Кузен. Часть 2

Я лежала, откинувшись на подушки, от которых исходил аромат свежести, и мысленно прокручивала весь водоворот событий произошедших со мной в течение этого дня. За окном смеркалось, пламя в горящем камине бросало отсветы и колыхало тени на стене напротив. Все мое тело, каждую его клеточку наполняла приятная усталость, я бы сказала, что его ломило приятной болью, но разве можно называть болью те наслаждения, что подарил мне мой юный Хосе! При мысли о пылком юноше, угольках его глаз, у меня вспотели ладони, и словно теплая кошка заворочалась где-то в груди, распространяя свое тепло по всему телу, до самых кончиков горящих ушей, до самых кончиков пальчиков на моих босых ножках.

Ах, Хосе!

Он сдержал свое слово и сопроводил меня в мои покои. Я не дала никакого ответа на его последний вопрос, но и отказа я тоже не высказала и думаю, этот проницательный юноша сам все понял без слов.

К моему возвращению заботливая служанка набрала полную лохань подогретой горной воды, поступающей в замок по сложной инженерной системе из ближайшего водопада. Хосе тактично удалился, пожелав мне доброго вечера, вслед за ним ушла и служанка, выяснив, что мне больше ничего не нужно.

Я уселась на край кровати и принялась расшнуровывать высокие сапожки. Мои руки подрагивали, и пальцы плохо слушались, а все мысли занимал Хосе, близость которого волновала, но и пугала меня. Я не была достаточно сильна, чтоб заставить себя не думать о нем, но и безрассудства мне не хватало, что позволить ему... и себе... что-то... Нас, наше сближение, разделял один крохотный шажок, но я не могла позволить себе сделать его, хотя и заставить себя не думать об этом тоже не могла.

Освободившись от платья, я осталась в нижнем, стянула с ног чулки, а затем сняла и нижние одежды. Уже направляясь к лохани, я заметила, как в старинном овальном зеркале тускло мелькнуло мое отражение, и я на миг задержалась перед ним, разглядывая свою наготу. Стоя перед зеркалом, я подняла тугие кудри цвета спелого каштана немного вверх, от чего приподнялись яблочные полушария моих грудей, с правильными ареолами сосков. Немного выпуклый животик, круглые бедра, на которых предательски отпечатались резинки от тонких бисквитских чулок (на юге дамы носят более тонкие чулки, которые держатся на ноге благодаря широким ажурным резинкам, тогда как на севере, чулки более плотные, тяжелые и крепятся на завязках, или, более изысканные, на ремешках). Ниже живота темнел пушком небольшой островок, который скрывал сокровище моей жемчужины и мою тайную пещерку. Я немного покрутилась перед зеркалом, и в целом оставшись довольной собой, погрузилась в теплую воду. Вода всегда приводила в порядок мое тело и мысли, эмоции и чувства. И я блаженно откинулась на край лохани, прикрыв глаза и наслаждаясь влагой, заполняющей мои поры.

Конечно же, в тот миг я думала о Хосе, о его улыбке и взгляде, его обнаженном торсе и волевом подбородке (наследстве деда), запахе 

его тела и крошечных частичках древесины, запутавшихся в черных кудрях его волос. От этих дум, внизу живота пекло́, и жгло вулканом Желание, против которого я была бессильна. Ноги сами раздвинулись, сгибаясь в коленях и моя ручка скользнула Туда... в самое пекло, жерло того самого вулкана, ощущая даже в теплоте воды его горячесть. Усилием воли я заставляла себя убрать оттуда руку, но она вновь неумолимо, словно змея заползала в логово, еще более раззадоривая мой вулкан, норовя вызвать его извержение. И я не знаю, чем бы закончилась эта пытка, если бы в тот самый момент я не ощутила на своих плечах горячие сильные руки. Я так увлеклась, что позабыла обо всем на свете и теперь уже хотела завизжать от испуга, но не знаю, что остановило меня: толи до меня донесся знакомый запах Его тела, то ли я узнала его по рукам, а может просто почувствовала его. Мои мысли, тайные страстные желания материализовались и явились в образе моего кузена Хосе, который нарушив все мыслимые запреты, вошел в мою комнату без стука и без разрешения, но... разве не для этого я сама оставила дверь не запертой на засов, разве не в надежде его визита я поступила так непредусмотрительно?

Его руки (ах почему я сразу же влюбилась именно в его руки, сильные, но нежные, трепетные, но грубоватые, с длинными крепкими пальцами и шероховатостями мозолей), они вдруг скользнули с плеч ниже и погрузившись в воду накрыли мои трепещущие груди, легонько сжав их. Перед глазами у меня все поплыло, пересохло во рту, колени задрожали, а низ живота, запульсировал столь неистовым желанием, словно внутри меня бился огромный колокол, распространяя вокруг себя невидимые, но ощутимые волны.

Я вцепилась в его мощные жилистые запястья и потянулась за них, желая подняться, ибо напугалась лишиться чувств и с головой уйти под воду. Хосе тут же убрал свои ладони с моего тела, взяв мои руки и помогая мне встать в рост.

Прозрачная, чуть голубоватая горная вода, стекала ручейками с моего тела, в ногах ощущалась слабость и я, стоя в лохани, была чуть выше Хосе. Я не стыдилась своей наготы перед ним и напротив, мною обуревало дикое желание показать ему себя всю, все мои потайные закоулки, со всех сторон. Я опиралась ладонями о его плечи, оставляя на его светло-серой рубашке (и когда он успел сменить на нее грубый свитер) мокрые пятна, он же не сводил взгляда с моего лица, стыдясь моей наготы и не зная, куда деть свои руки. Мои груди, набухшие аленькие сосочки рдели практически напротив его горячих губ.

Наконец юноша протянул руки, и, подхватив меня, словно я была легче охапки сочной травы, уверенным шагом отнес и положил на мягкое теплое ложе. Не размыкая рук с его шеи, я увлекла его за собой, и едва наши губы соприкоснулись, я потеряла счет времени, контроль своим мыслям, поступкам, действиям,  

и память моя погрузилась в кубок с хрустальной водой. Дальнейшее, все что происходило, перемешалось в моей голове, словно краски на палитре художника. О да, я помню его горячие и неумелые поцелуи, его жаждущие, но еще неуверенные руки на моем теле, я помню его чуть солоноватую кожу, завитки редких волосков на груди и на животе. Я направляла его, и он быстро учился у меня, познавая все новые и новые уроки любви. И мы были близки, как бывают близки мужчина и женщина. И он вновь и вновь погружался в меня, заполнял собой мою тайную пещерку, от чего я негромко вскрикивала, пытаясь сдерживать эмоции. Возбуждение и страсть нарастали во мне, и вот я помню, как вскрикнула в последний раз и погрузилась в пучину блаженства, которое словно горячими обручами проходило сквозь мое тело...

Вот какие мысли ютились в моей голове, когда я нежилась в постели, пробудившись от сладкой дремы и трепетных грез. В тот момент в дверь поскреблись, и она начала приоткрываться. Я тут же вздрогнула, и прижимая к себе одеяло села в постели, в груди гулко забилось сердце. В щелочку в двери заглянул Хосе и улыбаясь спросил разрешения войти.

Разве могла я гневаться на своего любимого кузена, нарушившего и нарушающего все мыслимые законы и понятия порядочности, ибо сама же пригласила, подтолкнула его на этот путь порока и страсти.

Будто случайно, рассеянно махнула я рукой, позволяя Хосе войти, от чего одеяло, прижимаемое мной к телу, сползло, обнажая левую грудь, и оголённый сосочек тут же отозвался, твердея и набухая под множественными уколами крохотных игл, вновь разгорающегося во мне огня страсти. Юноша отвел сконфуженный взгляд, успев, однако, задержать его на пару секунд на моей груди.

— Могу я войти, кузина Аннетт?

— Ах, милый мой, юный проказник. В прошлый визит ты не был так застенчив и позволил себе войти в мои покои без приглашения!  — задорно пожурила я его.

— Я... не думал... ,  — юноша застенчиво потупил глаза, и я скорее ощутила, чем увидела в полумраке, как щеки его залила краска стыда.

— Подойди же ближе, да не позабудь закрыть дверь на засов.  — Голос прозвучал глухо, и дрожь в нем выдала мое волнение.

Кузен неспешно приблизился, переводя жадный взгляд с обнаженной груди (которую я так и не удосужилась прикрыть) на выпростанную из-под одеяла изящную ножку.

Его поцелуи обожгли мне колено, чуть шероховатые и обветренные губы были горячи и нежны. Я откинулась на подушки, полностью отдавая себя потоку блаженства, разрастающегося изнутри. И он, этот пылкий юноша снова любил меня, своей ненасытной неистовой любовью, он пил из меня душу, взамен наполняя меня своей до самых краев.

Глубоко за полночь, когда мы насытились друг другом, но не могли заснуть, мы негромко разговаривали друг с другом, а крохотный огарок свечи трепетал от легкого дуновения ветерка.

— Как думаешь, зачем бабушка созвала нас?  — спрашивал Хосе, пропуская между пальцев густой локон моих волос, что 

мне (лежащей на его груди) безумно нравилось.

— Думаю, не далее, чем завтра мы выясним это, милый мой.

— Тетушка Энн. Кузина, совсем забыл, ведь я принес тебе поесть немного мясного пирога с сыром. Тебя не было на ужине. Тетушка Клэрис интересовалась твоим отсутствием, но старая няня шепнула ей, что ты притомилась с дороги, и приняв ванну легла в постель отдыхать.  — Я видела, как в темноте он подмигнул мне, разворачивая сверток, из которого исходил одурманивающий запах пирога.  — А еще вот!  — И кузен протянул мне небольшой сосуд.

— Что это?

— Это нянина брага. Она дала мне е еще в обед, но потом, я совсем про нее позабыл и...

— Ты решил споить свою сестру? Ах, негодник!

— Я? Я только двоюродную. И тем более ты сама...  — но я не дала ему договорить, мои губы уже целовали его, смачивая их остатками браги, которую я нарочно оставила во рту.

— А так тебя не учили утолять жажду, мой юный кузен?

— Нет, но я охотно поучусь у тебя еще,  — с этими словами Хосе отхлебнул из бутылки и его влажные губы приблизились к моим...

Я пробудилась на рассвете. Привычка, выработанная годами, не подвела меня. Хосе в комнате уже не было, но его тепло, оставленное на моем ложе, говорило, что юноша ушел не так давно.

Умывшись холодной водой и сделав утреннюю гимнастику т`хай, я взбодрилась и организм мой окончательно проснулся. Пробуждались в Доме, по обыкновению, весьма поздно, и поэтому я любила побродить по нему и его окрестностям ранним утром, на заре, пока все еще спят, лишь слуги да кухарки делают свои рутинные дела, сдержанно приветствуя меня.

Старыми нехожеными тропами я отправилась на утес, полюбоваться восходом солнечного диска. Холодным горным воздухом дышалось легко и приятно, ветер пронизывал плотные одежды, но не холодил, а лишь ободрял разгорячённую кровь и не менее разгоряченные мысли. Хосе не выходил у меня из головы, хоть я и понимала, что все это мимолетно, и продлится еще день, от силы два, и мы вновь разъедемся в разные края. Он вновь вернется к обучению в лётной офицерской школе, я отправлюсь на соседний материк с лекциями и научным докладом. Увидимся ли мы ближайшие годы? Едва ли! Да и разница в возрасте и наши родственные узы не позволяют нам быть ближе. Я размышляла об этом, глядя на долину и встречая утреннее солнце. И тут же гнала эти грустные мысли прочь. Уж больно сильно щемили они мое сердце, и я решила поступить, как говаривал мне один давний знакомый инженер-майор: «проблемы нужно решать по мере их поступления», что означало — не стоит терзать себе голову и душу раньше времени. Приняв решение, с легким сердцем я отправилась быстрым шагом к дому, пряча блуждающую улыбку в широкий ворот вязаного плаща.

А за завтраком — на котором подавали свежеиспеченный хлеб из дикой пшеницы, холодное мясо, взбитое ангорье масло, родниковый мед и душистый багряный чай 

октябрьского сбора — нам сообщили, что Хлоя Изергейс приболела, ее официальный прием переносится и состоится через 2—3 дня, не ранее.

При иных обстоятельствах я бы в сердцах выругалась про себя этой напасти, но в свете последних событий, мне предоставлялась возможность продлить удовольствие, и побыть в компании Хосе еще пару тройку дней, за это я была благодарна, как судьбе, так и старой карге Изергейс, которая вчера не признала меня, а сегодня решила внезапно захворать!

После завтрака мы с Хосе умыкнули из нашего дряхлеющего общества, и я повела его в старую часть замка. Полуразрушенные нежилые стены нависали над обрывом, норовя вот-вот сорваться вниз, прихватив с собой и нас, тех, кто набрался дерзости и рискнул взобраться на них. Думаю для птиц, летающих в небе, мы на фоне этих стен были лишь две букашки, ползущие по серо-зеленому граниту — так массивны и величественны были эти строения. К старому замку вела едва заметная тропа, о которой теперь уже знали очень немногие, ведь официально, старый замок был нежилой и обитатели дома предостерегались от посещения древних стен в целях сохранности здоровья и жизни. О старом замке и по сей день бродит множество легенд: и о призраках, и о морском чудище, ворующем молоденьких девушек себе в жены, и даже легенда о полуночной молчунье, соблазняющей молодых мужчин. Из-за нее, говорят, лет сто назад один из наших дальних родственников, выбросился из окна в море. Все это так и если взрослым обитателям Дома не рекомендовалось забредать к старым стенам, то детям это было строго настрого воспрещено, под страхом розог, лишений и домашнего ареста на все три солнечных месяца. Но, как не существовало запретов для юной Эннчи раньше, так не существует их для Аннетты Арстон и сейчас!

Хосе был удивлен моей смелостью и безрассудностью, сам он никогда не бывал в этой части поместья, и теперь шагал следом за мной, озираясь и крепко сжимая мою руку своей похолодевшей ладонью.

Меня веселил его испуг и настороженность, словно из-за угла выскочит старик Карл и выкручивая нам уши потащит в конюшню, что там всыпать нам розог. Ах, Хосе, в чем-то он возмужал и даже повзрослел, но в чем-то до сих пор еще оставался ребенком, юнцом.

Я решила вновь пошутить над ним и нарочно оступилась, едва не упав и очутившись в объятиях юноши.

— Ты в порядке? Что случилось?  — испуганно спросил кузен.

— Кажется, я оступилась и подвернула ногу.

— Подожди, я осмотрю, пойдем к тому дереву.

Мы доковыляли до старинного полувысохшего вяза, ствол которого едва смогли бы обхватить четыре взрослых мужчины, и я прислонилась спиной к грубой коре, переводя дух.

Хосе тут же опустился на колени и принялся осматривать мою ногу.

— Мне нужно снять твой сапог, чтоб посмотреть причину боли в ноге.

— А ты врач?  — улыбнулась я.

— В офицерской школе нам преподают правила оказания первой помощи.

Я, словно нехотя и стесняясь (а на деле с замиранием сердца) приподняла подол 

платья до колен, позволяя Хосе расшнуровать высокий светлый сапожок из мягкой кожи. От меня не укрылось, как юноша тайком поглядывал на обнажившиеся из-под платья колени (день был тёплый, и я осмелилась не надеть чулки, хотя среди дам высшего общества ходить без чулок — являлось дурным тоном). Юноша не мог справиться с замысловатым узелком, которым я завязала шнурок сапожка, а я вместо того, чтоб помочь ему, словно зачарованная глядела за движениями его длинных пальцев. Иногда его руки случайно касались обнаженной кожи моих ног, и от этого по всему моему телу проходил импульс электротока, а колени предательски начинали дрожать. Я вновь ощутила жжение в той самой области, которую целомудренные девушки тщетно скрывают от мужчин (по крайней мере, до замужества), но мне желалось вновь ощутить там моего Хосе. От сладостных мыслей я прикрыла глаза и прикусила нижнюю губу, Хосе же по-своему трактовал мое состояние, и, уговаривая меня потерпеть, принялся быстро распутывать шнуровку сапога (узел наконец-то поддался ему!).

Нежно сняв с меня сапожок и поставив обнаженную ножку на свою сумку, Хосе принялся осматривать и ощупывать лодыжку, определяя место вывиха (которого на самом деле не было) и спрашивая меня каждый раз:

— Тут больно? А тут?

— Нет,  — негромко отвечала я, а сама стискивала зубы от желания, которое с каждым прикосновением юноши накалялось все более и более.

— Кажется, вывиха нет.

— Мне кажется, болит выше. Вот тут. Над коленкой.  — Я приподнялаплатье чуть выше.

— Тут?

— Д-да. Кажется. Нет. Не знаю,  — я вовсе перешла на шёпот.  — А ты поцелуй и все-все сразу пройдет!

Хосе посмотрел на меня снизу вверх и по моему взгляду сразу все понял.

Стоит ли продолжать, о том, что было дальше, ибо стыд до сих пор жжет кончики ушей и заливает краской щеки, но приятность происходящего тогда, волнует и будоражит меня изнутри, так сильно, что испарина покрывает ладони и нестерпимо жжет там, внизу... под животиком.

И он целовал, целовал, целовал, и горячие поцелуи его следовали по моим бедрам всё выше и выше, настигая приподнимающийся край подола платья, пока не достигли крайней точки.

А потом, едва губы его коснулись моего бутона, я вновь провалилась в пучину страсти, отдаваясь порочным желаниям, позволяя им тянуть меня все дальше в свои глубины.

•  •  •

Непривычно теплый для этих мест ветер порывами вскидывал мои волосы, от чего они перепутывались с жесткими черными кудрями моего Хосе. Мы сидели в полуразрушенном проеме окна самой высокой башни старого замка и глядели на клонящееся за горизонт солнце. Ярко-розовая солнечная дорожка пересекала рябь Ледяной реки, теряясь у подножия нашей башни, и мириады поблескивающих на воде солнечных зайчиков приятно ласкали глаза. Тело гудело от недавней близости с моим юным любовником, дрожь в нем еще не унялась, а дыхание едва начало приходить в себя. Хосе сидел, откинувшись на боковой проем окна, обнимая меня со стороны спины, а я прижималась к его могучей груди, ощущая лопатками ее мерное движение,  

вызванное глубоким вдохами и протяжными выдохами. Хосе по обыкновению молчал, наматывая мои локоны на указательный палец правой руки, и распуская их.

После той близости, что произошла с нами возле старого вяза пару дней назад, магическое место старого замка уже не отпускало нас. Мы вновь и вновь погружались в него, исследовали его закоулки, полуразрушенные постройки и помещения, поросшие мхом и кустарником, покрытые осыпающимся песчаником и каменной крошкой. Мы уединялись в этих закоулках и неистово любили друг друга, отдаваясь какой-то животной, доселе неизведанной мне страсти. Я позволяла Хосе такое, от чего стыдливо прячут глаза самые искушенные в любви девушки, с не самой завидной репутацией. Без слов мы понимали друг друга, и едва в моей голове мелькала мысль, сопряженная с желанием, как Хосе тут же исполнял ее, хотя я и слова произнести не успела. Ах, где только не побывали его горячие, полные наваждения губы. За эти дни я отдавалась ему такое множество раз, насколько хватало ему его мужских сил, и он ни разу не подводил, доказывая своей ненасытностью, что я пробуждаю в нем все большее желание. Проводя светлое время средь развалин, к ужину мы спешно возвращались в Дом, чтоб по истечении трапезы в кругу предков, в ночное время уединиться вновь и предаться более нежной, неторопливой любви в моих покоях.

Он был мой кузен, он был юн и не искушён — так что ж. Все рано или поздно теряют целомудрие в этом возрасте, так пусть лучше это произойдет с человеком близким, который не мыслит ничего корыстного, кроме обоюдного удовольствия и утоления плотской жажды.

Он был мой кузен — так что ж, та мысленная грань, что в первый наш раз стояла перед нами истерлась, и для меня Хосе был в первую очередь молодой мужчина, к которому меня влекло, а то, что он был мне дальним родственником... искусница Судьба устраивает людям и не такие проделки, и мы смирились с ней. Он не был мне родственником по крови и это главное.

— Завтра мы расстанемся.  — Хосе прервал мои мысли и затронул все-таки ту тему, которой я так хотела избежать. Хотя на что я надеялась? Что спозаранку незамеченной ускользну из дома и уеду на станцию, чтоб избежать слез расставания?

— Так предписано в книге наших Судеб. Нам дано ровно столько, не больше, не меньше.

Он надолго замолчал, задумчиво водя губами по моим волосам.

— Когда же вновь сможем мы свидеться, Энн?

— Идем, милый мой Хосе, нам не стоит опаздывать сегодня к ужину, чтоб не расстраивать бабушку.  — Я ловко спрыгнула и зашагала знакомой дорогой в замок, так и не ответив на вопрос кузена.

Неприметная тропка довольно скоро вывела нас к одному из задних выходов Дома, через который мы выходили и возвращались незамеченными.

Званные ужины начинались в Доме довольно поздно и заканчивались за полночь, поэтому на приготовление у меня было около двух часов, вполне достаточно, чтоб помыться, привести в порядок волосы 

и в нарядном вечернем туалете явиться к восьми вечера тронную залу.

К ужину я спустилась, едва минутная стрелка часов коснулась цифры 12, и они боем возвестили о наступлении назначенного часа. Кажется, я сразила наповал всех членов нашего общества, но более всего юного милашку Хосе, который зарделся свекольным румянцем, едва завидел меня в моем наряде. Лазурного оттенка хитон обнажал мои руки и плечи, глубокий полукруглый вырез открывал упругие, словно спелые плоды, груди. Волосы были собраны на затылке в высокий пучок и ниспадали каскадом по бархатистой коже плеч и спины. Переливающаяся ткань плотно облегала упругие бедра, а справа, выше колена начинался и шел книзу разрез, обнажая стройную ножку в тоненьком чулке (весьма противоречивый, но все-таки смелый элемент моды, позаимствованный из книг Ушедшей цивилизации). Мое место было обозначено рядом с Хосе, за одной из сторон массивного восьмиугольного стола. В былые времена за ним собирались 16 старейшин нашего рода, теперь же, численность всей нашей семьи едва переваливала за десяток. Притихшие голоса были гораздо красноречивее всяческих комплиментов и похвал и я, скромно потупив глаза, уселась рядом с Хосе, словно нечаянно соприкоснувшись с ним коленями. От этого касания по телу прошел разряд и сердце гулко забилось в груди. Хорошо, что внимание с меня почти сразу переключилось на престарелого дядюшку Аугуста, который в дряблых трясущихся руках держал хрустальный кубок, наполненный прозрачным вином из речных лилий, и произнес традиционный первый тост за былое величие семьи Арстонов.

Я никогда не придавала значения этому факту, но, после смерти родителей и моей сестры, малютки Моллис, которая не выжила при родах своего первенца и отправилась за Седьмой Холм задолго до наших родителей, я была единственной прямой наследницей дома Арстонов по крови, а не по браку или по имени. В последнее столетие Общество произвело стремительный рывок в своем развитии (во многом благодаря изучению открытий и трудов Ушедшей цивилизации) и сейчас уже вопросы кровного наследства соблюдались не так рьяно, как раньше, что, однако не мешало некоторым моим оставшимся сородичам испытывать ко мне неприязнь и отчуждение. Отчего? Я не ведаю! Может, видели во мне соперницу, может, завидовали. Может просто боялись, ибо по закону, я могла стать единственной наследницей всего дома и скудного имущества Арстонов, как кровная продолжательница рода.

И вот, мы пьем за прежнее величие семьи Арстонов, семьи которую все мы не сумели сохранить и приумножить. Вино было терпким, но почти безвкусным, словно весенняя талая водица, но хмель от него распространялся так же стремительно, как таял весенний снег у подножия гор Блэкистона.

Хлои все еще не было, но она и не должна была явиться сразу, этого не предписывал этикет, поэтому гостям давалось время вволю наесться и пригубить хмельных вин, чтоб потом, внимать гласу старейшины не отвлекаясь на пережёвывание еды и звон бокалов. Стол был переполнен различными яствами, но коронное блюдо превосходило все ожидания. Это была бескостная розовая рыба в 

соусе из морских овощей, приправленная душистыми специями перечных кустарников и серебристых трав. Хосе, как галантный рыцарь ухаживал за мной, то подливая мой любимый браунвайн, то освежая кубок с горным лимонадом, до подкалывая мне в тарелку порцию рыбы или салата из красных груш и острых лепестков салии. Я в пол уха слушала разговоры за столом, приподнимала кубок, за тот или иной тост, однако сама думала о Хосе, стараясь украдкой коснуться его руки или легонько толкнуть его ногу коленкой или скользнуть по его строгой шерстяной рубашке обнаженным плечом. На самом деле я ждала, когда старая Хлоя закончит свою официальную речь, и я смогу под предлогом дурного самочувствия покинуть стол и подняться к себе в покои в ожидании, когда следом зайдет мой желанный Хосе и снимет с меня все эти красивые наряды. Что же ожидает моего юного любовника? Полное отсутствие нижнего платья под одеждой, этот недопустимый для женщины жест я совершила специально ради него. Если бы сидящие за столом родственнички узнали, что я спустилась за стол, на званый ужин, нарочно не надев нижнего платья, даже боюсь представить, что началось бы! Думаю пару столетий назад меня ждала бы очень суровая кара, возможно даже сожжение на высокой скале. Но, к счастью, прогресс изменил наше отношение к человеческой жизни и теперь в нашем обществе бытуют не столь суровые наказания.

И все же, мне стыдно рассказывать, что́ творилось внутри меня, дерзкие и порой вульгарные мысли пробуждали во мне неистовую бурю эмоций, а ЧТО творилось у меня ТАМ!... Если бы мужчины способны были чувствовать состояние женщины так же инстинктивно, как это происходит у собак, боюсь я вмиг была бы рассекречена... Но сейчас мне не терпелось остаться наедине с Хосе и отдавать ему себя всю, покуда хватит на это наших сил. Мне хотелось уже сейчас поведать ему о моей страшной тайне, хотелось, чтоб он провел рукой по платью и ощутил, что под его тонкой тканью на мне больше ничего не надето!... Я пила горный лимонад большими глотками, в надежде, что он хоть немного смягчит пламя, бушующее внутри меня, но это не помогало. И вот... мои мысли и наваждения были прерваны появлением Старейшины нашего Дома, госпожи Хлои Изергейс, второй жены двоюродного брата моего отца Карла Арстона — Джоула Изергейса.

— Я приветствую Вас, членов семьи имения Арстон, собравшихся всех вместе под одной крышей, за этим восьмиугольным столом, в зале предков и предтеч.  — Хлоя прервала официальную речь, произносимую дрожащим старческим голосом и, обведя всех собравшихся за столом цепким взглядом мутных синих зрачков, жадно припала к фужеру с горным лимонадом, смачивая пересохшее от громкой речи горло. На ней было надето бархатное темно-синее платье и ожерелье из графитного жемчуга — семейная реликвия Дома Арстонов. А ее морщинистые руки, унизанные серебряными кольцами, заметно дрожали.

С этой речи началась официальная часть нашего собрания, но вместо того, чтоб полностью обратиться в 

слух, я не могла боле противиться и отгонять мои страстные мысли. Я едва понимала, где я нахожусь, и что происходит вокруг, ибо весь мир мой сузился до единственного человека, сидящего справа от меня и в объятиях которого я жаждала оказаться, не в силах больше сдерживать себя и терпеть эту муку. Я положила руку на бедро Хосе, ощущая, как горяча его плоть под тонким полотном одежды, как упруги его мышцы и как чувствительна его кожа, ибо он легонько вздрогнул от моего неожиданного прикосновения. Он хотел положить свою ладонь поверх моей, но я перехватила его руку и притянула к себе. Думаю, остальным было незаметно, то, что происходило у нас под столом, ибо все взоры были устремлены на бабушку Хлою, а я тем временем положила ладонь Хосе себе не ногу, чуть выше колена, там, где начинался фривольный разрез моего наряда. Зубами я закусила нижнюю губу, чтоб не выдать себя стоном, который готов был сорваться с моих уст. Прикрыв глаза, я обмахивала ладонями лицо, мне и вправду было нестерпимо жарко, но не от выпитого браунвайна, не от натопленного камина, а от той страсти, что бурлила внутри меня, готовясь вырваться наружу. Я уже предвкушала сильные и нежные руки Хосе на моем обнаженном теле, везде-везде, где он пожелает, поцелуи его горячих страстных губ, я жаждала его мужскую мощь, которая наполнит меня этой ночью. Мое тело потряхивала дрожь, и голос Старейшины доносился откуда-то издалека, словно шум из раковины.

— Я собрала Вас всех по одному весомому поводу, касающемуся дел нашей Семьи и всего рода Арстонов. В сокровищнице Дома, в архиве, мною, по истечении установленного срока, было вскрыто весьма занятное письменное признание одного из членов нашей семьи, которое проливает на свет некие события, пусть и порочащие отчасти наш род, но и являющие на свет некие обстоятельства, способствующие пересмотру порядка принятия наследства одним из Вас.

Сей документ мною был тщательно изучен, совместно с господином Куртом Крафте, родовым адвокатом и нотариусом семьи Арстон, и я могу ответственно заявить, что документ является подлинным и пописанным собственноручно... одним из наших сородичей в здравом уме и ясной памяти, без какого-либо давления извне.

Ах, как же нудно и долго она подходила к сути того, что намеревалась нам поведать, я уже вся взволнованно ерзала на стуле, желая поскорее покинуть это душное помещение. Я уже предвкушала Хосе, его напор и нежность, его вкус и запах...

— ... касается в большей мере двух наших родственников. Аннетта Арстон и Хосе Се́рвантс, прошу приподняться вас, молодые люди, ибо речь в том письме отчасти касается Вас обоих.

Смысл слов Хлои дошел до меня с запозданием, и когда я стряхнула наваждение, навеянное близостью Хосе, то осознала, что мы с кузеном стоим у стола, поднявшись с наших стульев, и все взоры родственников обращены на нас. Мне стало жутко не по себе от всех этих едких взглядов и 

лишь Хосе, стоящий рядом, внушал мне спокойствие, едва касаясь кончиками пальцев моей руки. Мне вдруг захотелось укрыться на его могучей груди, спрятаться от всех в ее тепле и уюте, но... Аннетта Арстон не привыкла показывать окружающим свою слабость и страх. Я гордо поднята голову и посмотрела прямо в глаза старой Хлое. Не знаю, что именно я увидела в них: не то усмешку, не то разочарование, тем не менее, бабушка продолжила свою речь:

— В прочитанном мной письме признание твоей мамы, милая Энн, Матилды Арстон. Дело в том, что... ,  — в комнате воцарилась тишина, казалось даже старинные часы вдруг стали бесшумно отсчитывать секунды,  — ... Карл Арстон не является твоим кровным отцом. Ты была зачата в утробе своей матери другим мужчиной.  — Казалось, все присутствующие в зале разом выдохнули из легких воздух, стало как-то шумно, хоть и никто не произнёс ни слова. Со звоном у кого-то упала вдруг вилка, кто-то крякнул, а часы громко пробили очередной час.

— Но кто... ?  — произнес дрожащим козлиным голоском дядюшка Аугуст.  — Кто истинный отец милой крошки?

— На исходе Красного века, после окончания войны Южных островов, Карл Арстон вернулся с войны нервным и деспотичным. Страшно в то время было попасть ему под горячую руку, он был крайне жесток, очень много пил и не пропускал мимо себя ни одной юбки. Все это не лучшим образом сказывалось на их браке с Матилдой, и, судя по письму, именно в тот период и случилась ее связь смолодым и вдовым Марком Се́рвантсом, будущим отцом Хосе! Марк так и не узнал, что Матилда была беременна от него, а она хитроумно повернула произошедшее в свое русло, сказав Карлу Арстону, что ждет их ребенка, благодаря чему, Карл остепенился, и их брак с Матилдой был сохранен. Обо всем этом поведало то письмо, которое по завещанию мне надлежало вскрыть неделю назад, что я и сделала. И все же, несмотря на то, что теперь вопрос о тебе, Аннетт, как о единственной кровной наследнице дома Арстонов снимается, могу тебя поздравить. Ты обрела своего кровного брата — Хосе! Можете обняться дети мои! Родственная связь должна быть превыше власти и материальных благ.

Я затравленно глянула на Хосе, и краем глаза заметила в его глазах неподдельный испуг, даже ужас.

«Что мы наделали! » — пронеслось у меня в голове. «Что Я наделала! ».

Перед глазами мельтешили фрагменты наших услад: в башне, в самый первый раз, и позже в моих покоях, у дерева, когда я подвернула ногу и наразвалинах старого замка. И все это время: в моих объятиях, в моей страсти, во мне, был мой кровный брат, мой родственник. Я свершила самый тяжкий грех, от которого всегда зарекалась! И Хосе! Хосе — мой брат! Но как он сможет быть мне теперь братом, после всего, что я позволила ему, к чему подтолкнута его, я предала его, очернила, опорочила этим грехом!

Я ощутила, как немеют кончики пальцев,  

слабеют ноги, а перед глазами раскручиваются черные круги и звон в ушах, который все нарастал и нарастал. Теряя чувства, я машинально, ища опору, ухватилась за Хосе и уронив голову ему на грудь впала в черное небытие.

И лишь откуда-то издалека, кто-то монотонно нашептывал мне слова: «Страшный грех. Ты свершила страшный грех! »

•  •  •

Утренний поезд увозил меня все дальше от моего родного дома, от родных людей, от маминой могилки, от Хосе... Поезд навсегда увозил меня из Арстона, больше я не смогу появиться там, после всего что произошло, между мной и Хосе, после всего, что выяснилось позднее.

Говорят, за грехи нужно платить. Может наша связь с Хосе, который ОКАЗАЛСЯ моим кровным братом — это плата за грех мамы и Марка Се́рвантса?

Мне еще очень о многом предстояло подумать, многое осознать и принять, многое решить. Одно я знала наверняка — я никогда в жизни не смогу смотреть в глаза Хосе, с которым так опрометчиво поступила, которого соблазнила своей похотью, а в итоге, которого обманула и предала!

Об одном я жалею больше всего. Мне не жаль покидать серые стены Арстона и людей, которые там остались, мне лишь жаль, что я боле никогда не смогу вернуться туда, чтоб посетить мамину могилку. Наверное, такова плата за свершенный мной грех.

Прости меня, мама!

Прости меня, Хосе!