Пекарня

Проучившись целых десять лет в школе, я понял, что больше этого не вынесу и твёрдо решил идти работать. Но меня не брали! Не брали, и всё! Нужны были хоть какие-то документы об образовании. Я должен был сначала окончить институт. На худой конец, техникум или ещё на наихудший — училище. Выбрав средний вариант, я оказался в техникуме. Причём не на электронном факультете, а на сантехническом. Выявилась проблема со здоровьем: «Непригоден для высотных работ». Представляя своё будущее эдаким Афоней из одноимённого фильма, я полгода пытался перейти на другой факультет. Затею эту в конце концов бросил и технарь тоже.

Валяться целыми днями на диване, слушать музыку, читая книги, было кайфово, но деньги, заработанные от продажи фонотеки, быстро таяли, и надо было что-то делать.

— Пошли на пекарню работать? Там только метрику надо,  — предложил Сергей из соседней школы.

— И я тогда с вами,  — поддержал его Сашка — друг детства.

Разговор происходил за двумя бутылками вина. Под действием винных паров мы были готовы на любые подвиги.

Утром меня разбудил звонок в дверь...

— Ну, ты идёшь?  — с порога спросил Сергей.

— Куда?

— Устраиваться на пекарню.

— А Сашка?

— Передумал... Ну и чёрт с ним! Ты-то не передумал?

Через три часа с пропусками в кармане мы разошлись по домам и договорились, что утром Сергей зайдёт за мной.

Пекарня. Этот запах. Незабываемый запах свежеиспечённого хлеба. Непередаваемый вкус хрустящей, горячей корочки хлеба, вынутого только что из печи.

А девушки? Какие там были девушки! Кровь. Нет, булочки с молоком! В белых штанишках и в безрукавках или в платьях, одетых зачастую на голое тело. Я понял, что попал в рай. И за это мне ещё собирались платить деньги?!

До начала смены оставалось минут десять. Ира-бригадира, быстренько провела меня по цеху, показывая и объясняя, что и где. Мукосейка, тестомеска, конвейер с формами, печь, склад, погрузка. Сергей напросился на погрузку.

Я залюбовался танцем пекарихи. Она выдернула тройную форму готовых булок, ударила их, посыпались свежие булки. Бросила в стопку под углом пустые формы, следующую, следующую. Когда лоток освободился, она сняла формы с позади стоявшей «этажерки на колёсиках» и аккуратно поставила на лоток печи, кажется, их было двенадцать. Дюжину раз она совершила свои па и, напевая песенку, полила из длинной лейки подъезжавшие булки.

— Юра, ты сегодня поработай на конвейере, а там посмотрим.

Возле конвейера стояла симпатичная девушка, чуть пониже меня, лет восемнадцати — двадцати.

— Тебя на конвейер?

— Да... Меня зовут Юра, а тебя?

— Света. Давай ты сегодня будешь ставить пустые, а я загружать полные,  — начальственным тоном заявила она.

Мужское самолюбие взыграло во мне. С какой это стати она делает мне поблажку?

— Нет,  — твёрдо сказал я,  — ты будешь пустые, я полные.

— Как хочешь,  — улыбнулась Света и мы сменили двух девушек.

Работа была монотонной, но мне почему-то нравилась. Я загружал «этажерку», разворачивал её, загружал. Света гасила конвейер, мы катили вагонетку в расстоечную, где тесто, подогретое семидесятиградусным паром, поднималось до готовности. Оттуда выкатывали готовую, ставили 

возле пекарихи. Процесс продолжался.

Процесс продолжался три часа. Потом формы пошли тяжёлые, потом очень тяжёлые. Моим лучшим другом стал газированный автомат. Выпиваю стакан, а он тут же выходит из меня потом. Я не успевал! Извивающаяся змея, заполненных тестом форм заполняла стол и лезла, лезла, лезла... Иногда, эти чёртовы формы, падали на пол. Света подбегала ко мне и помогала разбирать завал. Она успевала всё. И не жаловалась.

Поначалу мне было стыдно. Потом это прошло. Я устал. Я никогда в жизни так не уставал. Прошло много лет, но я с уверенностью могу это повторить!

Это не был рай! Это был АД! Ад именно такой, каким его описывают...

Настал обед. Пекарям он полагался сорок пять минут, остальным — пятнадцать.

Ад продолжался... Света попросила меня поменяться местами.

Теперь я не успевал ставить пустые формы. Они не вытаскивались из стопок! Тесто плюхалось на пустой конвейер. Тестомески, смеясь, кричали свою излюбленную шутку:

— Юра опять обосрался!

Девушка молча подбегала ко мне и помогала выставлять или извлекать формы. Дежу с тестом на подъёмник я должен был закатывать один, но мне это не всегда удавалось. Она обычно помогала мне. Света работала за себя и за того парня — за меня, ни разу не проронив ни одного слова, и ни одним взглядом не показав своего недовольства.

До конца смены оставалось часа полтора, и вдруг всё изменилось. Ко мне вернулись силы. Я не промахивался, забыл дорогу к газированному автомату и не подпускал её к подъёмнику. Она впервые улыбнулась, услышав: «Я сам». Но к концу рабочего дня, усталость, снова навалилась на меня...

Наконец, смена закончилась. Я поплёлся домой с твёрдой уверенностью, никогда больше не пересекать ворот пекарни...

Вечером, чуть перекусив, завалился спать...

Звон и грохот... Грохот и звон... Я проснулся... В дверь стучали и звонили. Звонили и стучали. Моё тело болело — от пальцев ног до корней волос. Каждый шаг отдавался сильной болью во всех мышцах... На пороге стоял Сергей.

— Я не пойду...

— Клятву дал?

— Какую?  — мы сидели на кухне, пили чай.

— Что твоей ноги больше не будет на пекарне,  — усмехнулся он,  — слабак, ты. И чё я девчонкам скажу?

— Я и так там вчера опозорился...

— А бригадирша говорила, худенький такой, а держался до последнего. До него здоровый парень был — после обеда сбежал. У меня тоже такое было. Всё болело. И если бы не Мишка. Он зашёл за мной на второй день. Я бы тоже не пошёл.

Я снова пересёк ворота пекарни. Никому до меня не было дела. Никто не смеялся.

Света участливо спросила:

— Болит всё? Не переживай, через полчаса пройдёт! На пустые встанешь?

— На полные.

Через час всё прошло. К обеду я немного устал. Ира-бригадира, усмехнувшись, поинтересовалась:

— Всё ещё хочешь у печки поработать?

— Дня через три — четыре. Ещё не втянулся.

— Смотри, втянешься, потом не вытянешься. Мы тебя тут женим. Не выбрал ещё?

Вошла Света и села напротив.

— Вон Света, смотри, какая деваха. Света, возьмёшь в мужья Юру?

— Возьму. Только пускай 

подрастёт немного.

Я покраснел. Как у них всё запросто. И не стесняются.

— Света, а сколько тебе лет?

— Девятнадцать, а тебе?

— Тоже девятнадцать... В октябре будет.

— Ну вот, чем не пара,  — рассмеялась бригадирша.

После обеда Света пару раз помогала разбирать у меня завалы.

На второй день Сергей снова зашёл за мной. Болели только руки и спина.

На третий я проснулся до его прихода.

На четвёртый Сергей не зашёл — перевёлся в другую смену.

Пятый был выходной, и мне предстояла ночная смена.

Ночью столовая не работала. Мама наложила мне еды человек на пять. От хлеба я кое-как отказался:

— Я же на пекарне работаю. Ну, зачем мне хлеб?

За полчаса до обеда сломался конвейер. Припёрся пьяный слесарь. Их обычно было двое на смену: слесарь и электрик. Но они глаз не казали в цех, а заливали их спиртным.

— Тут двигатель сгорел,  — пришлось объяснить безуспешно тыкающему в кнопку слесарю,  — из него дым пошёл.

— Тады, ой!

— Что, Вася совсем неподъёмный?  — поинтересовалась бригадирша.

— Да дело-то не в Васе. Двигуна такого нет. А поменять, мы бы и с парнем поменяли. Сможешь отсоединить?  — обратился он ко мне.

— Как два пальца... Тащи инструменты.

Через десять минут слесарь, зацепив ремнём отсоединённый движок, уволок его из цеха.

— Света, раз вам делать нечего, подмени на обед пекариху.

— Нет,  — дотронувшись до плеча встававшей девушки, сказал я,  — сиди, моя очередь.

— А не умрёшь?  — Усмехнулась Ира.

— За час?!  — и пошёл к печке.

Подойдя к Галине, высокой, статной, двадцатишестилетней черноволосой красавице, вдруг ни с того ни с сего, нежно погладил ей спину.

— Муррр,  — замурлыкала пекариха и, оглянувшись,  — Я думала, Витя зашёл за мной. Он обычно так делает. Ты чего это со мной заигрываешь, Юра? Я девушка замужняя,  — не переставая работать, спрашивала Галя,  — и старая уже для тебя.

— Я на тебе тренируюсь,  — и ещё раз нежно провёл ладонью.  — получается? Можно на ровесницах пробовать?

— Мяууу, ещё как! А теперь иди к Свете, попробуй.

— Куда лететь потом буду? В общем, отчаливай на обед. Власть переменилась.

Галя ещё минут пять объясняла тонкости работы, особенно делая упор, что нужно очень осторожно ставить формы с тестом.

— Нежнее, нежнее, Юрочка. Представляй, что спинку мне гладишь. Ну, смотри! Видишь, грохнул, и тесто опало?! Убедившись, что всё в порядке, она убежала обедать.

Я задумался. Ведь одно звено выпало из общего конвейера, как же, они, теперь продолжат? И чуть не пропустил одну форму. Воткнул, в момент, когда карусель уже поехала. Час пролетел незаметно. Подошедшая Галя, похвалила:

— Молодец! Всего десяток булок в браке, на первый раз очень недурно! Иди, обедай.

Я подошёл к девчонкам, которые резали куски теста и бросали их на весы, а оттуда в формы.

— Вы ещё не обедали?

— Надо ещё одну дежу выработать, потом...

Я подключился. И впятером, мы быстро её опустошили.

На столах, возле окна, все раскладывали еду, принесённую с собой.

— О, да тут закуси много — заметила Лена-мукосейщица,  — выпивки только не хватает.

— А повод?  — поинтересовалась Света.

— А надо у Юры 

спросить. В коллектив он вроде влился, а наливать не хочет,  — подкалывала вторая Галя, тестомеска.

— Я бы рад. У меня есть трояк. Да где я тебе среди ночи найду?

— У меня есть две бутылки «Столичной». Могу сбегать принести,  — заметила Света.

— Тащи, а ещё три с копейками, я тебе завтра принесу.

— Девчонки, хорош, пацана спаивать,  — недовольно сказала Ира-бригадира.

— Да перестань ты Иринка,  — сказал я тридцативосьмилетнейлетней бригадирше,  — Света, давай, одна нога здесь, другая там. Должен же я влиться в коллектив?

Ира махнула рукой, но она же должна была сказать. Сказать-то она должна была, и все это прекрасно понимали.

Общага стояла впритык с пекарней. Через пять минут вернулась Света и из-за пояса вытащила две «Столичные». К нам присоединилась погрузчица. Я разлил по стаканам.

— Давай, Юра, тост. Ты же выставляешься.

Я встал:

— В детстве у меня была мечта попасть в место...

— Ой! Уже старик!

— Да не перебивай, пусть скажет!

— ... в место, где много красивых девушек. И чтоб я там был один,  — я оглянулся.

— Да один, один! А слесаря не в счёт.

— Ну да! И ещё, чтобы они полураздетые там были. В белых одеяниях. Мечта сбылась. Мне ещё и платят за это! За мечту?!

— За мечту. За то чтобы мечты сбывались. За сбычу мечт! За тебя!  — мы соединили стаканы.

Следующий тост сказала Ира-бригадира. А Светин мне запомнился:

— Желаю твоей будущей жене хорошего мужа!

— Ну, я буду хорошим, ты не сомневайся.

На самом деле я знал, что у Светы в сентябре свадьба, и даже был приглашён на неё.

Потом к нам присоединилась Галя-пекариха, её подменил кто-то из бабушек-уборщиц. На столе появились, непонятно откуда взявшиеся, бутылка «Московской» и два огнетушителя. От вина я отказался, и мы с Ирой-бригадирой, усевшись на ступеньках перехода, делились жизненными проблемами. Она узнала, почему мне пришлось бросить техникум. А я, во всех, так важных для меня подробностях, как она первый раз рожала. Потом Галя-пекариха поделилась со мной проблемами детей и взрослых и кивала головой, внимательно прислушиваясь к моим советам бывалого воспитателя:

— Ты прав, Юра. Точно.

Потом мы со Светой немножко пообсуждали её подвенечное платье, и она согласилась, что оборочки должны быть пошире. Ведь кому, как не мне знать это? Уж в чём, в чём, а в свадебных нарядах-то я разбирался, будь здоров. Вторая Галя получила от меня дельный совет, что до брака ни-ни, а уж потом, пожалуйста, сколько хошь.

Лене-мукосейчице мне долго пришлось объяснять, что если она будет долго выбирать, так и к тридцати замуж не выйдет. И основной упор должна делать на мужика с жильём и без родителей.

— Ну, про жильё, козе понятно. Но почему без родителей?  — недоумевала она.

— А откуда же анекдоты про тёщ взялись?

— А если тесть? Бывает же сын с отцом живут?

— Тогда столкнёшься с другими проблемами...

— С какими? Отец, что ли, за мной ухлёстывать будет?

— Ты сама это сказала, не я!

Утром меня разбудили в расстоечной. Её 

почти сразу выключили, как только сломался конвейер.

На следующий вечер, отдав долг Свете, я пытался выяснить, кому ещё заплатить за остальные бутылки, но мне сказали, что не надо. И продолжение банкета уже ко мне не относится.

Прошло полмесяца. У нас немного сменился состав. Кто-то ушёл в отпуск. Была дневная смена с шестнадцати ноль-ноль до двенадцати ночи. Пришли две новые девочки из училища на практику, Зина и Люда.

На Зине, высокой, светловолосой, крупненькой девушке, мой глаз долго не задерживался.

А вот Люда... Люда невысокая, худенькая, темнолицая с каштановыми волосами, сразу покорила меня своей непосредственностью. Её милая улыбка заставляла моё сердце биться намного чаще. В её глазах я ещё не тонул, но купался с большим удовольствием. А её славные выпуклости, округлости и вогнутости, сбивали мои мысли в кучу. И улыбка идиота непроизвольно наплывала на лицо. Мне думается, что если любовь с первого раза существует, то это был как раз тот особенный случай, который довольно часто происходил в моей жизни.

У меня не было напарницы, что позволило подкатить к Ире-бригадире, поставить Люду ко мне.

— Что понравилась?

— Да она такая худенькая. Ей надо полегче работу.

Перед сменой Люда подошла ко мне:

— Бригадир сказала, ты просил, чтобы именно меня в напарницы к тебе послали.

— Ну да,  — злясь на вредину Иру, пришлось подтвердить мне,  — ты такая маленькая, худенькая. Здесь всё-таки, полегче.

— И всё? Больше нет причин? А бригадир мне ещё одну назвала.

«Ну, Ира! Спасибо ей! »,  — подумалось мне, а вслух:

— И, какую?  — покраснел я.

— Потом выясните,  — прервала нас одна из девушек. Принимайте смену.

— Люда снова обосралась!  — кричали злючки-тестомески. Люда краснела и расстраивалась. Я выключал конвейер, разбивал побольше стопок для неё, и мы продолжали. Все выбоины, впадины и подъёмы пола мне были известны, вагонетку закатывал и выкатывал готовую, без помощи девушки. Для меня это были игрушки. Света, моя первая напарница, поступала так же. Она никогда не смеялась и работала за себя и за того парня.

Чувство обретённой силы и мощи всё больше наполняло мой организм и сознание. Однажды, во дворе у Сергея решили померяться силой, кто у кого руку положит. Я победил всех парней-одногодок! Даже Сергея, а ведь он работал там же.

— Ничего не пойму? Как тебе это удаётся? Я не меньше твоего работаю?

— Тут кроме силы, технику надо знать,  — отшучивался я.

После обеда Люда, тронув меня за плечо, поинтересовалась:

— Юра, Ирина бригадирша, сказала, что я должна помогать тебе с вагонетками, а дежу одна закатывать. А у нас всё наоборот?

— Людочка, ты ещё не втянулась. Когда мы работали со Светой, она тоже так делала...

— И ты тоже... промазывал и не успевал ставить формочки?  — она была просто поражена.

— Ещё хуже, чем у тебя было. Давно приметил, девушки гораздо выносливее.

— Юра, Гале в больницу надо... Пойдёшь на печь?  — прервала нас Ира-бригадира.

— А ... что с ней?

— Тебе всё рассказать?! Ты ж у нас доктор по женским болезням!

— А кто 

сомневается? Уже иду.

Я подошёл к сухощавой бабушке уборщице, подменявшей на время обеда пекариху. Та лихо выбивала булки из формы, и транспортёр, радостно повизгивая и скрежеща зубами, уносил их в отделение погрузки.

— Позвольте Вас сменить, бабулечка-красотулечка,  — весело сказал будущий пекарь.

— С молоденькими заигрывай,  — улыбнулась та, отступая от печи.

Стодесятиградусный жар дыхнул на меня, и я стал укладывать формы. «Три секунды запаса. Не плохо»,  — подумалось мне...

Через три часа сломался транспортёр. Фортуна всегда усмехалась надо мной.

— Ирааа!  — заорал пекарь,  — транспортёр сдох!

— Чего орёшь? Я рядом, тебя подменяю.

Я оглянулся. К нам спешили работницы. Быстро подкатив пустую дежу, они стали складывать туда булки. Печь останавливать нельзя! Пекарь продолжал работать...

Пришли слесарь с электриком и поменяли двигатель. Транспортёр вновь заскрежетал зубами и, только-из-печи-свежие-булки, весело толкаясь, отправлялись в своё путешествие. Их непередаваемый аромат придавал мне силы. Пот периодически застилал мне глаза. Несколько раз я обжигал руку, но боли почти не чувствовал. Я плохо переносил жару. Было знойное лето. В цехе было очень жарко. А возле печи просто ад! Усталость, ехидно ухмыляясь, вцепилась в мои руки. Мне уже не удавалось брать сразу по две формы, и я выкладывал их по одной, едва поспевая за каруселью. Иногда булки застревали в раструбе, и терялось время на разборку завала. Карусель ехала, не до конца заполненная...

Людочка, улучив свободные секунды, подбегала ко мне со стаканом газировки и участливо спрашивала: «Как ты? ». «Нормально»,  — был мой ответ...

В самом конце смены у меня пошла носом кровь. Оставалось всего две минуты. Сменщица, рыжеволосая красавица Нина, увидев это, оттолкнула меня от печи со словами:

— У тебя кровь, иди, я доделаю.

— Где?  — удивился, отработавший всего полсмены, пекарь.

— Из носа. Ты что, ничего не чувствуешь?  — спросила подбежавшая Люда и снятым с головы платком осторожно стала протирать мне лицо.

— Ради этого я готов ещё раз постоять у печи,  — и мы, «вальсируя», направились к выходу из цеха.

— Ну, подожди же! Я ещё не всё вытерла. И надо кровь остановить.

В умывальнике она принялась мыть мне лицо. Вернувшись через несколько секунд, вставила вату в нос и попросила поднять повыше голову.

— У тебя что, ни разу кровь из носа не шла?  — удивлялась девушка.

— Ни разу,  — смеялся я, вытаскивая вату из ноздрей. Видишь? Уже не течёт.

— Ну, ты просто уникум! Всё, я в душ. Ещё очередь пропущу.

— Дождёшься меня? Я что-то хотел тебе сказать.

— Дождусь,  — видимо, догадываясь, о чём речь, улыбнулась моя любовь.

Мы сидели на лавочке в импровизируемой летней столовой, и я всё не решался.

Наконец, выдавил из себя, почему-то уверенный в отказе:

— Людочка, ты мне нравишься, и я приглашаю тебя на свидание.

— Хорошо. Я согласна. А где?

— Ты согласна?!!!

— Согласна. А где мы встретимся, и во сколько?

— Ну... Здесь у ворот пекарни в десять утра. У тебя окна сюда из общаги выходят?

— Нет. Но я посижу у Зины, и как тебя увижу, сразу выйду.

•  •  •

Я плакал... Слёзы лились из 

меня ручьём... Наверно, я даже рыдал... Кто вам сказал, что мужчины не плачут? Вот же бред! А может, я и не плакал? Может, всё это происходило внутри меня? А глаза были совершенно сухими, ну может чуть увлажнёнными? А какая разница?! Я не помню... Я сидел у себя в комнате и слушал через самодельные наушники прекрасную музыку группы Doors. Грустные воспоминания возвращали меня во вчерашний день...

Совершенно счастливый юноша выбирал цветы для своей любимой девушки. Это должны быть розы или тюльпаны? А может ей нравятся гвоздики? Чувствуя моё замешательство, продавщица решила помочь:

— Молодой человек, а кому вы хотите подарить цветы?

— Девушке... Моей девушке...

— Тогда, я бы посоветовала вам розы, белые розы — символ молодости и чистоты...

Дома я поставил три прекрасных цветка в вазу с водой и насыпал туда ложку сахара. Ну, а где бы я утром взял цветы? Магазин открывается в десять, и в это же время мне положено быть на свидании. Сам ведь назначил?!

Ночью мне плохо спалось. А кому бы хорошо спалось? Я думал, думал, думал. Куда пригласить, что надеть? Я мечтал о первом поцелуе, первых объятиях и может быть... а вдруг... Ну, нет! Скорее всего, нет!

О чём не думал? О том, что поутру, неплохо заскочить в аптеку и купить презервативов. Вот об этом я точно не думал! А надо бы! Родись я лет на сорок позже, мысли были бы совсем другие. И на свидание к цветам и конфетам пришлось бы присовокупить бутылку коньяка или шампанского. И куда пригласить выбор гораздо богаче.

Но это сейчас, а тогда выбор был не таков: в кино, зоопарк и погулять. В театр? Не получится — билеты должны быть куплены заранее. На пляж? Хорошая мысль! Но в тот день, как назло, было пасмурно. Поэтому, вооружившись коробкой конфет и букетом цветов, отглаженный и отутюженный с помощью материнского утюга и её же ручек, в новых, ни разу ещё не надёванных штиблетах, я направился на свидание.

До пекарни было метров пятьсот, ну, может, семьсот. Скорее всего, триста. Боясь опоздать, я вышел за полчаса. В тридцать пять минут, понятное дело, ворота пекарни гордо красовались перед моим взором. Я чувствовал себя полным идиотом с коробкой конфет под мышкой и цветами в левой руке. Мне почему-то вдруг подумалось, что Людочка не придёт. А сидят сейчас они с Зиной и, смотрят в окно на идиота в новых штиблетах с букетом и, весело ржут как две молодые лошадки, пришедшие на водопой.

Из-за угла вышла Зина... Её печальное лицо, мгновенно вытряхнуло из моей головы идиотские мысли... «Что-то случилось... Что-то случилось страшное с Людой... «. Было нежарко. Но по спине поползли липкие капли страха и отчаяния. Зина очень медленно двигалась... Как в замедленном кино... Вот она сделала шаг... ещё один... ещё...

— Здравствуй, Юра. Люда не придёт. Ей вагонетка на ногу упала. Ролик сломался, и она сорвалась... Она так кричала, а мы 

никак вагонетку откинуть не могли.

Я мгновенно представил монорельс на высоте почти двух метров и Людочку, тянущую за цепь вагонетку. Вдруг та застопорилась, девушка стоит возле неё и, раскачивая, пытается заставить двигаться. Внезапно та падает, Людочка не успевает отскочить и её стопа раздроблена двухсоткилограммовым грузом. Неудивительно, что они не могли сразу освободить её. Но что делала моя напарница этой ночью на пекарне? Ведь нам выходить сегодня вечером.

— Нас попросили выйти сегодня в ночь. Она сильно устала ещё с прошлой смены. Сонная была — невнимательная. Ирине-бригадирше втык теперь будет.

— В какой она больнице? Я хочу к ней поехать прямо сейчас.

— Нет, Юра. Не получится. За ней мама с папой приехали утром и забрали домой в Барабинск или Барнаул.

— Так, в Барабинск или в Барнаул? А у кого узнать поточнее? Кто у неё ещё есть из подруг?

— Только я. Юра, она просила тебя не совершать необдуманные поступки. Она просила передать, что ты ей очень нравишься. А врач сказал, что всё удачно и нормально срастётся, и через полгода она сможет танцевать. Знаешь, скорая через три минутки приехала! Всё так быстро. Ей повезло.

— Это тебе,  — и я протянул Зине цветы и коробку конфет.

— Мне? Но ведь ты хотел подарить это Людочке.

— Пусть будет, тебе... Не нести же мне их назад домой. Ну, просто... Пожалуйста, возьми...

— Спасибо...

Не помню, как я добрался домой. Зато я помню свои мысли. Мысли законченного эгоиста. Да я переживал за Людочку, я может даже плакал от жалости к ней, представляя, как ей было больно.

Я включил магнитофон и упивался жалостью к себе. К себе, что судьбе было угодно лишить меня свидания. Лишить прикосновения тёплых губ моей Людочки. Судьба не позволила мне слиться в объятиях со своей возлюбленной. И уж тем более... хотя, скорее всего — нет, думаю, Людочка не позволила бы...

Но кто знает... будущее всегда может измениться... И какое бы оно было? Вдруг бы вагонетка не упала? Или Людочка успела отскочить? А если бы я вечером сходил в аптеку...