватили его и положили на тяжелый дубовый стол. Катраст достал несколько флаконов с непонятной жидкостью, Мириас и Анхарад взяли часть из них, а Паниктос стал бережно вытягивать сначала руки Луциану, а затем и ноги в стороны. В итоге юноша лежал, совершенно голый в окружении жрецов, который не сводили глаз с его тела. И от этого мальчик почувствовал, как сильно забилось его сердце, и какой вдруг стала чувствительной его кожа.

В загадочных флаконах было масло. Особенное масло для этого дня.

Жрецы втирали одно масло в кожу рук и плеч, другое предназначалось для ступней и икр. От этого втирания юноша испытывал непонятное чувство, будто выпил слишком много вина. Его дыхание участилось, пока жрецы массировали разные части его тела, втирая в кожу благовония.

А когда руки Паниктоса, теплые и масляные и, чуть подрагивающие, коснулись того самого места, которое Луциану следовало прикрывать особенно тщательно, он негромко застонал.

— Прекрасная жертва,  — дрожащим голосом прошептал Паниктос. Другие жрецы тоже что-то забормотали, не сводя глаз с паха юноши. Луциан 

их не слышал. Он слышал только слова Паниктоса, который, словно мантру, произносил нараспев:

— Это священное масло я втираю в юные девственные чресла, чресла сильного мужа, полные созидающего семени для нашего бога Аполлона.

Паниктос массировал мошонку Луциана, а тот, постанывая и не понимая, что происходит, чувствовал то, чего никогда не испытывал. Удовольствие? Нет, это было что-то другое. Гораздо сильнее. В разы сильнее.

Паниктос, тем временем, омыв руки, взял другой пузырек, продолжил:

— Это священное масло я втираю в этот великолепный орган наслаждения и силы.

Жрец разминал пенис юноши, который по совершенно не ясным причинам увеличился в несколько раз. Луциан не один раз видел его таким теми ночами, когда он не знал, что с этим делать, но имел строгий наказ не касаться своего паха в такие моменты, ибо это было неким испытанием стойкости.

А сейчас руки Паниктоса разминали его пенис, а до того разминали мошонку, отчего по телу проносилась невыносимое, но такое сладостное наваждение.

Паниктос прекратил свои действия, и все жрецы приблизились, чтобы увидеть это.

— Эти чресла полны сил, они крепкие и крупные,  — голос Катраста дрожал, как будто он вот-вот заплачет,  — Аполлон будет рад.

Затем Луциан почувствовал, как его взяли за щиколотки и стали медленно поднимать ноги, разводя в сторону.

— Это священное масло...

А дальше Луциан уже ничего не слышал, а только ощущал, как руки старика мнут его ягодицы, а пальцы массируют и втираю масло в его сокровенное, в ту нежную дырочку, которую Луциан изредка трогал, сам не понимая, для чего именно.

Сознание мальчика помутилось. Его грудь вздымалась, а сердце билось столь сильно, что его удары отзывались в голове громким эхом.

Жрецы также втирали масло в его грудь и живот, бедра и даже соски, отчего те словно стали больше, отвердели и слегка саднили.

Наконец, жрецы закончили и отступили. Луциан лежал на дубовом столе, а на его масленой разгоряченной коже играли блики огня жаровен. Он все ещё тяжело дышал и дрожал.

— А теперь мы облачим тебя в церемониальные одежды и проводим вкусить священную пищу.

Юношу подняли и поставили на нетвердые ноги. Поддерживая его, жрецы облачили Луциана в белоснежную тунику с серебряным поясом, которая едва-едва прикрывала пах и ягодицы. Покрой туники были несколько иной: левая грудь юноши была неприкрыта. Ткань заканчивалась прямо под грудной мышцей, из-за чего она выглядела ещё полнее, а багровеющий сосок ещё более выпирающим.

Вставив ноги в легкие сандалии с высокими застежками, жрецы повели Луциана, который пребывал в полузабытье, к носилкам.

Он едва понял, как лег в них, а уже через несколько мгновений его бережно подняли и посадили за маленький столик.

Мириас налил из хрустального графина питье и протянул Луциану.

— Выпей этой воды, что текла в священном горном потоке. Пусть она очистит тебя и прояснит разум.

Юноша медленно протянул руку, взял кубок и сделал глоток. Часть жидкости потекла по подбородку и закапало на тунику, но он даже не заметил. Жрецы алчными глазами проводили несколько капель влаги, что 

потекла по гладкой кожи груди, мимо соска вниз, оставляя на ткани внизу пятно.

— Вкуси этот плод, что вырос благодаря матери-земле Гее. Пусть он даст тебе силы и наполнит энергией твой дух.

Луциан осторожно взял золотое яблоко, почти прозрачное от зрелого сладкого сока внутри. Откусив от него, плод брызнул влагой, оставляя на губах сладкий нектар. Луциан облизнул пухлые губы, наслаждаясь сладостью и необычайной терпкостью плода, не замечая, как на него смотрят жрецы.

— А теперь пора. Мы отнесем тебя к священному кругу камней. К нашему богу Аполлону,  — едва слышно промолвил Катраст.

Луциан положил яблоко рядом с полупустым кубком, чувствуя, как мир вокруг проясняется, а тело вновь оказывается в его власти. Он встал и сам лег на носилки. Жрецы окружили его, подняли и понесли к следующей двери.

Вечерело. Они шли по тропе вглубь горного хребта. Луциан сел и стал осматриваться по сторонам. Он никогда здесь не был. Эту тропу невозможно было усмотреть с балконов храма.

Путь их лежал к вершине горы.

Луциан видел, как тропа заканчивается и упирается в ковер из темно-зеленой травы. Они находились в небольшой долине, больше похожей на чашу, со всех сторон их окружали скалы. Тут и там стояли раскидистые чинары. Здесь было безветренно, необычайно тихо и спокойно.

И тут он увидел круг камней. Несколько серых валунов стояли, словно молчаливые стражи вокруг огромного овального камня, гладкого, словно отполированного опытными мастерами.

Жрецы подошли к нему и опустили носилки на землю. Мириас достал из складок одежды рулон белой ткани, подошел к камню и стремительным движением застелил его.

— Ложе для жертвы богу Аполлону готово,  — объявил он и отошел. Анхарад подошел к камню, и Луциан услышал странный металлический звук.

— Оковы для жертвы богу Аполлону готовы.

Луциан уже хотел было спросить, что это за оковы, как Паниктос подошел к нему.

— Идем, мой мальчик. Твое время пришло.

Луциан поднялся с носилок, посмотрел на камень... и у него екнуло в груди. Он увидел металлические кандалы, вделанные в камень и белую ткань специально для... него. Это его они сейчас прикуют и... и что?

Юноша встревожено повернулся к жрецам, но те пристально смотрели на него, ожидая, что тот сделает все сам. Луциан повернулся к камню.

— «Ради этого я и жил, не так ли? »,  — промелькнула яркой искоркой мысль.

Он глубоко вздохнул, медленно подошел к камню, присел на белую ткань. Затем неторопливо, даже торжественно развязал ремешки на сандалиях, и те упали в траву. Юноша вновь посмотрел на жрецов и, не дожидаясь их возможных напутствий, лег на ложе.

Жрецы тут же окружили мальчика и приковали его руки и ноги кандалами. Они были холодными и тяжелыми, и сердце Луциана слова тревожно застучало в груди.

— Орудие для жертвоприношения богу Аполлону готово,  — заговорил Катраст, и мальчик увидел, как блеснуло лезвие в складках его тоги. Он вытянул чудесной красоты стилет с красным рубином на рукоятке. Словно бы понимая, для кого этот стилет, сердце Луциана затрепетало в груди, осознавая,  

что скоро его пронзят этим острым лезвием.

Еще никогда Луциан не ощущал столь болезненной наготы. Тога задралась на нем, приоткрывая пах. Верхняя часть обнажала большую часть груди, которая была совершенно беззащитной перед этим острым лезвием.

Юноша с шумом выдохнул и попытался высвободиться, но это оказалось напрасной попыткой. Катраст подошел к нему и посмотрел в глаза:

— Прощай, мальчик мой. Да свершится жертвоприношение.

И в следующую секунду жрец сделал то, чего Луциан никак не ожидал: он просто положил стилет рядом, а следующую секунду все они развернулись и покинули Луциана, оставив его прикованным к камню.

Наступила тишина, нарушаемся легчайшим шелестом листвы от теплого ветерка. Луциан лежал и смотрел в небо. Он уперся ступнями в камень, натянул оковы. Его туника задралась совсем высоко. Он закрыл глаза, а на его щеках появился румянец. Какое бесстыдство! Руки не дотягивались до пояса, чтобы оправить одежды. Они и до лица едва доставали.

Луциан стал елозить, пытаясь как-то поправить ткань, и начал обдумывать грядущее.

— «И что же дальше? Этот стилет наверняка оставили для Аполлона, чтобы он... »,  — но эта мысль показалась юноше слишком мрачной, и он отвернулся, чтобы не видеть это оружие.

Темнело. Проснулся рой светлячков. Своими огнями они осветили круг камней, летая вокруг, задорно исполняя причудливые пируэты.

Юноша глубоко вздохнул, как вдруг резкий порыв ветра растрепал ему волосы. Он замер, прислушиваясь. Ветра не было, стояла тишина.

И тут его ступни что-то коснулось. Луциан дернулся и попытался подняться, чтобы увидеть то, что его коснулось, но кандалы держали крепко. Он бессильно опустил руки, как нечто коснулось его икры.

— Проклятие,  — прошептал он, в ужасе представив, что это змея сейчас ползет у его ног. Задвигав ногами, он, к своему удивлению, ничего ими не нащупал.

И тут что-то коснулось его щеки. Луциан отпрянул насколько позволяли оковы, а позволяли они совсем чуть-чуть. Он отстранился как можно дальше и зажмурился.

— Не надо бояться меня...

Луциан от неожиданности открыл глаза и уставился в пустоту. Рядом никого не было. Он резко повернулся, но и с другой стороны камня никого не оказалось.

— Не бойся меня...

— Я не... я не боюсь,  — выдохнул Луциан. Этот голос, едва слышный, несомненно был мужским, но совершенно не ясно, с какой стороны он доносился.

— Боишься,  — прошелестел голос. Или это просто шелест листвы? Луциан был готов принять этот голос за игру воображения, как внезапно тот продолжил:

— Но боишься ты не меня...

Луциан старался успокоиться и понять, что же происходит.

— Я боюсь того, чего не знаю,  — сказал он в пространство, надеясь, что голос его звучит достаточно твердо.

— Ах, вот как?  — казалось, в голосе промелькнула насмешка,  — а меня ты боишься?

— Нет!  — слишком резко и слишком быстро ответил Луциан и замер, испугавшись, что слишком грубо себя повел.

— Храброе сердце...

Голос изменился. Он стал задумчивым. Луциан молчал.

— Гибкий ум...  — продолжил голос. Юноше показалось, что теперь голос доносится из какого-то конкретного места. Он движется.

— Горячая кровь... пьянящая красота и...  — тут голос замолк, а 

потом вдруг удивленно произнес:  — и невинность..?

Луциан нахмурился. Он не вполне понимал, что голос имеет в виду. За свою жизнь он, бывало, совершал разные проступки, за которые следовало суровое наказание.

И тут голос расхохотался. Юноша удивленно повернул голову и услышал, помимо звонкого смеха, ещё и легкую поступь. Он завертел головой, но как ни старался, словно бы не успевал увидеть то, что исчезало за миг до обнаружения.

— Теперь я понимаю, почему они столь алчно желали обладать тобой.

— Кто? О ком ты говоришь?  — Луциан вновь почувствовал волнение и... нарастающий гнев. Он уже был готов умереть, а тут этот голос играет с ним в игры,  — и кто ты такой?

Смех прекратился, но ощущение, что кто-то телесный, но все ещё незримый ходит вокруг камня, только нарастало и крепло. Луциан силился разглядеть того, кто с ним говорил, но пока безуспешно.

— Кто? Мои жрецы, разумеется,  — голос приобрел легкий оттенок насмешки и недовольства,  — но я не стану их винить. Я прекрасно понимаю, отчего эти старые мужи едва не потеряли силу воли.

Луциан ничего не понимал.

— Я не понимаю тебя,  — ответил юноша,  — почему жрецы должны были потерять силу воли? Из-за чего?

— Подлинная невинность,  — голос был наполнен восторга,  — я бы сказал: из-за кого.

Тот, кому принадлежал голос, будто бы остановился. Луциан почувствовал, что этот кто-то приблизился.

— Ты всему виной,  — голос раздался прямо рядом с ухом мальчика. Он почувствовал запах амбры и давленого винограда.

— Я не понимаю, что я сделал,  — голос его был наполнен яростью. Он попытался подняться, насколько мог и спросил:

— Кто же ты? Покажись!

Словно ожидая этих слов, перед Луцианом из воздуха возник златокудрый мужчина. Он неспешно, с изящной грацией ступал вокруг камня, не сводя золотисто-карих глаз с юноши. Тот замер, не в силах отвести взгляда. С тяжело бьющимся сердцем он смотрел, как этот золотоволосый муж в красном плаще на голом торсе, с кожаными пластинами на поясе, прикрывающими его бедра и...

Луциан отвел взгляд. Непонятно от чего, но от вида этого мужчины его бросило в жар. Он судорожно облизнул губы, как вдруг до него дошло.

— Ты — Аполлон?

Бог света, покровитель искусств, предводитель муз и предсказатель будущего, воплощение мужской красоты, Аполлон остановился и изогнул темную соболиную бровь:

— Так меня называют смертные, мальчик. Так можешь называть меня и ты.

Луциан сглотнул и перевел взгляд на стилет. Аполлон тоже опустил на него глаза.

— Тогда...  — слова давались ему нелегко. Он снова сглотнул и более твердым голосом сказал:  — тогда я принадлежу тебе. Возьми меня здесь и сейчас.

Сказал это, Луциан закрыл глаза и бессильно замер на камне. Аполлон задумчиво наблюдал за ним.

— Какое... интересное дитя.

Кандалы Луциана с негромким лязгом развалились на фрагменты и упали в траву вокруг. Юноша открыл глаза и, поморщившись, присел. Кожа на запястье покраснела и саднила.

— А вот за это,  — златокудрый бог взял руку Луциана,  — я накажу своих жрецов.

Прежде, чем мальчик успел среагировать и даже удивиться тому, что он так 

быстро оказался рядом, Аполлон коснулся губами запястья юноши.

Луциан почувствовал, как боль от ссадин на руках и ногах уходит. И, вместе с тем, в животе возникает жаркое пламя. Он смотрел, на губы Аполлона — такие мягкие и алые, словно самые спелые ягоды, такие нежные и манящие.

В следующее мгновение он вспыхнул до корней волос и отвел взгляд. И увидел, что его туника задралась, показывая...

Мальчик другой рукой медленно оправил тунику, но Аполлон проследил взглядом за этим движением.

Он отпустил руку Луциана. Тот смотрел на него, боясь шевельнуться. Аполлон молча рассматривал юношу. Луциан чувствовал кожей этот взгляд: настойчивый, но не враждебный. Бог изучал его с ног до головы, замирая каждый раз на открытых участках тела.

Не понимая, что делает, Луциан попытался прикрыть свою грудь рукой. Аполлон покачал головой, и мальчик медленно убрал руку и даже выпрямился.

Бог света протянул к нему ладонь и осторожно приложил её к обнаженной груди так, что сосок Луциана как раз оказался между большим и указательным пальцем.

Сердце мальчика затрепетало, словно желало оказаться в этой ладони, не желая мириться с тем, что их разделяла плоть.

— Это сердце так бьется,  — совсем тихо прошелестел бог. Луциан был не в силах двигаться. Он ощущал эту теплую туку на своей груди, чувствовал, как она слегка ласкает его кожу, а сердце его готово было разорваться от доселе неведомого чувства. С его губ вырвался полувздох-полусвист. Аполлон улыбнулся, показывая свои жемчужные зубы.

Повинуясь непреодолимому порыву, Луциан придвинулся к нему и поцеловал. Он не понимал, что делает и почему именно так. Но он знал, что хочет коснуться этих губ, попробовать их вкус сейчас. А иначе умрет.

Сколь же сладостный был этот поцелуй! Внутри Луциана словно что-то стремительно расцвело. Он никогда прежде не испытывал такого наслаждения. Ему хотелось ещё и ещё.

Аполлон ответил ему взаимностью. Его сочные губы слегка раздвинулись, и Луциан ощутил, как язык бога ласкает его собственный. И от этого он едва не потерял сознание.

Бог поддержал Луциана и медленно опустил на камень.

— Ты мой,  — произнес он. В его бессмертных глазах горел огонь.

— Я принадлежу тебе, мой бог,  — со свистом прошептал юноша. И это было сигналом к действию.

Аполлон расстегнул плащ, и тот красным потоком опустился на траву. Луциан увидел его мощные плечи, полную грудь с перекатывающимися мышцами. Темные соски топорщились, маня их потрогать, сжать, как спелую ягоду винограда, до тех пор, пока не брызнет сладкий сок.

Аполон в один миг оказался на камне. Он приблизил лицо к Луциану и вновь его поцеловал.

Как прекрасен был тот поцелуй! Юноша стонал и хотел ещё. Бог Аполлон неуловимым движением избавился от кожаного пояса и остался совершенно нагой. Прервав поцелуй, Луциан опустил глаза и от потрясения перестал дышал. Он видел длинный и толстый член, очень похожий на его собственный, но больше. Золотисто-смуглый ствол пронизывали вены, а нежно розовая головка с искрящейся каплей влаги манила коснуться языком, слизнуть эту каплю, попробовать на вкус.

Но 

больше всего удивило и поразило юношу и то, что у Аполлона были такие же чресла, как у него. Большая, полная мошонка с двумя крупными тяжелыми яйцами свисала у основания члена. Одно яйцо крупнее другого висело ниже, словно созданное для прикосновения, для того, чтобы их вкусить. Рот Луциана наполнился слюной.

Словно прочитал его мысли, Аполлон произнес:

— Сначала я покажу тебе, что такое наслаждение.

Он слегка махнул рукой, и мальчик остался в чем мать родила. Он был совершенно нагим перед своим богом.

Аполлон положил руки на его грудь и стал нежно её мять. Луциан раскинул руки и застонал. Его соски стали совершенно каменными. Аполлон сжимал их и теребил, отчего юноша стонал и охал ещё громче и пронзительнее. Потом эти прекрасные руки переместились ниже, к гладкому и мускулистому животу.

Бог склонился к пупку Луциана и стал играть с ним языком. Сам не зная, что делает, мальчик выгнул голосу и ахнул. И тут явно ощутил, как его плоть внизу уткнулась в тело Аполлона.

— О, сладость,  — Аполлон переместился ниже. Луциан приподнял голову и увидел свой собственный член. Он стоял как мачта корабля: твердый и большой.

Аполлон улыбнулся, осматривая его.

— Эти чресла полны живительного семена,  — прошептал он, и его рука опустилась на мошонку мальчика. От этого прикосновения Луциан едва не лишился чувств. В глубине своего тела он чувствовал сильную тяжесть. Он чувствовал её в своих чреслах. Что они вот-вот лопнут от чего-то. И их нужно срочно опустошить. Излиться. Излиться для своего бога.

— Это семя принадлежит тебе,  — еле вымолвил Луциан. Его член закачался, а из головки потекла жидкость.

Аполлон ничего не ответил. Он взял чресла Луциана, чуть оттянул, сжал и поцеловал. А потом поднял голову и коснулся языком головки члена, слизывая каплю.

И тут Луциан не выдержал:

— Прошу тебя,  — взмолился тот,  — возьми меня, я весь твой!

Аполлон издал низкий гортанный рык и взял член мальчик в рот.

От такого невероятного удовольствия Луциан вскрикнул и стал стонать, потеряв голову, ощущая, как язык бога играет его головкой и уздечкой, а рука ласково и нежно мнет его яйца, от чего те разбухают и тяжелеют, а внутри что-то сильно циркулирует, наполняя их изнутри.

Аполлон сосал этот член, лишая невинности Луциана, даря тому неземные наслаждения.

И тут Луциан на мгновение замер, а потому сжал руками ткань, на которой лежал, выгнулся всем телом и стал вскрикивать. Из его члена стали вырываться горячие струи ароматного семени. Аполлон сжал яйца сильнее, словно выдавливая из них все без остатки, и стал пить это семя, глотая и мурча от удовольствия.

А Луциан все стонал и кричал, чувствую, как потоки семени бьют богу в рот. Её было так много, будто она копилась в нем всю жизнь.

Наконец, последние сгустки семени покинули яйца, и Луциан бессильно обмяк. Аполлон отпустил опустошенные яйца, вынул член изо рта и, причмокивая, произнес:

— Это семя вкуснее нектара и амброзии богов Олимпа.

Луциан ничего не ответил. Он был придавлен 

ощущением безграничного наслаждения, но в то же время хотел продолжения. Пусть яйца его были пустыми, но он сильно хотел ласк там, где жрецы смазали особенным маслом его нежную дырочку.

— А теперь, мой возлюбленный,  — раздался голос бога, и Луциан открыл глаза,  — ты почувствуешь моё благословение внутри себя.

Аполлон взял его за щиколотки, поднял ноги и раздвинул их. И в следующую секунду Луциана пронзило молнией экстаза, когда язык бога коснулся его дырочки и стал ласкать её.

Он стонал и покрикивал от удовольствия и безграничного наслаждения, а затем почувствовал, как его дырочки коснулось что-то мокрое и твердое.

— Ты будешь кричать, мой храбрый юноша.

Луциан не знал, что будет дальше и как будет. Но он точно хотел, чтобы в его дырочку вошли. Вошли сильно, так, чтобы из глаз посыпались искры.

И его бог исполнил это желания. Его член коснулся влажной узкой дырочки и медленно вошел в нее.

Мальчик выгнулся и закричал. Это было больно, но, вместе с тем, до невозможности желаемо. Хотелось ещё этой боли и экстаза.

Член бога, воплощения мужской красоты, полностью вошел в Луциана. Он двигался туда-сюда, постепенно увеличивая скорость, и от этого его большие яйца стали биться о ягодицы юноши.

Луциан уже не стонал, он кричал и плакал. Весь мир перестал существовать для него. Только член Аполлона: вдалбливающий, ласкающий жестко и властно его изнутри.

Бог все быстрее и быстрее двигал бедрами. Его рельефный живот и грудь покрылась капельками пота, которые стекали вниз и капали на Луциана, а тот, сам не свой от наслаждений, кричал и хотел, чтобы это никогда не закачивалось.

Внезапно юношу оторвали от камня, и тот понял, что Аполлон под ним, а сам они сидит на его члене.

— Подвигайся на нем, мой Луциан, попрыгай...

Луциан расслабился, уперся руками, и член проник в него до самого основания.

— Слушаюсь и повинуюсь.

И юноша стал сначала елозить, а потом и двигать тазом, словно в танце. Аполлон прикрыл глаза и зарычал от удовольствия.

Мальчик понял, что делать, чтобы усилить наслаждения и стал подпрыгивать, почти вынимая член, а потом заставляя его проникать внутри по самые чресла.

Двигаясь все яростнее, Луциан увидел, что его член вновь твердеет, а яйца наливаются и набухают, тяжело опускаясь в мошонке, что подпрыгивала и билась о пах бога.

Он был готов излиться ещё раз, без помощи Аполлона.

Бог света застонал, раскинул руки, и Луциан ощутил, как мощные струи бессмертного семени бьют его горячим фонтаном внутри. И от этого он сам не выдержал и стал изливаться, брызгая струями свежего семени на торс, грудь и лицо Аполлона, который приподнимал таз, продолжая орошать Луциала, выстреливая все новыми и новыми потоками своего благодатного семени.

Наконец, яйца обоих опустели, и Аполлон принял в объятия своего мальчика. Так они и лежали: мокрые, горячие, перепачканные соком чресл Луциана.

— Я хочу испить его,  — произнес бог, и юноша тут же понял, о чем идет речь. Он повернулся, и Аполлон тут же жадно приник к его 

ягодицам, прямо к горящей огнем дырочке. Он пил и пил собственное семя, что лилось из Луциана, а тот постанывал, когда бог света посасывал его дырочку, требуя своё до конца.

Когда все закончилось, Аполлон повернул юношу к себе, и так они и лежали вдвоем.

Наступил рассвет. Жрецы прибыли, чтобы засвидетельствовать принятую жертву. Каково же было их удивление, когда они обнаружили камень, на белой ткани лежала туника Луциана и стилет. Чистый и без кровь.

Катраст, словно чего-то опасаясь, подошел к нему и взял его в руки. И тут он обо всем догадался, и поднял глаза к небу.

— Наш бог Аполлон принял жертву.