Поэма. Вечер. Синие чернила

Вечер синие чернила

Льет без меры за окном.

Необузданная сила

Ветром давит в старый дом.

Разговор неторопливый

Вдруг споткнулся о стакан.

Захрустел грибок сопливый.

Дернул водку. Крякнул сам.

Будто с духом собираясь,

Молодой, набычив взгляд,

Ни к кому не обращаясь,

Вдруг промолвил невпопад:

— Пуритане отдахают!

Я могу наоткровя?

Вот сижу, молчу, гадаю,

Может, всё конечно, зря...

Может в пьянке повредился

Захмелевшей головой,

Только я спросить решился,

Ты не смейся надо мной...

И опять дымок струится

Узкой лентой в потолок,

В тишине, ума царице,

Новой выпивки рывок.

— Закуси!  — Да, вроде сыты.

Корнишончик на зубок,

И стеснения убиты.

Развязался язычок:

— Со своей у нас все гладко,

Только, как-то, не в струю.

Предложил бы, правда, Галке

Я морковину твою.

Просто так, для перемены,

Чтоб немного раскрутить:

Что ни ночь — лежит поленом,

Даже зло к другим уйти!

Может быть, хоть ты растопишь

Вечный лед в жене моей!

По загранкам — пол — Европы,

И нашел... подругу дней!..

•  •  •

Я лишился речи,

Вспомнив ладный Галкин стан,

Вспыхнул лампой в двести свечек,

Притворился, будто пьян.

А дружок потупил очи,

И обиженно ворчит:

— Только мне важнее ночи,

Тут уж вой, а то — кричи!

Так сложилось, по-дурацки,

Доигрались на троих,

Приглашал я раньше братца,

И стоял, глядел на них.

И от зрелища такого

Тонус мигом оживал,

Ведь дороже дорогого

Нежных губ жены овал!

Да и Галка заводилась

Так, что целый час подряд

То со мной, то с ним любилась

Без стеснения преград!

А теперь брательник съехал

В славный город Петроград,

Тонус сник, какое дело.

Вновь морозит Галкин взгляд.

Я, судьбой припертый к стенке,

Околесицу несу.

Молодой же пялит зенки

На потертую джинсу.

На вопрос, что поднят спьяну,

Как искать тактичных слов,

Коль штаны набухли рьяно?

Понял он: всегда готов!

Что я делаю! Охота?

После будет — горький стыд!

Не ходи, дурак! Болото!

Не кобель, по складу, ты!

«Посох» в глотку. Смачно фыркнул.

Муж сказался проводить,

Сделав знак сопеть в две дырки

И супругу не будить.

Чуть придерживая стены,

Чтобы качка унялась,

Он повел к жене замену,

Подтверждая в доме власть.

•  •  •

Она ждала, едва живая,

Так стыд и страх ее душил!

Испуг, ознобом прошибая,

Желанье жег, а не тушил,

Ушли: тревога и сомненье,

В волнах истомы поплыла,

Распались, задрожав, колени,

Едва на них ладонь легла.

Она была во всем покорна,

Куда и как ни повернусь,

И удивительно просторна,

А значит: дольше — это в плюс!

И с этой дамой я растаял!

И до того прибавил сил,

Что без числа сажал и ставил,

Ну, небывало крепок был!

Так возле часа наслаждался,

Пока в ногах не ослабел,

Пока что вздоха не дождался,

Чтоб мужа звал для этих дел.

Поднялся. Скрыла ночь румянец

За незатейливый отвод,

А он уже в дверях, поганец!

В одних трусах, мордоворот.

Тут спала ткань, и я увидел,

Такой, что вряд ли и сыскать,

Вдруг стадо стыдно и обидно:

Ну, кабы мне такую стать!

А он опять:  — другие бабы

Визжат от счастья и орут!

Одна мечта, и дома так бы,

Ан нет! Её ж другие прут...

Обидно, брат, такое дело,

Когда почти что до колен

Висит с любимой мертвым телом

Ладонью неохватный хрен!

В душе сочувствие пригрелось

Тому, что третий им — запал,

Что гордость до гола разделась,

Когда жену другим отдал,

А как им быть? Навек разлука?

А если глупая любовь?

Вот это — боль! Вот это — мука!

Попортила изрядно кровь!

И не было меж них упрека,

Горячий шепот про любовь,

Да собирание по крохам

Того, что в семьях греет кровь.

Я — в коридорчик потихоньку,

Чтоб не вредить в чужой беде,

И горечь всхлипов слышал только,

Да тяжесть вздохов по судьбе.

•  •  •

Вечер синие чернила,

Затопив окно, пролил.

Псих,  

несчастный, с ярой силой

Милую свою любил.

Но про то писать не стану.

Где супруги, там — табу,

И прилично, хоть местами,

Отпишу про их судьбу.

А еще про Николая,

От его лица идет

Сказ про то, какая злая

Жизнь, холодная, как лед!

•  •  •

Обдул ветерок. Я по лужам,

Не чуя земли и воды,

Бреду человеком снаружи,

А сущностью — танкер беды.

В нем волны и стонут и плачут,

И бьются о борт корабля...

Штормит. Остановка маячит,

И снова упал, ах ты тля!

А дома, наутро, всплывает

Из памяти с грязью белье,

Вновь стыдно, что Вовка вскрывает

Секреты, свои и ее!

А может я зря ужасаюсь,

И принял за истину бред?

Ну, кто, мне скажи, напиваясь,

Откроет интимный секрет,

Что он — не мужик, водиночку,

И так уж сложилось судьбой,

Что делят с Галиною ночку

Братья, то — один, то — другой!

И хочется верить, что бредни,

Да помнится телу ее...

Ох череп, ты череп, мой бедный!

Опять эта мерзость клюет!

Мурашками боль пробежала,

Кочан перезрело трещит.

Похмелье шершневое жало

Вонзало сквозь лысины щит.

•  •  •

2

Сколько раз за слабость я себя казнил!

Ведь супруги образ мне до боли мил!

Ведь ее объятья предпочту иным,

Только память ночи не ушла как дым!

И однажды встретил Галочку в толпе.

И зарделись оба, вспомнив о себе.

И пробилась нежность сквозь пожатье рук,

И прижавшись телом, обвилась вокруг.

Голубые взгляды горечи полны.

Просят как пощады: полюби хоть ты!

За окном кафешки талые ручьи.

В сердце — головешка жалости бурчит.

Томное волненье. Шепот: «Приходи!

Прекрати мученье у меня в груди!

Лишь с тобой прекрасно было мне в тот раз,

Ты любил не грязно, Знаешь, как сейчас? »

И в оконце глядя, выплеснула стон,

Как жене устроив дома «Кошкин дом»,

Нужного знакомства расширяя круг,

К ней «друзей» бессчетно приглашал супруг.

Только отдуваюсь. Верить мочи нет,

Так ведь не бывает, если все — не бред!

А она, бледнея: «больше мне не в мочь!

В ужасе сжиматься, ожидая ночь! »

И опять моленье робкое в устах:

«Я на все готова, боль стерплю и страх,

Лишь уйми мученье у меня в груди,

Пусть хоть на мгновенье, слышишь, приходи!

К горькой бабьей доле смилуйся теплом,

Приголубь по воле, и возьми потом:

Не в любви хотенье, не в пустой разврат,

Ты — мое спасенье, не хочу назад!

Как сказать, не знаю, и распять свой грех.

Мрака накопилось с чередой утех.

Непристойны ночи стали у меня!

Вырваться — нет мочи, только жажду дня.

Ты — моя надежда. Горю пособи,

И узнаешь нежность всей моей любви!

Замени собою тех, с кем душу рву,

Но любимых мною, даже по утру. »

Помолчала, мучась тайное сказать,

Будто обнажаясь, душу истязать.

И с лицом в ладонях, люди так не врут,

С дрожью и слезами зашептала вдруг:

«Он, бесспорно, спятил, если, много раз,

Клал меня под свекра чтоб смотреть на нас!

Но, чистейший ужас, а ему — азарт,

В дни, когда Андрюшка навещает, брат...

Думала, я знаю, что такое стыд!

Но, мура какая: свекор со мною спит!

Стыд сжигает душу в самый сладкий миг,

В миг, когда в глубины семенем проник

Взяв почти что силой, плюнув на родство,

Младший братик, милый, прыснув естеством.

И мутится разум — сладость, без краев!

Тело раз за разом просит вновь и вновь!

Близко шепот мужа: «Глубже суй, Андрей!

Выдай прямо в матку, ты по вкусу ей!

Твоему мечтанью не помеха стыд! Пусть твоя сестрица от тебя родит! »

И безумье брата мне передалось,

Вожделеньем тело в миг 

отозвалось.

Отдалась, не мысля больше ничего.

Разрыдалась — выстрел спермы. Горячо.

Брат любил до зорьки восхожденья дня.

Встала утром — горько. Душит стыд меня.

Как могло желанье от него родить

Вспыхнуть моментально и поработить!

Но и в этой пробе стыд не вышел в рост.

Через месяц двое, поднимали тост:

Младший брат, Андрейка, старший брат, Олег

Собравшись с сестренкой разделить ночлег.

А супруг смеется: «Главное начать,

Чтобы под завязку матку накачать!

Я ж другой повадки — всей округе мил,

А свою сбрюхатить не хватает сил. »

Тело предавало — отдавалось им.

Сладостно туманил мне сознанья дым.

От того, что знала с ними слиться — грех!

От того, что мужем делена на всех. »

•  •  •

Я выслушал ее без звука.

Ошеломленный, невпопад,

Пообещал стать верным другом,

Остановив ее разврат.

Потом мы оба повздыхали,

Даря друг другу томный взгляд.

Во мне все чувства полыхали,

И понял, что уже навряд,

Отмечен верностью супруге,

Закончен будет разговор,

И вверю Вовкиной подруге,

Хотя б на время, свой прибор.

И пусть братишки устыдятся,

Оставив прелести её,

А свекор и сынок — смутятся

Услады под своё враньё.

Так думал я, интеллигентик,

Не зная собственный народ,

В кармане теребя билетик

В автобус, на родной завод.

•  •  •

3

Ох и влип я, братцы, ныне по весне!

Жизнь текла сквозь пальцы, будто бы во сне.

Да и как поверить, что жену любя,

Ночью брал другую, и дарил себя!

Становилось душно, тошно от стыда,

На «приду ли снова», отвечал ей «да».

И опять Володьки хитрые глаза,

Чёртики в постели и в душе гроза.

Тяжело, не сразу разрубил узлы,

Вовкин взгляд опасным мне казался, злым,

Закралось сомненье в истинности бед.

Молодых супругов, повторявших бред.

В майской тихой ночи твёрдо заявил:

Нет ни прежней мочи, ни душевных сил!

•  •  •

А на воле песни пели в кронах лип десятки птиц.

Тротуары свет пролили из улыбок встречных лиц!

Праздник! Радость возвращенья, и ликует в теле кровь!

Про себя молю прощенья у жены, ища любовь!

Жизнь прекрасными крылами недотёпу обвила,

И окольными дворами радостью домой гнала.

Что случилось — не ответить изумленью, но супруг

Начал пылесос приветить, и помойку вынес, вдруг.

Это дело благосклонно приняла моя жена,

Трепетала даже лоном, как вчера обручена!

Разве можно рядом ставить нежность и сплошной обман!

И прозревший, понял братцы, то, какой я был болван!

•  •  •

Вован с супругою своей

Спокойко, после сообщили,

Когда с работы выходили,

Что был у них давнишний план.

Любители шальных затей,

Нарочно всё изобразили,

Так, будто Галку брали силой,

Чтоб я попался в их капкан.

Я приглянулся даме сей,

Они ж со свадьбы свинговали.

У них с обменом побывали

Пять пар в трёхлетний балаган!

Да, уж, наслушался муры!

Теперь, во всё не очень веря,

Я двигался тихонько к двери,

Не выпустив обиды пар.

— Ну, извини, всё вкривь пошло!

Мы вас, с женой, не приглашали,

Когда пять пар перемешали,

Но, ты — моей на сердце пал.

И всё бы вышло хорошо,

Нам узы вовсе не мешали,

Да Галочке от секса шалой,

Был нужен — ты, и ты — попал.

И смех и грех! И мир и дружба.

Со вздохом обрелись опять.

Всё восстановлено, как нужно,

И друга не боюсь обнять!

Но долго после вспоминался

Бредятины той огород,

И, как искусно загоняли

К себе, в сексующий народ!

•  •  •

4

Уж весна завершила цветенье.

Зелено разлилась по садам.

Постепенно уходят в забвенье

Первомайские: глупость и срам.

Лето ж жаркое выдалось, душное,

В пекле города клинит мозги.

Все, кто могут,  — под дачными душами,

Если озера нет иль реки.

•  •  •

Плюс тридцать два в Москве не 

то же,

Что на лугу, да у реки!

Дуреет выхлопом прохожий,

У глаз — бессонные круги.

От разогретого асфальта,

С его бескрайностью полей,

Мечта одна: бежать с Арбата,

Вёрст за сто, где в тени ручей.

Блажен владелец старой дачи,

Там сосны скрыли неба высь!

Не той, в шесть соток, где ишачат,

А той, где б строфы родились!

С претензией на багородство,

Или богемность, наконец,

Такая дача — прелесть просто.

Её владелец — молодец!

Но, не всегда, бывают часто

Наследнички ни — в пап, ни — в мам,

И дача — брошена. Ужасно!

И тот час в груды скоплен хлам!

Затем сгнивает, потихоньку,

Без твёрдой воли и руки...

Такую вот, в глухой сторонке,

Отдали Галке старики.

Стеной жасмина отгорожен,

От всех соседей в стороне,

Когда-то, видимо, ухожен,

А ныне и дорожек нет.

Всё заросло цветеньем бурным:

С мансардой домик, душ, сарай.

Уход — оценкой: крайне дурно,

Поэту — первозданный рай!

Здесь перед домом, на лужайке,

Тонувшей, некогда, в цветах,

Беседка с каменной мозаикой.

В полу, и хмелем — на стенах.

Шпалеру ту, что покосилась,

Бинтами зелени укрыв,

Как прежде вальс кружить просила,

Присесть на лавке, отдохнуть.

Вливали радостную силу

Уединенье и покой.

В начале века, верно, жили

Аристократы, на такой!

Красивость старой русской дачи!

Вздох о чужих, коль нет своей,

Родится тут же, не иначе,

Вот где б пожить на склоне дней!

Но, испугался, не скрываю,

И стушивался в этот раз,

Когда трёхлетие справляя,

На свадьбу пригласили нас.

Я б отказался, вне сомненья,

Развратной пары сторонясь,

Но у жены — другое мненье,

Когда асфальт скисает в грязь!

•  •  •

5

Мы с подарком не мудрили:

Два комплекта простыней,

И вполне готовы были,

Взяв отгул на пару дней.

Что одеть в жару такую,

Чтоб нарядно и свежо?

Выделиться не рискуя,

И в жару — не тяжело?

Собиралась, примеряя,

Обстоятельно жена,

Всяк супруг видал и знает,

Пытки той хлебнув до дна:

Так, наверное, не очень!

Что молчишь! Ну, подскажи!

Шовчик здесь не так прострочен,

В этом — жарко, отложи!

Я вздыхал и отдувался,

Взгляд бросая на часы,

Но наряд не состоялся.

Лишь марлёвка, да трусы.

— Нет? Тогда поеду голой!

На тебя не угодить!

Град язвительных уколов,

И растёт желанье взвыть.

Крик затих. Угасла смута.

Сарафанчик на шнурках

Обрисовывает круто

Грудь, топорщась на сосках.

Ткань тонка, с кокетством дружит.

И на солнце манит взгляд.

Лёгкость трусиков из кружев.

Две детали — весь наряд!

Как везти жену родную

В дом, где муж — такой кобель!

Объясняться не рискнул я,

И открыл входную дверь.

А на улице, вгляделся.

Вижу вдруг и там и тут,

На супругу зря вскипелся.

Все, почти, в таком идут!

•  •  •

Я б отказался, вне сомненья,

Развратной пары сторонясь,

Но у моей — другое мненье,

Я ж не открыл про эту грязь!

Сжимался страхом и виною

Души беспомощный комок:

Вдруг приударят за женою,

А я и рассказать не смог,

Про хобби вольной в сексе пары,

Про опыт по замене жён,

Про кино-, фото — мемуары,

Которыми был сам сражён!

Авось — великое спасенье

В надежде на судьбины путь!

Сжал зубы, бросив опасенья:

Авось проскочим, как-нибудь!

•  •  •

Моя щебечет беззаботно,

С гостями обсуждает стол.

Я — напряжён ещё, конечно,

Но, уж прилично загружён.

А впрочем, зря всего боялся.

Отцы, братья, друзья, зятья,

Никто ничем не выделялся,

Видать, напуганным был зря.

Всё как у всех: потанцевали,

Доели праздничный пирог.

Деды, прощаясь отбывали,

Мы в сумерках варили грог.

Моя кокетничала вволю,

И я, уже почти дозрев,

Видал терассу. Под луною,

Две тени, словно барельеф.

Её смущала чем-то Галка,

Шепча на ушко свой рассказ,

А я — осиновою балкой,

Как без ушей, и как без глаз!

Народ слегка угомонился,

Но брошен клич идти к реке,

Никто в жару не уклонился,

И мы пошли рука в 

руке.

«Ты знаешь, Галка рассказала

Такое, что меня трясло!

Ну, из кино, про это знала,

А так — впервые, повезло!

Она призналась, по секрету,

Что все, кто в гости приглашён,

Её знавали прошлым летом,

И даже тесть не обошёл!

И были с ней родные братья!

Под масками, чтоб не смутить,

В их новой баньке, на полатях,

Ну надо ж ненасытной быть!

Уж так про это говорила,

Что мне желанье всё свело,

И любопытство, странной силой,

К мужчинам этим повлекло!

Заметив, Галка предложила

Взять ночью Вовку не обмен,

И, так спокойно сообщила,

Как будто муж мой — супермен!

Ну, я, конечно, отмолчалась,

А у самой застрял вопрос:

Ты б, согласился, если б сталось?

Из любопытства, не в серьёз?

Чтоб нам наутро, как приснилась,

Незабываемая ночь!

Окажем же друг другу милость!

Решайся! Все сомненья прочь!

Я взволновался новой правде:

Опять успела наплести!

Уймись ты, Галка, Бога ради!

Ну, сделал глупость! Отпусти!

— И как, коварная подруга,

Меня мечтает получить?

Здесь, прямо на глазах супруга?

В зубах к полатям притащить?

Всё, надоели эти сказки,

Нет, надо с ней поговорить!

Мне — целый вечер строит глазки,

Супругу хочет совратить!

Пойду, и всё скажу, пожалуй,

Уж пьяным слушать бред — не в мочь!

А ты: губищи раскатала,

Как блядь, хоть с кем-нибудь на ночь!

Дурак! Зачем жену обидел!

Напился, дурень, так молчи!

Вон, как переменилась в виде,

Блестя слезинками в ночи!

А может, ей во всём признаться,

Теперь, похоже, всё поймёт,

А если сексом заниматься

В зачёт моих измен пойдёт?!

— Я пробегусь, найду Галину,

И скоренько к тебе вернусь,

Не суперменом, но мужчиной,

А Вовка, твой — подлец и гнус!

— Ревнуешь, милый! Очень рада!

Но, если ты с ней побывал,

За верность мне твоя награда

В том, что жену блядвой назвал?!

Ступай же, если не пугает,

Что потеряюсь, невначай,

Ведь ночью всякое бывает,

Уж ты, на утро, не серчай!

— Ну, перестань! Я тут же, мигом!

Я только стерве пасть заткну!

Похоже. Новую интригу

Супруги на двоих плетут!

— Мне что, одной идти купаться?

— Я мигом! Встретимся в реке!

— И долго голой оставаться,

С колечком только на руке?

Затем молчком совсем разделась,

Досадуя, вошла по грудь.

Вздохнув, в речной волне присела:

— Я отплыву, вдруг, кто-нибудь!..

•  •  •

6

Галину не нашёл, конечно,

Зато супругу утерял.

Нескоро отыскал, за речкой,

Там, где костёрчик чуть мерцал.

Пять удальцов. Бутыль по кругу,

Шестая — мужняя жена.

И нет в лице её испугу,

Хотя совсем обнажена.

Её сгребает, то и дело,

Полапать, чья-нибудь рука

Меж стройных ног. Родное тело,

Да с поцелуями соска!

В глазах — томленья поволока,

И вся в желании дрожит,

И, понимая видно плохо,

Смеясь, тихонечко блажит:

— Со мной такого не бывало,

Чтоб захотелось сразу, вдруг.

С чужими прежде не бывала,

Из опыта — один супруг.

А тут такое накатило!

Так захотела — аж трясёт!

Чтоб прочим не обидно было,

Метайте жребий, кто возьмёт!

Ребята прыснули от смеха

Наивной женской болтовне,

Определённой, как утеха

На всех хозяина презент.

Я крадучись дошёл до круга,

Внутри которого — жена.

Во власти многих рук подруга

На негу ласк осуждена.

Вдруг на пути моём помеха.

Володька, бывший в темноте

Заслоном встав, с позывом смеха,

Заговорил о доброте:

— Ну ты жучила! В самом деле,

Такую от меня таил!

Во, хороша лицом и телом!

Видал, как кровь в моём взбурлил!

То, что торчало — было нечто,

Да, впрочем, и зимой видал,

Такой воткнёт, и изувечит,

Но, сам привёз, ведь сам позвал!

А он продолжил, без смущенья,

Про то, что красен платой долг,

Про предвкушенья ощущенье,

И то, что голоден, как волк!

•  •  •

— Вот где 

стыд, дружок, и горе,

Вот, где истинная боль!

Ладно, выпью водки море,

Ты не друг, видать, мне боль!

— Да остынь, придумал, тоже!

Я же знаю, не тупой,

Чтоб таранить между ножек

«Птичий глаз» своей елдой!

Ты смотри, какое дело.

Карта жизни правит бал:

Зуд изводит бабе тело,

Просит, чтобы отъ... бал!

Напилась и стала шалой,

Голодна — хоть под коня!

Пусть ребята, для начала,

Разработать под меня!

Брат и тесть мой, с сыновьями,

С возрастанием войдём.

Хочешь, первым, перед нами,

А за ней приедешь днём?

Не печалься. Всё устрою,

Ведь сама к нам приплылала!

Свежей водочкой напоим.

Всё забудет, с кем была!

Через сутки, будет утром

Сокрушаться, чисто блядь:

И чего я жалась, дура!

Как моя, ни — дать, ни — взять!

Может я бы и не вспомнил,

Но твоя сама пришла,

Мол, за твой должок исполнит,

Как бы ночь не тяжела...

Так что, Коля, хоть и жалко,

Но, такой — хочу должок!

Не надейся: вставлю палку,

Ей под самый корешок!

Не греши: ещё не повод

Для разрыва секса ночь!

Вон, мой тесть, лелеет хобот,

Всё путём! Оттрахал дочь.

Что ты думаешь?! Рыдала,

От позора и стыда!

Но, ни — шума, ни — скандала.

Ни в полслова! Никогда!

После, через месячишку,

К ней, отец, разведав путь,

Часто парил в дочке, шишку,

А стеснения — ничуть!

Да и дочь ему призналась,

Что хотела блядонуть,

С ним, с отцом, как ей мечталось,

Иль, хотя бы, с кем-нибудь!

А твоя, скажи мне честно,

Между прочим, как пустяк,

Говорила ж: «Интересно,

Хоть разок нарушить брак!?

Только раз, из любопытства,

Полюбиться не с тобой,

Просто, чтобы убедиться.

Лучше всех — любимый мой!

Что приснилось, как с мужчиной,

Чуть похожим на отца... ,

Что хоть раз — необходимо

Знать другого молодца... »

Видел я, как очень скромно,

И униженно, она,

Галочку про мой огромный,

Слушала, заведена!

Если ты такой, правдила,

То признайся, что твоя,

Этим вечером ходила,

Клитор пальчиком давя!

Ведь полнит желанья сила,

Ей и губки и сосок!

Или, может, не просила,

Этой ночью, лишь разок!?

Думаешь, её «мочалка»,

Дырка мужниной рабы,

Так нужна? Нет, просто, жалко

Видеть то, как жили — вы!

Ты — и Галку пожалеешь,

И жену к груди прижмёшь,

Ей туфту, про верность мелешь,

А другому с ней:  — не трожь!

А она, простая, любит!

Лишь мечтая, что, хоть раз!..

В жизни кто-то приголубит,

Уважение воздаст.

Скажет море комплиментов,

То, что мужу — повезло.

Ради этого момента

Ей и надо, всем на зло!

Эгоист ты, видно, Коля,

Тихо пользуешь жену,

Всё в запретах, да неволе,

Подари ж ей ночь! Одну!

Что, слабо тебе с супругой

Жизнь построить на любви,

Без вины друг перед другом,

Без запрета быть с другим?!

Чтоб с возвышенным желаньем

Милая была верна,

Из супруга обожанья,

Ложью не осквернена!

Ты — долгов наделал с Галкой,

Ты — за сладость предавал!

И тебе жену не жалко

Было, что другую знал!

Ты пойми: чтоб подытожить

Ложь меж вами, прежних дней,

Должен я с твоею то же

Сделать, что и ты — с моей!

А твоя умнее мужа!

Эту правду поняла,

И, махнув водяры, тут же

Галку с просьбой обняла.

Галка дарит ей прощенье,

Но в обмен на ночь в любви.

В чём тут дружбы ущемленье?

Коля, совесть не гневи!

Я могу тебе, по дружбе,

Право первенства отдать,

А вот хуже или лучше

Для жены — тебе гадать!

Я от ужаса немею.

Что ответить? Первым быть?

Опустив глаза краснею:

— Как потом мне с нею жить!

Не простит, когда очнётся,

Разлюбимая моя.

— Вовка, сердце не сожмётся,

Наш союз вот так, к нолям?!

— На-ка, выпей! Думай трезво!

... Охренел по столько пить!

На халяву, ты, брат, резвый!

Ну, как теперь с тобою 

быть?!

Что тебе ответить, Коля,

Если ты, такой чурбан,

Не сечёшь: средь женской доли

Есть один на всех изъян!

Все тихонечко мечтают,

Чтоб с чужим, на стороне!

Годы молодости тают,

Впечатлений новых нет.

Так, однажды, начинают

Втихаря с другим блудить,

Я же, лучше, полагаю,

До беды не доводить.

Выбрать день, и, подконтрольно,

Ночь супруге подарить,

Чтобы после, в жизни поле,

С верным другом говорить.

Без утайки и секретов,

Как положено, в любви,

Подари ж, любимой, это!

Сам к другому позови!

Разве ты — скупец и скряга?

Иль с невольницей живёшь?

Для любимой, ты, парняга,

Сердце с болью не сожмёшь?

Ты ж для милой — на край света!

Так супругу выручай!

Будь мужчиной без завета,

Громко в голос, отвечай!

Пусть любимая узнает

Наяву, каков муж есть!

Святость чувства сохраняя,

Чтоб сберечь супруги честь!

Встали, пьяные супруги.

Возбужденье — через край

А не божеские слуги

Страсть рисуют, будто рай.

И сомлевшему, изрядно.

Говорит Володька вдруг:

— Для жены, столь телом ладной,

Ты подаришь ночь, супруг?!

Чтобы ей не знать измены,

И неверности стыда,

Ей, с вагиной, полной спермы,

Всё простишь? Ответь ей!

— Да!

— Ты, законная супруга,

Всех, кому супруг отдал?

Ты простишь, и боль и скверну,

Милому? Ответь нам!

— Да!

— Для услады безграничной,

Или времени труда,

Муж жену в число публичных,

Отдаёшь, ответь нам?!

— Да!

— Каждому, кто возжелает,

Без числа себя отдать,

Как мужчина пожелает,

Обещай, супруга!

— Да!

Оба трудно и нетрезво,

Мы с женою обнялись,

В перевозбуждение чресла

В вечной сладости слились.

•  •  •

7

С позорной участью смиряясь,

Вновь вижу лишь её одну.

Не думалось, не представлялось,

Не верилось, что я шагну,

Приняв участие в разврате

Не чьей-нибудь, жены, своей!

И стану первым в многих ряде,

Излившихся, со страстью, в ней!

Но я не мог не быть с супругой,

Сгорая в страсти от любви,

Знал, что потом отдам по кругу,

Но грязи не было в крови.

Ведь знал, что рано или поздно

Предъявлен будет Вовкой счёт,

Нахально и неблагородно

Возьмёт любимую в зачёт

Жены, своей, видавшей виды,

По блядски бритой наголо,

И только горько от обиды,

Что обведён был так легко!

Шагнул, и обнялся с подругой,

И закружилась голова,

И растворилась вся округа,

Дела забылись и слова...

Она стонала в каждом слоге,

Прося меня «ещё, ещё! »

Дружок поник, пролившись снова.

Не зная, буду ли прощён,

Скатился, уступая лоно

Разгорячённой и родной,

Но награждён протяжным стоном

Сменивший, овладев женой.

Она в безумии металась,

Их именем моим звала,

И семя каждого вбиралось,

И страсть безудержной была.

А я смотрел, уйти не смея,

Оставив здесь свою любовь,

От горя плача, цепенея,

И, ко стыду, желая вновь.

К заре она совсем сомлела,

С трудом пройдя повторный круг.

В кисель расслабленное тело

Заполучил мой враг иль друг.

Деревенелый, до предела,

Все десять дюймов черенок,

Не толще, чем у племенного,

Любимой ткнулся между ног.

Он наживлялся еле-еле,

Под стоны на две трети вполз.

Переворот на белом теле,

И под супругой «дикий лось».

Друзья её сажали, с силой

Давя на плечи, нанизав,

Пока всего не поглотила,

Рубахой потной рот зажав.

А то б под утро пробудили

Деревни, спящие окрест,

Рыданья боли при насилье

Проникновенья — женский крест.

Потом у них пошло свободно,

Так, будто ежедневно. Шок.

Тесть зятю пособлял охотно,

Приподымая, как мешок,

Полубесчувственное тело,

Он многократно отпускал,

Растянутую до предела,

На раскалённый, как металл.

Вагиной с сиськами, не более,

Была для них моя жена,

И лишь для вскриков страсти с болями

Душа единственной нужна.

Тот тесть поигрывал с Татьяной,

Ласкал, то — клитор, то — соски.

То, вдруг, покрутит, то — оттянет,

То — между пальцев защемит.

Вот, так и ездила родная:

Тихонько ахая, скуля,

Скользя от края и до края,

По монстру, как 

простая бля.

И я готов был провалиться

От этих хлюпов между ног,

Почти бесчувственной блудницы,

Которой уберечь не смог.

И был стыдом клеймен сурово,

И был глазами обвинён,

Пока дружок раз восемь, снова,

Поскольку пенисом силён.

Когда же, я конца дождался,

Самец рычал, что было сил,

Минуты две опорожнялся,

И, всё, что можно, затопил.

Её с пытальщика подняли,

И уложили на песок,

И даже одевать не стали

Ни сарафан, ни босоног.

•  •  •

8

Заря сулила новый жар

И всё привычно возвращалось

К улыбкам всех неверных пар,

И новых клятв не обещалось.

Теперь я всех узнал легко:

Два Галкиных, и Вовкин братья,

Отец Володькин близ него,

И парень, наш, с работы. Здрасте!

Эх, только б он не разболтал!

Иначе после — хоть уволься!

Его, признаться, мало знал,

А если б знал, какая польза?

С женой на ручках поднялись

До самой Вовкиной усадьбы,

Очнулась, слезы пролились.

Стыдимся. Ласково сказать бы!

Одежду братья принесли,

А я не мог отлипнуть глазом:

По бёдрам с живота ползли

Подтёки — белая зараза.

Она, не глядя на меня,

Рассеяна в своём позоре,

Унижена при свете дня,

Забавой в ночь, ценою в горе.

В дому ещё совсем темно.

Мужей неверных жёны спали.

В душе и пусто и срамно:

С единственной чужими стали!

Галина, верно рассчитав,

Моей давно согрела баню,

Сготовила отвар из трав,

Приказ дала: несите, Таню!

А мне всё чуда, так ждалось!

А я всё верил в силу чувства.

Не уходилось. Не спалось.

И, лишь от глупой грусти — пусто.

Курилось долго у крыльца,

Пока супруга подмывалась,

Да слушал бабьи голоса.

Что было ночью обсуждалось.

•  •  •

9

— Я думала — один, ну, двое,

А больше — просто не смогу!

Что будет тело — чуть живое,

Иль сдохну, на втором кругу!

— А я тебя предупреждала,

Что станешь царствовать в ночи!

— А под Володькой ты устала?

— Да так! Но киску подлечи!

Чудно, но я не помню боли,

Хотя теперь — там всё саднит!

— Отлюбишь вновь число любое!

Ты, девка,  — просто динамит!

— Я Вовку знаю — не отлипнет,

Пока что не зачнёшь под ним,

Его заводят крики, всхлипы!

Ты как? Под вечер повторим?

— Не стоит: в теле сил — нисколько,

И знаешь, чешется, меж ног,

Ведь я попробовала только,

Да своего вернула долг!

— С тобой вернёмся к этой теме,

Теперь же — спать, в родимый дом,

И не забудь помазать кремом.

Ну, отлежишься, и потом...

Наш ствольный взвод тебя серьёзно,

Как видно, ночью, распахал!

И мой, потом, вломился грозно!

— И изнасиловал, нахал!

•  •  •

Мне утра небо, как с овчинку!

Башка гудит, а мыслей — нет.

Воспоминанье вечеринку

Суёт с издёвкой, нет да нет.

В полубредовом наважденье

Крутила память вновь и вновь

Кино про чести пораженье,

В желанье воскресить любовь.

Жена давно ушла из бани,

С подружкой новою своей,

А у меня перед глазами,

В ушах, всё, связанное с ней.

•  •  •

Мохнатым, раскалённым кругом

День прокатился. Как не жил!

Измучена жарой округа,

А я себя лишь потрошил.

А я забыл часы обеда,

Полуденный, беспечный сон,

Ни темени не знал, ни света,

Лишь трибунал творил закон.

•  •  •

10

Обед был поздним, оказалось,

В дом собрались часам к семи,

Гостей ватага разбежалась,

Остались близкие семьи.

Да так и легче, коль не видеть,

Владевших суженной твоей,

Кто видел, в непотребном виде,

И будет помнить много дней

Позор напившегося мужа,

Из недотёп, и слабака,

Сидящего, по чресла, в луже.

На шее с биркой дурака.

•  •  •

К новой ночи воздух загустел.

Сердце стонет в боли и тревоге.

Милая, прости, что не посмел

Увести от брошенной дороги!

Что, в безумной жажде не узнав,

Опоенья грязной страсти зельем,

Не унес любимую, подняв

На 

руки, от дикого веселья!

Стыдно, сам не знаю, как я смог:

Подошёл и уложил супругу,

Первым был, под вздохи нежных слов,

И отдал любить другим, по кругу...

•  •  •

Страшусь увидеть взгляд супруги,

Укор за ночь черней ночей!

Уже ни красота округи,

Ни пекла спад не по душе.

Чудно, что за столом лишь жёны,

А где же бравые мужи,

Из тех, кто с пьяной, обнажённой,

Той ночью доблестно пожил?

Галина долго не ломалась,

За руку к бане подвела.

Жена по стонам узнавалась,

В оргазме бурном поплыла,

И не посмел сей стон нарушить,

Миг наслажденья погубить.

Побагровели щёки, уши,

Мелькнул вопрос: быть иль не быть.

А сводня, будто угадала,

И поспешила пояснить:

— Она сама так пожелала!

Уж так просила вновь любить,

Что сердце дрогнуло в волненье,

И я их в баню провела.

Твоя ж, забыв про утомленье,

По разу с каждым побыла!

В измученном желаньем теле,

Проснулась новая волна...

Бедняжке, страстной в этом деле,

Нужна мошонка не одна!

Я прежде тоже испытала,

И знаю этот сладкий грех:

Сама стыдливо лепетала,

Безумно жаждая утех!

Вновь за стеной любимой хрипы

Сменял протяжный томный вскрик.

Там сладко проникали рифы

В трюм корабля моей любви.

Не долго длится передышка,

И снова, радостная песнь.

Я оглушён, как взрыва вспышкой,

Смеркается несчастья день.

Так, просидев в тоске, без срока,

Примерно час, а может, два,

Любимой стоны слыша только,

Я, даже глаз не открывал.

Вновь, слышу рядом Галкин шёпот

Смириться с похотью жены,

Мол, прежнюю её — прохлопал,

И ей одни самцы важны.

Учись ласкать жену по кругу,

Коль без неё в душе беда,

И отдавать без боли другу,

Когда до боли голодна!

Пойми. Она не станет прежней,

И все мосточки сожжены,

Когда всю ночь то — зло, то — нежно

Спускали вглубь твоей жены!

Восторг утех любви по кругу

Вернёт жену под них рабой,

А память семерых, супругу

Как будто разведёт с тобой.

И станет страстное томленье

Отдаться множеству мужчин

Толкать на поиск продолженья,

Измен всё новых, без причин.

Супруге до смешного мало

Троих уже сегодня днём!

И то, что с нею ночью стало,

Ни ты, ни я — в ней не свернём!

Там, у реки, ещё вначале,

Под звёздным небом, на траве,

Ей матку спермой накачали,

А это «клинит» в голове!

Поверишь? Злого не желаю,

Уж так сложилось, так срослось!

Все ощущенья помню, знаю,

И мне сей путь пройти пришлось!

В ней ощущенье; матка — мячик

Внутри. Всё чешется, зудит,

Так, что одно в мозгу маячит:

Кто эту пытку прекратит!

Сильней стыда или смущенья

Стремленье утолить сполна

Весь мир затмившее томленье,

Нахлынувшее, как волна.

Так будет повторяться снова,

С тобой, а бросишь — без тебя,

Чтоб ощутить в себе любого,

Из крепких пенисом ребят.

Что пожалели, и воткнули,

И разложили на скамье.

По кругу бабу крутанули,

Пока она горит в огне,

Не осуждай свою супругу.

Теперь она совсем не та,

Оставь её на сутки другу,

И не пеняй на ворота

На месте узенькой калитки,

Пробившей девственный забор,

Теперь свой груз везут телеги,

Проигран будет с блядством спор!

А, коль любовью окрутили

Так, что готов махнуть рукой

На всех, кто с ней сегодня были,

И снова будут в день другой,

То должен знать: она остынет,

Поест, немного отдохнёт,

И, вновь припрёт, и вновь нахлынет

Безумной похотью пихнёт

Под футболиста, тракториста,

Соседа, слесаря, иль пса,

Пока дурашка не смирится,

Отдавшись всем, вплоть до отца!

Поверь, ей лучшая награда.

Твоя любовь в кругу других!

Поверь, и я так Вовке рада,

Что мир — минута на двоих!

Ты, не стыдись, в том жизни проза!

Поверь, тебя супруга ждёт!

Вот брат мой 

кончит — нет вопроса!

Он очередь тебе займёт!

Нет, попрошу у нашей примы

Тебе без очереди дать!

Ну, хочешь спариться с любимой,

И кончить в новенькую блядь?

Пока совсем не растянули,

Мой Вовка и его отец,

Хотя, той ночью, ей впихнули

И в десять дюймов «огурец»!

Ну, я пошла. Там — пересменок,

Решил любить — не уходи,

А то — лишишься сладких «пенок»,

Ведь только «прорубь» впереди!

Вновь тишина на поле срама.

Открыто банное окно.

Галине не понятна драма,

Ведь в ней все мысли про одно...

Вдруг, средь смешливости мужицкой,

Расслышал слабое: «пускай»,

И снова скрипы половицы,

И самки возглас «Ах! » иль «Ай! »

Вернулась. Значимость хозяйки.

Взгляд превосходства, свысока.

Крива усмешка без утайки,

Жест: в повелении — рука.

— Идём, она тебя просила

Не мешкать, и прийти скорей,

Пока Володька с новой силой

Не побывал сегодня в ней!

— Всем — перекур! Муж всунет дуло!

С усмешкой, после, для меня:

— Супруга к бляди в круг воткнула.

Любитесь, хоть в теченье дня!

Сквозь строй ухмылок и усмешек

Взошёл к жене, на эшафот,

К измученной бардовой, нежной,

И словно пламень взглядом шлёт:

«Прости,  — мне шепчет дорогая.

Я не сдержалась, не смогла,

Во мне волна растёт такая,

Чтоб всем и каждому дала!

Я не могу остановиться,

Всё время хочется ещё,

До безразличья, с кем сшибиться,

И здесь желанье не при чём!

Мне, видно, с чаем что-то дали,

Я только чашку допила,

И мысли так защекотали,

Что, как безумная была!

Ведь я сама их попросила,

Чтоб облегченье испытать,

Но необузданная сила

Изнеможеньем, просит дать.

И всё по кругу. Снова, снова,

Мне надо, надо испытать

Миг извержения мужского!

Прости. Твоя супруга — блядь.

Не уходи! Средь этой своры

С тобой лишь буду по любви!

Ведь вновь подпоют, сделав хворой,

Чтоб мерзость закрепить в крови!

Так говорят: на третьи сутки

И добродетельную мать

Введёт в сознанье проститутки

Столь многочисленная рать!

В ней постоянное желанье

И стыд и совесть победит,

Безумьем так сметёт сознанье,

Что с сыновьями переспит!

Осталось мне уже немного,

Часам лишь сутки отзвонить,

И зарастет назад дорога,

Порвётся в мир любимых нить!

Всё! Не могу, возьми, любимый!

Со мною можешь делать всё!

Мне ощутить необходимо,

Как часть тебя меня возьмёт!

Вдруг, в тело сладкой и развратной,

Случайно провалил ладонь.

Жена вздохнула ставшись ватной,

И Сам пролился, будто конь!

В моей душе вскипело море

Желанья мести по вине,

И укрепила мысль о горе,

Отраве, спрятанной в вине!

Взревел, восставший в яром гневе.

Оторопели, сникнув враз.

— Вон, говнюки!  — Со свистом в небе.

С ладонью кочерга срослась.

— Вон, от супруги, сучье племя!

Вон, блядодетельская тварь!

Или прибью, уж дайте время,

Иль покалечу инвентарь!

Глядели все на отдаленье,

Как одевал свою жену

В полупрозрачное творенье,

Не поминая ей вину.

Своя, конечно же, не тянет,

Хотя в нагрузку кочерга!

Нет, мой цветочек не увянет!

И не дождутся ни фига!

А впереди была дорога,

К которой вышел сквозь туман,

А за спиной — граница строгой,

Вчерашней жизни без ума.

•  •  •

11

От удара стало тело ватным

Свет померк, кромешный шум в ушах.

Бил поленом, кто-то, аккуратный,

Притаившись в рослых камышах.

...

— Ты прости, что мы тебе вкололи.

Нервы, честь и совесть пощадив.

Трое суток сна, но не неволи,

Отдыха, и только, подарив.

— Где жена, и почему я дома?

Дайте встать!

— Ты только не дури!

Батя свёз её в бордель укромный.

Третьи сутки. Утром — забери.

Там за ним должок в три сотни баксов,

А она просилась на любовь,

Он её и сдал по твёрдой таксе,

Чтобы отработала за кровь.

Ты ему влупил ногой в наследство

Он на день лишился этих 

сил,

И твоей, виновнице последствий,

Фазер сатисфекшен наложил.

Ей пол сотни мужиков-страдальцев

В трое суток — плюнуть, это факт,

Если навострилась отдаваться

Без разбору, даже если брат.

Мы его нарочно пригласили,

Чтобы посговорчивей была.

Как сестричка с братом голосила!

И под ним два раза приплыла!

— Сам вези, пока не покалечил,

А с отцом я после разберусь!

— Не спеши, ещё рабочий вечер,

С бывшею твоей к утру вернусь.

Да, браток, теперь она другая,

Любопытство создало порок:

Попросила, мужиков без края,

И сбылось, да вот, тебе не в прок.

Я, в бессилье изменить судьбину,

Вдруг повесил голову на грудь.

От стыда, что мощную дубину

И теперь ей правит кто-нибудь.

Зло, жестоко треплет, приминает

Беззащитной проститутки плоть,

И ему не надобна иная.

Чьей-то, мужней, сладостней впороть!

Но представить ужас всей картины

Я не смог бы даже в страшном сне.

Надо, чтобы сердце стало льдиной,

Вот цена ошибки по весне!

•  •  •

Измождённой и усталой

Введена была жена.

Взглядом мужа не искала,

Вся почти обнажена.

Платья лёгкое творенье

Больно било наготой,

И являло откровенье

Жизни грязной и шальной:

Груди в пятнышках засосов,

Зацелована губа,

Вытекает сперма косо

От побритого лобка.

Гнёт усталости качает.

Безразличье глаз, лица,

И, в распухшести, не чает

Пасть малиновость сосца.

Той, которую вернули,

Даже шага не ступить,

За порог, ко мне толкнули,

Проявив, привычно, прыть.

Сорвалась тот час машина,

Лишь оставив о себе,

В память, чёрный след от шины,

И помятость на траве.

Оглядел жену до ванной.

Не скулил, но, горевал.

Как чужая! Богом данной,

Нежных мест не узнавал!

Безобразная бабища

Не узнавши, говорит,

Подобрав подол повыше:

Я готовая, бери! »

Между ног её зияло

Темно-красное дупло,

Булькало и истекало

Белым, вроде, мне назло,

Не по нежным лепесточкам,

А свисавшим лопухам,

Сигаретным уголёчкам,

Где натыкал гнусный хам.

Клитор, взнузданный навечно,

Возбуждением томим,

Застегнувшимся колечком,

Нержавеечным, над ним.

Он, распухший от ожогов,

И прокола для оков,

Мог бы мне поведать много,

Да слеза туманит вновь.

Платью порваны бретельки,

Но держали флёра снасть

Их садистские проделки,

Не давали ткани пасть.

Разглядел — в глазах стемнело:

Поддержали ткань на ней,

Две английские булавки,

Приколов к соскам грудей.

А она, не узнавала,

Очумением полна,

Села. Цены называла,

Ноги тупо развела.

Тут в глазах моих стемнело,

Всё слезами заплылось,

Но, кусая губы нервно,

Разделял любовь и злость.

На руках отнёс и в ванну,

И из ванны, на постель,

И в душе борделя рану

Тронуть рвался, но не смел.

Мной же преданной на скверну,

На неверной жизни путь,

Вымывал чужую сперму,

Не сказав, хоть что-нибудь.

В махровой, мягкой, простыне подругу.

Отнёс в постель, ей не хватало сил,

В глаза стыдливо глянули друг другу,

И каждый, как прощенья попросил.

Легла. Вовсю распахнуты колени,

Мол полюбуйся, милый, между ног,

Как натрудила за пять дней, без лени,

Пока туда совали, кто что мог.

Она совсем немного засмущалась,

Глаза прикрыла согнутой рукой,

Вздохнула тяжко, будто отдышалась,

Спросив: назад возьмёшь меня такой?

Вдруг, булькнув, снова мутным засочилась,

Стекая меж растянутости губ,

И спазмом в горле горечь расточилась.

И был мой взгляд беспомощен и глуп.

Наутро накормил овсяной кашей,

И в ванну, по делам, сопроводил,

Ей каждый из сосцов, огнём пылавший,

Синтомицином щедро одарил.

А в голове безудержно звучало

Про то, что Вовка мне вчера сказал,

Без счёта. Без конца и без начала,

И каждым словом суть свою терзал.

Чуть слышно, громче в горе не звучало,

Спросил жену про то, что было с ней.

В ответ она ревела и молчала,

Лицо закрыв ладонями верней.

Всплакнула. Что-то вспомнив, покраснела.

Молчала, долго думая, затем

Вздохнув и очень тихо, и несмело,

Поведала стыднейшую из тем:

— Твой друг придумал нам такую чашу,

За то,  

что ты с папашей сотворил:

Он обзвонил всех родственников наших,

Мужчин, и им забаву предложил:

За дёшево попробовать с девицей,

Похожей, как две капли, на меня,

И извращенной страстью насладиться,

Отдав семье для секса, на три дня.

Отец и брат, не к чести, согласились,

А из твоих: лишь свёкор, твой отец.

Я, в ужасе, судьбине покорилась,

Но каждый не был грубым, молодец!

В начале я под брата угодила.

Твой Вовка их привёз в «весёлый дом»,

Он брал меня с какой-то зверской силой,

И кончил в матку, и сказал потом:

Ты так похожа на мою сестрицу,

С которой, в юность, я мечтал сойтись,

Что, коль угодно року так случиться,

Играя дочь, с отцом моим любись.

Окаменев, ни в чем не отказала,

Безропотно ждала в постель отца.

Любя его, вновь душу истязала,

Невольно отдаваясь до конца.

В ту ночь безумной горечи вкусила,

От шёпота, как сладко трахать дочь,

И рай с отцом я трижды посетила,

И дважды с братом, провожавшись ночь.

Потом пошла бордельная рутина.

Меня имели много, как могли,

Пусть обморок! Им важно всунуть в тело,

А чтоб вернуть, соски и клитор жгли.

Потом совсем пропала, растворилась,

Не чувствуя ни боли, ни стыда.

Тебя увидев, мыслью озарилась,

И вспомнилось как прежде я жила...

Я знаю всё, и всех за всё простила,

Ещё тогда, в борделе, под отцом,

И только робко небо попросила

Не звать его маньяком, подлецом.

Скажи, а ты простишь меня, такую?

Вдруг это правда — завтра захочу,

И с дрожью потянусь в постель другую,

Всё чистое меж нами растопчу?!

— Спи, отдыхай, моя лишь в том заслуга,

Что сделано с тобой за эти дни.

Поверил в подлеца, как верят в друга,

И с ним свой разум водкой наводнил!

— Оставь его, прости, забудь навеки.

Начнём сначала, с чистого листа,

Коль мы с тобою просто, человеки,

Да ведь и я с тобою не чиста:

Ты должен это от меня услышать:

Не знала выше сладости утех,

Чем те, что брат дарил. Прости, так вышло,

Но из мужчин, отец мой — лучше всех!

Какое это было наважденье — не знаю,

Я страшилась, но звала

Меня наполнить семенем до краю,

Чтоб от него сыночка завела.

И шёпот мой ему прибавил силы,

И мы слились в экстазе и любви,

И жизнь в меня, как молния входила,

И знаю я, что он в моей крови.

Твоя жена, зачав отцу сыночков,

Родит, на все поверья наплевав,

Захочешь ли меж нас поставить точку?

Прогонешь — промолчу, ты будешь прав.

Их будет двое: Васенька и Миша.

Один — мой братик, нежный сын — другой.

И будут мне любовниками, слышишь?

Я так порочна! Уходи к другой!

Их тени движутся за мной, зовя к утехам.

Я кажется... не знаю... позвони...

Родной мой, ты давно домой приехал?

Мне холодно... мне знобко... затвори...

Два дня в горячке и бреду тянулись,

А после, стыдно и в глаза взглянуть,

И мы молчали и часы струились,

Из знойных дней стремились упорхнуть.

•  •  •

Осень за окном ещё краснеет.

Томно на душе и тяжек крест.

Ранним утром, глаз поднять не смея,

Милая вернулась. Молча ест.

Боль уже тихонько убивает.

В синячках засосов на грудях.

Думал, что такого не бывает.

Но ошибся в ужасе, на днях.

Промолчали до вечерней зорьки.

Как чужие, но чего-то жаль,

Я смирился с ожиданьем горьким,

И жене набросил молча шаль.

И она тихонько прошептала:

— Брось меня! Мы вместе на беду!

Я недавно 

брата повстречала,

Он решил, что снова встретил ту.

Я не знаю, почему смолчала,

Он же мне сказал, что без конца

Всё мечтал, чтоб снова повстречалась,

Но не для него, а для отца.

Я была с отцом по доброй воле,

Целый день в постели провела,

Не страшась ни материнской доли.

Ни безумств, в которых с ним была.

Брось меня, его полна любовью,

И порочна в мерзости затей,

И в мечтах, к тебе, бесчеловечных,

От него родить себе детей.

Время многое залечит,

Жизнь украсит, упростит.

Не смотрю назад, где встречи,

И жена тиха сидит.

Ультразвук сказал, что двойня,

Как мечтала, сыновья.

Как своих приму, достойно,

Ведь всему виновник — я.

Удержись я от соблазна,

И не знала б до конца,

Ни — запретной ночи страстной,

Ни — зачатья от отца.

Только что теперь вздыхаем,

Если тучи разошлись!

Что пожнём, коль свет охаем,

Это всё же наша жизнь!

Не жалейте нас, не стоит.

Сталось то, что суждено,

Пусть лишь ветер в окнах стонет,

Пусть, коль нынче студено!

Вечер синие чернила

Льет без меры за окном.

Необузданная сила

Ветром давит в старый дом.

Мы не вспомнили друг другу

Тех, пылавших жаром дней.

Ради милости к супругу.

Ради будущих детей.

У неё ж глаза такие,

Что не нужно в небе звёзд!

Светом счастья дорогие,

Видно мир, и правда, прост:

Не ищи любви далёкой,

Не лови в гостях утех,

Будь скромнее, хоть немного

И, у этих, и у тех!

И тогда — святая сила,

И к рассказу об ином

Вечер синие чернила

Льет без меры за окном.