Крик больной души. Как фишка легла. Глава 2. Из сборника Баба легла под коня

А на следующий день я, естественно, не пошел никуда, но проснулся с таким гадским ощущением, что все, вчера произошедшее — хоть и точно не сон, но вот знаете, бывает так, когда в жизни случается что-то такое чудесное, незабываемое, невозможное... наутро прямо не верится, что оно и дальше продолжится. Например, когда мне подарили первую приставку к телевизору, я доигрался до снежинок в глазах и потом еле заснул, боясь, что этот кайф мне только на один день подарен...

Так и сейчас было. Такая хандра приключилась, что я половину утра прошлялся, шаркая тапками, по квартире, куря одну сигарету за другой и почесывая голову... а потом как взяло меня, я подхватился и давай носиться дурнем по квартире, с веником и тряпкой. Честное слово, уборку сделал, как перед Рождеством! И картошки даже нажарил со страху. Правда, она вся к сковородке прилипла, хоть размахивай ей во все стороны, но подвиг я совершил...

В общем, когда раздался звонок в дверь, я, потный весь от уборки, с подкатанными штанами, с ожогами второй степени от сковородки, открыл дверь. Видели бы вы Стаськино лицо! Он как давай ржать, подлец, аж скрючился.

— Мама... мамочка... — заверещал он как Пятачок в мультике, когда шарик ослиный лопнул. — Простите, я наверное не туда попал...

И тут меня отпустило. Я-то думал, как вот он придет, если вообще придет, и мы про это все будем говорить, как решать будем, что дальше делать... Мне-то понравилось, а ему? Что я ему скажу? И вот тут он меня своим ха-ха просто расслабил до упора. Мне показалось, что мы с ним с самого детства трахаемся.

— Нет, касатик, ты действительно ПОПАЛ! — прорычал я и как схвачу его, дверью хлопнул и понес в зал. А я там с утра сегодня новую простынь постелил, во как меня накрыло!

Стаську я свалил и начал ребра ему перебирать — есть у нас такой способ измывательства над товарищами — тут уж бойся щекотки — не бойся, а орешь от этого дела во все горло, ржешь как псих, потому что все косточки тебе пальцами переворошат. Знаю, мне делали. По-дружески, естественно.

Стаська, конечно, голосил так, что его наверное и в Ханты-Мансийске было слышно. А я знаю, что не больно, я ему и не хотел больно делать. До сих пор не знаю, какая людям радость над любимыми издеваться, никогда этих садистов не понимал и не пойму.

А вот помацать — милое дело. Стаська, значит, вопит как новорожденный, ноту ля уже точно взял, а я все ребра ему перебираю и говорю злорадно:

— Ну что, рожа твоя кошачья, кого вчера еще соблазнял, а? С кем еще в общаге трахался? Отвечай когда тебя спрашивают.

— Ай, да втяни свои клешни, подлый злобуняка! — заливался Стаська, извиваясь червяком у меня в руках. — Я помру сейчас, тебе сты-ыдно будет!

— А тебе, тебе не стыдно? — пропыхтел я, заваливаясь рядом с ним и обнимая его обеими руками.

— За что бы это? — нервно прохихикал он еще немного, остывая от таких изъявлений дружеского чувства.

— Небось изменял мне налево-направо, пока до общаги дошел. А уж когда дошел, так вообще и представить страшно. Так все было, а? — я опять стал потыкивать его пальцем в ребра.

Он тут вдруг схватил меня за руку и, честное слово, как засунул мой палец себе в рот... И начал его посасывать, нежно-нежно, как будто это не мой дурацкий корявый палец, а свежемытый член в тридцать сантиметров. Вы как хотите, а я чуть первый в мире пальцевый оргазм так не словил... правда же, такие ощущения были, что умрешь с ними и не сможешь точно передать, как это было здорово. Особенно когда личико у Стаськи такое серьезное-серьезное, прямо вот сейчас математику решает, а не палец мой обсасывает.

Когда он его изо рта вынул, я чуть не помер от огорчения.

— Не изменял я тебе, собака ты этакая, — ласково проговорил он, гладя меня пальчиками по моей шевелюре. — Кому я там сдался в этой общаге?

— Как же, а твои там эти, соседи или кто...

— Эх, дурындос, да нужен я этим соседям как лысому расческа. Соблазнял я тебя вот так, не очень изящно. Я этот монолог каждый вечер и так и сяк придумывал, проигрывал, проговаривал... соблазнитель хренов. Так и не придумал ничего лучше этой байды несусветной. Я-то и не знал, что поведешься как маленький, думал, сейчас прямо получу между глаз и пойду помирать... Ну Пашка, ты и тупой, честное слово.

Я готов был его отшлепать. Вот раз в жизни так ему настучать по жопе, чтобы сразу с души отлегло. Нет, ну это ж надо а?

— Я не понял, это ты мне значит... значит вот так ты меня, да? Шел сюда вот так меня... И сколько уже так?

— О-о, столько не живут, — признался со смехом Стаська. — У меня с первой недели учебы от тебя коленки вело и в носу свербило. Но разве к тебе подкатишь? Корешами и бабами обвешался как орденами и ходишь... А то, что я тебе про общагу сказал, так это они там все этими полотенцами без конца шлепаются, и друг друга тоже. Игрушки такие.

— И ты что, давно уже на парней западаешь??

— Нет. Я вообще первый раз на кого-то западаю. Чтоб ты знал, с тебя все и началось. Не красавец ты, конечно, — ну не смог вот не подъебать, а! — Но не знаю, я так хотел с тобой дружить...

Дружить! Если б я на диване не лежал, я бы упал. Вот и подружились, голубчики. Нет, этот пацан меня положительно доведет до могилы. Я так расплылся от нежности, что обнял его, прижал к себе, потерся щекой о его щечку...

— Ты хрюшка зловредная, вот ты кто... — я начал гладить его, почесывать, прижимать, знаете, как кошака любимого — не знаешь уж, как его натискать, чтобы хватило. А он сопел-сопел мне на ухо, довольный такой, даже смеется... А потом поцеловал меня туда, губами мочку схватил, а затем уже, схватив меня за голову, начал ухо мое бедное вылизывать, чуть не съел правда что... Я разбалдел так, что чуть ручьями с дивана не стал стекать, улыбаюсь от уха до уха... А он уже мне ручонками в штаны полез, зашуршал там.

— Ну что, Паш, будем дружить? — промурлыкал он в своей обычной стебной манере, встал надо мной на четвереньки и прошелся по мне «волной» — так на гимнастике учат прогибаться, как будто животом полы вытирать. А у меня уже дыхание все к черту сбилось, так я завелся от него. Говорю же, славный он у меня, мой курилка. Я и сейчас ничуть не привык — только он что-нибудь выкинет такое, у меня тут же стояк каменный и в глазах темнеет. Любовь... Какая такая любовь? Но оторвите мне ноги, если она не такая...

— Куда ж мы теперь денемся — пропыхтел я, глядя, как он стягивает майку. Погладил его по груди, по соскам, и хотел приподняться, его в пупок поцеловать, но он, сволочь, придавил меня к дивану, не вырвешься.

— Как вчера? Понравилось вчера? — гладит мне грудь, мнет вовсю, а рожа издевательская! Как будто это я значит его совратил, да еще долго умолял. — Будешь как вчера?

— Я не хочу больше на стул! — прохныкал я. Стаська рассмеялся, крутанул пальцами мои соски, заставив меня изогнуть спину и подбросить его вверх.

— Да господи боже мой, — засюсюкал он. — Ни хатю-у на сту-ул... У ты моя страшилка ненаглядная!

— Я щас тебя задушу, морда! — возмутился я, но смех меня выдавал с головой.

— Змею свою задуши, — оскорбился Стаська, слез с меня, быстро скинул свои штаны и мои с меня сдернул в полторы секунды, ну чисто фокусник. — Никто тебя на стул не сажает, нежная задница. Сейчас мы с тобой чистые простыни как раз обновим... Иди сюда, иди...

И прижался ко мне попкой. Но, честно говоря, не хотел иметь его сзади — мне вчера понравилось, что я вижу его лицо, и сегодня собирался примерно так же сделать, чтобы еще и целовать его во время этого, везде целовать куда достану! Это у меня вчера смелости не хватало, а сегодня уж я собирался на нем живого места от моих поцелуев не оставить. Короче, стал его уговаривать по-другому, опять сесть мне на коленки.

— Капризулька моя, — он извернулся, чмокнул меня в нос. — Ненормальный ты у меня какой-то, все наоборот любят, когда «раком»...

— Кто все? — опешил я, аж зад его из рук выпустил.

— Да ...